Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

Владилен Елеонский

Вьетнам. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год.Разочаровавшись в семейных ценностях, тридцатилетний сержант спецназа США отправляется на войну и попадает в плен из-за козней десятилетнего вьетнамского мальчика, однако любовь, в которую он давно не верит, позволяет не только спастись, но и выполнить боевое задание.

Глава четвертая

Весь покрытый пылью, страшный, голодный и уставший, я поднялся на колокольню. Джунгли окрасились в алый цвет утренней зари, я разбудил радиста, он спал как младенец, тихо посапывая и причмокивая, словно во сне сосал соску. Вот так он охранял рацию и оружие, пока я надрывался внизу!

— В эфир не выходил?

— Нет, сэр.

— Точно?

— Говорю вам, сэр! Если бы я даже вышел в эфир, то все равно не смог бы ничего передать, я не знаю условный шифр на эвакуацию нашей группы.

Я снисходительно похлопал его по плечу.

— Эх, парень! Если бы люди, подталкиваемые страхом, не делали глупостей, то мы давно жили бы в раю.

— Говорю вам, сэр…

— Ладно, ладно, верю.

— Что с ребятами, сэр?

— Они все погибли.

У радиста вытянулось лицо.

— Как так, сэр?

— Надеюсь, ты не будешь распускать нюни? Нам с тобой следует срочно убираться отсюда.

— Известие ужасное, сержант, сэр, но я не буду плакать, обещаю, сэр.

— Хорошо, включай рацию, выходи на волну.

Он, кусая губы от волнения, надел наушники, включил рацию и нашел нашу волну.

— Позывной, сэр?

— Джерри.

— Пароль?

— Орлы гибнут в вышине.

— Есть, сэр, передаю, сэр!

Сверившись по карте, я указал координаты, он принялся отстукивать буквы и цифры в эфир, и вдруг дрогнул всем телом, уронил голову и завалился набок, а снаружи щелкнул звук винтовочного выстрела. Пуля, похоже, влетела сквозь проем в полуразрушенной стене колокольни и попала ему в голову. Я инстинктивно подался в угол, там светлел узкий оконный проем, и в эту секунду вторая пуля, противно взвизгнув, чиркнула по каменной кладке и тупым мощным ударом в грудь опрокинула меня навзничь. Сокрушительный удар оглушил, но сознание я не потерял, и увидел, как третья пуля точно угодила в корпус рации, и она, жалобно пискнув, вышла из строя. Стреляли с возвышенного места, иначе стрелок просто не смог бы увидеть нас в проломе стены.

Я подобрался к радисту и нащупал его пульс. Он был мертв.

Выглянуть в боковое окно и определить, что единственной подходящей точкой для огня могло служить лишь дерево с густой кроной, возвышавшееся над колючками в ста шагах от храма, было делом нескольких секунд. Плотные заросли помогли подобраться скрытно, и когда сверху посыпалась древесная труха, я понял, что мой человек спускается вниз.

Вместо матерого и вооруженного до зубов вьетконговца, которого я ожидал увидеть, на землю спрыгнул тот самый вьетнамский парнишка, который стрелял в Нудса и едва не застрелил меня, а затем ловко ускользнул по подземному ходу, оборудованному под бутафорским очагом хижины. Все стало на свои места, — в руках мой парень сжимал пропавшую два дня назад нашу снайперскую винтовку.

От неожиданности рука моя дрогнула, и мой армейский нож вонзился не в шею противника, а в мягкий и податливый древесный ствол. Мальчик вцепился зубами в мое предплечье, но все было тщетно, — не прошло и половины минуты, как юный партизан сидел у моих ног с кистями, стянутыми за спиной рукавами его собственной куртки.

