Сходник

Влад Ростовцев, 2021

Тематическое продолжение «Большой ловитвы». Новые приключения ловчего и нештатного сходника внешнего сыска Земли вятичей Молчана под укоризны «внутреннего гласа», родом из астрала. Украсть пять амфор: курс – на Тмутаракань. Пентеконтарх Варанги. Кто ловчее врет? Как спасли печенежца. Сиротка Аркадий, урожденный Шуй. Сборы запасников спецназа. Секреты «греческого огня». Вербовка монофизита. След личного ворога. Оповещение о былой возлюбленной, активирующее многие перипетии. Борьба разведок и контрразведок. Межклановая конкуренция родственных силовых структур. Интриги, происки, капканы. Хваткие, смекалистые и не обделенные удалью персонажи, грешащие небрежением к праведности и горним помыслам, что не украшает! Суетные аллюзии и реминисценции. Благонамеренные намеки, спорные обиняки. Заведомо дозированные юмор и сатира – строго с оглядкой… Время действия: первая четверть XI века. География: Земля вятичей, Тмутаракань, Киев, Константинополь.

I

Где найдешь, где потеряешь — наперед не угадаешь! Ибо наша жизнь — бесконечная череда обретений и утрат, «американские горки» и рулетка, кою раскручивает твоя собственная судьба. И порой единственное слово, услышанное всуе, многое переменит, становясь первым фрагментом пазла, исподволь выкладываемого свыше. А что предопределено в той головоломке, не скоро станет понятным, а может, и никогда — разве что в посмертных пределах. И не дано провидеть, во благо сие або к горестям…

От наскока банды Жихоря, еже пришлось вернуться в свою весь с покойниками, ранеными, пленным и осьмью разбойничьими лошадьми — прочих из них, разбежавшихся по кущам, не удалось отловить, минуло седмь дней. И на торг отправился все тот же обоз — на сей раз из девяти телег при четырех конных в охране. Ехал он уже обычной дорогой — не лесом, а вдоль правого берега Москвы, ведь заливные луга, бывшие на пути, уже просохли.

Чуть ли не по прибытии все меха Молчана, включавшие шестьнадесять бобровых шкур, единодесять куньих и типовую связку из сорока шкурок векшей, взял, не поскупившись, заезжий купец, промышлявший зело доходной перепродажей мехов за пределами Земли вятичей.

Пополудни второго дня он выгодно сбыл привезенный бобровый пух и половину, считай, бобрового жира для целительных натираний. Вслед встретился с давним знакомцем по охоте на тура и Тмутаракани. А вечером оказался в компании, где вкушал отдохновение от коммерции и некий новгородский купец. Сей, именем Жирослав, прибыл с товаром, закупленным у иноземцев, для реализации с большой выгодой. Привез — в изрядную цену — сукна, полотна, сосуды из стекла и солнечного цвета алатырь с побережья Варяжского моря: в бусах, а порознь, — для оберегов.

Доставил и краски для лучших тканей — за них он запрашивал просто неимоверно! И отказывал даже в малых скидках, приговаривая, что сущая дешевизна сие в сравнении с виденным им в торговых странствиях кармином, не говоря уже о пурпуре; впрочем, все разошлись и они.

Частично не обломилось ему лишь с чужестранными винами, пусть и привез всего четыре бочонка с целью определить, окажется ли на них спрос у вятичей, буде соберется на данный торг в иной раз.

Однако, в прямое отличие от прочих товаров, сумел продать лишь бочонок вельми дорогого мадьярского.

На болгарское и ромейское, а и они предлагались зело недешево, никто и не позарился. Сказался, конечно, явно неумеренный запрос продавца, однако главная причина заключалась в ином.

Заморские вина вообще на котировались у вятичей, с достатком выше среднего, воспринимаясь в их застольях некоей диковиной, и не боле. Ибо в их земле, наряду с Булгарией на Итиле и Полоцким княжеством, добывался бортниками-лесовиками мед, не имевший равных ни на западе, ни на востоке, ни на юге, ни на севере. Из него готовили знаменитое хмельное питие, представлявшее разведенный водой пчелиный мед главного взятка, смешанный с ягодами, фруктами, и анисом, сдобренный вслед хмелем и перекипяченный. Дале в него добавляли хлебную закваску и оставляли бродить не мене, чем на двадесять дней. И назывался он «вареным», либо «сытным» — из сыты.

Легендарный же ставленый мед, доступный лишь немногим, высоко стоявшим на тогдашней социальной лестнице, выдерживался по десять-пятьнадесять лет. А на княжеских пирах у московских князей, начиная с Ивана Калиты, мед подаваемый на столы, имел выдержку в тридесять пять!

Те же из вятичей, кто победнее, пользовали медовуху — бражку из ягод и фруктов с добавкой меда, кореньев, трав и аниса. За неимением же и оной в дело шли березовица, представлявшая перебродивший березовый сок, и слегка опьяняющий квас, именуемый «твореным».

Правду сказать, чуть не ушел к покупателю, именем Буда, преуспевающему владельцу кузни со знатными мастерами, бочонок дорогущей фряжской мальвазии. Да вмешался бдительный волхв, объявивший, что она — суть бесовское зелье, понеже используется в Киевском княжестве, предавшем родовую веру, ради чужестранной, при обряде, именуемом причастие. А вятичи крепко стояли за Стрибога, Перуна, Велеса и Мокошь, презирая киевских, новгородских и псковских, подчинившихся насилию князя Владимира и его присных.

Сезонные торги — дело бойкое и в продажах, и в покупках, и по завершении. А при расслаблении, понятном каждому в Древней Руси, еще и приятное. И со знакомыми встретишься из иных городищ и селищ, и узнаешь самые свежие новости в окрестных городищах и селищах, и сам расскажешь что-то. Да и прихвастнешь чем-либо в доверенном кругу за чаркой-другой-третьей.

Еще и подморгнешь бойкой молодке! А будет продолжение, аль нет, тут уж, как повезет, зане никому не постичь наперед мысленный ход молодок, понеже они и сами не всегда понимают его…

Что таить, иные счастливцы бахвалились дале, красуясь перед прочими, кому не обломилось с любовным счастьем на спринтерской дистанции.

Не таков был Молчан!

Опасаясь, что дойдет до Доброгневы и ведая непредсказуемость ее норова, еже вовсю вспылит та, никогда не заходил он за пределы прозрачных намеков из разряда тех, что не пришьешь к делу. И явно солидарен был с ним отставной бригадир наполеоновской армии Этьен Жерар, высказавший, согласно его аглицкому биографу — небезызвестному Артуру Конан Дойлу: «Благородный человек обязан хранить тайну, хотя вправе дать понять, что мог бы сказать многое».

Третья ночь вне дома предстояла последней пред утренним убытием обратно. Иные из обозных провели две предшествующие ночи прямо в своих повозках, втиснувшись рядом с товаром своим и даже не раздеваясь.

Молчан же, самый заслуженный из них, с громкой славой самого добычливого охотника во всей округе и много повидавшего за ее пределами, предавался сну на открывшемся прошлой осенью постоялом дворе для состоятельных торговых гостей. Посему его и называли в обиходе гостевым домом. На нижнем уровне там трапезничали, а на верхнем отдыхали в отдельных комнатах, когда подходил срок.

Рядом с двором было и охраняемое место для лошадей и повозок с поклажей, однако Молчан не рисковал оставлять там самое ценное.

И хотя строению тому не было еще и года, кровососущая живность вселилась в него уже по-хозяйски. Впрочем, сие не столь уж и напрягало Молчана, перетерпевшего тьму данной нечисти в царьградском подворье, занимавшем целый квартал за городскими стенами близ церкви мученика Маманта.

Оный был славен не токмо муками, а и сотворением чуда дивного неимоверной лепости — отчасти перекликавшегося с подвигом апостола Андрея, воскресившего молитвой своей сначала одного утопленника, а за ним и добавочных тридесять девять, складированных по его просьбе в одном месте, едва их выбросило волной. По истовой же молитве Маманта некий зело добычливый голубь особливой грузоподъемности накормил, влетая в окошко темницы сквозь решетку на ней, помиравших с голода узников — тем же числом 40, что и у Андрея, однако относительно живых, ведь не положены мученикам — нижним чинам в пантеоне святых, чудеса с воскрешением, равные апостольским.

А ночью двери темницы той, ясное дело, отворились сами собой и все насытившиеся вышли на свободу — тем и спаслись от тюремщиков из числа злостных язычников, закосневших в отрицании праведной веры.

Ибо не сомневался Молчан: сразу же по возвращении домой он, перво-наперво, отправится в бревенчатую мыльню — с каменкой и закопченными дочерна стенами и потолком, собственноручно спроворенную им в первый же год супружества с Доброгневой, вслед за переездом в собственную избу-новостройку, и пройдет очищение паром, смертельное для любых придомовых кровососов. А Доброгнева пропарит все его одежды…

И не провидел он, что в начале второй половины четыренадесятого века таковое же мытье в бане по-черному, да и терпимое отношение к кошкам, коих уничтожали в иных пределах за предположительную причастность к ведьмам и колдовству, спасет Русь и ее чистоплотных жителей от пандемии бубонной чумы, переносимой крысами, выкосившей тогда 60 миллионов человек населения Азии и наполовину сократившей Западную Европу, где даже высшая знать нередко пренебрегала не токмо омовениями, а и интимной гигиеной.

Напомним, что небезызвестный Людовик XIV, «Король-Солнце», источал столь интенсивное амбре, что иноземные послы, дружно старались соблюдать на приемах у его высочества максимальное удаление, ведь не было тогда противогазов. А Изабелла Кастильская, вдохновительница установления инквизиции в Испании, принципиально не мылась три года, пока не пала Гранада — последний оплот мавров, и всемерно гордилась этим! Хотя Фердинанд Арагонский, ее венценосный супруг, прохладно отнесся к сему подвигу, активизировав в знак протеста утешения на стороне, и должно осудить оного ветреника за ущербность по части истового патриотизма…

Что до чумы, ее спроворил для Западной Европы татарский князь Джанибек, по чьему приказу осажденную генуэзскую Каффу — нынешнюю Феодосию, а она и называлась так еще при ромеях, забрасывали посредством катапульт чумными трупами в качестве биологического оружия, а генуэзские корабли завезли крыс с зараженнми блохами в Средиземноморье. Вследствие чего и был написан «Декамерон», к коем семь молодых дам и три молодца, укрывшись от чумы в двух милях от Флоренции, десять дней подряд поочередно рассказывали друг другу занимательные фривольные истории, общим числом сто.

Однако Русь, исключая Псков, Новгород и частично Москву, почти не пострадала от той эпидемии. Ведь наши пращуры обожали париться, никогда не экономя на воде для помывки, чем из скаредности и по сей день грешат просвещенные европейцы. А баню по-черному протапливали березовыми дровами, содержащими деготь с углеводородами и фитонцидами, и она насыщалась паром, имевшим выраженный бактерицидный характер…

Труды первого дня на торге Молчан завершил в честной компании.

Назавтра, уже под вечер, уговорил его на трапезу с участием заезжего новгородца владелец постоялого двора, именем Голот. С оным довелось, было, сражаться в одном строю и даже вырезать вострым ножом наконечник стрелы, застрявшей в его предплечье. Гость-де вовсю подвирает, зато слушать его — одно удовольствие, да и стол будет обильным.

Однако допрежь изрядно вылил он колодезной водицы на главу свою, дабы посвежела от употребленного пополудни. Ведь обильно наливал давний знакомец, именовавшийся в Тмутаракани Евпатием, однако не открывший из конспиративной вредности своего нынешнего секретного прозвания.

И прояснившись разумом, Молчан еще раз восстановил в памяти все колоритные детали сей встречи, коя немало открыла ему, а единою и вовсе ошеломила. Оное образное выражение означало в стародавние времена: основательно врезать чем-то тяжелым по чуждой главе, облаченной в шлем-шелом, временно ввергая сию в ступор…

II

Начиналось так. Сбыв к полудню изрядно товара, Молчан оказался пред дилеммой: стоять ли ему до вечера, торгуя оставшийся бобровый жир, либо перенести на завтра. Ведь захотелось чуток передохнуть, фланируя вдоль речного бережка. А вдруг ход его дум нарушил негромкий оклик. Нарушителем оказался мухортый мужичок, коего он намедни наладил прочь.

