Синдром Джека-потрошителя

Влада Ольховская, 2018

На улицах мегаполиса появляется маньяк, похожий на легендарного Джека-потрошителя. Новый Джек куда опасней: в его распоряжении все возможности двадцать первого века, его жертвой может стать любая женщина, которую он сочтет продажной, – а значит, от безумного убийцы не застрахован никто. Он так искусно скрывается от полиции, что остается для своих преследователей призраком. На него выходят лишь двое: бывший следователь Леон Аграновский и специалист по серийным убийцам Анна Солари. Но для того, чтобы отыскать Джека и остаться в живых, им придется сначала преодолеть демонов из собственного прошлого и понять: чем они лучше чудовища, за которым охотятся?..

Глава 1

Леонид Аграновский

Автомобиль взвыл, разгоняясь, его мощный двигатель пылал жаром, наполнявшим машину так, как сердце разгоняет в венах кровь. Колеса крутились все быстрее, стрелка спидометра за пару секунд взлетела до ста, а потом двигалась все дальше и дальше. Фары автомобиля были выключены, и он, темный, плоский, плавными линиями напоминающий самолет, скользил по шоссе потусторонней тенью. Этот участок дороги использовался очень редко, здесь давно отключили фонари, и машина рвалась вперед сквозь ночь в непроглядной тьме.

Леон чувствовал, как автомобиль дрожит, вибрирует, как скаковой конь, которого слишком долго заставляли чинно вышагивать по городу на потеху толпе. На такой скорости и в такой темноте за боковыми окнами все сливалось, и мир казался космосом. Леон видел только то, что было перед ним — а перед ним был изгиб дороги и массивный бетонный забор.

Когда-то давно, когда движения на шоссе было чуть больше, за этим забором находилось здание, обеспечивавшее водителям и мотель, и закусочную, и даже кабинет врача. Но потом появились новые дороги, пути сменились, и хозяева этого уголка разорились. Они уехали, оставив ветшающий домик, окруженный солидным забором. В прошлом этот забор был необходим: он защищал людей, отдыхавших в кафе, от лихачей, не справившихся с управлением на повороте. Теперь людей внутри не было, и никто ничем не рисковал — кроме Леона.

Он смотрел только вперед, видел искаженное темнотой расстояние, в котором забор был лишь светлым пятном, и не прекращал считать про себя.

Пять…

Четыре…

Три…

Когда обратный отсчет закончился, он выжал тормоз с такой же решимостью, как до этого выжимал газ. Машину повело, но он знал, что так будет, он ожидал и того, что руль начнет отчаянно рваться из рук, и появления черного следа, который должен был остаться за ним на шоссе зловещей спиралью.

Если бы он неправильно выбрал момент, он бы разбился. Если бы на дороге появилась яма, о которой он не знал, автомобиль бы перевернулся. Если бы машина оказалась чуть хуже, чем он ожидал, ее бы снесло в сторону и, может, разорвало при ударе о дерево.

Но это ничего, не страшно — не для него. Леон готов был рискнуть, ему нужно было убедиться, что он не потерял хватку, не стал небрежным за годы вынужденного бездействия. Он понимал, что за ошибку пришлось бы заплатить жизнью, и не боялся. Уж лучше так, чем медленно дряхлеть в его сытой и спокойной жизни!

Однако старые навыки пока не подводили, а может, автомобиль, как живой зверь, не хотел умирать так бездарно. Тормоза сработали, и машина, разгоряченная, дымящаяся, остановилась в паре сантиметров от бетонного забора.

Леон проверил пульс; сердце все-таки разогналось, и страх, пусть и неосознанный, мелькнул. Над этим надо будет поработать, хотя вряд ли совершенство достижимо. Как говорит Дима, все мы звери внутри и не уйдем от инстинктов. А на уровне инстинктов Леон не был самоубийцей, и даже в этой отчаянной игре с самим собой он хотел выжить.

