Я, Иосиф Прекрасный

Виталий Конеев

Исторический роман о реальном авантюристе Древнего Мира Иосифе Флавии, который был другом Нерона, любовником его жены Поппеи, сражался в цирке, был Главнокомандующим Галлилейским фронтом и предал свой народ. Был усыновлён Веспасианом Флавием, командиром карательных легионов

Глава шестая

После того, как Нерон отправил письмо в сенат, написанное Сенекой, он, чувствуя неуверенное своё положение как императора, приказал легатам своих новых легионов готовить армию для нападения на Рим. Он ждал ответ сената, и каждый день собирал полководцев у карты Рима, вновь и вновь обсуждая с ними детали похода и уничтожения города.

— А живых я продам в рабство.

Он хотел, чтобы его угроза напугала сенат и народ Рима. Для этого были спешно отправлены Тегеллином «любопытствующие» с заданием распространить слух на улицах города о гневе Нерона. Сенаторы не решались обсуждать дело о гибели божественной матери, так как были уверены, что северные легионы могли в любой день двинуться на Рим, чтобы отомстить императору за убийство Августины, а так же перебить тех, кто поддержал Нерона. Сенаторы под разными предлогами отказывались являться в храм Юпитера Благого и Величайшего. Консулы вынуждены были собирать их на заседания с помощью преторов и сенатской стражи, и порицали за отсутствие гражданской совести. Но оба консула не решались говорить об убийстве божественной матери. Неопределённость царила в сенате. Народ, то есть «чернь», как презрительно именовали аристократы простолюдинов, многотысячными толпами перемещались на Форуме, на Эсквилине, стояли перед храмом Юпитера Величайшего и Благого. Сенаторы, опасаясь за свои жизни, не зная, что делать, что желал народ, посылали гонцов в толпу со списками новых театральных зрелищ, травлей, раздавали деньги на проституток. Народ быстро расходился по циркам, театрам, а бегом шёл в лупанары, так как естественные нужды были более весомы, чем зрелища. Но появлялись новые толпы людей, жаждущие получить сенатские милости. На Форуме многотысячную толпу поразило то, что статуя Юпитера изменила своё положение. Олимпийский громовержец стоял, обратившись своим строгим лицом к статуе Августа, протянув к нему правую руку, словно благословлял или укорял. А Нерон, скупо улыбаясь, смотрел в сторону.

Люди внимательно и долго осматривали статую императора, спрашивали Нерона:

— Август, неужели ты не видишь, что Юпитер протянул тебе руку?

Нерон, многозначительно улыбаясь, молчал. Люди неодобрительно загудели, закричали:

— Август, ведь Юпитер выше тебя, почему же ты смотришь в сторону?! Обратись к громовержцу своим божественным ликом!

Нерон не двигался. Вперёд протиснулся Максим, который очень любил оказываться там, где нужно было что-то объяснить или рассказать. Он принял позу государственного мужа, что очень не понравилось народу.

— Я знаю всё! — заговорил пролетарий сильным голосом. — Юпитер пришёл ко мне ночью в театр, когда я спал на каменной лавке, на пятьдесят третьем ряду. Других мест не было. — Он быстрым движением пальца указал на «понимающего» Архипа. — Это было так или ты солжёшь?

— Да, Максим, ты спал на пятьдесят третьем ряду, потому что нас прогнали, избили дубинами… — но последние слова «понимающего» заглушил громовой голос Максима:

— Вот так! — Максим показал. — Юпитер разбудил меня. В левой руке он держал две молнии. Я, волнуясь, озабоченный делами империи, её судьбой, спросил бога: «Владыка, почему у тебя только две молнии?» Он божественно неторопливо и в то же время стремительно принял сию позу.

Максим медленно, видя тысячи глаз, что были направлены на него, принял божественную позу. Толпа ахнула и подалась назад, потому что всем показалось, что Юпитер вошёл в пролетария.

— Я трижды спросил громовержца, а он молчал, потому что боги есть боги. Они не любят сразу отвечать на вопрос смертного. Потом он строго, как обычно, посмотрел на меня, так как не первый и не второй раз он приходил ко мне. Часто. Это видел Гектор, владелец харчевни. Может подтвердить мои слова, как он это не раз делал. И Архип уже видел.

— Да, я видел!

— Вот. — Максим неторопливо перевёл дух, выдержал долгую паузу, наслаждаясь тишиной на Форуме. — Потом Юпитер сказал: «Я повелел Венере прийти к тебе. — Максим вспомнил ночное видение и разозлённый тем, что Венера не задержалась в театре, хотя могла бы, потому что её никто не торопил, зло заговорил: — Сия богиня меня раздражала давно. А когда она, не дождавшись твоего пробуждения, ушла на Олимп, я в гневе бросил в неё молнию. Вот почему у меня вместо трёх только две молнии».

Люди понимали, что Венера поступила жестоко с Максимом, но она была женщиной, хоть и богиня.

— А молнии не повредили её красоту, её здоровье?