— Не вовремя ты! Перебил мои размышления о высоком! — покривился Молчан. — Ясно же изложил для твоих начальствующих: не стану сходничать на них. А вновь заявился! Даже на торге не укроешься! Днесь-то зачем?

— Хотел бы повстречаться с тобой Будимир — знакомец твой по Тмутаракани, — уведомил вятича-охотника вятич из Секретной службы, промышлявшей нашего мастера ловитвы.

— Будимир? Единадесять лет не виделись. Есть, что нам вспомнить! Зови!

— Се он тебя зовет. Тут, неподалеку. И стол накрыл, — пояснил посланец.

— Стол без доброго меда — одно позорище! Помнит ли о том Будимир?

— Да меда на пятерых хватит! И снеди полно…

— А вдруг твои начальствующие учинили мне ловушку? С таковых станется! — изобразил сомнение Молчан, а он и точно насторожился. — Войду, а вместо знакомца пятеро поджидают меня, дабы заковать в железа. И незнакомые все! Еще и в меде откажут! — сами выдуют…

— Нет там иных! Будимир токмо, да страж на вратах.

— И все же остерегусь. Эй, Забой, подойди!

Шорник Забой, торговавший неподалеку ременные упряжи, шоры, седла и уздечки, бившийся давеча с лесными разбойниками, являлся удальцом, первейшим в любом кулачном бою, при том, что по числу извилин в черепушке находился на значительном отдалении от любых первых в ином, а и вторых.

И любому, кто не устрашался выступить супротив, сильно везло, аще начинал шорник с разящей шуйцы!

Ведь двумя торгами ране был случай, еже на спор, бахвалясь силушкой, Забой хватил ударной своей десницей, разящей куда боле, в чело молодому быку, привезенному на продажу

Грузно просев, стал тот бездыханным, лишь пена пошла из ноздрей…

И скоропостижно усопшую животину пришлось, подзаняв у знакомцев, срочно выкупать у хозяина, мигом завысившего продажную цену, и оперативно разделывать.

Хорошо хоть, сердобольный Молчан подбил еще троих городищенских, дабы и они приобрели у богатыря-горемыки по доброму кусу не заматеревшей еще говядины, раз уж все одно собирались отовариться на торге мясом.

По возвращении домой жена Забоя — видом замухрышка, едва достававшая мужу до верхних ребер, жестко выговорила ему, прибегнув к ухвату и причинив увечье на лике — не тяжкое, зато приметное без малого до зимы…

И едва откликнулся он на приказ старшого, довел до него Молчан:

— Зовут меня на медок достойной крепости. И радоваться будут, аще товарища приведу… Хошь пропустить пару-тройку ковшей?

У Забоя аж кадык дернулся!

— Зрю: согласный ты, — молвил Молчан, потешаясь в душе над онемевшим от сей наглости мухортым. — Тогда приводи себя в опрятность, ажно воспитанный гость!

Поправь на боку кистень, проверь и нож на поясе. Да договорись, дабы до полудня кто-то присмотрел за твоим товаром.

Вслед попросил он Мезеню, торговавшему рядом, о том же для себя.

И огласил мухортому оперативнику Секретной службы Земли вятичей, подчиненной Высшему совету старейшин:

— Веди уж, раз уговорил! Да не торопко. И не петляй, а напрямки!

И уже с первыми шагами хода Молчану вспомнилась давняя предыстория приключений в Тмутаракани с Будимиром…

III

По поздней осени в городище нагрянул, по неизменному своему обычаю — без предупреждения, старший родич, от коего всегда жди сюрпризов. Завидев его, Доброгнева, отнюдь не запамятовавшая обстоятельства возвращения Молчана из Царьграда в одном рванье и без мошны, переменилась в лике! Взъярилась! И собрав малых — двухлетнего и грудного, на время откочевала к свекрови со свекром. Ибо не желала обихаживать Путяту, незваного, наглого и чуждого умыслами, явно намылившегося увлечь мужа ея в новую авантюру.

«Еще и вылакает, спаивая Молчана, все домашние запасы хмельного!», — уверенно заподозрила она, прозорливая. И крепко мечталось ей опрокинуть лохань кипятка на оного, вслед и саму ту емкость для постирушек напялить ему на башку — в знак демонстративной своей неприязни.

— Неласково встретила мя, — резюмировал старший родич по ее уходе. — Явно таит предубеждение! И не оспаривай, младшой: не женское дело — тайная служба Отечеству!

Невмочь осознать Доброгневе, что весь ты — неописуемый герой от макушки до пят! Понеже, по неразумности своей, полагает преходящие твои убытки выше непреходящей скрытной славы, коя — весь уверен я! — суждена тебе на многие поколения вперед, и восхищаться будут даже самые дальние потомки…

Вот она, бабья суетность! А ведь ты животом рисковал, ради Земли вятичей и соплеменников всех. Преодолел невзгоды, мало кому снившиеся!

И переполняет гордость, что одного я с тобой рода…

Тут даже Молчану, коему отнюдь не было чуждым бахвальство, показалась преизбытком столь явная лесть.

И еже осушили по второму ковшу, справился он у Путяты, отринув деликатность, якоже неразумную тут, зачем пожаловал сей, решительно не веря, что старший родич истосковался по общению с ним и прибыл для устранения данного дискомфорта.

— Да я к тому и веду, что созрел ты для новых подвигов! — живо откликнулся старший родич. — Ибо, имея дарования и смелость, превыше даже моих, не разу не был в Киеве.

А досконально ли осведомлен ты о Тмутаракани, мимо коей проплывал, следуя в Царьград и обратно? Вельми усомнюсь!

И скорбно мне сие! Ибо заслуживаешь ты, аки никто из всех иных…

«Тмутаракань? Припоминаю: проплывали, еще и названию подивился. А иной осведомленностью точно не располагаю», — подумал Молчан.

— Не впадай в огорчение! Даже и в Киеве лишь немногие ведают о ней, а из вятичей — одни избранные! — вмиг разгадал его мысли Путята, понеже и подводил к ним. — Хошь поведаю?

И Молчан, твердо полагавший себя отнюдь не рядовым вятичем, а наособицу, согласился послушать. Вдруг и взаправду небезынтересно оное?

И просветил его старший родич, будучи вельми осведомленным в силу начальствующей должности в Секретной службе и располагая доступом к самым потаенным сведениям.

Одновременно стал искушать — по неизменной своей привычке и служебной надобности, исходя из особливого норова Молчана, бывшего рабом своих нежеланий: аще решил упереться, не сдвинешь!

Оказалось, что Тмутараканью прозывается территория, омываемая двумя южными морями, и главный град на ней, в коем есть даже мощеные улицы, словно в Царьграде!

А контролирует пролив меж теми акваториями крепость, возведенная хазарами, являющаяся неприступной для ворогов каменной цитаделью с неимоверной толщиной стен, и невозможно взять ее приступом. И слаб супротив той крепости даже Киев, огороженный лишь простым земляным валом с деревянными надстройками, а мощеных улиц в нем всего ничего! — хватит, дабы счесть их, перстов на одной длани, еще и останется…

Со стороны того моря, что именовалось у ромеев Меотийским озером, город представляет почти вертикальный остров. Со стороны же пролива Тмутаракань — очень удобная гавань, защищенная с обеих сторон мысами, и крупный морской порт.

Лето там жаркое. Даже вызревает красный и черный виноград, из коего делают отменное вино, знакомое Молчану по Царьграду, и получают вкуснейший изюм. Растут и абрикосы, неведомые в Земле вятичей, сладчайшие груши и арбузы — насыщайся, сколь влезет!

А зима — мягкая и без морозов.

Аще наскучат спелые и сочные фрукты, равно и изюм — в выпечке и сам по себе, а с ними и вина, самое время поохотиться! И любы будут для столь знаменитого охотника кабаны, русаки, лисы, да и утки. Обильно водится в Тмутаракани и выдра — водное животное с таковым мехом, что лишь бобровому и уступит! Из рыбы же обильны уловами судак, щука и карась. Радостны Молчану соловьиные трели, а есть там и соловьи особой породы! И подлинно удивителен зверь названием болотная рысь, вполовину мельче нашей лесной, ныряющий, будто выдра, и плавающий, аки карась. А нет во всей Земле вятичей такового хищника. Вот оно, вожделение для истинного мастера ловитвы!

Все же со временем приедаются и вина — даже возбуждающее все естество сладкие, и чревоугодие, и охота с рыбной ловлей, даже и соловьиное пение. А не след печалиться! Ибо прелестницы не приедаются, доколе не остывают с возрастом все порывы любострастных желаний. Однако не след печалиться о сем Молчану в его ближайшие тридесять лет, а то и сорок!

Тем паче, Тмутаракань — не однообразный женской природой Царьград, где одни ромейки да ромейки! Ясно, что неизбежным будет в нем скорое пресыщение, подобное каждодневному употреблению одного и того же самого яства, даже самого изысканного. Тут затоскуешь и по присоленной горбушке!

В Тмутаракани же в наличии девы многих народов, разные обликом и нравом. Любые зенки станут косыми в разные стороны, ежели выбирать! Хазарянки, гречанки, иудейки, армянки! И лишь одно объединяет их: неимоверная краса и готовность усладить тех, кто достоин их совершенства.

— Самому бы мне туды! — как бы непроизвольно и почти правдоподобно вырвалось у Путяты.

Однако Молчана, привычного уже к неискренности прыткого завлекателя, не впечатлило сие откровение. Хотя и не усомнился он, что его неугомонный старший родич даже ноне не оплошал бы и с девами, черными кожей, о пылкости коих, особливой, поведал ему в Царьграде многоопытный и сведущий Фома-прохвост.

«Красиво бает, да он всегда таков! — подумалось ему по осушении третьего ковша. — А не отказался бы я от арбузов, винограда, абрикосов, груш и изюма, полюбившихся мне на том задании, а уж от виноградного вина — и подавно! И сколь любо было бы послушать южных соловьев с их коленцами!

Никогда не охотился на выдру и болотную рысь, и ни с кем не водился в Царьграде, опричь гречанок от Фомы. Украшает ли меня таковое? Отнюдь!

Аще жизнь — токмо одна, справедливыми будут в ней многие приключения и запретные удовольствия!

На небесах же, поди, ничего не предложат, окромя каши без соли. Ни мясного не жди там, ни хмельного, ни прелестниц…

Однако не пристало надолго оставлять Доброгневу и чад без мужа, отца и кормильца.

Пожалуй, пренебрегу Тмутараканью, завлекательной соблазнами. Не преступлю чистоты супружеской! Воздержусь, укрепляясь духом!»

Все ж не утерпел справиться, а зачем, собственно, Секретная служба в лице старшего родича нацелилась отправить его в южную даль.

— Да затем, что озабочены мы «жидким пламенем», ромейским, именуемым и «греческим огнем», сжигающим даже боевые корабли с личным составом, аки некогда был сожжен им весь флот киевского князя Игоря вместе с экипажами и морской пехотой из варягов, — вразумил непонятливого Путята.

— Погодь, не сам ли ты рассказывал, десять уж лет тому, что передал вам его секрет злополучный Фрастен-чудодей? — встрепенулся младший родич.

А слыхивал он в Царьграде от Никетоса, что огнь тот, полыхающий даже на морской воде, возможно погасить лишь двумя способами: песком либо мочой — не токмо человеческой, а и верблюжьей с ослиной. Однако не смог, по долгому размышлению, сообразить, посредством чего противоборствующая сторона способна организовать заготовку бесценных тех компонентов массовым образом, затем и хранить подолгу.

— Секрет-то мы знаем. Однако даже тебе не решусь открыть, поелику все, кто осведомлен о нем, а таковых совсем немного, состоят под особливым приглядом из опасения, что тайно передадут Киеву…

— Ужель и тя подозревают? — неподдельно удивился Молчан.

— Вовсю! И даже начальствующего надо мною, а выше его и нет во всей нашей службе. А производится сие скрытным сыском — не путай его со внутренним: тот — не наш, по указке Высшего совета старейшин, уверенного: «Кто боле знает, боле и выдаст! Чем выше стоит, тем ране изменит!»

