Меч Вайу

Виталий Гладкий, 2010

К середине II века до н. э. почти всё Северное Причерноморье было захвачено неустрашимыми и жестокими племенами сарматов, бывших кочевников, создавших сильное и агрессивное государство. Эпоха Скифских царств закончилась. Разрозненные остатки сколотских родов укрылись в Таврии и за Борисфеном. Но и там им не было покоя от безжалостных врагов. И тогда последний царь древнего Атейополиса Марсагет придумал как одержать победу.

Глава 7

Склоны глубокого оврага кудрявились зеленым сочным листом вековых лип, а на дне оврага журчал ручей, спрятанный среди густой поросли гибкого ивняка. Одним концом овраг примыкал к лесу, а второй терялся где-то в глубине безбрежной степной равнины.

Вечерело. Подернутое дымкой испарений солнце поблекло и медленно скатывалось за горизонт. Длинные тени манили вечерней прохладой, пришедшей на смену дневному зною.

Еле слышимый шорох листьев заставил насторожиться человека — спрятавшись среди ветвей высоченной липы, он высматривал что-то в глубине оврага. Теснее прижавшись спиной к толстой ветке, человек бесшумно наложил на тетиву лука стрелу и застыл в напряженном ожидании.

Среди густого папоротника мелькнула тень, и на крохотную поляну, бесшумно ступая, вышел мужчина, одетый с ног до головы в звериные шкуры шерстью наружу. Его глубоко посаженные быстрые глазки были почти не видны среди буйной растительности, покрывавшей лицо; длинные, давно не чесанные волосы топорщились на голове, напоминая львиную гриву. В руках он держал увесистую дубину, утыканную медвежьими клыками, а на тонком сыромятном ремешке, заменявшим ему пояс, висел короткий нож с широким лезвием в деревянных ножнах. Принюхиваясь по-собачьи, он ступил шаг, другой — и вдруг неподвижно застыл, глядя себе под ноги. Затем медленно опустился на четвереньки, ощупал землю короткопалой заскорузлой ладонью — и стремительно нырнул в заросли. Человек, сидевший на ветвях липы, втихомолку выругался и опустил лук — он разглядел причину внезапного исчезновения неизвестного: несколько сломанных травинок и неглубокие вмятины в земле, которые тот ощупывал, были следами наблюдателя. Запрятав лук в мягкий кожаный горит, он соскользнул вниз и так же бесшумно и быстро, как и мужчина в звериных шкурах, скрылся среди деревьев.

В том месте, где ручей выныривал из зарослей, превращаясь в неглубокое озерцо с кристально-чистой водой, спуск в овраг был пологим. В конце спуска, на берегу озерка, посреди большой и ровной поляны, расположился купеческий караван. Дымили костры, жалобно блеяли овцы, предназначенные на жаркое к ужину, шумно отфыркиваясь и галдя, купались воины наемной стражи, смывая липкий пот и дорожную пыль.

Немногочисленная группа воинов в полном боевом облачении с завистью поглядывала на купающихся, готовясь в сторожевой дозор. Слуги распрягли быков и сбивали их в стадо, чтобы отогнать на пастбище; купцы о чем-то совещались чуть поодаль.

Неожиданно громкий воинский клич обрушился на мирную суету привала. Словно из-под земли выросли на склонах оврага лучники и с безупречной меткостью и слаженностью принялись осыпать стрелами мечущихся в страхе купцов и наемную стражу. Тех, кто пытался пробиться сквозь их ряды, смяла лавина всадников, хлынувшая в овраг. Вскоре беспощадная резня закончилась, и победители принялись в спешке запрягать быков и увязывать поклажу. Когда сумерки опустились на землю, в овраге воцарилась тишина. Только скулеж псов над телами погибших, да скрип колес повозок каравана, который увели победители, еще долго витали над степью, пока не растаяли в ночи…

Светало. Тоскливый собачий вой, всю ночь тревоживший степь, затих. Видимо, осиротевшие псы покинули овраг, где покоились вечным сном их бывшие хозяева. Рассвет наползал хмурыми тучами, обещавшими пролиться дождем. Лесное зверье затаилось в чащобе, стараясь найти пристанище перед непогодой.

Два человека пробирались сквозь седой туман, заполнивший овраг. Впереди шел коренастый мужчина, одетый в звериные шкуры; следом за ним, в двух-трех шагах, слегка пригнувшись и сжимая в руке обнаженный акинак, шел другой, закутанный в длинный плащ. Когда они очутились на берегу озерка среди трупов, человек в плаще начал кого-то искать, всматриваясь в лица убитых. Наконец возле кустов, на берегу ручейка, нашел — опустившись на колени, принялся тщательно обыскивать труп одного из купцов. Судя по тому, как он, поднявшись на ноги, сыпал проклятиями, его поиски не увенчались успехом. Не выбирая дороги, человек в плаще решительно полез вверх по склону. За ним поспешил и его коренастый попутчик, успевший прихватить с собой две свежие бараньи шкуры, забытые или незамеченные впопыхах победителями…

Небо обрушило на лесные заросли потоки воды. Прямые упругие струи хлестали по листьям и, рассыпаясь на мириады капелек, упрямо стремились проскользнуть сквозь густой зеленый шатер к земле. Борисфен шершавился под ударами дождинок; грязно-желтые потоки хлынули с берегов, замутив реку.

