И потекла река времени вспять…

Виталий Артемьев

И потекла река времени вспять, и зыбким стало всё, что было твердым на ощупь, в огромную воронку всосало небо и звезды, и не стало деревни вместе с хутором, как будто и не было никогда, и людей. Теперь там пустырь. Не селятся люди. Исчезла холера, ушла, как и пришла. Разом. Разнесло семью по времени и пространству. Забыли, кто они есть, кем были. Новая жизнь, новое место, новая память.

КРИК ПТИЦЫ

Сгущались сумерки. В маленьком помещении Сбербанка, занимавшего цокольный этаж старенькой пятиэтажки на окраине города, плавно перетакавшего в ряд одноэтажных деревянных и кирпичных домов, от силы можно было насчитать пять-шесть человек. Время близилось к закрытию, и обычно редко кто из посетителей заглядывал в банк в это время. Уборщица тетя Дуся привычно отключала лишний, как ей казалось, свет, чем поторапливала запоздалых клиентов.

— Запирай уже дверь, — крикнула она Варе, молоденькой сотруднице, поступившей на работу в прошлом месяце, когда дверь за последним посетителем захлопнулась.

— Еще четверть часа до закрытия, — ответила Варя.

— Всё равно никто не придет, чё зря сидеть.

Варя, поддавшись напору тети Дуси, которая, надо отдать ей должное, умела настоять на своем, подошла к двери. За стеклом двери она разглядела женский силуэт: это была тщедушная старушка. Она заглядывала через стекло в помещение банка. Варя осторожно открыла дверь, чтобы случайно её не толкнуть, и спросила:

— Вы в банк, бабушка? Заходите, хотя мы скоро закрываемся.

Старушка, шаркая ногами, вошла в дверь. Лицо её было пепельного цвета, руки дрожали, одета она была старомодно, как все старые люди, но вполне добротно.

— Бабушка, вам плохо? Присядьте на стул, передохните. Я к вам через три минуты подойду.

Варя убежала за стойку, чтобы закрыть кассу. Все документы она уже до этого собрала и отчетность за день работы подготовила.

Старушка присела на стул, всё её тело ныло, сердце кололо, а рот пересох от жажды. Она никак не могла решиться на последний шаг, понимая, что не всё продумано, не понятен исход. Сегодняшний день доконал её окончательно. Гнев вызвал неожиданный выплеск силы. Но не это мучило её: этот выплеск открыл темную кладовую памяти. Как она это могла забыть? Ведь приходили же сны: повторяющиеся, реальные, яркие, как наяву. Почему она не могла догадаться, что это ей память сигнализирует о прошлом? А теперь она вспомнила всё и поняла свою ошибку: она заранее не подготовилась, не предусмотрела отхода. Вот откуда взялся этот чертов мужик? Как он её зацепил! Наверное, на голове шишка, даже потрогать больно. Может, он за ней следил? Хотя, если бы её нашли, то она давно бы уже была не здесь, а отвечала бы на вопросы. Что делать? Решение зайти в банк возникло спонтанно и было продиктовано страхом. Она боялась идти домой, думая, что там её уже ждут. «Выследили», — вертелась назойливая мысль.

В помещении было тепло и спокойно, голос девушки был приятным и доносился до слуха, как будто издалека. Старушка вытянула гудящие ноги, прикрыла глаза и провалилась в забытьё.

И вновь она видит один и тот же сон. Больше похожий на воспоминание, чем на сон. Но, проснувшись, она не находит в памяти этого воспоминания и сожалеет, что это всего лишь причуды сна.

***

Голодное время. Война. Всех мужчин забрали на фронт. Остались только калеки да Ганя с Вовой Букой — два деревенских дурачка. Лето. Она видит себя со старой корзиной в руках, бредущей по лесу в поисках грибов. Грибов совсем мало. Лето стоит засушливое и какое-то неприветливое: не лето и не осень. Устала, находилась с раннего утра. Да всё без толку. В корзине сиротливо жались друг к другу два полузасохших подосиновика. Она присела на корягу отдохнуть и заодно прикинуть, куда идти дальше. Зайти бы в Стрешний бор. Хотя его почему-то обходят стороной. Может быть, из-за завалов, образовавшихся после поза-поза-прошлогодней бури? В деревне говорят, что там чудится. Бабы однажды пошли, так такого страху натерпелись, еле ноги унесли.

