Голубоглазый дервиш. Под псевдонимом «Памири»

Виталий Артемьев

Редко кому так везет, наверное, как мне – встретить трех учителей за одну жизнь. Видимо, чем-то в прошлой жизни я заслужил у Всевышнего такую благость. Хотя, надо отдать должное и моему тугодумству, не сразу я осознал, какой дар мне был преподнесен свыше. Скорее всего, это было связано с тем, что волею судьбы мне удалось побывать в нескольких странах Востока: вначале в Монголии, потом в Афганистане, а потом уже побродить по Тибету.

ЧАСТЬ I

НАЛОЖИЛ НА УСТА Я МОЛЧАНЬЯ ПЕЧАТЬ

Это был рядовой вылет в провинцию. В ту пору, о которой я сейчас пишу, судьба забросила меня переводчиком в Кундуз, что расположен на севере Афганистана, и одной из моих обязанностей было летать за старшего в видавшем виды вертолете афганских ВВС за афганскими призывниками.

Это был рядовой вылет в провинцию. В ту пору, о которой я сейчас пишу, судьба забросила меня переводчиком в Кундуз, что расположен на севере Афганистана, и одной из моих обязанностей было летать за старшего в видавшем виды вертолете афганских ВВС за афганскими призывниками.

Это был рядовой вылет в провинцию. В ту пору, о которой я сейчас пишу, судьба забросила меня переводчиком в Кундуз, что расположен на севере Афганистана, и одной из моих обязанностей было летать за старшего в видавшем виды вертолете афганских ВВС за афганскими призывниками.

Редко кому так везет, наверное, как мне — встретить трех учителей за одну жизнь. Видимо, чем-то в прошлой жизни я заслужил у Всевышнего такую благость. Хотя, надо отдать должное и моему тугодумству, не сразу я осознал, какой дар мне был преподнесен свыше.

Скорее всего, это было связано с тем, что волею судьбы мне удалось побывать в нескольких странах Востока: вначале в Монголии, потом в Афганистане, а потом уже побродить по Тибету.

Полет предстоял долгий. Мы вылетели из Кундуза в девять утра и наш путь лежал на юго-восток соседней провинции Тахор в местечко под шипящим названием Ишкамиш. Наступила осень. Вертолет летел в сторону искрящихся на солнце ледяных пиков отрогов Гиндукуша над шахматной доской полей, местами ярко зеленых, местами желтых, разделенных темными полосами высоченных ливанских кедров. Несмотря на середину ноября, погода радовала, воздух прогревался до 20 градусов тепла, напоминая поздний август в средней широте России.

Летчик помахал мне из кабины, указывая пальцем на цель нашего полета, и минут через десять вертолет запрыгал по неровностям поля и остановился. Это было удивительное место: я словно на машине времени перенесся на несколько веков назад. Вертолет приземлился прямо посреди скошенного поля, а передо мной на фоне белых заснеженных гор живописно расположилась большая средневековая крепость. Толстые глинобитные стены высотой не менее десяти метров, поддерживаемые массивными угловыми башнями, угрожающе смотрящими вдаль узкими бойницами, высокие, обитые ржавыми металлическими листами ворота: все это придавало крепости вид суровый и самобытный. За распахнутыми воротами крепости виднелись саманные стены кишлака. Немного в стороне стояла группа людей в национальных одеждах, с чалмами на головах, на плече каждого висел либо автомат, либо длинноствольная винтовка Бур. Отдельно от них скученно жались друг к другу около десяти молодых мужчин призывного возраста, держа в руках застиранные мешки, очевидно, со снедью, собранной родными в дорогу. Все они были облачены в старые цветные стеганные чапаны, перепоясанные у кого веревкой, у кого обрывком старой ткани.

Редко кому так везет, наверное, как мне — встретить трех учителей за одну жизнь. Видимо, чем-то в прошлой жизни я заслужил у Всевышнего такую благость. Хотя, надо отдать должное и моему тугодумству, не сразу я осознал, какой дар мне был преподнесен свыше.

Это был рядовой вылет в провинцию. В ту пору, о которой я сейчас пишу, судьба забросила меня переводчиком в Кундуз, что расположен на севере Афганистана, и одной из моих обязанностей было летать за старшего в видавшем виды вертолете афганских ВВС за афганскими призывниками.

Редко кому так везет, наверное, как мне — встретить трех учителей за одну жизнь. Видимо, чем-то в прошлой жизни я заслужил у Всевышнего такую благость. Хотя, надо отдать должное и моему тугодумству, не сразу я осознал, какой дар мне был преподнесен свыше.

Скорее всего, это было связано с тем, что волею судьбы мне удалось побывать в нескольких странах Востока: вначале в Монголии, потом в Афганистане, а потом уже побродить по Тибету.

Полет предстоял долгий. Мы вылетели из Кундуза в девять утра и наш путь лежал на юго-восток соседней провинции Тахор в местечко под шипящим названием Ишкамиш. Наступила осень. Вертолет летел в сторону искрящихся на солнце ледяных пиков отрогов Гиндукуша над шахматной доской полей, местами ярко зеленых, местами желтых, разделенных темными полосами высоченных ливанских кедров. Несмотря на середину ноября, погода радовала, воздух прогревался до 20 градусов тепла, напоминая поздний август в средней широте России.