— Да как сказать, — задумчиво ответил Максим, глядя на статую Венеры. — Вот ежели она придёт ко мне сегодня ночью в театр Парцелла на сорок шестой ряд, я буду просить Юпитера милостиво отнестись к ней. — Боясь, что она могла не расслышать его слова, потому что выражение лица богини было рассеянным, Максим быстро прижал ладони рупором к губам и крикнул Венере: — Театр Парцелла сорок шестой ряд! Я поставлю рядом с собой вешку!

Максим ужаснулся, мысленно увидев, как ночью на многих рядах театра появились вешки.

«Не найдёт меня Венера», — огорчённо подумал Максим и, раздражаясь на тех, кто поставил вешки в театре, чтобы обмануть богиню, пробормотал:

— Вот так всегда. Что ни скажи, всё перехватят.

— А почему Август смотрит в сторону?

— Потому что сенат молчит. А император голодный, холодный ждёт, когда мы позовём его к себе.

Народ заволновался и немедленно пошёл к храму Юпитера, увеличивая шаг с каждой секундой, а вскоре — побежал. Тогда как Максим, осторожно оглядываясь по сторонам, приблизился к статуе Венеры и тихо шепнул ей, прикрывая губы ладонью:

— Я не поставлю вешку. Это я нарочно сказал. Ты не подходи к дуракам, которые будут сидеть на срок шестом ряду. Я сяду выше, на сорок седьмой. Буду громко говорить пароль «Лепёшка была горькой». Никто не догадается, что к чему, потому что лепёшек таких не бывает. Запомни: «Лепёшка была горькой». А не придёшь, пожалуюсь на тебя Юпитеру. Так и знай. Я человек строгих правил.

Максим отступил к Архипу, который носил на плече два их мешка с хлебом и вещами, достал вощёную табличку с репертуаром театра Парцелла, начал внимательно читать краткое изложение пьесы «Кровавая вражда невидимых царей». Он с удовольствием говорил вслух её некоторые детали:

— Хм… заговор… удар ножом из тёмного окна… интриги… постыдная любовь на ложе смертника…. Это интересно. Юношеству и детям вход запрещён. Но за высокую плату возможен… Пирр Грек играет роли девственницы, потерявшей невинность в середине спектакля, развратной матроны, невидимого царя Фарнака, смертника и пророка…. Надо пойти за деньгами.

В то время, когда десятки тысяч людей спешили на Капитолийский холм, озабоченные судьбой императора, Максим и Архип не менее быстро шли в банк. Улица была заполнена длинной шеренгой проституток. Служащие банка выдавали деньги пролетариям на улице. Рядом с ними находились врачи, греки. Они осматривали больных, совали каждому чехлы для фаллоса и успокаивали тех пролетариев, которые изнемогали от пролетарских болезней — от геморроя и гонореи. Врачи смазывали узлы овечьим маслом и вправляли их в задние проходы больных. Тут же рвали гнилые зубы щипцами. Всем советовали питаться только фруктами и овощами и не кушать кровяную колбасу. Проституток врачи заставляли подмываться после каждого соединения. Рабы приносили в бурдюках воду для женщин. Пролетарии не хотели обременять себя чехлами, но врачи были рядом с ними и следили, чтобы мужчины предохранялись. Так как на улице лечь было некуда, то соединения происходили в позе «оленя» под наблюдением врачей. Было шумно, весело. Народ хохотал.

Максим и Архип получили деньги, чехлы и пошли вдоль шеренги проституток, выбирая женщин попригожей, маленького роста и с небольшим ртом. Проститутки сводили губы в колечко, чтобы ввести мужчин в заблуждение. Но Максим громовым голосом разоблачал их хитрость. Выбрали. Проститутки, не сходя с места, приняли позу «оленя». Архипу мешали мешки, но опустить их вниз он не решался, потому что вся улица была залита водой, положил на спину «волчице». Опытность Максима, его знания бросались всем в глаза. Его спросил стоявший рядом с ним пролетарий:

— А кто ты будешь?

Максим, не прерывая естественной нужды, ответил, как всегда, просто и охотно:

— Я человек из высших кругов. Сын Калигулы, императора.

— Но почему ты здесь?!

— Моя мать была проституткой… — Максим хлопнул широкой ладонью по заду проститутки, — … вот такой. Я родился в лупанаре. А с моим отцом случилось вот что… — Максим искусно выдержал длинную паузу, отметив, что на улице затихли голоса, шум и движение людей. — Однажды, когда отец был занят делами империи, к нему пришёл Юпитер. Сказал: «Иди в лупанар». Отец не хотел. Вы же знаете его неуступчивый характер. Но пойти против воли громовержца не решился. Они пришли в лупанар Глории. Юпитер осмотрел волчиц, указал перстом на мою мать. «Возьми сию женщину». И открыл отцу секрет своей божественной позы. Вот почему отец имел много женщин, вот почему они страстно хотели его…

Гул разгневанной толпы донёсся до сенаторов. Они вскочили с лавок, зная, что толпа, всегда неумолимая, жестокая и слепая в своих поступках, могла ворваться в зал и уничтожить всех, настороженно прислушались к крикам людей, чтобы поступить в угоду толпе. Она требовала вернуть Нерона. Сенаторы яростно ударили в ладоши. Оба консула, обливаясь холодным потом, торопливо раскатали списки письма императора к сенату. И, уже видя толпу, что вбежала в зал, консулы закричали:

— Объявляем двадцатидневное молебствие во всех храмах империи в честь Августа и требуем его возвращения в Рим к делам государства!