Он рычал, словно звереныш, угодивший в западню, и снова попытался укусить меня, на этот раз в ногу, но я вовремя подался в сторону, и его белоснежные зубы, словно клыки молодого, но чрезвычайно злобного волчонка, щелкнули в воздухе. Минуту он бился в жутких конвульсиях, а потом вдруг затих, как видно, смирившись со своей участью.

— Дай воды, много дай, — неожиданно сказал он по-английски с сильным акцентом.

— Ты знаешь английский? — сказал я, когда он жадно осушил мою походную фляжку.

— По-английски я не очень, а по-французски хорошо. Кто приходит нас обижать, тех язык мы знаем.

— Как тебя зовут?

— Ван Тхо.

— Где ты учился?

— Я и сейчас учусь!

— Не может быть! Откуда в этой глуши школа? Здесь одни джунгли и болота.

— Есть школа, есть, а больше я ничего не скажу. Теперь убивай меня!

— Зачем мне тебя убивать, это ты только что убил американского солдата.

— Это мой седьмой, а ты нет, ты ушел. Вот за это убивай, убивай!

Эти слова он произнес с таким холодным спокойствием, что я невольно содрогнулся. Неужели мне в самом деле предстоит исполнить приговор по законам военного времени?

Я знал, как происходят подобные вещи, поскольку неоднократно видел, как они происходили у моих боевых товарищей. Что-то щелкает в мозгу, и человек больше себя не контролирует, он просто убивает другого человека, как будто в другом человеке сосредоточилась вся причина его горестей и бед, и неважно, кто перед тобой, — ребенок, старик или женщина.

Теперь я боялся, что на меня вот-вот накатит такая же зверская волна! Умом я понимал, что никогда не убью ребенка, даже если он враг, встреченный на поле боя с оружием в руках, просто не смогу и все, но если вдруг накатит, ум не поможет, он трусливо закроет глаза и ничего не предотвратит.

Вот чего в тот момент я по-настоящему опасался. Это было сродни сумасшествию, и этого сумасшествия я боялся. Как не сойти с ума, когда кругом одно лишь безумие, — главный спутник любой настоящей войны, так и осталось для меня с тех пор неразрешимой загадкой.

Стрелял этот ершистый паренек метко, и винтовку держал так, словно познакомился с ней еще в колыбели. Кому-то погремушки и соска, а кому-то — снайперская винтовка. Каково?

Надо было что-то решать, время тянуть было нельзя, однако я все-таки не мог поверить, что этот щуплый пацаненок на самом деле убивал американских солдат и не далее, как несколько минут назад убил моего радиста. Скорее всего, это обыкновенная мальчишеская бравада. Здесь в зарослях наверняка скрывается еще кто-то, и этот кто-то, похоже, опытный взрослый боец.

Я снял с груди свой походный альбомчик с коллекционными монетами. С ним я никогда не расставался, и сегодня он спас мне жизнь.

Я открыл альбом перед глазами своего юного пленника. Он равнодушно взглянул на отчеканенные американские доллары и британские фунты стерлингов, но когда заметил, что одна из монет имеет характерное аккуратное ровное отверстие размером с треть дюйма, в его темных бесстрастных зрачках вдруг заплясали искорки.

Я перевернул лист, и на следующей странице мы тоже увидели, что одна из монет продырявлена, словно сверлом просверлена. Я открыл последний лист, здесь пуля не смогла пробиться к моему телу, она прочно застряла в центовой монете с изображением профиля Авраама Линкольна.

— Жаль, эта монета была на пути к твоему плохому сердцу, — хрипло сказал мальчуган.

Он уставился на меня с такой недетской ненавистью, что мне, бывалому солдату, не раз глядевшему прямо в глаза своих заклятых врагов, стало не по себе. Я не выдержал и отвел взгляд в сторону.

— Откуда у тебя личный жетон американского солдата Джеральда Хоупа?

— Говорю, убил, а следующий ты.