Летчик помахал мне из кабины, указывая пальцем на цель нашего полета, и минут через десять вертолет запрыгал по неровностям поля и остановился. Это было удивительное место: я словно на машине времени перенесся на несколько веков назад. Вертолет приземлился прямо посреди скошенного поля, а передо мной на фоне белых заснеженных гор живописно расположилась большая средневековая крепость. Толстые глинобитные стены высотой не менее десяти метров, поддерживаемые массивными угловыми башнями, угрожающе смотрящими вдаль узкими бойницами, высокие, обитые ржавыми металлическими листами ворота: все это придавало крепости вид суровый и самобытный. За распахнутыми воротами крепости виднелись саманные стены кишлака. Немного в стороне стояла группа людей в национальных одеждах, с чалмами на головах, на плече каждого висел либо автомат, либо длинноствольная винтовка Бур. Отдельно от них скученно жались друг к другу около десяти молодых мужчин призывного возраста, держа в руках застиранные мешки, очевидно, со снедью, собранной родными в дорогу. Все они были облачены в старые цветные стеганные чапаны, перепоясанные у кого веревкой, у кого обрывком старой ткани.

Редко кому так везет, наверное, как мне — встретить трех учителей за одну жизнь. Видимо, чем-то в прошлой жизни я заслужил у Всевышнего такую благость. Хотя, надо отдать должное и моему тугодумству, не сразу я осознал, какой дар мне был преподнесен свыше.

Скорее всего, это было связано с тем, что волею судьбы мне удалось побывать в нескольких странах Востока: вначале в Монголии, потом в Афганистане, а потом уже побродить по Тибету.

Полет предстоял долгий. Мы вылетели из Кундуза в девять утра и наш путь лежал на юго-восток соседней провинции Тахор в местечко под шипящим названием Ишкамиш. Наступила осень. Вертолет летел в сторону искрящихся на солнце ледяных пиков отрогов Гиндукуша над шахматной доской полей, местами ярко зеленых, местами желтых, разделенных темными полосами высоченных ливанских кедров. Несмотря на середину ноября, погода радовала, воздух прогревался до 20 градусов тепла, напоминая поздний август в средней широте России.

Летчик помахал мне из кабины, указывая пальцем на цель нашего полета, и минут через десять вертолет запрыгал по неровностям поля и остановился. Это было удивительное место: я словно на машине времени перенесся на несколько веков назад. Вертолет приземлился прямо посреди скошенного поля, а передо мной на фоне белых заснеженных гор живописно расположилась большая средневековая крепость. Толстые глинобитные стены высотой не менее десяти метров, поддерживаемые массивными угловыми башнями, угрожающе смотрящими вдаль узкими бойницами, высокие, обитые ржавыми металлическими листами ворота: все это придавало крепости вид суровый и самобытный. За распахнутыми воротами крепости виднелись саманные стены кишлака. Немного в стороне стояла группа людей в национальных одеждах, с чалмами на головах, на плече каждого висел либо автомат, либо длинноствольная винтовка Бур. Отдельно от них скученно жались друг к другу около десяти молодых мужчин призывного возраста, держа в руках застиранные мешки, очевидно, со снедью, собранной родными в дорогу. Все они были облачены в старые цветные стеганные чапаны, перепоясанные у кого веревкой, у кого обрывком старой ткани.

От группы отделился человек, единственный, кто был без оружия, и направился к нам. Он поздоровался со мной на афганский манер, обеими руками, затем с летчиками, и я услышал, что они сказали ему, что я русский переводчик, и сегодня за старшего. На вид ему было лет сорок, невысокого роста, без бороды, в коричневом помятом костюме, на голове каракулевая феска. Он махнул кому-то рукой и, повернувшись ко мне, сказал, что сейчас нас покормят, что призывников набрали десять человек, а за час он управится с документами, и мы можем лететь обратно, и быстрым шагом ушел в сторону крепости.

Нам накрыли стол недалеко от вертолета, принесли вместительную чашку плова, маленькие палочки шашлыка в перемешку с курдючным жиром, свежие, еще горячие лепешки и чай со сладостями. Где-то через час, как и было обещано, появился этот человек с листками документов. Летчики пошли готовить вертолет к взлету. Подойдя ко мне, он улыбнулся какой-то доброй улыбкой и сказал на чистом русском языке без каких-либо признаков акцента:

— Ну, привет. Тебя как зовут?

Сказать, что я опешил, ничего не сказать. Встретить в такой глухомани, в предгорьях Гиндукуша, в сотнях километров от границы человека, который говорил по-русски, как уроженец СССР, выходило за всякие рамки реальности.

— Откуда вы? — оторопело спросил я его, назвав свое имя. Откуда знаете так хорошо русский язык?

— По свету много хожу, — улыбнулся он, уклонившись от ответа. — Но я к тебе с сердечной просьбой: возьми на вертолет почтенного старика, ему очень надо в Кундуз.

Несмотря на инструкцию не брать с собой на борт посторонних, я то ли был обескуражен приветливостью этого человека, то ли на меня подействовал факт того, что он говорил со мной по-русски, я дал добро. Ко мне подвели почтенного старца, на вид ему было лет сто, весь в белом, в белой чалме. Его лицо обрамляла белая седая борода почти до пояса. Одной рукой он держался за видавший виды деревянный посох, отполированный руками и временем, другой — перебирал небольшие светлые четки, составленные из крупных неровных перламутровых бусин. Низким, но удивительно чистым голосом он поблагодарил меня. От него будто исходил свет, настолько благородство облика, голоса и манер сливались в единую гармонию человека, достигшего духовных высот. Летчики, увидев старца, торопливо выпрыгнули из вертолета, чтобы выказать своё почтение и пожать его руку, при этом уважительно приложились к ней губами.

