Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

Владилен Елеонский

Вьетнам. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год.Разочаровавшись в семейных ценностях, тридцатилетний сержант спецназа США отправляется на войну и попадает в плен из-за козней десятилетнего вьетнамского мальчика, однако любовь, в которую он давно не верит, позволяет не только спастись, но и выполнить боевое задание.

Глава пятая

Времени, оказывается, прошло не так много, как я предполагал, солнце поднялось еще совсем невысоко, и по контрастным оттенкам теней мне не составило особого труда различить затаившиеся в засаде партизанские дозоры, причем каждый состоял из двух бойцов. Один дозор, как я сразу заметил, прятался под банановыми листьями, но плохо походил на гроздья бананов, другой двумя ящерицами прижимался к узловатым корневищам деревьев, но характерные высокие мушки автоматов Калашникова выдавали, третий не очень удачно изображал из себя пару мохнатых кочек. Судя по всему, они еще не знают, что произошло, и ждут меня с другой стороны, однако в любую секунду ситуация может круто измениться.

Держась тени зарослей, я выбрался на пологий песчаный пляж. У меня оставался единственный путь для отступления — безмятежная гладь озера, однако просто взять и пуститься вплавь было рискованно, меня могли заметить, а превращаться в буек в тире, оборудованном для стрельбы по водным мишеням, мне, естественно, не очень хотелось.

Пройдя сотню шагов у самой кромки воды, я заметил массивный кусок сухого суковатого ствола, его вынесло на песок, и тихие озерные волны лениво ворочали его с боку на бок. Длиной он был футов семь, и это меня вполне устраивало.

Через несколько минут толстое, но удивительно плавучее бревно мирно плыло по воде, словно не человеческие руки направляли его далеко от берега, а своенравное течение и свежий восточный ветерок. Между его сучьев якобы случайно застрял ворох сухих листьев, на самом деле это был прикрытый листьями узел, в который я стянул свою одежду и амуницию. Поперек ствола якобы прилепился приличный ком грязи с густым пучком полузасохшей травы, а на самом деле это была измазанная илом моя каска, она по-прежнему сидела у меня на голове. Тело я густо обмазал жирной тиной, чтобы оно не демаскировало своей белизной.

Мои преследователи, кажется, ничего не заподозрили, и я благополучно отплыл далеко от берега, здесь бревно в самом деле подхватило течение, и теперь оставалось только расслабиться, наслаждаясь неожиданным водным путешествием. Гладь озера выглядела великолепно, в нем словно в огромном волшебном зеркале отражалось небо и прибрежные холмы, они напоминали хребет сказочного дракона, густо покрытый зеленой щетиной. Кое-где встречались небольшие песчаные пляжи.

Проплыв довольно долго, я почувствовал озноб и решил, что пора поворачивать к берегу. Заманчивые пологие пляжи не подходили для высадки, они слишком хорошо просматривались. Наконец, бревно подплыло к густым зарослям осоки. Продравшись сквозь них, я оказался в уютной заводи с чистым песчаным берегом, сплошь покрытым плотным кустарником, который чуть дальше переходил в густой лес. Бревно заскрипело по песку, и я поднялся из воды, весь черный и страшный, словно потревоженный дух озера.

Однако искупаться, выйти на сушу и одеться я не успел, совсем близко тревожно крякнула дикая утка и просвистела крыльями над самой моей головой. Очевидно, что сюда кто-то шел, и этот кто-то скорее всего был человеком.

Удивительно устроена жизнь! Находясь в глуши, где любая мошка, любая стоячая вода, любая нора или густой кустарник грозят болезнью или смертью, потому как для диких зверей, сидящих в засаде, и бактерий, кишащих в воде, человек всего лишь добыча, я должен был бояться вовсе не их, а своего собрата по крови. Вот когда я буквально кожей ощутил смысл древней латинской поговорки: «Homo homini lupus est» [«Человек человеку волк»], которую со слов моей мамы любил повторять мой безвременно скончавшийся дед, в начале двадцатого века переселившийся в Канаду из России.

