Питермир. Роман-фантасмагория

Влада Ладная

В Петербурге в коммуналке живёт семья психолога. Их окружает фантастический мир: пьющие герои-афганцы; потомки аристократов; непризнанные гении. По коридору летают валькирии, жильцов преследуют галлюцинации, спровоцированные русским Леонардо да Винчи, когда-то работавшим на КГБ. У психолога обнаруживается никому ранее не известный брат-близнец. Из-за границы приезжает бросившая своих детей ещё в детстве мать психолога. Чего хотят все эти люди? В семье хранится какая-то тайна или сокровище?

Роман-фантасмагория

Любое сходство с реальными событиями

или персонажами носит совершенно

случайный характер.

Всегда говорите только позитивные

вещи: «Я есть богатство. Я есть счастье.

Я есть здоровье и успех».

И они сами придут в вашу жизнь.

Из книг по психологии

Сколько ни говори «халва, халва»,

во рту слаще не станет.

Восточная поговорка

© Влада Ладная, 2021

ISBN 978-5-0055-3675-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Реальность?

ВЕРХОВНЫЙ АВТОР ЕЩЁ НЕ РЕШИЛ, ЧТО ХОЧЕТ ИЗ ЭТОГО ВЫЛЕПИТЬ.

ВЕРХОВНЫЙ — ЭТО НЕ ТОТ, ЧТО НА ОБЛОЖКЕ.

ЭТО ТОТ, КТО ДИКТУЕТ НАМ ВСЕ НАШИ ЗЕМНЫЕ КНИГИ ОТКУДА-ТО СВЕРХУ

Питер. Он что-то неслышно бормочет. Заклинания? Мольбы?

Ворожит, колдует, обморачивает. Город — таинство. Город — ритуал. Город — символ. Диалог с коллективным бессознательным, с энергоинформационным полем, у которого проси, чего хочешь, которое и есть Бог.

Как распечатываются мосты, так раскрывается человеческое воображение, развязываются узлы рацио. Все «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

В этом городе может быть всё, что угодно.

ИНТАРСИЯ. ГОРОД

Город соткан из несоединимого.

Создатель его — просветитель и одновременно палач-садист, обновитель страны — и сыноубийца.

Сердце города, Петропавловка, кладбище правителей — и тюрьма их врагов. Там они все сливаются в неразрывное целое.

Город-ковчег, который должен был спасти Россию, — сам регулярно тонет.

Первый музей — Кунсткамера — парк уродов.

Главный православный собор — Исаакий — строил католик.

Одно из самых роскошных мест — Новая Голландия — всего лишь дровяной склад. А в бывшей тюрьме на его территории собираются устроить консерваторию.

Мосты в городе шевелятся, как живые.

Ночи — белые, оксюморон, небывальщина.

Сердце царизма стало колыбелью революции.

Самый интеллигентный город и культурная столица — одновременно столица криминальная.

Город — потёмкинская деревня, обманка, фальшивка. — И образец для подражания. Вроде московской ВДНХ.

Хуже того. Город непатриотичный, пропитанный западным духом. — А ухитрился стать национальным символом.

Город — изменник, предавший национальные традиции вместе с его создателем. — Но, ценой гибели почти половины своих жителей, не предавший в блокаду свою страну.

Что скрыто в этих противоречиях?

Что всем этим город нам хочет сказать?

* * *

Я выхожу в Петербург на охоту. Я охочусь на вдохновение.

Что за город!

Осклизлый свет, озноб, лихорадка души.

Я пробираюсь по трещинам улиц, полных неприступного, непроницаемого воздуха, сквозь который приходится продираться, как сквозь колючий кустарник, так что одежда оказывается изорванной в клочья, а лицо и руки расцарапаны в кровь.

Факелы на ростральных колоннах, словно свечи на именинном пироге. Город и есть мой именинный пирог, порезанный на ломтики островов. Город — самый главный подарок в моей жизни.