Бурные, продолжительные аплодисменты. Овация! С лепного потолка посыпалась штукатурка.

Патриций Тразея Пет, неподвижно глядя прямо перед собой, встал с лавки и повернулся к плотной стене сенаторов, которые с залитыми слезами умиления лицами, бешено били ладонями друг о друга. Он протянул руку вперёд, молча требуя от сенаторов пропустить его к выходу их зала. Те, кто относился к Тразее с уважением, а таких сенаторов было мало, не двигая губами, чтобы никто не заметил, сказали:

— Тразея, опомнись.

— Ты ведёшь себя, как враг отечества.

В зале находилось более семисот сенаторов, и все они истерично кричали, славя имя Августа. Заметили, что один Тразея уходил из зала, озлобились на него.

— Устыдись, Тразея! Мы знаем, что у тебя плохой характер, недостойный настоящего римлянина, но твоё поведение сейчас похоже на поведение равнодушного раба! Будь мужчиной! Будь личностью! Это говорим мы, настоящие мужчины!

Сенаторы медленно расступались в обе стороны перед идущим патрицием и озлоблённо кричали ему:

— Ты не мужчина!

Консулы, беспокоясь о судьбе Тразеи, немедленно послали стражу, чтобы она проводила патриция домой. Многие сенаторы бросились к колоннам и начали биться головами о них, крича:

— Август, пощади нас, вернись в Рим! Мы умрём без тебя, без твоего божественного пения!

Консулы, плача, стеная, заламывая руки над головами, предложили сенату немедленно отправиться вслед за гонцами навстречу Августу. Как можно быстрей построить трибуны вдоль дороги для народа, послать императору красную триумфальную колесницу, усыпать лепестками роз дорогу на протяжении десяти миль от города, издать стотысячным тиражом стихи Нерона, устроить многодневные праздники в его честь с бесплатными раздачами и зрелищами.

Всё было принято единогласно. Овация! Овация! Овация!

Сенатские гонцы примчались к императору, когда он, раздражённый подозрительным молчанием сената, разрабатывал с полководцами план уничтожения Рима. Нерон принял позу строгого государственного мужа, выслушал гонцов и торжественным жестом руки закрыл лицо концом тоги.

— Мне стыдно, — ответил Нерон гонцам, даже за тогой строго глядя на ткань завесы, скупо двигая губами. — Не знаю: смогу ли я вернуться в Рим к государственным делам. Может быть, я сложу с себя тяжёлые, мучительные полномочия императора. И как частное лицо удалюсь на Родос.

Гонцы вновь, обливаясь слезами, начали умалять Нерона вернуться домой. На что он, выдержав долгую паузу, ответил:

— Не чувствую вашего горячего желания. Желания сената, народа, империи.

Сенаторы упрашивали императора час за часом. Они уже еле-еле стояли на ногах от усталости. Их глаза уже не могли источать слёзы, голоса охрипли, а руки не поднимались вверх, чтобы заламываться. Тогда как Нерон, демонстрируя хорошую спортивную форму, выносливость, неподвижно стоял перед ними, строгий, неподкупный. Время от времени он говорил:

— Не знаю: на что решиться.

От усталости и непрерывного моления слабейшие из сенаторов начали терять сознание, падать на пол. На что Нерон с укором в голосе сказал:

— Не вижу настойчивости в сём человеке. Как мне расценить его поведение? Хитрость или нежелание просить меня вернуться домой? Этим странным поведением вы выразили мне скрытое недоверие. Удалитесь. Я дам ответ завтра. Письменно.

Заговорщики надеялись на восстание римлян. Ждали, развлекаясь пирами и зрелищами в Неаполе. Собирались у Отона. Он любил угощать друзей драгоценными кушаньями из Китая, Индии. Свои деньги Отон давно пропил и проел, но жил на широкую ногу. И прославился в Риме тем, что постоянно обходил всех богатых вельмож и нагло требовал от них завещать ему своё состояние. А когда вельможа это делал, то Отон спешил к императору и жаловался на то, что завещатель нарочно не указал в документе имя Августа. И обещал поделиться деньгами с Нероном.

— Нужно сделать так, чтобы ни у кого ничего не осталось, — весело, озорно смеясь, говорил Нерон, подписывая приказ о казни завещателя.

Глава заговорщиков Пизон после пряной пищи с набитым желудком начал задыхаться, жестом руки подозвал к себе раба с корытом, перевернулся на живот, сунул в горло пёрышко. Долго извергал в корыто драгоценную еду. Потом вновь начал набивать желудок пищей и вином. Искоса глянул на своё отражение в зеркало. Лицо было кривым. А врачи обещали Пизону, что оно выправится само. Пока не выправлялось.

