В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

Влад Костромин

После долгих житейских лишений и скитаний мы обрели относительно спокойную и сытую жизнь в Бобровке. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод да отъедайся потихоньку. Но не тут-то было! Отец, будь он неладен, увидел мультфильм «Черный плащ»…

III «Кадры решают все!»

— Час потехи! Я жажду повергнуть кровавых бандитов и ужасных разбойников в прах! Надо пройтись и найти преступление: большое, маленькое, среднее. Любое! Но лучше всего — зловещее преступление на крыше! Или какое-нибудь завалящее зверское убийство в доме вивария. Или презренные бражники, обогащающие местных бутлегеров. Или злобные происки горбуна их Нотрдам-де-Пари. В конце концов, мелкий гнус в больших объемах может быть не менее увесист, чем матерый вор-рецидивист. Пошли-ка, Гусена, пошныряем по деревне, — напялив резиновый плащ и шляпу, позвал отец. — Нанесем удар какому-нибудь преступному синдикату или даже спруту. Будем, как хищная рыба, тщательно и бдительно, с полным пониманием проглатывать мелкую преступную мошку, проплывающую мимом нас. мы будем скользить по деревне бесшумные и невидимые, будто призрак и пузырь. Я поведу тебя к фузеям.

— Чего? — не понял я. — К кому?

— Ничего. За обстановкой бдительно следи, Гусена. Тиха в Бобровке нашей ночь, флеботомусы отдыхают, — процитировал ЧП. — Мы совершим фантастическое путешествие в опасной ночи, подобное эпической одиссее Одиссея, и сотворим подвиг, единолично сравнимый сразу со всеми двенадцатью подвигами Геракла. Если вышли на операцию, то заодно посмотрим, что на току творится.

Серп Луны ножом вспорол брюхо туче, отразившись холодным блеском разбавленного молока в отцовских безумных глазах.

— Там этот лишенец-погорелец Прокофьевич нынче сторожит, он вместо помершего Николая Кузьмича недавно устроился, — по пути важно разъяснял он. — Товарищ ненадежный, тот еще крендель, вполне может что-нибудь украсть себе, для дома, для семьи. А тут мы такие: потихоньку, тихой сапой, подбираемся с лопатой.

— У него же нет дома, — удивился я.

— Да? Нет дома? — Черный плащ почесал голову и с надеждой посмотрел на фонарь, качающийся по ветру.

— Его дом сгорел в прошлом году. Забыл?

— Дома нет, а украсть вполне может. В нем тайно, но явно укоренились дурные наклонности. Ладно, сейчас, как говорится, осуществим руководящую роль партии в битве за урожай и проконтролируем. Тихо! — отец перешел на шепот. — Смотри! Мы попали к шапочному разбору. Воруют! Воры завсегда проворнее сторожей. Скабрезные старики, опереточные комики, Ильф и Петров в одноэтажной Америке. Но коварным злодеям не уйти от карающей десницы благородного героя! Будем брать! Маэстро, урежьте туш! Чубайс, туши свет! Шурик, бросай ружье и всплывай, иначе зарэжут! Пошли, скрутим мерзавцев.

— Я перепутанный линцедрат, летящий на крыльях ночи! Я дизентерия, маскирующаяся под понос! Я кость, застрявшая у вас в горле! Я святой Гундосий из Феодосии! Я Хо Ши Мин, подкарауливающий вас на тропе Хо Ши Мина! Я шлямбур²², долбящий ваш мозг! Я — Черный плащ!!! Я погашу твой фальшивый вексель, троцкист! Стоять, расхитители социалистической собственности! Воруешь, муфлон безрогий?! — в круг прожектора, развеваясь плащом, как на сцену выскочил из темноты Черный плащ. — Подумали, что это именины у архиерея или вовсе Бармалея? Это похищение!!! Всем стоять, разрази вас бубонная чума!!!

