Дороже крыльев

Владарг Дельсат, 2023

"Дороже крыльев" – это увлекательное путешествие в мир, где грани между человечностью и божественностью стираются.Юная Катрин, ангел с бурным характером, оказывается перед лицом жестокого выбора между верностью своим устремлениям и желанием обрести любовь. Сможет ли она противостоять зловещим силам, маскирующимися под светлых посланников? И какая цена ждет её за желание стать человеком? Откройте для себя историю о предательстве и верности, о потерях и обретении, о том, что иногда отказ от райских благ может привести к настоящему счастью на Земле.

Глава третья

— А теперь мы с вами рассмотрим этические проблемы на практике, — сообщает ангелица, навскидку лет пятисот, после нуднейшей лекции, едва не усыпившей весь класс. — Вы помните, что задача ангелов — способствовать спасению душ, но не нарушать свободу воли людей. Кто мне скажет, почему?

— Свобода воли — дар Творца и им, и нам, — делаю я вторую попытку нарваться на неприятности, но встречаю лишь добрую улыбку.

— Очень хорошо, курсант Катрин, — кивает она, затем сделав приглашающий жест. — Пройдите к доске, у меня есть для вас кое-что занимательное.

Задавив внутренний страх перед болью, я встаю, чтобы двинуться, куда сказали. Неужели накажет перед всеми? Это очень стыдно, к тому же тогда нельзя будет плакать, потому что, расплакавшись, я себя перестану уважать. Значит, будет тяжелее. Но почему она улыбается, а я не вижу в её глазах жёсткости?

— Давайте мы рассмотрим с вами такую ситуацию… — доска исчезает, превратившись в проекцию мира. — Перед вами — ребёнок, больной неизлечимой болезнью. Видите?

Я смотрю на то, как мучается совсем ещё маленький мальчик. Как ему больно, как сквозь эту боль он улыбается лежащей неподалёку девочке, сумев как-то дотянуться до неё, чтобы погладить и поддержать. Шевельнув пальцами, я вызываю личные часы детей и вижу, что им остаются две недели мучений. При этом я знаю, что они будут мучиться, платя болью за каждый вдох. Из моих глаз текут слёзы, но я не замечаю их.

— В ваших силах прервать их мучения, — сообщает мне ангелица. — Им осталось немного, а боль страшная. Вы можете остановить её, дав им возможность уйти сейчас. Ваше решение?

Я смотрю на проекцию, понимая, что всё сказанное мне — правда. Инструкция говорит о том, что ангел не имеет права влиять на ход жизни людей. Только что прочитанная нам лекция, при всей своей занудности — о том, что каждый раз — особенный, и его нужно рассматривать отдельно.

Если прервать эти жизни, они избегнут мучений, но правильно ли это? С одной стороны, такое прерывание — это всё равно убийство. С другой стороны — им больно! Им просто очень больно, настолько, что человеческие лекарства не справляются. Что решить? Как будет правильно? Я не знаю… Мне не мешают принимать решение, тишина в классе абсолютная. Я прислушиваюсь…

— Я хотела бы там встретить тебя… — шепчет девочка.

— Спасибо Творцу за то, что мы встретились, — отвечает ей мальчик.

И я понимаю. Им больно, просто запредельно больно, но они живут друг для друга, проживая каждое оставшееся им мгновение вместе. Они сильны в этом своём зародившемся на грани жизни чувстве. Я никогда не посмею отнять у них эти мгновения. И я делаю шаг назад, а потом просто опускаюсь на корточки, чтобы поплакать. Мне всё равно, смотрят на меня или нет, мне это просто нужно, нужно пережить в себе. И мне не мешают.

— Курсант Катрин сделала выбор, — слышу я голос ангелицы. — Решение далось ей непросто, но она его приняла и сейчас расскажет нам, почему. Катрин, вам помочь?

— Нет, я уже всё… — с трудом взяв себя в руки, я поднимаюсь.

Да, я понимаю, почему мне показали это, и теперь я должна объяснить так, чтобы меня поняли. Я вглядываюсь в глаза моих соучеников, подбирая слова, но понимаю, что таких слов просто нет. Это невозможно описать или объяснить, это надо прочувствовать.

— Им очень больно, — произношу я. — Я даже не могу описать эту боль. Но эти двое детей каждую минуту живут один для другого. Они просто есть друг у друга, и я не посмею… Да никто не посмеет отнять у них последнее, что у них есть! — эту фразу я почти выкрикиваю, потому что понимаю, что опять расплачусь.

— Ты поняла главное, Катрин, — поглаживает меня по голове учительница, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не потянуться за этой ласковой рукой. Мне кажется, она это понимает, но никак не показывает своего понимания. — Мы не можем решать, кому жить, а кому умирать, кроме… Об этом мы поговорим в дальнейшем, а пока — все свободны.

