Хочу женщину в Ницце

Владимир Абрамов, 2017

Владимир Абрамов, один из первых успешных футбольных агентов России, на протяжении многих лет являлся колумнистом газеты «Советский спорт». Автор популярных книг «Футбол, деньги, еще раз деньги» (2002 год) и «Деньги от футбола» (2005 год). В своем историческом романе «Хочу женщину в Ницце» Абрамов сумел чудесным образом объединить захватывающие события императорского Рима и интриги российского бомонда прошедших веков с событиями сегодняшнего дня, разворачивающимися на берегах Французской Ривьеры.

Часть 2

Коммод

Всю неделю на французской Ривьере моросил мелкий противный дождь. Было почти безветренно, и оттого казалось, что однородная тягучая масса серых облаков будет висеть над горами вечно, безлико отражаясь в зеркальной глади неприветливого моря. Когда к тому же заметно похолодало, хрупкая надежда на ранний приход весны совсем перестала питать изнеженные души французов, привыкших к теплу и житейскому комфорту. Но вчера вдруг зацвела мимоза. Значит, февраль в Вильфранше наступил.

Ночью я не мог уснуть — болела голова и слегка подташнивало. Несколько раз я поднимался с постели, босиком подходил к большому арочному окну и, стоя на прохладных плитках пола, ощущал, как ветер, наполненный запахами морских водорослей, задувает в щели оконных проемов. Снаружи, подвластная сырому ветру, раскачивалась развесистая финиковая пальма, образуя на блестящем асфальте подвижную тень, да шевелил мелкими веточками куст самшита. На небе, наконец, появились звёзды, и далекий маяк на мысе Ферра, еженощно бросавший мне в глаза свои яркие сигналы с интервалом в две секунды, теперь не казался мне таким одиноким в черных просторах Средиземного моря.

Мой очаровательный друг, серебристый йоркширский терьер по кличке Мартин, недовольный моим бодрствованием, в который раз спешил опередить меня и занять место на моей подушке и, как только я присаживался на кровать, грозно рычал и неохотно, но всё же уступал место. Я ложился, почти не накрываясь одеялом, заложив за голову руки, а Мартин, требуя покоя, сворачивался клубком у меня под мышкой и время от времени звучно сопел и ворочался. Уснули мы только к утру и проснулись оба поздно. Правда, осознал я это не сразу, а лишь когда вышел на балкон. Яркое солнце своими острыми, как бритва, лучами резануло меня по глазам, я инстинктивно зажмурился и стоял так довольно долго до тех пор, пока не принялся громко чихать. Мартин от испуга прервал свою традиционную процедуру ленивого потягивания и прижался к моим ногам. Мраморный пол был холодным, и стоять босиком неподвижно, пусть даже и недолго, было неприятно. Вдруг стало теплее, но одновременно и мокро, и я опустил глаза. Мартин писал короткими прерывистыми струями мне на ступни, нарочито высоко задрав заднюю лапу, и, подобно балерине, гордо развернув голову, бесстыже смотрел мне в глаза.

— Ты, парень, обнаглел, — сказал я псу по-русски так, чтобы он всё понял, и посмотрел на часы. Шел второй час пополудни, и я понял, что был к нему несправедлив. Именно в это время по понедельникам и четвергам ко мне приходила служанка, чтобы сделать влажную уборку и помочь по хозяйству, поэтому я поспешил в дом, чтобы успеть одеться и привести себя в порядок. Мартин бодро засеменил вслед за мной, уловив в моем поведении беспокойство, никак не связанное с его безобразной выходкой. Пес всегда радовался каждому, кто приходил к нам в дом, а коль скоро гости появлялись у нас редко, то звук шагов Лейлы у наших дверей привел его в такой восторг, что он стал захлебываться слюной, хрюкать и неистово вертеть хвостом.

Я читал свежий выпуск «Нис Матен», сидя на кушетке в просторном холле, пил горячий кофе и сквозь распахнутые во внутренний двор двери любовался изумрудной зеленью своего небольшого сада и коротко стриженого газона на фоне ярко-синего моря. Убираясь, Лейла, как всегда, ворчала и делала мне замечания за неаккуратность, недоумевая, как я вновь умудрился оставить столько крошек по всему холлу, съев один-единственный круассан.

— У вас, у русских, наверное, все такие, — высказывала она по-французски с легким арабским акцентом свои однообразные придирки в мой адрес. Мартин же, по всей видимости, думал, что Лейла обращается к нему, и продолжал ещё яростнее цепляться за её тапочки. Лейла почему-то всегда носила длинные, почти до пят юбки и блузки, которые были ей явно не по размеру. Они так обтягивали ее полнеющее тело, что когда она нагибалась с тряпкой, складки на её животе грозили превратить многочисленные пуговки в мелкокалиберные пули. Если верить ее рассказам, родилась она в Марселе, в семье бедных марокканских эмигрантов, а её здоровенный муженек, неизменно подвозивший супругу к нашему дому на крохотном «Рено», был в прошлом довольно известным волейболистом в Алжире. У них было трое уже взрослых детей, и они с мужем, как она полагала, были вполне счастливы. Счастье — понятие философское, и я, конечно, не пытался оспорить видение Лейлой ее счастья, особенно когда смотрел на её неухоженные пятки и ярко накрашенные длинные ногти на ногах, которые, как мне казалось, каждая уважающая себя женщина должна была скрывать от придирчивого взгляда француза-петушка. Ну, а необходимость брить ноги не подвергалась малейшему сомнению, поскольку настоящая женщина начинается с ног.

— Слушай, — обратился я к служанке, — прекрати трогать мои книги, мы же договорились!

— А как я, позволь спросить, могу убираться в доме, если они разбросаны повсюду?! Тогда собери их сам и отнеси к себе в кабинет. Образованный человек, двадцать восемь лет, уже не мальчик, — недовольно покачала она головой. — Хоть бы здесь женщину себе нашел постоянную, и мне полегче бы было, а то приводишь невесть кого!.. Или из своей России кого-нибудь привез, чтобы она тебя порядку научила! Уже почти два года здесь живешь, а всё один!

— Не бойся, скоро приедет!

— Посмотрим-посмотрим, — пробурчала себе под нос Лейла, а потом тихо добавила по-арабски, — иншалла.

Лейла кряхтя выпрямила спину и быстро взглянула на меня большими карими глазами, стараясь понять, не шучу ли я. Ловко орудуя влажной тряпкой, то ли действительно во власти негодования, то ли, желая по-матерински пожурить меня, она не унималась:

— Если бы я знала два года назад, что буду работать у такого грязнули, разве бы я согласилась?! Твой покойный отец был не чета тебе, степенный, уважительный — он мне сразу понравился. Помню, привезли его библиотеку, мебель стали в кабинете расставлять, и он, — а твой отец ко мне только на «Вы» обращался, — говорит: «Лейла, вы будьте, пожалуйста, осторожны со стеклом». Учил меня уважать книги. Я таких красивых раньше не видела, все в коже и золоте.

— Не понимаю, к чему ты это. Я, что, не уважаю книги? Я с ними работаю, как с живыми людьми!

— Вижу, как работаешь! Вчера, наверное, тоже работал? — Она поправила съехавший на глаза яркий шелковый платок с люрексом.

— А что вчера? — насторожился я.

— А то! Что за чернокожая девица курила у тебя днем на балконе? Даже не постеснялась стоять в одной мужской рубашке, — она смерила меня своим колючим взглядом. — Уж не в этой ли, что сейчас на тебе?

«Не слишком ли много она на себя берет», — подумал я и спросил:

— Я что, не имею права пригласить к себе в дом друзей?

— Конечно, имеешь, только в который раз тебя просят — охрану предупреждать надо, и соседей тоже. Да, ты живешь в отдельном доме, хорошем, но соседи тоже люди не бедные и не хотят иметь неприятностей. Приедет такая, обсмотрит все, а потом сам знаешь, что бывает! А нас, — она ткнула себя в грудь коротким пальцем, — случись что, первыми подозревать начинают.

— Да, знаю, но так получилось. Я сам не предполагал.

— Выходит, опять привел проститутку с Променада?

— При чем тут Променад, она же негритянка, а на Променаде такие не промышляют, там все больше славянской внешности, из Восточной Европы!

— Скажи ещё, что она из России! Дуру из меня делает!

— Представь себе, почти, — ответил я Лейле и расхохотался, видя её простодушное недоумение. — Да-да, можно сказать, что в какой-то степени она из России.

— Это откуда же в вашей снежной тайге такие черные девушки?

— Она, между прочим, у нас в городе Ростове училась целых шесть лет! По-русски говорит почти как я. Хорошая, веселая девчонка!

— Ничего не понимаю, ты что, тоже в Ростове учился?

— Ты же знаешь, я учился в Москве, — я отложил недочитанные газеты и нехотя поднялся с кушетки.

— И ты пригласил её оттуда приехать во Францию?

— Да, господи, не знал я её раньше, вот пристала, — со смехом выкрикнул я. — Мы познакомились два дня назад в Риме. Я же тебе говорил в четверг, помнишь, что хочу на один день слетать в Рим, и просил, чтобы твоя Марго в пятницу приглядела за Мартином. Я ещё звонил ей из Рима, предупредил, что на одну ночь задержусь — опоздал на рейс и был вынужден возвращаться поездом.

— Это что же, тебе пришлось всю ночь в поезде провести?

— Что ж поделаешь, так вышло. А эту девушку зовут Адель. Я пригласил её к себе на выходные. А вообще, она работает в Риме.

— И ей тоже пришлось всю ночь с тобой трястись? Как романтично, — съязвила Лейла.

— Какая там романтика! — я сделал вид, что не почувствовал иронии в ее словах. — В спальное купе набилось аж шесть человек! Оказывается, у макаронников в поездах даже нет спальных люксов! Адель же согласилась на два дня приехать ко мне в гости, но только поездом, потому что с самолетом у неё проблемы — паспорт на оформлении, а для поезда паспорт не требуют. В одиннадцать ночи сели в Риме, а в восемь утра уже были в Вентимильи. Вчера вечером я её отправил обратно из Ниццы в Вентимилью и посадил на поезд до Рима.

— А зачем именно она тебе понадобилась, разве здесь девушек не хватает?

— Я же тебе сказал, для меня она почти русская! Мы все два дня по-русски проговорили, вспоминали студенческую жизнь. Жаль, но тебе, видимо, не понять!

— Да, всё я понимаю, только не всегда имею право мнение свое высказать!

— Да ладно, по-моему, только и делаешь, что высказываешь свое мнение, но я на тебя не в обиде — ты хороший работник, это я засранец.

— И все-таки понять не могу, зачем тебе сдалась эта чернокожая африканка? — почти прокричала служанка.

— Ты знаешь, сам удивился, но по духу она настоящая русская девчонка, весёлая, простодушная. Я таких раньше не встречал! В пятницу в Риме я записал на видео материал на Древнем Бычьем рынке Пьяцца Сан-Джорджо, мне нужны были детали арки Агрентариев и Януса, и я пошел через Старый Город на Пьяцца Фарнезе, чтобы записать на камеру фонтан, частью которого является гранитная ванна из терм Каракаллы. Впрочем, Лейла, зачем я тебе все это рассказываю. Голову только забиваю! Короче, немного заплутал в узеньких улочках. Обратился к одной уверенной в себе, интеллигентного вида, чернокожей девушке за помощью, мешая итальянские слова с английскими. Видимо, моя тирада её здорово насмешила, и она расхохоталась. Между прочим, у неё прекрасная улыбка!

— Это ты к чему? — нетерпеливо спросила Лейла, с любопытством ожидая продолжения.

— Да просто так, — мечтательно ответил я, вспоминая, как её зубы поблескивали в темноте ночи, когда она, опершись на локоть и улыбаясь, смотрела на меня. — В итоге она спросила меня на идеальном английском, на каком языке мне легче говорить. Ну, я ради прикола ответил ей, что по-русски. Так что ты думаешь, она тут же стала объяснять на русском, причем без всякого позерства, как лучше пройти к площади. Она спешила в офис с обеденного перерыва, и я пригласил её вечером поужинать в одном хорошем ресторане на площади Республики, рядом с «Гранд-Отелем». Не думал, что она придет, но ошибся. Я рассказал, что живу недалеко от Ниццы. Она ответила, что мечтает увидеть Монако и приедет, как только у нее будут время и деньги. Ну, я и уговорил её поехать со мной на уик-энд, оплатил дорогу, показал Монако, купил мелкие подарки…

— Ничего себе мелкие! Вон какие коробки и пакеты по комнате разбросаны! Я хоть и небогатая, в фирмах разбираюсь — дочка просвещает. Интересно, что ты ей купил в «Эскаде»? Я бывает, любуюсь на эту витрину на Рю де Франс.

— Свитер, юбку и белую блузку для офиса. У них фирма солидная, строгий дресс-код.

— А туфли от «Sergio Rossi» зачем? — Николь поддела тапком черную коробку.

— Послушай, она ведь приехала в джинсах и куртке, а мы в субботу вечером в оперу ходили. Ну, не в кроссовках же ей идти?!

— Тогда хвалю, а то я думала, все два дня дома просидели. Или провалялись, уж и не знаю, как правильно сказать!

— Так дождь же всё время шел! Я прокатил её на машине от Монако до Канн, зашли в пару магазинов, и всё. А остальное время — да, сидели здесь и смотрели российские каналы.

— Телевизор они смотрели… Умора! Мне соседские охранники рассказали.

— Да хватит тебе слушать этих фантазеров!

— Они мне сказали, что эта «штучка» была стройная, как эбонитовая статуэтка, и ростом почти с тебя, прямо модель! Ноги всё свои длиннющие на балконе выставляла и смеялась во весь голос.

— А я что, сказал тебе, что она похожа на Эллу Фицджеральд? И ноги у Адель получше, чем у теннисисток сестер Уильямс, но я пригласил ее к себе прежде всего как русский человек русскоговорящего. Посидели, поговорили, посмеялись, выпили вина, она даже чуть-чуть водки, ну и всё такое. Мартин с нами тоже посидел, про Россию послушал, даже поскуливал.

— Ах ты, боже мой, какая идиллия!

— Увы, французам не понять русскую душу, вы же всё на деньги переводите! Раньше сантимы считали, теперь центы в уме складываете.

— А по-моему, это вы, русские, постоянно из-за денег разборки устраиваете!

— Она была не права, а коли женщина не права, проще попросить у неё прощения. Я выдавил из себя ожидаемое ею «пардон», и она, мило улыбнувшись, тут же сменила тему разговора.

При всех своих нестандартных габаритах Лейла была расторопной работницей и, когда через два часа её волейболист протяжно посигналил под окнами, она уже завершила уборку и была готова ехать домой. Стоя перед зеркалом в прихожей, она красила смуглые пухлые губы яркой помадой, и, по всей видимости, была вполне довольна собой.

Я надел легкую куртку, и мы с Мартином наконец отправились на прогулку. Мой серебристый кабриолет «Пежо-306 СС» стоял на площадке возле дома. Я толкнул скрипучую калитку и подошел к машине. Мартин запрыгнул в салон и без привычных капризов устроился на заднем сиденье. Теплая и солнечная весенняя погода создавала мне хорошее настроение, а собаку приводила в возбуждение. Морской воздух, приносящий с собой запахи ещё не просохшей после ночных дождей земли и уже повсюду зеленеющих кустарников, как всегда весной, наполнял моё сердце радостно-тревожным ожиданием.

Мы направились в Ниццу и на удивление легко нашли место для парковки на площади Массены, совсем рядом с садом Альберта I. Площадь в окружении элегантных красных фасадов старинных зданий, построенных в туринском стиле, напоминала горожанам, что Ницца когда-то входила в состав итальянских княжеств. Удивительно, кстати, почему Маяковский, сидя на этой площади, назвал Ялту Красной Ниццей?! У меня же площадь Массены всегда ассоциировалась с прекрасным французским актером Бельмондо в любимом фильме отца «Кто есть кто», а близость казино «Руль» вселяла в меня ощущение праздника.

Отсюда, с Променад-дез-Англе, мы с собакой обычно начинали свои многочасовые прогулки и, поднимаясь через парк вверх, в сторону Симьеза, любовались самым красивым в Европе бульваром, идущим через дворцовые парки Зимнего Дворца и Эрмитажа к отелю «Регина», построенному в конце XIX века для зимнего отдыха английской королевы Виктории. Великолепная архитектура периода «Belle Époque» перестала восхищать нас своим шиком, как только мы с Мартином повернули от отеля налево. В тенистых узких улочках с садами за высокими заборами было прохладно и сыро, что очень нравилось Мартину. Пёс жадно вбирал в себя волнующие запахи, временами чихал и фыркал от удовольствия. Мы шли по булыжной мостовой, и оттого, что дорога спускалась всё круче вниз, ноги не слушались и несли нас вперёд, отчего я помимо своей воли перешел на бег. Впереди замаячили готические верхушки помпезного белокаменного дворца «Вальроз», утопающего в зелени своего знаменитого сада.