— Владимирыч, я тут не при чем! — заголосил покупатель — Модя из соседней деревеньки — Устья. — Я просто мимо шел, по своим делам, а Прокофьевич тут с мешком стоит. Ну и взял я грех на душу, решил взять мешок…

— Не надо гнилой риторики! Думали, тут забытое богом место?! Бог забыть может, а я, Черный плащ, никогда! Я бывший светский лев, решивший ослепить вас шириной размаха! Я — Черный плащ!

Погорелец Григорий Петрович Прокофьевич тихо сказал:

— Не понимаю такого, что сторожу нельзя воспользоваться тем, что сторожит.

— Сторож из тебя, как из собачьего хвоста решето, в котором воду не наносить, как в сите. Воруешь на рабочем месте, утконос жвачный! Нас этому ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин, ни Сталин не учили!

— Даже в Библии было сказано: не страж я…

— Я тебе покажу Библию, прохиндей! — возмутился папаша. — Я из тебя эту поповскую дурь выбью, прощелыга! Ты может и вовсе, монархист? — вдруг вкрадчиво спросил его отец.

— Владимирыч, да ты что? — вылупился глазами Прокофьевич. — Я ж почти что сочувствующим делу партии был. Хошь, перекрещусь?

— Поповская бесовщина налицо, — сплюнул сторожу на сапог отец. — Где поповец, там и махновец. А с махновцами у нас разговор короткий: бац, бац, и к стенке. Ты у меня все тома сочинений великого Ленина законспектируешь, как говорится, проклятый расхититель социалистической собственности!

— Да где твой социализм? — нагло возразил сторож. — Нету его! И не будет!

— Повыступай мне тут еще, подлый агрегат! Последствия будут ужасны, проходимец! — могучий кулак отца обрушился на челюсть сторожа. — Ты невежественный темный человек! Продажная девка империализма ты, а не совхозный сторож. Я вижу, угрожающе остро назрел кадровый вопрос, буквально стал нарывом, грозящим перерасти в социальную язву! Прав был Иосиф Виссарионович: кадры решают все! А тут мы видим явную кадровую гниль, кадровую раковую опухоль, кадровый СПИД! Уволен!

Прокофьевич упал, а отец стал прыгать вокруг с криками:

— Я капля, долбящая ваш мозг как камень! Я чесотка, поселившаяся у вас на коже! Я вода в колене, камень в почке! Я кила, поразившая ваших поросят и вашу капусту! Я маринованный огурец, ставший колом в вашем горле! Победитель темных сил — Черный плащ! Называй меня Черный плащ, лишенец!

— А ты чего стоишь? Рад себя видеть без петли на шее? — навел пляшущие от восторга зрачки на Модю и буром попер на незадачливого покупателя. — Спрячьте зерно за высоким забором, выкраду вместе с забором, да? Что, у сторожа дешевле, чем у директора?

— А что я? — попятился от него Модя, запнулся за мешок с зерном и упал.

— Опять забыл. — Отец напялил маску-противогаз. — Вставай, лишенец, а то выбью дурь сапогами! — трубно возвестил он.

Модя подскочил, как ошпаренный.

— Неси зерно!

— Куда? — испуганно присел Модя на мешок и обхватил его руками.

— Известно куда, сюда неси, будем протокол составлять о хищении совхозного имущества.

— Не погуби, кормилец! — бухнулся незадачливый покупатель отцу в ноги. — Не надо протокол!

— Ладно, по первому разу, как говорится, это преступление прощаю. Зерно отнесешь ко мне на двор. И ежели еще раз поймаю… Тогда я тебе загну гонобобель!

— Понял, понял, — будто душил воротник, закивал головой Модя, подхватывая мешок. — Больше ни-ни, Владимирыч.

— Называй меня Черный плащ! — чувствительно пнул его сапогом по голени отец. — Черный плащ! Ты понял, подлый опарыш?

— Я все понял Черный плащ, все понял, — залепетал Модя.

