Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг.

Виталий Георгиевич Волович

Волович Виталий Георгиевич – знаменитый полярник, участник четырёх арктических экспедиций, флагманский врач Высокоширотных воздушных экспедиций, участник первого в мире прыжка с парашютом на Северный полюс (1949 г.); военный врач – он первым осмотрел Юрия Гагарина после возвращения из космоса, основоположник медицины выживания в СССР, автор многочисленных книг и дневников. Эта книга – второе издание дневников Виталия Георгиевича Воловича – уникального, легендарного человека, учёного с большой буквы, врача-исследователя, путешественника, полярника, талантливого писателя и поэта, 100-летний юбилей которого отмечается в 2023 году. Автор книги был участником четырёх секретных арктических экспедиций. В книге он рассказывает о "Севере-4", "Севере-5", "Северном полюсе – 2" и "Северном полюсе – 3". Будучи человеком весёлым и остроумным, Волович пишет о буднях полярников живо, ярко и легко. Через призму биографии выдающегося врача-исследователя, учёного, основателя медицины выживания и натурных полярных исследований мы обращаемся к героическим фактам истории нашей Родины, космонавтики и авиации, достижений научной прикладной медицины. На примере В.Г. Воловича, его современников и последователей показываем, что мужество, стойкость, генетически закреплённый опыт преодоления трудностей и природная гибкость ума русского человека позволяют выживать и достигать поставленной цели в самых сложных, экстремальных условиях. "Нигде так не проявляется величие человека, его мужество, героизм, как на Севере", – сказал легендарный советский полярник И.Д. Папанин. Книга будет интересна всем, кто интересуется историей полярных экспедиций и исследований. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Часть 2

Засекреченный полюс

«Если исследование полярных стран и не представляет особой, величайшей задачи человечества, то всё же нельзя не видеть в стремлении к этим исследованиям одно из замечательных проявлений вечно ищущего и ни перед какими трудностями не останавливающегося пытливого человеческого духа».

Аксель Арсталь

Мечты сбываются

Я с детства ненавидел ночные телефонные звонки. Они всегда таили в себе какую-нибудь неприятность. Поэтому телефонная трель, прозвучавшая в полночь, вызвала глухое чувство тревоги. И кто бы это мог позвонить мне в столь поздний час? Я поднял трубку и с удивлением узнал голос Люды Ольхиной — секретаря заместителя начальника Главсевморпути В.Ф. Бурханова.

— Доктор, вы ещё не спите?

— Только собираюсь почивать, — ответил я игривым тоном.

— Так вот, почивать вам не придётся. Быстренько собирайтесь и летите к нам на Разина.

Мне повезло: такси высадило пассажиров почти у самого моего дома. Улицы ночной Москвы уже опустели, и через пятнадцать минут машина остановилась у знаменитого дома № 9.

Перескакивая через ступени, я взбежал на второй этаж и вошёл в приёмную начальства.

Ольхина, завидев меня, таинственно улыбнулась: «Раздевайтесь, доктор, и проходите в кабинет Бурханова. Вас ждут».

Я отворил дверь и очутился в знакомом просторном кабинете. За тем же огромным столом, заваленным кипами бумаг, сидел М.В. Водопьянов в неизменной потёртой кожаной куртке на молнии со звёздочками Героя. Прижав к уху телефонную трубку, он что-то сердито выговаривал невидимому собеседнику. Заметив меня, он коротко бросил: «Подожди маленько». Я оглянулся. Народу в кабинете, видимо из-за позднего часа, было немного. На диване вели оживлённую беседу штурман В.И. Аккуратов и начальник Управления радиостанций М.И. Ходов.

Развалившись в глубоких креслах, листали папки с документами лётчики Б.С. Осипов и М.А. Титлов, знакомые мне по прошлым экспедициям.

Все были поглощены делом, и я, чтобы не мешать, стал рассматривать длинный застеклённый стеллаж с макетами полярных судов. Всё это были прославленные «старики», много лет бороздившие арк-тические воды. Я задержал свой взгляд на красивых обводах «Георгия Седова», продрейфовавшего три года в Ледовитом океане, и вдруг услы-шал раскатистый бас Водопьянова:

— Доктор, ты куда это запропастился?

— Я здесь, — откликнулся я, подходя к столу.