Дворец Вальроз

Здесь, в саду Университета Ниццы, на площадке, отделяющей Шато Вальроз от бывшего дворцового театра, мы обыкновенно устраивались на отдых. Я брал с собой купленные по дороге газеты и садился на отдельно стоящую не крашенную деревянную скамейку, любуясь сверху видом на парк, укрывавший шапкой буйной зелени университетские строения. На сей раз нам не повезло — наше место было занято: на скамейке сидела ничем не примечательная девушка с книгой в руках. «Студентка», — раздосадовано подумал я. Надкусанный сэндвич лежал на коленях, затерявшихся в бесформенных широченных джинсах. Рядом со скамейкой стоял велосипед. Рюкзачок лежал почему-то отдельно, покоясь на ветхом металлическом стуле. По тому, как девушка отрешенно читала книгу, медленно перелистывая страницы, было ясно, что это надолго. Я не хотел никому мешать и тихонько потянул Мартина в сторону лестницы, но пёсик, видимо, учуяв запах аппетитной начинки хлебного треугольничка, уперся, недовольно зарычал и стремительно запрыгнул на свою любимую скамейку. Девушка вздрогнула от неожиданности, подняла голову и с улыбкой посмотрела на собаку. Она отложила книгу в сторону, перевернув её страницами вниз, чтобы не закрывать.

— Мой ангел, — наклонилась она к Мартину, не обращая на меня никакого внимания, и провела узкой ладонью по его спинке.

«Какие тонкие запястья», — невольно подумал я.

Пёс, услышав добрую интонацию, затеребил хвостом и стал лизать девичьи руки. Я бросил взгляд на книгу. Это был Теодюль Рибо, «Опыт исследований творческого воображения». «Понятно», — подумал я, вспомнив свою давнюю студенческую подружку с психфака МГУ.

— Как тебя зовут, — снова обратилась к Мартину девушка.

Рыжая копна вьющихся волос почти полностью закрывала лицо, глаз не было видно, проглядывался только маленький курносый носик и кусочек тонкой шейки под широким воротом серого свитера рыхлой вязки. Одним словом, прелестный «пуделёк»!

— Он не понимает по-французски, — пошутил я, — да и вряд ли ответит, — однако на мои слова она не отреагировала.

— Так как же тебя зовут, — повторила свой вопрос студентка, ловко подхватив собаку на руки и крепко удерживая турбулентное тельце.

— Осторожно, не испачкайтесь, у него лапы мокрые. — Немного помедлив, и так и не дождавшись внимания к себе, я добавил: — его зовут Мартин.

Мартин? — удивилась рыжеволосая студентка. — Почему Мартин, а не Мартен, он же мальчик?

— Потому что моя мама любила Джека Лондона, помните, «Мартин Иден», наверное, ей казалось, что это оригинально. Она тогда не предполагала, что её единственный сын будет постоянно жить в Ницце вместе с её собакой.

— У нас такая же порода, только чуть поменьше и окрас потемнее. Он любимец моего отца.

— А зовут его, конечно, Калупсун, как у Бельмондо?

— Ну, почему?… Разве мало красивых кличек? А где вы жили раньше, извините?

— В Москве.

— Как в Москве? Вы из России? — опять искренне удивилась незнакомка, ничуть не притворяясь.

— Вынужден признаться, что да, — с иронией в голосе ответил я.

— Вы действительно русский? — она наконец пристально оглядела меня с ног до головы, не скрывая однако некоторой настороженности. — Странно, очень странно, — выдавила она, — а говорите вы на идеальном французском! У нас много новых русских обосновалось, да и туристов ваших хватает, но все говорят, как правило по-английски, и то… — она небрежно повертела рукой, что, по-видимому, означало «ком си ком са».

— Русские разные бывают. Не только внезапно смертными, но и внезапно богатыми. Так вышло, что я тоже русский, но в отличие от упомянутых вами, немного говорю по-французски, — улыбнулся я, но на лице девушки я не увидел ни тени улыбки. Наоборот, она как-то напряглась, аккуратно опустила Мартина на землю и, как бы оправдываясь, сказала:

— Друзей у меня много, но русских среди знакомых никогда не было. Здесь часто пишут о разборках «новых русских», о том, что они скупают недвижимость, открывают бизнес!

— Вас, французов, не поймешь! Когда-то вы были недовольны, что к вам понаехали бедные русские эмигранты, теперь вы попрекаете нас богатством, не думая о налогах, которые мы платим в вашу казну. Для вашего сведения я тоже имею здесь недвижимость.

— Значит, Вы тоже «новый русский»?

— Если судить по-вашему, выходит так.

— Поразительно… — сказала златовласка, натянуто улыбнувшись, и почему-то прижала ладошки к щекам.

«Ну, точно пуделёк», — подумал я и не удержался от снисходительной улыбки.

— А здесь, в зеленом парке Вальроз вам одной находиться не страшно? — спросил я игриво-устрашающим тоном, растягивая слова, — от нас же один криминал!

Девушка рассмеялась.

— До этого было не страшно.

— Странно, сидеть у замка, принадлежавшего знаменитому когда-то «новому русскому» не страшно, а разговаривать со мной стремно!

— Не поняла. Вы кого имеете в виду?

Я был приятно удивлен, увидев, что мне наконец удалось ее заинтересовать.

— Кого? Вообще-то заложил и построил этот красивейший замок Павел Григорьевич фон Дервиз, или Павел Георгиевич, не знаю как правильно, в одной передаче его даже Павлом Петровичем назвали!

— А как на самом деле?

— Так, как звал его граф Витте, который хорошо знал всё семейство Дервизов и называл его именно Павлом Григорьевичем. Правда, граф Витте признавался, что писал свои «Воспоминания» уже далеко немолодым человеком, поэтому мог что-то перепутать. Поэтому утверждать не возьмусь.

— А почему вы называете Дервиза «новым русским»?

— Потому что таковым его посчитала вся великосветская русская Ницца, когда он приехал сюда в 1867 году лечить своих детей, страдавших туберкулезом.

— Вы знаете, — прервала мой исторический экскурс студентка, — мне иногда кажется, что своей красотой Ницца обязана исключительно трагической ошибке врачей, полагавших 150 лет назад, что мягкий климат Лазурного берега целебен для людей, страдающих заболеваниями легких.

— Согласен, весь Лазурный берег — это цветущее кладбище высшей родовой знати Европы XIX века, причем, как правило, молодой.

— Извините, что прервала вас. Так что Дервиз? — спросила она серьезно и без эмоций, словно сидела в университетской аудитории и слушала профессора.

Не скрою, мне было приятно, что наша беседа строилась не на показном интересе, формирующем, как бывает, первую беседу двух незнакомых людей, а на взаимном уважении к истории.

— Вы спрашивали о «новых русских». Так вот, Дервиз действительно считался одним из них. Он не принадлежал к высшему обществу в России, однако считался одним из первых русских капиталистов, при том безумно богатым. Здесь его сразу окрестили «русским Монте-Кристо», не ведая о природе происхождения столь огромных средств. Русские аристократы предпочитали держаться от Дервиза на расстоянии, особенно когда поняли, что и сам он не пытается сблизиться с представителями «голубых кровей» Европы. Даже наоборот, своими чудачествами и подчеркнутым стремлением к одиночеству он снискал себе славу «Железной маски». Его эпатаж проявлялся во всем. Дервиз хотел везде быть первым и считал, что его дом в Ницце должен быть «круче» чем Шато дез Олльер князя Ростовского или дворец княгини Кочубей. Поэтому начал он как истинный русский нувориш. В Ницце он выбрал лучшее место для будущего замка, купил одиннадцать гектаров земли и заложил парк, да такой, каких этот южный город в то время ещё не видывал. Фонтаны, ручьи, каскады, озеро — всё утопало в розах, его любимых цветах. Из России был выписан садовый архитектор Владимир Фабрикант, который с помощью местного молодого садовника господина Шарля посадил в парке все известные в то время сорта этих цветов и перевёз из Италии все виды наиболее живописных пальм. Дервиз назвал свой дворец, точнее, замок «Val Rose», по-русски «розовый дол». Его создали два русских архитектора, а в строительстве участвовали 800 жителей Ниццы. Вон там, — я отошел немного в сторону и показал внимательно слушавшей меня студентке пальцем на портик дворца, — барельеф с изображением детей Павла фон Дервиза, Варвары и Сергея, а наверху, видите — фамильный герб семьи: рыцарский щит со звездой и сердцем, что означает храбрость и сердечную доброту представителей рода. Знаете, когда я впервые оказался здесь и стал расспрашивать, где в Университете находится театр, поскольку указатели давали только направление, все, как один, указывали мне на «Замок». На самом деле театр расположен рядом, — я повернулся и, протянув руку, сказал: — вот он. Именно в этом театре, рассчитанном на четыреста мест, состоялась европейская премьера оперы «Жизнь за царя». В России после 1917 года она стала называться «Иван Сусанин». Дервиз содержал за свой счет семьдесят музыкантов и хор, жили они в малом замке. Здесь 130 лет назад Павел Григорьевич давал лучшие в Ницце светские и благотворительные концерты, причем выручка от билетов шла исключительно на нужды города. Сам Дервиз никогда не показывался на публике, для него были сделаны отдельный выход из Шато и личная ложа. Похоже, выход не сохранился, — добавил я с сожалением. — Одним из его чудачеств была выписка из своего имения в Киеве русской избы, где он частенько пил чай. Изба была украшена текстами русских поговорок, выполненными старославянской вязью. Надо отдать должное французам — они всё сохранили практически в первозданном виде, даже вон того бронзового коня работы хорошо известного у нас в России Трубецкого, — я показал девушке на стоявшую в глубине парка статую, выкрашенную в желтый цвет студентами, с нацарапанной на спине традиционной надписью «Я был здесь».

Девушка улыбнулась, как будто знала, чьих рук это дело, но раскрывать имя юного вандала не стала. Убедившись, что ей интересен мой рассказ, я продолжил:

— К всеобщему сожалению после скоропостижной смерти этого мецената и филантропа музыкальная деятельность в Вальрозе прекратилась. Пожалуй, что только Дервиз как русский Иван-дурак, мог позволить себе такую расточительность, несвойственную французам.

— Ну почему же, не такие уж французы и прижимистые, — вступилась за соотечественников моя собеседница, — просто поведение русских нам не всегда понятно. Только они, живя в пятизвездочных отелях, дают официанту на чай 300 евро, по утрам пьют дорогущее шампанское, но при этом торгуются, когда снимают дешевых уличных проституток.

— А я считаю, что прагматизм — главная черта именно западноевропейского мышления. Дервиз был другим, он был первым «новым русским» Лазурного берега. Жаль, что его пример не взяли на вооружение современные нувориши типа Бориса Березовского, купившего на Кап-д-Антиб» Chateau de lа Garoupe».

— У нас считают, что Березовский так богат, что, наверное, легко мог бы сейчас купить и замок Вальроз.

— Вполне возможно, что не он один. Таких в России сейчас немало, к примеру, Роман Абрамович. Однако дело в том, что этот замок сейчас просто не продается. Но если город и надумает когда-нибудь его продать, то будьте уверены, скорее всего, его купит именно русский. Знаменитые виллы европейских миллиардеров на Кап Ферра наших мало интересуют, они скрыты от посторонних глаз, а нам же нужен выпендрёж! Как однажды написал в своих «Философических письмах» признанный в Европе мыслитель Петр Чаадаев, «русские заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

— А откуда вся эта информация? Вы что, читали или сами писали книгу о Дервизе?

— Книгу о Дервизе никто не написал и вряд ли когда-нибудь напишет. В России о нем вообще мало что известно, и это при том, что музыку к знаменитому романсу «Вечерний звон», который часто исполняется и так любим россиянами, написана именно Павлом фон Дервизом.

— Наверняка, как и все романсы, он печальный?

— Угадали. Один мой университетский преподаватель на лекции как-то сказал: «Почему печальна русская песня? Потому что печальна русская история»! Я по образованию историк и серьезно занимался когда-то историей жизни русских царей Николая I и Александра II, но отец мой полагал, что в перестроечный период зарабатывать знаниями в области истории России невозможно, и поэтому настоял на моем втором образовании, поскольку хотел, чтобы я стал, как и он, финансистом. Так вот, изучая в Финансовой Академии историю развития капитализма в России, я штудировал воспоминания первого русского премьер-министра России по фамилии Витте. Вот там и наткнулся на откровенные воспоминания о Дервизе и странностях его характера.

— Ничего себе в России фамилии: Витте, Дервиз! — на ее губах появилась легкая улыбка, и я, оценив ее способность шутить, улыбнулся в ответ.

— Но вы же догадываетесь, это не исконно русские фамилии. Важно то, что это истинно русские люди, хотя с прибалтийскими и голландскими корнями. Так вот, меня как «нового русского», каковым вы меня считаете, интересовала история расхищения казенных денег, а также подкупа и взяточничества в России в те времена. Я уже говорил вам, что в нынешней России всё возвращается на круги своя, только теперь уже в виде фарса. Вот вам пример. Здесь на улице Дюбушаж много лет жила и умерла княгиня Долгорукая (граф Витте по материнской линии тоже происходил от князей Долгоруких), или Юрьевская, называйте как угодно, бывшая морганатической женой русского царя Александра II. Так она не брезговала принимать от него крупные подношения. Однажды произошел такой случай: эта молодая княгиня, ещё будучи просто любовницей императора, настаивала в своих корыстных интересах, чтобы Александр II отдал концессию на строительство железной дороги Ростов-Владимир Полякову, в те годы крупнейшему российскому железнодорожному тузу, человеку и так безумно богатому. Между прочим, этот Поляков просто носил русскую фамилию, а на самом деле был родоначальником известной династии богатейших российских евреев, один из которых даже получил российское дворянство. Самое удивительное заключается в том, что пресловутую концессию Поляков так и не получил благодаря порядочности и своевременному вмешательству министра путей сообщения графа Алексея Бобринского, кстати, двоюродного правнука Алексея Орлова, бронзовый бюст которого стоит у нас в Вильфранш-сюр-Мер.

— Простите, я не ослышалась, у «вас» в Вильфранше?

Странно, но насмешливость в интонации студентки уже не выводила меня из себя.

— Да, я живу там уже почти два года, у меня свой дом.

Так вот откуда прекрасный французский! А то я поражалась, неужели возможно так хорошо выучить язык в Москве! Теперь ясно! Так что вы говорили об Орлове?

— Я говорил о его двоюродном правнуке Алексее Бобринском, который, будучи порядочнейшим человеком, отдал концессию не Полякову, а некоему инженеру Штенгелю, который построил дорогу Ростов-Владимир, и ничего, по мнению Витте, у России не украл. Штенгель нажил себе честное состояние. Не миллионы, конечно, а несколько сот тысяч рублей, что было по тем временам очень большими деньгами. Но в России бывало, что благие дела не проходили безнаказанно. Вот и был тогда Бобринский примерно наказан Александром II по науськиванию мстительной Долгорукой. Должностью своей поплатился, но чести не замарал. Так я к чему — всех их: Дервиза, Полякова, Юрьевскую, Александра II и Бобринских-Орловых объединяет одно — Южный берег Франции. Каждый из них мечтал сладко жить и даже закончить здесь свои дни. Хотя нужно сделать одно немаловажное уточнение: многие из них тогда считали Ниццу Италией. Даже Сергей Витте в своих «Воспоминаниях» пишет, что Дервиз построил себе замок в Италии, полагая, что здешний Лазурный берег является итальянским.

— Дервиз, конечно, был женат, а кто была его супруга?

Она заметила удивление на моем лице и продолжила:

— Просто я часто бываю в Музее изящных искусств в квартале Бомет, и там на одном из центральных мест размещена картина с изображением благородной дамы с этой редкой фамилией. Многие посетители останавливаются возле нее. Это, по всей видимости, и есть его жена?

— Приятно удивлен, спасибо за вопрос! В России сняли прекрасный многосерийный документальный фильм о русских, живших в Ницце: «Русские зимы в Ницце», а в крупных московских книжных можно встретить толковую книгу писателя Носика «Прогулки по французской Ривьере». Так вот, и в фильме, и в книге женщину, которую вы упомянули — прекрасную молодую даму, высокую, с узкой талией и роскошным бюстом называют женой Павла фон Дервиза, хотя на самом деле это не так!

— На чем же тогда основывается их предположение?

— Наверное, над ними, как и над вами довлеет стереотип поведения прежних «новых русских», которые, впрочем, как и нынешние, предпочитали связывать жизнь исключительно с молодыми красивыми женщинами, становясь их мужьями или любовниками.

