Шесть дней

Влад Николаев

Шесть дней. Сборник рассказов и повестей, мало похожих друг на друга и охватывающих огромный период времени. Мистика и детектив, история и наше время. От современной Англии и Италии до Российской Империи и Европы XIX века. Их связывает только одно – все они, так или иначе, основаны на реальных, полных мистики и тайн, событиях.

© Влад Николаев, 2016

ISBN 978-5-4483-3757-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

_{Баккара, или Ордукалеси}

Дуэль.

Будучи, как и все, молодым, и, как немногие, вспыльчивым, мне часто приходилось участвовать в дуэлях. Сражаться со шпагой в руках, стреляться на пистолетах, быть секундантом, распорядителем и даже врачом. В основном, дуэль кончалась с первой каплей крови, в редких случаях — доходила до смерти. Бывало, что вместо оружия брались за бокалы, полные вина, и тогда спор продолжался за столом, а первый, упавший без чувств, объявлялся проигравшим.

Я видел многое, но, напрягая дырявую старческую память, понимаю, что одна дуэль стоит среди всех особняком. Дуэль, которую я вспоминаю почти каждый день, и при этом слезы наворачиваются на глаза неизменно. Дуэль, удивительная не столько местом проведения, сколько ее участниками.

Баккара

— Эти чертовы французы — удивительные люди! — засмеялся Байковский, капитан Троицкого мушкетерского полка, и сгреб со стола десяток золотых монет. — Они совершенно не умеют играть в карты, но делают это и проигрывают несметные богатства! Какой дурак сказал, что баккара — французская игра?!

— Перестаньте, капитан! — махнул рукой явно недовольный проигрышем граф Ланжерон. — Я, например, не больше француз, чем вы.

— Однако я не вожу с собой на войну целое состояние, — возразил тот.

— Проверим ваши сапоги? Уверен, там найдется много чего интересного, — намекнул Ланжерон на то, что многие офицеры, не говоря о солдатах, хранили сбережения в обуви.

— Не советовал бы снимать с меня сапоги. Я не мылся два проклятых месяца! — захохотал Байковский. — А все, что там есть, все благодаря вам, Александр Федорович. Благодаря вам! — он залпом осушил бокал вина. Сощурившись, посмотрел сквозь стекло на пламя свечи. — Но, все же, дорогой посуды я в ранце не имею.

— Немного терпения, мой друг, и к утру у вас будет отменный набор, если нам так и не начнет идти карта, — кисло улыбнулся молодой граф и наполнил бокал.

Байковский вытер тыльной стороной ладони мокрый ус.

— Вино я могу и с бутылки выпить. А вот золотые часы, на которые вы постоянно посматриваете, вполне могут мне пригодиться. Говорят, в три ночи — штурм. Боюсь проспать.

Ланжерон сжал тонкие губы. И без того худое лицо графа еще больше заострилось.

Я, перетасовывая толстую колоду карт, с интересом наблюдал за разговором французского аристократа и моего друга, капитана Байковского.

Прошло больше двух лет с тех пор, как я в последний раз виделся с товарищем. Мы вместе начинали служить в Ингерманландском гренадерском, вместе получали новые чины, вместе воевали. Однако пуля досталась лишь мне. В славной битве при Рымнике, когда, казалось, враг повержен и бежит без оглядки, какой-то турок, видимо со страху, выстрелил в меня с расстояния меньше десяти шагов. Не знаю, убили ли негодяя гренадеры, но я остался жив только чудом. Однако провалялся в госпитале, а затем и в собственном имении, больше года.

Когда я окреп настолько, что мог опять приступить к службе в армии, выяснилось, что мой полк стал частью Фанагорийского гренадерского, а сам я в чине поручика вновь попал под начало великолепного Суворова. Что сказать? Целебный бальзам на мое израненное тело и не менее измученную душу!

Что до Байковского, то все, что удалось узнать, это то, что мой друг продолжает сражаться с турками, получив чин капитана в неизвестном мне полку. Попытки разыскать его оказались безуспешны, да и не настойчивы, если быть честным. Шла война, России нужны были храбрые люди, и я с головой ушел в службу, в поисках друга положившись на волю Господа.