Едва я успел снова прильнуть к спасительному бревну, как в пяти шагах от меня на берег бесшумно вышла красивая вьетнамская девушка! Она была с роскошными распущенными длинными волосами, и с первого взгляда поражала своим видом в самое сердце.

Незнакомка была в одной нижней сорочке розового цвета, в чем я убедился через некоторое время, когда она, искупавшись, неторопливо вышла на берег. Мокрая сорочка прилипла, и голое тело просвечивало сквозь нее.

До этого я по своему опыту, почерпнутому в Сайгоне, полагал, что все вьетнамские молодые женщины маленькие, не очень выразительные, все без исключения брюнетки, кожа у них смуглая, а лицо несколько грубоватое. Эта вьетнамская девушка своей внешностью мигом разбила все стереотипы. Она скинула с себя мокрую рубаху и стояла передо мной, в чем мать родила, собирая на затылке в узел мокрые волосы.

Очаровательная незнакомка была шатенкой с пронзительными темными глазами, лицо ее было настолько чистым, что его можно было сравнить только с луной в полнолуние, а восхитительная светлая кожа казалась еще белее на фоне темной воды. Высокая грудь и четко очерченная талия делали из нее богиню, а крутые бедра и длинные стройные ноги просто сводили с ума. Я впился зубами в свой древесный ствол, чтобы не застонать от истомы, которую в одно мгновение пробудила во мне эта обнаженная вьетнамская фея.

Теперь я боялся одного, — ненароком привлечь ее внимание, и ни жив ни мертв неподвижно лежал в обнимку с бревном. Никто из местных жителей не должен был знать, что я здесь. Наученный горьким опытом я опасался любого вьетнамского крестьянина.

Однако это было еще не все. В следующую минуту у меня по-настоящему перехватило дыхание. Я пытался отвести глаза в сторону и не мог.

То нагибаясь, то приседая, прелестная незнакомка стала собирать цветные камушки. Набрав горсть, она зажала их между ладонями и потрясла несколько раз, что-то нежно шепча своими коралловыми губами, затем засмеялась восхитительным грудным смехом и вдруг швырнула камни в мою сторону, хорошо, что они были небольшими. Одни упали в воду, а другие влипли в ил на моей каске, едва не угодив в лицо. Постояв на свежем ветру, она дала телу высохнуть, накинула на себя запасную сухую сорочку, вдела изящные ступни в шлепанцы, и исчезла в чаще, словно растворилась.

Она явно жила где-то неподалеку. Может быть, мне удастся найти у нее лодку и переправиться на ту сторону озера? Там было намного безопаснее, и я мог легко пробраться к своим.

Я обмотал ноги сухими листьями, стянул их осокой и в одну минуту соорудил себе импровизированную обувь. Этому трюку, а еще умению выживать в лесу, я научился у индейцев, на стоянке которых часто зависал в детстве, живя на канадской границе с моими родителями-охотоведами. Одеваться было некогда, я боялся упустить ее, поэтому в каске с пучком травы наверху и совершенно голый, но густо обмазанный черным илом, я кинулся вслед за девушкой.

Каково же было мое разочарование, когда я, продравшись сквозь густые заросли и оцарапавшись в кровь, нигде не обнаружил ее. Она как будто растаяла в воздухе, словно в самом деле была лесной феей, а не простой обитательницей какой-нибудь рыбацкой хижины.

Выжить в джунглях без спичек и запасов продовольствия не было для меня проблемой. Дело было совсем в другом.

Когда я, потеряв след прекрасной незнакомки, вернулся к заводи, чтобы избавиться, наконец, от облика дикаря, искупаться и облачиться в форму, своего узла я не обнаружил. Бревно по-прежнему лежало на отмели, а моей формы и ранца с вещами в том месте между сучьев, где я узлом закрепил их, не было. Со мной остался лишь мой армейский нож, который я, к счастью, успел прихватить с собой, кинувшись вслед за девушкой. Имея нож, я мог соорудить себе какое-нибудь временное жилье и смастерить что-нибудь вроде бредня для ловли рыбы.

Конец ознакомительного фрагмента.