— Когда я стану императором, я прикажу этого еврея кинуть в клетку с тремя львами.

У Сцевина всё двоилось перед глазами, хотя он то и дело прижимал знак благополучия и плодородия к лицу. Нашёл взглядом Пизона, долго смотрел на его два кривых лица, а когда глянул на друга через свастику, то хохотнул, увидев четыре кривых лица.

— Да, — одобрительно кивнули четыре головы Пизона, — это будет смешное зрелище.

— А, пожалуй, его надо убить пораньше, — задумчиво созерцая потолок, сказал Отон. — Это невероятно… — Он замолчал, нарочно выдерживая длинную паузу.

— Почему невероятно, — пробормотал Сцевин, глядя через свастику на Пизона. — Я хорошо вижу четыре лица.

— О чём это он? — спросил Афраний у Пизона.

Пизон поднёс четыре руки к четырём головам и постучал по ним кулаками. Сцевин, глядя на Пизона, дико захохотал, забил ногами по подушкам и свалился с ложа на пол. Пользуясь тем, что рядом с ним стояло корыто, Сцевин, продолжая хохотать, подполз к нему и сунул себе в горло перышко.

— Когда же вы решите убить его? — сердито воскликнула Эпихарида.

— Вначале нужно всё подготовить, разделить провинции, — заговорил было Гней Пизон, но его негромкий голос заглушил натужный рёв Сцевина, извергавшего из желудка пищу.

Сцевин услышал слово «провинция» и, торопясь, снизу крикнул, не отрываясь от корыта:

— Галлия и Германия — мои!

— А что ты будешь с ними делать? Столько заботы, — сказал раздумчиво Афраний, он жестом руки подозвал к себе раба с корытом и тоже наклонился над ним.

— Он мечтает быть полководцем, — ответил за Сцевина Отон и добавил, иронично улыбаясь: — Судя по тому, как Сцевин извергает содержимое желудка, он способен своими победами потрясти Вселенную. Мы увидим второго Гая Юлия Цезаря.

— Довольно одного, — сказал Пизон, рассматривая своё лицо в зеркало.

— Когда же вы убьёте Агенобарба?! — вновь крикнула Эпихарида и повернулась на ложе лицом к префекту Руфу. — Ну, а ты что молчишь?

— Я не знаю: каким образом она оказалась среди нас, — раздражённым голосом заговорил префект, — но уверен, что если заговор будет раскрыт, то только по вине этой женщины.

— Отон, — окликнул друга Гней Пизон. — Ты что-то хотел сказать.

— Да. Я заметил, что Агенобарб с симпатией относиться к Иосифу. Иосиф может помешать нашему заговору. Его надо убить, как можно скорей.

— А как он может помешать нашему заговору? — спросил Пизон, рассматривая в зеркало свои гнилые зубы, и рассмеялся, потому что все друзья Нерона были заговорщиками.

Афраний вдруг прыжком вскочил с ложа и ударил в ладоши.

— Какая игра, достойная божественной игры Августа!

Светильники стояли только вокруг столов. В триклинии было сумрачно, и никто не заметил, как вошёл император, сопровождаемый Тигеллином. Тигеллин знал о заговоре, но боялся назвать Нерону имена заговорщиков, его друзей из страха перед ними. Сейчас он скользнул назад, во двор, чтобы окликнуть центурионов и трибунов претория. Все они были заговорщиками.

Император стоял неподвижно у входа, потрясённый тем, что он услышал: его лучшие, верные, как он думал, друзья — были его первыми врагами. Страх сковал душу Нерона. Он весь покрылся холодным потом. От него тотчас стало исходить зловоние, которое ощутили пировавшие друзья.

— Он в страхе, — тихо шепнул Отон Пизону. — Его нельзя выпускать из триклиния. Прикажи Руфу.

— Что приказать? — так же едва-едва слышно, дрожа всем телом, спросил Пизон, продолжая смотреть на себя в зеркало, на свой широко открытый рот, громко крикнул: — Мне сейчас не до игры! Зубы болят!

— Не ты ли, Пизон, хочешь быть императором? Вот удобный случай покончить с ним.

— С кем? — нарочно спросил Пизон, с ужасом наблюдая искоса за неподвижной фигурой императора.

Сцевин оторвался от корыта и без помощи знака плодородия увидел и узнал Нерона.

— Да, игра была замечательной, — сказал Сцевин и многозначительно добавил: — Но в каждой игре есть конец, а в вашей игре я его не вижу. Пизон, сделай конец игры.

В глубине дворца зазвучали тяжёлые, быстрые шаги преторианцев, грохот сапог, окованных железом. Пизон облегчённо перевёл дух. Но когда из темноты вышли вперёд центурионы и трибуны, у него захолодело в груди: это были заговорщики!

