Каникулы в Простоквашино. Шпулечник-2

Влад Костромин

Продолжение мистического триллера «Шпулечник».События происходят с новой семьей, поселившейся в доме Романиных после их трагической смерти.

II

Мне снился парень, стоящий в нашей прихожей и целившийся из ружья в зал.

— Шпулечник, — закричал он, — выходи!

Послышались неторопливые шаги, заскрипели доски под ногами, в дверях возникла массивная фигура в старом плаще защитного цвета с надвинутым капюшоном. На левом плече копошилось что-то мерзкое: то ли уродливая птичка, то ли не пойми что.

— Руки подними, падла! — кричал парень.

Из глубин капюшона чье-то лицо бесстрастно смотрело на него.

— Руки подними, сука! — парень прицелился в темный провал капюшона.

Руки лениво поднялись к потолку.

— Капюшон сними! Сними, говорю!

Показалось, фигура хмыкнула. Правая рука сдвинула капюшон… на парня смотрел мертвый дед. Орехово-коричневое лицо его было бесстрастным, будто вырезанным из обветренного и потемневшего от времени дерева. Да и вообще он напоминал на случайно оживший древесный пень.

Парень попятился и тут я проснулся. Сердце колотилось, как у вспугнутого собакой зайца. Лежал, глядя в потолок, где плясали уродливые ломаные тени, отбрасываемые ветками яблонь в свете фонаря, пытаясь вырваться из цепких когтей кошмара. На чердаке скрипнуло: будто под тяжелыми, но осторожными шагами. Я приподнялся на локте, прислушиваясь. Сначала я подумал, что это ветер по чердаку гуляет, но потом явственно различил: нет, не показалось. Чьи-то шаги, скрипнула ржавыми петлями чердачная дверь.

Кто может лазить по нашему чердаку? Зачем? Родители спят дома, Дядя Федор сопит за недостающей до потолка перегородкой, разгораживающей комнату на две. Кто и зачем был на чердаке? Незаметно заснул.

— Пап, что такое Шпулечник? — спросил я за завтраком.

— Ты где такое слово услышал? — прищурился отец.

— Просто…

— Просто?.. — мать с трудом оторвала взгляд от своего стакана. — Просто слово?

— Ну да…

— Не знаю я, — сказал отец и о чем-то задумался, глядя на мать.

Она напряженно рассматривала что-то.

— Что там? — не выдержал отец.

— Сереж, глянь, как чаинки плавают. Как узор какой.

— Тьфу на тебя, малахольная! На работу пора, а ты чай рассматриваешь, как чукча! Собирайся давай, чаевница! А то к Безумному Шляпнику попадешь…

— Кеша, — тихо сказал Федя, когда родители ушли на работу, — я видел, что в кладовке сало стоит.

— Откуда там сало? — не поверил я.

— Бочка такая деревянная стоит. С крышкой. Мы когда обои с клеем брали, я заглянул. Сало в ней…

— И что? — не понял я.

— Мамка про нее ничего же не говорила.

— Нет.

— Можно взять сало…

— А если она узнает?

— Откуда она узнает? Мы же не скажем.

— А если это проверка? Проверяют, возьмем или не возьмем.

— Папка проверяет? Он может… А мы вот как сделаем — верхний кусок поднимем, а возьмем с которого под ним. Они и не заметят.

— Думаешь?

— Посмотрят, что верхний не тронут и все. Не будут же все ворошить?

— Ладно, давай.

Осторожно пробрались в кладовку, сняли сбитую из досок крышку с сужающегося к верху деревянного бочонка с двумя торчащими «ушами», аккуратно вынули на подстеленную «Правду» верхний кусок сала: широкую и толстую пожелтевшую пластину.

— Старое сало, — облизнулся брат, — бабушка говорила, что его в кулеш хорошо добавлять с луком.

— Ты что, кулеш собрался варить?

— Ты совсем дурак? — брат постучал себя по лбу. — С кулешом нас застукают. Так просто сала нажремся и все.

Подняли второй пласт сала, положили на газету.

— Прямо целый бок свиньи, — Федор наметился длинным ножом, оставшимся от Романиных.

Его зрачки расширились, взгляд нервно бегал по облюбованному куску. Брат напоминал сказочного людоеда, учуявшего «русский дух». Или это Баба-Яга «русский дух» чуяла? Я посмотрел в бочонок, протер глаза.

— Смотри, как будто волосы в соли.

— Да ну, — Федька недовольно отвлекся от облюбованного куска, ковырнул ножом в бочонке.

— Точно тебе говорю.

— У свиней бывают волосы?

— Щетина бывает. У папки помазок со свиной щетиной.

— Значит, сало не побрили и все дела, — брат, потеряв интерес, вернулся к куску, примерившись теперь с другой стороны.