И тут она заметила в зарослях жухлой травы бурую головку гриба. Белый? Да, крепенький, с толстой ножкой. Оглянувшись вокруг, она заметила еще один, а дальше еще. Срывая гриб за грибом, она не заметила, как очутилась в бору. Грибы словно вели её через завалы: ни разу не пришлось перелазить через бурелом, корзина вскоре наполнилась. «Ничего, выберусь. Места знакомые. Вон приметная гора с мачтовой сосной на вершине. Днем не так страшно», — подумала она, наклоняясь за очередным грибом, и тут что-то привлекло её внимание. Она выпрямилась во весь рост и попыталась внимательно присмотреться. В десяти шагах от неё виднелась крытая древесной корой крыша землянки. Кора была старая, вся покрыта мхом. Она осторожно, стараясь ступать как можно тише, подошла ближе и увидела маленькую скособоченную дверь. Дверь была приоткрыта.

— Есть кто-нибудь? — окликнула она на всякий случай, поставив корзину на землю и приготовившись бежать при первых признаках опасности.

— Есть, — из землянки послышался слабый надтреснутый мужской голос.

— Не бойся меня, девочка, я тебе зла не причиню. Занемог я, хворь со мной приключилась. Ходить не могу, ногу поранил. Ты бы не могла мне водицы принести испить? Там за корягой бочага, там и чумашик берестяной есть.

Просьба о помощи отогнала остатки страха. Да и любой человек, что стар, что мал, живущий в затерянной в тайге деревне, где люди бескорыстно помогали нуждающемуся, всегда был готов откликнуться на зов помощи.

Она набрала полный чумашик чистой родниковой воды и понесла её в землянку. Та оказалась довольно просторной, в углу даже было некое подобие глинобитной печи. Нары, стол, широкая скамейка у оконца, маленькая приставная скамейка. По стенам развешены травы, коренья. На печке закопченный чайник, кастрюлька. В землянке было сыро, видно, давно была не топлена. На нарах на сене лежал человек — совсем старый, даже дряхлый, как ей вначале показалось. Белый, как лунь, с большой бородой. Одна нога была перетянута чем-то вроде когда-то белых обмоток.

Старик с трудом сел. Он был совсем слабым.

— Кто-то капкан поставил на тропинке, да так замаскировал, что я и не приметил. На волка. Хотя какие волки в лесу, лет десять как последних повыбили. Ногу перешибло. Еле дополз до землянки. Думал, помру. Но ничего, вчера слегка оклемался, а сегодня с утра вроде чуть получше стало.

— Вам бы доктора, дедушка.

— Да кто ко мне в лес пойдет? Да и мне не дойти. Далеко. Ничего, уже чуть получше. Мне бы трав заварить.

— Сейчас я печку истоплю да чай сделаю, и суп из грибов сварю.

Варя, как всякая деревенская девочка, с раннего детства была полноправной помощницей по хозяйству. Она могла и дрова нарубить, и печь истопить. А что до еды, так эта обязанность на ней была с семи лет: мать с отцом в тайге, на ней младшие, их накормить, напоить, обстирать да в доме тепло поддерживать. Скотину они не держали. Обходились таежным промыслом. Она горько вздохнула. Где там отец сейчас? Забрали всех подчистую на фронт.

Вскоре в землянке стало тепло от печи, забулькал чайник, грибным духом повеяло от кастрюльки. Дед повеселел.

— Ну, теперь не помру. Вот эти травки кинь в чайник, со мной попьешь, крепче станешь. Усталость как рукой снимет. Сколько же тебе лет минуло, дитятко? Так ловко со всем управляешься.

— На Ильин день тринадцать минуло. Большая уже. А вы что, в лесу живете?

— Летом только. Пока морозы не придут. Потом либо в деревню, либо в город перебираюсь. Своего-то жилья нет, да и родственников порастерял. Собрался было уже в этот раз в город, припасов чуток прикупить, да тут капкан этот. Не пустила судьба, видимо, пришла пора что-то изменить. Вот лежал да всё гадал.