— Да, я заметила, что многие ваши мужчины выгуливают на Променаде своих высоких модельного вида спутниц. Так, по вашему мнению, кем же приходится фон Дервизу эта женщина?

«Эта златовласка мозг выносит капитально», — не без приятного удивления подумал я.

— Вероятно, она жена Сергея, его сына. Естественно, я тоже бывал в этом музее, а он располагается, кстати, в бывшем дворце русской княгини Кочубей, и обратил внимание, что во время написания портрета художник, чьи годы жизни указаны под картиной, должен был быть совсем юным, если предположить, что эта дама в красном действительно являлась женой Павла фон Дервиза. А вот портрет его реальной жены тоже висит в том музее ровно напротив! Просто на него мало кто обращает внимание, поскольку на нем изображена немолодая женщина с простым русским лицом и в неброском платье. Звали жену Дервиза Вера Николаевна, девичья фамилия — Титц. В нашей литературе её называют женщиной доброй и светской, настоящей душой замка Вальроз.

— Так все-таки, какая черта преобладала в характере барона: чудаковатость или загадочность? — спросила студентка, чуть прищурившись, вглядываясь в крышу замка.

Эта чудная девчонка сидела на лавочке, поджав под себя ноги и, уперев локти в колени, подпирала кулачками подбородок.

— Лично мне более точными кажутся определения, которые дал барону граф Витте, хорошо знавший всех братьев. Витте полагал, что от богатства и роскоши Дервиз «совершенно сбрендил», о чем свидетельствовали его поступки во время жизни в Ницце. Впрочем, судите сами, в день серебряной свадьбы супругов, на которую были приглашены все родственники барона, он выступил с продолжительной речью, в которой поблагодарил свою давно уже не любимую жену за верность и доброту, и объявил о своем особом подарке — в зал вошли слуги и внесли на подносе один миллион рублей золотом. Когда Вера Николаевна приняла подношение, Дервиз снова выступил с речью, обратившись к жене с просьбой оставить его, так как он больше не желал быть с ней вместе. Барон в то время имел много увлечений в кругах знатных дам, на которые не жалел денег, они же буквально разоряли его. Женщинам, которые ему нравились, Павел Григорьевич готов был отдать все, и порой занимался благотворительными проектами лишь в угоду какой-нибудь знатной русской кокотке. Один из родных братьев Дервиза, Николай, был очень беден. Он был тенором в Мариинском театре, и выступал под псевдонимом «Энде». Павел Григорьевич пригласил брата на летний сезон для выступлений в театре «Вальроз». За несколько месяцев, что Николай выступал в театре, Павел Григорьевич ни разу не пригласил его к себе во дворец! Единственно, после завершения сезона он выдал брату перед расставанием кошелек золотых монет сверх оговоренной суммы контракта. Как всё это в духе «новых русских»! — вздохнул я с сожалением.

— Интересно, как вы, русские, сумели разбогатеть так быстро? Насколько мне известно, в Европе это мало кому удается.

— Да, в России это уже стало нормой. Уверен, что как только вы, европейцы, разгадаете алгоритм того, почему Дервиз так быстро разбогател в 70-е годы XIX-го века, то вам сразу станет ясно, что происходит с Россией сейчас, уже в XXI-м. Дело в том, что в экономической политике царизма в России фаворитизм и коррупция при отсутствии независимого суда имели давние и крепкие корни. В частности, капиталы железнодорожных обществ были гарантированы казной, поэтому получалось, что частные по форме предприятия действовали целиком за счет казны. В таких условиях правительственная гарантия обеспечивала прибыли и гарантировала от убытков. Оставалось только заручиться чьим-либо покровительством и получить, скажем, концессию на строительство, а дальше и ты, и твой покровитель становились богатыми, собственно, и воровать-то по-крупному не было нужды, надо было только быть честным по отношению к своему покровителю. Поначалу Дервиз был всего лишь сенатским чиновником. Позднее его школьный товарищ Рейтерн, став министром финансов, предоставил Дервизу концессию на постройку железных дорог.

За то короткое время, что мы увлеченно беседовали, поведение моей собеседницы коренным образом изменилось. Она стала раскрепощеннее и смелее.

— Скрывать не стану, я и все мои знакомые относимся к русским с опаской, — тихо сказала студентка и, как бы оправдываясь, добавила, — может быть, не было случая познакомиться с кем-то из них поближе, поэтому мы вас не знаем, поэтому, естественно, вы для нас чужие. Правда, когда училась в школе, я была поклонницей Марии Башкирцевой, запоем читала её дневник, посещала музеи, где выставлены её картины и скульптуры. Удивительно, но я сразу почувствовала, что она очень близка мне по духу. Я ею даже восхищалась.

— Вам так близки идеи феминизма? — не удержавшись, удивленно воскликнул я.

Девушка впервые посмотрела на меня очень приветливо, долго не отводя глаз.

— Скорее, были, или просто так казалось. Муся Башкирцева для меня и теперь остается великой женщиной. Какой сильный человек — с детства мечтала о карьере певицы, но к 15 годам пропал голос, стала успешно заниматься музицированием, и новое испытание — к 17 годам частично оглохла… Но она не сдалась, стала художницей, скульптором, писательницей. Какая целеустремленная волевая натура!

— На самом деле, старые «новые русские» были в большинстве своем очень на неё похожи, — я сделал паузу и, пребывая в некоторой нерешительности, спросил: — А вы уверены, что хорошо знаете биографию Башкирцевой?

— Да, уверена, хотя, — немного помявшись, она продолжила, — боюсь, что вы сейчас постараетесь убедить меня в обратном.

— Не волнуйтесь, я всего лишь историк, — сказал я и вежливо улыбнулся, — и пытаюсь смотреть на вещи объективно. Для начала — вы читали книгу Колетт Кознье «Un portrait sans retouches», которая вышла в 1985 году в Париже?

— Нет. Я сочла, что для понимания её личности достаточно того, что я трижды перечитала ее «Дневник», а именно полную его версию, опубликованную «Обществом друзей Башкирцевой».

— Это понятно, но была еще и Колетт Кознье, первая француженка, которая основательно подошла к раскрытию этой незаурядной личности. Она работала в Национальной библиотеке с оригинальными дневниками Марии Башкирцевой, обращалась, что называется, к первоисточнику, а не к сокращенным изданиям. В ее работе много любопытного…

— Опять хотите задушить интеллектом?

«Надо же, как осмелела, — подумалось мне тогда. — И чего я, действительно, распинаюсь!»

— Если помните, это вы завели разговор о Башкирцевой! Я-то пришел сюда погулять с собакой, а не держать экзамен по эрудиции перед студентами, — я поспешно встал и посмотрел на часы. Оказалось, что я проговорил с незнакомкой почти полчаса, и даже не заметил этого.

— Не спешите, прошу вас. Простите мне мою бестактность, я благодарна вам за рассказ. Так чем вас заинтересовала Башкирцева, что нового можно было найти у Кознье?

В действительности спешить мне было некуда, да и собаке нравилось лежать на влажном мелком гравии под скамейкой, полусонно вслушиваясь в нашу болтовню. К своему удивлению я снова послушно присел на краешек скамьи.

— Вы ошибаетесь, я отнюдь не интересуюсь ни жизнью, ни творчеством чуждого мне по духу человека.

— Чуждого?! Но ведь она была умницей, безумно талантливой во всем, да ещё и вашей соотечественницей!

— Да, какая она к черту русская?! То, что она родилась под Полтавой и первые десять лет жила в России, совсем не сделали её русской. К тому же, по крови она на четверть француженка. Свой знаменитый бестселлер она написала по-французски, и в этой книге клялась, что её родина — Ницца. В Россию же они никогда и не собирались возвращаться. Она мечтала жить в Париже, выйти замуж за богатого и знатного француза, быть светской дамой, и желала в жизни только одного — славы! Единственное, за что я уважаю Башкирцеву, так это за её полную искренность.

— И всё-таки не убедили, — воскликнула студентка, — Башкирцева была русской!

— А вы-то откуда знаете русских, чтобы судить? — я почувствовал раздражение и готов был уйти. Вы же только что признались, что о русских имеете смутное представление, боитесь нас.

— Если бы русские умели любить людей так, как Башкирцева, то я бы точно вас не боялась! — в ее глаза ударил луч солнца, и я поразился их фиолетово-голубому оттенку.

— А, может быть, все совсем наоборот? — спросил я.

— То есть?

— Да как вы не поймете, вам по нраву Башкирцева именно потому, что она совсем не похожа на русскую. Она настоящая француженка!

— Я не согласна!

— Отчего же? Она сама писала, что мечтает выйти замуж за наследного принца, стать великосветской дамой, на худой конец герцогиней, нежели просто считаться первой среди мировых знаменитостей. Мама Башкирцевой, пережившая свою дочь на несколько десятков лет, упорно пыталась убедить русского читателя, что Мария всегда мечтала вернуться в Россию, а во Франции она якобы просто училась. Мое мнение — это чистая ложь! Мать тщательно отредактировала дневник Марии, самостоятельно решая, что нужно знать русскому читателю, а что нет. Так что имейте в виду, ваш любимый «Дневник» был подвергнут капитальной тройной цензуре — родственной, французского и русского издателей. Вот ведь как бывает! Если честно, то я и сам до конца не решил, кто в России русский, а кто нет. У нас любят мусолить эту бесконечную тему, а первым столкнулся с ней ещё Иван Грозный, когда задумал отправить на учебу в Европу большую группу детей из богатых русских семей. Представьте, никто из них после окончания учебы в Россию не вернулся! То ли климат у вас лучше, то ли люди добрее… Вот тогда-то и родился в устах царя-батюшки термин «враг народа», и совсем не Сталин его придумал. Может, поэтому Владимир Даль — выдающийся русский иностранец, датчанин по происхождению, составитель русского толкового словаря, и сказал, что русский человек это тот, кто любит Россию, живет в ней, думает по-русски и изучает русскую историю. И Екатерина, великая русская императрица, немка по происхождению, объяснила нам в своих «Записках», что значит быть русским и любить свою родину. Вот она-то и была настоящей русской, даже своему брату запрещала приезжать к ней в гости, полагая, что здесь немчуры и без него полно. А вот ваших Вольтера и Руссо боготворила, хотя во времена её царствования Франция была злейшим врагом России.

— А о Башкирцевой, как я понимаю, — все? — спросила девушка со вздохом.

— Да вроде мне нечего больше добавить, — я пожал плечами.

— Но что-то вас всё же зацепило, если вы копали так глубоко, — девушка хитро сузила глаза.

Я задумался на пару секунд и, вытянув ноги, позволил Мартину забраться мне на колени.

— Кое-что мне действительно показалось любопытным, но только как для историка, ведь я, как вы поняли, отнюдь не являюсь почитателем этой самоуверенной кокотки.

— А что же вас заинтересовало в Башкирцевой как историка?

— Да есть кое-что… — медленно сказал я, сомневаясь, стоит ли продолжать эту неожиданно начавшуюся и надолго затянувшуюся лекцию. «Ну раз так интересуется», — подумал я и продолжил… — Дело в том, что Мария приехала в Ниццу со своей мамой где-то в 1870 году, то есть в год окончания строительства «Шато Вальроз».

— И что?

— Так вот. Её тетя, очень богатая вдова и, в отличие от мамы, довольно некрасивая внешне, купила прекрасный особняк на Променаде. Она, эта тётя Надин, любила в жизни только три вещи — табак, казино и свою племянницу Мусю. Напрашивается вопрос — откуда у младшей сестры мамы Марии Башкирцевой такие деньги? Оказывается, она удачно вышла замуж за старого холостяка, сказочно богатого Фаддея Романова. Через год после свадьбы он скоропостижно скончался, но успел составить завещание, по которому всё его огромное состояние отошло молодой жене. Поползли слухи, что старого алкоголика в момент приступа белой горячки отравили не без помощи одиозного Жоржа — любимого дяди Марии Башкирцевой, который, собственно, ранее и способствовал тому, чтобы дурнушка Надин заполучила богатого мужа. Родственники Романова, в частности, его родная сестра, оспорили завещание, утверждая, что подпись на нем поддельная. Начался процесс, растянувшиеся на долгие-долгие годы. А пока суд да дело, вся многочисленная семья Марии Башкирцевой по линии матери, по фамилии Бабанины, оказалась в Ницце. Дядя Жорж и не только он один, и в Ницце продолжал жить, как у нас говорят, «не по понятиям», так что жалобы русской диаспоры со всего побережья потекли в русское консульство. Дошло до того, что русские семьи во Франции отказывались принимать их в своё общество. Даже родная тетка Марии по линии отца, мадам Тютчева, так же жившая в Ницце, никогда не приглашала к себе никого из семейства Бабаниных. Более того, после переезда семьи в Париж, где Мария успешно училась в лучших артшколах прославленных мужей Франции, она мечтала через русского посланника войти в высшее общество, но и к нему вход для их семьи был закрыт. Мне кажется, до конца жизни Мария так и не поняла, насколько серьезен был процесс против её тети Надин.

Девушка слушала меня очень внимательно, чуть склонив курчавую голову, находясь, видимо, в полном замешательстве от полученных сведений.

— Я этого не знала, ведь в дневнике Марии этого нет, и в комментариях к книге тоже!

— Именно поэтому я вам и посоветовал обратиться к книге Колетт Кознье, вашей соотечественницы. Видимо, её публикация прошла у вас в Ницце относительно незамеченной. Всё, что касалось неприглядного поведения дяди Жоржа во Франции и даже какие-либо упоминания о нем стараниями матери Марии были изъяты из «Дневника». Также оттуда убрали все сведения об отце Марии, Константине Башкирцеве, а ведь ему не позволяли видеться с дочерью, с которой он встретился, когда она была уже почти взрослой. Поэтому можете пофантазировать на досуге, как бы сложилась судьба вашей Марии, если бы тетя Надин в свое время не вышла замуж за богача Фаддея Романова?

— Теперь становится понятно, почему тогда, в конце XIX века, мать Марии не позволила напечатать весь дневник, хотя дочь умерла молодой и очень хотела, чтобы её воспоминания стали достоянием всех и без сокращений, — сказала девушка с сожалением в голосе.

— Наверное, по совокупности этических причин и потому ещё, что мать понимала, какую судьбоносную роль сыграли в жизни ее дочери дядя Жорж и тётя Надин. Если бы не они, Мария вряд ли бы стала такой, какой её узнал и запомнил мир.

— Согласна.

— Так вот, что касается замка Вальроз, продолжил я, — вам как фанатке Башкирцевой, наверное, будет не лишне знать, что ни она сама, ни её многочисленные родственники ни разу не переступили порога этого знаменитого замка. Барон фон Дервиз, как я уже говорил, самый богатый представитель русской колонии, постоянно давал благотворительные балы на православное Рождество. В это время года почти весь русский свет перебирался на южный берег Франции. Можете себе представить, что в Вальрозе перебывали все, кроме Башкирцевых!

— Как же обидно все это слышать! — девушка грустно отвела взгляд.

— Я всего лишь пытаюсь быть объективным. Меня интересуют факты, а не сентиментальные рассуждения пусть и замечательной писательницы о самой себе. Порой самые, казалось бы, постные факты, умело сложенные историком воедино, становятся не менее захватывающими, чем, если бы они вышли из-под пера известного беллетриста, умеющего завораживать читателя своей фантазией.

— Есть конкретный пример или это так, общие рассуждения?

— Ну как же я, да без примера.

Мои слова вызвали у девушки сдержанную улыбку.