Хвала Ему, Он не подвел! Суворов в срочном порядке был призван спасать честь армии. Непобедимому полководцу надлежало взять неприступный Измаил. Ордукалеси — как гордо называли крепость турки, — можно было захватить, только полагаясь на Бога! И именно под ее стенами я встретил старого друга.

Друга, с которым в этот вечер, накануне штурма, был приглашен к графу Ланжерону. Безобидная затея — выпить вина и поиграть в карты, — для французской аристократии обернулась кошмаром. Байковский выигрывал партию за партией легко и непринужденно, все больше погружая в уныние графа Ланжерона, герцога Фронсака, графа де Дама, австрийского полковника, и нескольких волонтеров.

Мы сидели в палатке, тускло освещенной несколькими свечами. Снаружи дул промозглый ветер, неся с собой капли дождя, и в углу на земле образовалась лужа, то и дело пополняемая из дыры в ткани. Но внутри было достаточно тепло, во многом благодаря изысканному вину — откуда оно только взялось?

— Часы, — повторил Байковский. — Ваши часы, Александр Федорович, против всего моего выигрыша. Рискнете?

Ланжерону явно не хотелось расставаться с часами. Еще меньше ему хотелось оставаться с пустым карманом. Нерешительно бросив взгляд на часы, граф глотнул вина. Алкоголь никогда еще не давал дельных советов. Не сделал этого он и сейчас — Ланжерон медленно потянул цепочку часов.

— Я бы добавил к ставке «Любви к Отечеству», но боюсь, они, черти, насквозь прогнили в моих портках, — подзуживал, смеясь, Байковский.

— Играем, — Ланжерон бережно опустил золотые часы на стол, кивнул мне. — Сдавайте, поручик.

— Тимирязев, счастливые ты мои руки! Не спугни удачу! — Байковский, довольный, что убедил графа, весело подмигнул.

Долгой игра не получилась. Мой друг, получив карты, засмеялся и тут же вскрылся. Король и девятка — беспроигрышный вариант!

— Проклятье! — Ланжерон запустил бокал в угол палатки. — Вам чертовски везет сегодня, капитан!

— Фортуна — моя любовница, Александр Федорович. Я должен был вас предупредить.

Граф оттянул красный воротник мундира, пытаясь глубже вздохнуть, встал и нервно заходил по палатке.

— Часы — это фамильная драгоценность, капитан, — заступился за него герцог Фронсак. — Будьте милосердны, верните их.

— Перестаньте! — гордо вскинул руку Ланжерон. — Мне не в чем упрекнуть капитана, все по чести.

— Я могу уступить вам их, граф, — откликнулся Байковский. — Еще одна партия. Последняя.

— Нет. Вы обобрали меня до нитки. Я — пас.

— Отдадите завтра вечером. После штурма деньги появятся в карманах у всех.

— Завтра вечером мы все, возможно, будем кормить червей, — грустно улыбнулся граф.

— Не сгущайте краски, Александр Федорович, не все так плохо!

— А вы, капитан, все видите в радужном цвете, — медленно проговорил де Линь, австрийский полковник. За этот вечер он сказал едва пару слов, поэтому после произнесенной фразы все удивленно замолчали. А де Линь, обведя присутствующих усталым взглядом, продолжил: — Крепость вряд ли удастся взять. Как инженер, могу вас уверить — она неприступна. Ее укрепляли французы, а это многое значит. Мы потеряем под стенами половину армии, но вряд ли возьмем хоть одни ворота.

Надо признаться, что по спине у меня пробежал холодок. Хмурый полковник нарисовал нам невеселую перспективу, а завывания ветра снаружи придавали его словам мрачности.

— Ваши расчеты, полковник, вызывают зевоту. Сколько угодно можете мерить толщину стен, но мы на них взберемся, — казалось, только на никогда не унывающего Байковского заверения де Линя не произвели впечатления. — Могу поспорить, что завтра мы с вами будем ужинать в Измаиле, причем из всей нашей компании не досчитаемся всего троих человек.

