В поисках отражения луны

Витэль Багинский

Окружая себя людьми и книгами, они продолжали жить в одиночестве. Получить ответы на вопросы многолетней давности – явилось шансом обрести себя и разорвав замкнутый круг, освободить место для других.Задача главного героя кажется бессмысленной, пока не понимаешь, что вынудившие его обстоятельства заставляют распрощаться со старым. Точно в захламлённой кладовке своих родителей, он наводит порядок в собственной и чужой жизни. Кто они все? Призраки, тени или чьи-то отражения?

Часть вторая «она»

Глава первая: Необычные знакомства. На кофейной гуще

I

Она сидела в кресле, поджав ноги под себя. По её лицу было видно, что она о чём-то думает. Брови её, то сдвигались у переносицы, то возвращались на свои места, глаза кружились в своих орбитах, то там, то сям исследуя пол, стены, потолок. Кажется, если присмотреться, на голове от мыслей шевелятся волосы, но это только кажется, хотя… Тонкая белая рубашка, каштановые волосы, покрытые красным лаком на руках и ногах ногти. Окно было открыто, и свежий воздух влетал в комнату, создавая прохладу. Лето медленно передаёт права в руки осени. С деревьев ссыпается листва, всё чаще льют дожди, небо меняет часто свой характер, — то затянувшись тучами, смывает накопившуюся за лето пыль, то снова старается обсушить выглянувшим ненадолго солнышком и опять щедро поливает водой. В эту пору уже холодно по вечерам, даже если днём бывало совершенно душно. В левой руке девушка держала карандаш с изрядно покусанным ластиком у основания, алюминиевая втулка соединявшая резинку с карандашом, пострадала тоже. На коленках лежал блокнот. В нём она, паузами думая, писала стоящие мысли. Если вдруг её что-то не устраивало, она быстро стирала рядом лежащим большим квадратным ластиком. Снова принималась думать, и снова писать. Бывало в моменты ожидания нужной мысли, она рисовала на полях страниц. В уши были вставлены вакуумные наушники, из них, растекаясь по всему телу, звучала классика. Прохлада касалась обнажённых ног и предплечий, вызывая лёгкую дрожь и мурашки. Она была красивой, — такой она не была никогда, она себя видела совсем другой, меняя свой внутренний мир, менялась и внешне.

* * *

Я искала путь, в котором буду собрана полностью без остатка. Всем вокруг казалось всегда, что я вся здесь, — со странностями, многим непонятными, не вмещающимися в их рассудках, но вот такая, как есть. Я постоянно ждала от жизни какого-то, нет, не подвоха, испытания что ли. В то же время, живя вне всякой обусловленности, и одновременно не искала, и не ждала лёгких путей. Всякий лёгкий путь для меня казался подвохом. Дружила я с кем-то в детстве, но когда взрослела, понимала, что интересы моих сверстников заканчиваются весьма примитивными вещами и такими же целями. Поэтому с возрастом круг моего общения практически сомкнулся на мне самой. Я просыпалась одна; ложилась спать одна; садилась есть одна; шла в школу, учила уроки, решала, как жить дальше — в том же «количестве народа», — не смотря на то, что жила в полноценной семье, где есть папа, мама. С одной стороны я не создавала никаких проблем, с другой все искали проблему во мне или мне так казалось, как и любому ребёнку, — но с возрастом понимала, что я права. Уже в детстве я хотела жить своей жизнью. Чтоб никто мне не мешал и, я не мешала никому. Я хотела стать художницей, как мой дедушка, а меня запихнули в экономический. Но долго терпеть я этого не стала, бросила, как только появилась возможность жить отдельно. Работать устроилась в типографию, подрабатывала с помощью фотоаппарата, — по субботам фотографировала на свадьбах. Иногда делала фотосессии для желающих «вывернуть себя наизнанку». Родители поначалу были в шоке, а потом свыклись. А я копила деньги, чтоб учиться в Италии живописи. Но никто об этом не знал.