Император находился в кругу врагов. Он верил и не верил в игру друзей. Продолжая стоять на одном месте, Нерон лихорадочно вспоминал прочитанные книги о заговорах против принцепсов клана Юлиев-Клавдиев, вспоминал, чтобы понять то, что происходило перед ним сейчас. Афраний, Пизон, Отон были его первыми помощниками, когда он днём или ночью грабил банки, склады с товарами, насиловал девушек. Нерон осыпал друзей деньгами, которые они разбрасывали, как зловонный мусор. Многократно отдавал им своё тело! Он верил и не верил в их предательство.

Император обернулся и увидел, что преторианцы держали правые руки на мечах. У Нерона затряслись под тогой ноги от страха, что пришёл его смертный час. Ведь преторианцы не могли бояться друзей императора. Они ждали сигнал, чтобы убить Августа! Смотрели на Пизона и Руфа. Впрочем, в эти же секунды Нерон вспомнил, что преторианцы обязаны были по праву своей службы и охраны жизни императора держать руки на мечах, а смотреть внимательно на всех людей, которые окружали Августа. Но это понимание ничуть не успокоило Нерона. Страх леденил его душу. Его ноги ослабли. Его тело источало зловонную влагу. Она обильно катилась по лицу, заливала глаза, больно щипала их. Но он не мог утереться, настороженно осматривая своих друзей.

В триклинии наступило молчание. Воздух сгустился. Все хрипло дышали, понимая, что сейчас должно было произойти святотатственное дело: убийство повелителя Вселенной.

Нерон молчал и не двигался, боясь каким-либо жестом спровоцировать покушение заговорщиков на его жизнь.

— Да, игра неплохая, но не сравнимая с моей игрой, — добродушно сказал император.

Он прошёл вперёд, возлёг на свободное ложе, которое было на одном уровне с другими. Взял у раба перышко и облегчил желудок от пищи. Потом охотно стал угощаться драгоценной едой, беспечно и нудно, как обычно, говоря о своём великом актёрском мастерстве, давая советы Пизону. Накушавшись и вновь облегчив желудок, Нерон сел, снял с плеча кифару, с которой он не расставался даже отходя ко сну. Всегда сжимал её в объятиях, как женщину. Неторопливо настроил инструмент. И запел «Иллиаду» Гомера. Его сиплый голос пел отдельно от звона кифары, пел долго, рассказывая о войне за Трою, о приключениях Уллиса.

От обильной еды и вина, от монотонного пения императора у всех заговорщиков непроизвольно стали клониться головы на подушки. Иные засыпали, резко вскидывали головы, когда Нерон откашливался, говорил:

— А вот здесь я решил спеть по — другому, чем в прошлый раз. Я думаю, что вам это понравится.

Во время пения он забыл о своих подозрениях и страхе. Сонный вид его друзей внушил Нерону спокойствие и удовольствие от собственного пения. Огромная поэма не могла быть спета за один вечер. Через три часа Нерон остановился, выслушал аплодисменты, горячую похвалу друзей и покинул триклиний.

Утром гонец Августа вошёл в спальню Отона, разбудил его и передал приказ императора: немедленно отправиться в Испанию и принять северную провинцию в своё управление. Во дворе Отона ждала его новая свита, похожая на стражу: ликторы, преторианцы и чиновники. Свита не позволила Отону встретиться с кем-либо из друзей, почти насильно она посадила патриция в повозку и повезла на окраину империи в почётную ссылку. Он плакал в дороге. Он единственный из друзей Нерона, благодаря защите Поппеи, останется в живых и вернётся в Рим, чтобы стать императором.

Нерон в тот вечер покинул друзей в благодушном настроении от своей великолепной игры на кифаре, от пения, которое все называли «блистательным», «нечеловеческим». Он шёл по пустынной ночной улице, спешил во дворец, чтобы как можно скорей заняться лепкой композиции, названной императором, как всегда, просто и скромно: «Август, убивающий льва». Как всегда он шёл быстрым широким шагом, так что его охрана вынуждена была бежать за ним, наполнив пустынную тихую улицу грохотом окованных железом сапог. Тегеллин бежал рядом с Нероном и, недовольный тем, что император забыл об опасности, начал торопливо говорить о преступных замыслах префекта Руфа, который, якобы, был тайно влюблён в божественную мать. И теперь вынашивал мысль о мщении, поэтому и оказался на пиру патрициев. Нерон похохатывал и не верил Тигеллину, помня прочитанные книги о заговоре Сеяна. Тот оболгал всех, чтобы император Тиберий уничтожил мнимых заговорщиков и остался бы один. Нерон перешёл на бег, потому что хотел, как можно быстрей, оказаться в своей мастерской и посмотреть в зеркала на только что придуманные им танцевальные движения тела. Нерон давно мечтал выступить на состязании танцоров, и тайно от всех, как ему казалось, упражнялся перед зеркалами.

Как вихрь, он вбежал в мастерскую, где ярко горели факелы, потому что рабы знали страсти императора. Он остановился перед зеркалом и, тяжело дыша, начал двигать бёдрами, наигрывая на кифаре мелодию танца. Движения были постыдные. Даже Тегеллин смутился и отвёл взгляд в сторону.