— Покорнейше благодарю. И заруби себе на шнобеле: в следующий раз никакой жалкий лепет оправданья, как говаривал второе наше поэтическое все, разумеется, после известного каждому двоечнику А эС Пушкина, Михаил Юрьевич Лермонтов, тебе уже не поможет. Веселее, жизнь прекрасна, я зла не помню. Соловья пейсами не кормят. Бери ноги в руки и бегом.

Модя побежал, как будто за ним гнался черт.

— Я прокисший квасок после баньки по черному! — проорал ему вслед Черный плащ. — Вот ведь улепетывает, стрекулист тонконогий.

— А ты, Коля, хорошо подумай, — плюнул на поверженного бывшего сторожа борец с преступностью. — Сам жри это зерно хоть до усера, а торговать совхозным добром не моги, иначе ты станешь мироедом, падлой, Горбатым, а также пособником мирового империализма и израильской военщины! В следующий раз, по законам военного времени, зашибу. Понял?

— Да, — вытирая плевок, прохрипел сторож.

— Ну и чудненько. Знай свое социальное положение в социальной пищевой цепочке, кормовой лишенец. Кто ворует зерно, то смеется последним. Завтра заявление напишешь. Пошли домой, — кивнул отец мне. — Кто в ночи на бой спешит, побеждая зло? — начал приплясывать, как при пляске святого Витта. — Победитель темных сил — Черный плащ! Видишь? Воистину еще одного преступника победил Черный плащ! Теперь в Багдаде все спокойно, — отплясавшись, сообщил он мне. — Измельчал злодей, совсем не тот пошел, что в прежние времена. Но все-таки, здорово я умею нагнетать напряжение?

— Угу, — кивнул я, — умеешь.

— Старого выползня не проведешь на мякине. А-ха-ха-ха! — на всю округу захохотал папаша. — А-ха-ха-ха! Запомни, Гусена: главное — больше юмора и меньше геморроя, а-ха-ха. а мы его по морде кабелем, — запел он, — а мы его по морде кабелем, а мы его по морде кабелем, а дальше только расстрелять.

Так он и чудил ночами, наводя шорохом плаща ужас на пугливо спящую деревню и заслужив в народе прозвище ЧП — Чудак в плаще.

«Хорошо тому живется, у кого одна нога»

— Обувь — важнейший элемент в облике современного человека, — разглагольствовал приехавший домой отец, выставляя на расстеленные по обеденному столу газеты обувную коробку. — Как говорится, не шляпа делает человека человеком, а лакированные штиблеты, — любовно смахнул носовым платком пыль с коробки, с благоговением снял крышку и вытащил коричневые лакированные штиблеты, спертые у московского профессора. — Первобытным людЯм (он сделал ударение на втором слоге), питекантропам и неандертальцам, было легче: обернул ноги шкурами зебры, кишками соплеменника обмотал и все дела. А в наш век атомной энергии и полетов в космос кишки и шкуры не проканают. Канай отсюда, редиска, — он замахнулся платком на Пашку, подкравшегося поближе, чтобы лучше рассмотреть редкую обувь.

— А что я? — обиделся шарахнувшийся в сторону брат. — Чуть что, сразу я.

— Ничего, Гога, — взяв левый штиблет, отец подошел к окну и озадаченно повертел в руках, подставляя под разными углами к дневному свету, — можешь же испортить. Твою трансмиссию! — раздосадовано шлепнул штиблетом по подоконнику, свалив горшок с геранью.

— Что случилось? — испугался Пашка.

— Чуток порвался, — лицо отца выражало вселенскую скорбь, — бывает же такое? — слезно сморщившись, оглядел нас с ног до головы. Внезапно взгляд его побагровел от подозрения. — Вы их трогали?

— Нет, ты чего? — Пашка попятился к дверям. — Я вообще не трогал.

— А ты, Гусена? — отцовский взгляд буравил меня.

— Нет, я не трогал.