Однажды на лекции я встретила человека, который понял меня с полуслова. С ним было очень легко общаться. Как и мне, ему наш факультет не приносил никакого удовольствия. А если быть точным — стоял поперёк горла весь университет. Но он отдал ему дань, пройдя до конца, а потом ещё устроился по специальности. Это я узнала, когда мы встретились спустя четыре года после того, как пообщавшись полгода, исчезли с поля зрения друг друга. Нет, мы не ругались, не ссорились, просто так вышло, что пути наши разошлись на какое-то время. Долго мы не знали, как друг друга зовут и вопросом этим не задавались.

Как-то после пар, когда мы снова встретились у центральных ворот университета, я шла со своими однокурсницами. Им стало интересно имя того, кто меня ждал возле ворот — это был он, — я ответила: не знаю. На меня посмотрели шесть пар возмущённых глаз.

— Как так можно? Как вы общаетесь?

— Как-как… молча…

— Как молча..?

— У них, наверное, горячий секс по-тихому… — решила сострить одна. Все засмеялись, как пришибленные, но посмотрели на неё, словно перед ними дура. Оно несомненно так и есть, но речь не о ней.

Конечно же, мы молча не общались. А наоборот, — тем для разговоров хватало, чтоб, как он говорил: «Забить друг другу голову…». А секса у нас не было… (не было тогда). Я смотрела на него, как на очень хорошего, понимающего меня друга, в котором отзывалась моя душа теми её уголками, где так не хватало того, что не опишешь словами. Слова — их бывает, далеко не хватает, а бывает — любые слова лишние, как на тот момент наши имена. Временами я ловила в его взгляде вожделение. Возможно, он хотел меня, но, ни разу не проявил своих желаний физически. Как-то мы с ним сидели очередной раз в кафе, он задал мне вопрос, что я жду от наших отношений.

— Ничего! Мы же друзья. — Говорила я, а саму, что-то тогда заставило усомниться. — А ты? Раз спрашиваешь, то какие-то мысли при себе имеешь? — Спрашивала и не ожидала, что последует ответ. Но…

— Знаешь, для меня разнополой дружбы никогда не существовало. Но с тобой я могу общаться легко. Мне интересно с тобой…

Он сказал тогда много чего по этому поводу, но мне уже было достаточно, чтобы я его захотела, передо мной сидел настоящий мужчина, и сказанное: без всяких кавычек, скобок, и прочей заставляющей сомневаться пунктуации. Только между нами встала, какая-то невидимая стена, непреодолимая. Полгода яркой дружбы между мужчиной и женщиной. Просто дружбы.

Я ушла из университета. Жила в художественной мастерской своего прадеда, писала там свои картины, ходила на работу в типографию, фотографировала по субботам. И каждый день вспоминала парня из университета, но встречи больше не продолжались. Правильно он сказал, — дружбы между мужчиной и женщиной быть не может. Он, конечно, наговорил много интересного и хорошего, но в первом он прав настолько, что так продолжаться дальше не может. И, уйдя из университета, я решила с ним не встречаться. На тему моего прощания с университетом родители пришли в негодование. Я сказала, что жизнь, которую они пытаются построить — моя жизнь. И сколько бы они не старались со мной вести диалог, упирались в одно и то же — в мой не пробиваемый лоб, который выдавал неопровержимую постановку моего на том стоящего Я.

Успокоилась спустя год. Плавая в каком-то непонятном сознании, надоела сама себе.

Сняла квартиру в новостройке. В старом квартале, в мастерской, стала появляться три раза в неделю. К родителям заезжала раз в месяц, они хоть и смерились с кончиной моей учёбы, но если я приезжала чаще, чем раз в месяц, то они вдруг решали устраивать ей поминки, а я, ой, как церемоний не люблю. Поэтому да будет так, как я хочу. (Аминь).

