Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

Владилен Елеонский

Вьетнам. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год.Разочаровавшись в семейных ценностях, тридцатилетний сержант спецназа США отправляется на войну и попадает в плен из-за козней десятилетнего вьетнамского мальчика, однако любовь, в которую он давно не верит, позволяет не только спастись, но и выполнить боевое задание.

Глава третья

Ужасный переход длился сутки. Он до сих пор часто мне снится, и я просыпаюсь в холодном поту, когда во сне снова переживаю те муки, думая, что все происходит наяву.

Когда на рассвете мы вышли к развалинам буддистского храма, то вдруг обнаружили, что медик и снайпер давно скончались. Они отошли так тихо и незаметно, что все и подумать не могли, что они мертвы, напротив, все решили, что им стало лучше, и они, наконец, погрузились в сон, который исцеляет. В действительности они, отмучившись, погрузились в вечный сон.

Вместе с одним из солдат мы пошли к развалинам подыскать какой-нибудь камень, который смог бы послужить надгробной плитой, и на высоком совершенно высохшем дереве обнаружили свисающий вниз странный мешок. Подойдя ближе мы с ужасом поняли, что не мешок это вовсе, а густо облепленное мухами человеческое тело. Живот был вспорот, и оно раскачивалось на ветру, обмотанное собственными кишками, прицепленными к суку.

Пока солдат, переваривая увиденное, тонко икал и бурно блевал в кустах, словно выпускница колледжа, переборщившая с шампанским на вечеринке после успешной сдачи экзаменов, мы с другим солдатом сняли тело и, зажимая носы платками, бегло осмотрели его. Несомненно, перед нами лежали останки американского солдата, и убили его проклятые «чарли», это был их почерк.

Примечательно, что рот трупа был до отказа забит мелко нарезанной вермишелью. Что это такое — новая вьетнамская пытка или какой-то знак, было совершенно непонятно.

— Это напарник Хоупа, — сказал Нудс, сверив с ориентировкой номер, выбитый на жетоне, который я снял с трупа. — Приказываю немедленно обыскать каждый дюйм, возможно, тело Хоупа тоже болтается на суку неподалеку.

Однако тщательные поиски ничего нового не принесли. Мы не обнаружили никаких сколько-нибудь значимых следов.

— А тебе не кажется странным, — сказал я Нудсу, — что они подвесили тело в том самом месте, где болотная тропа выходит к храму? Между прочим, кроме этой тропинки, здесь, кажется, нет больше никаких троп.

— Что здесь странного, Хоткинс, дурья твоя башка? Это ты, похоже, какой-то странный. Где перехватили, там кишки выпустили, затем тут же повесили, неужели непонятно?

— Они как будто предупреждают, что не надо соваться в развалины храма и искать вход в Крысиные норы.

— Это в каком бреду у тебя родилась такая мысль? Скажи, почему тебе даже не снятся сладкие голые женщины? Молчишь? А я скажу. Это все потому, Хоткинс, что ты страшный зануда. Так тебя никакая баба не полюбит, даже во сне!

Спорить с ним было бесполезно, он, конечно, знал все наперед и гораздо лучше меня. Мы похоронили ребят в братской могиле, а вместо могильной плиты водрузили одну из тех глыб, которые валялись поблизости в изобилии, наводя на мысль, что в свое время древнему храму крепко досталось от землетрясения.

А дальше нас ожидало сплошное разочарование. Никаких скульптурных драконов мы не нашли. Львы были, еще были змеи какие-то, очень толстые и упитанные, словно они только что от души наглотались жирных кроликов, а драконов не было.

— Наверное, следует местных жителей пригласить, они-то знают.

— Да какие местные жители, Хоткинс? — с досадой сказал в ответ Нудс. — Здесь в радиусе двенадцати миль одни горы, болота и озера. Ты карту внимательно изучал?

— Небольшое селение в несколько хижин могут быть не обозначены на карте.

— Хорошо, ступай на болота и приведи мне хоть одного желтозадого ублюдка. Смотри, какую-нибудь гадюку в штаны не поймай!

Сказано это было с уничижительным сарказмом, ребята захихикали у меня за спиной. Я, окаменев лицом, надел каску, взял штурмовую винтовку М-16 и двинулся в сторону болот.

Вскоре дорогу мне преградили плотные заросли колючек, они были с меня ростом, и одним краем примыкали к самому цоколю развалин, а другого края и видно-то не было, так широко они разрослись. Чтобы не обходить их, на это потребовалось бы слишком много времени, я пошел по каменному уступу, который был устроен над цоколем. Оказалось, что один из камней едва держался, он мигом выскочил из паза, как только мой ботинок ступил на него. Я потерял равновесие и рухнул вниз в самую гущу колючих зарослей под дикое ржание моих боевых товарищей.

— Не ушибся, Хоткинс?

Этот разъедающий мозг тон пронял меня до самых печенок. Нудс, в самом деле, умел доводить людей до белого каления, а недовольство, которое проявлялось в ответ, парировал своей любимой фразой:

— А ты не заводись! Кем себя возомнил? Супермен хренов!