Невдалеке от крутого обрывистого берега Борисфена, среди бурелома, струилась узенькая тропинка; она вела к небольшой хижине, вросшей в землю почти по крытую корой крышу. Еле приметный в дождевом ненастье сизый дымок неспешно выползал из отверстия в крыше и тут же таял среди густой листвы. Уже известный нам лесной житель в звериных шкурах и его товарищ в длинном плаще торопливо, но бесшумно вышагивали по тропинке, направляясь к хижине.

Сквозь приоткрытую дверь виднелся небольшой костер; над ним исходил душистым паром котелок. Стены хижины были сплошь увешаны связками трав и кореньев, аромат которых примешивался к дыму очага.

У огня сидел хозяин — худой седобородый старик в накинутой на плечи волчьей шкуре. Изможденное лицо, изрытое глубокими морщинами, было исполосовано шрамами, один глаз вытек, и на его месте темнел провал, прикрытый дряблым веком. Зато второй глаз светился в отблесках костра на коричневом лице, как огромная жемчужина; время от времени в бездонной глубине зрачка зажигались и гасли искорки, словно звездопад в ночном августовском небе. Немощная неподвижность фигуры и застывшие на коленях руки были прямой противоположностью живого острого ума, светившегося в беспокойном взгляде старика.

Варево забурлило и выплеснуло в костер хлопья пены; старик встрепенулся и длинной, гладко остроганной палочкой помешал в котелке. Затем неторопливо отложил ее в сторону и неожиданно крепким для его лет голосом сказал, обернувшись к двери:

— Входите, путники. Негоже таиться за порогом в такое ненастье.

Застигнутые врасплох словами старика, лесной житель и его попутчик, смущенно пробормотав слова приветствия, вошли в хижину и уселись у очага напротив хозяина.

— Давно ты не появлялся в наших краях, Одинокий Волк, — испытующе глядя из-под густых мохнатых бровей на лесного жителя, одетого в звериные шкуры, сказал старик.

— Давно, — согласился тот, сглотнув слюну при виде кости с мясом, выглядывавшей из котелка.

— Опять за старое взялся?

— Гы-гы-гы… — справившись с непривычной для него робостью, развязно загоготал Одинокий Волк. — Я и не бросал.

— Гнева богов не боишься?

— Ха-ха! Это я-то! А ты вот мне скажи, что они тебе дали, твои боги? Горбатую спину да кривой глаз?

— Замолчи! — гневно воскликнул старик и, вытянув руки над очагом, забормотал заклинания.

Полупогасший костер вдруг вспыхнул ярким пламенем и взметнулся ввысь, едва не опалив Одинокого Волка и его попутчика, хмуро прислушивавшегося к разговору. Они испуганно отпрянули назад, прикрывая лица руками.

— Великая Табити гневается! — старик даже не поморщился от обжигающих языков пламени, коснувшихся его рук.

— Оставь эти штуки, старик, — впервые подал голос попутчик Одинокого Волка. — Жрецы Айгюптоса^[40] умеют и не такие чудеса творить. Мы чтим святое имя хранительницы очага и готовы принести искупительную жертву. И прости Одинокого Волка за неумные слова.

— Кто ты? — старик вперил свой единственный глаз в попутчика Одинокого Волка.

— Я эллин, — надменно бросил тот, усаживаясь поудобнее.

— Назови свое имя.

— Зачем оно тебе? Я — твой гость и этого достаточно.

— В твоих жилах нет даже капли крови эллинов, — насмешливо сказал старик. — Ты сын раба-варвара, пришелец.

— Как ты смеешь, негодный старик! — лезвие акинака сверкнуло над очагом.

— Оглянись! — старик властно поднял руку.

Леденящее душу шипение заглушило шум дождя. Попутчик Одинокого Волка стремительно обернулся и застыл в ужасе: за его спиной у стены хижины свивали тугие скользкие кольца две огромные змеи. Треугольные плоские головы гадов покачивались почти на уровне его лица, примеряясь для смертоносного броска. Одинокий Волк сидел, словно каменное изваяние, только обезумевшие глаза пучились на помертвевшем лице, как шляпки крохотных грибков-поганок. Так они, как им показалось, просидели неподвижно целую вечность. Наконец мертвую тишину хижины нарушил тонкий, еле слышимый свист. Змеи бесшумно скользнули вдоль стены и исчезли так же внезапно, как и появились.

— Как тебя зовут, незнакомец? — спокойно, как будто ничего не случилось, спросил старик.

— А-а-фе-ней… — с трудом шевеля задеревеневшим языком, почти шепотом промолвил тот, все еще не в силах оторвать взгляд от того места, где только что клубились змеи.