Он вышел из машины и сделал глубокий вдох. В воздухе пахло теплой ночью позднего лета, — уже начавшей высыхать травой, полевыми цветами и яблоками, — и жженой резиной. Над ним сияли звезды, почти невидимые в городе, и Леон в который раз убедился, что на юге они куда ярче, чем на севере. Он успокаивался — и позволял успокоиться машине.

Леон расчертил темноту ночи сначала яркой вспышкой спички, а потом тусклым огоньком сигареты. Он наконец включил телефон, он готов был говорить с этим миром.

На экране высветился один пропущенный вызов от Лидии, и это было нормально. Жена всегда звонила ему строго один раз в сутки и никогда не перезванивала, если он не брал трубку. Она была слишком горда для этого, знала, что рано или поздно он свяжется с ней, и ни о чем не беспокоилась. Да и чего ей бояться? Своей главной заслугой она считала то, что на новой работе муж ничем, как ей казалось, не рисковал.

Словом, Леон ожидал увидеть этот дежурный звонок от нее — но не ожидал, что у него будет три пропущенных вызова от брата. Три! И это от Димки, который спокоен как удав и любой оставшийся без ответа вызов воспринимает как намек — мол, я занят, потом поговорим. Но не в этот раз, нет. Дима, похоже, суетился, он названивал младшему брату раз в час, а когда это ему надоело, отправил сообщение: «Перезвони, когда можешь, важно!»

Важно — это уже любопытно. Но «важно» — это не «срочно». Если бы произошло нечто опасное, Дима бы его из-под земли достал. А так… Видно, брату не терпелось чем-то поделиться, но никто пока не умер и не собирался.

Для начала Леон решил разобраться с простым и коротким разговором, он с тяжелым вздохом набрал номер жены, но когда Лидия ответила, его голос звучал ровно и жизнерадостно, как обычно.

— Привет, солнышко… Нет, прости, был занят… Что делал? Да вот, в русскую рулетку играл… На смерть, естественно, в этом вся прелесть русской рулетки. Что?.. Нет, не пьяный. Придурок? Возможно. Проблемы… — Он перевел взгляд на машину, замершую на волоске от смерти — его смерти. — Нет, ну какие у меня могут быть проблемы? Не о чем тут говорить. Когда буду, не знаю, еще к Димке, может, надо заехать. Все, давай.

Ей, на самом-то деле, было все равно, она привыкла к тому, что он возвращается поздно — а иногда и остается на ночь. Его нынешняя работа была не опасной, но и не простой.

Когда с обязанностями примерного семьянина было покончено, он набрал номер Димы. Тот ответил сразу, будто до этого момента нетерпеливо вертел в руках трубку.

— Где тебя носит? — раздраженно поинтересовался брат. — Полдня до тебя дозвониться не могу!

— Я работал. Что случилось?

— Работал он… Знаю я эту работу — чужие огороды охранять!

— Что случилось? — терпеливо повторил Леон.

— Дело есть! Приезжай в мой офис.

— Сейчас?

— Ну а когда ты собрался, к Рождеству? — хмыкнул Дима.

— Сейчас ночь, и там не должно быть ни меня, ни тебя. Да и потом, ты прекрасно знаешь, что я не хочу больше связываться с твоей работой. Хватит, надоело.

Это было не совсем правдой, но правда Димы и не касалась.

— А я обычно тебя к ней и не привлекаю, но тут особенный случай, поверь. Ты все поймешь, когда увидишь! Если бы ты ответил на звонок раньше, заметь, мы встретились бы днем, но в ночной встрече есть свои преимущества: никого из персонала тут не будет, только постояльцы.

— Так что же, ты меня на встречу с кем-то из постояльцев зовешь, раз все должно быть именно там?

— Да! Приезжай скорее, сам увидишь!

И Дима бросил трубку. Он редко так поступал — почти никогда. А тут он словно боялся, что Леон передумает.

Но это он зря. Домой Леону отчаянно не хотелось, кровь все еще переполнял адреналин, оставленный его короткой и отчаянной гонкой. Пожалуй, эта встреча могла стать не самым плохим завершением дня.