— Получается: у вас всем не доверяют, даже и самым главным?

— Истинно угадал ты: всем! Иначе ослабнет бдительность! Ведь без нее незачем содержать скрытный сыск, а люб он старейшинам.

— Еще скажи, что и я состою под подозрением…

— Не состоишь, ибо не в штате. Со скрытных сыскарей не спрашивают за нештатников, а стало быть, не напрягались они с тобой…

К тому же, вернувшись из Царьграда весь в убыли и отощав, подтвердил ты преданность Земле вятичей.

И окончательно удостоверил ее тем, что тратился на срамных ромейских дев за свои, а не украл на загул из казенных сумм, украденных вскорости уже у тя. Гордись! В доверии ты!

Отнюдь не возгордившись столь неординарным доводом для сыскного доверия к нему и не посягая на тайны, чреватые для их носителей, Молчан все же повторно выразил недоумение относительно «греческого огня»: ежели известен его секрет, отчего ж не применяется он супротив Киева?

Давно пора! Вряд ли накопили киевляне необходимые запасы песка, а особливо мочи, кою надобно изыскивать, аки стратегическое средство пожаротушения, по всем градам и весям того агрессивного княжества, еще и содержать скрытно. И с каковой стати сим огнем, раз секрет его уже известен Высшему совету старейшин, занимается Секретная служба?

Путяту аж покоробило от сей любознательности! А вынужден был открыть: обозначив три основных компонента, составляющих строжайшую тайну, Фрастен не смог уверенно назвать четвертый, добавляемый в качестве присадки. Ибо сам никогда не участвовал в приготовлении той горючей жидкости, а единою услышал о совершенно секретной технологии ее изготовления от захмелевшего ромейского алхимика высокой осведомленности, еже обсуждал с тем возможные добавления в рецепт вечной младости.

Оные заключались в щепотке толченой скорлупы от яйца, снесенного старым петухом на кучу навоза и насиживаемого жабой, а отважное дело — точно в срок намертво пресечь ту, дабы не успел вылупиться василиск, и полутора каплях вытяжки из семени Минотавра, родившегося от царицы Крита Пасифаи и беспородного быка, сделанной тамошними чародеями сразу же по убиении того чудовища героем Тесеем в небезызвестном Лабиринте.

— Запомнил тогда Фрастен, давно уж опочивший, что речь шла о смоле, однако не смог поручиться, каковой, ибо и сам перебрал в тот вечер, понеже, весь погруженный в науки, пил вино лишь третий раз в жизни. Зато искомая температура врезалась ему в память, ажно влитая! — открылся Путята настырному Молчану. — И вот уже тридесять лет пробуем то одну присадку, то иную, доводя получаемые смеси до контролируемого нагрева.

Тонкое дело — сии изыскания! И не единожды случались взрывы таковой силы, что не могли изыскать для погребальных костров хоть косточку от очередного героя, павшего при исполнении служебного долга с огнивом в руце…

А нет боле в Земле вятичей столь оснащенных мастерских, ведь оборудование для них выкрадывали мы не токмо у ромеев, а везде, где удавалось, отчего и доверили старейшины сии опыты именно нашей службе, где самые лучшие мастера по изысканию новых ядов для внешних ворогов. Ноне же, вроде бы, угадали-таки ту смолу, и оказалось, что выделяется она деревами, обильно растущими у нас; жаль, не имею права открыть тебе, каковыми.

Однако за долгие годы неисчислимых опытов почти исчерпались у нас запасы важнейшей части «жидкого пламени». Что представляет она, уведомлю тебя не ране, чем согласишься тайно отправиться за ней в Тмутаракань.

В помощь получишь былого соратника твоего по ловитве тура — в мечтах о рогах его и шкуре, хотя вернее обозначить ее охотой на Булгака — безрогого, зато ошкуренного нами. А имя его узнаешь, еже примешь верное решение. Дале — уже не твоя забота: уемистые амфоры с той добычей, запечатанные глиняными же пробками, а хватило бы для завершения опытов и пять таковых, переправят к нам иные…

— Не Шуй ли там? — озарился Молчан в уме. — С радостью обнял бы его!

— Возвращаясь, сможешь сам выбирать путь следования, — продолжил старший родич, уже завершая. — Аще сильно торопишься, то прежний подходит боле. Однако, ежели будет у тя время и желание, дозволим тебе транзит чрез роскошный красотами Киев. Там ноне пребывает еще один твой соратник, хаживавший за Булгаком… Мимоходом выполнишь еще одно задание — пустяшное. Тебя, искушенного не по годам и ловкого, оно не обременит!

Что до скорых и недолгих знакомств с киевлянками, се — чисто на твое усмотрение. Все же не утаю: сочны они, сладостны и неимоверно пригожи! Да и речь их одинакова с твоей, что немаловажно! Ибо ладно подвешен у тебя язык, а самый надежный проводник к лону девы — ее уши…

Отзывчивы, не алчны и не ограбят, якоже в Царьграде: потратишься лишь на скромные подарки им. На оставшееся же закупишь гостинцы для дома — в Киеве широк выбор!

При твоей-то прыти все младые киевлянки падут к ногам твоим! — еще и благодарны будут… Не все ж тебе отсиживаться под юбкой у Доброгневы!

Соглашайся, немедля, и не пожалеешь о том! Тмутаракань, Киев, виноградное — красное и белое, спелые абрикосы и арбузы, диковинные трели соловьев, полные кубки, еже встретишь соратников и многое вспомнишь с ними, осушая, прекрасные девы из разных племен, отзывчивые, и даже болотная рысь, о коей все прочие охотники из вятичей и не мечтают, ведь не доведется им таковой трофей!

Так спеши же туда, вздымая крыла своей доблести! Не медли!

Герою, аки ты, рожденному для славы, пристало искать новые подвиги! О ком еще слагать былины, перебирая звончатые струны гуслей?! И будут ревновать к Доброгневе иные жены, что не им выпало счастье ходить под тобой!

Молчан честно упирался в душе аж до пятого ковша…

Однако авантюрная тяга к странствиям и приключениям, заложенная в нем явно с рождения и активированная путешествием в страну ромеев, превысила резоны супротив, да и Путята был вдохновенен в завлечениях своих, пуще даже прежнего. И закусив моченым яблочком, а вслед утерев уста, огласил он, ощущая в себе прилив ухарства и позыв к новым соблазнам:

— Быть по сему! Еду в Тмутаракань и Киев! Однако лишь из приязни к тебе и ради Земли вятичей, любимой…

Наутро Путята убыл.

И возрыдала Доброгнева, вернувшись домой с малыми, едва Молчан открылся ей! А лишь выбежала, в сердцах, в сени, печалясь, что не затоплена печь и нет под рукой кипятка, о коем мечталось ей для силового вотума недоверия мужу, подобного тому, что в мысленном зле уготовляла Путяте, вдруг обозначился внутренний глас, сам заядлый авантюрист, некогда состоявший ангелом-хранителем у сэра Мордреда, знаменитого неким противоборством, запечатленным в преданиях туманного Альбиона и художественной литературе средневековья.

И вслух воздал Молчану:

— Мудро рассудил! Честолюбиво! Хвалю! Иначе закиснешь тут, да и сам уже дохну от скуки.

А не для того я вожусь с тобой, дабы до скончания своих дней промышлял ты токмо пушнину!

Герои — лишь те, кто промышляют подвиги! А где они у тебя? Нетути! Потому и был побит, ограблен и унижен в Царьграде, что не заслужил иного.

Ноне же, презрев постылый уют, встаешь на путь подлинного величия. И верит в тебя астрал!

IV

Генеалогически сей Мордред являлся либо племянником легендарного Артура — правителя кельтского королевства Логрес от сестры его Моргаузы и короля Лота Оркнейского, либо тайным сыном Артура от противозаконной связи с Моргаузой, и никто не ведает точного ответа, помимо небес, где фиксируется даже каждый земной чих. Однако не вызывает сомнений, что состоял он рыцарем Круглого стола на множество персон, сработанного из темного дуба и подаренного Артуру на его свадьбу с Гвиневрой отцом невесты.

Полтыщи лет прошло с той поры, еже нынешний опекун Молчана ладно справлялся с многотрудными должностными обязанностями, усугубляемыми тем, что Мордред вовсе не был ангелом и имел многих врагов. И ценили его кураторы. Уже имел он и благодарность с занесением в личное дело!

А все же крупно зарвался, увлекаемый личными честолюбием и заведомо превысив свои полномочия, пред тем как Мордред сошелся не на жизнь, а на смерть с Артуром. Ибо присоветовал своему подопечному в канун поединка, искренне радея за него, омочить лезвие своего меча ядом из чародейской склянки.

Причем, ничуть не угрызался совестью за оное злодеяние, доподлинно ведая, что Артур — тот еще жучара и весь секрет его неуязвимости в поединках с доблестными рыцарями заключался в заколдованных ножнах меча Эскалибура. А нет ущерба для доблести и чести, ежели передернуть колоду, играя супротив шулера!

Тем паче доподлинно прознал, что ангел-хранитель Артура, начинавший служебную карьеру еще при дворе Тутанхамона — в аналогичной должности при предводителе фараоновой охоты, и не любимый решительно всеми коллегами за бесконечное зазнайство, заведомое преувеличение своих заслуг и непреходящую спесь, самовольно дернул в астрал — расслабиться и оттянуться.

Вот и присоветовал Мордреду нынешний попечитель Молчана, числивший того астрального гулену своим личным врагом еще с древнеегипетских времен: дать указания оруженосцу, дабы тот, в разгар боя, изловчился срезать с пояса Артура означенный оберег. Оруженосец — исполнил… А единовременно откинулся и сам Мордред, сраженный копьем своего то ли дяди, то ли скрытного отца — в точности, аки было определено ему на небесах.

Однако, получив рану от удара отравленным мечом, скопытился и Артур, что привело к недопустимому искажению предначертаний в Книге Судеб! — бессильным оказался и оперуполномоченный астрала Мерлин.

За оным прискорбием последовали крах всего королевства и смерть королевы Гвиневры, боле полутора десятков лет исправно наставлявшей королю Артуру рога в адюльтере с Ланселотом Озерным — славнейшим рыцарем Круглого стола, непобедимым, для коего блуд с женой своего покровителя являлся стимулятором для последующих легендарных геройств!

Хотя иные источники утверждают, что королева тешилась и с тем же Мордредом, понеже случались у Ланселота длительные отлучки за новыми подвигами. Артур же с годами все чаще выбирал для сна иную опочивальню — с ложем для себя одного, а претило Гвиневре длительное воздержание.

Вслед усоп от неизбывной печали и сэр Ланселот.

Ибо, интенсивно любя жену своего венценосного покровителя, еже манкировал тот священными супружескими обязанностями, предпочитая им бряцание копьями, мечами и доспехами, сердцем и душой он всецело был предан Артуру, и никогда сего не таил. А тут сразу две невосполнимые утраты…

Вот к чему приводят опрометчивые инициативы снизу, не санкционированные свыше!

Аще баять правду, никого из начальствующих в астрале не опечалила всерьез судьба коронованной четы. К примеру, у Артура явно поехала крыша! Ибо все последние годы занимался он вместо управления своим королевством лишь организацией бесконечных рыцарских турниров — с прямым убыванием участников, нередко и роковым, и непрерывным изысканием поводов для новых войн, прозываемых на латыни, уже знакомой тогда самым просвещенным из кельтов, «casus belli», отчего все разумные рыцари, не желавшие рисковать своими животами в утеху праздному королю, приняли сторону Мордреда.

Что до Гвиневры, то по вельми извинительной возрастной причине и преждевременного угасания неких циклов уж завершалось ее пребывание в статусе Прекрасной Дамы, а на иное она и не годилась.

Принципиально по-иному обстояло с Ланселотом, бывшим на самом хорошем счету у тех начальствующих и давно уж определенным ими в преемники Артура во главе королевства Логрес.

Сие искажение предначертаний было признано недопустимым наособицу и требовало дисциплинарных кар особливой суровости!