— С чего вы это взяли? — фыркнул герцог Фронсак.

Мой друг пренебрежительно отмахнулся от него рукой.

— В крепости тридцать тысяч турок. У нас столько же, если считать гренадер Тимирязева, — кивнул он в мою сторону. — Один русский солдат стоит троих проклятых янычаров, прикрытых вдобавок стенами Измаила. Чертова крепость падет. Это так же верно, как то, что я выиграл золотые часы. А трое из нас не доживут до вечера.

— Весьма странные умозаключения, — Ланжерон, наконец, остановился.

— Не верите, граф? Поразительно, но я верю. Верю настолько, что готов поставить свою жизнь на кон.

— Вы не в своем уме! — Александр Федорович явно занервничал. Он вновь заходил по палатке, теребя при этом пальцами пуговицу мундира.

— Не волнуйтесь, граф, это всего лишь игра! Выиграю я, значит, вы завтра погибнете, а часы остаются при мне. Побеждаете вы, я иду на корм червям, трофей — ваш.

— Вы поистине безумны! — проговорил де Линь.

— Отнюдь, полковник, — повернулся к нему Байковский. — Среди нас находятся еще два мертвеца. Сыграете, узнаем вашу судьбу. Участвуете?

— Русский дурак сказал глупость, а мне играть? Извольте! — Де Линь поспешно встал из-за стола.

Байковский громко засмеялся:

— Хорошо, полковник, вы выживете. А русский дурак тем временем возьмет крепость!

— Вы играете с огнем, капитан! — Ланжерон сел напротив него.

— Я просто чертовски замерз в этой проклятой стране! Так что немного огоньку не помешает. — Мой друг глотнул вина. — Играем?

— Поручик, раздайте карты, — не сводя глаз с капитана, произнес граф.

Спорить с Байковским не было смысла. Он часто искушал судьбу, и делал это с улыбкой на губах. Смерти не боялся, хоть и не раз был на волосок от гибели. Переубедить его в чем-то не представлялось возможным. Поэтому мне оставалось только тщательнее перетасовать колоду.

Желающих сыграть с графом и капитаном не оказалось. Солдат суеверен по сути, и в преддверии сражения искушать судьбу никому не хотелось. Так что я раздал карты лишь двум умалишенным.

Все встали вокруг нас и с волнением наблюдали за игрой. Когда на кону стоит нечто большее, чем деньги, интерес к происходящему вырастает в разы.

Граф попросил еще карту. Мои руки дрожали больше, чем руки игроков, когда я выполнял просьбу.

Ланжерон взглянул на получившийся набор и впервые за вечер улыбнулся.

— Похоже, я завтра выживу, господа, — карты одна за другой легли на стол.

Туз, валет и девятка — двадцать девять очков! Перебить такое вряд ли удастся даже везунчику Байковскому.

— Тимирязев, кто тебя сглазил? — засмеялся мой друг. — Ты мне накидал одних крестов!

Он также вскрылся, и мы увидели шестерку, даму и туза. Все крестовой масти!

Мне стало не по себе. Не столько от проигрыша друга, сколько от вида крестов на лощеной бумаге. Учитывая то, что стояло на кону, выглядело это достаточно зловеще.

— Двадцать шесть очков, Александр Федорович, — констатировал Байковский. — Я проиграл. Так что завтра, после взятия крепости, вы получите свои часы.

— Если вы погибнете, — уточнил Ланжерон.

— Безусловно, если погибну. Как и еще двое из нас. Помните?

— Да, вы достаточно ясно изъяснялись, — нахмурился де Линь.

— Что ж, думаю, нам всем пора отдохнуть. — Байковский с неизменной улыбкой на губах встал и поднял бокал. — Пусть земля будет нам пухом!

* * *

— Ты не в своем уме!

Мы шли с Байковским по лагерю. Дождь перестал, утих и ветер. Свет частых костров хоть немного разгонял давящую на плечи темноту. В нескольких верстах чернел Измаил. Неприступная громада, которую надлежало взять, во что бы то ни стало! И под ее стенами должен был произойти последний акт разыгравшейся в палатке Ланжерона трагедии.