Даже при том, что своим офисом Дима гордо именовал морг, а постояльцами — трупы, вскрытие которых он проводил.

Леон вернулся за руль и включил фары; игры с судьбой были закончены, пришло время вернуться к обычной жизни. А может, не совсем обычной? Хотя нет, вряд ли. Дима уже не первый раз пытался втянуть его в свои дела, и понятно почему, но Леон каждый раз ему отказывал. Да и этот «особенный случай», скорее всего, окажется очередной пустышкой. Или нет?..

Подъезжая к городу по пустой дороге, он снова слышал в памяти голос, который звучал откуда-то из далеких-далеких лет, почти забытый, но, как бы Леон ни старался, не уничтоженный окончательно.

Рутина не для таких, как мы, и ты знаешь это, я чувствую это в тебе. Мы можем надеть дорогие костюмы или робы рабочих. Можем занять должности или стать уважаемыми всеми трудягами. Можем жениться, посадить деревья, родить сыновей. И все равно это не сольет нас с толпой — с ними… Мы — дикие звери, и ты — такой же, как я. Груз цивилизации не переломит нам хребет. Однажды мы все равно становимся такими, какими и должны быть.

* * *

Дмитрий Аграновский никогда не жаловался на недостаток терпения. Природа отмерила ему щедрую долю при рождении, а с годами он лишь развивал эту черту, и его нынешнему самоконтролю позавидовали бы и мудрецы Востока. Но на этот раз сдерживаться оказалось сложнее, чем обычно.

Дело действительно было странным и, как он чувствовал, очень важным. Дмитрий был ученым, врачом, однако он уже убедился, что интуиция — это вполне реальный инструмент, которому можно доверять. Подсознание порой давало больше подсказок, чем все его навыки и опыт, и теперь оно твердило: не проходи мимо, даже если все остальные прошли.

Оставалось только придумать, как показать это брату. Он прекрасно знал, что Леон уже настроен отказаться — так всегда было. Но на этот раз все сводилось не к их семье и не к их давним спорам. Чтобы разобраться в том, что случилось, нужен был хороший следователь, а его брат когда-то относился к лучшим.

Когда-то, но не сейчас, и Дмитрию нужно было придумать, как это исправить.

Леон прибыл быстро, скоро его машина уже сворачивала на парковку, свободную в поздний час. Темный спортивный автомобиль был покрыт плотным слоем землистой пыли, такую в городе не найти, а значит, Леон гонял где-то по шоссе — опять. Это им еще нужно будет обсудить, но позже, сейчас Дмитрий не хотел спугнуть брата ненужной враждебностью.

— Идем, — только и сказал он.

В морге было светло, чисто и пусто. Дмитрия такие моменты не пугали, он слишком долго работал судмедэкспертом, чтобы бояться мертвецов. Напротив, тишина помогала ему очистить мысли от лишнего и сосредоточиться на том, что по-настоящему важно.

— Так что ты хочешь мне показать? — поинтересовался Леон, когда они спустились вниз.

— Труп проститутки, — обыденно отозвался Дмитрий.

От неожиданности брат, шагавший рядом с ним, застыл на месте, а Дмитрий продолжил движение.

— Ты серьезно?

— Да. Идем!

— Это что, первый на твоей памяти труп проститутки? — раздраженно поинтересовался Леон, догоняя его. — Впервые в Москве убили жрицу любви, и это такая сенсация?

— Нет, конечно, не паясничай. Любая смерть заслуживает уважения.

— Скажем так, ничего забавного я в этом точно не нахожу, но и шокирующего — тоже. Дима, какого черта? Я к тебе через весь город гнал…

— А без этого ты бы гонял за городом, — прервал его Дмитрий. — Так какая разница? Хоть используешь бензин с пользой. Ты прекрасно знаешь, что я не стал бы звать тебя просто посмотреть на мертвую проститутку, но такой смерти ты еще не видел.

— Но должен увидеть?

— Желательно, потому что есть подозрение: тот, кого поставили расследовать ее смерть, не справится. Да и не очень-то хочет справляться!