— Ну, здорово, доктор, — сказал Водопьянов, пожимая мне руку. — Усаживайся поудобнее. Есть серьёзный разговор. Знаешь, зачем тебя вызвали? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Разговор с Кузнецовым на льдине помнишь?

— Конечно, помню, — выдавил я, но от радостного предчувствия где-то в желудке странно заныло.

— Так вот. Работу станции Сомова решено продлить до весны. — Водопьянов помолчал, закурил папиросу. — Хотим направить тебя врачом на льдину. Как? Не возражаешь?

— Конечно, не возражаю.

— Только тут ещё одно дело. — Он снова замолчал, испытующе глядя мне в глаза. — Ты в поварском деле чего-нибудь кумекаешь? Ну, например, мясо пожарить или там котлеты сообразить?

Я, ещё не понимая, к чему клонит Водопьянов, насторожился.

— Дело, доктор, в том, что послать отдельно врача и отдельно повара весьма накладно. Вот начальство и решило две эти должности совместить. Ну как? Справишься?

— Постараюсь справиться, — ответствовал я, уже придя в себя от неожиданного предложения. — За время высокоширотных экспедиций кое-чему научился: могу пельмени сварить, антрекот поджарить, строганину приготовить, яичницу сообразить.

— Ну, насчёт яичницы ты поторопился, разве что сам будешь нести яйца, — хохотнул Водопьянов. — Верю: поварскому делу ты со временем научишься. Тут другая заковыка. Ребята на станции тоже не мастера кулинарить. Но пока они готовили пищу по очереди, то особенно критиковать друг друга не осмеливались. Помнишь, как у Пушкина в «Пиковой даме»? «Сегодня ты, а завтра я». А тебе будет доставаться на орехи. Ругани на тебя посыплется — будь здоров. Работа эта адская. По собственному опыту знаю. Придётся тебе потерпеть. Ты парень с гонором, но самолюбие спрячь в карман. Терпи до усёру. Ну как, не очень я на тебя страху нагнал?

Пока Водопьянов произносил свой монолог, я уже в душе согласился ехать хоть поваром, хоть кочегаром.

— А я и не испугался, — сказал я довольно твёрдым голосом. — Постараюсь справиться.

— Ну вот и молодец. Впрочем, я и не сомневался, что ты согласишься. Так что мой тебе совет. Слушай, терпи и учись. Притрёшься, наберёшься опыта, и всё будет тип-топ. И ещё один совет. Если хочешь, чтобы щи были вкусными, — клади мяса больше, чем воды. Знаешь, как там, у комсомольцев, говорят: не умеешь — научим, а не захочешь — заставим.

— Значит, замётано. — Водопьянов затянулся папиросой. — Сейчас включу тебя в приказ. И вот ещё что. Там Сомова медведи одолели, и он просил прислать десяток пистолетов. Завтра к 11:00 чтоб стоял в бюро пропусков Главного артиллерийского управления. Покончишь с оружейными делами — дуй прямо к Шворину. Он в курсе. Получишь от него все указания по медицинской части. А сейчас отправляйся домой да выспись хорошенько.

Да какой уж тут сон. Всю ночь я ворочался с боку на бок, обуреваемый мыслями о предстоящей экспедиции. Чуть свет я уже был на ногах.

Точно в назначенное время я вошёл в бюро пропусков и едва успел просунуть в окошечко своё удостоверение, как услышал хриплый голос из репродуктора: «Представителя Главсевморпути просят подойти к проходной». Меня встретил молодцеватый полковник, с удивлением покосившийся на мои капитанские погоны. Видимо, его несколько смутил скромный чин посланца столь солидной организации. Мы поднялись на третий этаж, где, судя по шикарной ковровой дорожке, размещалось начальство. Миновав приёмную, полковник приоткрыл массивную дверь кабинета и, остановившись на пороге, доложил: «Товарищ генерал, представитель Арктики прибыл».

Из-за стола навстречу мне поднялся рослый генерал с густой седой шевелюрой и разноцветьем орденских ленточек на кителе.

Я представился, почтительно пожал начальственную руку и уселся в предложенное кресло.

— Ну-с, с чем пожаловали, доктор?

— Командование Главсевморпути просит для выполнения правительственного задания одиннадцать пистолетов.