— Если бы не грибы, я бы сюда ни в жисть не зашла. Люди обходят стороной этот лес — тут, говорят, чудится. Я уже было домой собралась, а тут грибы пошли, как будто кто тропинку выстелил.

Дед усмехнулся в бороду, поглядел на неё внимательнее.

— Смотрю, ты бойкая, смышленая. Страху нет совсем. Другие, вон, сторонятся чужаков.

— Вам помощь нужна. Без меня пропадете. Пока грибы есть, буду в лес ходить, вас проведывать, пока не поправитесь. А поправитесь, сами себе хозяин будете.

— Вот хорошо. А я тоже в долгу не останусь. Может, сгожусь чем. Хочешь, я тебе сказку расскажу? Небольшую, но поучительную. Поймешь смысл, станет сказка твоя, другой мир тебе откроет. Не уразумеешь, просто потешишься.

Старик подбил сено, уложил ногу поудобнее, достал костяной гребень и расчесал бороду. Большая белая борода и добрые в лучиках мелких морщин выцветшие светлые глаза делали его похожим на доброго старичка-лесовичка. С ним было совсем не страшно, скорее, наоборот. Рядом с ним было спокойно и беззаботно.

Девочка прижалась к теплому боку печки и приготовилась слушать.

— Давно это было. Когда наши деды еще индриков пасли.

— А кто такие индрики?

— А это вроде слонов, только лохматые и большие. Большие телеги в них запрягали. Родились в одной семье два брата. Один черноголовый, а у другого волосики были белые, словно пух. Чёренький, едва подрос, за лук да седло ухватился, и не надо было ему других игрушек. Вечно отец его на прилуке седла с собой возил да из маленького лука стрелять учил. А другой полюбился Волхву храмовому. Тот с ним о чем-то разговаривал да чертил какие-то непонятные знаки на земле, а малой-то кивал в ответ, будто понимал. Матери не до них было. Семья была большая: всех накорми, напои да одежду сделай. Долго ли, скоро ли, да минуло им осьмнадцать годков…

Речь деда была плавной, спокойной. Будто полноводный ручей звучал в теснине, убаюкивал, завораживал.

— Ты глаза-то прикрой и то, что тебе сказываю, как картинку смотри. Будто ты сама там, в сказке.

И открылась перед глазами большая равнина, нарядные дома, все в узорочье резном, на лошадях стройная шеренга воинов, закованных в блестящее железо, с длинными пиками. Огромные лохматые чудища, странно трубя поднятыми вверх хоботами, тянули повозки на огромных колесах. А вокруг бескрайние поля пшеницы, женщины в цветастых нарядах поют протяжные песни, вяжут снопы. И вот юноша: по плечам белые длинные локоны, стянутые на голове искусно сплетенной тесьмой, в белой длинной рубахе с вышитым воротом, рядом высокий седой старик. В руке деревянный посох. Оба стоят на крутой излучине реки.

— И крикнул Вольга вороном раз и два, пока не вышел клекот вороний, да столь искусный, что и простому ворону невмочь, и прошла дрожь по округе, по лугам и лесам. И зыбкими стали очертания мира, и текучими стали камни, и деревья поменяли облик. Время вздыбилось и потекло вспять».

Голос старика иногда прорывался сквозь дремоту, иногда исчезал, и тогда девочка слышала шум воды, крики чаек, парящих над излучиной большой реки. Чувствовала дурманящий запах свежескошенного сена. Малины и земляники. Сон был необычайно ярким, приятным.

И вдруг сквозь сон она услышала:

— Очнись. Ты отдохнула. Пора в путь.

Она открыла глаза.

— Ой, дедушка, я и вправду задремала.

Солнце зашло на вторую половину дня.

— Пока дойдешь, грибов корзину опять дособираешь. По грибам и выйдешь, они тебе тропинку быструю до дому покажут. По ней и приходи вдругорядь, пока совсем не оклемаюсь. А от меня тебе будут сказки, а от леса припасы.