Они вошли в зал, залитый холодным белым светом. Окна здесь были редкими и маленькими, почти незаметными, и даже днем их закрывали плотные жалюзи. Поэтому день и ночь сливались, сутки были просто сутками — одним сплошным потоком часов, и разница заключалась лишь в том, сколько живых людей находилось рядом с мертвыми.

Девушка, которую хотел показать брату Дмитрий, дожидалась их на столе, закрытая тканью до шеи. Мало кто из его коллег озадачивался подобным, некоторые даже посмеивались, но у Дмитрия были свои правила в работе, и в этом он тоже видел уважение к чужой смерти.

Леон окинул мертвое тело равнодушным взглядом. Определенные профессии требуют здоровой доли цинизма, чтобы не лишиться рассудка, и профессия следователя была в их числе.

— Итак, ты мне ее показал, — сказал Леон. — И?

Девушка, лежащая перед ними, отмытая от дешевой косметики, грязи и крови, казалась удивительно молодой и невинной. Дмитрий подозревал, что при жизни она выглядела куда хуже: все эти несчастные продавщицы собственного тела прятались за клоунским макияжем, старели раньше срока и редко бывали трезвыми. Да и она тоже… но не теперь. Как будто смерть обнулила счет, и перед погребением эта девушка могла хоть ненадолго побыть такой, как ее более успешные ровесницы.

И правосудия она заслуживала не меньше, чем все остальные.

— Ее звали Валентина Суркова, двадцать пять лет на момент смерти. Была проституткой — начала еще до совершеннолетия, так что стаж, считай, почти полжизни. Работала в основном на дорогах или в дешевых ночлежках, зато псевдоним себе выбрала красивый — Тина Ля Сур, видно, душа рвалась во Францию.

Леон убрал ткань в сторону — без тени брезгливости, но и без лишних эмоций. К тому, что он видел перед собой, он относился с холодным спокойствием профессионала.

— Вижу я, чем объясняется ее ранний карьерный старт и какими авиалиниями летала во Францию ее душа. — Леон указал на темные пятна, исчерчивавшие руки девушки. — Дима, серьезно? Убили проститутку и наркоманку, шатавшуюся по притонам, где собирается все худшее, что породило человечество.

— Это делает ее достойной смерти? — сухо осведомился Дмитрий.

— Я не о том, и ты прекрасно это знаешь, даже не начинай. Хочешь услышать, что мне ее жаль? Мне ее жаль, как и всех таких девчонок. Заслужила ли она смерти? Нет. Но была ли эта смерть такой уж непредсказуемой и неожиданной? Тоже нет. Когда идешь по головам ядовитых змей, будь готов к тому, что одна из них тебя кусанет.

— Она умерла от острого сепсиса.

Леон все еще не был поражен.

— Да, причина смерти не самая распространенная, но тоже бывает. Что именно с ней случилось?

— Давай я тебе лучше покажу орудие убийства.

Дмитрий отвел брата в сторону, туда, где в одинаковых металлических лотках хранились органы — две почки. Одна из них была вполне нормальной, здоровой. Но вторая… второй было место только в печи крематория. Это был бледный орган неестественного цвета, затвердевший, будто и не настоящий, а вылепленный из воска.

— Ну и как это понимать? — нахмурился Леон.

— Вот эта почка, — Дмитрий указал на здоровый орган, — ее. А вот эта — чужая.

— Я, вообще-то, вижу.

— Но эта почка тоже была в ней. Кто-то вырезал ей здоровую почку и на ее место пришил больную. Заметь: это была не операция, не в полном смысле этого слова. Рискну предположить, что человек, сделавший это, обладал определенными познаниями в анатомии, и неплохими, но он совершенно не знал, как проводится такая операция. По сути, он сумел лишь грамотно удалить ей одну почку, так, чтобы избежать внутреннего кровотечения. После одной такой операции она бы, возможно, выжила — несмотря на свой образ жизни, Тина отличалась очень крепким здоровьем. Но он поместил в ее тело вот это!

