Дада

Виталий Шведченко, 2022

К чему может привести один тайный визит к гипнотизеру? Одна тайная встреча? Одно прикосновение ладони, мягкий шепот, и сознание уходит прочь, и уже не узнать себя. Легкий флирт, неосторожный шаг, дальше измена – и вся жизнь кувырком. Забилось в груди и отчаянно скачет сердце, и придется идти на крайние меры. Предательство, бегство, и жизнь уже не удержать в дрожащих руках, весь свет утекает меж пальцев. И не разобрать, где настоящее чувство, а где игра воспаленного ума. Дада – потрясающей красоты любовная драма, держащий читателя в неуютном напряжении триллер, и отличный образец современной прозы. Комментарий Редакции: Тонкая настройка механизма раскручивания шестеренок сюжета, искусный психологизм, весьма изобретательное раскрытие темы измены и восхитительно живой стиль – в романе с необычным, как и сама история, названием «Дада».

Удача

Сразу после встречи они долго молчали. Но он не беспокоился. Скорее наслаждался. Он как будто замер, трепетно нес в себе это чувство весны и тайком подсматривал за ним в любую свободную минуту. Свободную от домашних хлопот, от вторжения жены, которая, как некстати, была сегодня особенно общительна. «Та квартирка у усадьбы Трубецких, помнишь? — говорила она неторопливо, расчесывая волосы электрической расческой с кучей кнопок, — там еще, где смешной метраж. Я вчера была там с Кристиной, мы решили делать зеркала. Много зеркал, компенсирует. Там чуть-чуть буквально не хватает. Она говорит, зеркала не надо, забирают энергию, ну, а что? Лучше пусть забирают. Чем этот коридор, в который носом сразу упираешься. Нет ничего хуже тесноты. Ты слышишь? Кстати, там рядом отличная клиника глаз, я там проверила зрение заодно. Сходи туда, мне Суля посоветовал, у него тоже по вечерам все плыло». Суля — это Сулейман. Розанову достаточно было кивнуть, повторить несколько последних слов, откупиться, и снова незаметно достать из кармана свою невидимую шкатулку, чтобы погрузиться в «люсид дрим», где напротив него она, смотрит на него из шерстяной манишки, — и только по ее глазам он понимает, что она улыбается.

Прошли сутки или чуть больше, он забылся, снеосторожничал, забыл трепет перед этой хрупкой новой конструкцией в его жизни и захотел чем-то поделиться. Это так хорошо попадало в одну канву с их болтовней! Обронил фразу, написал. Обронил, но оттуда ничего не откликнулось. Он ходил и прислушивался, ждал когда вернется что-то, загудит телефон, но ничего не возвращалось. Самыми страшными были две галочки напротив сообщения — прочитала. Он продолжал жить тот день как будто обычно, но внутри его закручивалась стальная пружина. «Затянул. Ну, точно затянул! Надо было сразу писать». Да, и неспроста были те моменты холода. Он заметил их еще в ходе встречи — временами, она вдруг закрывалась, забывала совсем слушать его и пропадала в себе. Он не придал значения — теперь, выходит, зря! «Алё, Леня», — Гафт фыркнула на него, чтобы привлечь внимание, — у нее были заняты руки, надо было с чем-то помочь. Леня машинально кивнул, как будто откликнулся, но с места не встал. Сам в это время безмолвно молил, чтобы ответ на его зов пришел хотя бы до ночи. Гафт недовольно выругалась и сделала все сама.

Молитвы его были напрасны. Лежал всю ночь замерев, иногда сваливаясь в дремоту. И, когда он ходил по скользкой границе сна, то иногда оступался и вздрагивал. А один раз он снова попал в руки призрачного сновидения и почему-то встретил там доктора. Розанов пытался поздороваться с ним, но Любин его не узнавал, даже когда тот напомнил про их сеанс. Потом доктор его узнал, но почему-то был на него зол и пытался прогнать, как какого-то назойливого попрошайку. Леонида Андреевича это возмущало, но сделать ничего не удавалось. С этим досадным чувством он в очередной раз вздрогнул и проснулся. И в этот раз обнаружил, что так и прошла вся ночь, — по кромке бархатных штор уже просвечивало зарево.

Во время супружеской утренней церемонии пуговки блузки совсем его не слушались, — то и дело выскальзывали из пальцев. Гафт уже давно застегнула манжеты и устала придерживать волосы, — так долго он копошился.