— ТТ вас устроит или что-нибудь посолиднее?

И тут червячок романтики, копошившийся в моей душе, поднял голову.

— Желательно кольты, — выдохнул я, вспомнив любимое оружие северных героев Джека Лондона.

— Кольты, — хмыкнул генерал. — Может, лучше дать вам автоматы?

— Нет, именно кольты.

— Ну что ж, кольты так кольты. — Он набрал номер внутреннего телефона. — Василий Петрович, нужны кольты, одиннадцать штук. Есть в наличии? Вот и отлично. А патроны к ним? В Туле? Так слушай меня внимательно. Завтра же доставь всё это имущество в Захарково, на аэродром полярной авиации. О выполнении доложишь мне лично.

Генерал нажал кнопку звонка, и, как по мановению волшебной палочки, на пороге кабинета возник тот же полковник с подносом, на котором стоял большой фарфоровый чайник, два стакана в серебряных подстаканниках, вазочки с печеньем и конфетами «Мишка на Севере».

— Угощайтесь, доктор. — Он сам наполнил мой стакан и, поглядев на меня с прищуром, спросил: — А скажите, голубчик, если это не секрет, для чего это вам понадобились кольты?

— В общем, это секрет, — замялся я в нерешительности.

— Да ты не тушуйся, — сказал генерал, переходя на доверительное «ты», — сам понимаешь, мне ведь и не такие тайны доверены.

И я решился:

— В Северном Ледовитом океане есть такой район, который называется Полюсом недоступности. Так вот, там на льдине с весны работает дрейфующая станция, вроде папанинской. Последнее время там часто стали появляться медведи. Сейчас, с приближением полярной ночи, встреча с медведем, да ещё в темноте, сулит большие неприятности. Вот и потребовалось надёжное личное оружие. — Я, конечно, не сказал, что кольты — моя сугубо личная инициатива. — Армейский кольт сорок пятого калибра вполне подойдёт. Надёжная штука.

— А кто их доставит на льдину?

— Сам повезу.

— Сам? Значит, и зимовать там будешь, — сказал он уважительно. — Ну, молодец. Наверное, тяжеленько там придётся всю полярную ночь, на льдине? Это вы, значит, как папанинцы будете дрейфовать?

Он задал ещё множество вопросов и о надёжности льдины, и о полярной ночи, и о морозах. Удовлетворив своё любопытство и поднявшись, крепко пожал мне руку.

— Ну, капитан, с Богом. Ни пуха тебе, ни пера.

— К чёрту, — расхрабрился я и, довольный успешно выполненной миссией, покинул кабинет.

Вернувшись на улицу Разина, я прямиком направился к Шворину.

Он встретил меня как старого знакомого и, полуобняв за плечи, сказал:

— Я уже в курсе дела. Скажи, Виталий, честно: не ожидал такого сюрприза?

— Если честно, то не ожидал. Но согласился сразу, не раздумывая.

— Молодчина. Я от тебя и не ждал другого решения. Однако в твоём назначении — твоя собственная заслуга. Я уже слышал от участников экспедиции немало лестных слов и о твоём характере, и о твоих профессиональных знаниях. Так что выбрали твою кандидатуру не случайно. Только смотри — не возгордись. Ладно, — сказал он, помолчав, — на разговоры у нас с тобой ещё будет время, а сейчас быстренько разыщи Буравика, ты с ним уже знаком, и готовь списки медицинского имущества на станцию.

Абрам Григорьевич Буравик, главный спец по медснабжению, уже ожидал меня в своём крохотном кабинете под лестницей. Маленький, сухонький, с копной седых волос, он, несмотря на свой почтенный возраст, прямо лучился энергией.

Мы притулились с ним за столиком и принялись за работу. Список получился длиннющий. Чего там только не было — и медикаменты, и инструментарий, и перевязочные материалы, и всякие там грелки, клизмы. Список завершал большой хирургический набор (а вдруг придётся делать операцию?). Буравик обещал, что «кровь из носа», но через три дня всё будет получено и доставлено в МАГОН — Московскую авиагруппу особого назначения.

Мы бы, наверно, просидели ещё не один час, уточняя и утрясая список, но нашу кипучую деятельность прервал телефонный звонок.