На бледную почку Дмитрий старался даже не смотреть. Он запретил себе думать, что несчастная много часов жила с этим органом, даже не догадываясь, что он в ней.

— Так, тебя понесло не в ту степь, — покачал головой Леон. — Пока придержи профессиональные детали вроде того, как он это проделал. Скажи мне, как все это началось. Придушить проститутку в темной аллее несложно — увы! Любой ублюдок на это способен. Но невозможно провести операцию по удалению почки между делом.

— Это было не между делом. Тина добровольно легла под нож — по крайней мере, на это указывают показания главной свидетельницы.

— Так, теперь ты меня окончательно запутал.

— Поэтому я тебя и вызвал, — вздохнул Дмитрий. — Тут все запутано! Уследить за кругом общения и перемещениями Тины проблематично: она жила одна, мало с кем общалась, а те, кто ее знал, в полицию не пойдут — мы говорим о других проститутках и барыгах, продававших ей наркотики. Поэтому сложно определить, как и при каких обстоятельствах она приняла решение продать собственную почку. Более-менее важная информация поступает только от ее соседки по коммуналке, вот там действительно адекватная женщина, но она во все это дело оказалась втянута незадолго до смерти Тины.

— И что же рассказывает нам адекватная жен‐ щина?

— Тина начала ломиться к ней посреди ночи. Она открыла, увидела кровь, поняла, в каком состоянии Тина — сама эта соседка медсестра. Тина уже была не в себе, но до того, как она потеряла сознание, она успела упомянуть, что какой-то «он» уговорил ее продать почку. В больнице Тина умерла, не приходя в сознание, так что других показаний не было. Тогда все казалось очевидным: незаконная операция, выполненная чуть ли не на коленке, полуграмотная проститутка, все с ней понятно… Но потом начались странности.

— Первой, надо полагать, было обнаружение вот этого? — Леон кивнул на нездоровую почку.

— Нет, первой было обнаружение денег. В квартире погибшей нашли десять тысяч долларов — в соответствующей валюте. Тина говорила соседке, что деньги ее, что все тот же «он» заплатил их. Уже понимая, что умирает, Тина пыталась передать эти деньги соседке. Та утверждает, что погибшая хронически не умела копить, да и зарабатывала она немного. Логично предположить, что вся сумма поступила из одного источника, да и купюры на это указывают.

— Фальшивка?

— Как ни странно, нет. Вся сумма.

— Нехилая сумма!

— Именно. Обычно при покупке органов у таких… неблагонадежных граждан, скажем так, им платят от силы десять тысяч рублей, не долларов. Но ей выплатили всю сумму, очень большую. Версия снова казалась понятной: у нее купили почку, потом открылось кровотечение, и Тина погибла, хотя не должна была. А потом мы провели вскрытие — и обнаружили вот это.

— Она была обречена с тех пор, как согласилась на эту операцию, — кивнул Леон. — Она была смертницей, которую зачем-то отпустили на волю. Но зачем тогда платить ей?

— Ты мне скажи, следователь!

— Я больше не следователь.

— По профессии — может быть, но есть вещи, которые мы не можем в себе изменить.

Дмитрий уже видел, что его брат заинтригован. Да и понятно почему!

Если бы эту несчастную проститутку хотели убить ради органов, ее бы никто никогда не нашел. Тину просто вывезли бы в лес, вырезали все, что можно, а потом закопали среди сосен. Она была одна, ее смерть никого бы не опечалила — и Дмитрию было страшно даже думать о таком абсолютном, всепоглощающем одиночестве.

Если бы у Тины хотели честно купить почку, пусть даже за феноменальную сумму, у нее были все шансы выжить. Операция была проведена кустарно, однако у Тины, молодой и крепкой, оставалось время добраться до нормальной больницы и получить помощь.

Но нет, тот, кто сделал это с ней, убедился, что она не выживет. И дал ей деньги! Это был нелогичный поступок — и такой же извращенный, как и пересадка мертвого органа живой девушке. Все укладывалось в единую схему, и схема эта была страшной.

