Вольный охотник

Виталий Останин, 2022

Продолжение приключений марочного барона и демоноборца Яна Эссена. На дворе 1857 год. Фигуры расставлены и партия началась. С одной стороны шахматной доски Третья Римская Империя, созданная Иваном Грозным, с другой – силы Ада, спущенные с поводка Владом Цепешем. Люди против демонов, и Падшие уже сделали свой ход. А Ян Эссен едет в Кенигсберг, чтобы принять наследство богатого родственника. Для него это важный шаг, который позволит ему стать более самостоятельным и независимым от Имперской Канцелярии. Превратиться из марочного барона в вольного охотника.

Глава 5. Политика

Ян был не самым опытным охотником, но знал об основной добродетели — терпении. Поэтому он ни на секунду не расстроился, когда выяснил, что младшее поколение Мольтке не имеет к Аду никакого отношения. В конце концов, не могла же первая вылазка сразу же быть удачной? Так-то могла, конечно…

Графские дети оказались… совершенно обычными. Двенадцатилетний Тиль с любопытством смотрел на гостя, но явно робел в его присутствии и все больше молчал. Его старший брат Клаус, слушатель Кенигсбергского юридического училища, напротив, постоянно высказывался, пытаясь произвести впечатление взрослого и самостоятельного человека. Пятнадцатилетняя Эрна, практически ровесница Софии, к месту и не к месту краснела, не забывая бросать на Эссена кокетливые взгляды.

Ко всему прочему, все трое были ординарами, то есть полностью лишенными даже крох магического контроля. Когда Ян это понял, он уже без всякого смущения, зная, что никто этого нарушения правил не заметит, оглядел семейство Мольтке «взором» и заметил лишь слабую циркуляцию виты. После чего ему стало окончательно ясно, почему столь древний род в высшем обществе столицы княжества так слабо котируется.

Такое случалось чаще, чем благородное сословие желало бы признавать. Причины того, что в старых семьях, чьи основатели владели магией, вдруг рождались ординары, подробнейшим образом изучались, но однозначных выводов сделать никто не мог. Бывало, что в семьях могло два поколения смениться, не прикасаясь к магии, а потом вдруг раз — и Супрем! Но больше, конечно, случаев было, когда угасшая искра более не разгоралась.

В некотором роде Яну было жаль Мольтке. Не сказать, что он проникся к ним симпатией, но представлял, как тяжело приходится семейству. В дворянском-то обществе, где друзей нет и быть не может — одни лишь временные союзы. Да еще и с таким грузом, как древний и славный магами род. Таких поколение за поколением отодвигают в сторонку, не давая возможности выгодно служить. Плюс породниться с такими мало кто желал, разве что нувориши с деньгами.

Скорее всего, Хельмут фон Мольтке это прекрасно понимал. Вот и сделал ставку «на все», набрав кредитов и поселившись в столице Великого княжества. Хоть таким вот способом, но остаться на плаву. А там, глядишь, и возможность какая подвернется.

Проведя еще около часа за столом, новоявленный маркиз стал собираться. Правда, сразу уйти не удалось — глава семейства пригласил гостя в кабинет на бокал «настоящего шотландского скотча». Пришлось сидеть, смаковать этот не лучшего качества самогон и слушать рассуждения графа о политике.

— Думайте что хотите, маркиз, но я уверен — Пруссия сегодня является островком стабильности и спокойствия во всей империи! — заявил фон Мольтке буквально после второго глотка. — Всюду рушатся устои, продажные политики пытаются разорвать страну на части, и только мы, пруссаки, продолжаем верно служить венцу. И, кстати сказать, выпалываем инакомыслие нещадно! На наших землях никогда не случится ни Пражского Манифеста, ни Венской Весны!

Граф Хельмут говорил о двух событиях, буквально потрясших страну. Первое — Пражский Манифест — произошло уже около двух лет назад, но оставило после себя уродливый шрам на обществе, говорящий, что как прежде уже никогда не будет. Полторы сотни студентов Пражского университета, одного из старейших в Европе, вышли на центральную городскую площадь, облились керосином, активировали обезболивающие целительские конструкты, подожгли себя и принялись хором зачитывать Манифест — сборник того, что должна сделать империя, чтобы спастись от упадка.

Молодые идеалисты погибли все до единого, и некоторое время общество было убеждено, что сделали они это по велению сердца. Однако расследование, проведенное Седьмым отделением Имперской канцелярии, недвусмысленно указывало на отличную организацию. И вскоре были обнаружены доказательства того, что студентов готовили к роли жертв — собирали в тайные общества, финансировали, обучали пользованию модумами — среди погибших лишь небольшая часть имела магический дар.