— Ты плохо спал ночью.

— Зуб разболелся.

— А чего таблетку не выпил?

— Выпил-выпил, всё равно болело.

— Ты говорил во сне.

Два пальца сжали последнюю пуговку так, что она выскользнула.

— И что я говорил?

— Не знаю, не смогла разобрать.

— Жаль.

Последняя пуговка попала в свою петельку, и он глубоко вдохнул. Ложь про зуб была, конечно, идиотской, ведь Гафт прекрасно знала его стоматолога — скуластого галантного кокаиниста с кучерявой челкой. Когда он слышал недавно как тот зычно хохочет в разговоре с Томой, то заподозрил даже, что между ними были какие-то намеки. До того мучился подозрениями, что даже пожалел, что на работу супруги ездили отдельно и в рабочее время вместе не обедали. Так было заведено между ними, чтобы держать строгую грань между домом и работой. И только она закрыла за собой дверь этим утром, он тут же без особого плана позвонил, чтобы записаться к зубному. Дальше надо было бы сломать себе зуб для достоверности, но об этом он пока не думал. К счастью, оказалось, что стоматолог в отпуске — через несколько дней можно будет сказать, что прошло само, и позабыть об этом. Не выпуская телефона из рук, он решил, что пришло время звонить Рите. Сил на оборону уже не было. Даже не надо выдумывать. Секунда в невесомости, оброненное слово, и чувства снова ожили, — голос оттуда развеял всю тревогу. Несмотря на раннее утро она была бодра. Они быстро договорились о встрече, он и не стал спрашивать про переписку. Все идет, как он думал раньше, — в следующих встречах нет сомнений, ни малейших. Все, что было, — все это было взаправду.

Они встретились в обед и беседа завелась ровно с того же места, где прервалась. Как будто со вчерашнего дня, они замерли, затаили дыхание, и только увидев друг друга, отпустили заводной ключик. Пружина дала ход, и куколка напротив него сказала, что, может быть, и любила бы стихи Бродского, если бы никогда не слышала, как он сам их читает. То было в продолжение какой-то темы, на которой они разошлись. Пока ждали первую еду, она то и дело поправляла свой пуховый палантин, похожий на воздушную паутинку. Она в нем была как будто муха-цокотуха, цокая каблучками убежала от какого-то паука, запудрив ему голову. Он, наконец, обратил внимание, что ни разу не видел на ней макияжа. Или, может быть, это был тот макияж, который, по задумке, остается незамеченным. Принесли ассорти экзотических десертов в фигурной тарелке с широкой каймой, все разных цветов и фактуры. На этот раз Рита съела всё. На каждую конфетку у нее была какая-нибудь уникальная мимика — такое подвижное было ее лицо, такое живое! На гладкой конфетке, по форме напоминавшей лысину Любина, Рита заговорила про его сеансы. Тут Леонид Андреевич и не преминул спросить, конечно деликатно, зачем она ходит к нему. Ее до этого подвижное лицо на секунду замерло и вопрос вернулся к адресату.

— Я? Чтобы знакомиться с красотками.

— Ну, вот, ты шутишь, и я тогда как-нибудь пошучу.

В этот момент Розанов обнаружил себя весьма бестактным и напористым. Нужно было скорейше сгладить вопрос. Он тут же отступил и открылся сам — в красках описал все свои приступы до единого. Изначальный, который застал его врасплох, затем его скромных последователей на площадях, рынках, некоторых проспектах, и завершил последним происшествием, которое и привело его к встрече с Ритой. Он заметил еще, что советские идеологи сделали Москву просторной, рассчитывая, видимо, на большого, всесильного, глобального советского гражданина. Но советский гражданин как-то быстро выдохся, не дождавшись коммунизма, и в итоге получился прекрасный полигон для агорафобов. Они стали перечислять места: Поклонная гора, Красная площадь, всё Садовое по периметру, про спальные районы и говорить нечего, — куда ни глянь, везде открытая площадь, да много людей. Хоть на улицу не выходи! Ее хохот снял напряжение, можно было продолжать. Нам с вами это может быть не так смешно, но магия их совместного присутствия в том и заключалась, что с ним она могла смеяться просто от любой глупости. Хохотала она, кстати, весьма своеобразно, зажмурив глаза и почти с визгом. Непременно от души. Она подвела итог: «Видишь, все-таки эти приступы были не случайны», — намекая, конечно, на их встречу. А потом начала ковыряться в тарелке и замолчала. Он уже было начал извиняться, мол, не рассказывай. Но она тут же начала. Оказалось ничего страшного — развод с мужем, переживания. Ну, как развод. Сказала что развестись они не могут. Почему?