— Выпей… — старик наполнил деревянную чашу каким-то густым ароматным напитком и протянул ее Афенею.

Он схватил чашу, жадно прильнул к щербатому краю и выпил ее до дна, не переводя дух.

— Ты тоже, — презрительно улыбнувшись, старик подал чашу и Одинокому Волку. — А теперь прошу вас разделить со мной скромную трапезу…

Когда с наваристой похлебкой и мясом было покончено, старик отбросил прикрывающую плечи волчью шкуру и поднялся. Он оказался высокого роста, с неожиданно для его возраста широкими и прямыми плечами, указывавшими на недюжинную силу. Левое плечо было чуть ниже правого, а на спине, под рваной кожаной безрукавкой, топорщился небольшой горб, из-за чего старик сутулился. Старая, застиранная до дыр рубаха под безрукавкой была подпоясана таким же сыромятным ремешком, что и одежда Одинокого Волка. У пояса висели длинный бронзовый нож, точильный камень и привязанные к тонким шнуркам деревянные резные фигурки Апи и Папая.

Афеней и Одинокий Волк, к которому вернулось его обычное состояние — смесь наглости и трусливой осторожности, — тоже встали и вышли из хижины, благо дождь уже закончился. Афеней, переступив порог, облегченно вздохнул. И, почувствовав себя значительно увереннее, обратился к старику:

— Прими нашу благодарность за приют и очаг…

— Не стоит, — оборвал его старик и спросил у Одинокого Волка: — Какое дело привело вас ко мне?

— Нам нужно переправиться на ту сторону, Авезельмис.

— Я вас не держу, — ответил старик, внимательным взглядом окинув с ног до головы непрошеных гостей.

— Но у тебя есть лодка, — возразил ему Одинокий Волк.

— Откуда ты знаешь?

— Гы-гы-гы… — засмеялся тот. — Одинокий Волк многое знает…

— Послушай, Авезельмис, — вмешался в разговор Афеней. — Мы тебе хорошо заплатим. Золотом.

— Зачем мне твое золото, чужестранец? Разве оно согреет меня в долгие зимние вечера или накормит, когда я голоден?

— У кого есть золото, у того есть все, — Афеней порылся в складках плаща и протянул старику две массивные золотые подвески. — Возьми. За это можно купить десяток лодок и в придачу молодую красивую рабыню. Она заменит тебе в холодные ночи очаг.

— Я уже не так молод, чтобы тело юной девушки могло заменить мне божественное тепло Великой Табити. И много лодок мне тоже не надо, с меня хватит одной. Могу только дать хороший совет: у злого умысла золотые одежды, да грязное тело, поэтому советую вам перебираться на тот берег вплавь. Может, холодная вода Борисфена остудит ваши головы и смоет грязь ваших замыслов. На все воля богов…

— Авезельмис, поостерегись! — Афеней зло прищурился.

— Ты мне снова угрожаешь, чужестранец? — старик нахмурился и недобро посмотрел на Афенея.

— Постой, господин! — Одинокий Волк схватил Афенея за полу плаща и обратился к старику: — Авезельмис, мы пришли к тебе за помощью только потому, что наша жизнь висит на волоске. А виной этому вождь сколотов Марсагет.

— Марсагет?! — старик порывисто шагнул к Одинокому Волку и словно клещами сжал ему руку. — Это правда?

— Клянусь! — поморщился от боли Одинокий Волк. — Его воины преследуют нас по пятам.

— Хорошо… — старик задышал тяжело, с хрипотой. — Если это правда, вы получите лодку. Но если ты мне солгал, Одинокий Волк, берегись!

С этими словами он быстро зашагал по тропинке к берегу. Одинокий Волк подмигнул обрадованному неожиданной удачей Афенею, и они заспешили следом.

Лодка, представлявшая собой бычью шкуру, натянутую на раму из сплетенных в виде ковша ивовых прутьев, едва не черпала воду под тяжестью двух тел. Но плыть в ней было можно, и причем весьма быстро, в чем сразу же убедился Афеней, когда, оттолкнувшись от берега, принялся загребать коротким широким веслом с хорошо полированной от частого употребления рукояткой.

Неожиданно Афеней резко остановил утлое суденышко и, размахнувшись, бросил на берег к ногам Авезельмиса золотые подвески.

— Прими в знак благодарности, старик! Не как плату, а как подарок. И поверь: на свете нет ничего дороже и желанней золота! Ха-ха-ха!

Старик долго стоял на берегу, хмуро уставившись вслед беглецам, пока туманная пелена не скрыла их. Тяжело вздохнув, он было направился к хижине, но затем вернулся, поднял с земли золотые подвески и долго рассматривал. Потом с брезгливой миной на лице швырнул в воду. И, уже не оборачиваясь, стал медленно подниматься на крутой берег по вырубленным в плотной глине скользким от дождя ступенькам, опираясь на тяжелый деревянный посох.

Примечания

40

Айгюптос — древнегреческое название Египта.