Мать только руками взмахнула, увидев столько грибов. И сами наелись, и мальцов накормили досыта, даже часть сушить повесили. Так и кормила целый месяц свою семью, иногда даже соседям перепадало. И приносила не только грибы, но однажды белка показала огромное дупло, полное кедровых орехов. Около родника были заросли моховки, а когда она поспела, еле полную корзину ягод до дома донесла.

Каждый день она навещала деда, ухаживала за ним, как могла, и вскоре дела его пошли на поправку. Он вырезал себе костыль и стал прихрамывая выходить из землянки, греться на солнышке. А она с нетерпением ждала сказок. Правда, они совсем не походили на те, что ей доводилось читать в старой затрепанной книжке без обложки, которую откуда-то принес отец.

И каждый день дед ей рассказывал по одной сказке, в которой обязательно говорилось о сильных людях, покоривших стихии воздуха, воды, земли и времени. В момент рассказа она закрывала глаза и обычно засыпала, и во сне становилась героем сказки: то воином, то Волхвом, то воительницей в блестящей кольчуге, то ведуньей трав и зелий. Воплощения были настолько реальными, что, проснувшись, ей казалось, что она всё еще сохраняет облик того, в чем обличье была во сне. Сказки менялись, менялось время, эпоха, каждая новая сказка была все ближе и ближе к нашему времени. Хорошо помнится последняя сказка, хотя сказкой её уже было трудно назвать, это была уже правда жизни.

«Жила большая семья на краю деревни. Отец да мать, дед да бабка, пара смышленых пареньков, две девицы на выданье да одно дитё, малое еще, не разумное. И хозяйство своё было, и покос, и земли пахотные. Жили на хуторе, на отшибе деревни. Слыли знахарями. И животных лечили, да и людей ведали. Знали, когда какое семя сажать надо, когда урожай собирать. Погоду могли предсказать, а иногда в засуху и дождь вызвать. Три деревни к ним за помощью обращались. Да случился однажды в одной из деревень мор страшный. Какой-то бродяга, холера ему в бок, черную холеру откуда-то притащил. Докторов-то для всех деревень не было. И понеслось. Не щадило ни малых, ни старых. Почитай, полдеревни одной да четверть другой, да и третью слегка зацепило. Пока люди не очухались да в леса не кинулись. Но, прежде чем в леса то уйти, пронеслось молвой, что, мол, это они мор-то навели. Ведьмаки. Надо их сжечь и зараза пройдет. И вот однажды ночью проснулись они от гари. Кинулись к дверям — заперто снаружи. Кинулись к окнам — а оттуда голоса: выйдете, посекём на смерть, гореть вам заживо. И вот собрал дед всех в молельне, дым-то еще туда не дошел. Хотя треск раздавался уже страшный. Встали за ним все по старшинству: отец, два сына, за ними бабка с матерью да две девицы. Мальца на руки подхватили. И крикнул дед вороном, подхватил отец кречетом, сыновья откликнулись беркутами, горлицами заклокотали девицы, бабка с матерью закурлыкали птицами перелетными, закуковал малец кукушкой весенней, даром что несмышлёныш. И потекла река времени вспять, и зыбким стало всё, что было твердым на ощупь, в огромную воронку всосало небо и звезды, и не стало деревни вместе с хутором, как будто и не было никогда, и людей. Теперь там пустырь. Не селятся люди. Исчезла холера, ушла, как и пришла. Разом. Разнесло семью по времени и пространству. Забыли, кто они есть, кем были. Новая жизнь, новое место, новая память».

Странная это была сказка, последняя. Печальная очень.

— Дедушка, а куда их всех разнесло? Они потом нашли друг друга?

— Нет, не суждено им потом было найти друг друга. Не договорились заранее. Не создали один путь, единую судьбу. Времени было в обрез. Каждый попал в свою линию жизни, даже если и где-то пересеклись бы, не узнали бы друг друга. Это как заново родиться, с новым именем и в новом месте. Память прорывается только во снах, а проснешься — не знаешь, правда то или нет. Помнишь только сказку.

— Дедушка, а это ты про себя рассказывал? Эти сказки?