Я иду с урока и понимаю, что, если все уроки здесь будут такими, я не захочу отчисляться. Меня здесь не считают чем-то неправильным, давая возможность развиваться, жить и узнавать новое. Никто не наказывает за вольную форму ответа, не заставляет учить наизусть жизнеописания великих ангелов или заниматься непонятными делами, потому что «так положено». Эта школа какая-то очень живая.

— Ты как? — тихо спрашивает меня Моника, а потом просто обнимает, а я изо всех сил сдерживаю рыдания.

— Я хорошо, — отвечаю ей, на мгновение прикрыв глаза, чтобы сморгнуть слёзы. — И интересно, и очень тяжело…

— Ещё бы, я и сама плакала, — признаётся она. — У нас сейчас обед, а потом самоподготовка и вечером — «час куратора».

— Интересно, что мы будем самоподготавливать?.. — вздыхаю я, уже вполне придя в себя. — Ладно, пошли, поедим, что ли…

На душе у меня тяжело, просто тяжело, и всё. Даже не желая этого, я возвращаюсь к увиденному. Там за стеклянной дверью стояли родители этих детей, и в глазах их была боль. Умирающих детей не бросили, не оставили, проживая каждый день с ними. Интересно, если бы я умирала, мои родители бы… Я вспоминаю маму — всегда правильную, да и папу, понимая, что — нет. Они бы точно выкинули меня и забыли. Надо будет им написать, интересно, что ответят…

Мы идём в столовую, а я понимаю, что немного, совсем чуточку завидую умирающим детям. Им больно, но у них есть родители, поддерживающие их, есть друг у друга и они сами. Кстати, а почему больше никто не подошёл знакомиться? Только Моника и я… Может быть, дело во мне? Могу я быть настолько противной, чтобы со мной было неприятно общаться? От этой мысли мне становится больно внутри. Не как при наказании, а намного больнее. Ведь если дело во мне, тогда всё правильно — и отказ родителей, и интернат, и то, что со мной никто, кроме Моники, не общается. Значит, родители не виноваты?

Во всём виновата я сама. Я сама протестовала и искала свой путь… Что же, я его нашла, лишившись и родителей, и той привычной жизни, что у меня была. Винить некого, я этого добивалась — и я добилась. Значит… Нужно просто идти вперёд своим выбранным путём. Однажды я стану взрослой, встречу хорошего ангела, рано или поздно появятся дети, которых я буду любить не потому, что они послушные или хорошие, а просто за то, что они есть. Так будет когда-нибудь, я в это верю.

***

Самоподготовка оказывается просто возможностью заняться тем, что считаешь нужным. Я считаю правильным посидеть в библиотеке и почитать об иллюзиях, Моника, кстати, тоже. И вот пока читаю, я обдумываю то, что постигла сегодня. Возможно, я и виновата во всём, но я… Я — ребёнок, а задача взрослых, по-моему, именно в том, чтобы помочь мне осознать свои ошибки. Не сделать больно, а помочь осознать, прочувствовать. Пусть я виновата, но почему родители тогда ничего не сделали?

Я раздумываю, понимая, что не так всё просто, а у меня просто нет информации для того, чтобы сделать выводы. Поэтому эти мысли надо отложить, пока я не смогу задать правильный вопрос. А вот сейчас мне надо изучить иллюзии, и ещё — устав школы, потому что нужно знать, что и за что мне угрожает.

Сегодняшний день меня совершенно выбил из колеи — вместо ожидаемых нотаций или даже наказаний я получила благодарность и положительную оценку. И по этике тоже, кстати, как оказалось за обедом. Но вот почему — мне ещё предстоит понять. Мой опыт говорит, что так просто не бывает, значит, нужно найти ответ на вопрос «почему?». Что может лучше ответить на такие вопросы, чем книга? Почитаем…

Итак… Иллюзии пока подождут, а я в свою очередь попробую вчитаться в сухие строчки устава и понять, почему со мной не поступают так, как я привыкла. Что тут у нас… «Действуя в одиночестве, хранитель должен осознавать результаты своих действий». Стоп. Обычно ангелы работают по инструкции, особенно и не задумываясь, здесь же синим по белому написано, что ангел должен осознавать. Значит, или инструкции нет, или бывают ситуации, ими не предусмотренные.

Ну-ка… Если я правильно помню, то, в случае с детьми, ангел по инструкции имеет право проводить детей немедленно, это даже рекомендуется, потому что страдание несёт святость, а со святыми и так всё непросто, а тут ещё, наверное, связь останется и после смерти. Плодить святых точно никому не нужно. Значит… По инструкции я должна была бы прекратить мучения детей, а я решила иначе, и меня за это похвалили.