Крепко провинившегося виновника сей череды трагических событий, вследствие коей не осталось даже Круглого стола, пошедшего, сказывают, на дрова в особливо хладную зиму, отстранили от занимаемой должности приказом разгневанного руководства и перевели, в качестве действенной опалы, в режим консервации на последующие пять веков. Одновременно рухнул он в астральной Табели о рангах до мелкого чина внутреннего гласа. И лишь не столь давно приступил, высвобожденный, к должности невидимого консультанта — без права принимать земное обличье, малозаметного доселе, зато перспективного Молчана из славянской глухомани. Се являлось для него условным шансом на реабилитацию и теоретически возможное назначение с повышением — чрез пару столетий, аще случится вакансия…

Хотя ангел-хранитель короля Артура, замаравший себя и бросивший пятно особливой черноты на репутацию всей корпорацию невидимых советников астрального происхождения, внедряемых в черепные коробки их подопечных, якоже чипы, был наказан за свою преступную самоволку куда строже! Ведь привела она к тому, что его подопечный оказался брошенным в час испытаний, уязвимым для оснащенного ядом табельного оружия Мордреда-супостата, и не получил допрежь поединка надлежащих накачки, подпитки и подзарядки направленной эманацией из ближнего космоса.

В личное наказание и для острастки иным, он был навечно отлучен от прежней должности и исключен из Табели о рангах!

А вслед приговорен к бессрочному исполнению ничтожных и зело унизительных для него обязанностей помощника младшего регистратора в подкомитете по пресечению реформ и аналогично ложных новаций с личной ответственностью за уведомление вышестоящих о наиболее прытких и назойливых — с последующим направлением оных на комплексную психологическую коррекцию, начинавшуюся силовым вразумлением…

V

Подготовка к убытию началась еще в начале зимы, еже по первопутку в городище прибыл на двух санях в сопровождении трех конных стражников некий Осьмомысл, видом на пятьдесять с гаком, без видимых изъянов на челе и с тремя перстами на деснице — с вычетом указующего и срединного.

«А Шую повезло на службе куда боле: лишился лишь малого перста на шуйце», — подумалось Молчану на первой конспиративной встрече с оным бывалым оперативником Секретной службы при Высшем совете старейшин Земли вятичей.

Прислан он был Путятой, у коего находился в подчинении, дабы принял Молчана на скрытное попечение. Ибо, в отличие от командировки в Царьград, куда Молчана отправляли курьером для передачи устного сообщения из шестьнадесяти слов, а ничего иного от него и не требовалось, выполнение задания в Тмутаракани требовало основательных умений и особливых навыков.

Приезжий разместился в стоявшем на отшибе доме бобылки Дружины, пособлявшей Секретной службе еще в канун отъезда на охоту за Булгаком, да и позде. Десять лет спустя та, бедовая и шустрая — не смотри, что кривая и скособоченная, все еще оставалась неутомимой труженицей, наделенной от природы мощной энергетикой, а ее рукоделье по-прежнему покупали многие из городищенских. Хотя передвигалась уже с трудом.

На время проживания Осьмомысла, а пробыл сей до весны, Дружину переселили к любезной ее товарке и ровеснице Цветане, бездетной и вдовой.

Обе остались вельми довольными, получив за свое содействие — приварком к совместному столу — осьмину берковца овса, двадесять рыбин, соленых и копченых, да балакирь доброго меда, а раздельно — по отрезу на шитье, в четыре локтя каждый, и новехонькому горшку для варки каш, еще и по резане, оцениваемой в половину серебряного дирхема.

Яснее ясного, что приезд неизвестного мужа о двух груженых санях, да еще в сопровождении охраны, всколыхнул городищенскую общественность, традиционно снижавшую зимой свою социальную активность по зиме!

Ведь даже непременный сбор у старого пепелища бабушек, прабабушек и прапрабабушек, ежедневно перемывавших весной, летом и осенью косточки всем встречным-поперечным, равно и своим соседям, а пуще того греховным соседушкам из молодых — вслед за сиестой по завершении дневной трапезы и до ранних сумерек, становился тогда невозможным из-за снега, заваливавшего места для размещения заслуженных седалищ их.

Да и не в радость пробираться с клюкой чрез сугробы!

Все ж самые настырные из них в неустанной своей любознательности, неподвластной и ветхому возрасту, заковыляли в дом Цветаны — выведывать у Дружины.

Та — по злокозненному сговору с Цветаной, аналогично лживой, уведомляла, что постоялец ее, из-за коего временно съехала к подруге, состоит на доверительной службе у Высшего совета старейшин и послан им для скрытного обследования ближнего и дальнего лесов, дабы определить, каковой из них боле подходит для учреждения заказника, где впредь будет разрешена охота лишь для членов того совета и их родичей, включая ближнее потомство.

А едва ее прыткие ровесницы, давно перешагнувшие пределы пригодности к рождению чад, однако еще не утратившие бойцовских качеств, вознегодовали от сей неправедной привилегии для номенклатуры и мажоров, вознамерившись качать права, лукавая Дружина — уже по личной инициативе, намекала им, что приезжий может и забраковать те леса в докладе наверх, аще поселяне не поскупятся на материальные выражения симпатии к нему.

Выражения же сии надлежит подносить в дом Цветаны — с вручением токмо в руце Дружины, аки приближенного лица, для последующей передачи самому эмиссару старейшин. Оное известие мигом облетело все городище…

Бизнес ушлой Дружины при активном содействии Цветаны уж начинал набирать обороты, когда на корню пресек его Осьмомысл по наводке Молчана. А ему, не придав значения, сболтнула Доброгнева, услышав о сборах в пользу приезжего аудитора ближнего и дальнего лесов от товарки, чья свекровь, радевшая за свободный доступ к местной флоре и фауне, уже снесла по тому адресу подношение брюковкой, полбяной мукичкой, конопляным маслицем, лесными орешками, а и творожком. Кинувшись к очагу коррупции, осознавая, что без принятия срочных мер может запросто организоваться группа кляузников, кои не поленятся дойти с жалобой на поборы до высоких должностных лиц, и тогда вылетит он, безвинный, со службы, не спасут и заслуги в сходничестве, Осьмомысл обнаружил в неотапливаемой клети у Цветаны наличие продуктов и круп, способное прокормить двух пожилых аферисток, прытких, аж до скончания очередной зимы.

Понятно, что не мог он распорядиться о срочном возвращении инициативных даров. Ибо не было тут состава преступления: намек — не приказ, а материальные выражения личных симпатий были сугубо добровольными.

Вдобавок, в случае подобного благородства, он наверняка терял лицо в общественном мнении, ведь не бывает во власти таковых, кто добровольно возвращает мзду! Нечего было и сомневаться в последующем озарении кого-то из поселян: «А служивый-то ненастоящий!» — с неизбежной цепной реакцией массовой переоценки посланца Совета старейшин как фальшивого.

И сия загогулина, понимаешь, поставила бы крест на прохождении Молчаном «Курса молодого сходника» без отрыва от места жительства — в связи со спешным убытием прочь его наставника, оказавшегося на поверку самозванцем. А Дружина, допрежь надежная пособница Секретной службы с немалым стажем, навсегда выбывала из высокого доверия, яко не оправдавшая его…

VI

Едва свернули они с улицы в некий проулок и ускорился мухортый проводник, Молчан подумал, что ему и по сей день неведомо, где в городище оном таится избушка-конспирушка, в существовании коей он никогда не сомневался, ибо сия весь была самой крупной во всей округе, состоя и единственным в ней торгом. И по уму, не сыскать иного подходящего места для скрытного сбора информации у тайных осведомителей!

Памятуя давний рассказ старшего родича о жестком противоборстве внешнего сыска и скрытного, был уверен и в ином: у сих структур Секретной службы Земли вятичей, ревнующих за внимание и расположение к ним Высшего совета старейшин, разные логова в их филиалах на местах. А ведь наверняка есть подобное и у внутреннего сыска!

«Меж тем, куда достойнее субсидировать по линии Совета старейшин строительство жилого сектора для малоимущих», — на ходу рассудил он, впадая в недопустимую социальную ересь.

И взыграла в нем любознательность! Ведь даже покойный Путята — матерый хитрован, не открыл ему той тайны, обычно встречаясь с Молчаном, наезжая к нему, а последний и предпоследний разы — конспиративно принимая в собственной усадьбе, что в граде Корьдно, до коего полтора дня конного хода с ночевкой в пути.

— Не удивлюсь, ежели у сего мухортого спросят секретное слово по прибытии. Невозможны скрытники без тайн, даже и бестолковых! — прикинул наш славный вятич. Меж тем, убыстряясь все боле и боле, завершили они следование по тому проулку, свернув в иной.

— Ишь, петляет, своевольник, мне наперекор! Токмо и выручает, что ноне не жарко, иначе уж запарился бы, — не замедлил зафиксировать Молчан. — Наказывал ведь ему: следовать неспешно и напрямки, он же ведет нас с хитростями и резво. Провижу, что и на месте не обойдется без коварства. Надобно предупредить Забоя!

Однако, едва он дернул того за рукав, дабы пригнулся он, ведь иначе не дотянуться до богатырского уха, а Забой навряд ли уступал ввысь даже неимоверно рослому Берендею из команды, некогда обуздавшей злокозненного Булгака, их резвый поводырь тут же и обернулся, явно отслеживая.

И огорчило Молчана оное свидетельство безусловного недоверия к тем, кто идет следом, присущего всем без исключения сходникам. «Плюгавец, а дело знает! Еще и подслушает! — подумал он с укоризной нижнему чину невидимого фронта. — Придется повременить с оповещением Забоя».

А завернув в третий уже проулок, почти сразу и встали они, уткнувшись в тупик. Прямо по курсу следования предстал вельми протяженный частокол из заостренных поверху тесаных бревен вышиной в два мужских роста. Нечасто встречались подобные конструкции в весях вятичей — токмо у самых зажиточных либо приближенных к Высшему совету старейшин. Молчан наблюдал таковую же пред жилищем Путяты и не сомневался, что с тыльной стороны скреплена она горизонтальными опорными перекладинами.

Подойдя к плотно подогнанным на входе створкам, вожатый приступил колотить по ним десницей, явно преодолевая желание шарахнуть и ногами.

Отозвались не сразу. И Молчан вполголоса успел довести до Забоя двуединую установку. Во-первых, непреложно бдя, никого не подпускать себе за спину, поелику мигом вырубят, врезав по затылку аль почкам. А услышав команду «Бей!», сразу же сбивать оземь, оставляя при том живыми, однако не заморачиваясь числом заваленных: елико ни рухнут, так тому и быть!

Тут и услышали они приближение грузной поступи.

— На березе рыжики! — басовито раздалось с иной стороны ограды.

А на дубе грузди! — последовал незамедлительный ответ.

— Лучше горох спозаранку, чем рябчик за полночь! — провозгласил невидимый бас.

— А еще милей — с молодкой на сеновале! — отстоял посланец от Будимира примат возвышенного над бездуховностью желудочно-кишечного тракта.

Хотя далеко не факт, что мнение анонимного автора сего замысловатого конспиративного отзыва либо цельного авторского коллектива — тоже потаенного, являлось истиной в последней инстанции. Не зря ж и Молчан усомнился!

Ибо многие индивидуумы мужского пола, ущербные по части чувственной романтики, наверняка склонились бы к житейскому выводу польского Станислава Ежи Леца, обозначенному тысячелетие спустя: «В борьбе между сердцем и головой всегда побеждает желудок».

Да и то баять, о схожем глаголет и присказка отечественного происхождения: «Живая душа калачика просит». Заметьте, что вожделеет она свежей выпечки, а отнюдь не пылких объятий…

На том и завершился обмен секретными словами. И заскрипел засов.

Отворявшим оказался крепыш, с виду не моложе Молчана, облаченный в зипун недавнего на пригляд пошива, застегнутый на крючки и надетый поверх красной рубахи. Справными смотрелись и его сапоги. Колпак из доброго сукна был оснащен меховой опушкой.

А на поясе, обязательном для каждого вятича взрослых годов, выглядывала из прикрепленных к тому ножен, обтянутых кожей, массивная деревянная рукоять с удлиненным черенком, столь отполированная от охватов ея, что становилось очевидным: оный боевой нож прошел добротную проверку делом.

«Сей страж на вратах — по всему, бывалый скрытник! Не возьмешь его врасплох!» — тут же прикинул Молчан, просчитывая наперед.