— Смотрите мне, паразиты малолетние! — громадный кулак отца покрутился перед нашими носами. — Если узнаю, вам не жить! Ладно, надо принимать экстренные меры, — поставил штиблет на стол, — и проводить срочный ремонт.

Вышел из дома.

— Чего это он? — Пашка посмотрел на меня.

— Не знаю.

Вернулся отец и победно потряс алюминиевым тюбиком.

— Во! С военного завода когда-то спер, — показал большой палец. — Клей, намертво клеит. Они им картеры в двигателях тягачей пробовали заклеивать — держит. Уж туфель-то приклеит. Держи, Гога, — кивнул Пашке.

— А почему я?

— У тебя пальцы тоньше, чем у Гусены. Понял, балбес?

— Нет.

— Сам дурак! Держи, говорю!

Пашка протянул дрожащую руку к тюбику.

— Не клей, обувку держи, бестолочь!

Пашка схватил туфель, а отец начал откручивать пробку. Пробка не откручивалась.

— Во как крепко держится, не оторвешь, — похвалил отец и, засунув пробку в рот, крепко сжал зубы. Открутить не открутил, но раздавил зубами. — Ничего, — выплюнул в меня куски пробки, — я спичкой потом заткну. — Начал выдавливать клей на штиблет. — Да не тряси ты так! — прикрикнул на Пашку. — Что, у тебя мухи в руках целуются? Держи ровно, как знамя части. Вот же тетеря. Гусена, спички принеси.

Я принес с кухни коробок, отец заткнул тюбик спичкой.

— Все, я схожу оправиться и перекурить, а ты, Гога, прижимай покрепче, на тебя весь мир смотрит.

Ушел на улицу. Пашка жал изо всех сил, выполняя наказ отца, аж весь покраснел от натуги. Вернулся отец, довольно потирающий руки.

— Ну-с, что тут у нас? Отпускай, — взял штиблет и потянул к себе. — Чего ты держишься? — удивился.

— Это… — растерялся Пашка.

— Чего?

— Прилип…

— Во ты масляное чучелко, — рассмеялся отец. — Хватит шутить, отпускай.

— Я не могу…

— Сейчас поможем, — отец ухватил пальцы Пашки и начал отрывать от обуви.

— Больно, — скуксился Пашка.

— Терпи! Ты будущий воин! Хм, действительно прилип… Что делать? — почесал затылок. — Обувка мне нужна срочно, а ты прилип… Ну что же, в армию же ты не хочешь?..

— Нет… а что?..

— И не пойдешь, — зловеще улыбнулся папаша. — Гусена, неси топор.

— Пап, ты чего? — испугался я.

— Ничего. Топор неси!

Я принес топор, спрятанный за калиткой во дворе.

— Руку клади, — командовал отец. — Вот так, — замахнулся топором.

— А-а-а!!! — истошно заорал брат.

Брызнула кровь, размахивая рукой, Пашка выбежал из дома.

— Видал, а? Ха-ха-ха, — закатился смехом отец.

— Ты чего? Руку ему отрубил?

— Нет, он сам от страха оторвался, ха-ха-ха. Ладно, мне пора на работу собираться.

Обувь всегда для отца была слабым местом.

В детстве весной, летом и осенью я ходил в лаптях и онучах. Когда мы жили в деревне Чуйковичи, куда отец устроился управляющим колхозным отделением, осенью, пришла пора идти в новую школу и начались проблемы.

— Вить, ребенку ботинки нужны, — сказала мать.

— Зачем? — не понял папаша.

— В школу ходить.

— А сейчас он в чем ходит?

— В лаптях.

— Чем его лапти не устраивают? — не понял отец.

— Вить, ты совсем того? Как он будет в чужой деревне в лаптях спотыкаться? Мы только переехали, еще никто нас не знает, а он будет в лаптях щеголять. Что о нас здешние люди скажут? Богатеи эти сраные! Мерзкие буржуи будут смеяться, богатеи поганые!