— Эти сказки в моей голове. И последняя не совсем сказка. Вижу её во снах постоянно. Там же подсказки слышу. Когда худо стало, про грибы во сне увидел, вроде как мой дед мне сказал, как ими позвать человека. Попробовал, не знал, что получится. А потом почувствовал, что кто-то идет по грибы. Вот ты и пришла. Совсем стар я стал, видно, помру скоро. Пришло время дар передать. Нельзя с ним уходить в мир иной. Передача сказки прекратиться, завет предков не будет исполнен. Некому мне передать было, а ты пришла, вижу, душа чистая, светлая, сразу почувствовал, что сможешь принять дар, сможешь вместить. Теперь сказка в тебе живет. В нужное время вспомнишь каждое слово. Осталось научить тебя кличу да и предостеречь. За этим даром охотятся. Когда клич крикнешь, пространство меняться начнет, время вспять потечет, увидишь это воочию, как реку стеклянную. Если заранее проторишь в уме дорожку, по ней пойдешь. Если клич будет внезапным, куда занесет и кем будешь, того не будешь знать и себя прежнюю помнить. Если клич не получится, то станешь заметной из-за выплеска силы. Начнут искать. Клич нельзя раскрывать чужим. Сила в нем страшная. Если достанется недобрым людям, то весь род людской погубить могут, или поработить. А время придет, как у меня, сила сама тебе подскажет, кому дар передать, сама притянет к тебе правильного человека, поймешь безошибочно, что это он.

— Ну что, готова? Пойдем, покличем? Чей клич выберешь, той силой и будешь работать. Я знаю несколько, тебе под силу будет один. Выбирай.

Старик вышел из землянки и встал посередине ровной круглой площадки. Он раскрыл руки и заклекотал вороном. Клекот зычно разнесся по округе. Ей показалось, что день сменился сумерками, потемнело в глазах, верхушки деревьев в отдалении стали раскачиваться и гнуться, словно от сильного ветра. По земле пошла дрожь. Все предметы вокруг потеряли твердость очертаний, стали зыбиться, небо превратилось в стеклянную реку и стало медленно втягиваться в огромную воронку, в центре которой стояло то, что уже не было стариком: это был громадный черный ворон. Она опустила взгляд на свои ноги и увидела, что вместо её босых ног в землю упираются крупные птичьи ноги в перьях. Более подробно всё разглядеть ей мешал массивный клюв. И тут её ноги подкосились, и она потеряла сознание и разум.

Когда очнулась, все вокруг было прежним.

«Второй раз я не выдержу. Я либо умру, либо сойду с ума», — сказала она себе.

— Что ты видела?

— Я видела себя вороном. Я была вороном, у меня был клюв.

— Ну что ж, сила выбрала за тебя. Ворон так ворон. Смотри на меня. Вытяни шею, представь, что ты ворон. У тебя перья, птичьи ноги, клюв. Клекотни. У тебя нет зубов, только язык и клюв. Повторяй всё за мной.

И опять перед ней стоял огромных размеров ворон, он разевал клюв, она видела извивающийся черный язычок, ворон косил на неё круглым глазом и не каркал, а страшно клекотал. Она вытянула шею и попыталась пошевелить языком: «кар, кар», — нет, не получалось. Тут ворон издал громкий клекот прямо ей в лицо, и она почувствовала, как у неё вырос клюв. Она попробовала еще раз и издала клекот. Он получился гортанный: «каааар». Она набрала больше воздуху и выпятила грудь: «каааар», — и услышала, как какое-то крупное животное в страхе ломанулось через чащу подальше от этого места. «Кааааар», — и стали стираться грани и небо закручиваться в большую стеклянную спираль.

— На сегодня хватит, — сказал старик, опять приняв своё обличье.

Войти в свой прежний облик оказалось не так-то просто. Первым у неё пропал клюв, хотя ощущение отсутствия зубов её преследовало несколько часов, но вот перья, а особенно птичьи ноги, ну никак не хотели уходить.

— На, съешь шоколадку, полегчает, — старик протянул ей коричневый квадратик чего-то на первый взгляд несъедобного. Она до этого из сладкого пробовала только сахар.

— Что это такое, дедушка?