— Ну, вот, допустим, такие события, — продолжил я, немного подумав. — Башкирцева скончалась в Париже от чахотки в 1884 году, не дожив до двадцати четырех лет. Тремя годами раньше та же болезнь в Бонне уносит жизнь приехавшей туда на учебу шестнадцатилетней Варвары, единственной дочери фон Дервиза, обещавшей стать знаменитой пианисткой. Петр Григорьевич решает похоронить дочь в России, но, увидев на вокзале цинковый гроб с ее телом, умирает от разрыва сердца. После его смерти «Шато Вальроз» перестает интересовать кого-либо из родственников Дервиза. Его жена возвращается в Москву, где открывает свою частную школу и разрешает всем девочкам из неимущих московских семей по имени Варвара учиться в ней бесплатно. Между прочим, поэтесса Марина Цветаева училась именно в этой школе и посвятила свой первый поэтический сборник памяти Башкирцевой, которую она, как и вы, просто боготворила. Последний раз в «Шато Вальроз» громко играла музыка и запускались фейерверки в марте 1881 года во время посещения дворца великим князем Николаем Николаевичем. В марте того же года, кстати сказать, в Петербурге был убит русский царь-освободитель Александр II. Его единственным желанием на протяжении последних лет жизни было оставить царский трон своему наследнику, второму сыну Александру, а самому уехать на покой в Ниццу с любимой женщиной, морганатической женой княжной Долгоруковой-Юрьевской. Почему именно в Ниццу? Легко догадаться. Во-первых, Александру очень нравился здешний климат, но скорее всего, потому, что в этом месте умер его любимый старший сын Николай, необыкновенный мальчик, пожалуй, самый талантливый из всех Романовых. Кстати, Николай умер тоже молодым, в возрасте 22 лет и тоже от туберкулеза, правда, было это в 1865 году. Жена же Александра II, княгиня Юрьевская после смерти мужа все-таки перебралась сюда с тремя их детьми из Петербурга. Здесь она и прожила всю оставшуюся жизнь на одной и той же, довольно скромной вилле на бульваре Дюбушаж, 10. Вилла эта до сих пор называется «Жорж». Связи никакой, но все равно почему-то неизменно возникают ассоциации с любимым дядюшкой Марии Башкирцевой, порядком начудившего как в России, так и в Ницце, увлекавшегося авантюрными романами и не брезговавшего местными проститутками. А коль скоро часовня в память цесаревича Николая построена тем же русским архитектором, что сделал проект «Шато Вальроз», и из того же материала, у меня возникает предположение, что если бы не трагическая смерть Александра II, павшего от рук террориста, именно «Шато Вальроз» стал бы постоянным местом жительства отставного русского императора! И не пошел бы этот прекрасный дворец гулять по рукам безликих русских банкиров и боливийского богача, а, значит, и университета вашего могло бы здесь и не быть! Хотя при чем тут сослагательное наклонение? Совсем недавно я получил от друзей из Москвы газету со статьей Владлена Сироткина, профессора российской Дипломатической Академии, утверждающего, что и «Шато Вальроз», и дворец «Бельведер» в Ницце согласно купчим разных лет без сомнения могут быть отнесены к собственности российского государства.

— Что же, смелое заявление! Я обязательно поделюсь этим с папой ради прикола, вот он посмеется. Он любитель исторических парадоксов!

— Я считаю, вполне логичное и исторически обоснованное, согласны?

— Предположим, но зачем такой восторг?

— Наверное, вы сумели задеть самолюбие «нового русского», каковым вы меня считаете. Вот, я и попробовал вас немножко подразнить.

— Ну и как считаете, вам это удалось?

— Мы на минуту замолчали, не глядя друг на друга, после чего я тихо сказал:

— Извините, я не ищу здесь собеседников или оппонентов, чтобы скрасить свое одиночество, и поверьте, мне вполне комфортно в собственном обществе! Во всяком случае, спасибо за такой интерес и внимание.

Девушка опять попыталась мне что-то возразить или, возможно, задать очередной вопрос, но я решительно поднялся. Мартин, уловив моё настроение, тоже с готовностью вскочил и бодро засеменил к лестнице. Мы с собакой уже приближались к воротам главного входа по авеню «Вальроз», когда девушка, стуча колесами велосипеда по каменным ступеням, догнала нас и, немного волнуясь, спросила:

— Простите, а если мне вдруг понадобится обратиться за какой-нибудь исторической справкой, можно, я вам позвоню»?

«Долго решалась, если только сейчас догнала нас», — не без удовольствия отметил я про себя.

На сей раз Мартин не обратил на нашу вынужденную собеседницу никакого внимания. Набегавшись по влажной траве, он превратился из шелковистой смешной игрушки в крысёнка на тоненьких грязных ножках с мокрыми висячими усами. Он дрожал всем телом и был таким беспомощным, что, глядя на него, хотелось плакать от жалости. Я перевел взгляд с собаки на девушку и теперь уже более пристально оглядел ее. Роста она была невысокого, а бесформенный крупной вязки свитер, болтавшийся на худых плечах, лишал меня возможности хотя бы попытаться оценить её фигуру. Лицо её, казалось, никогда не знало косметики. «Да, — с грустью подумал я, — они стоят друг друга — мой пёс и французская студентка, вид жалкий, но всегда добьются, чего хотят»!

— Не вижу препятствий, позвоните, если будет необходимость, — ответил я, с трудом пытаясь говорить безразличным тоном. Я вынул из нагрудного кармана куртки свою яркую визитку и протянул ей.

Девушка, удерживая одной рукой велосипед, взяла карточку другой так неловко, что книга, которую она совсем недавно внимательно изучала, выскользнула и упала на мокрый асфальт обложкой вверх. Я нагнулся и поднял ее, страницы намокли, но почти не испачкались. Я открыл её наугад. Фраза в конце страницы была подчеркнута карандашом, и я прочел: «Человек с богатым воображением делает построение с помощью пластических форм. Жизнь охватывает, опьяняет его, поэтому он нигде не скучает».

— Интересная мысль, — сказал я девушке и, протянув книгу, указал на подчеркнутую строчку.

Девушка улыбнулась белозубой улыбкой. «Ну, хоть зубы хорошие», — подумал я про себя.

— Так вас зовут Денис? — произнесла она мое имя, нарочито растягивая «н» больше, чем нужно.

— Да, — бросил я вполоборота, поскольку Мартин уже убежал далеко вперед.

— А меня…

Девушку звали то ли Сара, то ли Клара, я толком не расслышал её последних слов, а переспрашивать не стал. Мне это было совсем не важно….

Обедали мы скромно в маленьком придорожном кафе в Нижнем Симьезе. Я сидел на высоком стуле у барной стойки и ел овощной суп «минестроне». Мартин суетился у моих ног, время от времени получая кусочки отварной куриной грудки, которую по моей просьбе принес гарсон. Стена, в которую упиралась барная стойка, была сплошь оклеена объявлениями. Я бросил беглый взгляд на это разноцветное конфетти желаний и невольно улыбнулся, когда прочел наугад одно из них: «Студентка из России ищет работу: уборка, глажка, готовка». Её телефон был мне ни к чему, поскольку я был вполне доволен работой выносящей мне мозг Лейлы. Солнце клонилось к закату, радужно освещая помещение кафе через изящные витражные окна. Становилось даже чуть жарко от тепла, исходящего от кухни. Меня стало клонить в сон, а Мартин, пресытившись куриной грудкой и согревшись в моих ногах, дремал уже давно, шевеля во сне ушами и подрагивая лапками. Пора было возвращаться к себе в Вильфранш.

Когда Мартин запрыгнул на кожаный диван в моём кабинете и стал скрести лапками мой плед, в комнате было совсем темно, и ветер, влетая легкими порывами в распахнутое окно, шевелил занавеску. На небе уже слабо светили звезды. Пёс энергично лизал мне пальцы на ногах, но дремотное состояние меня не покидало. С улицы веяло теплом и букетом запахов ласкового московского мая. Зазвонил телефон. Ежедневно, ровно в семь вечера, если до этого времени я сам этого не делал, из Москвы звонила бабушка, чтобы справиться о моих делах. Родители моего отца были ещё в полном здравии и не понимали, зачем мне нужно жить на чужбине, когда в России теперь и так всё есть. Мне же не удавалось убедить стариков, что осень и зиму им было бы полезнее проводить со мной на Лазурном берегу, в тепле и дыша морским воздухом. Но незнакомый мир их пугал, для них здесь была чужая земля. Я был не склонен осуждать дорогих мне стариков за их заблуждения. Что поделаешь, если они до сих пор живут прошлым, а по телеку смотрят только канал «Культура». Я с чувством вины снял трубку, но, к своему удивлению, бабушкиного голоса не услышал. Незнакомый женский голос произнёс моё имя, и я не сразу понял, что это был тот самый рыжий «пуделёк». Я надеялся, что вспомню имя девушки, но потуги были напрасны. Она же называла меня по имени так просто и так часто, словно мы были знакомы уже много лет. Я растерялся, причем настолько, что сразу признался, что вечер у меня свободен, и я не возражаю, если она сейчас заедет к нам ненадолго, хотя осознавал, что еще не нагулял аппетита к общению и не испытывал тяги к чему-то большему.

— Как ко мне лучше подъехать? Откуда? А, из центра? Со стороны вокзала? Тогда лучше не вдоль берега, а сразу на Mont Alban. Да, да, Rue Barla, затем Corniche Andre de Joly и Moyenne Corniche. Только не промахнись, как только на перевале закончится Ницца, нужно сразу вниз, на Villefranche-sur-Mer мимо теннисных кортов, потом налево на авеню du Soleil d’or. Моя стоянка напротив виллы «Yildiz».

Я положил трубку.

— Ну, вот, Мартин, твоя новая подружка уже едет к нам, — сказал я, почти осязая, как тягостное сознание малодушия снова овладело моим полусонным настроением.

В голову ударил разговор с Лейлой. Что теперь мне сказать соседям, охране? Я ведь даже не знал, кто она такая! Студентка? С рюкзаком через плечо и в джинсовых шароварах?! Лейла меня точно сожрёт!

Телефон зазвонил вновь, и я вздрогнул. На сей раз это действительно был звонок из Москвы.

— Это я, бабуль, извини, забыл. Да, у нас всё хорошо, я тебе обязательно завтра пораньше сам позвоню. Дед, надеюсь, здоров? Мучается давлением? Снег идет? Скользко? Ну, будьте осторожнее. Пока!

Я стоял в темной комнате у стола с телефонной трубкой в руках. Ветерок из распахнутого окна становился все свежее. Мыс Ферра зажег свои огни и стал похож на пароход, уходящий в ночное плавание. Я включил свет в кабинете и, надев джинсы с рубашкой, произнес вслух: «Черт бы её побрал»! Мартин, видимо, тоже был недоволен и, как будто поняв моё беспокойство, нервно подергивал головой. Я расположился в холле и минут через десять увидел, как возле дома припарковался новенький белый внедорожник «БМВ». Из машины появилась копна уже знакомых золотистых волос, потом худая фигурка в бесформенном свитере и просторных джинсах.

— Вот и наша гостья, — сказал я Мартину, — а ведь могла бы и принарядиться…

Она не скрывала своего любопытства и не чувствовала себя скованно, что, я полагал, должно быть свойственно всем молоденьким девушкам, впервые пришедшим в дом малознакомого молодого мужчины. Не спрашивая разрешения, она подошла к журнальному столику и взяла книгу со множеством моих карандашных пометок на полях, которая была раскрыта где-то на середине. Девушка быстро пролистала страницы, испещренные планами и диаграммами, и оторопело посмотрела на меня. Вся пышная копна её вьющихся волос рассыпалась по плечам. Она закрыла книгу, хотя об этом я ее не просил, и вслух прочла её название: «L’Armee Romaine sous le haut-Empire» («Римская армия эпохи ранней Империи»). Её брови многозначительно поднялись вверх, отчего серо-голубые глаза стали круглыми, как у совёнка. Молча, с книгой в руках и уверенной походкой она проследовала в мой кабинет, дверь в который была распахнута и где при зашторенных гардинах почти постоянно горел свет. Я не стал кричать ей вслед традиционное в таких случаях «Чувствуйте себя как дома», поскольку, похоже, в этом не было никакой необходимости. Внимательно оглядев все книжные завалы и висевшие на стенах гравюры Пиранези на тему Vedute di Roma, а также бросив недоуменный взгляд на разбросанные по комнате вещи, она вернулась в гостиную. Вместе с ней из кабинета выбежал и мой пес, волоча по полу непонятно по какой причине не замеченный Лейлой не первой свежести носок. Я уже держал в руке кофейник и жестом дал понять гостье, что приглашаю её попить кофе. Она положила книгу на место и сказала:

— Поразительно, как у мужчин все одинаково! У моего папы в кабинете такой же «творческий», как он выражается, беспорядок.

Она оглядела гостиную еще раз.

— Обалдеть, сколько фильмов, — искренне поразилась гостья, глядя на большой встроенный шкаф, заполненный дисками. — Любишь кино? — бросила она через плечо, не поворачиваясь и наклонив голову набок, рассматривая названия.

— Не фанат, просто много свободного времени.

— Завидую, у меня все наоборот, но кино — моя страсть.

Она взяла первый попавшийся под руку диск и, улыбнувшись, показала мне его обложку с крупным планом Рассела Кроу с мечом в руке.

— Я недавно тоже смотрела «Гладиатор». Вообще-то я не очень люблю историческую тематику, но эту картину посмотрела действительно с удовольствием. Потрясающие сцены! А тебе как?

Я втайне порадовался, что у нее в руках оказался именно этот диск, а не «Калигула» Тинто Брасса, который стоял рядом, и признался:

— Конечно, смотрел, и не один раз.

Она обрадовано спросила:

Значит, понравился?

— Фильм не может не нравится. Он зрелищный и музыка прекрасна, и актеры, особенно Конни Нильсен.

— А кто это? — спросила она, и, вспомнив, сама же ответила, — ах, да, там, по-моему, только одна женская роль.

— Да, она в роли Луциллы. С тех пор, как она появилась в «Адвокате дьявола», я стараюсь найти все фильмы с её участием. Именно так, покупаю DVD, не воспринимаю компьютер.

— Ну, конечно, независимо от жанра на экране мужчины в первую очередь обращают внимание на сексапильных женщин!

Мне показалось, что студентка хотела меня поддеть.

— Да причем тут это, — воскликнул я, — просто я убежден, что выбор Конни Нильсен на эту роль идеален, он более соответствует историческому образу красавицы Луциллы, дочери императора Марка Аврелия, и небезызвестной распутницы Фаустины-младшей, чем великая Софи Лорен, когда-то сыгравшая Луциллу в «Падении Римской империи».

Я замолчал и, разлив кофе по чашкам, открыл дверцу холодильника, чтобы найти что-нибудь подходящее к столу.

— Не надо, не ищи. Я ничего не хочу, недавно обедала, — сказала студентка, и я понял, что она окончательно перешла на «ты».

— Зато я хочу, да и вон тот, что крутится у меня в ногах, тоже не откажется, того и гляди сожрет мой носок.

Девушка улыбнулась, вновь блеснув ровными белыми зубами.

— А больше о фильме тебе нечего сказать? У тебя в кабинете я видела старинные гравюры и книги. Создается впечатление, что тема Древнего Рима — это часть твоей жизни.

— Что вы, я не знаю древнегреческого, и латынь хромает у меня на обе ноги. Скорее эта тема была интересна моему отцу. Это был его кабинет. А мне?.. Да, интересна, однако мне кажется, что как оригинальные гравюры Пиранези, так и их копии французских авторов начала прошлого столетия, да и вообще вся тема Древнего Рима вряд ли сегодня кого-то серьезно волнует, кроме специалистов. Историки люди занудные, зацикленные на прошлом. Не зря моя мама их терпеть не могла. А для женщин так вообще история скучна, за редким исключением, впрочем.

— Женщины разные бывают. Кстати, я ведь только наполовину француженка, мой папа итальянец, да ещё с примесью венгерской крови. Он, между прочим, тоже большой знаток древностей.

— Я в данном случае имею в виду людей нашего поколения, где-то до 30 лет.

— Представь, меня эта тема привлекает. Я готова терпеть людей занудных, лишь бы они были интересны мне.

— «Paroles, paroles, paroles», — пропел я со смехом. — Сама же только что сказала, что не очень любишь исторические фильмы.

— Я имела в виду, что часто не «схватываю» их сюжетную линию. Наверное, я слишком поверхностно знаю историю, чтобы сопереживать. Хотя сюжет «Гладиатора» особо не обременен историческими деталями, мне так и не стало ясно, почему герой фильма этот Максимус, который вроде был главным генералом в армии императора Марка Аврелия, возвращаясь к себе на родину в Испанию, где жила его семья, вдруг потом оказался в рабстве? Его, больного, перевезли из Испании в другую провинцию Римской империи и там продали в гладиаторы. Странно как-то, не находишь?

— Что ж, — я невольно широко улыбнулся в ответ на ее лукавый взгляд, — признаться, и меня не покидает ощущение, что нас, зрителей, немного ввели в заблуждение. То ли сценарист что-то напутал, то ли в фильме ланиста Прокуло преступил римский закон. Действительно, по существующему тогда закону никто, в том числе и император, не имел права обращать свободнорожденного гражданина в рабство. Казнить могли, выслать на поселение тоже, но насильно обратить в рабство не было позволено никому, за исключением случая, когда свободный гражданин, вступая в сговор с заинтересованным лицом, сам продавал себя в рабство. Вот только тогда по постановлению Адриана этот человек и должен был остаться в этом статусе. Разумеется, если римлянин решением суда получал пожизненный срок, тем самым он терял статус гражданина, превращаясь в так называемого «раба кары».

— Получается, Максимуса насильно обратили в рабство?

Совершенно верно, словно это вовсе и не древний Рим, а какое-то средневековье, когда пираты в Средиземном море воровали людей, например, в Испании и вывозили на продажу в рабство в Алжир. Но в Древнем Риме согласно закону, именно, закону Фабия о плагии, каждого, кто смел заключать в оковы, прятать, а также продавать свободнорожденного римского гражданина в рабство, преследовали. В наказание за содеянное тем же законом предусматривался штраф в размере ста тысяч сестерций, а это была более чем значительная сумма.