Подошла группа призывников, все под два метра ростом, с деформированными головами, с будто срезанным затылком, в рваных цветных чалмах. В их облике меня что-то первоначально неприятно поразило, и только уже в вертолете я обнаружил причину: у каждого шеи были невероятно раздуты. Отсутствие йода в воде горной местности частенько являлось причиной нарушений работы щитовидной железы и это оказывало негативное влияние на формирование скелета и черепа. Высоченный рост и свирепость облика вкупе с этими раздутыми шеями заставило меня слегка напрячься и покрепче сжать в руках автомат. Я постарался придать себе воинственный и суровый вид. Когда вертолет начал разбег, подпрыгивая на неровностях почвы, весь трясясь под аккомпанемент ревущего на полных оборотах двигателя, призывники вдруг упали на пол, заплакали и запричитали, громко взывая к Аллаху. Вертолет взмыл в воздух, накренившись, потом как-то нехотя выровнялся и стал постепенно набирать высоту. Я ободряюще улыбнулся и, стараясь перекричать гул двигателя, сказал, что все хорошо, долетим благополучно. И на моих глазах произошло волшебное преображение лиц: вместо свирепых дивов и ракшасов из восточных сказок на меня, утирая слезы, смотрели, улыбаясь во весь рот, юные, несмотря на свой рост и свирепый вид, совсем еще мальчишки, никогда не видевшие ни вертолета, ни города. Один из них стал прихлопывать в ладоши, и они все вместе дружно подхватили какую-то песню, слов которой было не разобрать из-за гула двигателя. Старик порылся в своей холщовой сумке и с приветливой улыбкой протянул мне связку нанизанных на нитку чищенных грецких орехов. Жест был настолько искренним, что отказываться было неудобно.

Это был самый обычный рядовой полет. Я таких делал по два раза на дню. Вечером я рассказал советнику, что, мол, встретил человека, говорящего на русском языке. Про старика я предусмотрительно промолчал, помня инструкцию — мне запрещено было брать на борт посторонних. Он на меня как-то испытующе взглянул и сказал, чтобы я никому о нем не рассказывал и о старике тоже. Видно, комендант аэропорта рассказал ему о старике. Советник был умный, бывалый. Он сносно говорил на таджикском языке, и я от него узнал много разных словечек, которых на занятиях нам не преподавали. Он не стал больше распространяться, а я не стал настаивать на расспросах: время военное, всякое бывает.

Мне и в голову не приходило, что это была встреча с учителем: такой шанс выпадает один на миллион. Но тогда я об этом еще не знал.

Прошло несколько месяцев. В феврале с группой наших советников-артиллеристов я отправился в провинцию Бадахшан, где проводилась первая в новом году армейская операция с участием советских и афганских военных подразделений, как говориться: понюхать пороха. Со знакомыми вертолетчиками я добрался до Тахара, где меня ждали советники, и оттуда, пересев на старенький БТР, по дороге Смерти (Рохе-Марго, этимология названия не совсем очевидна, хотя сама по себе дорога опасна, идет через ущелья и узкие мосты над горными реками) мы добрались до Бадахшана, и отправились уже пешком еще дальше в горы. Месяц в горах был достаточно запоминающимся: пройдя через сели, вызванные частыми дождями, засыпаемые снегом на горных перевалах, потеряв треть состава не столько от прямых столкновений, сколько от мин, обстрелов, холода и кишечных инфекций, мы спустились с гор в городок Файзабад. После всех мытарств, недосыпания и постоянного холода райскими кущами показались мне горячая баня и сон в армейской казарме на белых простынях. На следующий день мне дали выходной и я решил прогуляться по местным дуканам (маленьким магазинчикам) городка, чтобы прикупить средств гигиены (ишак, на котором ехал мой рюкзак, оступился, поскользнувшись на горной тропе, и сорвался в раздутую от дождей и тающего снега реку).

Гулять по городку было вполне безопасно, да и на первый взгляд военных в нем было больше, чем местных жителей. Я был одет в афганскую форму, а отросшая борода маскировала меня под местных. Не спеша прогуливаясь мимо витрин захудалых магазинчиков, я вдруг услышал за спиной голос:

— Ассалам Алейкум, торджомон саеб! (Здравствуйте, господин переводчик!)

Обернувшись, я увидел старого знакомого из Ишкамиша. Я бы его сразу не узнал: он отпустил бороду, черную, но уже с проседью, одет был в национальный пирохан-томбон (необъятных размеров штаны, стянутые на поясе и длинную с расшитым воротом сорочку) и теплую жилетку. На голове красовалась большая белая чалма.

— Какими судьбами? — спросил я его по-русски.

Он оглянулся вокруг, никого поблизости не было.

— Пойдем в чайхану, посидим, чаю попьем, — пригласил он, не переходя на русский.

Это было кстати, я уже изрядно проголодался и сам искал где бы перекусить. Он свернул в узкий переулок, и мы подошли к небольшой чайхане, хозяин которой услужливо распахнул перед нами двери и провел на второй этаж, где мы оказались одни в квадратной комнатке с небольшим окном. На полу лежал ковер, стоял низенький деревянный инкрустированный столик, окруженный разноцветными подушками.

— Здесь мы можем спокойно поговорить, — улыбнувшись, сказал он мне уже по-русски. Каких-либо опасений у меня не было, ведь про себя я считал его нашим разведчиком, и, кроме того, в городе было полно военных, и еще у меня с собой был пистолет. После месяца в горах, где всякого бывало, здесь, пусть в небольшом, но все-таки городе, я чувствовал себя в полной безопасности, ну и к тому же мне было интересно, о чем он собирается со мной говорить.