Леон первым произнес то, что не давало Дмитрию покоя уже много часов:

— На работу маньяка похоже.

— Вот именно!

— Что полиция думает по этому поводу?

— Рассматривает это как одну из версий.

— Одну из? — удивился Леон. — А какие у них еще могут быть версии?

— Торговля органами, личная месть…

— Да ну, бред! Ты и сам знаешь почему.

— Я-то знаю, но и ты должен понимать: никто не будет без крайней необходимости кричать: «Маньяк!» Потому что маньяк — это газеты, это паника среди людей, это, в конце концов, способ спугнуть преступника. Да и потом, речь о серийном убийце может идти только тогда, когда появляется, собственно, серия. А это убийство уникально.

— Пока, — заметил Леон. — Или мы просто чего-то не знаем.

— Но ты и сам понимаешь, что выжидание второго убийства для кого-то означает статистику, а для кого-то — мучительную смерть. Нужно действовать сейчас же!

Судя по взгляду, брат давно уже все понял — почему Дмитрия так задело это убийство, почему он не может остаться в стороне. И стыдиться этого Дмитрий не собирался.

— Этим занимается полиция, — напомнил Леон.

— Полиция не будет заниматься этим так, как мы.

— Кто это — мы? Я еще ни на что не соглашался.

— Посмотри на нее! — Дмитрий снова повернулся к лежащей на столе девушке. — Разве она это заслужила?

— Не дави на жалость.

— Тогда я буду давить на профессионализм: он замел следы. Я знаю следователя, которому скинули это дело. Он не нашел бы психа, даже если бы очень захотел. А он не особо и хочет! Ему осталось чуть-чуть до пенсии, он завален делами, бумагами, отчетами… Он не разорвется на целую команду спецов, которые справятся со всем сразу. Он уделит этому делу ровно столько времени, сколько у него будет.

— На то, видно, и шел расчет, — вынужден был признать Леон. — Тот, кто это сделал, знал, что у нее нет родственников, которые клевали бы полицию и нанимали частных детективов. Она была незаметной.

— Ненужной, — жестко поправил Дмитрий. — Называй вещи своими именами. Да, он хорошо ее знал, на это указывают и показания соседки. Тина перед смертью сказала, что он уговорил ее продать почку.

— То есть был знаком с ней достаточно долго, чтобы уговаривать?

— Или был постоянным клиентом, что, по сути, одно и то же. Он умен, он готовился, и просто так его не поймают. Но ты можешь.

— Твой оптимизм насчет меня всегда настораживал, — усмехнулся Леон.

— Это не оптимизм, я знаю тебя и знаю, на что ты способен.

— Был способен, теперь уже нет. У меня есть работа, забыл?

— Самое время взять отпуск — сколько ты его не брал?

— Лидия тебя убьет.

Это он подметил верно: вспомнив жену брата, Дмитрий досадливо поморщился. Убить она, конечно, не убьет, но будет путаться под ногами и создавать непростительно много шума. В целом она была ему полезна, она стала тем противовесом, который позволил сделать жизнь Леона нормальной.

Однако иногда она превращалась в препятствие. Вот только…

— Лидии не обязательно знать об этом.

— Великий Гиппократ, ты предлагаешь мне обмануть жену? — с показным ужасом спросил Леон. — Ты, хранитель семейного очага, святой человек?

— И вот опять ты развлекаешься, стоя в метре от трупа!

— Да, но это не попытка оскорбить память покойной Тины, просто так уж вышло, что моя жизнь продолжается. А ты, заметь, противоречишь сам себе. Где же та абсолютная честность между супругами, о которой ты мне постоянно талдычишь? Или она появляется, только когда выгодно тебе?

— Дело вообще не во мне, просто есть цель, которая оправдывает средства. Высшая цель, а не твои сомнительные развлечения! Я верю, что этого урода нужно остановить. Еще я верю, что ты можешь это сделать. Ради этого я готов прикрыть тебя перед Лидией. Ты ведь понимаешь, что на кону?

Леон, вмиг посерьезневший, все понимал.