Мать к богатым людям проникалась ненавистью мгновенно и бесповоротно. Даже, если они были лишь немного богаче нас.

— Да что тебе эти люди! Достала уже с людьми своими. Мы тут все равно ненадолго. Подберусь к здешней ферме, загоню коров пацанам и свалим.

— Это не одного дня дело, ему надо для вида в школу походить, чтобы подозрений в РОНО²³ не вызывать. Если бы не в школу ему ходить, то я бы ему какие-нибудь чимболетики связала и чкался бы, но так же нужно хорошее мнение о нас у людей создать, сам понимаешь.

Мать где-то умыкнула бобину шпагата и вязала из него эти самые чимболетики, заставляя нас Пашкой их носить. И даже один раз продала каким-то зевакам под видом продукта старинного народного промысла.

— Как бы не было зимы, — глумливо пропел отец, — а все время лето, мы б не знали никогда этих чимболетов. Опять от меня сбежала последняя электричка, и я чимболетиком, я чимболетиком щелкаю по привычке. Раньше ты была звездой балета, а теперь ты носишь чимболеты, ха-ха-ха.

— Вить, хватит языком впустую щелкать. Вдруг неудача! — всплеснула руками мать. — Вдруг полная конфискация имущества, а у детей даже обувки нет.

— Эполет, передай мне чимболет, ха-ха-ха. Ладно, купим ботинки спиногрызу. Как время будет.

— Вить, в школу уже через неделю идти.

— Вот ты пристала, как стригущий лишай! Не видишь что ли, что фильм интересный. Отстань, дай отдохнуть. Будут ему ботинки!

Возможно, так бы и проходил я в лаптях до тех пор, пока батя не отдал бы свои сношенные ботинки, но помог случай. В Чуйковичской школе проводили математическую олимпиаду. Наш класс с кем-то соревновался, а судить приехали из РОНО. Я решил одно из заданий каким-то немыслимым образом, и комиссией оно было признано нерешенным. Но тут старая чиновница из РОНО присмотрелась, и начала всем объяснять, что решил я правильно, только способом кого-то.

— Мальчик, подойди сюда, — попросила она.

Я подошел. Естественно, что пока я сидел за столом со свисающей до пола бардовой скатертью никто из приезжих не видел моей обуви.

— Мальчик, ты сам придумал так решить или подсказал кто-то?

— Сам.

— А почему именно так?

— Ну… Мне показалось… Что так надо…

— Хорошо. Иди.

Я протопал обратно за стол. Приехавшие зашептались.

— А что у ребенка на ногах?

— Это лапти, да?

— Ребенок из трудной семьи. Тяжелое материальное положение, — шепотом стала оправдываться наша классная руководительница.

Не знаю, до чего они договорились, когда школьники вышли из класса, но вечером нам домой позвонил директор школы и попросил папашу купить мне ботинки.

— Конечно, куплю, Иваныч. Не сомневайся! — заверил в завершение разговора папенька. — Я бы и раньше купил, но сам понимаешь. Не минуты свободного времени: то посевная, то уборочная. Как говорится, то понос, то полпоноса. Куплю непременнейше.

И действительно, к началу октября я получил от вернувшегося из райцентра пьяного отца новые туфли.

— Видишь, как батя о тебе заботится, постреленок! Гля, какие модные туфли. Как у самого Алена Делона! Или у Бельмондо, Жан-Поля.

Я померил обнову. Обувь была тесной.

— Ну как? — покачиваясь, горделиво возвышался надо мной отец. — Салом еще натереть и будет шик просто!

— Тесные.

— Что значит тесные? Одеколоном моим смажь изнутри и разносятся. Завтра прямо в них и шуруй в школу, — принял решение родитель. — Теперь все девки будут твои.

— Вить, что ты несешь? Какие ему девки? — выглянула из кухни мать. — Ему учиться надо, а не о девках думать. Не плети ерунду!