Минут десять он молчал, пока мы ели плов, изредка пытливо поглядывая на меня. Разлив чай по пиалам, он, наконец, нарушил молчание.

— Ты знаешь, я тогда тебя не успел поблагодарить за то, что ты взял старика. Этот почтенный старец — мой благословенный учитель, и я был очень рад, что благодаря тебе, мне удалось оказать ему услугу. Месяц назад он покинул этот мир, МашаАллах, и теперь я облечен полномочиями нести учение в мир.

Он несколько минут помолчал и, перебирая в руках красивые перламутровые четки, внимательно посмотрел на меня, словно в чем-то сомневаясь.

— Все, что я тебе сейчас скажу, ты просто выслушай. Не пытайся понять, не отрицай и не соглашайся. Открой разум и мои слова вольются в твою голову, ИншаАллах.

Начало беседы меня слегка заинтриговало, и я весь обратился в слух.

— Знание, которое я несу, — такое же древнее, как этот мир. Оно передается изустно от учителя ученику. Учитель сам находит ученика по знакам, которые ему посылает Единый. Наше учение стоит вне религий, хотя лежит в основе каждой религии. У нас нет церквей, хотя любая церковь может стать нам храмом, где мы можем вознести свои молитвы Единому. У нас нет имени Бога, мы называем его Единым и считаем, что в подлунном мире нет ничего, в чем бы ни было его присутствия. Я тебе это говорю только потому, что ряд знаков указывает мне на то, что твои уши готовы услышать голос Единого.

Он помолчал несколько минут, как бы собираясь с мыслями. Обстановка становилась с каждой минутой все интереснее. Мое внимание необычно обострилось, и я стал остро чувствовать запахи, слышать звуки, взгляд слегка расфокусировался.

— Мы считаем, что каждый человек может слышать голос Единого, но для этого необходимо увидеть свет Истины. Истина вневременна и мгновенна, она существует на кончиках пальцев.

И он громко щелкнул пальцами.

— Щелкни сам, — попросил он меня.

С первого раза у меня не получилось, я щелкнул несколько раз, пока он не кивнул удовлетворенно головой.

— Как только щелкнешь, сразу включи внимание: почувствуй запах, вкус, оглянись вокруг, прислушайся и ощути свою кожу. В каждом этом действии присутствует истина. А истина в том, что ты «есть». В это мгновение Единый смотрит твоими глазами и слышит твоими ушами. Это первый аят. Второй — в том, что в этом мгновении истины истинен только Единый — тот, кто смотрит и слышит. Но если ты попытаешься его в себе обнаружить, ты его потеряешь, как истину. Смысл второго аята в том, что весь окружающий мир истинен только в Едином и исчезает с его потерей.

Увидя гримасу недоумения на моем лице, он попросил у хозяина еще чая, и повторил слова, сказанные им вначале:

— Не старайся понять, твой разум сам распорядится этим знанием, как надо. Слова истины нельзя забыть, они открывают в тебе канал связи с Единым. То, что ты сейчас подразумеваешь под словом «я», мало соотносится с тем, с кем я сейчас веду разговор.

Он рассмеялся, видя моё недоумение.

— В каждом человеке сокрыт источник Единого, мы его называем Хозяином, иногда Мастером, или Творцом. Это и есть твое истинное Я. Это то, про что ты можешь сказать «я есть». Ты пока этого можешь не понять, но именно истинное Я и есть настоящий Творец, Хозяин и Мастер того мира, который разворачивается перед тобой. Всё, что ты испытал, пережил, проживаешь прямо сейчас или будешь переживать — дело его рук. Вернее, тех трех инструментов, которыми он творит этот мир.

Он помолчал немного, сосредоточившись на чае и, по-видимому, давая мне возможность слегка осмыслить сказанное.

— Знай, что ты никогда не совершал ошибок и не совершишь. Смело делай свой выбор, иди любым путем: все выборы и все пути правильные. Но при одном условии: когда они осиянны светом истины.

— А как понять, что это условие выполнено? — спросил я его.

— При необходимости выбора щелкни пальцами, и ты зальешь светом истины всё вокруг. А я тебе скажу последний аят, думаю, этого будет пока достаточно. Не избегай трудностей. Решай любые проблемы охотно, и ни при каких условиях не перекладывай их на плечи других людей. Каждая трудность, каждая проблема или испытание, которое направлено в твою сторону и требует твоего непосредственного участия, благословенны Единым. Это его уроки, проходя которые, ты растешь в своем понимании многоликости его присутствия. Но не берись помогать другим без их просьбы и отсекай ложную просьбу от той, что является уроком. Свет истины даст тебе верное указание. В решении любой проблемы тебе поможет поговорка моего Учителя, которую он повторял как молитву: все есть истина, всегда плюс, никогда минус и еще вот этот жест. Делай его, когда тебе кажется, что ты в тупике.

Он вытянул перед собой горизонтально сложенные указательный и средний пальцы и затем повернул их вертикально.

Вечерело и за окном стало смеркаться. Мне настала пора выдвигаться в часть. Заметив, что я бросил взгляд на часы, он сказал:

— Ну что, торджомон саеб, настала пора прощаться. Не знаю, сведет ли нас вновь судьба, но если это случится, то, значит, я выбор сделал правильный.