Я ковырнул соль, еще… Вытащил пряди волос, потянул…

— Что ты там возишься? — недовольно оглянулся Федя. — Не тормоши соль…

Осекся, глядя в припорошенные солью мертвые глаза девочки. Я держал на весу слегка покачивающуюся отрезанную голову.

— Ты?.. Это?.. Зачем?.. — попятился к выходу из чулана брат.

— Она внутри была…

— Голова?..

— Голова…

— Настоящая?..

— Да…

— Что теперь делать?

— Надо родителям звонить, — я уронил страшную находку обратно в бочонок.

— Попадет нам за сало… — отвел взгляд брат.

— А что делать? Не прятать же голову обратно.

— Да, придется признаваться.

Два трехзначных номера: кабинета отца и бухгалтерии матери были написаны на листочке, выскакивающем из желтого телефона VEF-TA при нажатии на черный рычажок. Отцовский номер отозвался длинными гудками, в бухгалтерии гудки сначала были короткими, потом трубку сняли.

— Алло, — сказал незнакомый женский голос.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, вам кого?

— Галину Семеновну позовите.

— Минуточку, — в трубке что-то пошуршало, затем прозвучал голос матери:

— Алло. Слушаю.

— Мам, это Кеша.

— Что случилось, Иннокентий?

— Мы тут… голову нашли…

— Чью?

— Не знаю…

— Тут плохо слышно… Что вы нашли?

— Голову нашли…

— Чью?

— Девочки.

— Какой?

— Я ее не знаю.

— Где вы ее нашли?

— В бочке с салом…

Трубка помолчала, мать обдумывала возникшую ситуацию.

— Ты понимаешь, что если это твой очередной дурацкий розыгрыш, что я тогда с тобой сделаю?

— Это не розыгрыш…

— Тебе очень повезет, если это так. Ждите.

Трубка запиликала короткими гудками. Мы сели на стулья в прихожей и стали ждать.

Сначала приехали родители.

— Где ваша дурацкая голова? — спросила мать.

— В чулане… — ответил я.

— Какие черти вас туда занесли?

— Просто… смотрели…

— Мозги мне не тряси! Просто смотрели, воришки мелкие? — мать заглянула в чулан, прищурилась. — Сереж, вроде как голова? — неуверенно посмотрела на отца.

— Она самая, — подтвердил он.

— Что будем делать?

— Шила в мешке не утаишь. Милицию вызывать, что же еще?

— Милицию?

— А что? Видно от Романиных осталась… — отец зашел в дом и позвонил в милицию.

— А вы получите, — мать погрозила кулаком, — что бы не шарились по закромам Родины, дети мультфильмов. Мало вас, значит, родители кормят, что вы как крысы по кладовкам шныряете!

— Мы… — начал Федя.

— Ты мне еще помычи, Герасим! Потом, все потом, — лицо матери стало почти таким же зловещим, как у отрезанной головы девочки. — Потом поговорим.

Приехала милиция, усталый следователь, представившийся Олегом Александровичем, опрашивал нас за столом под яблоней.

— Ну что там, Сергей Викторович? — поднял взгляд на подошедшего майора.

— Нашлась Марусина голова, где не ждали, — майор снял фуражку и вытер вспотевший лоб большим носовым платком. — Кто бы мог подумать?

— Дела… — следователь достал из кармана помятого пиджака помятую пачку «Стюардессы», закурил, глядя в сад. — Опять дело открывать придется?

— А зачем? — майор вздохнул. — Там и так все ясно.

— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Нет?

— Смысла нет. Подзахоронить голову к телу и все дела. Марусю все равно не вернешь, а ковыряться в закрытом деле людей нет.

— Хорошо, — следователь затушил сигарету, аккуратно положил окурок в пачку. — Согласен. Вы, ребятки, сами погуляйте пока, а родителей сюда позовите.

Милиционеры забрали голову, бочонок и следователя и уехали.

— Не страшно одним дома оставаться? — спросил отец.

— Нет, — я покачал головой, а Федя молча кивнул.

— Тогда мы с мамкой на работу, а вы за старших.

— А вечером поговорим, — напомнила мать.

— Вот видишь, — Федя крутился по прихожей, — ничего особо нам не попало. Даже жалко, что я сала не отрезал. Сейчас бы перекусили.

— Ты того? — я покрутил пальцем у виска. — Там же голова рядом с салом лежала.

— И что? Соль убивает всякую заразу.

— Ты помешался уже на еде.

— Да ну тебя, — обиделся брат. — Я вот хотел тебе сказать, но теперь не буду…

— Что хотел сказать?

— Не буду.

— Ну и черт с тобой.

— Не ругайся, а то язык отсохнет. И вообще, ты должен быть примером, а ты?