— Но могло же случиться так, что практика применения этого закона была недоработана.

— Не думаю. Этот закон очень древний, к тому же в Дигестах Юстиниана до нас дошел трактат известного юриста Ульпиана времен правления того же Коммода и Севера под названием «Об обязанностях проконсула». Это было не столько юридическое сочинение, сколько административная инструкция для магистратов всех провинций, входящих в состав Римской империи. Так вот, в девятой книге этого трактата он дал подробное разъяснение к применению закона Фабия о плагии.

— А что означает этот термин? — тихо поинтересовалась девушка.

— Плагий — это и есть похищение свободных людей с целью продажи их в рабство. Вот и получается, что по сюжету фильма ланиста Проксимо незаконно всего лишь за одну тысячу сестерций купил самого Максимуса, да в придачу к нему еще и темнокожего охотника, который был тоже, по-видимому, свободным человеком. Если бы только в тот момент кто-либо из свободных граждан подал иск о возвращении свободы такому рабу, то Проксимо вместе с лицом, продавшем их ему, сразу бы оказался в тюрьме, если бы, конечно, не выплатил огромный штраф. Как ни удивительно, авторы фильма этот момент обошли молчанием, и поэтому полное искажение римских реалий стало странным, необъяснимым с научной точки зрения, вводящим в заблуждение краеугольным камнем сюжета. Удивительно, но Максимуса даже к концу фильма, когда он сам признается, что он, кого зовут гладиатор по кличке «Испанец», и есть любимец Марка Аврелия, тот самый знаменитый генерал Максимус, жители Рима все равно продолжают называть рабом.

— Конечно, то, что ты говоришь, это бесспорно важно, но все равно фильм сделан классно, а вот «Падение Римской империи» для меня был просто скучен, — призналась девушка.

— Пожалуй, соглашусь с тобой. Правда, понимать-то в этих фильмах особенно нечего, поскольку Голливуд прежде всего ставит перед собой задачу не столько донесения исторической правды, сколько зрелищную, чтобы народ валил в кинотеатры. Этой цели американцам удалось достичь ещё пятьдесят лет назад, ну, а сейчас тем более. А тема, заметь, одна и та же. События точь-в-точь совпадают по времени, только сценарии обоих фильмов чуть отличаются и вполне соответствуют своим названиям. А, между тем, кроме известных имен Марка Аврелия, Луциллы и Коммода ничего исторического в фильмах просто нет, всё надумано.

— Как это? Разве Марка Аврелия не убили? Разве римляне не воевали с германцами, гладиаторы не так сражались в Колизее?

— Всё вроде бы так, да не так! Марка Аврелия, конечно, никто не убивал, Коммод правил Римом целых 12 лет, а не полгода! Вот, Луцилла, пожалуй, действительно унаследовала ум от отца, а красоту от матери, если верить древним историкам. Но судьба ее трагична, Коммод впоследствии её всё-таки казнил — умертвил на острове Капри, и было за что! Историки полагают, что, если бы не заговор Луциллы, то, наверное, Коммод не стал бы таким кровожадным. Слова наемного убийцы Квинтиана, занесшего над Коммодом кинжал: «Смотри, что тебе посылает Сенат!» воздействовали на его и без того неустойчивую психику. Они потрясли молодого императора до такой степени, что он стал мстить всем вокруг, не доверяя уже более никому из своего окружения. Поначалу и Коммод тоже был красивым и добрым молодым человеком. Он был хорошо сложен, у него были светлые вьющиеся волосы и милая улыбка, а вот не в меру выпученные глаза он унаследовал от своей матери Фаустины-младшей, которая страдала базедовой болезнью. Главное — Коммод был левшой, к тому же еще гордился тем, что ему разрешали держать большой щит в правой руке. Для всех остальных в армии это было строго наказуемо по уставу. В фильме Коммод наоборот черноволосый и меч держит только в правой руке. Выходит, создатели фильма либо не читали Диона Кассия, либо им было на это наплевать.

Как всегда, стоило мне оказаться в плену своих мыслей, либо увлечься фантазиями, я становился не в меру рассеянным. Вот и в этот раз я по неосторожности немного пролил горячий кофе на стол и чуть было не ошпарил руку, поэтому помчался на кухню за полотенцем.

— Я так понимаю, твой список опровержений ещё далеко не исчерпан, — насмешливо сказала девушка, когда я вернулся. Она потянула у меня из рук полотенце и ловко вытерла им журнальный столик.

— А как ты думала, в этих фильмах вообще нет римского духа! — сказал я, садясь в кресло, — Обидно. Римом нельзя забавляться на утеху зрителю, историю его нужно уважать, он этого заслуживает. На словах чтят все, а на деле… Императорский Рим — это прежде всего закон. Почему, когда смотришь любой фильм об этом государстве, тебя не покидает ощущение дикости и кровожадности, хотя на самом деле римское общество было царством закона! Ведь существовал Закон о Величии, то есть о всемогуществе государства, а, значит, и его императора. Любой виновный в нечестии по отношению к своим высоким магистратам, не говоря уже об императоре, как действием, так и словом, должен был быть наказан смертью. Даже самые выдающиеся в истории Рима императоры, такие как Антонин Пий, Марк Аврелий, Адриан, Траян всегда настаивали на этом праве, хотя и не думали им воспользоваться. А посему все эти зверские убийства от имени императора были вполне законными. Коль скоро практически все фильмы Голливуда либо о Нероне, либо о Калигуле или Коммоде, то и кровь льется с экрана постоянно. Другое дело, что режиссеры, по всей видимости, не знают об этом законе, так же как и о не менее строгом законе под названием «О святотатствах», запрещающем под страхом смерти в частности справлять нужду возле храма, бросаться в священные статуи камнями, и который довольно часто нарушали так называемые «первые христиане», за что и подвергались наказанию в строгом соответствии с законом. Режиссерам этим, наверное, кажется, что Рим — это царство бесправия и силы. Рим — это не феодальное государство, и войны он вел масштабные. Это тебе не гражданская война в Америке 200 лет назад, когда безграмотные физически слабые и голодные крестьяне с ружьями бегали по полям, стреляя друг в друга, либо коля штыками неприятеля, часто совсем не понимая за что. И когда американцы это показывают, тут все достоверно. А вот, когда Голливуд берется показывать римские события, произошедшие за 17 веков до их гражданской войны, вкладывают многие миллионы долларов в костюмированное шоу под названием «Древний Рим», — это, к сожалению, лишь сказка в стиле фэнтези, мало похожая на правду. Уж если сам Скотт признавался, что уже собрав съемочную группу и приступив к съемкам на Мальте второй части фильма, он только в этот момент узнал, к своему изумлению, что население Рима во 2 веке нашей эры превышало один миллион человек, то я могу себе представить, сколько важных фактов не было учтено в работе над картиной, хотя надо отдать ему должное, этот режиссер создал грандиозное по масштабу кинематографическое творение, разительно отличающееся от таких признанных американских шедевров, как «Quo Vadis», «Клеопатра» и «Бен-Гур».

Кофе почти остыл, и я с удовольствием сделал несколько глотков. Девушка терпеливо ждала, когда я поставлю чашку на место.

— Жаль, если тебе больше нечем меня удивить.

«Что это? — подумал я. — Реальный интерес или девичье кокетство?»

— Отчего же, говорить о недостатках можно до бесконечности, но, может, лучше ты своего отца-любителя истории, побеспокоишь?

— Себе дороже, — раздраженно ответила студентка и бросила на диван полотенце, которое все еще продолжала держать в руке, — он такой сложный, просто ужас, любит, когда я сама во все вникаю, вечно поучает.

— Он сложный, а я, выходит, простой.

— Дело не в этом — мне с тобой легко.

«Интересные дела», — подумал я и нехотя промямлил:

— Высказать свое мнение мне несложно, но наверняка, тебя будет раздражать мое профессиональное занудство.

— Отчего вдруг такая апатия, — искренне удивилась студентка, — и при чем тут занудство?

— Оттого, что занудство — это не столько черта характера, сколько скрупулезность. Сейчас в чести поверхностные суждения. И потом сомневаюсь, что тебе важно обилие деталей.

— Неужели ты думаешь, что если бы это было так, то я приставала бы к тебе с расспросами?

— Тогда признаюсь, ты единственная такая из всех, кого я встречал.

— Ну давай, давай, — с нетерпением в голосе обратилась ко мне гостья.

— Не думай, в нашем российском кино тоже не все так непогрешимо. К примеру, как-то мне попалась картина о писателе Иване Бунине, ее даже хотели послать от России на «Оскар». Бунин, лауреат Нобелевской премии, длительное время жил в Грассе с женой, любовницей-лесбиянкой и секретарем-гомиком. В общем, веселый треугольник. Короче, фильм начинается с того, что он, ещё не старый мужчина, со своей женой едет из Ниццы в Рим и по дороге умирает в вагоне поезда. Но ведь на самом деле Бунин умер почти девяностолетним стариком в своем доме в Париже! Представь, почти все российские зрители, даже те, кто интересуется этой темой, считают показанное в фильме вполне достоверным.

— Но это же естественно — все режиссеры и сценаристы хотят успеха своему фильму за счет создания исторической интриги, связанной с великим именем. Я тоже недавно ходила в кино с подругами специально на Джорджа Клуни. Девчонки от него тащатся. Он там играет комедийную роль римского легата и возвращается в Рим по приказу Тиберия. Все это происходит якобы при жизни Иисуса Христа. Он приближается к окраинам Вечного города и говорит сослуживцам, что мечтает смыть соленый пот в термах Каракаллы, хотя термы эти в Риме начнут строить только через 200 лет после распятия Христа. Я обратила внимание своих подруг на этот ляп, но они ответили: «А зачем нам этим заморачиваться, мы же пришли посмотреть на любимого актера». По дороге домой я все думала: «А что, собственно, в этот момент он мог назвать вместо громадных терм Каракаллы, которые вообще-то на слуху». Термы Траяна или Тита, огромные термы Константина или Диаклетиана, — все они тоже построены гораздо позже Рождества Христова. Пожалуй, остаются только очень скромные по размеру термы Агриппы, которые существовали в Риме в годы жизни Христа. Агриппа передал свои личные термы в общественное бесплатное пользование незадолго до своей смерти.

— Да ты, оказывается, просто умница, — похвалил я девушку за начитанность.

— А ты думал, я экзальтированная идиотка? Не забывай, во мне течет и итальянская кровь и, может быть, поэтому мне эта тема очень близка. Знаю, что термы Агриппы были довольно скромными как по размерам, так и по отделке. Единственная ценность — это оригинальная бронзовая статуя Апоксиомена, творение знаменитого Лисиппа. Плиний признавался, что она настолько нравилась Тиберию, что тот, как только пришел к власти, забрал ее в свое личное пользование и установил у себя в спальне. Римский плебс обратился в Сенат с просьбой о возвращении статуи на свое место, и принцепс, скрипя зубами, был вынужден подчиниться воле римского народа.

Пока она говорила, я мог без стеснения разглядывать ее, приходя к выводу, что личико у нее вполне миловидное. Видимо, заметив наконец интерес в моем взгляде, она со смехом спросила:

— Ну ладно, что там не так с «Гладиатором»?

— Неужели тебя это мое критиканство еще не достало?

— Представь себе, нет.

Я налил себе ещё кофе, дал собаке сушеное говяжье ухо и неохотно начал рассказ, успокаивая себя тем, что другая общая тема вряд ли найдется.

— Согласись, желательно, чтобы те, кто серьезно хочет вникнуть в детали, хотя бы поверхностно ознакомились с историей Рима. Иначе исчезает познавательный аспект этого дела, что принципиально. Например, всем историкам хорошо известно, что в Древнем Риме не знали, что такое стремена. Нет, уздечка и удила уже были. Кое-кто из всадников даже был экипирован вполне удобными кельтскими седлами, но вот стремян не было! На первый взгляд — ерунда. Если посмотреть известные фильмы, приходишь к выводу, что все военные действия у римлян происходят мобильно, с использованием лошадей и тяжеловооруженных всадников. Можно только восхищаться, как на экране римляне легко мчатся на резвых скакунах. Я понимаю, что кумиры американской нации — это отважные ковбои, но римляне никогда не лихачили верхом на лошадях! Обычный зритель, когда смотрит фильм «Бен-Гур», получивший, между прочим, 11 «Оскаров», и, в частности, плод тяжелейших съемок, но лучшую часть фильма — цирковые ристания на запряженных квадригах, должен задать себе вопрос: «Почему римляне подвергали себя такому риску, стоя на колеснице, а не гонялись по кругу ревущего цирка верхом на лошади, как сейчас»? Есть догадки? — спросил я свою собеседницу.

Немного помолчав, она покачала головой, словно думала о чем-то своем.

— Все те же стремена! Между прочим, Большой Римский Цирк, «Circus Maximus», вмещал не 50 тысяч, как Колизей, а 250 тысяч зрителей! Более того, колесничие ценились в Риме гораздо выше, чем гладиаторы, и после крупной победы могли стать очень богатыми людьми и иметь славу, сравнимую с императорской. Представь себе переполненную чашу Цирка…

Девушка, не шевелясь, сидела в кресле и, чуть приоткрыв рот, смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Сейчас это нелегко вообразить, поскольку аналогов просто нет. Длина поля 550 метров, ширина 180! К тому же это ещё и разрешенное властями место для свиданий, ведь на ристаниях, в отличие от гладиаторских боев и театральных представлений, мужчины и женщины могли сидеть рядом. Римский цирк был основным и любимым местом развлечений всех римлян. Принимаются ставки, заключаются пари, денежный оборот колоссальный. Трибуны неистовствуют, по рядам ходят торговцы с лотками. Чтобы представить такое, нужно попасть на финал чемпионата Европы по футболу, услышать ревущую при голевых моментах стотысячную толпу и… умножить это в несколько раз. Почему в несколько, а не чисто арифметически в 2, 5?

Девушка только пожала плечами, хотя ответа от нее я и не ждал.