Первые выводы, как это обычно бывает у псов государевых, недвусмысленно указали на след Османской империи, с коей у Третьего Рима всегда имелись внешнеполитические противоречия. Последующие же заставили в том усомниться и подумать в сторону Островного королевства Британия — также давнего противника. И наконец завершенное расследование со всей очевидностью продемонстрировало, что вину следует возложить на внутренних врагов. Тех, кто желал расшатать трон, разрушить империю и вернуться к укладу, когда Европа представляла из себя лоскутное одеяло из множества крохотных государств.

Одновременно с этим в Сенате произошло усиление позиций реформаторов — той как раз партии, которая выступала за федерализацию Третьего Рима и выбор самостоятельного пути для каждого Великого княжества. Их фракция весьма близко подошла к принятию нужного им законопроекта, и почти никто уже не сомневался в том, что в очередном чтении он будет принят большинством голосов.

Так бы и случилось, но тут отличились «семерки» и обнародовали факт заговора на самом высоком уровне. Его главой, как выяснилось, был Сигизмунд Олелькович — богатый и влиятельный аристократ из древнего рода правителей Литовского княжества. На допросах он подтвердил, что стоял за организацией Пражского Манифеста, а цель имел самую что ни на есть прямую — свержение императора и развал страны на княжества. За что и был казнен как изменник, а род его канул в Лету.

На том ищейки успокоились, считая, что справились с очередным кризисом. Но, как выяснилось, напрасно. На смену Пражскому Манифесту пришла Венская Весна.

Случилась она совсем недавно, в апреле этого года. Происшествие явно было спланировано теми же людьми, что стояли за Пражским Манифестом, поскольку отличалось размахом, отличной подготовкой и полным отсутствием ниточек, которые бы могли привести к организаторам. И Олельковичами уже нельзя было отговориться.

В ярмарочный день, когда в Вену съехались жители окрестных селений, по всему городу случилось массовое применение магии. Модифицированной сельскохозяйственной, которую применяли для ускоренного роста культурных растений. Насквозь мирной, направленной на получение больших урожаев даже там, где это не было предусмотрено Творцом. Превращенной в оружие, отвратительнее которого обыватели прежде не видели.

Законы мироздания обойти нельзя — если где-то что-то прибыло, то где-то и убыло. Чтобы получить быстрый рост плодовых деревьев или злаковых, приносилась жертва. Животное, чья жизненная сила перенаправлялась в растения. Мятежники, спланировавшие Венскую Весну, пошли еще дальше — они взяли виту человека. Пяти сотен горожан, если быть точным.

Их убили в одно и то же время. На мертвые тела бросили семя, а потом неустановленная группа магов — одному, какого бы ранга он ни был, такое провернуть явно было бы не под силу — активировала конструкт роста. Захваченная магией жизненная сила жертв устремилась в семена, и по Вене в один момент выросли пятьсот белых цветущих акаций. На каждой из которых висели свитки с Пражским Манифестом.

Имперская Канцелярия сбилась с ног, пытаясь по остаточным следам заклинания выйти на устроителей этой варварской акции. Развернулась настоящая охота на ведьм — семерки буквально под лупой изучали жизнь всех сколько-нибудь влиятельных семей из старых родов. В дополнение к этому высочайшим указом было велено срубить и сжечь все столь отвратительным способом выращенные деревья.

И вот тут-то вскрылось двойное дно замысла отступников — жители Вены единым фронтом выступили против приказа. Акации, которые в городе прежде не росли, стали для жителей памятниками в честь их жестоко убитых родственников и друзей.

Инертные в вопросах принятия решений чиновники из местных решили надавить и получили городской бунт, который пришлось гасить уже введением в Вену войск. Таким образом маги-отщепенцы, которых после Весны стали именовать не иначе как гатнерами^[8], добились своих целей даже не чудовищной «посадкой» деревьев, а бездумной деятельностью властей.

Эти происшествия были самыми громкими за последние годы, но имелись и менее значимые, не получившие такого широкого резонанса. В Венеции, например, произошло уже несколько убийств дожей из городского совета, известных своими проимперскими настроениями. В Брюсселе регулярно совершались нападения вандалов на памятники времен Очистительного похода, а Париж чуть ли не раз в месяц сообщал о возникновении массовых беспорядков, на которые активно шла городская беднота, изрядно там политизированная.

Другими словами, Третий Рим лихорадило. Внутренние противоречия между Великими княжествами усугублялись не всегда адекватным поведением властных структур. Претензии к трону росли подобно снежному кому, хорошо хоть, на границах имперская армия держала врагов в тонусе.

Поэтому-то граф фон Мольтке так гордился спокойствием в родной, немного сонной, но верной престолу Пруссии. И делал свое заявление таким тоном, словно лично руку приложил к настолько положительному состоянию дел.