— Отвали!

— Ладно, так уж и быть, — Федя нырнул на кухню. Вышел, что-то пряча за спиной. — Угадай, что тут?

— Не знаю.

— Угадай.

— Сало?

— Нет, не сало. У тебя еще две попытки.

— Хватит уже.

— Ладно, — брат показал начатую пачку какао.

— Где ты его взял?

— Нашел.

— И зачем оно тебе?

— Заварим, пока никого нет.

— Если мать узнает…

— Это если узнает. А откуда она узнает? Мы кружки помоем и она не догадается.

— Тут головы мертвые, — вздохнул я, — а тебе лишь бы поесть.

— Война войной, а обед по расписанию, — повторил отцовскую мудрость Федя. — Не нуди, давай лучше какао попьем.

— Его же варить надо.

— Зачем? Кипятком зальем и все дела. Кисель же так делали.

Кисель Федька спер в столовой и мы его три раза пили, пока мать не нашла во время обыска. Кисель отняла (отец его выпил потом), а нас долго секла шнуром кипятильника, за то, что не поделились добычей с родителями.

— Сам погибай, — приговаривал держащий нас отец, — а родителей выручай. Запоминайте, дети мультфильмов. Так их, так, Галя, шибче, шибче, поддай газку.

И голосом Матроскина говорил нам:

— Неправильно ты, Дядя Федор, бутерброд ешь. Надо колбасой на язык класть, так вкуснее. Лупи, Галина, пусть знают вкус павидла.

Только начавшиеся по телевизору «Спокойной ночи малыши» прекратили избиение. Отец старался никогда не пропускать Филю со Степашкой и Каркушей.

— Еще раз повторится такое, — сворачивая кипятильник, тяжело дышала мать, — и задушу этим проводом, как шелудивых котят.

— Котят топят, — со знанием дела сказал от телевизора отец.

— Сначала придушу, а потом утоплю, — кивнула мать.

Вообще, от Романиных осталось довольно много еды: подпол на веранде и подвал в саду были забиты картошкой и банками с огурцами, помидорами и грибами.

— Харчами мы на первое время обеспечены, — сказал в первый день переезда отец, довольно потирая руки, — до зимы продержимся, а там видно будет. Еще и огород посажен, с зеленью да картошкой будем.

— Знаешь, мне странный сон приснился, — прихлебывая из кружки горячий какао, начал я.

— Бом-бом-бом, — громко пробили старые настенные часы.

Мы вздрогнули, а Федя от неожиданности облился какао. За неделю, прожитую в доме, часы били первый раз.

— Чего это они?

— Не знаю, — я встал со стула и подошел к часам. — Интересно, кто их завел? Они же стояли.

— Может, папка?

— Не знаю.

— Или милиционеры.

— Зачем?

— Откуда я знаю? — брат попытался оттереть какао со старой отцовской рубашки. — Не стирается… — растерянно посмотрел на меня.

— Теперь нам хана! Говорил же, не надо нам это какао!

— Не ной, ты вечно ноешь. Сейчас постираем. На солнце быстро высохнет.

Взяли в ванной мыло и пошли на огород: вдоль стены дома стояли большие железные бочки, в них грелась на солнце вода для полива грядок. Стирали, терли мылом, пытаясь убрать предательские коричневые пятна. Повесили мокрую рубашку на бельевой веревке возле подвала.

— Не боись, высохнет, — Федька в свисавшей как ночнушка растянутой отцовской майке сидел на пеньке, — никто и ничего не узнает.

— А если не высохнет?

— Ну… скажем, что случайно, об дерево испачкался.

— Не поверит мамка. А если поверит, получишь, чтобы по деревьям не скакал.

— Это да, — Дядя Федор окончательно сник. — Зря мы сюда приехали.

— А кто нас спрашивал?

— Не могли папке работу в другом месте дать?

— В каком? То-то мамка удивилась, что ему вдруг место директора предложили. Его же все считали странным, а тут бац, и место директора. Оно и понятно, никто не согласился в доме, где психи жили, жить, а папка и рад.

Какао не отстиралось. Пришедшая с работы мать подозрительно принюхалась и осмотрела Дядю Федора.

— Это что? — брезгливо ткнула пальцем в пятно.

— Где? — попытался придуриться Федя.

— В Караганде, — лицо матери потяжелело. — Дурачком решил прикинуться? Купоросник!

Такое слово от матери мы слышали впервые.

— А что такое купоросник? — спросил Федя.

— Издеваешься? — она внезапно пнула Федю в живот.

Брат согнулся, схватившись за живот.

— Придушу! — мать бешено посмотрела на меня.

Я шарахнулся назад. Первый раз видел мать такой. Неужели тоже стала сходить в этом странном доме с ума?