— Шоколад, сладкий и горький одновременно. У парашютиста нашел в сумке. Разбился не так давно, рядышком. Ночью на сук на дереве налетел. В форме странной, не нашей. Похоронил по-христиански. Припасы с ним были, оставил себе. Мертвому, поди, не понадобятся.

Приближались морозы. Лес становился прозрачнее, листва опадала. Полетели гуси на юг. По утрам всё покрывалось толстым слоем инея. Редко выпадали теплые денечки. Сказки закончились. Ей легко стало даваться превращение в ворона: стоило только вытянуть шею, представить, как у неё отрастает клюв, как она тут же превращалась в ворона. Была, правда, одна штука, что ей помогала. Она делала круглыми глаза, таращила какое-то время, вращая ими по часовой стрелке, и сразу начинал отрастать клюв.

Старик её предупредил, что клич надо готовить заранее. Продумать будущность, куда её перенесет воронка времени, в какой возраст, в какое время и кем она хотела бы быть. Чем подробнее, тем лучше, а то могут быть неожиданности. Особенно осторожной надо быть с людьми. Они тоже попадают под воздействие. Вернее, клич стягивает энергию присутствующих в один котел. За счет этой энергии и происходит метаморфоза энергии времени в воронку. Чем больше людей, тем сильнее воронка. При вовлечении большого скопления людей даже страшно подумать о последствиях.

— Но может быть и такое, что ты сможешь обнаружить, что не все люди попадают под воздействие клича. Есть исключения, есть такие люди, которые стоят, не меняясь. В виде светового столба. Если вдруг такое случится, если увидишь такое, то надо немедленно прервать клич и бежать со всех сил, скрываться и тут же искать возможности сделать новый клич. Уйти в другое место, стать другой, тогда не найдут. Кто эти люди, почему клич на них не действует, неизвестно. Они другой природы. Они опасны. Они нас ищут. Лучше нам их избегать.

Старик не знал ответа. Тот малец из последней печальной сказки и был он. Когда память ему вернулась, он обнаружил себя стариком с кожей, изрытой глубокими шрамами от ожогов, проработавшим более двадцати лет в глухом сибирском городке бухгалтером конторы. Остатки памяти тела бухгалтера быстро исчезали под напором новой памяти. Он увидел во сне, как дед рассказывает ему сказку. Он вспомнил все. Все сказки. Поскольку он совершил внезапный переход еще маленьким, то многого он не знал. А спросить было не у кого. Он не представлял, где искать свою семью, полагая, что их также разнесло по весям, всех в новом обличье и с новой памятью.

Осень закончилась внезапно, как и началась. Задули холодные ветра, выпал первый снег. Она простыла. Неделю провалялась на печи с температурой. Когда выздоровела, опять собралась в лес по первому снежку.

— Ты куда? — накинулась на неё мать.

— Пойду, валежника наберу, дров мало.

Тропинку замело снегом, но дорогу она хорошо знала и быстро помчалась к землянке. Прибежав на место, она обнаружила землянку пустой и холодной. Старик исчез, будто и не жил там вовсе.

Мама через полгода умерла от простуды и от навалившегося горя: на отца пришла похоронка прямо на лесную делянку. Мать в горе, возвращаясь из леса, попыталась перейти замерзшую речку и провалилась в полынью, которую так занесло снегом, что и не догадаться. Пока выбралась, пока мокрая дошла до дома, простудилась. Сгорела за две недели. Младших забрали в детдом. Такая же участь грозила и ей. Она не хотела никуда ехать, разлука с младшими и потеря родителей опустошили её жизнь. Она решила сделать клич: продумала, чего хочет, как учил её дед, пришла вечером в сельсовет, где был председатель да пара односельчан, и превратилась в ворона. Очнулась она в районном городке. Ей восемнадцать лет и она работает посудомойкой в привокзальной столовой. Поскольку это был её первый перенос, опыта вообразить себя другой не было, и она перенеслась в своем прежнем обличье, только чуть старше возрастом на пару лет. Однажды она увидела председателя своей деревни: тот сидел за столом, разгоряченный от стакана водки, и никуда не торопился. Она чуть было не наткнулась на него и спряталась в подсобке, выглядывая в щель, — боялась, что он её узнает, если увидит, ждала, когда уйдет, надо было убирать посуду в зале.