— Доктор, — раздался в телефонной трубке бойкий голос Ольхиной, — быстренько к Кузнецову на совещание.

Кабинет начальника Главсевморпути генерал-лейтенанта авиации А.А. Кузнецова был полон народу. Здесь собрались все главные участники предстоящей операции — лётчики, штурманы, руководители отделов ГУСМП. Лица большинства присутствующих мне были хорошо знакомы по прошлым экспедициям.

— Все прибыли? — спросил Кузнецов.

— Так точно, — отрапортовал Водопьянов.

— Тогда начнём совещание. Ваша задача — обеспечить Сомова на зимний период дрейфа всем необходимым: продовольствием, газом, бензином, научным оборудованием. Кроме того, вы произведёте замену части личного состава станции и семь человек вывезете на материк. Вместо них доставите двух новых зимовщиков — врача Воловича и гео — физика Миляева.

В операции участвует отряд из трёх машин: Си-47 — командир Б.С. Осипов, Ли-2 — командир М.А. Титлов и Пе-8 — командир В.Н. Задков.

Общее руководство операцией возлагаю на М.В. Водопьянова. Вылет из Москвы Осипова и Титлова назначен на 13 октября. Задков пойдёт позже и догонит вас на Шмидте. Хочу ещё раз всем напомнить о чрезвычайной секретности операции. Если вопросов нет — все свободны.

Мы гуськом покинули начальственный кабинет. Времени оставалось в обрез, но трудности состояли в том, что станция была «ужасно засекреченной» и о её существовании знал лишь ограниченный круг лиц даже в самом Главсевморпути. Нашим эмиссарам то и дело приходилось выслушивать вопросы: а зачем? а кому? а куда? На которые приходилось отвечать лишь пожатием плеча да ссылками на повеление начальства.

Наконец под вечер 12 октября автобус и грузовик, загруженные «под завязку», прибыли в Захарково. Первым делом я помчался в первый отдел (так именовался секретный отдел во многих учреждениях) узнать, как обстоят дела с моими кольтами.

— Привет, доктор, — сказал начальник отдела, сухощавый, с бес — цветным лицом и зализанными назад редкими тёмными волосами, одетый в принятую для сотрудников спецчасти полувоенную форму. — Твой груз уже третий день как доставили.

Он поставил на тумбочку аккуратно сбитый зелёный ящик, во — оружился отвёрткой и ловким движением сорвал пломбы.

— Любуйся своим хозяйством, — сказал он, освобождая от промасленной бумаги лежавший сверху пистолет.

Я так и ахнул: вместо предмета моих романтических грёз, сверкающего воронёной сталью и отливающего чернью барабана кольта, в руках у начальника спецотдела оказался пистолет, похожий на обыкновенный армейский ТТ. Не заметив моего разочарования, начальник тщательно обтёр пистолет ветошью и, примерив по руке, уважительно сказал:

— Хорошая машина. С такой не только на медведя, на мамонта можно ходить. А вот в этой «цинке» — две сотни патронов. Вот только с кобурами промашка вышла. Не подвезли. Но ты не беспокойся. Я по нашей линии уже дал команду в Тикси. Там пошьют кобуры. Ну, до завтра, — добавил он. — Всё это хозяйство загрузим на борт Титлову.

И вдруг он подошёл ко мне, обнял и сказал:

— Желаю удачи, доктор. Чтобы льдина не лопалась и больных было поменьше.

Теперь оставалось только получить полярные шмотки. Я отправился на вещевой склад, и скоро облезший брезентовый мешок заполнился пахнувшим нафталином обмундированием.

Я сменил модные полуботинки на меховые сапоги, нахлобучил пыжиковую шапку, набросил на плечи меховой «реглан» цвета разведённого какао, называющийся почему-то «француженкой», и поволок полученное добро в красный уголок. Устроившись в кресле, я извлёк из кармана после долгих поисков трубку «Данхилл», набил её пахнувшим мёдом табаком «Золотое руно» и закурил. Синие кольца дыма поплыли к потолку. До отлёта оставалось ещё часов десять, так что надо было набраться терпения, которое, по словам великого Нансена, является «величайшей добродетелью полярника». Устроившись поудобнее, я накрылся «француженкой» и задремал.