— А чегой вдвоем приперлись? Не было такового уговора! Пропущу лишь одного! — высказал басовитый страж, преграждая своим туловом проход и пробуравив гостей недобрым взором, точно насквозь.

— Коли так, доведи своему начальствующему, что не дождется мя! Не пойду к нему одиночным! Сей миг поверну обратно, а впредь — не допросится, — парировал Молчан оное недоброжелательство, прекрасно осознавая, что козыри ноне в его длани.

Недоброжелатель, непривычный к подобному отпору, аки и любой представитель Секретной службы, где все были с гонором, избыточно мня о себе, перекривился, однако удержался впасть в хай. И чуток обдумав, постановил:

— Отойду справиться, что решить с тобой, хотя будь на то моя воля…

Насчет формы проявления той воли не прояснил он, однако не вызывало сомнений, что подразумевалось силовое. А отходя добавил, обращаясь к сконфуженному поводырю, явно ярясь, что не пресек тот самовольства Молчана:

— Ты же, Искр, надзирай за ними, дабы не пронырнули во двор, пока не обернусь! И не плошай наново!

«А ведь лишнее брякнул в запальчивости! Выдал при Забое имя скрытного служивого. Опасаюсь: не спохватился бы он, ведь нужен им лишь я, допущенный к секретам, да и поднаторевший в сходничестве. А Забой получается ненужным свидетелем… Не решили б избавиться от него по-злодейски! Вынужден буду настрого напомнить Будимиру, коего и Евпатием помню, что вятичи своих не бросают!» — быстренько проанализировал и вывел Молчан.

И обратился к «засвеченному» по неосторожности:

— Не по правде строг ваш ревнитель засова и створок! Неправедно накатил он, ибо не плошал ты, быв при исполнении! Замолвил бы за тебя словцо, да не ведаю имени сего ворчуна…

А не поддался Искр на фальшивое сочувствие и примитивную разводку, сохранив непочатой служебную тайну! Отмолчался. Не открыл прозвания!

«Не Искр ты, а обгорелая головешка! Ошиблись твои старшие, еже нарекали тебя! Мог бы и проговориться мне — в отместку вратнику, злющему. А лишь утерся. Явно трусоват! И отзыв его тот — слова одни: оный и на сеновале заробеет! Куда ему с молодкой?!» — не оглашая вслух, в сердцах рассудил Молчан, раздосадованный неподатливостью плюгавого скрытника…

Неспешно возвратившись, суровый страж гаркнул — с заметным сожалением на роже:

— Дозволено вам! Однако нога в ногу за мной. Иначе — себя вините!

Едва преодолели они створчатые врата, Молчан невольно присвистнул! Открылся двор изрядной величины, шагов на шестьдесять вглубь, с двумя расходящимися тропами.

Натоптанная широкая, в свежих отпечатках подков, вела к коновязи на два парковочных места для верховых гостей в виде врытых столбов, а дале и к постройке у дальней ограды — по прикидке Молчана, конюшне, примерно на три денника. Вторая, едва заметная, брала вкривь и следовала полукругом, в подобие серпа, завершаясь у высокого крыльца двускатной бревенчатой избы.

И не было сомнений, что срублена та из сосны инде ели, ведь вятичи повсеместно предпочитали хвойные дерева, понеже они лучше защищали дом от влаги, надежнее хранили тепло в нем и не были столь подвержены гниению, аки лиственные породы. Безусловная зажиточность хозяев сего капитального строения удостоверялась не токмо примыкающим к нему аналогично основательным крытым двором и впечатляющими габаритами, а и прочими выразительными приметами, включая оконца, намного просторнее обычных.

«Не скупится Секретная служба на осведомительские нужды! Поди, и приплачивает главным своим доносителям, не жмотничая. Меня же, явного героя, не вынюхивающего исподтишка, ажно сии, обделяла даже на особо опасных выездах на чужбину и по возвращении из них. Боле уж не надует! Не обломится ей скаредность на мне!», — невольно подумалось Молчану.

А не ведал он о том, что еще за пять веков до его появления на свет многомудрый китайский Сун-цзы поучал в книге «Искусство войны», кою перечитывают и стратеги двадцать первого века: нельзя жалеть денег на шпионаж и подкуп, ибо «Войны — это путь обмана», и любая оплата шпионов обойдется дешевле, чем собственная армия. Увы! — высшие начальствующие Секретной службы Земли вятичей не владели древнекитайским, а ежели б и владели, проштудировав упомянутый труд, все одно зажилили выплаты нештатным сходникам по меркантильной привычке своей, неизменной и низменной…

К местной резиденции, тайной, пошли они след в след за вратником, и Искр шел первым, осторожно ступая по кривой тропке.

«Явно вырыта на ней сокрытая «волчья яма» для незваных гостей!», — мигом сообразил бывалый охотник и непроизвольно поежился, представив последствия несанкционированного проникновения на секретный объект — рухнув при утрате бдительности на острия кольев…

Преодолев половину конспиративной тропки, Молчан приметил одесную избы длиннющие козлы недавнего изготовления, частично накрытые чем-то вроде столешницы, и три высоких пня округ них, тоже не ветхие на срезе. «Похоже, тут трапезничает обслуга», — рассудил он.

Ограда с задней стороны, за коей, по всей вероятности, начиналось чистое поле, была ничуть не ниже, чем спереди. Да и острые верхушки ее кольев были обмазаны смолой, точно и там.

«Не оснащена ли сия смола отравой, воздействующим на кожу, дабы тот, кто ненароком коснулся, самовольно перелезая, стал недолгим, не узрев рассвета? С оных хозяев станется! Да и Путята единою проговорился мне о подобных ядах», — заподозрил наш славный вятич, скорый на разгадки, учуяв вслед смачный аромат жареного мяса, явно изготовляемого с тыла избы…

Он анализировал бы и боле, определяя, где могут затаиться иные смертельные ловушки для ворогов, да отворилась входная дверь и вывалил из нее некий верзила, вынудив разом просевшую верхнюю ступень издать скрип.

Могутной своей статью, оный, в длинной рубахе с подвернутыми рукавами, перехваченной опояской, был почти вровень с Забоем. И имел аналогичный вид не самого разумного аборигена Земли вятичей.

Взор являл неприветливый, зырил исподлобья. А выглядел вдвойне неприлично: без головного убора, что не подобало вне дома уважающему обычаи вятичу, зато с преизбытком растительности, проросшей даже на внешней стороне его дланей столь густо, отчетливо напоминая меха звериной шкуры, что впору было конопатить ей бревна на срубе.

«Тот еще качок!» — непременно оценил бы Молчан, доживи он до изобретения и широкого употребления данного слова. А не дожив, увы, мысленно ограничился он чисто древнерусской характеристикой: «Экая орясина!». Впрочем, чуть погодя, прибавил к первоначальному впечатлению: «Не пригоден сей к сходничеству, ибо весь — запечатленная дурь. Не иначе, держат его для запугивания при допросах, да заготовки дров под костры для померших героев, тайных: таковой пол-леса вырубит, а не пропотеет!».

В пользу гипотезы о предельно малом статусе в Секретной службе богатыря, обильно проросшего изнутри, еще указывали неряшливость его рубахи, стираной, скорее всего, по зиме, плетеная опояска-шнурок, а не приличествующий кожаный пояс, и преогромные лапти с онучами вместо сапог, никак не походившие на ловкую маскировку для укрытия в толпе от чуждого пригляда.

Однако предположительный челядинец выступил, будто лицо, приближенное к хозяевам с полномочиями отдавать приказы:

— Ты, — указал он зримо заскорузлым перстом на Молчана, — заходи! А иной — пущай дожидается!

— Ежели Будимир в избе лишь один, и то получается, что у них — пятеро, включая жарящего мясо, — мгновенно прикинул дозволенный ко вхождению. — А ведь заверял меня неискренний Искр, что дожидаться будут лишь двое, а сам он — третий.

Воистину: кривдой зачаты скрытники из Секретной службы, ею же и рождены, пребывая в оной, пока не преставятся! Сплошная фальшь сии! Плюю на них и отрицаю!

Впрочем, из предусмотрительности не опустился он до публичного плевка под ноги орясине с преизбыточным волосяным покровом. Зато демонстративно и в полный глас довел до Забоя:

— Подожди чуток: скоро выйду. Да не вздумай садиться на пни! — те для любезных хозяев, ловких, а прислонись к стене бревенчатой, обозревая и бдя.

Не забудь, что наказал тебе допрежь. И поправь кистень с ножом, дабы под рукой были, аще нагрянут дикие звери! Место-то глухое: самая окраина…

Любезные хозяева мигом оценили колкое ехидство вкупе с неприкрытым предупреждением для резвых не по уму — у вратника даже вытянулась рожа.

Ибо Забой, о подлом и внезапном нападении на коего сзади не приходилось отныне и мечтать, был грозен и с голыми кулаками. А уж с кистенем…

— Веди ж, да не смей спотыкаться в сенях! Не то осерчаю! — распорядился Молчан, потешаясь в душе над оторопью невоспитанного верзилы, привычного к подобному обращению свысока токмо от своих начальствующих.

«Точно непрост сей! Эвон, сколь охамел! Явно стоит за ним сила, да и сам не слаб», — солидарно подумали ревнитель засова и неискренний Искр.

Внезапная психическая атака порой деморализует и самых прытких, аки внеплановый твердый шанкр на причинном месте! И ведая о том, Молчан всегда прибегал к ней, когда иного не оставалось…

Войдя-таки, он, приложив превеликие усилия, отодвинул плечом мохнатого прислужника и незамедлительно вперил взор напрямую.

Сразу же впечатлили его общий простор, особливо в длину, и богатенькие оконца, затянутые дорогущей слюдой, доступной по цене лишь немногим; каждое — с рамой из четырех металлических прутов.

Под одним из них, у дальней стены, шагах в пятьнадесяти, восседал на короткой и широкой лавке Будимир, бывавший и Евпатием, чьи досконально знакомые черты Молчан в Тмутаракани не единожды вожделел исказить во всю кулачную силу, отчасти смазывались полумраком. Ведь даже самая лучшая слюда не совершенна абсолютной прозрачностью.

— А! Вот и пожаловал! Подходи, уж заждался я… Эй, Латыня, неси к столу! — провозгласил бровастый рыжебородый хозяин, не вставая при встрече драгого гостя.

И опечалила того сия невежливость!

«Понапрасну не умалил я сего в Тмутаракани хотя бы на чету зубов, укрепив длань свинчаткой. Эх, доброта моя, зряшная!» — сокрушенно подумал он, досадуя за ту потачку — моральную отрыжку тогдашнего его гуманизма…

VII

Выход из форс-мажора подсказал Осьмомыслу Молчан в качестве аборигена сих мест, ведающего особенности ментальности местного населения.

Чрез Дружину, поставившую кляксу на скрытной своей репутации, однако пустившую слезу раскаяния в ходе конфиденциальной вздрючки, была доведена до масс — с уведомлением о необходимости строжайшей секретности, дабы не проведали и впали в злобу от зависти в соседних городищах и селищах, информация стратегического значения.

Будто бы, Совет старейшин Земли вятичей, по ходатайству ответственного должностного лица, командированного для осмотра флоры и фауны, предназначенной к реформированию и приватизации, отказался от намерения о заказнике, восприняв консолидированную позицию актива городищенской общественности по данному вопросу проявлением реального патриотизма в большом и малом — в духе программных установок безальтернативного движения «Единая Вятчина» и главных единителей из Высшего своета старейшин, славных годами своими, безмерными, в его правлении.

Вместе с тем приезжий посланец останется обследовать оба лесных массива, дабы определить методику увеличения поголовья бобров и куниц с целью утроения заготовки ценной пушнины для продажи на ближнем торге и зарубежных рынках, одновременно изыскивая дерева, особливо подходящие для оборудования новых бортей, кои обеспечат учетверение добываемых меда, воска, перги, маточного молочка и пчелиного клея с ориентацией на экспорт.

А для налаживания организованного досуга жителей городища в ближнем лесу будут определены обширные поляны, где намечены к появлению пункты по продаже медовухи, березовицы и твореного кваса, равно и детские площадки для игры в «лошадки»; число же зон отдыха, несуществующих пока, однако безусловно предстоящих, предполагается умножить впятеро уже чрез шесть лет — с дальнейшим переходом к их удесятирению.