Мы тепло попрощались. У меня было ощущение, что мы знакомы давным-давно. Будто он мой школьный учитель, хотя такого учителя, с которым я бы мог его сравнить, у меня в школе не было.

О нашей с ним встрече я никому не рассказывал, что-то меня от этого удерживало. Да и пишу об этом впервые.

С той поры минуло почти семь лет, и наши дороги вновь самым чудесным образом пересеклись. После той памятной встречи, я еще год провел в Афганистане, потом вернулся в Москву, закончил институт и по распределению был направлен в Ташкент. И вот в один из самых жарких дней лета, когда наступает губительная для всего живого «челя» — сорокодневица, когда температура в тени не опускается ниже пятидесяти градусов, а листва деревьев и трава жухнут и высыхают под палящими лучами солнца, я вновь услышал знакомый оклик:

— Ассалам Алейкум, торджомон саеб!

И вновь я бы его не узнал. Он был без бороды, с небольшими щегольскими усиками, что делали его больше похожим на итальянца, было в нем что-то от Марчелло Мастроянни. В безупречном костюме, бросая вызов жаре, он стоял на автобусной остановке с тонким черным дипломатом в руке, приветливо улыбался и протягивал руку для приветствия.

— Ва Аллейкум Ассалам! Как вас занесло в Ташкент? — не скрывая удивления, спросил я.

— Я же говорил, что нам еще суждено встретиться.

Мы зашли в спасительную тень кафе на площади и заказали мятного охлажденного чая. И вновь у меня возникло ощущение, что я встретил своего старого учителя, и что расстались мы только вчера, и нет у меня за плечами ни пройденных лет, ни опыта, ни знаний.

Улыбаясь, он между тем не сводил с меня испытующих глаз. В его присутствии мне вдруг сделалось легко, я с удовольствием вытянул ноги и понял, что торопиться мне некуда и что важнее этой встречи и этого человека на сегодняшний день у меня ничего нет.

— Я не ошибся в тебе, ты возмужал, повзрослел и, я думаю, что тебе интересно продолжить наш разговор.

Не скрываю, я довольно частенько вспоминал нашу с ним встречу, перебирал про себя слова, что услышал от него. Внутренний запрет рассказать кому-то о той нашей беседе и об этом человеке создавал нервное напряжение в голове и вновь возвращал мои мысли к нашему разговору в маленькой чайхане в Файзабаде. Я взял себе за привычку щелкать пальцами при любом случае, от чего иногда становился причиной добродушных насмешек однокурсников. С постановкой задачи мне тоже казалось, что у меня все неплохо получалось, и, оглядываясь назад, я видел, что мне не о чем особенно сожалеть. Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове после его вопроса.

Он начал говорить, будто мы расстались только час назад.

— Я должен тебе раскрыть структуру сознания, чтобы в каждый момент времени ты мог осознать, где ты находишься.

— Вы имеете в виду осознание конкретного места? Типа этого кафе?

— Нет. Весь объективный мир — лишь проекция инструментов Хозяина или твоего истинного Я. Помнишь, я тебе рассказывал.

Он испытующе смотрел на меня, стараясь понять, помню ли я наш с ним разговор.

— Сейчас же я тебе расскажу о структуре сознания: оно многомерное. Человек пути осознанно перемещается по всей его конструкции и сам творит свой мир. Все остальные, думая, что живут и достигают в этой жизни каких-то значимых для них целей, на самом деле находятся в глубоком сне и управляются коллективным разумом.

Видя, что я начинаю терять содержание разговора, он опять повторил свои слова:

— Не пытайся понять или примерить то, что я тебе говорю, к уже имеющемуся у тебя знанию. Слова истины не понимаются, а принимаются. Это очень важно. Ум понимает, а разум принимает. Ум откладывает в запасник прошлого — в память, а разум принимает сразу к действию. «А сейчас я обращаюсь напрямую к твоему разуму: пока ты здесь со мной разговариваешь, и мы с тобой тянем этот чудесный прохладный чай, твое внимание чрезвычайно сосредоточено и голова ясная и свежая» — с его голосом произошла перемена. Последнюю фразу он произнес медленно, глубоким низким голосом, пристально глядя мне в глаза.

Как только он это произнес, я себя именно так и почувствовал. Такое состояние приходит иногда после двух чашек крепкого кофе, когда ты становишься необыкновенно красноречив и деятелен.

— Мир, что нас окружает, разделен на две части. Сознательный, его еще называют явленный, и бессознательный. Между двумя этими частями мира или мирами царит абсолютное равенство. Как их различить? Всё, что ты можешь назвать или дать своё определение, находится в границах явленного мира. Всё, что скрыто за пределами знания, принадлежит миру бессознательного. Всё, что ты можешь наблюдать в своем мире, от людей, природы, даже это кафе и чая на столике, всё, что ты можешь назвать, оглянувшись вокруг, принадлежит миру явленному. Этот мир сотворен Хозяином или истинным Я. Оно и есть Творец твоего мира, а, следовательно, его хозяин и мастер.

— Но как можно понять, что это именно я сотворил этот мир, этих людей? Еще два года назад я и не думал про Ташкент, и вот я здесь, а люди здесь жили и живут задолго до меня.

Он улыбнулся моему вопросу и показал мне открытую ладонь.

