В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

Влад Костромин

После долгих житейских лишений и скитаний мы обрели относительно спокойную и сытую жизнь в Бобровке. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод да отъедайся потихоньку. Но не тут-то было! Отец, будь он неладен, увидел мультфильм «Черный плащ»…

IV «Ночью все утки черны»

«Я иду на гуся как тореадор»

Я спокойно подтягивался в саду на турнике, никого не трогал, когда прибежал запыхавшийся и всклокоченный Пашка.

— Мы с Костиком гуся поймали!

— Какого гуся? — я спрыгнул с перекладины.

Брат был великим путаником и вполне мог спутать гуся и порося.

— Большого! — глаза Пашки бешено метались. — Матерого! Комлевого!

— Где вы его поймали? — я на всякий случай оглянулся. После истории с черной курицей в деревне Тансарино следовало быть бдительным вдвойне.

— В нашем заборе застрял, падла! — добавил Пашка любимое слово матери. — А мы с Костиком заметили.

— И что дальше?

— Его достать надо…

— Достаньте.

— Не можем, он шипит… Вдруг, укусит? Батя говорил, что они кусаются больно.

— Ясно, веди.

Гусь, сердито шипя, застрял меж штакетин за кустами ежевики.

— Капусту вашу хотел сожрать, — радостно сообщил Костик, хлеща птицу прутиком по серым перьям спины.

Гусь изогнул шею, тревожно рассматривая меня.

— Паш, неси мешок, — сказал я, прикидывая, как ловчее подступится. Клюв гуся внушал уважение. — И топор захвати.

— Рубить будешь? — деловито спросил Костик. — Голову мне отдашь?

— Зачем тебе голова?

— Засушу и буду Тишку пугать, чтобы не кричал.

Тишка — младший брат Костика, тихий черноглазый малыш и я ни разу не слышал, чтобы он кричал.

— Заикой станет.

— Думаешь? — Костик почесал затылок. — Это же пенсию ему дадут? Деньги в семье будут…

— Заикам не дают. Вроде… — насчет заик я сам толком не знал.

Прибежал Пашка с мешком, разделочной доской и топором.

— Доска зачем? — спросил я.

— Под шею подложишь, когда рубить.

— Я не буду рубить.

— А зачем топор? — удивился Пашка.

— Чтобы вытащить гуся. Вы держите края мешка, — я надел на тело гуся мешок, — а я оторву штакетину.

— Он не вырвется? — тревожно спросил Пашка.

— Как держать будете. Как только голову вытащит, накрывайте ее мешком. Ясно?

— Ясно, — дружно закивали негодники.

Я осторожно отжал топором штакетину. Гусь, рванулся к свободе и ущипнул Костика.

— А-а-а!!! — закричал укушенный, бросив мешок.

Гусь дернулся, но Пашка был начеку. Ударив ногой гусака в бок, брат ловко спеленал его в мешок.

— Поймал! — он ликующе потряс мешком.

— Он меня укусил, — сморщился Костик. — А если он бешеный?

— У гусей бешенства не бывает, — я заколотил штакетину на место и отдал топор Пашке. — Давай мешок, понесу.

— Тяжелый, — радостно приплясывал рядом брат. — Много мяса. Куда ты его несешь?

— В клетку посажу.

— А рубить?

— Батя с мамкой придут, пускай решают, что с ним делать.

Длинная клетка из мелкой железной сетки, где-то украденная отцом, стояла во дворе под яблоней рядом с прудиком, в котором отец мечтал развести карасей. Я закинул гуся в клетку и пошел к турнику. Шалопаи остались, просовывая прутик сквозь сетку и дразня плененного гуся.

К вечеру разжег очаг — варить свиньям. Пашка сидел на пеньке напротив клетки и смотрел гусю в глаза.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Я его дрессирую. Смотри, — Пашка повел головой вправо, склоняясь к клетке.

Гусь уклонился влево. Пашка сдвинулся влево — гусь скользнул вправо.

— Видел? — довольный Пашка повернулся ко мне.

Гусь злобно кинулся на сетку, пытаясь ущипнуть брата, но не смог. За этим нас и застала мать.

— Вы что делаете, падлы? — ласково спросила она. — Совсем от безделья опухли? Павел, что ты вытворяешь?

— Я гуся дрессирую, — боязливо похвастался брат.

— Тебя самого дрессировать надо. Зикаешь по деревьям, как обезьяна шелудивая, макака краснозадая, Гингемы на тебя не хватает! Как дикий бедуин на верблюде по грязным пескам пустыни.

— Ничего я не зикаю, — надулся Пашка.

— Не пререкайся с матерью, подлец! Молод еще голос повышать! Не дури мне мозги, скотина! Мозги ты своему гусю будешь дурить! Откуда в нашей клетке гусь, Бармаглотовы дети?

— Он в заборе застрял, мы с Костиком его нашли.

— Значит, Костик, падла кривоногая, про него знает? — нахмурилась мать и перевела обвиняющий взгляд на меня. — А ты куда смотрел, поганец?

— А что я?

— А то, что только пререкаться можешь! Я вас зачем рожала?

— Зачем?

— Чтобы было кому воды подать на старости лет, а вы, охламоны, с гусями тешитесь!

— Что вы мать доводите, компрачикосы? — над дощатым забором, отделяющим очаг от дома, словно голова Несси из темных вод Лох-Несса, показалась лысеющая голова отца. — Мало я вас в детстве порол, паршивцы. Могу добавить.

— Посмотри, Вить, — повернулась к нему мать, — гуся откуда-то притащили.

— Жирный? — звучно сглотнул слюну отец.

— Костик видел…

— С вами в разведку не пойдешь, гаврики замурзанные, — расстроился отец. — Что теперь с гуся проку?