Узнав о сем попечении от высшей властной структуры, городищенцы пришли в солидарный восторг, несказанный! Наособицу же воодушевило их обещание умножения впятеро зон отдыха от нынешнего нулевого наличия, хотя находились скептики, полагавшие, что последующее удесятерение едва ли случится осилить из-за дефицита полян надлежащей обширности.

Само собой, отпали все претензии к эмиссару Совета старейшин, ведь леса были спасены по его ходатайству, пущай и не вполне безвозмездном, однако дело стоило того!

И уже не вызывали интереса редкие выезды оного санным путем к ближнему и дальнему лесам вместе с Молчаном, коего, как уведомила любопытствующих Дружина, определили указанием сверху в помощники для содействия, ибо знатный охотник он — с доскональным знанием обследуемых территорий. Да и регулярные посещения Молчаном сего беспалого на дому и долгое пребывание там не вызывали боле прежнего любопытства, ведь наступила долгожданная ясность…

Обучение премудростям практического сходничества и профессиональному соответствию нашего спецагента залегендированному для него легальному промыслу в Тмутаракани проходило с повышенной интенсивностью.

И Молчан возвращался домой столь перенасыщенным полученными знаниями и навыками, утомлявшими даже его неимоверную от природы память, что токмо и мечтал поскорее рухнуть на лежанку, невзирая на призывные намеки Доброгневы. Хотя в обычной жизни всегда засыпал с трудом, а сновидения прибывали к нему лишь под утро. О чем еще баять, ежели к исходу первого месяца занятий в избе Дружины, где оба окошка были затянуты бычьим пузырем, пропускавшим немного света лишь в ясную погоду, оказались израсходованными все сальные свечи, масло для глиняных плошек с фитилем и даже запас березовых лучин!

Дошло до того, что пришлось выпрашивать у Доброгневы. Однако уже при третьем обращении она отказала мужу, молвив в раздражении, кое подпитывалось и указанным дефицитом супружеских ласк: «Накладны для нашего семейства твои посиделки! Скоро придется, аки голи перекатной, строгать, пропаривать и подсушивать лучины! Во, до чего дожили мы! А в состоятельных ходили…».

И Осьмомысл, из конспиративных соображений бывший для всех в городище, окромя Молчана, Волхом, вынужденно раскошелился на закупку свечей — причем, по настоянию своего подопечного, восковых, у неких особливо запасливых поселян, ведь не было, увы, в тогдашних весях стационарных торговых точек сельской потребкооперации, равно и магазинов на колесах.

Наставник оказался зело сведущим не токмо в специфике тайного фронта, невидимого даже налоговикам той поры, а и в страноведении, явно побывавшим, судя по отдельным его репликам, исподволь фиксируемыми Молчаном для дальнейших раздумий, и на Севере, и на Юге, и на Западе.

Он отметился даже в разрушенной киесвским войском столице хазар Итиле, а до того их столицей был Семендер у Хвалынского моря, а многие называют его Хазарским по старой памяти.

«Не иначе, искал там сокровища», — предположил, было Молчан.

Однако позде, в следовании на санях в сторону дальнего леса, а случилось оное, когда ученик совсем уж выдохся от преизбытка полученных сведений о замысловатой практике сходничества, едва усваивая их, и наставник, усмотрев сие, разрешил однодневный релакс, не утерпел он и полюбопытствовал об Итиле, то услышал в ответ удивительное!

Оказалось, что вслед за убытием тех войск, снесших и крепостные стены, многие жители Итиля и царский двор вернулись обратно — на развалины, начав расселяться на обеих берегах и отстраиваться, хотя и без прежних удобств для купечества и роскоши для знати. Ноне же частично восстановились рынки и потянулись в них торговые караваны. Поелику Киев, уничтожив хазарское войско, отнюдь не уничтожил целиком Каганат.

В той же Тмутаракани и округ нее первое время существовало государство во главе с неким Давидом, являвшимся по слухам потомком по боковой линии хазарского военачальника Песаха, единою приведшего свои войска к Киеву и наложившего на тогдашнее княжество дань. Да и на полуострове, отделенном от Тмутаракани проливом, в большой ноне силе полководец-хазарянин Георгий Цула, стратиг Херсонеса Таврического.

Дале разговор перетек на описание животного и растительного мира на территории Тмутарканского княжества.

— Запоминай и сие! — наставил Осьмомысл. — Всякое порой пригождается!

И в частности предупредил Молчана, что надобно опасаться змей, ибо полно их там, вельми ядовитых. А при охоте близ водоемов следует особливо остерегаться болотную рысь с черными кисточками на концах ушей, поелику, когда прыгнет она сзади, не ведая страха пред человеком, на выю неосторожному ловчему, а птиц она ловит на лету, несдобровать ему!

«А Путята-то ни словом не обмолвился мне о сей опасности!», — незамедлительно подумал Молчан с мысленным упреком старшему родичу, нахваливавшим промысел именно того зверя.

— Есть там водная долина с цветами названием лотос, предивно открывающимися летом, достигая до локтя в поперечнике, — продолжил наставник. — А уж маков подлинно море! Прекрасны видом цветы названием орхидеи. Растет водный орех-чилим, цвета бурого, а то и черного, и словно рожки у него, коим при нужде можно и перекусить, отваривая, либо запекая в золе.

Аще ж захочется мяса неведомого тебе вкуса, лови болотных черепах! — смачны они в тушеном виде. А и того гоже — запекать их в угольях прямо с панцирем: как токмо лопнет он, принимайся трескать! Персты оближешь!

Он бы еще многое поведал, да тут вконец замедлились сани их, и Осьмомысл переключился на иное:

— Скверная лошаденка, ленивая! И упряжь у нее — тьфу! Явно ладил ее неумеха, коему лишь навоз собирать. Попади он мне в ученики, возрыдал бы!

Услышав столь негативную оценку трудов своего знакомца Забоя, могучего, Молчан живо сообразил, что наставнику доводилось сходничать под легендой мастера шорных дел.

И являясь по нутряной своей сути толерантным мизантропом, вспомнив, в каковой личине таился резидент в Царьграде, наш славный вятич вывел: есть схожесть в ремеслах шорника и сапожника, а главная разница в том, что первые содействуют четвероногим, а вторые — двуногим, хотя оба отряда сих колоритных особей порой отличаются лишь наличием або отсутствием хвостов.

Назавтра продолжилось обучение кандидата в Тмутаракань, с редкими отлучениями его на охоту, ибо, будь по-иному, городищенские могли заподозрить неладное, ведая, сколь истов Молчан в ловитве, да и Доброгнева не спустила бы долгого уклонения от пополнения семейного стола свежатиной.

Закончилось оно лишь в начале весны, когда прибыл Путята еще с одним — явно, его телохранителем, и три дня кряду Молчан экзаменовался по всем освоенным им дисциплинам, включая даже знание наизусть трех сотен базовых слов на ромейском, имевшем широкое хождение в Тмутаракани…

— А ведь можешь, ежели захочешь! — резюмировал Путята; меж тем совсем стемнело и сквозь бычьи пузыри проглядывал лишь полный мрак. — Считай, что свершил свой первый тмутараканский подвиг!

— В чем же он? — неподдельно удивился Молчан.

— Да в обучении у Осьмомысла. Что ни вложил он в главу твою, все ты усвоил. Рад!

Пора и отметить сие, ведь прихватил я с собой хмельное, и смачные копчения. Оцени, младшой: не напрашиваюсь к твоей Дорогневе приветить нас, четверых, и добрый стол спроворить, дабы не пришла она в лютость и полное расстройство.

Эх, жены наши! — что с них взять, непонятливых?! Не для них восторг геройства, токмо мужам присущий! Посему и расположимся, не отходя…

VIII

Драгой гость приблизился к столу, вслед обойдя его, дабы не посягать на место хозяина. И не вступая с ним в прения, даже и не поприветствовав, присел на лавку у иной стены, перпендикулярной. Столешница, к слову, была украшена по плоским кромкам фигурной резьбой, однако отсутствовала на ней скатерть; на фоне отнюдь не бедного интерьера сие удостоверяло: оное жилье не предназначается для постоянного проживания.

Вслед воцарилась затяжная тишина, кою не спешил прерывать насупленный гость. И погодя, первым не выдержал любезный хозяин, отчасти нервничая:

— Сел? А теперь выслушай мое слово, и не перебивай!

Зрю: нахмурился на мя, надулся. Дуться же пристало мне! Ведь привел ты чуждого к тайной избе нашей службы, явно вынудив моего гонца на оное непотребство. Шкуру с него сдеру, али две!

Что объяснить смогу моим начальствующим, дабы самого не ошкурили? Порушена строжайшая скрытность! А все из-за тя…

И что ноне делать с твоим подручником? Соображал ли ты, что в беду его вовлекаешь, лютую? Ведь не сможем заставить его молчать об увиденном, ибо не наш он. А и дозволить ему проговориться не имеем права!

Судьба усадьбы сей, драгоценной для наших нужд, поставлена тобой под удар! И кому расплачиваться, ежели начальствующие распорядятся отказаться от нее?

Ежели кто и позарится купить, то лишь за полцены — ведь на окраине она и в тупике. А кто возместит разницу? Ни тебе, ни мне не осилить!

Посему, предполагаю я, живо поступит приказ: сделать вдовой жену твоего попутчика. А подозрение падет на тя — по-другому и не будет! И никто не осмелится вступиться. Сам ведаешь: Секретная служба ходит под Высшим советом старейшин, а раз сии — всевластны, то и мы — всемогущи!

Завершаюсь, весь в скорби и негодовании. А что намерен ты? Чемсобираешься искупить неимоверную вину свою?

— Искупая пред ногами моими за зряшную ходьбу сюда, собираюсь испить меда, обещанного твоим гонцом, да и стражу моему отлить, — спокойно молвил Молчан, бушующий внутри, мысленно посылая на своего собеседника столь грозные кары, что свершись они, остался бы Будимир безо всех зубов нижнего ряда, ибо лишение такового лишь двух — порочная сердобольность!

— Моего вареного меда?! Отлить оному?! Не спятил ли ты?! — ошарашенно справился хозяин, выпучив зенки и взметнув бровищи.

— Не твоего, а служебного, закупленного для личных и скрытных нужд из тайных фондов. И начальствующие передали его тебе для моего улещивания!

Был бы он твоим, добудь ты его из борти, або купив на торге. А сей приобретен на дирхемы азиатской чеканки, выделенные внешнему сыску Секретной службы Высшим Советом старейшин. Не по чину берешь, бесстыдно примазываясь к высшим!

А спятил за столом сим не я. Как мог ты в здравом рассудке возмечтать, что пожалую сюда, где мне готовят засаду, лишь один?

Радуйся, что не привел четверых, дабы было поровну!

Что до вашей скрытной избы, о ней давно уж ведает все городище. Ведь нет столь высокого частокола и на тыщу шагов окрест. Любой сообразит сие! Никому не по силам утаиться от бдящей общественности, и ты не мылься! Не «лепи» мне, а то обхохочусь, что страж мой узнал великую тайну, за кою не простят ему, и овдовеет его жена, рыдая!

Нет боле сей тайны! Не уберег ты ее на радость Киеву! Позор тебе и зазрение! И по секретной справедливости, подлежишь суровому спросу от начальствующих, вплоть до исключения из рядов и вдовства твоей собственной жены. Твоей, а не моего соратника!

Однако, в знак нашей давней дружбы и особливой приязни к тебе, воздержусь пока уведомлять о том скрытный сыск, а уж он-то подлинно всемогущ! Ведь старейшины чтят его куда пуще твоего внешнего…

— Врешь ты, все врешь! Не причастен я! И выдумки твои лживы! — вспылил носитель особливой приязни Молчана, отчасти и струхнув, памятуя, что сей визитер, нагло выдающий себя за давнего его друга, отнюдь не робкого десятка и не объедешь его на драной козе.

— Раз твоя правда превыше моей кривды, каюсь! Торжествуй! — ощерился откровенно бесстыжей ухмылкой дорогой гость, он же непобедимый сызмальства спорщик. — Удостоверяю, что сам ты и собрал мед, применив древесные шипы и медорезки — есть, запомни, таковые приспособления у бортников, а вслед настоял его до хмельной крепости.