Выяснилось, что в этом месте колючки дотягивались до стен храма лишь своими вершинами, поэтому под ними оставалось обширное пустое пространство. Я провалился туда сквозь противные цепкие ветки, сильно поцарапавшись, и упал на какой-то гладкий покатый камень, который смягчил падение, поэтому мне повезло, — я, можно сказать, почти не ушибся.

Через некоторое время мои глаза привыкли к полумраку. Внезапно я различил, что нахожусь наверху полуразрушенного крыльца и к тому же сижу на спине дракона!

— Иногда тебе везет, Хоткинс, — сказал Нудс, когда мы забрались с ним в искомое подземелье, а ребята тяжело задышали нам в спину, — только ты не задавайся. Фортуна — дама с приветом. Ты останешься здесь вместе с радистом, а я с ребятами пойду дальше, примерная схема Крысиных нор у меня есть, заложим радиоуправляемую взрывчатку и вернемся, думаю, что много времени процедура у нас не займет, так что часа через четыре жди нас обратно. Не скучай и береги рацию, скоро она нам очень даже пригодится! Все понял?

— Что-то эти развалины не внушают мне никакого доверия. Смотри, такое впечатление, что здесь камни не только в уступе цоколя, а везде едва держатся в пазах.

— Тем лучше! Когда рванем, желтозадые точно не выберутся на свежий воздух и сдохнут от удушья с разинутыми ртами. Все выходы завалит на века!

Я промолчал, потому что не мог с ним нормально разговаривать, все буквально закипало во мне, когда я начинал что-то ему говорить, понимая, что в ответ будет лишь одно сплошное неприятие и колкое подтрунивание. Нехорошее ощущение!

Через некоторое время после ухода ребят своды подземелья содрогнулись так, как будто началось землетрясение, однако в следующий миг все стихло, и воцарилась звенящая тишина. Я оцепенел, не зная, что думать.

Они устроили взрыв? Вряд ли! Заложив взрывчатку, они должны были возвратиться, после чего нам всем следовало убраться отсюда, прежде чем подорвать радиоуправляемый заряд. Нет, нет, скорее всего, это либо неосторожное обращение со взрывчаткой, либо…

Радист так побледнел, что белый овал его лица проступил в полумраке. Я рванул вниз по каким-то ужасным ступеням, уходившим в мрачный подземный коридор, и через несколько минут стремительного движения наткнулся на густое облако ржавой пыли.

Горло стал драть мерзкий кашель. Посветив фонариком сквозь зловещее желтое марево, я не увидел ничего, кроме груды огромных кубических строительных камней. Коридор был завален намертво, и вдруг из-за камней до моих ушей донеслись вначале едва различимые, а затем все более отчетливые душераздирающие стоны.

Дикое безумие овладело мною! Я скреб камни ногтями и грыз их зубами, однако все было бесполезно, мне не удалось не то что проход пробить, даже просто сдвинуть хоть одну глыбу с места. Радист, наконец-то придя в себя, пришел мне на помощь, однако вдвоем мы тоже не смогли ничего сделать.

Слушать жалобные стенания моих умирающих товарищей было выше моих сил, потому что я не мог им ничем помочь. Последняя капля переполнила чашу, когда я различил голос Нудса, он плакал, как женщина, тонко, навзрыд и с тяжелыми горестными вздохами.

Как пробка из бутылки я вылетел на свежий воздух. Не знаю сколько времени я как потерянный бродил среди развалин, и слезы ручьем текли из глаз.

Придя немного в себя, я принялся искать какой-нибудь инструмент, — кирку, лом, мотыгу или хотя бы железный прут, но ничего не нашел. Кругом были лишь одни изъеденные мхом камни, а между ними высокие плотные заросли из цепких колючек. Пару раз черными кольцами клубились потревоженные змеи.

Не выдержав, я встал посреди унылых развалин и истошно завопил, потому что сил держать все это в себе просто не было.

— Какой ты там бог, христианский, буддистский или еще какой, смотри, смотри, что происходит! Разве так должно быть? Кто тебе молится и зачем?!

В ответ вдруг раздалось странное эхо, и я сразу умолк. Оно исходило откуда-то сверху. С неба?.. Мне сделалось жутко.

В полном изнеможении я побрел по камням, не зная, что думать и что делать, и вдруг наткнулся на какие-то чрезвычайно узкие крепко истертые ступени. Я машинально зашагал по ним вверх. Радист последовал за мной.

Когда мы поднялись, то к своему изумлению обнаружили в верхнем помещении огромный выцветший от времени буддистский латунный колокол. Он мирно висел на внушительной дубовой балке и по форме напоминал увеличенную в несколько тысяч раз аптечную склянку. Так вот кто ответил мне эхом!

Канат, тянувшийся внутрь колокола, давно истлел, и радист ударил по сиротливо торчавшему языку прикладом винтовки. Язык качнулся, но не достал стенки. Радист снова ударил, на этот раз с еще большей силой, и пронзительный густой звук вдруг в один миг заполнил все окружающее пространство, надавил на перепонки и, кажется, проник своей чарующей вибрацией до самого сердца.