Вздыбившиеся мосты, как взбесившиеся кони, и они всех нас сейчас понесут, и опрокинут, и растопчут.

Город — трагедия.

И — катарсис, который она несёт.

Эти мосты, они нацелены по ночам прямо в космос?

ВЕРХОВНЫЙ АВТОР ВСЁ ЕЩЁ НЕ ОПРЕДЕЛИЛСЯ

Что я тут делаю?

Я психолог. И каждый день мои пациенты плачутся мне в жилетку. Жалуются все одними и теми же словами. Мало им денег, мало мужиков или баб, мало славы, мало внимания.

Мало, мало, мало!

Все их проблемы — это истерика избалованного дитяти, что в игрушечном магазине катается по полу, дрыгает ножками и визжит:

— Хочу мишку! Хочу машинку! Хочу, хочу, хочу!

Может, взять ремень и всыпать по заднице каждому из посетителей — в качестве лекарства?

Но профессиональная этика не велит. На дворе двадцать первый век, и избалованных детей от восьми до восьмидесяти принято исцелять другими методами.

Я пользуюсь спросом на этом рынке. Я создатель новой методики.

* * *

Сапожник без сапог, — сам я мучаюсь бессонницей. И хотя пытки запрещены Женевской конвенцией, что-то внутри меня — меня же бесчеловечно мучает.

Сначала от бессонницы болит голова. Потом душа. А потом начинает болеть весь город.

Зазеркалье вод. Запределье чувств. Светоч бреда. Инакобытие.

Мосты разводят, — а параллельные миры сходятся. И — шасть гулять по городу всякое.

И это включается не раз и не два.

Где угодно.

В любое время.

Достаточно случайного прикосновения, взгляда, вздоха.

Я спускался в пустеющее поздним вечером метро, — и вдруг, как горох, откуда-то посыпались маски итальянской комедии дель арте: с преувеличенными носами, с утрированными синяками, с небывалых размеров и форм бюстами.

На фоне всеобщей серости — бабка с кнутом, с перебитым и сплющенным носом, в бесформенной, цвета болотной тины, панаме и с жизнерадостной дебильной ухмылкой. То ли гном на военных сборах. То ли мисс Марпл, скрещенная с Сумасшедшим шляпником и отправленная в поход с бойскаутами. То ли укротительница безумцев, наблошинившаяся от них дурноты.

Еду в трамвае, — а за окнами мужик с ружьём и в белом чепчике с оборочками. То ли младенчик-киллер. То ли чопорная бюргерша-мужеубийца, отходящая ко сну.

На каждом шагу странное. Женщина в кавказской бурке и в малиновом поварском колпаке. Тип в пенсне и с топором. Дядя-шкаф в уголовной робе с прицепленными крыльями бабочки на спине.

Зашёл в булочную, — а там продавщица со сталактитом во лбу. В сквере выгуливают на поводке сфинкса с человеческим лицом, в клетчатом кепи а-ля Шерлок Холмс. В детской коляске — крошечный бритоголовый в камуфляже. Хоть сейчас в рукопашный бой.

И пахнет в городе больницей и морем. Приключениями и страданием.

ИНТАРСИЯ. ГОРОД

А город-то всё своё.

Посетил я солидное учреждение. А люди там одеваются так неброско и одинаково, их невольно начинаешь подозревать, что все они шпионы и ползли через границу миров. Явная маскировочная раскраска.

Что они скрывают? Инопланетяне шифруются? Цеэрушники подвох затевают?

Или люди так сильно друг друга боятся и в таком враждебном окружении себя чувствуют, что чуть ли не в маскхалатах ходят?

А в жилконторе за нудным письменным столом сидит испанский гранд, воздевая очи горе. Вылитый персонаж Эль Греко, с эспаньолкой и с его гротескно вытянутыми пропорциями, но почему-то в бандане и в ватнике.

Чуть дальше — весь в сером, с добропорядочным супружеским кольцом, человек, и у него измождённое лицо монаха-фанатика.