Ян же политикой интересовался постольку-поскольку, отдавая ее на откуп более зрелым и опытным мужам. То есть следил, но от суждений и пристрастий воздерживался, не желая превращаться в подобие своего дяди Богдана, которого было хлебом не корми, дай порассуждать о непрямых связях между замыслами сил Преисподней с интригами власть имущих.

Поэтому на заявление графа юноша ответил неопределенным хмыканьем, которое, в зависимости от ситуации и настроя собеседника, можно было истолковать и как согласие, и как отрицание. Хельмут сделал выбор в пользу первого варианта. Но уловил при этом отстраненность собеседника, отчего пожелал наставить его на путь истинный.

— Вы еще молоды, маркиз. Вам еще кажется, что гатнеры или сановные вельможи никак не повлияют на вашу жизнь! В стороне тут не отсидеться, вот что я вам скажу. И даже больше. Признаюсь, до женитьбы и вступления в наследство я мыслил куда более реакционно. Даже, грешно вспомнить, состоял в тайном обществе Freies Preußen^[9]! Тоже, знаете ли, грезил прошлым, как эти наши сенаторы из реформаторских фракций, ха-ха! Считал, что земля отцов должна быть свободной, а ее народ самостоятельно определять свое будущее. Естественно, желал и выхода родной страны из империи. Тогдашнего меня мало интересовало, что свободу Пруссия как раз получила из рук московского царя, а до него прислуживала, подумать только, Польше!

Ян снова со значением хмыкнул и, чтобы его собеседник точно не ошибся с реакцией, еще и кивнул. Мол, да-да, я того же мнения.

— Однако со временем я пересмотрел свои незрелые идеалы. И понял, что лучшее — враг хорошего. Чем была Пруссия до Очистительного Похода? Или даже до Валашской Геены? Грязным, мелким европейским государством, на землях которых дворянство имело меньше власти, чем католическое духовенство! Постоянная вражда друг с другом за клочок неплодородной земли, тяжбы в мирских и церковных судах, законы, что менялись чаще, чем понтифики в Ватикане! А теперь? Посмотрите, что мы имеем теперь!

И подвыпивший граф раскинул руки, приглашая собеседника оценить дорогие панели из полированного дерева, которыми были украшены стены кабинета, драпировку диванов и кресел, закаленное модумное стекло в окне. И, конечно же, парочку нескромного размера драгоценных камней в перстнях на его пальцах.

— Империя дала нам все это! А еще — стабильность, уважение соседей, развитую магию и сильнейшую в мире армию. Некогда по Ойкумене маршировали латиняне в гребенчатых шлемах, ныне же пришел наш черед! Я уверен, схожим образом мыслит всё прусское дворянство! Всё! Будь иначе, и в Кенигсберге имели бы место сатанинские события, подобные Пражским и Венским. Но нет! Здесь люди без страха выходят на прогулку и, смешно сказать, далеко не всегда запирают дома, покидая их! Мы здесь, знаете ли, дорожим империей!

— Совершенно с вами согласен, граф, — молодому человеку наконец оставили небольшую паузу для реплики, и он тут же ею воспользовался. — Империя превыше всего.

И не то чтобы он солгал. Ян считал себя патриотом, а в его крови было намешано столько народов, что никем, кроме имперца, он считать себя не мог. Но все же столь истовым подданным он себя не считал. Был верен присяге, почитал Господа и Его наместника на земле, коим является всякое начальство, но не более того. Эссены имели собственное предназначение.

— Как приятно видеть в молодом поколении столь правильный взгляд на мир! — возвестил фон Мольтке. После чего вновь наполнил бокалы виски и поднял свой в тосте. — За империю!

— За империю! — с надлежащим пылом отозвался юноша и без видимого отвращения влил в себя заморское пойло.

Продолжались их посиделки еще около часа, после чего Ян был наконец отпущен. В дверях он получил рекомендацию от главы дома, звучавшую как «весьма перспективный молодой человек с правильными патриотическими устремлениями». Супруга графа лишь кивнула, чуточку брезгливо поджимая тонкие губы, видимо, с ее точки зрения, патриотизм юного маркиза не стоил того, чтобы отказаться от служения интересам церкви.

Планировавший посетить за сегодняшний вечер Ян взглянул на хронометр — весьма дорогое приспособление, изготовленное в Берне, и взятое, как и большая часть украшений, из коллекции покойного фон Штумберга — и осознал, что сделать этого ему не удастся. Слишком много времени он потратил на визит к Мольтке, слишком долго слушал его разглагольствования о политике. Пришлось садиться в экипаж и отправляться домой.

Там он обнаружил вернувшихся Софию, Лизу и Никиту, увлеченно перебирающих обновки. А также незнакомую девушку, державшуюся чуть особняком и очень скованно.