— Мир находится на кончиках твоих пальцев. Может, ты знаешь про работу нервной системы? Сигналы внешнего мира достигают твоих нервных окончаний и передаются в мозг, который их переворачивает в картинки, запахи и звуки. Вот этот внутренний мир ты и творишь. И если у тебя нет какого-то органа восприятия, то тогда часть этого мира для тебя не существует, и ты не можешь её воссоздать в своем воображении. Так глухой не слышит божественные аккорды музыки, а слепому не суждено увидеть переливчатый блеск самоцветов. Ребенок, едва родившись, начинает постепенно создавать свой внутренний мир, в котором потом находит отражение внешнего мира. И одно, не существует без другого, хотя главнее в этой паре, всё же, мир внутренний.

По моему прояснившемуся лицу он понял, что можно продолжать.

— Чтобы тебе еще более стало понятно, я расскажу кое-что о структуре сознания. Про Хозяина или истинное Я ты уже слышал. Так вот, у Хозяина есть три инструмента, с помощью которых он творит явленный мир: все то, что ты видишь, чувствуешь и переживаешь. Эти три инструмента тебе тоже хорошо знакомы, хотя ты придаешь им другой смысл. Это сознание, ум и разум. Сознание придает реальность телу. Ум — личности, а разум — тому, что мы называем судьбой. Они так и существуют в связке. А человек в разные периоды жизни соотносит себя с первыми двумя, ошибочно считая себя то телом, то личностью, хотя не является ни тем и не другим, а нечто гораздо большим.

Казалось, что жара на него не действовала. Я же уже выпил четыре стакана холодного чая и подозвал мальчугана, обслуживающего столики, чтобы он принес еще пару чайников. Мальчишка принес два чайника и стакан с колотым льдом. Взяв запотевший стакан в руки, с удовольствием сделав пару добрых глотков, он продолжил:

— И наше учение как раз об этом. Мы считаем, что поддавшись искушению тела или надев на себя маску личности, человек спит и вся его жизнь есть сон, наполненный плохими и добрыми снами. Казалось, какое нам до этого дело? Пусть все спят, пока не проснутся. Но истина в том, что человек, вставший на путь, возлагает на свои плечи тяжелую ношу: будить других. С детства дитя приучают ко сну, и за него определяют, какие ему видеть сны. Чаще это страшные, пугающие сны, сродни кошмарам. С такими снами легче контролировать сон дитя, а потом и взрослого человека. И никто не учит просыпаться. Мы научились разговаривать с человеком во сне. Зная структуру сознания, ты также можешь выйти за пределы обусловленности телом или личностью, и напрямую общаться с истинным Я не только своим, но и любого другого человека, с его сущностью. Это и есть наше главное учение. Знай, что нет плохих или хороших людей. Считая себя личностью, один и тот же человек может быть негодяем и святым, все будет зависеть от того состояния, в котором он в данный момент находится. Когда человек выходит за пределы личности, то, осиянный светом своего истинного Я, он выходит за границы причинно-следственных связей.

Я опять потерял нить разговора. Смысл стал ускользать.

— Как различить одно и то же действие, сделанное в состоянии личности или в свете истинного Я? — своим вопросом я попытался сам себя разбудить.

То ли жара, то ли мерный звук его голоса подействовали на меня убаюкивающе. Вместо слов я стал видеть картинки. Вначале это были световые пятна, а затем перед глазами возникла отчетливая картинка вереницы людей, идущих по тропинке по косогору вверх. Я даже отчетливо увидел мелкие камушки под сандалиями впереди идущего человека. Вновь появился он. Между тем и его облик изменился. Передо мной сидел бородатый старик, которого я перевозил в вертолете. Он сидел, опираясь одной рукой на корявый, отполированный руками посох, другой рукой перебирая четки. Но меня это не удивило, как-то было всё равно.

— Все действия личности направлены на достижение чего-то, что находится извне: будь то предмет, отношения, деньги, успех, сила или власть. Достигая чего-либо вовне, человек испытывает страсть, которая губительно сказывается на его здоровье и состоянии. И помни, всё это совершается во сне, когда человек не отдает в полной мере отчета своим поступкам и получает расплату за ошибки и неведение. Во сне он теряет пульс жизни, уходит от центра созидания, выходит из состояния творца. Из-за этого он всегда неудовлетворен достигнутым и ищет причину неудач или неудовлетворенности достигнутым вовне, в ком-то или в чем-то, что помешало ему в полной мере достичь задуманного.

Старик неожиданно звонко щелкнул пальцами, выдергивая меня из оцепенения.

— Знай, что только в состоянии творца, когда ты пробудился от сна, ты совершаешь правильные поступки, которые не несут негативных последствий. В этом состоянии ты никогда не совершаешь ошибок, потому что их совершать некому. Ты — Творец и творение одновременно. Ты становишься причиной действия и самим действием, ты всегда делаешь правильный выбор, поскольку в состоянии творца любой выбор правильный.

— Звучит заманчиво. Но как войти в это состояние творца?

— Щелкни пальцами. Свет истины расположен на кончиках твоих пальцев. Раскрой восприятие действительности всеми органами чувств. А затем скажи себе: я есть истинное Я. Ты почувствуешь, что на тебя нисходит особое состояние блаженства или безмятежности. Это состояние нисходит на тебя в глубочайшем расслаблении. Скажи и пусти волну расслабления от макушки до кончиков пальцев ног.

Старик опять неожиданно громко щелкнул пальцами и исчез. Вместо старика напротив меня сидел он и благостно улыбался. Мне казалось, что мы беседовали часа три-четыре. На самом деле прошло не более пяти минут, чай еще даже не успел нагреться. Я с удовольствием сделал несколько мелких глотков, утоляя жажду.