В этот миг, словно в подтверждение его слов, где-то неподалеку хрустнула ветка, и легкий холодок как будто от крыльев бабочки затрепетал у меня в животе. Кажется, пришли по мою душу! Следовало срочно уходить, болтаться на суку на своих собственных кишках мне почему-то не хотелось, но я не мог уйти просто так, ничего не ответив этому дерзкому вьетнамскому пацану.

Подхватив винтовку, я приблизил свои глаза к его каменному лицу. Теперь я не сомневался, что этот мальчик действительно является самым настоящим, оголтелым и непримиримым врагом. Он смотрел на меня так, словно выбирал лишь момент, чтобы мертвой хваткой вцепиться в мое горло зубами.

Я попытался говорить спокойно.

— Пойми, не я начал эту войну, я всего лишь исполняю приказ.

Мальчик презрительно сплюнул сквозь зубы, едва не угодив мне в губы.

— Я много видел плохих американцев. Они все исполняли приказ. Они как звери. Почему? Вы — не люди, нет, и вы не имеете будущего!

— Ты повторяешь слова родителей. Ты еще маленький, вырастешь, сам поймешь, почему все так происходит.

Он вдруг смягчился.

— Ты уходишь?

— Да.

— Ты, кажется, не такой как другие американцы.

— Приятно слышать.

— Я знаю, что ты ищешь, и я покажу тебе вход в Крысиные норы.

— О, это очень хорошо, и это очень важно! Пойми, если эти проклятые партизанские норы будут уничтожены, все местные жители вздохнут, наконец, свободно, и тогда больше никто не будет жечь их деревни.

— Хорошо, но ты подаришь мне свои интересные монеты и пулю на память.

— Считай, что монеты и пуля теперь твои.

— Дай!

— Вот, возьми, только руки я тебе пока развязывать не буду, договорились?

— Да.

Я засунул свою коллекцию ему за пазуху, и он повел меня по джунглям, однако тот треск сучка, который я уловил во время нашего разговора, не давал мне покоя. Мальчик уверенно шел вперед, переходя с одной звериной тропы на другую, но очень скоро я заметил, что мы бредем по кругу. Подозрения мои усилились, и я незаметно стал отставать от него.

Он обернулся.

— Эй, хороший американец, где ты? Осталось немного!

— Я по нужде, подожди минуту!

Лучший способ спрятаться, — замереть под самым носом тех, кто тебя преследует. Шумно пройдя по чаще десяток шагов, я круто изменил направление, следующие двадцать шагов прошел совершенно бесшумно и у самой кромки густых колючек обнаружил то, что нужно, — огромное старое бревно, совершенно трухлявое, однако с хорошо сохранившейся прочной и толстой корой.

Спугнув с насиженного места то ли змею, то ли большую худую ящерицу, в полумраке под сенью густой листвы было не разобрать, да и не до того было, я без труда влез в довольно просторное нутро и затаился. Отсюда мне был хорошо виден мой юный партизан, он вернулся к тому месту, где потерял меня и теперь озирался по сторонам.

Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту на фоне густых зарослей проступили миниатюрные, но довольно грозные мужские тени, они попали в луч, проникший сквозь листья, и я увидел, что бойцы вооружены до зубов и превосходно экипированы.

Один из них, стройный, подвижный, без советской армейской панамы, какие были на головах его спутников, и с заметной издалека прядью седых волос на черной как смоль аккуратно подстриженной шевелюре кинулся к моему провожатому. Его товарищи хищно повели в стороны автоматами Калашникова, выискивая цель. Я хорошо видел их сквозь овальный проем в своем укрытии, а они меня не могли видеть, потому что свет не проникал внутрь полого ствола.

Вьетконговец с проседью, кажется, был старшим. Он разрезал советским штык-ножом путы, стягивавшие кисти мальчика, и со слезами на глазах прижал его лицо к своей узкой как у подростка груди. Он что-то нежно говорил ему, а мальчик вначале кивал, а затем резко вскинул голову и кивнул в ту сторону, куда я ушел якобы по нужде.