— Почему? — Байковский старался говорить весело, однако в его голосе мне послышалась грусть.

— Ты устроил дуэль с самой смертью!

— Дуэль со смертью? Тимирязев, чертов ты поэт! — хохотнул мой друг. — Только ты мог такое сказать! Хорошо, пусть будет дуэль со смертью. Я все равно выйду победителем в этом поединке. А костлявая стерва пусть меня сторонится.

— Откуда такая уверенность?

Байковский остановился, посмотрел на редкие огни, освещавшие крепость.

— Помнишь цыганку, к которой мы бегали на учебе в Москве? — спросил он.

— Кривоногая шлюха? — я мысленно поблагодарил ночную тьму, скрывшую румянец на моих щеках.

— Она самая, Флорика. Как есть кривоногая шлюха, дай ей Бог здоровья! Чертовка умела многое, да и цену не ломила, — Байковский довольно улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям о днях молодости. — Но я к ней бегал не только, чтобы юбку задрать. Флорика гадала мне. И сказала, как я умру.

— О, Господи! — вскинул я руки. — Ты в это веришь?

— Конечно. Однажды она обмолвилась, что меня вызовут на дуэль, за неделю до того, как это произошло.

— Весомый аргумент! Да ты дрался на дуэлях чуть не каждый день. Сложно было промахнуться! И что же она тебе предсказала?

— Что я погибну в бою. От руки русского солдата.

— Это невозможно! — недоверчиво покосился я в сторону костров, за которыми, тихо переговариваясь и смеясь, сидели казаки, гренадеры, мушкетеры.

— Ты прав, мой друг! Это невозможно, пока мы сражаемся с турками. Поэтому я и поставил на кон жизнь. И поэтому именно я выиграю дуэль со смертью!

— Ты неисправим, — поневоле улыбка тронула мои губы.

Байковский достал выигранные в этот вечер часы.

— Совершенно верно! И не вижу причин, чтобы меняться. Кстати, у нас есть немного времени, чтобы вздремнуть. Советую это сделать. День будет длинным.

Я кивнул и еще раз посмотрел на стены крепости. Крепости, которую Суворов поклялся взять, хоть это было и невозможно. Крепости, одним своим видом внушавшей трепет и заставлявшей сомневаться в собственных силах. Крепости, под завязку забитой турками. «Армейской крепости». Ордукалеси.

Ордукалеси

— А ну тише, окаянные. Или так пройдусь по спинам, что сам черт милей меня покажется, — разнесся грозный окрик над колоннами.

— Да после тебя черт уже нам родней матери, — донеслось из стройных рядов.

Солдаты зашлись в тихом смехе. Сержант окинул их убийственным взглядом, но не проронил ни слова. Хорошее настроение перед штурмом — залог успеха!

Только что в темноту взмыла сигнальная ракета, и армия, стараясь не производить шума, двинулась к крепости. Апшеронские стрелки шли в голове колонны. Управляемая генерал-майором Львовым, она должна была захватить Бросские ворота. Выполнить эту задачу выпало Троицкому мушкетерскому полку Байковского и моему Фанагорийскому гренадерскому. Целью апшеронцев было прикрытие наших голов при штурме.

Густой туман опустился на землю, и солдаты, согнувшись под тяжестью фашин и лестниц, в полной тишине, словно призраки, исчезли в нем.

Идти пришлось довольно долго. Грязь комьями налипала на обувь, отчего марш превратился в сплошное мучение. То и дело кто-то оступался, припадал на колени. Ругань, произнесенная вполголоса, слышалась отовсюду. Я и сам не раз не слишком вежливо отозвался о местном ландшафте. Но брошенная по рядам фраза «Валы впереди» разом заставила забыть о тяжелом переходе. Мы достигли глубокого рва, враг не заметил опасности, и штурм вот-вот должен был начаться.

— Вперед! — услышал я, и полторы сотни стрелков побежали к стенам крепости.