— Да потому, что гонки на лошадях — это зрелище от начала и до конца, это истерзанные трупы возниц, лошадей, толпы беснующихся в возбуждении зрителей, переживающих не только за любимых наездников, но и за свои кровные деньги, поставленные на кон. Вообрази, в дни праздников процедура начиналась с раннего утра и заканчивались с заходом солнца, проводилось до 24 заездов на бригах или квадригах! Но вопрос не только в том, что римляне так и не изобрели стремена, а еще и в том, что лошади были не такими как сейчас. Они были не так быстры и вдобавок не отличались выносливостью. Каждый римский мальчик обучался верховой езде, каждый римский легионер проходил специальный курс посадки на лошадь в своем полном тяжелом вооружении. Представь, всадник надевал на себя кольчугу весом до 15 килограммов, на голове — шлем, тяжеленный, как большая кастрюля фирмы «Цептер», плюс железный меч, кинжал, копьё… — а стремян-то нет! Как поддерживать равновесие, как вообще сесть на лошадь? Так вот, римские легионеры обучались этому в специальных лагерях. Наверное, поэтому в римском легионе численностью в 6 тысяч человек было не более 120 всадников, и использовались они исключительно для оперативной связи когорт и для разведки. Преследование убегающего противника осуществляли не они, а легкие и проворные легковооруженные воины, как правило, нумидийцы из вспомогательных частей. Они набирались в Африке и в восточных провинциях и состояли из воинов, которые могли управлять лошадью не только без стремян, но и без удил и уздечки, просто голыми пятками и носками, почти как американские индейцы. Можно понять, почему Траян, одолевший даков, вообще отказался от легионной конницы. Историки до сих пор гадают, отчего римлянам так и не удалось выковать сталь, хотя это изобретение было уже делом совсем малого времени. Римляне завоевали полмира, воюя короткими мечами из низкосортного железа, передвигаясь пешим порядком, а не верхом. Стремена пришли значительно позже из Китая, и с их появлением в VIII веке в Европе наступила эра рыцарства. Выходит, не было у римлян заметного преимущества над противниками даже в вооружении, если меч они скопировали у испанцев, шлем у галлов и т. д. Как знатоки баллистики, они смогли изобрести такие стрелковые орудия как баллиста и катапульта, но вот странность — приспособления, с которыми мог справиться один человек, например, арбалет или длинные луки, им было изобрести не под силу. Так за счет чего же римляне побеждали? На этот вопрос они ответили сами, обожествив понятие «Дисциплина» и отчеканили соответствующую монету. Ты спросишь: «Неужели это обычное житейское понятие стоило обожествлять»? Стоило. Под дисциплиной они понимали воинское ремесло, обучение которому осуществлялось через послушание. Другими словами: воинская наука и послушание — это двойное понятие и было обожествлено под единым словом. «Дисциплина» приобрела персонифицированный образ богини, которой молились солдаты. Поэтому невозможно было осуществить слияние римской армии с богом христианским, хотя все христианские источники, напротив, подчеркивают восприимчивость легионеров к новой христианской вере. Ну как можно было совместить несовместимые по сути понятия: воинская присяга «Sacramentum», приносимая государству в лице императора, и христианское таинство, тоже называвшееся «Sacramentum»? Христианская мораль запрещала кровопролитие, отсюда появляются отказники по убеждениям и дезертиры. Кстати, давай еще раз вспомним, за что Максимуса продают в рабство, но только немного с другого ракурса. Ланиста Проксимо, видно, не знавший юриспруденцию человек, прочитав на плече Максимуса известную аббревиатуру римской республики «S.P.Q.R.», делает неожиданный вывод, что он легионер и, скорее всего, дезертир, покинувший расположение легиона. Действительно, в «Кратком изложении воинского дела» Вегеция значилось, что каждому воину перед тем, как зачислить его в списки легиона, на коже выжигались некие точки, обозначающие его принадлежность к данному легиону, но никак не буквы, составляющие аббревиатуру знаменитой формулы римских постановлений. Приняв присягу, легионер должен был делать все, что прикажет император и никогда не покидать воинской службы и не отказываться от смерти, если нарушит ее. К легионеру, согласно римскому военно-уголовному праву, не применялся такой вид наказания, как лишение свободы с привлечением к принудительному труду, в том числе в рудниках, поскольку существовало понятие воинской чести. Смертная казнь избавляла легионера от позора. Все наместники императорских провинций имели право самостоятельно выносить легионерам смертные приговоры. Если у Проксимо возникло подозрение, что Максимус — легионер и находился в длительной самовольной отлучке, то он был обязан немедленно сообщить об этом городскому префекту, поскольку это квалифицировалось как тяжкое преступление. Ни сценарист, ни режиссер фильма не должны были забывать, что военно-уголовное законодательство римской империи в то время имело высокий уровень юридической культуры. В частности, во II веке нашей эры даже рабовладелец, пожелавший продать раба в гладиаторы или в бестиарии, обязан был обратиться в суд за официальным разрешением! Нельзя путать времена эпохи Спартака, т. е., I век до нашей эры, со временами Марка Аврелия! Укрепление армии осуществлялось по принципу качества, что вело к огромным расходам. Римская армия была профессиональной. Коль скоро так, то для соблюдения достоверности и историчности нужно показывать именно римскую дисциплину, а Голливуд и европейский кинематограф во всех фильмах насаждают христианские мотивы, которых просто не было в эпоху ранней империи или, как по-другому называют, в «Золотой век Римской империи». Даже Максимус, этот ярый приверженец лучших римских традиций, молится не римским богам или Митре, что было бы вполне логично, а своему богу, обращаясь к Святому Отцу и Святой Матери. Он называл себя командующим Северной Армией и как генерал легионов Феликс в начале фильма, садясь на лошадь, он с легкостью просовывает ноги в стремена и первым бросается в бой, как заправский декурион, мечом разрубая воздух, как саблей. Спрашивается — а кто же тогда вместо него будет командовать всей армией?! При первом же столкновении с хаотично бегающими варварами он падает с лошади, и шлем почему-то сразу слетает у него с головы, хотя императорско-галльский шлем, который носили все легионеры во II-м веке нашей эры, просто не мог соскользнуть, поскольку широкие нащечные пластины крепко-накрепко фиксировали его. Более того, в такой мясорубке отличить простого легионера от командующего, сразу растерявшего все знаки отличия, просто невозможно! И где здесь хваленая дисциплина?! По завершении битвы Максимус докладывает, что в его армии из 5 тысяч человек — три тысячи раненых и обмороженных. Тогда получается, он совсем не армией руководит, а всего лишь легионом, он — не командующий армией, а простой легат, ведь легион тогда насчитывал всего 6 тысяч тяжеловооруженных солдат, ну плюс кое-какие вспомогательные отряды.

— Ну что, — обратился я к девушке, — интересно тебе слушать эту историческую хрень?

— Если было бы не интересно, я бы здесь не сидела, а тусовалась с друзьями в клубе, — ответила она.

«Черт, она меня приятно удивляет, этого только не хватало», — подумал я, поражаясь самому себе.

— Тогда давай расскажу еще и о ристаниях колесниц. Во время Игр в день организовывалось до 24 заездов. Скачки проводились на колесницах, запряженных двумя, четырьмя, шестью и даже восемью лошадьми. Колесничие разбивались, как правило, на четыре команды, и, разумеется, весь бушующий Цирк тоже делился на соответствующее чило болельщиков. За правилами следили жестко. Например, в фильме «Бен-Гур» демонстрировался заезд девяти колесниц, запряженных четверками, до финиша было заявлено 9 кругов. Съемки, конечно, потрясающие, только вот тебе пожалуйста очередной ляп Голливуда, рассчитанный на зрителя-профана: именно римский колесничий, а не иудейский или сирийский, установил на колесах металлические ножи, способные разрушать спицы колес противников. Во-первых, кровавых сцен на скачках и так было предостаточно, думаю, такого судьи просто бы не допустили. Во-вторых, и это, пожалуй, главное, — этого бы не позволили и зрители. Если бы подобное случилось, к примеру в самом Риме, то добрая половина болельщиков взбунтовалась бы прямо на стадионе, а это почти 200 тысяч римских граждан! Да они разнесли бы к чертовой матери не только всю преторианскую гвардию, но и весь Палатинский холм с императорскими дворцами, которые находились в 30 метрах от Большого цирка. Между прочим, эта чья-то глупая голливудская фантазия нашла свое отражение и в фильме «Гладиатор» в сцене гладиаторской битвы под командованием Спициона Африканского против ненавистного Риму Карфагена. Кстати, в фильме «Падение Римской империи» тоже есть великолепно снятый эпизод скачек на колесницах, запряженных двойкой лошадей. В смертельной гонке соревнуются два бывших друга — командующий Северной Армией Марка Аврелия по имени Ливий, голливудский предшественник Максимуса, и сын императора, пресловутый Коммод. Причина так глупа, что стыдно произнести: Коммод приезжает в Виндобон, точь-в-точь как в «Гладиаторе», только не с Луциллой, а с когортой римских гладиаторов, и перед боем легионеров с германскими племенами объявляет Ливию, что собирается научить его многоопытных солдат, много лет успешно воюющих на Рейне, как надо правильно сражаться. Уже абсурд! Более того, Коммод первым бросается в бой! Это ещё не всё, после боя Ливий объявляет когорту Коммода трусами и начинает процедуру децимации, то есть казнит каждого десятого солдата. За это Коммод бьет Ливия по лицу плетью во время построения легиона. Такой сценарий может родиться только в голове у людей, не знающих истории Рима и не понимающих сути жесточайшей римской дисциплины и субординации. Подозреваю, что не поинтересовался темой римской военной дисциплины и Ридли Скотт, потому и извратил центральный сюжет сценария, касающийся заговора Луциллы с участием сенатора Гракха и бывшего легата Максимуса против Коммода. Гракх должен был выкупить свободу Максимуса, тем самым подтверждая законность обращения генерала в рабы, а тот обещал добраться до Остии, где почему-то, в нарушение традиций и закона, находится на отдыхе его армия, вернуться в Рим, убить Коммода и передать власть Сенату. Так якобы хотел Марк Аврелий, правда, великий сенатор Гракх об этом понятия не имел, как и его дочь Луцилла… Получается, опытнейшего сенатора Максимус сознательно вводит в заблуждение. Только Луцилла демонстрирует проницательность и предупреждает Максимуса, что Коммод уже поменял в армии всех легатов на своих ставленников, да и в самой столице народ от него без ума. Кстати, было за что любить императора: он устроил для народа 160-дневные Игры, организовал бесплатные раздачи хлеба, а армия получила дополнительные деньги. Максимус обещает поднять пятитысячный легион верных ему солдат и войти в город. А в городе, между прочим, только преторианских гвардейцев почти 10 тысяч человек, прекрасно вооруженных и хорошо знающих местность. Оставим как несущественный вопрос, а почему, собственно, Северная Армия Максимуса в тот момент находилась в Остии, городе, расположенном в непосредственной близости от Рима, тогда как по закону легионам запрещалось находиться на территории Италии? Исключение составляли лишь отдельные легионеры, получившие императорский приказ о передислокации к другому месту службы. А тут ещё преданный помощник Максимуса, опытный солдат Цицерон, сообщает своему командиру, что его легионеры жиреют от безделья. Ерунда полная: в римской армии легионерам запрещалось находиться без дела даже несколько часов, не то, чтобы месяцев! Видимо, Ридли Скотт и это счел не важным и не учел, что легионеры были профессионалами и получали за службу хорошие деньги. Верностью присяге и доблестной службой они пытались заработать себе достойную пожизненную пенсию и налоговые льготы — совсем, как американские полицейские. Как только к власти приходил новый император, легионеры приносили присягу на верность уже ему и получали дополнительную сумму денег. Присяга для них тогда была всё равно, что Иисус для христиан. Если бы к моменту начала съемок Скотту было известно, что Рим был миллионным городом, и что в те времена он состоял из нескольких десятков районов, что там были открыты более двадцати общественных библиотек, почти дюжина театров, была расположена сотня крупных площадей, через Тибр вели 8 мостов, десятки огромных акведуков ежедневно поставляли в город более миллиарда литров воды для полутора тысяч общественных фонтанов, тысяч бань, в том числе и грандиозных общественных терм, он бы засомневался, могли ли в него беспрепятственно войти 5 тысяч легионеров? Они не только Рима никогда не видели, они и в Италии-то толком не были! Да и за что должны были бы воевать легионеры Максимуса? Если бы он сам захотел стать императором и пообещал легионерам повышение платы и новые раздачи… Так совсем нет!

Глотнув вконец остывшего кофе и убедившись, что моя вольнослушательница внимательно смотрит на меня, я продолжил:

— Режиссер приступил к съемкам фильма в Марокко, где нашел арабские развалины 14 века, лишь отдаленно напоминающие амфитеатр, а в качестве другой натуры выбрал примитивнейшие глинобитные сооружения. Скотту, видно, было невдомек, что уже к концу II века нашей эры почти во всех городах римских провинций были построены совершенно восхитительные по своей архитектуре амфитеатры, причем из мрамора, камня и бетона! Они до сих пор отлично сохранились, особенно в странах Северной Африки на всем протяжении Средиземноморского побережья от Алжира до Ливии. Рим был велик не только своей столицей — в одной Северной Африке тогда существовали десятки городов с потрясающей мраморной архитектурой, шикарными театрами, храмами и термами. Ридли Скотт же умудрился показать в своем фильме якобы одну из римских провинций на севере Африки, с невыразительными мрачными строениями. Для пущей убедительности сцены были приправлены арабскими костюмами и мелодиями. Черт возьми, да в то время в Северной Африке арабами и их культурой просто не пахло! Даже верблюд был большой редкостью! Вот львы водились и тигры встречались, и вообще природа средиземноморской Африки в то время даже отдаленно не напоминала выжженную пустыню. Только одна проконсульская Африка была способна обеспечить всю Римскую империю оливковым маслом и пшеницей! Иначе, с чего бы во времена Коммода затеяли строить на территории современного тунисского Эль-Джема колоссальный амфитеатр, по своей величине сравнимый лишь с Колизеем, а по архитектурной выразительности даже превосходивший римское чудо? Он к моей радости до сих пор находится в весьма приличном состоянии. Ты, конечно, в курсе, что эпические фильмы о древнем Риме снимали не только американцы. За эти сюжеты осмеливались браться и румыны с немцами, и итальянцы с французами, ну и куда без католической Польши. Вот только русские этой темы почти не касались. Это понятно, снимать исторические фильмы дорого, и надо, чтобы они окупались. И ещё мне кажется, что до сих пор от Рима пытаются больше взять, нежели отдать ему причитающееся. Мне все время думается, что всем, что в нас есть человеческого, мы обязаны языческому Риму. Впрочем, если вспомнить фильм «Калигула», снятый по сценарию Гора Видала, гомосексуалиста-извращенца, то все представляется совсем в ином свете. Неспроста отец долго запрещал мне смотреть эту картину, и, когда наконец мне все-таки разрешили и я увидел первую заставку на экране монитора со словами «Pagan Rome», за моей спиной я услышал голос оказавшийся в этот момент в моей комнате мамы, со смехом озвучившей заглавные титры в свойственной ей простецкой манере: «Поганый Рим». Признаться, ее ложная этимология, заставившая меня поежиться, была в данной ситуации совсем не лишена здравого смысла.

Моя гостья сказала, что была тоже не в восторге от этого мирового шедевра, переполненного сценами немотивированного насилия и извращенного секса с привлечением голливудских звезд первой величины, и добавила:

— Помню, на какой-то лекции нам цитировали одного английского исследователя древности, который считал, что своё отношение к Риму каждая творческая личность определяет в зависимости от своей сексуальной ориентации, национальности и вероисповедания. Поэтому во всех этих фильмах римляне находятся в положении защищающихся, над ними обязательно все берут верх если не с помощью силы, то уж духом обязательно. По-моему, объективно отразить историческую действительность пока не удалось ни одному режиссеру. У них такое видение, и все тут.

— Причина в том, что они никогда не были в том Риме, — улыбнулся я. — Я очень рассчитывал на Ридли Скотта. Помнишь, в начале фильма Марк Аврелий спрашивает Максимуса, что такое Рим, и тот отвечает: «Рим — это свет!» Но Марк Аврелий с ним не соглашается. «Нет, — говорит он, — ты просто давно не был в Риме». А ведь и сам Марк Аврелий на тот момент в Риме не был давно, он так и умер вдалеке от родины от чумы. В своих «Размышлениях» он лишь рождал мысли о демократическом государстве, управление которым осуществляется на основе равенства и свободы слова, и о монархии, в которой более всего ценилась бы свобода подданных. В его деятельности на посту императора это никак не реализовывалось — он никогда не стремился реформировать систему Римской империи. Между прочим, что касается христиан, то в годы правления Аврелия жестоким преследованиям подвергались христианские общины в Малой Азии и в Галлии, в частности, в Лугдуне, ты знаешь, это современный Лион. Свидетельств того, что Аврелий был хоть сколько-нибудь знаком со взглядами христиан, не существует, а как ни странно, он был самым выдающимся мыслителем своего времени. Кстати, единственная бронзовая конная статуя, дошедшая до нас, это статуя Марка Аврелия, но и то, только потому, что христиане думали, что это статуя Константина. Нетерпимость христиан к чужим верованиям отчасти объясняет антипатию Марка к христианству. Если быть максимально корректным, то и произошедшие в Лугдуне гонения на христиан были связаны не с политикой императора, а с ненавистью языческих народных масс, считавших христиан виновниками настигших тогда Галлию голода, наводнения и эпидемий. И совсем не религиозные языческие представления, а чисто философские соображения определяли отрицательное отношение Аврелия к христианству. Умер он в марте 180 года в Виндобоне, современная Вена, от чумы, хотя есть интересная работа, написанная, кстати, по-французски, двух авторов — историка и медика, в которой высказывается гипотеза о том, что симптомы его болезни говорят о язве желудка. Историю жизни императора люди узнавали из очень ограниченных исторических источников, среди которых самым ценным является бесспорно свидетельство современника Аврелия, историка Диона Кассия. Но даже его «Римская история» в части описания времени правления Марка сохранилась лишь в извлечениях Ксифилина, сделанных в XI-м веке. Наверное, именно это дает право американским режиссерам и сценаристам позволять себе осуществлять творческую переработку причин смерти императора как в картине «Падение римской империи», так и в «Гладиаторе».

— Ты что хочешь сказать — спросила моя гостья, внимательно прослушавшая весь мой монолог, — что Ксифилин мог извратить факты?

— Мы не можем исключить этого. Прецеденты есть. К примеру, в конце XIX-го века два известных историка Гошар и Росс опубликовали свои исследования, в которых доказали, что знаменитая «История» Корнелия Тацита принадлежит в действительности перу известного итальянского гуманиста Поджо Браччолини. Поэтому, если считать, что на протяжении долгих веков история государств оставалась по преимуществу церковной историей, то, естественно, её и писали в основном духовные лица. А посему нам «бережно» донесли наукообразные компиляции первых христианских теологов, старавшихся приспособить новую религию к политическим и культурным реалиям Римской империи. Дошло до нелепости. Стало бытовать мнение, что в армии Марка Аврелия были целые легионы, состоявшие исключительно из христиан, и они своими молитвами помогали императору побеждать германцев. Явный бред, но кто-то верит! Я помню ваш франко-итальянский фильм «Понтий Пилат», где заглавную роль исполнял Жан Маре. Там герой тоже считал, что Рим — это свет. Он стремился построить в Палестине великолепный акведук, чтобы обеспечить всех жителей, и богатых, и бедных, водой на долгие годы. Съемки эпизода строительства этого водного сооружения поражают масштабом и красотой. Только вот самим иудеям это всё было не нужно, им был необходим только свой храм, они жили в ортодоксальном мире своей религии и подняли восстание против римлян. В одной из сцен удивленный Пилат говорит своей возлюбленной Саре, что религия иудеев не дает им самим увидеть свет будущего человечества. Кстати, тебя ведь тоже зовут Сара?