— Я в его возрасте уже думал, как кому вдуть! — начал потрясать кулаком папаша. — А этот недоросль только книжки читает!

— Витя, успокойся! Покажи обновку, — мать приблизилась ко мне. — Нихрена себе колдыбы, — уважительно осмотрела обувь. — Вить, опять украл?

— Купил я их!

— Ну, хоть не со столба снял.

Назавтра я до крови сбил ноги и умудрился порвать правый туфель.

— Ты что творишь, ирод? — налетела на меня увидевшая порчу обуви мать. — Тебя что там треплют в школе? Значит так, денег нет тебе каждый день ботинки покупать — будешь ходить в рваных. Научишься вещи беречь, паскуда растратная!

Ходил я в порванных туфлях неделю. Потом мать где-то тиснула валенки и торжественно вручила мне, засчитав как подарок на будущий день рождения. В школе учителя не любили эти валенки из-за того, что подшитая к ним резина оставляла жирные черные полосы на светлом линолеуме.

— Носи сменную обувь! Техничка замучилась уже следы от твоих валенок оттирать, — говорила мне классная руководительница.

— А где я ее возьму? И следы не от валенок, а от галош.

— Не умничай, а то сам будешь пол мыть. У тебя разве нет сменной обуви?

— Нет.

— Не ври! Я сейчас позвоню твоему отцу и спрошу.

— Звоните.

— Вот прямо при тебе и позвоню, чтобы не обманывал впредь. Пошли в учительскую.

Мы спустились на первый этаж школы, зашли в учительскую.

— Какой у отца рабочий номер?

Я назвал номер, она набрала.

— Здравствуйте. Виктор Владимирович? Это вас беспокоит классный руководитель вашего сына, Наталья Ивановна.

— И что? — донесся из трубки грозный рык папаши. — Что этот урод натворил в этот раз? Школу поджег?

— Нет, ничего особо не натворил, — смешалась классная.

— А чего вы тогда звоните? Как вас там, Мария Ивановна?

— Наталья Ивановна.

— Вам заняться нечем?

— Хочу упомянуть один постыдный факт, — перешла на казенный язык Наталья Ивановна.

— Я об этом хулигане и вредителе столько могу рассказать, что вы поседеете! Так что он натворил-то?

— Ничего страшного, просто не носит сменную обувь.

— Какую еще сменную обувь?

— Понимаете, он ходит в школу в валенках…

— Не босиком же ему ходить?

— Нет, не босиком, но от валенок на линолеуме остаются черные полосы.

— А я тут при чем?

— Вы же отец, а это же прямой недосмотр родителей. Повлияйте на ребенка, чтобы носил сменную обувь.

— Какую еще сменную обувь? Где он возьмет сменную обувь?

— У него нет сменной обуви? — не поверила Наталья Ивановна.

— А вы ему купили ее? — донесся из трубки полный неприкрытого ехидства голос.

— Я-то тут при чем?

— Вот и я не при чем! У вас еще что-то есть ко мне? А то мне пора совещание проводить.

— Нет.

— Ну, спасибо, что позвонили. Если что, то всегда можете мною располагать. Навозу там, молока парного, капусты или еще чего. Звоните, — он положил трубку.

— Я же вам говорил, — прервал я повисшую в учительской тишину.

— Дикость какая-то! У детей управляющего не самого бедного в районе отделения совхоза нет обуви сменной! Кому скажи — не поверят.

— Так я пойду?

— Иди. Ходи в валенках. Я директору и завучу сама скажу.

Потом отец выгодно загнал каким-то армянам все поголовье фермы, и мы свалили из Чуйкович посреди ночи по-английски, не прощаясь. Ушлые родители еще успели перед этим у половины деревни в долг денег взять. Не упустили своего, рвачи.

Примечания

22

Шля́мбур — ручной инструмент, которым пробивают отверстия в бетоне или камне.

23

РОНО — (акроним) Районный Отдел Народного Образования