В тот же момент десятки вспышек озарили укрытый туманом Измаил. Следом нашего слуха достиг невообразимый грохот. Нападение, увы, не стало неожиданностью! Пушки, не прерываясь ни на секунду, осыпали ров снарядами, а несчастные стрелки, вопреки всему, расположились вдоль него и открыли ответный огонь. Более скрываться и молчать не было смысла. Батальоны мушкетеров и гренадер, надрывая глотки, бросились в наступление.

Фашины уже не казались такими тяжелыми, а грязь и вовсе перестала липнуть к подошве. Проклиная турецкого солдата, турецкого пашу, турецкую погоду и турецкую мать, солдаты подбегали ко рву, кидали вязанки по две в ряд, и так же быстро пересекали его. Дождь, не прекращавшийся несколько дней до этого, не шел ни в какое сравнение с ливнем, устроенным крепостной артиллерией. Казалось, выжить во рву невозможно! Два или три снаряда угодили в одну фашину. Грязь, вода, прутья, кровь полетели во все стороны. На моих глазах троих мушкетеров разорвало в клочья. Страх проник в сердце, но крепкий мат не дал ему превратиться в панику. Впереди я заметил спину капитана Байковского. Он уже перебрался через ров и, стоя у каменного палисада, связывал две лестницы в одну. На первом этапе смерть отступила от него. Возможно, потому, что целей в это мгновение было предостаточно. Стать одной из них желания у меня не возникало, а для этого требовалось как можно быстрее пересечь ров, полный воды, грязи и ужаса.

— Быстрее, ребята! Шевелите задницами! — громкий голос капрала с легкостью перекрывал грохот пушек. Командой это сложно было назвать, но другого в тот момент и не требовалось.

Я подбежал к четверым фанагорийцам, несущим фашину, и мы кинулись ко рву мимо орущего капрала. Он подбадривал и материл солдат до тех пор, пока в нескольких шагах от него не разорвался снаряд, отбросив несчастного, как тряпичную куклу, на спину и оторвав ему ногу. Вместо громкого крика капрал издал тонкий визг и схватился за кровавый обрубок.

— Твари! — выпалил я, фашина упала в ров, и, не поднимая головы, мы понеслись сквозь огненный дождь, устроенный турками.

Дым от орудий смешался с туманом, прикрыв низину непроницаемой для глаз завесой. Однако это мало помогало! Так же бесполезны были и ружья стрелков, направленные на осажденных вслепую.

Я бежал по вязанке и ругался так, как не ругался никогда. Возможно, это и спасло мне жизнь в тот момент, а смерть решила выбрать более покладистую жертву. Двух гренадер передо мной просто снесло с вязанок ядром, обрызгав меня кровью и внутренностями.

— Твою мать!

Чьи-то руки подтолкнули к палисаду. За каменной стеной пушечный ураган не так страшен. Я перевел дух, крепче сжал саблю и, стараясь не обращать внимания на десятки трупов у подножия палисада, перебрался через него.

Чтобы увидеть еще один ров. Поменьше первого, но от этого не ставший более безопасным. Находясь у самых Бросских ворот, он, заливаемый картечным огнем, превратился в ад. Спасения, казалось, не было. Солдаты падали один за другим, живые прятались за мертвыми, но пересекали его. И несколько десятков гренадер и мушкетеров уже бежали к крепости. Среди них я с радостью узнал Байковского. Вот уж кому сам черт не страшен! Он размахивал саблей и что-то дико орал. А навстречу ему из распахнутых ворот летело несколько сот турок. Отчаянный шаг! Видимо, паша испугался напора русских солдат и решил вылазкой отбросить их подальше.

Картечный огонь утих, и я, как и многие другие, вскинул оружие и помчался на приступ.

Рукопашная схватка — стихия гренадеров! Туркам пора бы уже привыкнуть к этому за время компании. Но они, как безумные, раз за разом в каждой баталии пытаются опрокинуть русских богатырей. И, как всегда, у них ничего не получается! Битва у Бросских ворот не стала исключением.

Гренадеры, число которых стремительно пополнялось — через палисад перебиралось все больше солдат, — не дрогнули под турецким натиском, удержали занятую позицию и, шаг за шагом, стали теснить врага к воротам.