И даже не стану отрицать, что до нонешнего дня данная изба была главным хранилищем секретов во всей Земле вятичей. А я преступно пришел — по твоей, заметь, просьбе, да и в сопровождении твоего ж подчиненного, и все порушил! Токмо бревнышки и остались…

О, горе мне! В железа закуют и в узилище бросят!

А тебя повысят в чине! И наградят тайным мешком гороха, ведь заслужил ты!

Любезный хозяин привстал, явно готовясь высказать накипевшее и взбурлившее, да тут зашел мохнатый Латыня, неся в руце бочонок средней емкости — без крышки, зато с волнительным духом служебного меда, а выставив его на стол, направился к поставцу с полками для деревянной и глиняной посуды.

За ним возник проштрафившийся Искр, доставляя на подносе две переваливавшиеся за габариты бараньи ляжки, с коих покапывал жирок.

«Вот и определю враз, каковы намерения сего сходника при исполнении. Ежели Латыня вынет из поставца два ковша, стало быть, Будимир надеется упоить меня, пытаясь поскорее заполучить согласие наново примкнуть к ним. Пустая то надежда! — допрежь свалится сам. А появятся два кубка среднего наполнения, явная примета: Будимир готовится к долгому разговору, опасаясь захмелеть до срока», — прикинул былой сходник, состоявший вне штата.

Латыня вынул ковши…

И присел любезный хозяин. И подавив в себе огорчение, спровоцированное дорогим гостем, ведь легкие размолвки случаются даже меж лучшими друзьями, расцвел улыбкой, исполненной на поверхности ея самого искреннего радушия, хотя и зело неискреннего в сокровенной глубине своей:

— Да что мы, право, аки детвора малая, все о суетном и о суетном! Пора уж испить да откушать!

— И верно, пора! — расцвел, солидаризуясь, и дорогой гость, исполненный аналогичного лукавства, глубинного…

IX

Однако не правыми окажутся те, кто выскажет опрометчивое предположение о типовом характере скрытной трапезы. Не токмо осушали там и закусывали! Еще и наново шлифовали легенду прикрытия Молчана, отправлявшегося в спецкомандировку под оперативным псевдонимом Радислав.

Общеизвестно: чем или кем назовут корабль, с тем он и потопнет. Либо все ж удержится на плаву, пока не истлеет корпусом от ветхости…

А разве возможно иначе — с вымышленными биографиями и профессиями бойцов невидимого фронта, ежели они вдали от Центра? Елико б продержался Молчан в Тмутаракани, определи его Путята со товарищи в дизайнера-модельера нижнего белья, какового в то время и не носили дамы, ибо его еще не изобрели? Капец тому кутюрье, и скорый!

Выбор вызывающей доверие профессии для будущего Радислава затруднялся сроками. Даже и ремесленника средних умений невозможно подготовить за те немногие месяцы, коими располагал Осьмомысл. Тем паче, основное время подготовки уходило все же на иное.

А явный неумеха, путающий, к примеру, вощеную дратву с тканевой нитью, однако припершийся за тридевять земель с неясными целями, мигом «засветился» бы, подпав под безусловное подозрение тамошних надзорных структур и последующие меры пресечения!

Не годилась и проверенная в Царьграде модель сбытчика привозной пушниной с бобровой струей и аналогичным воском. Отнюдь не походила своим платежеспособным спросом провинциальная Тмутаракань на столицу тогдашней сверхдержавы! И никому из заезжих купцов-перекупщиков не пришло бы и в голову отправляться сюда за бобрами. Да и уже отработала свое сия легенда, а накладными бывают в разведке рутинные повторы…

Креатив подобрали, исходя из реальных возможностей Молчана, определив, что торговец недорогой ювелирной продукцией — самое то!

Ведь вятичи-златокузнецы и вятичи-ювелиры славились тогда далеко за пределами их Земли.

Из обработки металлов давлением владели ковкой, волочением, штамповкой, кручением, изгибанием; были сведущи в разных видах литья; используя передовые технологии того времени, умело декорировали поверхности; с отменным мастерством орудовали маленькими ювелирными наковальнями, молоточками, разнообразными пинцетами и железными чашечками для плавки цветных металлов.

Немудрено, что их продукция имела широкий спрос даже на рынках Булгарии и Ромейской державы, а допрежь и Хазарского каганата.

Охотнее же всего приобретались семилопастные височные кольца — чисто женские украшения, не имевшие аналогов не токмо на Руси, а и во всем остальном тогдашнем мире. Никогда и нигде боле! — лишь в Земле вятичей. Что символизировала конфигурация тех лопастей, уже неведомо, однако, покажи их просвещенному умельцу уличных боев на прямое выживание — без правил, зато с телесными повреждениями разных степеней тяжести, удостоверил бы тот, что визуально они боле всего смахивают на… шипы кастета.

По досконально продуманной легенде прикрытия, оный Радислав, происходя из семьи потомственных охотников, да и сам не последний в непростом искусстве ловитвы, женился на дочери владельца ювелирной мастерской, где трудились четверо сыновей хозяина и пятеро наемных работников. А вынужденно отрекся он от охотничьего промысла, поелику сызмальства любил свою будущую суженую, при том, что на ее сверстниц и глядеть не мог!

Понятно, что ловитвенное прошлое, изложенное по прибытии в обстоятельных ответах сыскным князя Мстислава, дозволяло бы Радиславу вольно шастать в свободное время, промышляя в окрестностях Тмутаракани дичь. А порой, словно невзначай, забираться и за их пределы — туда, куда и надобно было Центру, не вызывая особливых подозрений у местных. Касаемо же его профессиональных навыков, тут и вовсе обстояло безупречно! — охотник такового уровня, один из лучших во всей Земле вятичей, вряд ли появлялся в Тмутаракани допрежь…

Вельми правдоподобная сказка о мнимом Радиславе достоверно объясняла и его нынешний род занятий. Понеже поздновато было обучать новоявленного члена семьи премудростям изготовления перстней, браслетов, проволочных и литых гривен в виде обручей — для ношения на выях, равно и иных ходовых изделий, он был поставлен на сбыт готовой продукции и закупку компонентов для бесперебойного производственного процесса в мастерской.

И в кратчайшие сроки освоил он, на радость жене своей, родителям ея и братьям, сию специализацию, досконально обследовав и изучив ближние и дальние рынки в Земле вятичей, что способствовало стабильной доходности семейного промысла!

Увы! — за три последних года число таковых мастерских возросло чуть ли не вдвое. И на местных торгах образовался преизбыток предлагаемых ювелирных изделий, что предопределило снижение розничных цен на них, да и оптовых.

Обмозговав насчет выхода из сей огорчительной ситуации, глава семейства собрал совет, на коем, по завершении прений по докладу, пришли к солидарному решению: ничего не остается, опричь отправки Радислава, доверив ему на реализацию и часть товара, в отдаленные края.

Выбор пал на Тмутаракань, зачищенную с недавних пор от хазарского управления, куда, скорее всего, еще не проникли конкуренты с аналогичными проблемами, хотя уже заполнили они главные торги в Булгарии…

Таковой была легенда для нашего сходника, отправляемого на задание особливой ответственности и скрытного героизма, в самых общих чертах ее.

— Никак не упомню, — прищурился вдруг старший родич, — имена жены твоей, матери ея и второго по старшинству брата. Подсказал бы…

— Прозываются оне Драгомирой и Добронегой, а брат тот Огняном, понеже рыжий — мгновенно ответствовал Молчан.

— Заучить сие — нехитрое дело, — молвил Путята, не похвалив. — А вот пригодны ли руце твои, аще потребуется мелкая починка в продаваемом тобой товаре, отнюдь не уверен я!

— А ты проверь! — предложил младший родич, отчасти уязвленный высказанным прилюдно недоверием относительно его рукастости.

— Не премину! — заверил старший родич.

И не преминул, выложив на стол серебряный браслет, а отдельно от того — округлый камешек лазоревого цвета величиной в крупную жемчужину.

— Вот, выпал… Сможешь вставить, дабы держался накрепко?

Молчан поднес к очам своим браслет, внимательно рассмотрел оный и заключил:

— Работу сию можно исполнить на совесть токмо в мастерской, а тут — бессилен я. Ибо отломалась одна из закрепок — допускаю: по твоей небрежности. Потому и выпал камешек…

Хотя могу устроить, что обойдусь и без нее, а продержится до скончания лета. Однако есть каверза! Ежели назавтра отъезжаете поутру, даже и не возьмусь. Уж не обессудь! Аще ж останетесь до вечера, выполню твой заказ…

— Ишь ты! — недоверчиво протянул Путята. — Проверить тебя не сумею: отъезжаем поутру. А растолкуй…

— Начну с очистки отверстия от пыли и мелкого сора, занесенного тобой по неряшливости, да и заполирую чуток. Вслед разогрею пластинку с рыбьим клеем из плавательных пузырей осетра и стерлядей, разведу в небольшой воде и стану варить, пока не растворится вся. А еже остынет, залью сие отверстие не до краев и погружу в него камешек, допрежь перевязав его тонкой ниткой, дабы крепче держался. И придавлю плотнее три оставшихся закрепки. К следующему вечеру клей схватит в потребную силу…

— Осьмомысл, доподлинно ли сие? — незамедлительно справился старший родич, очевидно задетый публичным и явно умышленным выпадом предерзостного младшого насчет небрежности, а пуще того, неряшливости, вдвойне обидным в силу праведливости укоризны, ибо, при всех своих достоинствах, не был Путята аккуратистом, осознавал оное, да и иные примечали.

— Истинно! — удостоверил Осьмомысл, старательно пряча ухмылку.

Вслед последовали новые проверочные вопросы от Путяты. Угомонился он лишь за полночь…

X

Узнав, что любимый муж вознамерился к новому дальнему убытию, а когда возвернется, и сам не ведает, Доброгнева переменилась в лице.

И даже не стала яриться. Лишь вымолвила, произнося, словно с трудом:

— Тот раз оставил меня с грудным, на сей — с грудным и двухгодовалым. Благодарствую, что не оставляешь меня в тягости третьим — а то б хоть с головой в омут!

И неуютно стало Молчану! Ведь и без того совестился он, всю, почитай, зиму с Осьмомыслом, отстранившись от помощи жене с чадами. Понятно, что с хлопотами по уходу за малыми ее, отчасти выручали собственная мать и молчанова. А разделял ли те хлопоты он, глава семйства? Решительно отнюдь!

И выходило: ради Секретной службы и лично Путяты презрел он нужды Доброгневы! А ведь не старший родич обихаживал его и сдувал пылинки!

«Уж лучше бы она наорала на мя, высказав лишнее, а я осерчал для виду! И высказал: «Аще не в меру взбухла, пойду, назло тебе, наперекор, дабы вчинить за обиду!» А так — лишь себя винить, и нет оправданий», — подумал он в сокрушении сердца и с горечью в душе…

Меж тем, окончательно определился его маршрут до места скрытной его командировки и примерное время в пути. За четверо-пятеро дней — от зари до зари, судно, на коем отправлялся он, должно было доплыть к месту слияния Москвы с Окой, а оттуда — двигаться по Оке еще таковой же срок. Засим начинался сухой путь, еже суда везли на колесах, к верховьям реки Дон — еще четыре дня от зари до зари. А вслед — целый месяц — водным путем до устья Дона, где пересаживались на морские суда и по неширокому морю, прозываемому ромеями Меотийским озером, доходили до Тмутаракани.

В Царьград Молчан добирался по-иному. Вначале его судно плыло по Оке, бывшей тогда важной торговой магистралью, обеспечивающей движение восточного серебра на Запад, а на Восток по Оке уходили западные товары. Вслед оно спустилось по реке Итиль до места высадки на берег, откуда — по знаменитой в оном краю переволоке, посуху добирались к Дону.