Тот, кто сделал это с Тиной, непередаваемо жесток и лишен жалости, но само по себе это, увы, не уникально, гораздо важнее кое-что другое.

Он отдал десять тысяч долларов умирающей девушке, зная, что эти деньги привлекут к себе внимание, а значит, к нему уже не вернутся. У него была эта сумма — и она не имела для него такого уж большого значения. Он обладал возможностями, о которых многие моральные уроды, таящиеся в подворотнях, не могли и мечтать.

Он вырезал почку правильно, получается, он образован — и ради этого он и затеял такую опасную игру. Он получал удовольствие от того, что привело бы в ужас нормального человека. Он следил за Тиной, он уговаривал ее, однако при этом остался незамеченным.

Он богат, умен, безумен… и он не остановится. Такие не останавливаются, они просто учатся быть незаметными, но их жертвам от этого не легче.

— Может, я и попытаюсь что-то сделать, — наконец сказал Леон. — Не уверен, что у меня получится.

— Зато я уверен.

— Одной уверенности с твоей стороны мало, раз уж втянул меня в это, будешь помогать. Мне понадобятся материалы по этому делу, все, что есть.

Дмитрий только этого и ожидал.

— Будут, естественно! Но там немного.

— Догадываюсь. Второе: если мне понадобится допросить свидетелей, ты помогаешь мне в этом. Мы оба знаем, что я уже не имею права соваться к людям с расспросами, я не следователь. Если что, обеспечишь мне прикрытие.

— Само собой. Ты знаешь, что я не пытаюсь тебя подставить. Но мы должны что-то сделать, не только ты, я тоже.

Возможно, Леон не верил в это так же, как он — в долг, не дававший Дмитрию покоя. Однако спорить младший брат не стал.

— И вот еще что — Лидия. Я не шучу, если она будет скакать вокруг меня, ничего не выйдет. А поскольку свободного времени у нее много и мое возвращение в полицию для нее все равно что красная тряпка для быка, все возможно. Так что придерживаемся одной версии: я целыми днями пропадаю на работе, все остальное ее не касается.

— Договорились.

В какой-то момент Дмитрий боялся, что его брат не поймет всю серьезность ситуации, соскочит, отмахнется от этого дела так, как отмахнулись остальные. Но теперь все сложилось идеально, и расследование готовилось стать на нужные рельсы.

— Будем считать, что мы друг друга поняли, — отметил Леон. — Начнем с очевидного: нам нужно узнать, где этот недоделанный хирург-самоучка взял вторую почку…

* * *

— Вот здесь тело и нашли, на этом самом месте.

— Неужели прямо здесь? Это же так близко к пляжу!

— В том-то и дело: он всегда оставлял своих жертв близко к людям.

Маленькая девочка, стоявшая на берегу моря, не слушала, о чем там болтают мама и ее новый ухажер. Она, зачарованная, пораженная, смотрела на море. Перед ней стелилась бесконечная пелена воды, ребристая от ветра и сияющая от солнца. В воздухе пахло так странно, свежо, почти сладко, а во рту почему-то оставался легкий солоноватый вкус. Море набегало на берег волнами, шипело и пенилось, словно пыталось поддразнить маленькую гостью.

Она впервые в жизни видела море — а она была убеждена, несмотря на все шуточки мамы, что прожила уже очень долгую жизнь и всякого повидала. Ее многое удивляло: леса и высокая трава на лугах, поле кукурузы, в котором наверняка навсегда пропадают люди, потому что из него просто невозможно выбраться, и то, как речка просыпается после зимы. Но море легко превосходило все эти чудеса. Оно обладало какой-то особенной магией, наполнявшей душу девочки непередаваемым восторгом.

— Каштанчик! — строго окрикнула ее мама. — Не суйся к воде! Что за ребенок такой!

На самом деле ее звали, конечно же, не Каштанчик, но она уже привыкла к этому прозвищу, да и все, кто ее знал, тоже. Оно привязалось к ней так давно, что она уже и не помнила, кто первым его придумал.