Радист бил в колокол, пока не устал. Обессиленный, он упал на пол, а я в отчаянии, сам не зная, зачем, тоже стал бить в колокол и бил до тех пор, пока не оступился на выбоине и тоже не упал на пол ничком, а колокольный звон еще долго вибрировал над нами.

Не знаю, как радист, а я лежал в странном пугающем забытьи, когда кажется, что сердце остановилось, и ты смотришь на себя со стороны. Очнулся я от того, что снаружи до моих ушей донеслись тихие встревоженные голоса. Они не произносили слова, а мелодично мяукали.

— Ай у до, ай да сай, нуй мы о до?

Приказав радисту лежать на полу, я приподнялся и, оставаясь в тени напротив узкого пролома в стене, двигаясь то влево, то вправо, нашел, наконец, нужный ракурс и обомлел, увидев в щель, что происходит снаружи. Внизу на груде каменных обломков, почти со всех сторон окруженных плотными колючками, стояли местные жители — мужчины и женщины разных возрастов. Несомненно, они пришли на звук колокола, но откуда они взялись, черт побери, если в округе нет ни одной хижины?

Кажется, они непрестанно спрашивали друг друга, что случилось. Вьетнамского языка я не знал, просто догадался по интонации. Чтобы не пугать их, я снял с себя всю амуницию, приказал радисту сторожить рацию и оружие, с колокольни не отлучаться и в эфир без моей команды не выходить, а сам спустился вниз.

Толпа вьетнамских крестьян не знала ни одного английского слова, и я знаками пригласил ее следовать за мной. Двинуться следом решились немногие, а те, кто решился скоро оказались вместе со мной в роковом подземелье и услышали душераздирающие человеческие стоны, раздававшиеся из глубины завала. С каждой минутой они становились все тише и тише.

— Надо разобрать камни, понимаете? Надо разобрать проклятые камни и спасти людей. Помогите мне, так вашу!..

Я схватился голыми руками за одну из глыб, но она даже не шелохнулась, и я в полном отчаянии сел на холодные каменные плиты. Самый пожилой крестьянин сразу все понял и отправил куда-то двух смышленых юрких парней.

Через несколько минут они вернулись с ломиками и кирками в руках. Оказалось, что жители живут неподалеку в землянках и частенько наведываются сюда, колют обвалившиеся глыбы и используют камень для своих нужд. Чтобы каждый раз не таскать с собой тяжелые инструменты, они оборудовали в развалинах удобную нишу и держали кирки и ломы в ней, а я это укромное место не заметил.

Огоньком свечи в моем сердце затеплилась надежда! Получается, я был прав, полагая, что не все местные селения могут быть обозначены на наших картах.

Весь день и всю ночь я вместе с вьетнамскими мужчинами ворочал камни, долбил их и разбивал на куски, а женщины складывали обломки в большие плетеные корзины и выносили наверх. Наверное, старик быстро смекнул, что из этого свежего завала они легко наберут столько превосходно сохранившегося камня, что смогут сделать свою деревню белокаменной, поэтому так быстро и без всяких уговоров согласился помочь. Когда у моего фонаря сел аккумулятор, вьетнамцы притащили огромную размером с канистру масляную лампу, она горела ровно и ярко, мало в чем уступая моему суперсовременному канадскому фонарю.

Под утро мы, наконец, пробили брешь, но помощь пришла слишком поздно. Нудс и еще несколько моих боевых товарищей, которые не попали под смертоносный обвал и чудом уцелели, умерли от удушья.

Они лежали друг на друге вповалку и, словно большие рыбы, выброшенные на берег, страшно выпучили глаза и жутко разинули рты. Это зрелище я помню настолько отчетливо, как будто только вчера закончилась та кошмарная вьетнамская ночь.

Как мы ни старались, как ни бились, пройти по коридору дальше нам не удалось. Обвалившиеся камни лежали тяжело и неподвижно, и ничего их не брало, — ни лом, ни кирка.

Старик показал жестом, что все бесполезно, своды едва держатся, здесь из местных никто не ходит, — опасно, и стал что-то деловито сооружать из каменных обломков. Оказалось, что склеп. Я помог ему, и скоро все было готово. Мы сложили тела внутрь, а затем накрыли проем обломками каменных плит, которыми изобиловало это жуткое подземелье.

Я впал в ступор, как будто вместе с жизнью товарищей из меня ушла моя собственная жизнь. Кажется, я что-то говорил и плакал, склонившись над импровизированной могильной плитой, а когда пришел, наконец, в себя, никого рядом с собой не обнаружил. Старик и его односельчане исчезли, словно растворились, и унесли с собой все корзины с камнями.

Я невольно поежился, вспомнив висевшее на суку тело. Если эти вьетнамские крестьяне связаны с партизанами, а покойный Нудс был убежден, что они все с ними связаны, то, похоже, нас с радистом ожидает незавидная участь.