И вдруг в холл этого богоугодного заведения повалили мужики с разбитыми мордами, девочки на костылях, скрипачи с поступью квартирных воров, старики с бойцовыми лемурами на сворке.

Город — медитация.

Город — головоломка.

Город — шифр.

Если разгадать, — прочитаем послание. Узнаем тайну мира.

* * *

Я уж не говорю про ночь.

Человек на пустынной улице посмотрит тебе в глаза, — а то Растрелли за своими шедеврами приглядывает. Гигантский большевик со знаменем шагает по-кустодиевски размашисто поперёк Васильевского острова. Каменные львы намывают погоду.

Оживает всё: машины прут с выпученными глазами, как голодные пекинесы. Ангелы с колонн порхают, словно стрекозы над цветами. Дома кряхтят, убаюкивая в себе граждан, будто люльки. Тротуары гнут спину, как кошки. Вода в каналах поёт серенады или воет от ужаса.

Сознание выворачивает себя наизнанку, словно шубу мехом внутрь, подсознанием наружу.

Здесь светит оборотная сторона луны. Здесь бродит оборотная сторона меня.

Крылья Казанского собора хлопают в вышине, сквозь их ажурность виден Млечный путь. Я начинаю бредить с открытыми глазами. Змеи свивают в них гнёзда. Сонмы сумасшедших летят к звёздам. Русалка побирается на Невском. Статуи острова Пасхи целуют взасос неваляшек. Че Геварра в обнимку с Безобразной герцогиней Маульташ. Семеро меня.

* * *

Количество привидений и литературных образов на квадратный метр зашкаливает. От густоты культурных испарений начинаешь задыхаться.

В одном окне Пушкин полирует ногти. Там блокадница, похожая на скелет, грызёт свои руки. Напротив Раскольников машет топором, а Софья Перовская — белым платочком на мосту, подавая сигнал бомбометателю, который взорвёт Александра II.

В каждой песчинке — история. В каждом глотке воздуха — открытие. Каждая молекула города — чудо.

Сознание не справляется с объёмом переживаний. Подсознание не различает выдумку и правду. В городе нет прошлого и будущего, только настоящее. И потому и Татьяна Ларина, и Калиостро, и египетские фараоны, и летающий Ариэль перестают быть только выдумками и воспоминаниями. Они становятся реальностью.

Город всем им даёт жизнь.

* * *

Это всё город, его обольщения!

Город живой и мёртвой воды. Молодильных яблок — церковных куполов. Золотой Жар-птицы из Эрмитажных часов. Здесь живут в музеях все боги мира, все мифы древности, все артефакты и архетипы.

Здесь, если хорошенько покопать в запасниках и на чердаках, можно найти ответы на любые миллионнолетние вопросы, разгадки любых тайн Вселенной.

В чём смысл бытия? Какими Бог видит нас? В чём смысл существования Бога?

Отгадки заключены в нас самих, но мы не можем вскрыть самих себя, себя изучать. Нужен посредник, который всё провидит и нам потом всё откроет.

Этот посредник — культура, искусство. Они стоят между Богом и человеком. Между подсознанием и сознанием. Между нами и нами.

И этот город — лучший в мире переводчик с языка человеческого на божественный — и обратно.

НИЧЕГО НЕ ИЗВЕСТНО

А народ ломится ко мне на тренинги. Видимо, мне удаётся пациентам помочь. Очередь ко мне расписана на месяцы вперёд. Меня подстерегают в подворотнях, чтобы просочиться ко мне на сеанс без очереди. Я работаю с рассвета и до заполночь. Поесть-попить некогда. Впрочем, чаще всего я работаю бесплатно или за копейки. Так что в деньгах не купаюсь.

И вот странность — очередная? Хотите — верьте, хотите — нет, но я понятия не имею, в чём моя коронная методика заключается.

Я не знаю, как я спасаю людей.