Значит… Что это значит? Значит, инструкции как таковой нет. Нужно решать «по совести», как это называется у людей. Именно это мне хотела сказать ангелица, имени которой я не запомнила. Именно поэтому она провела меня через подобное испытание. Зна-а-ачит, вызвали меня не случайно? Ну, это логично, у них же есть мои бумаги… А там вряд ли что-то хорошее написано. То есть, ко мне будет повышенное внимание? Ладно, к этому я привыкла.

Читаем дальше. А дальше — пояснение, почему хранители отличаются от других ангелов, что-то про специальный отбор ещё. И вот этот пассаж заставляет меня опять отвлечься от книги. Получается, школа могла отказаться, но не отказалась, а приняла меня. Устав выдавать желаемое за действительное вряд ли будет, значит, я прошла отбор, сама этого не поняв. То есть я здесь не случайно — вот что это значит!

Школа — не тюрьма, вот только идти мне отсюда, очевидно, некуда. Поэтому вопрос, надо ли мне быть отчисленной, возникает сам по себе. И вот сейчас мне кажется, что пока не надо. Значит, буду выжидать и ударю в самый неожиданный момент. Интересно, я пай-девочку изобразить смогу? Никогда не пробовала…

За книгами и размышлениями не замечаю, что время уже прошло и пора идти к куратору. Я бы забыла, но Моника… Сложив книги, она молча кивает мне на часы. Я смотрю, но сначала не понимаю, что она имеет в виду, а сказать Моника не может — в библиотеке действует заговор на молчание, поэтому приходится общаться жестами. Наконец, до меня доходит, я быстро собираюсь, благодарно кивнув подруге.

Внутри меня зреет нежелание идти. Как будто что-то в душе изо всех сил упирается, заставляя остановиться, но Моника берёт меня за рукав, почти волоком выводя из библиотеки.

— Катрин, что с тобой? — спрашивает она меня, как только мы пересекаем невидимую границу.

— Не хочу туда идти, — признаюсь я, и сама не понимая, что происходит. — Как будто там что-то плохое.

— Беды лучше встречать с открытым забралом, — цитирует она архангела Гавриила, легендарного воина ангелов. — Пойдём.

— Не хочу… — тихо ною я, что на меня совсем не похоже, но покорно иду туда, куда меня тянет Моника.

До куратора мы, впрочем, не доходим, встретив ангела в коридоре. Он внимательно смотрит на меня, отчего мне хочется убежать, и вздыхает. Затем он переводит взгляд на Монику, спокойно глядящую перед собой, и снова вздыхает, как будто должен делать что-то, что ему совсем не нравится.

— Моника, иди в свою спальню, — произносит наконец Авиил. — Мне нужно поговорить с Катрин.

— До завтра, Катрин, — послушно кивает подруга, незаметно подмигнув мне. Где-то в груди мне становится чуть теплее от молчаливой поддержки подруги.

— До завтра, — стараясь, чтобы голос не дрожал, отвечаю ей я. Мне всегда страшно непосредственно перед наказанием, а чем ещё может быть разговор наедине с куратором?

— Пойдём, Катрин, — произносит ангел, направляя меня в сторону, насколько я вижу, моей спальни. Значит, точно… Что же, не первый раз, я выдержу!

Куратор Авиил заводит меня в спальню, при этом держится рядом, но не слишком. Что он задумал? Наказания бывают очень разными, но я не чувствую опасности от него, я ощущаю его нежелание быть здесь. Необычное ощущение и, главное, трудно интерпретируемое. Но от меня, насколько я понимаю, зависит мало, поэтому остаётся только покориться неизбежному.

— Присядь, Катрин, — вздыхает куратор, затем окидывает взглядом мою фигуру. — Оставь юбку, мы тут не за наказаниями…

Как так?! А зачем тогда вообще было тащить меня в спальню? Остальные вопросы можно выяснить и в коридоре. Ведь, несмотря на то, что у нас нет человеческой тяги скрывать обнажённое тело, всё равно считается неправильным разгуливать в натуральном виде.

Я присаживаюсь на край кровати так, чтобы никто не мог зайти сзади, Авиил усаживается на соседнюю, лицом ко мне. Он в задумчивости смотрит на меня, а у меня внутри зреет тревога. Я не понимаю, чего ожидать, и потому начинаю беспокоиться. Ещё немного — и дрожать начну. Так дело не пойдёт! Нельзя дать ему понять, что я боюсь, может быть, он именно этого и добивается!

— Катрин… — вздохнув ещё раз, негромко говорит куратор. — Из школы тебя никогда не исключат.

— Почему? — интересуюсь я, понимая, впрочем, что меня просто ставят в известность, но именно мотив этого мне непонятен.

— Ты находишься под опекой школы, — припечатывает он, и на меня падает небо.

Если я под опекой школы, то это значит только одно: родители от меня отказались, выбросив, как испорченную игрушку. У меня отныне нет родителей, раз я под опекой школы. Мне некуда возвращаться, дома у меня тоже нет. У меня нет больше ничего и никого на всём белом свете, потому что меня выкинули. За что?!