Вьетконговец коротко махнул рукой, и его бойцы полупрозрачными тенями бесшумно двинулись в указанном направлении. Вслед за ними осторожно двинулись командир и, как я понял, его сын, настолько тепло он относился к этому вихрастому сметливому мальчугану.

Оставив винтовку, я тихонько выбрался из своего убежища и кошкой взобрался на дерево, то самое, с которого мой юный партизан застрелил из винтовки нашего радиста. Вряд ли они догадаются, что я прячусь там, откуда только что спустился их мальчик.

Каким наивным я был! Не прошло и пяти минут, как на дерево стал взбираться угрюмый вьетконговец с широким приплюснутым носом, и мне пришлось метнуть в него нож. Только сейчас, обозревая местность с высоты, я заметил, что окрестности разрушенного храма буквально кишат партизанами! Пробиваться с боем было равносильно самоубийству. У меня оставался только один путь — разрушенный храм.

Спустившись с дерева, я выдернул свой армейский нож из горла вьетконговца и, прикрываясь зарослями колючек, кинулся ко входу в подземелье, однако меня заметили и стали стрелять. Теперь действие напоминало охоту на загнанного кабана. Одна из пуль задела мне плечо прежде, чем я успел нырнуть в подземелье, но рана оказалась неопасной.

Я хорошо помнил, что помимо того тоннеля, где погибли мои товарищи, был еще один очень низкий и узкий похожий на коллектор коридор, он уходил в противоположном направлении. Интересно, куда он вел?

Без труда найдя его, я, пригибаясь, потому что своды стали резко понижаться, побежал в темноту, и бежал довольно долго. В конце концов, я оказался в круглом словно огромная бочка и низком помещении, посередине которого, как показала зажженная мною спичка, когда-то было что-то вроде бассейна или отстойника, а теперь этот бывший бассейн завалило обломками каменных плит.

Простукивание ничего не дало, стук везде был глухим, и это не предвещало ничего хорошего. Я оказался в западне. Давила на голову не только близость врагов, но также ужасная духота. В этом закутке в буквальном смысле было практически нечем дышать.

Послышался грохот каблуков, он гулким эхом разносился по подземелью. Затем раздались мяукающие голоса моих преследователей, тонкие лучики карманных фонариков взрезали темноту и стали метаться по шершавым каменным сводам тоннеля. Враги приближались.

Я сел на какой-то обломок и вытер ладонью противный липкий пот со лба. Теперь мне оставалось как можно дороже продать свою жизнь. Для этого я специально хранил в своем ранце мину типа Claymore, она позволяла устроить направленный взрыв. Специалисты-взрывотехники знают, что это такое. Если говорить коротко, обычная взрывная волна расходится в разные стороны, а при направленном взрыве она бьет в заданном направлении. Я намеревался использовать Claymore, и пусть теперь кому-нибудь повезет!

Когда луч вражеского фонаря ударил мне прямо в лицо, я нажал на кнопку. Рвануло так, что подземелье содрогнулось, и я мгновенно потерял сознание.

Сколько времени я пребывал в забытьи, не могу сказать. Очнулся от лучика света, который падал сверху прямо мне на глаза.

Придя в себя, я обнаружил, что мои уши покрыла короста запекшейся крови, мои враги завалены в коридоре обвалившимся каменным сводом, а над моей головой камни осыпались и образовалась щель. Не знаю, каким чудом, ободрав все плечи и искромсав в кровь все ногти на руках, мне все-таки удалось выбраться наружу и вдохнуть полной грудью живительный свежий воздух.

Осмотревшись, я с удивлением обнаружил, что развалины храма остались далеко в стороне. С того места, где я очутился, даже высокая колокольная не была видна, а передо мной раскинулось узкое длинное озеро, которое на наших армейских картах почему-то обозначалось как непроходимое болото.