Боясь разоблачения, она решилась на второй клич. Тут она уже продумывала и внешность, и возраст, и место работы. Ей больше не хотелось работать в столовой. За полгода она насмотрелась на чистеньких секретарш, продавщиц и учительниц, иногда забегавших перекусить в столовой. Ей тоже захотелось чистой работы, ухоженных рук и прически. Клич она сделала прямо в столовой, вечером, когда остались заведующая, бухгалтер и пара командировочных, обсуждавших что-то друг с другом за бутылкой водки.

Она издала клич и обнаружила себя едущей в поезде в купе с новеньким паспортом на руках, с новой фамилией и именем. В сумочке у неё нашлось командировочное удостоверение экспедитора областного промторга. Она была при прическе, в строгом синем костюме и в китайском пальто. Через полгода она вышла замуж за старшего экспедитора. Человек он был по всем статьям положительный. Не пил, не курил. Врачи запретили. Прошел войну. Был изранен, имел инвалидность. При этом человеком был очень обходительным и трогательно за ней ухаживал. Дарил букетики ландышей и коробки с монпасье. Она не помнила о том, что у неё недавно было другое прошлое. И не подозревала о том, что знает о кличе. Спустя пять лет, мужу дали повышение и они переехали в Москву, жили сначала в большой коммуналке, пока муж не присмотрел домик в Подмосковье. У него была служебная машина, до работы было добираться быстро. А она не работала и вела домашнее хозяйство. Детей у них не было. Так они и прожили в мире и согласии двадцать лет. Через месяц после выхода на пенсию, не успели отметить его юбилей, у мужа зашевелился осколок возле сердца, который хоть иногда его и беспокоил, но как-то обходилось. Врачи уговорили его на операцию. После уже ей сказали, что сердце не выдержало. Так она осталась одна. Друзья и подруги постепенно кто умер, кто уехал, кто просто пропал. Началась перестройка. Денег едва хватало на оплату коммунальных, дом стоял на учете городского ЖКХ, на еду уже не оставалось. Добрые люди ей подсказали, что можно выхлопотать себе пенсию мужа, инвалида войны. И так начались её мытарства по сбору документов. Столкнулась она и с черствостью, и с насмешкой, и с пренебрежением. И вот сегодня этот спонтанный неподготовленный выход клича, да еще в самом ужасном, растрёпанном состоянии, поднявшим всю муть из глубин подсознания. Хорошо, хоть этот мужик попался, остановил, не дал довести до греха. И сразу вспомнилось всё: и детство, и старик, и переходы, и сказки — слово в слово. Живая картинка перед глазами, живое переживание, — бери да сказывай. Да только теперь она поняла, что в канве той сказки дар передается. С ним нельзя уйти, надо передать новому избраннику. Да некому вот передать, а груз всё тяжелее и тяжелее. Старость пришла, не может она больше клич контролировать. Раз так вышел спонтанно, видимо, дар старика просится на свободу. Сейчас немного успокоилась, вот и страх, что будут искать, прошел.

***

— Бабушка, бабушка, очнитесь. Вы задремали. Я вам чайку горячего заварила с ватрушкой.

На неё смотрели светло-серые глаза ангела, белокурой девушки, работницы сбербанка. Это она её встретила у двери. Глаза у девушки были участливыми, голос ласковый.

— Вы совсем выбились из сил. Попейте чайку. Не торопитесь. Отдохните. Вы где живете? Я вас провожу до дома.

Сразу вспомнились слова деда: «Для передачи дара человек сам появится, его притянет сила, не ошибешься».

«Да, это она», — старуха разглядывала девушку, которая весело хлопотала возле нее и все пыталась скормить ей ватрушку.

— И правда, что-то я совсем сегодня измоталась, ноги совсем не держут. Расклеилась, как старая калоша. Что поделаешь, старость — не радость. Я тут неподалеку живу. Я не откажусь от помощи, доченька, боюсь, сама не дойду. А я тебя отблагодарю, чайком со смородиной напою, да сказку расскажу. Хочешь послушать сказку?