— Этим новым танцем я поражу всю империю! Я ввергну её в трепет! — с удовольствием глядя на своё танцующее отражение, воскликнул Нерон. — Где глина!? Где моя композиция!?

Сильными движениями рук он начал бросать глину на тело льва, мысленно борясь с ним, рыча и вскрикивая.

— Софоний, что обо мне будут говорить через тысячи лет? — прорычал он, нанося яростный удар кулаком по затылку льва.

— Только одно: «божественный во всём». Однако же Отон, Руф — предатели. И Паллант заговорщик. Нахапал сотни миллионов сестерциев. А ты, Август, испытываешь недостаток в деньгах.

— Найди обвинителя… — Нерон поморщился, вспомнив, что Октавия по-прежнему была его женой, а народ любил её. — Софоний, нужно опорочить Октавию.

— Это будет нетрудно, Август.

— К моему приезду в Рим дело передай в сенат. Сам буду разбираться в её измене супружескому долгу.

— Август, никто не поверит.

— Да, поэтому немедленно вызови сюда убийцу… — Нерон умолк и настороженно посмотрел в дальний угол мастерской, хрипло добавил: — … убийцу лучшей матери империи. Мерзавец, как он посмел убить её, не слушая мою просьбу: «Не делай это, заклинаю тебя всеми богами Олимпа!» Я даже встал на колени перед ним. Я, бог!

Нерон замер, потому что мысленно увидел себя, стоявшего на коленах перед ничтожеством, который не умел ни плавать, ни читать, ни говорить по-гречески. Увидел себя с умоляюще простёртыми руками, услышал свой крик: «Не убивай мою мать!»

— А он убил её! Ублюдок! Как я его ненавижу!

— Август, мерзавца пора отправить к божественной матери. Я уверен, что она его ждёт.

— Может быть, — уклончиво ответил Нерон, работая пальцами над изображением своего лица. — А покамест эта сволочь должна признаться в сенате как она обольстила мою жену. А потом весь его рассказ, без изменений, каковы бы ни были подробности, опубликовать в газете.

Нерон вновь замолчал, сосредоточенно работая над композицией. Он ужаснулся от мысли, что Тегеллин решил повторить заговор Сеяна с целью захвата власти. Нерон бросил комки глины на морду льва, быстро ушёл за стол, рывком придвинул к себе документы, начал одобрительно покачивать головой в такт словам префекта. Тот перечислял имена предателей, что окружали императора. Нерон впервые подумал, что он один, он — повелитель Вселенной. Глядя на документы, император мысленно вглядывался в лицо Иосифа…

На следующий день он милостиво принял посланцев сената. Они, хорошо отдохнувшие ночью, с новой силой, заламывая руки над головами, начали просить императора вернуться в Рим. Он же внимательно смотрел, как они ломали свои руки, поправлял их добродушно и наставительно:

— Это движение недостаточно полное. Сделай полнее или я не поверю в искренность твоих слов. А ногу надо ставить так. И покачивать бёдрами, потому что мне ближе, понятнее слова тех, кто ведёт постыдную жизнь. Иных людей я не слышу. Пока не слышу вас. Громче, громче!

Сенаторы, ломая руки, начали постыдно двигать бёдрами. Император поправлял их, то и дело вскрикивая:

— Не слышу!

Два десятка сенаторов, стоя перед императором, аморально качали бёдрами, как это делали только проститутки в лупанарах, зазывая к себе прохожих.

— М — да, — протянул раздумчиво император, — и эти люди две недели назад хотели отправить в ссылку почтенную матрону за то, что она крутила задом…. Продолжайте, продолжайте, а то я не слышу.

Нерон раскатал в руках свиток папируса и, приняв позу строгого государственного мужа, начал читать:

— После долгих размышлений я решил вернуться в Рим на условиях…. Перечисляю… Пункт первый…. Отныне все сенаторы должны обращаться ко мне, говоря формулу: «Август, стоящий значительно выше Юпитера»…

Слова императора прервали бурные, продолжительные аплодисменты и крики:

— Десять дней молебствий во всех храмах империи за возвращение Августа, стоящего значительно выше Юпитера!

— Нет! Пятнадцать дней молебствий!

— Я согласен, — скупо двигая губами, мягко ответил Нерон, в результате чего сенаторы облились слезами умиления и восхищенья от уступчивости и простоты императора.

Во время подготовки к торжественному возвращению в Рим, Нерон получил известие о разгроме римской армии на Востоке, армии Цезенния Пета, наместника провинции «Понт». Три легиона Пета, пьяницы и друга Нерона, проконсула потерпели поражение в Армении от парфян. Укрылись в городе — крепости Арсомасата и в лагере, не в силах вернуться в римскую провинцию.

— А что Корбулон? — быстро спросил гонца император, продолжая внимательно осматривать себя в зеркало, любуясь красной тогой, так как предстояло триумфальное шествие по городам от Неаполя до Рима и торжественный въезд в Рим.

— Домиций Корбулон получил просьбу Пета о помощи, но не двинул свои легионы из Сирии, ссылаясь на то, что необходимо укрепить границу с Парфией по нижнему течению Евфрата.