— Вы теперь живете в Ташкенте? — спросил я его, полагая, что он мне чуть приоткроет завесу над своей личностью.

— Жил. Скоро уезжаю.

— Куда? — бесхитростно спросил я.

— В другие места, — уклонившись от ответа, произнес он, улыбкой извиняясь за некуртуазность ответа. — Но наши встречи продолжатся, мне есть еще что тебе сказать, но скорее всего это будет происходить не в такой форме, — сказал он загадочно и продекламировал стих.

«Тайны мира, как я записал их в тетрадь,

Головы не сносить, коль другим рассказать.

Средь ученых мужей благородных не вижу,

Наложил на уста я молчанья печать».

— Теперь ты откроешь Свет Истины в себе самом, там лежат ответы на все возникающие вопросы. Ты отличишь его по безусловности знания, и у тебя не возникнет сомнения, что это не так.

Он сидел так расслабленно, будто под ним был самый удобный стул, и не переставал перебирать перламутровые четки.

— Красивые четки, — заметил я вслух.

— Это тазбех — четки моего учителя. Тот, кому они достаются, обязан нести свет истины миру. Я был рад тебя видеть. Если будет на то воля Аллаха, мы еще увидимся.

Но нам больше не суждено было встретиться. Вместе с тем я чувствовал его незримое присутствие: учение продолжалось. Каким-то образом ко мне стали приходить определенные книги, происходить какие-то встречи, которые несли отголосок наших с ним бесед, я видел странные сны, в которых учился. Один такой сон мне запомнился особенно остро: я — стриженный под «ежик» мальчик сижу в маленькой комнате на ковре и держу перед собой большую распахнутую книгу с цветными миниатюрами, написанную арабской вязью. Передо мной сидит тот самый старик с бородой и ласковым голосом говорит:

— Все, на сегодня наш урок окончен.

И я закрываю книгу. Я и сейчас отчетливо помню горный скалистый пейзаж за окном, рисунок ковра, серую глину стен и горький запах благовоний из жаровни. Хотя это был сон, но он был настолько явным: реальнее, чем сама жизнь.

Прошло несколько лет. Началась перестройка. Я уехал из Ташкента в Москву. Прежняя размеренная жизнь рухнула в одночасье. Все мои мысли занимала идея, как выжить в стремительно меняющемся мире. Я переезжал с одной съемной квартиры на другую, менял телефонные номера, и вот однажды погожим апрельским утром в моей маленькой однокомнатной квартире на Большой Серпуховской раздался звонок. Я снял трубку и услышал приветствие на персидском языке. После череды вежливых фраз о самочувствии, человек на том конце провода сказал:

— Учитель передал вам посылку.

— А вы не ошиблись номером? — спросил я.

— Нет, — прозвучало в ответ. Я буду ждать вас у метро через полчаса.

Я еще какое-то время был в сомнениях, идти или не идти. У меня в голове не связалась идея того, что произнесенное слово Учитель имеет какое-то отношение к моему старому знакомому. За все время встреч он ни разу не назвал свое имя, да и меня называл только в начале встречи «торжомон саеб», хотя я называл ему своё имя при еще первой встрече.

Все же, любопытство взяло свое.

— В крайнем случае, выясню, что это не ко мне, — подумал я, одеваясь.

Подойдя к метро, я сразу выделил человека: высокий, восточной внешности, в длинном сером плаще и в афганской шапочке, пуштунке. Я подошел к нему и спросил, не меня ли он ждет. Он посмотрел на меня, достал из пакета четки и спросил, не узнаю ли я эти четки?

— Да, я знаю человека, у которого они были.

— Это четки моего учителя, — сказал он, вдруг перейдя на русский язык. Говорил он с небольшим акцентом.

— А где он сам, что с ним случилось? Я встречался с ним несколько лет назад, он был жив и здоров.

— Учитель воссоединился с Единым. Он наказал мне найти тебя и передать эти четки. Он сказал, что ты все поймешь сам. Да, и еще он попросил при этом вот так щелкнуть пальцами.

Он положил четки в простой пластиковый пакет и передал их мне.

— А ты можешь мне что-нибудь о нем рассказать, я совсем о нем ничего не знаю. Я даже имени его не знаю.

— Он дервиш. У него нет имени. Мы, его ученики, звали его муаллем, Учитель. Он учил нас арабскому языку в Бейруте.

— Удивительно, а я и не знал об этом. Я с ним обычно говорил либо на дари, либо по-русски.

Человек пожал плечами и недоуменно ответил:

— Он не знал русского языка, по крайней мере, я бы об этом знал. Я несколько раз в его присутствии разговаривал по телефону со своим братом, который тоже учился в МГУ, он даже не смотрел в мою сторону. Я всегда думал, что он араб. Я очень удивился, когда узнал, куда он меня направляет, чтобы передать четки.

— А как ты меня нашел?

Он посмотрел на меня, ничего не сказал и щелкнул пальцами.

Мы распрощались. В руке у меня остались четки. Всё, что осталось у меня от этого человека.

Придя домой, я их внимательно рассмотрел: старые, тяжелые, отполированные временем, из крупных осколков перламутра. Эти четки всколыхнули целый пласт воспоминаний, связанных с Афганистаном, Ташкентом, учебой в институте: временем, которое уже безвозвратно кануло в прошлое, унеся с собой чувство стабильности, правоты и внутреннего спокойствия. Как разительно отличались те дни от вывернутого наизнанку наступившего времени. Кому нести свет истины, когда глаза застит нажива и стремление во что бы то ни стало вырваться вверх? Мне казалось, что ушли времена сосредоточенных занятий в поисках внутреннего Я.