Я, заговоривший с началом штурма, словно старый конюх в родном имении, совсем забыл об остатках благородства. Плевок в лицо противнику и удар коленом в пах оказались действенным средством в той толчее, в какой мы очутились во втором рву. Два великана гренадера прикрывали меня с боков, я же ловко орудовал саблей.

Взмахнул рукой, и бородатый турок с рассеченным лицом упал под ноги. Переступил через мертвое тело, отвел удар очередного басурманина, которого тут же пронзил гренадерский штык. Оттолкнул убитого ногой, вскинул руку навстречу кривому клинку, увернулся от кинжала, а нападавший рухнул на колени с перебитым прикладом носом. Смерть тут же настигла раненого турка, а мы еще на шаг приблизились к воротам.

Фанагорийцы были неудержимы, и враг побежал!

— Тимирязев, друг мой! Турок прогибается! — Услышал я совсем рядом и с радостью узнал голос Байковского. Мой товарищ с ног до головы был перепачкан грязью и кровью. Но лицо его сияло от удовлетворения. Он обернулся и закричал, указывая рукой на ворота. — Как я и говорил! Вечером, сегодня вечером ужинаем в крепости! А смерть со своей дуэлью пусть идет ко всем чертям! Она проиграла, костлявая стерва!

Только я собрался подтвердить его слова, как в нескольких шагах от нас упала граната. Взрыв — и грязь с осколками камня полетела во все стороны. Байковский упал, я присел на колени. Мимо пробежали несколько гренадер.

— Ты жив? — поднимая голову, окликнул я друга.

— Да, черт возьми!

Байковский лежал на спине, держась за бок. Лицо его исказила гримаса боли.

— Гранаты! Сволочи! — простонал он. — Не могут драться, решили забросать гранатами?

Я подбежал к другу, впопыхах стал расстегивать на нем грязный мундир с рубашкой, чтобы осмотреть рану. Руки не слушались, дрожали, а в голову упорно лезла глупая мысль: «Неужели простая игра в карты и необдуманный разговор могут стоить жизни?!»

— Тимирязев, все в порядке, друг! — Байковский пересилил себя и улыбнулся. Бодрости духа ему не занимать! — Царапина, не больше!

Мне, наконец, удалось распахнуть мундир. На боку друга красовался огромный кровоподтек. Не царапина, но жить будет!

— Ты родился в рубашке, — с облегчением вздохнул я.

— Не в ней дело, Тимирязев, — Байковский попытался приподняться. — Цыганка, помнишь? Меня убьет русский человек, не какой-то проклятый турок. Так что смерть сегодня проиграет! Ей меня не одолеть.

Неожиданно рядом остановился великан гренадер. Он взглянул на нас и, не успел я сказать и слова, с силой вонзил в грудь Байковскому штык.

— Сапоги, Ваше благородие! — заорал он мне в ухо, перекрикивая взрывы гранат. — Они, нехристи, все прячут в сапогах! Там и ищите!

Вырвал оружие и побежал к воротам, оставив меня рядом с умирающим «нехристем». Разорвавшаяся недалеко граната вывела из оцепенения. Я кинулся осматривать рану.

На этот раз все было намного серьезней. Кровь лилась из пробитой груди Байковского, пузырилась, а воздух со свистом вылетал из раны при каждом тяжелом вздохе друга.

— Ах, стервец! Он спутал меня с турком! — попытался засмеяться Байковский. — Ну надо же!

— Рана неглубока, выживешь! — уверенности в моем голосе не было и в помине. И мой товарищ услышал это.

— Перестань, — охрипшим голосом произнес он. — Я не первый год на войне.

— Я вернулся с того света. И ты вернешься.

— Настырный ты, Тимирязев, — улыбнулся Байковский, отчего из уголка рта потекла кровь. — Я рискнул нынче вечером, и проиграл. Теперь умру, а ты, мой секундант, верни часы графу.