— Хитрит, — буркнул Нерон, всматриваясь в своё отражение.

Домиций Корбулон был младшим братом Цезонии, жены Калигулы, из древнего плебейского рода. После гибели Калигулы сенат и военные были уверены, что Корбулон заявит свои права на титул императора. Но у него, в отличие от Гая Юлия Цезаря, не было влиятельных союзников в империи. Он был один. Тем не менее, под его рукой находились самые лучшие легионы. Корбулон был наместником провинции «Германия». Удивительно, от поведения одного человека зависел весь ход развития человеческой цивилизации. Дело в том, что Корбулон не скрывал своего желания превратить восточную Германию в провинцию империи. И как Гай Юлий Цезарь в Галлии, он, перейдя с легионами пограничный Рейн, начал сеять рознь среди германцев, чтобы начать захват их территории до Эльбы, до славянских земель. Корбулон хорошо знал историю. Рим обезопасил себя от жестоких набегов и террора галлов только после того, как они потеряли свою независимость. То же самое нужно было сделать с германцами. Но Нарцисс тоже хорошо знал историю. Знал, как Гай Юлий Цезарь, опираясь на экономическую мощь захваченной Галлии, на добытую в ней славу великого полководца, двинул легионы на Рим.

Вскоре Корбулон получил от императора Клавдия приказ немедленно отвести легионы назад, в западную Германию. Это была трагедия для полководца, для его непобедимых легионов, «могила» для империи.

Нарцисс отправил Корбулона в почётную ссылку, наместником Востока, где у Рима не было сильных врагов. Гениальному полководцу было тяжело находиться на Востоке и читать в номерах сенатской газеты о постоянных набегах восточных германцев на территорию империи. Они громили города, сжигали посевы, угоняли скот, уводили тысячи людей в рабство. А империя только укрепляла границу, которую легко переходили банды. Для германских юношей стало делом чести и проявлением мужества грабить земли на западном берегу Рейна, убивать мирных землепашцев, германцев.

Когда в Риме начались казни родственников клана Юлиев — Клавдиев, Корбулон отказался от единоличной власти на Востоке, попросил Нерона прислать второго наместника и разделить шесть легионов на две армии. К тому же охранять границу от Понта Эвксинского до устья Евфрата было трудно. Хищные банды парфян непрерывно вторгались на территорию империи и грабили богатые города. Буферное государство Армения, независимость которого всемерно поддерживал Рим, часто предавало своего союзника, переходило под власть Парфии.

Разумеется, строгий, мужественный полководец презирал проконсула Пета, который приехал на Восток за лёгкой славой. В лагере он начал пьянствовать не только с военными трибунами, но и с рядовыми легионерами, за что получил от них постыдную кличку «отец солдат».

Парфянский царь Вологез поставил царём над Арменией своего родственника Тиридата. Пет выступил из провинции «Понт» в поход и потерпел поражение…

Нерон хотел надеть на ноги котурны, деревянные подставки, чтобы возвышаться над всеми в толпе свиты, но боялся, что мог запнуться. А бог не имел права запинаться, поэтому мастера сделали для императора особые туфли с необычайно высоким каблуком. Ходить в туфлях было неудобно, зато высокий каблук позволял Нерону смотреть сверху вниз на свою свиту. Это было хорошо. Но походка Нерона была некрасивой. Это заботило императора настолько сильно, что он забыл о гонце, о том, что узнал от него. В полном расстройстве чувств Нерон передвинул кифару, висевшую постоянно на его левом плече, на живот, и чтобы успокоить себя, начал играть и петь любимую «Ниобу». Пел, как обычно, три часа, стоя перед зеркалом и любуясь своим поющим отражением. Мысленно он был далеко от зала, наполненного скучными и неинтересными людьми. Нерон страстно хотел увидеть будущее, которое должно было наступить через тысячи лет, и себя в нём…

В образе скромного юноши Нерон возлежал на берегу тихой реки и вкушал амброзию. Слушал журчание воды. Как вдруг кусты раздвинулись и на поляну вышли красивые шаловливые девушки, неся на руках божественную кифару. Не зная Нерона, они, тем не менее, уверенно направились к нему и спросили:

— Не ты ли Август, стоящий значительно выше Юпитера?

Нерон встал на ноги, поправил на себе фиговый листок, скромно потупился и тихо ответил:

— Да, это я.

— Тогда прими кифару Аполлона. Он грозился, что покончит самоубийством, если ты откажешься играть на его кифаре.

— Дайте скорей! — взволнованно воскликнул Нерон. — Я не хочу смерти Аполлону!

— Боги Олимпа приглашают тебя выступить перед ними.

— Но я выше их, — мягко поправил Нерон. — Боги должны сами явиться сюда.

— А мы уже здесь, — прозвучал громоподобный голос Юпитера.