Юноше хватило одного взгляда, чтобы просчитать ситуацию. Незнакомая девица одета довольно бедно, хотя видно, что за одежду она старалась держать опрятной. Держится ближе к Софии и в стороне ото всех. По сторонам смотрит с плохо скрываемым восхищением и толикой недоверчивости — мол, я правда нахожусь в таком роскошном месте? На Яна взгляд бросила испуганный — со всем остальными уже познакомилась и даже успела довериться, а этого смурного молодого человека видит в первый раз.

Вывод — София подобрала в лесу очередную зверушку. В смысле, не в лесу, а в городе, и не оставшегося без матери волчонка, а девушку своего возраста, попавшую в непростую ситуацию.

Поэтому, понимая все это, Ян постарался приветливо улыбнуться. Видимо, вышло не очень хорошо — незнакомка вздрогнула и сделала шаг назад. Не то чтобы он делал это редко или у него плохо выходило с проявлением эмоций. Скорее всего, думал о другом, вот и растянул губы в неживой улыбке, которая его лицо не красила совершенно.

— Ян! — тут его уже заметила и сестра. — Ты пугаешь нашу гостью!

Тут же, не давая никому сказать ни слова, София вывалила на него историю знакомства с Кристель Штайн^[10] — так звали незнакомку. И пока она говорила, Ян смог более подробно рассмотреть девушку.

Была она довольна миловидна — большие глаза на худеньком личике, тонкие черты лица, удивительно густые черные брови и того же цвета с легкой рыжиной волосы. Ростом чуть выше Софии, такая же угловатая, но если у сестры это было связано с переходным возрастом, то у гостьи — с явным недоеданием. Тонкие кисти она сжимала в кулачки, скорее всего, пряча натруженные, знакомые с грубой работой руки и не очень опрятные ногти.

— Она ищет родню, — говорила тем временем сестра. — Они точно отсюда, из Кенигсберга. Ее кормилица, женщина, которая ее воспитывала, умерла. Перед смертью сказала, что деньги на ее содержания выделяли родственники, но кто — говорить отказалась, мол, поклялась. Только парочку вещиц отдала. Когда отошла, у Кристель никого больше не осталось, а у девочки ее возраста и внешности выжить в деревне шансов немного. Поехала сюда в надежде найти близких, но пока не удалось. Я ее увидела, когда она брошь продавала меняле. Хорошая брошь — старое серебро с опалом, а жук этот ей всего пять солидов давал! И она бы взяла — деньги у нее уже кончились, только вещица эта и осталась.

София порой была потрясающе бесцеремонна. Рассказывала о Кристель так, словно та не стояла рядом и не слышала ни слова. Бедняжка от этого то краснела, то бледнела, то принималась теребить полог жакета.

— Ясно, — без выражения сказал Ян. — Она поживет у нас?

— Да!

— Хорошо. Ты уже распорядилась приготовить ей комнату?

— Я… — младшая сестра была настроена на долгий спор, в процессе которого она должна будет убедить своего брата принять несчастную девочку, а тот вдруг взял и сразу согласился. Все заготовленные аргументы пропали неиспользованными. — Еще нет…

— Так чего ждешь? Наша гостья, вероятно, голодна, а ты даже не поставила кухню в известность о том, что им нужно накрывать на одно место больше.

— Сейчас!

София зачем-то схватила Кристель за руку и помчалась в сторону служебного крыла. Ян хотел было напомнить ей о шнуре над каминной полкой, который был связан с колокольчиком в помещении для слуг, но потом решил этого не делать. Не хочет головой работать, пусть ногами шевелит.

Против еще одного человека, фактически приживалы, если уж прямо говорить, Ян и правда нисколько не возражал. В их положении это будет даже выгодно, появится история о том, как младшая сестра новоявленного маркиза занимается благотворительностью и ищет родственников несчастной сироты. Свет подобное любит — в смысле обсуждать в салонах. Да и образу наследников затворника это пойдет на пользу.

К тому же юноша знал, что спорить с сестрой, если уж она решила обрушить на кого-то добро, бессмысленно. Девчонка была жуткой максималисткой с ярко выраженным чертами наседки-опекунши. Раньше ее больше занимало зверье, теперь вот на людей переключилось.

«Да и помочь можно человеку, — под конец выступила та часть Яна, которая обычно голос не подавала, потому что была сострадательной и доброй. — В конце концов, зачем нужно столько денег, если их не пускать на добрые дела?»

«И выгодно!» — все-таки оставил за собой последнее слово рациональный пруссак.

* * *

Примечания

8

Гатнер — от Gärtner (нем.) — садовник.

9

Freies Preußen — Свободная Пруссия.

10

Штайн — от немецкого Stein (камень). Фамилия может быть производной от деятельности родителя, например, каменщика, но чаще ее давали найденышам, бастардам в прибрежных районах Пруссии.