— Я его дрессировать буду…

— Ты это, того, — папаша погрозил Пашке пальцем, — не хулигань. А как дрессировать собираешься?

— Смотри.

Пашка и гусь показали весь набор трюков.

— Ишь ты, уткобобики! — удивился отец, прошел в калитку, уселся на пень, на котором я рубил дрова, прикурил от костра «приму». — А еще так можешь?

— Могу.

— Показывай! Потешь почтенную публику, — папаша ласково погладил себя по животу. — Монтигомо, Ястребиный глаз, Верная рука — друг индейцев.

— Сумасшедший дом! — всплеснула руками мать. — Что старый — дурак, что малый — придурок.

— Бинки, гляди, — рассмеялся отец, — Гога прямо как Куклачев. А? — повернулся ко мне за поддержкой.

— Угу, — поддержал я. — Олег Попов. Только кепки нет.

— Но-но, — нахмурился отец, — вы оба циркачи еще те, не надо братика родного в говне вываливать. Он и так из него не выбрался еще.

— Я не вываливаю, — попятился я, — я просто из вежливости, чтобы разговор поддержать.

— Смотри мне, — отец погрозил увесистым кулаком. — Продолжай представление, Гога. Ты настоящий проныра и трезубец будды.

Проныра в устах отца было одной из высших похвал. Трезубец будды еще одна высшая отцовская похвала, правда непонятно почему. Но у отца было лучше не спрашивать: или обрушит на тебя часовой водопад самовосхваления и лжи или отвесит мощный подзатыльник. Или совместит это.

— Ну вас, холеры тифозные, — сплюнула мать и ушла в дом.

До самой темноты Пашка развлекал довольного отца.

— Жалко, что Костик видел… — задумчиво сказал отец, когда пошли в дом. — А ты молодец, — ласково погладил Пашку по макушке, — хорошую штуку придумал. Весь в меня, ха-ха-ха, — отец громко захохотал.

Лягушки в пруду возле дома главного инженера от этого хохота перестали квакать. От хриплого хохота задребезжала посуда на кухне.

— Вить, тебе лечится пора! — крикнула из спальни мать.

— Не мешай, я детей воспитываю, — отмахнулся отец и снова принялся за нас. — Я вас родил, а от осинки не родятся апельсинки, ха-ха-ха.

— Сам дурак и дети такие же, — вздохнула мать.

— Разбогатеем, заведем гусиную ферму.

— Гусь — птица важная, что твой депутат, погоду на три дня вперед видит. По гусям сразу видно, кто на селе голодранец или отрепье, а кто крепкий хозяин и собственник. С ним, гусем, так просто не совладаешь.

— Там главное сноровка. Я в детстве кучу гусей поймал. Мы картошку с гусятиной тушили — вкусная штука, цимес просто, — он чмокнул кончики сложенных в щепоть пальцев.

— Вот почему на селе гуси пропадали, — догадалась мать, — А все на лис грешили.

— Я хитрее любой лисы, — щербато улыбнулся отец. — Когда воруешь, гуся нельзя ни в коем случае пугать, иначе у них мигом портится весь нагулянный нежный жир, превращаясь в вонючее ноздреватое вещество. И голову гуся лучше не рубить, положив на колоду — как мы обычно делали, и не сворачивать, а отсекать острыми ножницами для стрижки овец так быстро, чтобы птица ничего не успела понять.

Среди ночи меня разбудил отец.

— Тихо! — зажал мне рот широкой ладонью, — одевайся, пошли.

Мы вышли во двор.

— Дело есть, — закурил отец, усаживаясь на широкую лавку под верандой. — Надо гуся оприходовать.

— Как?

— Сейчас свернем ему шею, а Гоге утром скажем, что гуся украли. Он Костику так и передаст.

— Жалко…

— Кого? Костика?

— Гуся…

— И запомни, если так гуся жалко, что может наступить такой момент, когда ежели проявишь слабость либо сочувствие, то вместо гуся сожрут тебя. В буквальном смысле сожрут, без всяких метафор. Так что лучше сейчас, пока выбор есть, выбрать гуся — потом будет поздно, можешь мне поверить, Густсон. Понял?

— Понял…

— Сразу видно, что твой опыт приобретен только на краже гусей. Сразу видно, что у тебя мозгов не больше, чем у этого гуся. Стратегически надо мыслить! Мы же не разбойники с большой дороги. Меня ведь знаешь, как мамка ваша подманила? — светлячок сигареты вспыхнул ярче.

— Как? — спросил, с трудом сдерживая зевоту.

— Гусиными потрошками жареными с луком, да под маринованные огурчики, — было слышно, как отец сглотнул слюну. — И бутылка «коленвала» холодной да лучок зеленый… Подумай только, если бы не потрошки гусиные, то тебя бы не было на свете.

Я промолчал.

— И братика твоего, бездельника, бы не было, — отец затушил окурок и встал. — Пошли за дичью, Гусена. Может, сестричка появится у вас…

Под покровом мрака, разбавленного слабыми бликами фонаря, висящего на столбе с другой стороны дома, отец умело придушил несчастную птицу.

— Рано утром, пока Гога будет спать, ощиплешь. Перья под яблоней закопай, чтобы наш дрессировщик ничего не узнал. Гуся сдашь мамке.

— А что скажем Пашке, когда есть будем?

— Скажем, что я на охоте утку подстрелил. Пашка все равно не отличит, — отец всучил мне остывающую тушку. — Распишись-ка в получении. Братец твой тот еще гусь, ха-ха-ха. Вот увидишь, будет лопать гуся за милую душу. И Родина щедро поила меня гусиною кровью, гусиною кровью, — пропел он и пошел спать.