II

Однажды я сидела в кафе в сквере по соседству с домом. Тихо играла музыка, звенел бокалами бармен. Один официант на всё заведение, а оно было не большим — пять столиков и половина пустые. Шумных компаний в него не заходило, а если кто и решался, то сразу же покидал эту обитель спокойствия. Мне принесли латте и я, открыв книжку, стала потихоньку его потягивать. За соседним столиком, напротив, сидела женщина. Её внешность была яркая. Морковного цвета губы, начёсанная шевелюра, вязаная белая кофта на ярко-красной блузке. Её пальцы были загружены немыслимым количеством колец, на ушах висели большие цыганские серьги. Всё остальное скрывалось за дубовым столиком. Но мне стало интересно, и я решила заглянуть под столик. Словно нечаянно уронила салфетку и наклонилась за ней, бросив взгляд на цветастую юбку и старомодные бежевые лодочки, (такое могут сохранить только избранные). Лицо её, выражало грусть и надменность одновременно. Я сразу представила запах её духов. Понимая, что веду себя неадекватно, постаралась снова увлечься чтением. А женщина тем временем увлечённо разглядывала дно чашки, которая зачем-то полежала перевернутой на блюдечке. Меня опять начало мучить любопытство, но я старалась его не выказывать. Но меня заметили. Заметили тогда, когда я медленно поднимала глаза над книжкой, стараясь, опять же незаметно, выглянуть. Женщина смотрела прямо на меня, не скрывая. Длинными ногтями она поглаживала чашку. Я же быстро постаралась спрятаться за книгой, но взгляд её на себе ощущала, — она наверно пыталась меня просверлить этим взглядом. А я, теперь боялась поднять глаза хоть на йоту.

— Я вижу, вы не любите пить чистый кофе! — Я дёрнулась от неожиданности. — Простите! Я напугала вас. Разрешите присесть к вам. — Женщина сделала паузу, но садиться уже начала, не дождавшись моего согласия. — Я много времени не займу.

Я сейчас рассматривала её пристально, и у меня складывалось впечатление холодной, нет, даже остывшей, и продолжавшей остывать личности. Человек, который находился в тот момент передо мной, представлялся мне медленно умирающим. Это были не внешние показатели. Данный представитель погибал, где-то там внутри себя, — может даже местами начал гнить, а местами и задеревенел в утопических слоях своего исторического сознания. Глаза настолько были холодными, что их покрывал необъяснимо толстый слой мороза, который становился всё крепче будто с каждой минутой. Но она старалась показать себя живой. Дальше я заметила наигранную проницательность, но повела себя максимально приветливо и культурно.

— Вам же было интересно, что я рассматривала в чашке своего кофе? — Сделала очередную паузу. Я молчала, — заговорить не решалась, что-то меня сдерживало от разговора с ней. — Знаете ли это очень интересный напиток. Он скрывает тайны, содержит ответы.…Надо только правильно к нему отнестись. Написано много книг про это. Я считаю, что книги не нужны, — нужна душа, которая будет им наполняться, а потом в него смотреть, причём без всяких условностей и попыток найти подходящее. У вас сильный взгляд, который может много видеть. Такой взгляд, далеко не у многих, — у художников, но не у всех, у врачей и писателей, но, опять-таки, не у каждого, у ведьм, но не все они зрячи. О простых смертных и говорить не приходится. Моя бабка гадала на рассыпанной по столу пшенице, но редко, — говорила, часто нельзя — всё можешь перемешать и тогда концов не соберёшь. Вы молчите — потому, что умны. А я болтаю — потому, что старая.

И я заметила, насколько обветшало её лицо. Она только со стороны казалась не такой ветхой. Внутри она была, чуть ли ни древней…!

Я заказала кофе и, мне принесли. Я всё ещё молчала, а она говорила.

— Моя бабка казала, что неважно, во что человек смотрит, важно, то, что он видит. Но не всё человеку скажет правду, поэтому не всё людям стоит открывать — навредить можно. Верующих мало, впечатлительных много. Верит человек в хорошее, ожидает плохого. Хочешь сделать хорошо — говори только хорошее, плохое — говори соответственно, а если хочешь сделать, как можно лучше — промолчи.

А я себе думала: «Есть ли разница в том, когда человек живёт один в старости и в молодости? И, что такое одиночество?»

Мои мысли словно пересекались с её речью или так выходило по чистой случайности, — я много думаю, она много говорит и накладывается одно на другое.

— Есть, — говорила она, — разница между самостоятельностью и одиночеством. Первое присуще молодости, а второе старости.

— Каким образом? — Неожиданно для себя я выпустила на свободу мысль, и вопрос осенил пространство, в котором мы находились.

Конец ознакомительного фрагмента.