Ночью я несколько раз подбегал к окну: как там погода? Ведь понедельник, да ещё 13-е число, по мнению многих лётчиков, не самый удачный день для вылета. Но в Арктике, видимо, жили по другим законам, и мы, невзирая на столь неблагоприятное сочетание, покинули без помех московский аэродром, а через шесть часов благополучно приземлились в Архангельске на Кегострове. Переночевав, самолёты взяли курс на восток: Амдерма, Косистый, Хатанга, Тикси. Здесь мы задержались на двое суток: надо было получить продовольствие. Вскоре грузовые кабины заполнили десятки оленьих туш, банки с пельменями, изготовленными руками жён тиксинских старожилов. Перед самым отлётом на собачьей упряжке подкатил укутанный до бровей красный молодец и обрадовал нас несколькими мешками свежего картофеля, тщательно укутанными в старые ватные одеяла, и ящиком репчатого лука.

Местный «особист» вручил мне пакет с одиннадцатью брезентовыми кобурами, одну из которых я мигом приобщил к делу, привесив к поясу. Ещё одна посадка в Певеке, беспокойная ночь, проведённая в борьбе с голодными клопами. Последний перелёт, и вот самолётные лыжи скользят по обледенелому полю аэродрома на мысе Шмидта. Здесь царит настоящая зима. Одноэтажные домики посёлка до самых крыш заметены снегом. По широким улицам гуляет позёмка. Двадцатиградусный мороз с непривычки безжалостно кусает щёки и нос, заставляя кутаться в шарф. Чувствуется приближение полярной ночи, уже окутавшей посёлок серыми сумерками.

Разместившись в скромном домике аэродромной гостиницы, все, наскоро пообедав, собрались на командном пункте аэродрома.

— Работать будем по следующему плану, — сказал Водопьянов. — Первыми к Сомову пойдут Осипов с Титловым. С ними полечу я, Алексей Фёдорович (Трёшников. — В.В.) и Миляев. Обратным рейсом захватим зимовщиков, завершивших работы на станции. Доктор остаётся на Шмидте и проследит за сохранностью грузов. Завтра вторым рейсом отправим его тоже на льдину. Как только машины будут готовы — вылетаем.

25 октября в 11 часов по Москве все — и улетающие, и провожающие — собрались на аэродромном поле. Перед самой посадкой в самолёт Трёшников вдруг отозвал меня в сторону и, закрываясь от пронизывающего ветра, сказал:

— Вот что, Виталий, хочу с тобой посоветоваться как с врачом по одному деликатному вопросу.

— Слушаю вас внимательно, Алексей Фёдорович.

Трёшников на минуту задумался.

— Дело вот ведь какое. У Михал Михалыча незадолго до нашего отлёта умер отец. У меня в кармане письмо Серафимы Григорьевны (жена Сомова. — В.В.) с этим печальным известием. Я вот всё голову ломаю — отдать письмо или не отдать. Зимовать в полярную ночь с такой тяжестью на сердце — это огромное испытание.

— Лучше не отдавать, — сказал я, подумав. — Как он перенесёт, не сорвётся ли?

— Да нет, не сорвётся. Я Михал Михалыча давно и хорошо знаю. Человек он крепкий. Выдюжит. Но я всё же ещё подумаю. А за совет спасибо.

Трёшников натянул поглубже капюшон меховой куртки, и его грузная фигура исчезла в просвете самолётной дверцы.

Ровно в 12 часов самолёты один за другим поднялись в воздух и вскоре растворились в сумерках наступающей полярной ночи. Я медленно поплёлся в аэродромную гостиницу, закрываясь от резких порывов ветра. Значит, ещё одна ночь ожидания.

Но ни я, ни оставшийся экипаж Пе-8 предположить не могли, сколь горький сюрприз преподнесёт нам судьба.

Время шло к ужину, когда дверь моей комнаты распахнулась и на пороге возникла заснеженная фигура штурмана Николая Зубова.

Запыхавшись от быстрого бега, он, едва переведя дыхание, выпалил охрипшим от мороза и волнения голосом:

— Беда приключилась, доктор! Давай скорей на КП. От Бармалея (это была кличка лётчика Титлова) радиограмма. Лёша Челышев (радист Титлова) отстучал 25–25 — «Имею на борту раненых и больных». Осипов разбился.

Конец ознакомительного фрагмента.