Он сунул мне в ладонь золотые часы. Желание тут же избавиться от них было огромным, но в этот момент недалеко упала еще одна граната. Я бросился на грудь друга, прикрывая его от осколков. А когда поднялся, понял, что все кончено. Недвижимый, стеклянный взгляд Байковского был устремлен в светлеющее небо.

Цыганка не обманула. А мой друг, не раз участвуя в дуэли, впервые оказался повержен.

* * *

— Александр Федорович, — окликнул я графа.

Ланжерон стоял у стены и, не отрываясь, смотрел на бледное солнце. Оно медленно клонилось к закату, и лучи его отражались от темного Дуная. День выдался чертовски длинным, турки отчаянно сопротивлялись, но устоять не смогли. Ордукалеси — Армейская крепость, — пала. Но победа далась России дорогой ценой. Количество убитых, явно, перевалило за несколько сотен, а, возможно, и тысяч. Выжившие, в свою очередь, выглядели немногим лучше мертвецов.

— А, поручик, — устало произнес граф. Кровь коркой застыла на лице молодого француза — след от встречи с осколком гранаты. — Рад видеть. Как капитан Байковский?

— Просил откланяться. И передал вам это, — я протянул ему часы, золотая оправа которых была испачкана кровью моего друга.

Ланжерон безразлично взглянул на них и с горечью произнес:

— Мне очень жаль, поручик.

Но часы не взял.

— Капитан вернул бы вам их в любом случае. — Мне хотелось побыстрее закончить неприятный разговор.

— Я знаю, — граф с тоской вновь посмотрел на солнце, вздохнул. — Возьмите часы себе, поручик. Это вещь Байковского. А вы его лучший друг. Мне они больше не принадлежат. Извините.

Поклонился и, развернувшись, быстро пошел прочь.

Этот случай с дуэлью у Бросских ворот навсегда изменил мое отношение к картам, вину и цыганкам. За всю долгую жизнь я ни разу не играл. И тем более не пытался узнать, что ждет меня в будущем. Зато очень часто смотрел на золотые часы, испачканные кровью моего друга. Друга, уступившего в неравной схватке с самой смертью. Под Ордукалеси.

Историческая справка

Все лица, упомянутые в рассказе, не вымышлены. Совпадения не случайны.

Капитан армии Байковский погиб в битве под Измаилом, о чем указано в «Списке Генералитету, Штаб и Обер-Офицерам, убитым и раненым на штурме Измаильском». Там же упоминается отличившийся при штурме и раненый поручик армии Тимирязев.

Французские аристократы граф Ланжерон, герцог Фронсак, так же, как и австрийский принц, полковник Карл де Линь, участвовали в битве.

Вечер перед штурмом подробно описан в записках графа Ланжерона. Там же и рассказывается о глупой затее бросить жребий, чтобы выяснить, кто из собравшихся погибнет во время атаки. Правды ради, надо заметить, что никто из «смертников» (тех, кому выпал жребий) не пострадал. «Любовь к Отечеству», о которой упоминает капитан во время игры, всего лишь ассигнационный рубль, бывший в ходу в XVIII веке и имевший такую надпись.

О самом штурме можно найти очень много документов. Я опирался на один из них, составленный Генерального штаба полковником Н. Орловым и изданный в 1890 году. Взятие Бросских ворот происходило именно так, как я пытался показать. Единственную вольность я допустил в том, что вместо батальона Белорусских егерей вместе с Фанагорийским гренадерским полком в атаку у меня пошли Троицкие мушкетеры, которые на самом деле находились в другой колонне и атаковали в другом месте.

Случай же с русским солдатом, атакующим русского же офицера, так же упоминается в записках Ланжерона. В темноте солдат принял раненого за турка, которого хотят ограбить, и решил добить «нехристя», так как тот шевелился. Если верить Ланжерону, офицер выжил после этой атаки, и даже не был ранен. Более того, им оказался сам генерал-майор Львов.

Единственным вымышленным героем в рассказе является цыганка, предсказавшая смерть Байковскому. Да и выдуманы у меня, по сути, только она, золотые часы да партия баккара. Но что поделать, жизнь — лучший автор и сценарист из всех имеющихся.

Март, 2012