— Ему колдунья сказала паспорт выкинуть.

— Какая колдунья?

— Ну он нашел какую-то тощую патлатую кошелку у себя в Саратове, всю в бусах, смешных кольцах, бижутерии. Говорит, она теперь его личная колдунья. Паспорт сжег.

Леня недоумевал от услышанного, но вместе с этим только сейчас в нем проявилась досада от того, что у Риты, оказывается, есть какой-то муж. И почему-то его, в то же время, никак не смущало, что сам он глубоко женат и даже не собирался разводиться. Однако на мгновение он вспомнил про свое кольцо и содрогнулся от мысли, что забыл снять его. Правая рука тут же невпопад нырнула в карман, где большой палец прощупал основание безымянного. Кольца, к счастью, не было. Не то, чтобы он собирался вечно это скрывать, но раз уже начал, то лучше быть последовательным и подождать подходящего момента. Пока в Розанове воевали чувства, Рита уже открыла фотографию на телефоне: сквозь скользящие блики удалось разглядеть странную пришибленную костлявую девушку в черном платье где-то на улице, перед фасадом старого дома с анималистическими барельефами, и рядом с ней молодой человек с гордо поднятой головой. Он со своей ухмылкой смотрелся чрезвычайно дерзко. Шерстяной костюм, воротник стоечка. Разглядывая фото, Леня все же переработал внутри себя всю нелепость этой истории, и тогда расхохотался.

«А как он путешествует без паспорта?‎» — недоуменно спросил он, поправляя салфеточку, заткнутую под воротник, — она зацепилась за стол, когда он наклонился, чтобы всмотреться в картинку. «Не знаю! У него компания за границей, я не представляю, что он думает дальше делать».

Розанов осторожно вывел к вопросу об их нынешних отношениях. Рита над мужем только потешалась, и выходила благоприятная картина. Выходило, что она уже точно была в поиске, но в части брака оставалась заложницей положения. И его ревность тогда стала отступать.

Далее так прошел почти целый месяц, в течение которого Леня неустанно охотился за Ритой. Они успели покататься на катке за день до его закрытия. Побывали на знаменитой выставке вещей, принадлежавших знаменитым людям, где был носовой платок Байрона (так и не поняли, какого из них), трубка Сталина и перьевая ручка Петра Первого (при том, что перьевых ручек при его жизни еще не изобрели). После этого экспоната они досматривали выставку уже как юмористическую, и еще несколько дней после шутили, придумывая разные несуразицы для такого музея. Успели сходить раз в кино, к которому, кстати, у них оказался весьма близкий вкус. Они были даже на ипподроме, куда Рита приехала в прекрасных бежевых брючках и в овчинной шапочке поверх шелкового платочка. Правда она там, — боже мой! — упала с лошади, и он хлопотал вокруг нее как у родного чада, но, к счастью, все обошлось синяком да ссадиной. Еще они один раз слушали джаз в тесном клубе в исполнении студентов Гнесинки. Там было темно и различить людей было затруднительно. Места он выбирал всегда сам и непременно такие, где он никогда не появлялся и имел самые мизерные шансы встретить знакомых. Необходимость оберегать тайну своей двойной жизни, постоянно прятаться, — начала ему докучать.