Девушка тряхнула головой и звонко расхохоталась. Я тоже улыбнулся. Действительно комичная ситуация: она у меня в гостях, а я даже не запомнил ее имени.

— Нет, Клара.

— Извини, — я улыбнулся, — это замечательно.

— А что же замечательного ты нашел в моем имени?

— Просто история времен Коммода помнит имя Клары, Дидии Клары.

— А кем она была?

— Дочерью одного будущего незадачливого императора, которого лично воспитала мать Марка Аврелия, но это так, к слову. Если ты не против, я продолжу. Марк Аврелий, известный своей терпимостью, во время недолгого пребывания в Иудее в 175 году был удивлен, что у ее жителей осталась традиция обрезания крайней плоти. Тогда Марк подтвердил прежнее распоряжение Адриана о запрете калечить людей. Евреи едва не взбунтовались, и их местные старейшины пришли к Марку, умоляя того разрешить им совершать древний обычай. Под их натиском император согласился, но высказал свое негативное отношение к тем, кто вершит насилие над своим телом во вред здоровью, в глубине души считая, что в своем фанатизме иудеи превосходят даже маркоманнов, квадов и сарматов — германские племена, глупее которых, как он полагал, на земле нет.

— Слушаю тебя, и создается впечатление, что не существует ни одного знающего тему режиссера. Тебя бы им в консультанты. На самом деле важно ли это, главное — от этих фильмов получаешь удовольствие! Для меня-то, обычного зрителя, эти мелочи вообще не имеют никакого значения.

— Послушай, я же не говорю, что эти фильмы плохи. В них во всех добро побеждает зло. И, вообще, мне очень по душе идея Голливуда вернуться к теме Древнего Рима после долгого молчания. И то, что Ридли Скотт в своих комментариях после съемок признался, что стремился быть очень аккуратным, чтобы сцены выглядели правдоподобно, уже прекрасно. Опасения режиссера можно понять, ведь прославился он, снимая фильмы с фантастическими сюжетами, а для съемок «Гладиатора» пришлось спуститься на землю и окунуться в историю древнего государства. И все же в фильме много субъективного. Суди сама хотя бы по тому, как Скотт сначала был аккуратен в подборе экипировки легионеров, как скрупулезен в деталях одежды преторианской гвардии, везде доминирует настоящий императорский пурпур. Безукоризненно изготовлены у легионеров и шлемы, и сегментарные лорики, и оружие — причем всё именно в модификациях второго века. Лично я догадываюсь, почему в шлемах императорско-галльского типа в фильме чересчур заужены нащечные пластины и уменьшен задний козырек: если бы было как в реальности, то лиц практически не было бы видно. С точки зрения личной защиты это было разумно, а с точки зрения операторской — недопустимо. И ещё обрати внимание — во II веке кольчуги и лорики изготавливались из железа, отчасти из меди, бронзы и даже серебра. Поэтому тяжеловооруженный легионер перед боем весь буквально блестел, особенно когда расчехлял свой щит, в котором тоже было много металла. Этим, кстати, римляне умело пользовались, поскольку противника это деморализовывало. Например, знаменитый историк Иосиф Флавий, описывая подготовку штурма легионерами императора Тита города Иерусалима сообщает читателю, что тот затеял перед штурмом раздачу солдатам жалованья и продовольствия. А в таких случаях по принятым обычаям войско выступало с открытыми щитами и в полном вооружении. Окрестности города засверкали золотом и серебром. Церемония продолжалась целых четыре дня и произвела на осажденных устрашающее впечатление. А вот Скотт не одобрил яркий блеск металла на легионерах, поэтому для облегчения участи актеров он дал указание своим ассистентам изготовить все вооружение из алюминия, а чтобы металл не блестел, вообще протравить его кислотой. Поэтому-то, хоть режиссер и стремился к исторической достоверности, всё получилось вопреки общеизвестным фактам, и легионеры, особенно преторианцы, стали похожими на католических монахов во время крестного хода. Мечи же, на которых в фильме так выразительно сражались легионеры и гладиаторы, напротив своим блеском и звоном указывали, что сделаны из высококачественной дамасской стали. На самом же деле изготавливались из обычного железа и вообще не сверкали. К тому же по технологии изготовления мечи получались с естественными зазубринами, во II веке заостренная часть меча была короткой, как и сам меч «гладиус», длина которого не превышала 55 см. У командиров же ранга Максимуса и Коммода меч должен был быть ещё короче, и уж, конечно, высшие офицеры римской армии не бросались первыми в бой на лошадях с характерными плоскими длинными мечами под названием «Спафа», да без личной охраны.

— Но тогда фильм мог бы потерять свою зрелищность, — звонким голосом прервала меня моя вольнослушательница.

— Согласен, но приобрел бы очарование историчности! А любителям сражений на мечах можно посоветовать смотреть фильмы в жанре «фэнтези», их пекут сейчас, как блинчики. Скрежет мягкого металла и звон стали — разные звуки, а ведь сам Скотт по его словам стремился к максимально возможному сохранению исторических деталей.

— А ты что же считаешь, возможно создать зрелищный фильм с настоящими историческими персонажами без творческой фантазии режиссера и сценариста?

— Стоп, дорогая моя, тогда давай начнем всё с самого начала.

Ощутив сухость во рту, я подошел к холодильнику, достал из-под морозильника ледяную бутылку «Пепси» и, перед тем как продолжить, сделал большой глоток. Взглянув на меня, Клер поежилась и жестом показала, чтобы я ей не предлагал.

— Ридли Скотт, поистине выдающийся режиссер, никогда прежде не снимавший фильмов о Древнем Риме, не скрывает от почитателей своего творчества, как принял решение снимать свою картину. Однажды к нему зашел продюсер Уолтер Паркс со студии «DreamWorks» и перед тем, как дать Скотту прочесть сценарий, показал ему репродукцию известного полотна под названием «Идущие на смерть». Скотт посмотрел на неё и воскликнул: «It’s fantastic!», и в ту же секунду решение было принято — он с энтузиазмом взялся за изучение сценария. В свое время это же известное творение вдохновило и создателей первого голливудского фильма о Древнем Риме «Кво Вадис». Представляешь, о чем речь?

— Не вполне, — призналась моя собеседница.

— Жаль, тогда расскажу. На нем изображена арена ревущего Колизея. Гладиатор стоит одной ногой на побежденном противнике, молящем о пощаде, и ожидает решения императора. По арене разбросаны несколько окровавленных тел. Беснующаяся толпа зрителей, большинство из которых женщины, видимо, весталки, поскольку свободным женщинам разрешалось сидеть только на самом верхнем ярусе, а он не попал на холст художника, требуют одного — смерти побежденного гладиатора, и делают это, опуская большой палец вниз. Заметь, весталки-девственницы, жрицы-добродетель — ницы и хранительницы огня, к которым запрещалось просто прикоснуться и которых за нарушение обета целомудрия даже бескровно казнили, живьем закапывая в землю, именно они, все как одна, требуют смерти, опуская большой палец вниз. Ты не находишь, что это по меньшей мере смешно?

— А ты не находишь, что перегибаешь палку, повсюду ища проколы, хотя, впрочем, и я обратила внимание, что в фильме женщины в Колизее сидят на всех рядах вместе с мужчинами.

— Молодец, что заметила. Режиссер Скотт, изучив полотно, видимо, решил пойти дальше художника. В своем фильме он усаживает всех вместе: и мужчин, и женщин, и даже детей! Это хорошо видно в сцене раздачи бесплатного хлеба на Колизее. Желая наглядно продемонстрировать ответ на лозунг римской толпы: «Хлеба и зрелищ», он показывает сцену раздачи хлеба с повозок, выезжающих на песок арены. Если полагать, что на первом ярусе сидели только патриции и сенаторы, а на втором всадники, то чтобы добросить круглые буханки хлеба до третьего яруса Колизея, нужно было бы вызывать по меньшей мере олимпийских дискоболов. В фильме буханки долетают только до первого яруса, при более удачных попытках — до второго. Получается, что те, кому хлеб и предназначался, должны были бы остаться голодными. И ещё, эта знаменитая картина французского художника XIX-го века Жана-Леона Жерома на самом деле называется «Пальцы вниз», что на латыни звучит как «Pollice Verso». Многие годы ученые XIX-го века полагали, что художник практически идеально с исторической точки зрения изобразил всё действо. Сейчас же ясно, что в картине множество исторических ляпов. Главное — это отсутствие сетки безопасности в императорской ложе. Далее: в нижней части Колизея на самом деле было четыре яруса мест, а у художника их только два, и, конечно, отсутствие на арене арбитра, другими словами, судьи, который имел право в любой момент бой остановить. На арене проходили гладиаторские игры, и каждая игра имела свои правила. Режиссер был обязан их знать, это основа основ! Второе, следовало детально разобраться во всем, что относится к самому понятию «гладиатор». Слово происходит от термина «гладиус» — это испанский укороченный меч длиной чуть более 50-ти сантиметров. Поскольку для того, чтобы побеждать на арене, гладиатор должен был быть не только храбрым, но прежде всего физически сильным, мощным, в школах гладиаторов при Колизее, а их было целых четыре, их заставляли интенсивно тренироваться, хорошо кормили, постоянно наблюдали лучшие римские врачи. За одну только победу в бою на Колизее гладиатор получал деньги, равные годовому жалованию римского легионера. Подобным образом в Риме одновременно проходили подготовку около двух тысяч гладиаторов. Ланисты и профессиональные арбитры внимательно следили за ними и подбирали пары для боев таким образом, чтобы поединок был максимально интересен для зрителей. В противном случае организатор игр, то есть лицо, полностью оплачивавшее расходы, поскольку вход в Колизей был бесплатным, имел право строго наказать ланисту либо дрессировщика зверей за отсутствие зрелищности представления, вплоть до его казни прямо на Колизее. Вообще очень интересна сама история создания амфитеатра Флавиев. Она была связана с цепью важных исторических событий. Если интересно, расскажу.

«Pollice verso». Жан-Леон Жером

Внимательно слушая меня, девушка молча кивнула головой. Она так и не притронулась к чашке с кофе. Этот странный день, так выбившийся из вереницы привычных моих дней, подходил к концу. За окном совсем стемнело, и луна из-за облаков тускло освещала свинцовую гладь моря. Сидя в кресле поджав под себя ноги, моя гостья, кажется, и не помышляла о скором возвращении домой.

— К 84-му году нашей эры центр Рима был в основном плотно застроен маловыразительными низкими зданиями, поскольку строительство города велось из сырого кирпича, не способного выдерживать большие нагрузки. Именно тогда почти весь центр выгорел в результате разрушительного пожара. Император Нерон воспользовался этим обстоятельством и захватил в свою собственность 200 акров освободившейся земли, где и построил свой прекрасный Золотой дворец, а рядом выкопал красивейшее озеро. В эту эпоху произошел мощный технологический прорыв в строительстве: римляне стали использовать обожженный кирпич, позволявший строить не только многоэтажные инсулы для римских бедняков, но и монументальные домусы для имущих классов, где он использовался уже и как декоративный материал. Другими словами, Нерон кардинально перестраивает весь Рим, и в этом его заслуга. Если император Август в начале своего правления принял город глиняным, а оставил после себя мраморным, то Нерон сделал столицу ещё и небывало прекрасной. Однако в 69 году Сенат, недовольный неумелым управлением Нерона государством, вынес решение подвергнуть его наказанию. А таковым, согласно традиции, являлась смертная казнь. Чтобы избежать позора, Нерон принял решение покончить жизнь самоубийством и осуществил свой план. В этом же году после жестокой борьбы достойных претендентов императором стал Веспасиан, который в то время вел кровопролитную войну в Иудее. Евреи подняли восстание, оказав жесточайшее сопротивление, но в 70-м году три римских легиона под командованием сына Веспасиана, будущего императора Тита, жестоко подавили его, разграбили Иерусалимский Храм и привезли в Рим 100 тысяч рабов. Это оказалось как нельзя кстати, поскольку Веспасиан задумал разрушить Золотой Дом Нерона, и на его месте начать грандиозное строительство первого каменного амфитеатра — народного дворца. Веспасиану было шестьдесят лет, и он мечтал оставить в Риме вечную память о себе. Никому точно не известно имя создателя Колизея, ученые не исключают, что это даже мог быть был великий Рабирий. Дворец планировалось построить за 10 лет, к 79-му году. Здание было грандиозным не только по своим размерам, но и по гению инженерной мысли. До сих пор специалисты продолжают спорить, действительно ли 50 тысяч зрителей, заполнявших амфитеатр, могли менее чем за 5 минут полностью его покинуть, причем без какой-либо давки. Только недавно исследователи согласились с тем фактом, что сразу после открытия, ещё когда он был двухъярусным, в амфитеатре Флавиев было возможно проводить навмахию, иными словами морские гладиаторские бои. Как же всё это осуществлялось? Здание Колизея строилось из травертина — сверхтвердого камня, который добывался в каменоломнях в Тиволи, в 17 милях от Рима. Тит пригнал отцу в Рим 30 тысяч рабов-евреев для помощи в строительстве инженерам и мастерам, остальные трудились в том числе и на каменоломнях. Кроме травертина, жженого кирпича, железных скоб и свинца, с помощью которых закрепляли между собой тёсаные глыбы, в строительстве начали широко использовать новый вид бетона — суперводостойкий, способный застывать даже под водой. В бетон стали добавлять красную вулканическую пыль из Везувия под названием «подсолана». До сих пор такой вид бетона считается самым твердым искусственным строительным материалом! Извержение Везувия в год смерти Веспасиана заставило взошедшего на трон Тита поторопиться с открытием Амфитеатра, чтобы опровергнуть мнение горожан, что боги прогневались на династию Флавиев. Тем не менее, и Тит умер через полгода после открытия амфитеатра от неизвестной болезни. Его брат Домициан продолжил строительство, но отказался от проведения в нем навмахии. Он переделал все подвальные помещения, чтобы осуществлять в амфитеатре самые смелые режиссерские задумки. Например, стало возможным выпускать на арену более 70 львов одновременно. А чтобы ещё больше прославить династию Флавиев, Домициан начал грандиозное строительство Палатинского дворца. Архитектор Рабирий создал ещё один шедевр архитектуры. Друг Тита, известный поэт Марциалл назвал амфитеатр Флавиев Восьмым Чудом Света, затмившим своим величием все предыдущие. Действительно, это сооружение больше напоминало дворец, поскольку в здании пол был сделан из отшлифованного до зеркальности травертина, стены — из лучших сортов мрамора, а во всех нишах стояли позолоченные бронзовые статуи. Только вообрази, питьевая вода подавалась на все ярусы и протекала по желобам, охлаждая помещения, по зданию распылялись благовония, и, конечно же, венчал все это звездный велларий, в деталях описанный историком Плинием. Солнечные зайчики играли по арене, и создавалось впечатление, что это вовсе не амфитеатр, а чудо-планетарий. Клер, ты наверняка знаешь, что во времена Римской империи амфитеатр никогда не назывался Колизеем, это название появилось позднее из-за того, что рядом с амфитеатром Флавиев находилась сохранившаяся после разрушения Золотого Дома Нерона колоссальная статуя в 35 метров высотой, изображавшая Бога Солнца с ликом Нерона. Следуя примеру Флавиев, каждый из следующей династии Антонинов стремился тем или иным путем увековечить свое имя в римской архитектуре. Траян завоевал Дакию, и обозы с золотом тысячами потянулись в Рим. На эти деньги он перестроил Большой Цирк, который своей красотой и размерами смог затмить Колизей. Когда 250-тысячный цирк, стоявший рядом с Палатинским дворцом, поднимал крик, приветствуя одержавшего победу возничего, гул был способен сотрясти Колизей. А когда рядом с ним он построил свой Форум — шедевр архитектурного шика, по размерам равный всем остальным форумам вместе взятым, с многоэтажным рынком, похожим на современный мега-молл, то имя Траяна зазвучало наиболее громко. Адриан тоже не оставался в стороне от деятельности по укреплению величия Рима и построил рядом с Колизеем самый большой по размерам храм в империи, посвятив его Венере и Роме, и одновременно закончил строительство Пантеона, оба здания заблестели золочеными крышами, став очередными архитектурными жемчужинами. А вот император Марк Аврелий остался в памяти римлян не как строитель, а как великий воин и философ, написавший знаменитую книгу «Наедине с собой». После смерти отца в холодном Виндобоне Коммод поспешил заключить мир с германскими племенами и вернулся в сверкающий золочеными крышами Рим, мраморный город-дворец. Всё, что любил в своей жизни Коммод, можно уместить в одно слово — «гладиаторы». Он их просто боготворил, создавал для них лучшие условия. Себя же просил называть Геркулесом, а лучше Павлом, не в честь Святого Павла, конечно, а по имени знаменитого гладиатора.