Дальнейший путь был тогда схож с нынешним, хотя гораздо протяженнее. Ведь дойдя до пролива, на восточном берегу коего и пребывала городом-крепостью Тмутаракань, брали курс на Кафу и Сурож, пересекая еще одно море, называвшееся у ромеев Понтийским, а на Руси — Русским, и доходя до Синопа. А уже от того двигались вдоль малоазийских берегов до славной столицы Ромейской державы, не расположенной ноне к вятичам, ибо вступила она во враждебную к ним дружбу с Киевом, сумев вовлечь его и в единоверие, а на уровне василевса Василия и князя Владимира — даже в родство…

Завершающий инструктаж от Путяты — пред самым его убытием, начался краткой характеристикой внутриполитической обстановки в Тмутараканском княжестве — формально независимом и не имеющим с Киевским четкой границы, однако, по сути, связанным с ним, словно незримой пуповиной, длиной под пятьнадесять дней верхом с поводными подменными конями. Правил там князь Мстислав Владимирович, коему еще его современники дадут прозвище Храбрый за победу в единоборстве с касожским богатырем — князем Редедей.

— Сей Мстислав, — информировал старший родич младшего, — из многих сыновей Владимира-злодея, вероотступника. Владимир и наделил тем княжеством Мстислава, склонившегося по примеру отца к ромеям. Доблестен оный князь в бою — тут не оспорю. А не наш! Хотя и зело пригодился бы во главе войска вятичей, отказавшись от веры своей, злокозненной, и повернувшись в сторону, верную.

Одну надежду таю: аще испустит дух Владимир, а кто-нибудь упокоит в битве василевса Василия — знатного, не оспорю и тут, воителя, переменится к лучшему и Мстислав. Тогда непременно поможем ему супротив самых сильных из старших его братьев — Святополка, правящего Туровским княжеством, и Ярослава, сидящего ноне в Ростове.

Пока же остерегайся его сыскных, да и держись подальше ото всех, кто входит в княжье окружение.

Сам Мстислав — благороден; те же, пользующиеся его доверчивостью, бесчестны, продажны, вороваты и безмерно любострастны, а не удалось нам еще внедрить к ним своего человека, дабы стал вровень с ними — подразумеваю — и не лыбься при мне! — место при князе…

Индуктивным путем Путята перешел от общего к частному. Открыл, что невелика тамошняя группа внешнего сыска Секретной службы Земли вятичей из оперативников и курьеров, согласно штатному расписанию для малых княжеств на территории Руси и в анклавах, утвержденному руководством. На связи же с Молчаном будет токмо один из нее — известный ему Будимир.

«А я-то предполагал Шуя!», — вельми огорчился младший родич.

Основную часть задания предстоит выполнить именно Молчану, в чье прямое подчинение перейдут в самый канун операции два пособника из местных, не раз проверенные в деле: ромей Фрол, владелец меняльной лавки, и седельник Ждан, коего занесло в Тмутаракань аж с брегов Ильменя. А допрежь — они не будут ведать о нем, и небесполезно исподволь присмотреться к сим.

Довели, наконец, до Молчана и о том, что являлось базовым компонентом «жидкого огня», предназначенным к хищению. Вещество сие называлось «нефть».

Намечалось: тайно проникнуть, преодолев полдня неспешного конного хода от Тмутаракани, на один из охраняемых складов, куда доставлялось оное с объектов добычи для подготовки к отправке морем в Царьград. И скрытно спереть пять запечатанных амфор при содействии пособников и Будимира-куратора! О деталях же будет уведомлен по прибытии…

— Перехожу к Будимиру. Он встретит тя в Тмутаракани под личиной Евпатия, начальствующего над двоими стражниками на главном тамошнем торге. — молвил, заключаясь, Путята. — Из тех, лучших в отряде скорого реагирования нашей службы, коих, опричь тебя, выбирал я на охоту за Булгаком, лишь Шуй и он выбились для выездов в иные земли; Невзор с Первушей уж упокоились при исполнении, а Берендей натаскивает новичков в том отряде.

Не налюбуюсь Шуем! Хорош он на любом задании, не отлынивая от самых трудных. Выучил уже два иных языка, ноне и за ромейский взялся. Ладит и с начальствующими, и с подчиненными. Никогда не зарывается. Не то Будимир! Слишком честолюбив и во всем вожделеет первенства — причем, любой ценой! Да и завистлив без меры! Уговорив курьера, а допускаю, что и подкупив, изловчился передать сюда хулу на своего начальствующего в Тмутаракани, явно стремясь занять его место. Взъярившись тогда на сего доносчика, хотел я его отозвать, однако заменить некем! Да и не придерешься к нему по службе: ловок, изворотлив, смел, втирается в любое доверие. А девиц и женок, представляющих оперативный интерес, обольщает едва ль не резвее, чем иной умнет с десяток блинов.

Мой тебе совет, аки младшему родичу и дорогому мне человеку: поддерживая с ним на задании ровные отношения, а у него можно и поучиться с пользой, подчиняясь ему по службе, ведь в старшинстве он, уважая и его бесспорные умения, держись от него подальше в своих досугах! Не открывайся пред ним, лукавым, вне службы, не подставляйся по простоте! Держи от него дистанцию! Иначе — не пожалеть бы тебе…

XI

— А раздобрел ты со времен Тмутаракани, раздался, — задушевно заметил Молчан, прикончив очередной кусок, отрезанный от предложенной ему к вареному меду бараньей ляжки.

— Да и ты, зрю, отнюдь не исхудал, — явил благодушие и хозяин.

Слегка смягчившись от первого ковша, оба потеплели от второго, а еще боле — от третьего. Ведь о многом вспомнилось им в паузах! И прониклись друг к другу еще боле, нежели в дни обоюдных тмутараканских подвигов.

Хозяин, лелея надежду, что гость и в самом деле размяк, захмелев, предложил осушить по четвертому разу, дабы не расслабляться!

Гость, с нетерпением ожидая, что хозяин, окончательно перебрав, свалится под стол, незамедлительно выразил солидарность с оной инициативой. И огласил, тостуя, ведь три предыдущих тоста — выслушивал:

— За тя, Будимир, пошел бы даже на трех оголодавших медведей с одним токмо кистенем, а памятуя, сколь искусно таился ты в личине старшего стражника Евпатия, в одиночку осушил оный бочонок!

Пью, весь в надежде, что люб тебе, ты же мне — и того пуще!

— Люб! Да еще сколь! — заверил тостуемый, отпив лишь наполовину.

И приметив то, Молчан осознал, что долго придется дожидаться ему, пока сей на свалится на половицы, и не факт, что свалится ноне вообще.

«Аще таковое, пора закругляться. Не до утра же лясы точить! Пора и выведать, зачем я понадобился внешнему сыску», — мигом рассудил он.

Однако дальнейший ход его мыслей прервался откровением хозяина:

— Безраздельно доверяя тебе, открою: давно уж не Будимир я — иным прозванием наречен. Однако, до поры, сие — служебная тайна, уж не серчай!

— Не серчаю, хотя и скорблю. Ведь привык к твоему прежнему именованию, — зримо огорчился гость. И вдруг, резко и без подводок, перевел беседу в совсем иной регистр:

— Безраздельно доверяя в ответ, открою и я: пора уж мне возвращаться на торг. Ненадежен там пригляд за моим товаром. Опасаюсь воров-ловкачей!

Стало быть, пора и о деле. Так что ж тебе от меня надобно?

— Не мне, а нашей службе, — сразу посерьезнел и былой Будимир, — надобно твое убытие в знакомый тебе Сувар. Объявишь ближним, что отъезжаешь на дальние торги. Дело срочное. А ненадолго! Встретишься там в караван-сарае с неким человеком для передачи секретного известия.

Столь важно для нас то задание, что отправишься с пушниной и воском из наших запасов: что ни продашь, твой доход! Еще и дирхемы получишь на дорогу. Того, как тебя отправляли в Царьград, исполнившись ложной скупости, точно не повторится! Обещаю!

Не можем возложить сие на своих доверенных людей в Булгаре. Понеже с недавней поры точно ведаем: все они выявлены булгарским сыском. Поводов для их задержания нет, да и не резон ноне булгарам обострять с нами, однако надзор отныне — самый строгий. Не оторваться! А ведь от Булгара до Сувара — всего два дня пути, и негде схорониться от надзирающих!

Ты же для них — сторонний купец, ведь не был примечен, еже бывал в Булгарии ране. Будешь осторожен в меру, вряд ли встретишь помехи.

Вслед — свободен ты, аки вольная птица! А захочешь, и повстречаешься пред отплытием с давней своей знакомой в Биляре — едва ли она тебя забыла.

— Знакомая? Кто сия? — изобразил недоумение Молчан.

— Экий ты ветреный! — невежливо ухмыльнулся Будимир. — Уже и Гульфию свою не помнишь?

Справлялся я недавно у некоего знающего, что означает имя ее. «Похожая на цветок».

А то, что имя Чичак означает «цветок», сам ведаю еще с той поры, еже встретились мы с тобой в Тмутаракани. Крути ни крути, а получается: ходок ты у нас по цветкам!

И не понравилась оная подколка лучшему охотнику всей округи! Ибо не запамятовал, что Будимир мылился приладиться к Чичак в потенциальный урон личным интересам Молчана и за его спиной — сама Чичак и сказывала!

Да и елико раз убеждался он в Тмутаракани, что справедливыми были предостережения Путяты о завистнике том, норовящим огреть сзади!

А разве мог сей вызнать про Гульфию иначе, чем от своих начальствующих. Ведь не было его в тогда в Булгарии! А возможно, никогда и не оказывался в ней. Однако ведает…

Знамо, натаскали его. И зело заинтересованы они!

«Буду ожидать подвоха! — прикинул Молчан. — А ежели не прервется о женском, изображу обиду и найду, что ответить».

Впрочем, Будимир тут же прервался. И продолжил баять по делу.

— А выполнишь, о чем тебя просим, получишь награду, безмерную!

— Какую ж награду-то? — не удержался спросить Молчан, сильно подозревая, что его дурят.

— Откроем тебе, куда похититтели вывезли твою тмутараканскую подружку с дщерью от тя.

Аще ж выполнишь еще одно задание, поможем и вызволить…

— Что за дщерь? Почто кривду несешь?! — попытался возмутиться Молчан во весь голос, да горло перехватило, и получилось чуть ли не шепотом. Ведь вспомнил слова от Чичак, прощальные, что боле всего на свете мечтала бы родить от него…

— Не кривда, а точно твоя! Сам зрел ее запрошлым летом. С тобой сличая, опознаешь за пять шагов! И голубоглаза, и нос с горбинкой малой, и ресницы пушистые, и заливистый смех точь-в-точь…

Во девичестве красавицей станет! Чуток смугловата, правда, да се уж в мать, от коей и ямочка на подбородке, и исссиня-черные брови. И славно оное! Ведь окажись бела ликом да власами русой, будто ты, покойный муж Чичак мог и усомниться в отцовстве. А он до самой своей кончины уверен был, да и собственных детей у него не случилось…

Предполагаю, что цвет ея глаз Чичак объяснила ему тем, что таковые же и у матери ее Сигалит — доводилось мне и ту видеть.

К тому ж, и по срокам сходится. Ведь убывал ты оттуда в предзимье — вскоре, как он вернулся от мадьяров. А появилась на свет в середине лета. Вот и посчитай!

Наш полномочный в Тмутаракани еще тогда уведомил Путяту. И не преминул упомянуть по моему совету, что по настоянию матери ее назвали Ясной. Никогда не слыхивал такового имени, а предполагаю: не хазарское оно…

Зато Молчан слыхивал! Ведь матушка его Бояна, в кою не пошел он сдержанностью в чувствах и прилюдных речах, обмолвилась как-то, что родись у нее второй дщерь, еже еще надеялись они с Добромиром на оное счастье, назвали бы ее Ясной, ведь красиво то имя, а в городище их ни одной Ясны не было, да и в округе всей.

И мельком упомянул он о сем, незнамо зачем, когда единою Чечак спросила, есть ли у него братья и сестры. Получается: запомнила!

— И Путята ведал о том?

— Еще бы ему не ведать, аще он и направлял все дела наши, восточнее и южнее Земли вятичей!

И Киев под ним ходил, и Царьград, и Тмутаракань, и не токмо они, а и те места, где не довелось побывать тебе. Многое ему подчинялось! А допрежь отметился и в иных пределах. И заслужил он пред нашей службой, превыше всех прочих…

Истинно велик был твой родич! Таковых и не встретишь ноне!

Конец ознакомительного фрагмента.