Благодаря всем этим встречам ему удалось узнать кое-что о ее жизни. Что она родилась в Тбилиси, но выросла в Одессе, где отец ее промышлял антиквариатом. Который, надо думать, попадал к нему от портовых менял и местных воров. Она иногда невзначай рассказывала немыслимые истории про его друзей, которые, как несложно догадаться, были форменными аферистами и уголовниками. У них дома жила настоящая обезьянка, которую подарил отцу кто-то из друзей. Они назвали ее Коба. Мама ее была чистая грузинка, работала акушером. Она умерла еще когда Рита была маленькой, как он понял, от чахотки, после чего они с отцом и переехали в Одессу. Поэтому по-грузински она не понимала ни слова, но вот грузинские штрихи, переданные ей от матери, он в ее облике сразу различил наперечет. За год до ее совершеннолетия отец внезапно пропал. Скорее всего бежал из-за проблем, ей не успел оставить и записки. Какой-то человек позже передал от него весточку, что он жив, но увидеться они смогут не скоро. О его местонахождении она до сих пор не знала. Так она осталась одна в большом доме, и пока опека рисовала ей бумажки для отправки в приют, ей уже стукнуло восемнадцать. Какое-то время она еще получала помощь от друзей отца, потом начала работать сама, жила временами с разными ухажерами, но после нескольких лет такой жизни уехала в Москву и поступила на обучение на актрису. Ходила даже время от времени на кастинги, но особых успехов на этом поприще не имела и учебу в конце концов бросила не довершив. Тут же, в Москве, в первые пару лет нашла себе жениха. Его семья принадлежала к роду Чарторыйских, владельцев сотни тысяч полотен, включая даму с горностаем руки Да Винчи. Никто из них, впрочем, с ним самим поддерживать отношения не спешил. Леня не понял, на что именно она намекала, история запутанная, но было похоже, что у нее есть какие-то виды на их деньги в результате развода. План выглядел посредственно, но Розанов не стал вдаваться в детали. Важнее было то, что с мужем Рита уже давно не виделась. Она, кажется, не говорила об этом прямо, но по всему было понятно, что это так. И было похоже на правду. Возрастом она была не более, чем на десять лет младше его (хотя в начале ему она показалась совершенно молоденькой).

В какой-то раз он принес ей букетик карликовых роз, нёс его спрятанным под курткой. И как-то спонтанно вышло прикосновение их рук. Она не поняла куда идти, и он направил ее, слегка проведя пальцами по ее ладони, после того, как вручил ей букетик. Всё происходило естественно, и они не подали виду, но внутри он растаял от удовольствия. Легкое тепло исходящее от нее, отразилось в нем многократно и разрослось в пожар. А потом она еще прикоснулась губами к его щеке — за цветочки. То была спичка, брошенная в тополиный пух. После этого началась сущая мука. Хотя прикосновения постепенно становились все более обыденными, они только сильней и сильней разжигали это пламя. Он и без того все дни ждал, когда сможет снова увидеть ее лицо, это средоточие всего на свете. Этому лицу Леонид Андреевич не переставал удивляться. Помимо того, что оно, конечно, было красиво, была одна загадочная, неуловимая особенность. Смотря в одну точку — в центр ее носа, — воспринимая весь ее облик как бы без фокуса, вскользь, когда она говорит что-то своим сладким звенящим голосом, смеется или отправляет в рот еду и невозмутимо жует, можно было увидеть сразу крайние проявления сокровенного и вульгарного. Эта близость в ней высокого и низкого, и их бесстыдное соседство, представляли для него некое чудо природы. Но касание — это была мука сверх того колдовства. Он вытерпел еще несколько встреч, после каждой из которых ходил как пьяный. И все это запылало в нем еще сильнее после одного эпизода.

В один день была возможность пропасть допоздна. И в тот вечер они сидели в темноте парка на веранде уже закрывшегося кафе с шампанским и ягодами, с дорогими бокалами, купленными просто так на один раз в салоне хрусталя, попавшемся на пути. Рита увидела их в витрине, зашла и купила, даже не глянув на ценник. Болтали без умолку, — ощущение, что невозможно наговориться, так никуда и не ушло, и в какую-то кратчайшую паузу, родившуюся, когда она очень громко ударила допитым бокалом о тяжелый деревянный стол, она посмотрела на него со всей серьезностью и решительно сказала: «Чего тут сидеть, может поедем к тебе?» Он потерялся. Начал пытаться что-то ответить, но первые секунды только мычал, подбирая слово. В его голове беспорядочно роились варианты из их многочисленных квартир, которые, по большей части, простаивали, ожидая роста в цене. Ходить на них с Ритой было опасно — в любой из них мог в любой момент появиться Макс, брат его жены, или какой-нибудь риэлтор с клиентами (что в Москве могло произойти даже под ночь). Да и, сверх того, надо было раздобыть ключи, и где-то могла стоять сигнализация или видеонаблюдение, о которых он мог не знать. С яхтой были все те же самые проблемы, да она в довесок еще по сезону стояла укрытая. Во всей этой внутренней сутолоке, он торопился выдать какой-то внятный ответ, но так и остался с первой буквой на языке, которая не смогла родиться даже с пятой попытки. Но мука его скоро прервалась — Рита хрюкнула и расхохоталась в голос. На освещенной фонарями аллее даже кто-то обернулся в их сторону, пытаясь разглядеть хохот в темноте. Она просмеялась, сказала, что таким потерянным она его еще не видела, а потом призналась, что его обручальное кольцо она заметила еще когда он утащил ее с сеанса. Эта жестокая шутка наполнила его счастьем. Он посмеялся вместе с ней, но дело было не в этом. Дело было в том, что он понял все! Между ними уже все понятно. Между ними все было откровенно и безопасно. Это было неподдельно. Он понял, что надо двигаться дальше, больше выносить было нельзя.