Зато понять, почему именно Каштанчик, было несложно: у нее были удивительно красивые волосы. Сама девчушка, милая и очаровательная, была при этом самой обычной, и мама с грустью признавала, что она вряд ли вырастет неземной красавицей — а для мамы, судя по тоскливому тону, это было очень важно. Зато ее волосы мгновенно привлекали к себе внимание рыжевато-шоколадными переливами, напоминавшими глянцевые бока свежего каштана.

Каштанчик послушно сделала два шага назад, но взгляд от воды не оторвала, это было выше ее сил. Да мама, похоже, такого и не требовала. Убедившись, что дочь не вымочит новые босоножки и подол пышного платья, она вернулась к разговору.

— Так что же, он вот так, внаглую, убивал этих женщин совсем близко от людей?

— Представь себе! Я где-то читал, что это доставляло ему особое удовольствие.

— Боже мой, ну какое здесь может быть удовольствие?

— Как — какое? Ты этого не поймешь, потому что ты мыслишь как здоровый человек. А он — не здоровый, и я даже сомневаюсь, что человек. Такие чудовища, как он, получают удовольствие от чужих страданий.

— Говори потише, а то Каштанчик все услышит!

— Извини, забыл… Так вот, ему нравилось, когда его жертвы видели и слышали, как близко сейчас люди. Это внушало им ложную надежду на спасение, которую ему нравилось отнимать.

— Какой кошмар! И скольких же он так погубил?

— Двух в прошлом году, еще трех — за год до этого. Но в этом году ни одной жертвы еще не было. Я надеюсь, что он не приехал, а может, приехал не сюда, потому что многие считают, что это был турист, он ведь нападал только летом.

— А я надеюсь, что он умер! Такие люди вообще не должны жить!

Они оба и правда стали говорить потише, и у мамы это получалось чуть хуже, чем у ее собеседника, но оба старались зря. Каштанчик все прекрасно слышала, она просто не обращала внимания на их болтовню. Зачем, если у нее было море, такое огромное и прекрасное?

Да и собеседник матери ей не слишком нравился. Каштанчик давно усвоила, что ее мама очень любит мужчин. Вот Каштанчику, например, нравилось собирать камни необычной формы и хранить их в уголке своей комнаты. Мама же собирала мужчин, правда, она их не хранила, и чтобы пришел один, должен был уйти другой.

Когда в доме не было мужчины, мама становилась злой и раздражительной, часто плакала, приглашала в гости подруг и закрывалась с ними на кухне, а потом все они были несчастными и пьяными. Но такие периоды не длились долго, мама кого-то находила… На некоторое время. Не навсегда. Кто-то оставался с ними надолго, кто-то исчезал почти сразу, и Каштанчик не видела смысла запоминать их имена, длинные и сложные, непременно с отчеством — маме так нравилось, и ее мужчины чувствовали себя важными.

Каштанчик придумывала каждому прозвище, чтобы ей легче было и запомнить и забыть. Этот вот, например, был Тощим. Он ей не слишком нравился, зато маме — очень, она буквально сияла рядом с ним, как новогодняя гирлянда. А Каштанчик просто терпела. Это было несложно, она уже усвоила, что те мужчины, которых мама находила во время поездок, остаются рядом ровно столько, сколько длится путешествие, и потом никогда не возвращаются.

Поэтому ей нужно было просто перетерпеть Тощего. Он вился вокруг мамы постоянно: познакомился с ней в день приезда и уже не отходил. Он был с ними на пляже, провожал до комнатки, которую они снимали, угощал, а теперь вот рассказывал какую-то муть, которую мама слушала с широко распахнутыми глазами и, похоже, очень сильно на что-то злилась. С ее стороны то и дело доносилось:

— Да как он мог! Мерзавец! Чудовище!

А Тощий, видя, что он сумел ее впечатлить, продолжал строить из себя умника и что-то там бормотать.

Каштанчику было все равно. Она чувствовала себя самым счастливым существом на свете, потому что у нее теперь было море, и море шептало ей, что все будет хорошо.