Громовержец раздвинул кусты и широким шагом вышел на поляну, добродушно улыбаясь Нерону. За Юпитером вышли все боги Олимпа, блистая обнажённой красотой своих изящных тел. Они окружили Нерона, горячо наперебой говоря о его великих талантах певца, кифареда, актёра, поэта, писателя, глашатая, оратора, наездника, олимпионика. Со всех сторон звучало одно слово «Великий». Венера, никогда не отличавшаяся между богами скромностью и умеренностью, игриво наступила ногой на ногу Нерона и хотела снять с него фиговый листок, разумеется, намекая на соединение. Здесь. В присутствии олимпийских богов. Однако Нерон, который всегда мечтал быть нравственным, непорочным юношей, каковым он часто видел себя во сне, с укором взглянул на блудливую богиню и строго сказал:

— Аморальность — не моя вера. Прими руки назад, а то стукну.

Юпитер, между тем, встав значительно ниже стоявшего над богами Нерона, сильным движением руки раздвинул туман, что скрывал противоположную сторону поляны. Взору Нерона открылись миллионы зрителей, в едином порыве ударившие в ладоши. А Юпитер, громовым голосом заглушая шквал аплодисментов, сказал зрителям:

— Сейчас перед вами выступит бог Август, стоящий значительно выше Вселенной!

И отступил в тень. Яркий свет был только над Нероном. Волнуясь, он кашлянул и с чувством, дрожа голосом, сказал:

— Во время своего пения я хочу показать тот танец и движения, которые были непонятны бестолковым сенаторам две тысячи лет назад. Смотрите и наслаждайтесь.

И он запел то и заиграл на кифаре то, что часто являлось ему во сне, делая невероятные движения ногами и бёдрами. А потом повернулся спиной к зрителям и начал крутить розовым задом, слыша громоподобный рёв восхищённых зрителей, понимавших настоящее искусство танца, песни и игры на кифаре…

Друзья, сенаторы, вольноотпущенники императорского кабинета министров, стоявшие в зале перед поющим Нероном, с трудом держались на дрожащих от усталости ногах, изображая лицами внимание и удовольствие от пения императора. «Ниоба» заканчивалась, и многие боялись, что после шквала аплодисментов Нерон, соблазнённый похвалой, мог запеть другие, более длинные песни. Сенаторы осторожно подтолкнули гонца вперёд, чтобы тот своим видом напомнил императору о поражении римского оружия на Востоке. Нерон с огорчённым вздохом оборвал сладкую картину видения далёкого будущего, раздумчиво сказал:

— Вот удел бога среди людей: заниматься земными делами. — Он взглянул на Тиберия Александра. — Возьми центурию претория и отправляйся к Корбулону. Но вначале заедь к Пету. Может быть, он и без Корбулона справится с поражением. Я не хочу давать славу Корбулону.

Последняя фраза Нерона, сказанная ровным, спокойным голосом, означала смерть для полководца. Все знали, что император мечтал быть великим полководцем, и всякие успехи легатов на фронтах болезненно переживались Нероном. Он огорчался до слёз. Плакал как ребёнок, рыдая и стеная. Заламывая руки над головой, император восклицал: «Несчастный я, несчастный! Они крадут мои победы, пользуясь тем, что я не могу оторваться от театра! Это подло!»

А так как император продолжал поглядывать в зеркало на своё отражение, то вдруг вспомнил движение одной проститутки в лупанаре. Тогда оно очень понравилось Нерону, да за делами государства он забыл о нём. И лишь в картине будущего показал его зрителям. Сейчас Нерон вспомнил его и немедленно показал свите. Люди изумлённо охнули и тут же ударили в ладоши. А Нерон, скупо улыбаясь, прошёл к столу. Идти было очень трудно на высоких каблуках, зато глядеть сверху на всех было хорошо. На столе стопкой лежали книги с его стихами, спешно присланными сенатом императору. Однако спешили не только сенаторы, но и писцы. И вместо стихов Нерона они переписали по ошибке стихи Лукана, которого люто ненавидел император за блестящий талант. Открыв книгу, он уставился в строчки. Его добродушная, смущённая улыбка сменилась растерянной улыбкой, а в следующую секунду на его лице появилась гримаса свирепой злобы. Нерон яростным движением рук разорвал книгу на две части, сильно швырнул её себе под ноги. А потом, рыча, поднял ногу и с бешеной силой ударил ею по книге. Но так как Нерон стоял на высоких каблуках, то его удар не смог достичь пола, а сбил императора с ног. И император начал заваливаться на спину, медленно, высокий, с кифарой на левом плече. Озлоблённо вскрикнув оттого, что он, бог, потерял равновесие и мог, как всякий обыкновенный человек, рухнуть вниз и принять недостойную его божественного начала позу, Нерон стремительно замахал руками. Замахал, как птица, что готовилась взмыть в воздух. Словно сам хотел уподобиться птице, насладиться полётом в воздухе, о чём он не раз говорил друзьям. Но не смог оторваться от пола. Продолжая свирепо махать руками, Нерон рухнул во весь свой недюжинный рост под ноги свиты. Кифара жалобно звякнула струнами и затихла. Наступила тишина. Люди оторопело смотрели на лежавшего Августа, стоявшего значительно выше Юпитера…