Тем же вечером решили встретиться на днях в театре. Леня хотел было протестовать — в театрах его поджидали, по меньшей мере, две дюжины опасных знакомцев, посещавших все крупные премьеры, — но быстро отступил, и вот почему. Оказалось, Рита пригласила его на свой дебют, чему он, конечно, обрадовался, — он-то был уверен с самого начала знакомства, что по ней плачет сцена. Но тут же выяснилось, что дебют весьма своеобразный. По скрипту она должна была в течение трех часов стоять нагишом на сцене, окруженная витками колючей проволоки. Постановка, похоже, авангардная. Он смутился. Он был не против три часа наблюдать обнаженную Риту (своеобразное превью), но наличие других зрителей его крайне раздосадовало. Рита увидела его смущение и успокоила — остальные артисты тоже будут au naturel. Розанов изумился — постановка задумывается еще более прогрессивная, чем он сначала вообразил. Осталось поинтересоваться, не надо ли будет раздеваться зрителям. Потом, правда, выяснилось, что на гениталиях артистов все же будут какие-то ленточки.

Однако в день премьеры судьба преподнесла ему скверный сюрприз. Приехал Макс, упомянутый прежде младший брат жены, то бишь Розанову шурин. Он приехал с утра, и все засуетились по дому. Тома, волоча мимо пустой чемоданчик, протараторила, что забыла предупредить его. Розанов в замешательстве еще ходил по квартире, не понимая, о чем его забыли предупредить, и не понимая, надо ли и ему тоже собираться. Макс заметил это и обратился лично: «А ты что, в пирамиду не поедешь?»

Замешательство от этого только возросло. Тут надо подробнее сказать про Макса. Максим Генрихович Гафт был для Розанова человеком особенным. В семье Томы он был единственным настоящим бизнесменом. По темпераменту, по манере держаться, — что-то среднее между героем и проходимцем. Сложно выразиться. Еще на свадьбу с Томой, в незапамятные времена, Макс умудрился принести в подарок ящик дефицитного заграничного шампанского. Такой марки никто раньше даже не слышал. А он тогда был еще простым студентом. Наделенным, как видно, от природы чрезвычайной способностью добиваться своего. У него был несгибаемый характер в сочетании с какой-то потусторонней удачей и чуйкой, интуицией хищника. Даже Леня не знал и половины его связей и занятий и мог только догадываться о его реальном влиянии. Говорил он тихо, кротко. А погруженный в раздумия о делах, часто, ритмично, непременно мягко и не спеша сжимал и разжимал кулаки. Макс в Томе души не чаял. По возрасту он был младшим, но по их отношениям он всю жизнь был за старшего. Так было всегда, но особенно проявилось когда умерла их мать, которая вырастила их обоих. Именно Макс выбил для сестры рекомендации обкома с которыми она поступила в университет. И Макс, будто отец для своей сестры, не принимал Розанова в качестве ее ухажера. И Розанов очень долго завоевывал доверие Макса, на это ушли годы. За эти годы Леня и привык то ли заискивать, то ли бояться. Потакать каждой прихоти, не дай Бог, — вызвать какой конфуз. А позднее, мало того, добившись-таки этого заветного доверия, он только еще сильней посадил себя на этот крючок, когда Макс специально расчистил в захваченной им серыми методами компании главное место для Розанова. В сущности, все положение Томы, все ее возможности, а следом и возможности Леонида Андреевича, были лишь следствием львиной хватки этого Макса. Розанов, конечно, сам был довольно способным управленцем, но к точке своего настоящего положения его все же привели за ручку.

Конец ознакомительного фрагмента.