— Я слышала еще в детстве из рассказов отца, что в Риме во все времена гораздо выше гладиаторов ценились цирковые возничие.

— Действительно, было время, когда в Риме высоко ценили цирковых возничих, которые, рискуя жизнью, часто погибали под колесами квадриг, победители же получали огромные денежные призы и были окружены любовью и славой. Возничие были храбрецами и ловкими спортсменами, но в отличие от гладиаторов они не обладали ни высоким ростом, ни статью, ни физической силой… Не случайно в то время слово «гладиус» среди простого народа отождествлялось со словом «фаллос». Гладиатор времен Коммода стал настоящим секс-символом Рима. А теперь представь, что к концу II века н. э. великолепные каменные амфитеатры были уже построены не только во всех крупных городах империи, но и в небольших канабах и мануципиях, и в каждой провинции их были десятки. Отличные каменные дороги оплели римскую империю с юга на север, их общая протяженность составляла 288 тысяч римских миль. Через каждую тысячу шагов на дорогах стояли мильные столбы, указывавшие расстояние до ближайших городов. Так было. А что же показано в фильме?!.. Именно в то время, когда Коммод ещё не успел разграбить государственную казну и упивался своей славой, из южной провинции к городу Риму, восхвалявшему имя нового императора грандиозными гладиаторскими играми, по пыльной грунтовой дороге едет жалкая повозка ланисты Проксимо с группой слабо подготовленных непрофессиональных гладиаторов во главе с прославленным легатом Максимусом. Город покрыт песчаной пылью, как будто располагается в Сахаре. Все здания не то что не блестят золоченой бронзой, а своей мрачностью напоминают средневековую арабскую архитектуру. Чуть не тысяча подготовленных к играм гладиаторов, разбитых по парам и командам, в ожидании своей очереди отступают перед приехавшими из африканской глуши двумя дюжинами любителей. И начинается великое представление, только вот участники его по своему облачению не соответствуют ни одному из существовавших шести основных типов гладиаторов. Вооружены они не только мечами, кинжалами и трезубцами, они ещё держат в руках длинные копья, а против них выступают соперники, одетые в легионеров армии Спициона Африканского, вооруженные непонятными длинными луками, арбалетами, и стоят они в колесницах. Коммод расположился в первом ряду ложи и восторженно наблюдает за кровопролитной схваткой. Летящие во все стороны стрелы и копья никого из зрителей не пугают. Никаких тебе правил и арбитров! Максимус тоже не вопрошает у толпы и императора разрешения, а просто убивает всех противников без разбора. Между прочим, «Игры без Пощады» были запрещены ещё Августом, и ровно за 100 лет до описываемых в фильме событий, короче, правила гладиаторских боев стали незыблемыми еще с 80-го года. Тогда сразу возникает вопрос: почему, если Ридли Скотта так вдохновила картина «Пальцы вниз», в своем фильме он не учел правила боя? Опять же, коль скоро всех на арене переубивали без какого-либо обращения к зрителям и императору, то с чего вдруг император думает, поднять ли ему палец вверх или опустить вниз? Подозреваю, что многим, кто смотрел фильм, было непонятно, почему Максимус, добив со своими солдатами даже раненых при помощи щитов, а затем сев на лошадь противника и поднимаясь в стременах, держа в руке копьё, направляется к ложе императора, смиренно сидящего на троне, но копьё это в императора не бросает? Вообще, Максимус в фильме постоянно нарушает правила гладиаторских игр: уже в первых своих боях в качестве гладиатора он убивает своих противников, потом бросает меч в ложу хозяев игр, да ещё произносит нравоучительную речь, которую восторженно слушает публика и награждает аплодисментами, хотя по существующим тогда правилам его должны были бы сразу казнить. Дальше — больше, в Колизее Максимус поворачивается спиной к императору, а опять же по закону стоящий рядом с ним преторианец обязан был сразу нарушителя заколоть. Правда, римская история знает массу чудес. Описан случай, что когда Нерон читал на публике свои стихи и один слушатель заснул. Преторианцы должны были бы сразу убить его за неуважение к императору, но оказалось, что этим слушателем был Веспасиан — в то время уже известный легат, герой войны, а на слушаниях его просто сморила усталость. Веспасиана пощадили. Но, слушай, здесь Максимус — раб намеренно поворачивается спиной к императору и несмотря на это остается в живых! Кстати, по римской статистике в большинстве схваток побежденному даровалась жизнь. Публика ценила гладиаторов и совсем не была кровожадной.

— Ерунда какая-то получается. А какие были кассовые сборы, — воскликнула Клер.

— Не ерунда. Фильм лучший из всех, что были сняты о Риме, но как я говорил, он получился наполовину «фэнтези», а поскольку большинство зрителей римской истории не знает, то все убеждены, что всё так и было на самом деле. Это опять к вопросу о познавательности кинематографа.

— Ужас! Выходит, искажение фактов помешало миллионам зрителей правильно понять исторические события? — Клер вскочила со стула, и подойдя ко мне, села на подлокотник кресла.

Теперь я не видел ее лица, но ощущал тепло худенького бедра, чувствовать которое не мешала даже плотная ткань просторных джинсов.

— Честно говоря, Клер, иногда мне и самому кажется, что это не так страшно, ведь почти вся История Рима для нас, живущих уже в XXI веке — и так настоящая фантастика. Мы до сих пор восторгаемся римской архитектурой, но даже в самом буйном воображении не можем представить того, что было на самом деле. Достаточно перелистать каталог графических работ Пиранези, художника 18-го века, чтобы понять, что всё увиденное нами в фильме: дворцы, храмы, стадионы, термы — это лишь примитивная реконструкция настоящих сооружений того времени.

— Тем более, для успеха фильма нужен был герой, подобный Максимусу! — поспешила добавить студентка. — И, если бы даже не было реального прототипа, сценаристам нужно было создать именно такого персонажа!

— А зачем было Максимуса выдумывать, не было необходимости, был такой, даже круче, и именно в годы славы Марка Аврелия. Это был действительно благородный отважный воин, к тому же очень умный и образованный. Его высоко ценил император, и он в реальности был командующим Северной Армии. Более того, им очень дорожил новый император Коммод, после смерти которого в 193 г. именно этот человек стал во главе империи.

— Прости, что перебиваю тебя, — Клер пошевелилась, чтобы поудобнее устроиться на подлокотнике кресла, — а что, разве о существовании этого человека сценаристам не было известно?

— Сложно сказать. Я лишь, как и ты, смотрел сам фильм, а после него «фильм о фильме» под названием «Кровь, песок и кинопленка». Там один из сценаристов допустил традиционное даже среди специалистов заблуждение, утверждая, что после смерти Марка Аврелия закончился «Золотой Век» Римской империи и наступил «Железный век». Поэтому я не исключаю, что американские сценаристы, если и изучают историю Рима после 180 года, то так сказать, погружаются в источники неглубоко.

— А ты, я вижу, изучал слишком серьезно? — сказала девушка, не скрывая иронии, и насмешливо посмотрела на меня.

— Тут мне нужно оговориться. Я, если и занимаюсь историей Рима, то исключительно с момента смерти Марка Аврелия и не понимаю, почему в академической традиции конец династии Антонинов считается концом благополучия Римской империи и «Золотого века». Впрочем, это долгий разговор, да и тебе уже, наверное, пора.

Я бросил взгляд на старинные часы, стоящие на бронзовом треножнике. Стрелки показывали восемь вечера. Клер настороженно проследила за моим взглядом и с нескрываемым волнением в голосе спросила:

— А ты что, уже собираешься спать?

— Да нет, дело не в этом, не собираюсь, я ложусь очень поздно, иногда в то время, когда ты только просыпаешься. Извини, но ты навязала мне эту тему, я завелся и теперь, получается, должен остаться без ужина.

— А куда ты обычно ходишь?

— По-разному. Как правило, я ненадолго оставляю пса дома, а сам спускаюсь к набережной в район отеля «Welcome», там всегда многолюдно, царит оживление.

— Дружка себе там подыскиваешь? А ты случаем сам не голубой? А то там ещё со времён Кокто преимущественно такие завсегдатаи!

— А что, есть признаки? — засмеялся я. — В отличие от Коммода, — я осекся и воскликнул, — черт, видишь, что ты со мной сделала, никак не могу переключиться, — которого Скотт подозревает во всех грехах, включая мужеложство и инцест, я адекватный и нормальный. Кстати, римский закон жестоко карал за развратные действия не только рабов, но и свободных граждан.

— Да бог с ним, с законом! Лучше скажи, а вообще что — то в фильме тебя тронуло так, чтобы до глубины…

— Ну конечно, Луцилла.

— Это я все помню — Конни Нильсен, музыка к фильму.

— Подожди, пожалуйста! Я рад, что помнишь, но в данном случае я говорю про Луциллу как про римлянку. Хочется верить, что режиссер сам восторгался созданным им изумительным и достоверным образом настоящей римлянки-патрицианки. Женщина в древнем мире была бесправна и глупа, даже для мудрых греков жена — это всего лишь хозяйка в доме, бесправная продолжательница рода, а вот для римлянина со времен первого императора Августа женщина — это уже подруга и спутница жизни.

— При этих словах Клер гордо вскинула голову и тряхнула курчавыми волосами.

— Здорово, — с улыбкой удовлетворения воскликнула она.

— Конечно, здорово. Своими законами Август утвердил понятие семьи как опоры римского общества. Он поощрял рождение детей. Женщина, родившая более трех детей, в случае смерти мужа по закону становилась наследницей его имущества. Август ввел специальный налог на холостяков, чтобы жизнь не состоявших в браке мужчин не казалась им легкой и беззаботной. «Что не позволено женщине, не позволено и мужчине», гласил закон. В римском языческом мире женщина стала воплощением всего земного величия. Красивым женщинам при Августе даже ставили памятники.

— Кстати о памятниках, а ты знаешь, что здесь установлен бюст вашей императрице Александре Федоровне? Представляешь, даже мой папа в свое время имел к этому отношение, когда помогал мэру города в оформлении юридических документов.

— Вот как? Естественно, знаю. Скажу больше, это первый и единственный в мире памятник русской императрице, жене Николая I. Один знаменитый русский поэт даже назвал её в своих стихах «гением чистой красоты» — этот оборот потом заимствовал Александр Пушкин, когда воспел в стихах свою возлюбленную. У нас в России женскую сексуальность долгое время не выставляли напоказ. Доказательство тому — картина Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Знаешь, почему он совершил это убийство?

— По реакции Клер я понял, что и об этой картине она представления не имеет.

— А потому, — продолжил я, видя растерянность на ее лице, — что застал в минуты отдыха беременную жену сына, одетую лишь в исподнее. В средние века на Руси идеалом женщины была крепкая и достаточно крупная женщина, вынужденная носить тяжеленную одежду, которая максимально скрывала талию и грудь. Только в исподнем женщины могли надеть пояс и несколько обнажить грудь. Видеть её в таком одеянии имел право только муж. Так вот, узрев свою невестку в исподнем, Иван Грозный, взбешенный таким, как он посчитал, бесстыдством, наотмашь ударил её. На шум прибежал сын царя, который встал на защиту жены, но получил от родного отца удар скипетром в висок С ужасом узнав о смерти мужа, жена его разродилась мертвым ребенком…

— Клер, потрясенная, не могла вымолвить ни слова и только с сожалением качала головой.

«Эта девочка способна сопереживать, это хорошо», — отметил я про себя.

— Что уж говорить о правах женщины на Руси, которым разрешалось выходить со двора только в церковь, и то по воскресеньям. Только Петр Первый в начале XVIII века своим особым указом заставил русских мужиков спать вместе с женами в своих домах — ведь до этого им запрещалось заниматься любовью с женами в доме, на этот случай годилась только баня, и только по субботам! Так вот, вернемся к нашей теме, если ты ещё раз внимательно посмотришь «Гладиатор», обрати внимание на изысканные наряды, в которых появляется Луцилла. Одежда, аксессуары и косметика еще более подчеркивают красоту лица и тела этой чудесной женщины. А как она умна, как правильна её речь?! В этом весь Рим, в этом его величие. Знаешь, сравнительно недавно, может быть, год или два назад, был снят документальный фильм о том, как в пригороде Рима строители нашли древнее захоронение, оказавшееся нетронутым более двух тысяч лет, со времен Августа. Приехали археологи, вскрыли могилы и обнаружили два саркофага с телами матери и ее взрослого сына. Тела были набальзамированы и оставались в хорошем состоянии, сохранилась даже прическа этой патрицианки. На голове у нее была тонкая золотая сеточка, которая поддерживала красивую укладку волос. Толщина золотых нитей составляла 3 микрона, что меньше толщины человеческого волоса почти в два раза. Технология изготовления таких украшений до сих пор не разгадана. Милая Клер, Рим полон загадок! — сказал я и похлопал ее по узкой коленке.

Девушка вздрогнула от неожиданности и смущенно улыбнулась.

— Остается гадать, что же произошло с человечеством, если, начиная с 5-го века нашей эры, целое тысячелетие мир пребывал в спячке!

Я поднял голову и посмотрел на Клер, которая продолжала меня слушать с тем же вниманием, не демонстрируя ни малейшего желания отправиться домой. Стараясь не обидеть непрошеную гостью, я вкрадчиво спросил:

— Слушай, я начинаю волноваться, а тебе не пора, а то я уж, наверное, тебя утомил?

— Ты же говорил, что вечер у тебя свободен, а теперь гонишь меня домой!

— Да не гоню я тебя. Если хочешь, сиди, только получается, я остаюсь голодным, уже девятый час.

— Ой, у меня же в машине продукты, мама просила купить, не волнуйся, все в сумке — холодильнике. Есть сыр, хлеб, ветчина и ещё чего-то. Для этого она и дала мне свою машину. Только одно условие — сейчас я сбегаю к машине и все принесу, а ты мне расскажешь о том прототипе Максимуса. Давай, не отказывайся, я много купила!

— Ну неси, если не жалко, может и собаке что перепадет! По правде говоря, я действительно голодный, как волк!

Клер выпорхнула к своей машине, а мы с Мартином безмолвно стояли в холле. Он сопел и вертел головой то вправо, то влево, не отрывая от меня пристального взгляда.

— Ну, что смотришь? — спросил я собаку. Пёс в ответ весело затеребил хвостом, радуясь, что я наконец обратил на него внимание.

Совершено обалдевший от этого общения, я отупело смотрел на открытую входную дверь. Мартин продолжал вопросительно глядеть на меня, как будто спрашивая: «Ну что ты распинаешься перед ней, я голодный и хочу гулять». «Чудная ситуация, — думал я, — приглашаешь подружку по собственной инициативе, ясно, как будут развиваться события, а тут…».

Услышав, как девушка пикнула сигнализацией и открыла багажник, пёс сделал резкое движение в мою сторону и подал голос, похожий на жалостный скулеж. Я плюхнулся в кресло и стал нервно листать первый попавшийся под руку журнал. Пёс снова подал голос, пытаясь вызвать во мне сочувствие и жалость.

— Я хорошо тебя понимаю, приятель. Тебе нужно общение. Мне тоже, но уж точно не с ней. Зачем она мне? Если она останется у нас допоздна, что опять подумают соседи? Смотри вон туда, а не на меня! — я обхватил руками шелковистую мордочку и развернул к окну. — Видишь, прислуга этого немца — зануды уже засуетилась — девица-то припарковалась на их месте! Посмотри на нашу гостью внимательно, как она одета?! Это же просто пацан какой-то! Зачем нам лишние неприятности? Немного поболтаем с ней, и пусть себе едет домой.

Пёс внимательно выслушал меня, потом послушно лёг и грустно вытянулся на коврике, ожидая гостью.

— Ну, так-то лучше, — я поднялся с кресла и в благодарность за понимание почесал Мартина за ухом. — А, вот и Клер, — сказал я нарочито приветливо и так, чтобы гостья нас услышала. — Жизнь удалась, сейчас мы наконец будем ужинать!

— Не мы, а вы! Я сыта, — по-хозяйски, словно близкая родственница, распоряжалась Клер, выкладывая на стол бумажные пакеты.