Я убрал четки в пластиковый пакет и отдал своей знакомой на хранение, до лучших времен, когда наступит время. Я его почувствую, и начну писать об этом.

В ГРЯДУЩЕМ, ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ ОТ НАСТАВШЕГО НЫНЕ ДНЯ

Моё увлечение йогой началось после прочтения одной маленькой книжки. Она называлась «Ключ к йогической медитации» за авторством Хитлемана. Я приобрел её на одном из книжных развалов в Кабуле (там много чего было того, что нельзя было купить дома) — маленький цветной покетбук на английском языке. Книга благополучно пролежала в коробке пять лет и вот, когда по окончании института настал мне срок лететь в Ташкент к новому месту службы, я взял её с собой в самолет. Усевшись в кресло самолета, я погрузился в чтение и не заметил, как пролетели четыре часа полета, а когда я закрыл последнюю страницу, самолет уже выруливал на площадку перед аэровокзалом Ташкента. Что-то во мне переключилось, и на трап самолета вышел не прежний я, а совсем другой человек, интересы которого с тех пор были прочно связаны с неистовым познанием своего внутреннего мира.

Эта книга послужила своего рода пропуском в мир йоги, эзотерики, шаманизма; но, всё же, на периферии сознания я понимал, что, прочитывая одну за другой ветхие, зачастую перепечатанные на плохом ксероксе книги, я пытался найти ответ на мучивший меня вопрос: кто был тот таинственный человек, что приоткрыл мне завесу над скрытым от простых глаз миром, наполненным магией и волшебством?

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминаются все значимые встречи с людьми, что стежок за стежком вышили в моем сознании удивительный узор нового мировоззрения. И не всегда, скажу вам откровенно, я мог сразу распознать голос истины, скрывающийся за завесой слов. Но время всё расставило на свои места. Сейчас я вижу каждого из них отчетливо и пишу эти строки со словами благодарности каждому, кто оставил свой след в моей судьбе. Один из них был Андрей. Я храню его в своей памяти как учителя, избавившего меня от страха, неуверенности, закомплексованности, давшего мне крылья мечты.

Первый раз мне удалось поехать на море в тридцать пять лет. До этого всё как-то не случалось. Я влюбился в море сразу и без остатка. Именно в Черное море. В Крым. На самом деле, до этого я был один раз в Сочи, но город мне не понравился: суетливый, дорогой и пафосный. Так что, можно сказать, по-настоящему я познакомился с морем в Крыму.

Первая поездка в Крым оставила свой неизгладимый след, впечаталась в душу запахом соленой воды, сияющим куполом звездного неба и неумолчным звоном цикад.

Стояли жаркие июльские дни. В Москве было пыльно и душно. Мне позвонили мои старые друзья и уговорили меня составить им компанию на море, куда они собрались поехать дней на десять — пятнадцать, как пойдет, чтобы отдохнуть от города и его вездесущих пыли и шума. Всего-то компании набралось четыре человека: семейная пара, наша общая знакомая Маша и я.

Мы встретились в небольшом кафе на Новокузнецкой, чтобы решить, куда нам лучше направить свой маршрут (выбор был между Алуштой и Фиолентом), и тут Маша предложила поехать в Новый Свет под Судак, убеждая нас в том, как там здорово, и нам всем там должно понравиться.

Что и говорить, Новый Свет совершенно покорил меня и вот уже лет пятнадцать я ему не изменяю.

В то время я носил на себе образ йога, занимаясь в основном хатхой-йогой, но не особенно усердно, а месяца за три до поездки я увлекся гимнастикой тибетских лам — так назывались пять упражнений простой йоговской крии (динамичной последовательности асан), подробно проиллюстрированной в книжице про полковника Кэлдера в переводе А. Сидерского. Каждое утро я с удовольствием делал эту гимнастику и уже достиг уровня 21 повторения.

Может, кто не знает, но в начале этой крии надлежит раскрутиться по часовой стрелке, а поскольку поселок Новый Свет расположен в бухте с уклоном к морю, найти подходящее место для раскрутки было проблематично. Единственным удобным местом для этого был пирс. Итак, каждый день в восемь утра я совершал свои динамичные раскрутки, наклоны и изгибы под прицелом множества глаз отдыхающих. Поначалу меня это смущало, потом я привык и перестал обращать внимание.

После крии я завтракал и чаще либо один, либо с друзьями поднимался на гору Сокол, что красивой доминантой высилась над поселком, а после обеда мы все вместе шли на Царский пляж, небольшую галечную бухту в обрамлении живописных скал.

В один из дней семейная пара по своим делам поехала в Судак и мы пошли на пляж вдвоем с Машей, девушкой во всех смыслах интересной: улыбчивой, курносой, высокой, длинноногой, как будто её слегка вытянули вверх, с широкими плечами, развитыми как у всех профессиональных пловчих. Маша в прошлом была членом юношеской сборной по плаванию. У неё была легкая, слегка подпрыгивающая походка и при ходьбе она откидывала голову назад под тяжестью тяжелых каштановых волос. Не будет преувеличением сказать, что она притягивала взгляды многих мужчин.

Придя на Царский пляж, мы встретили Андрея: с ним мы познакомились несколько дней назад здесь же на пляже. По тем временам, о которых я пишу, середина девяностых, у него был необычный вид, выделявший его из общей массы отдыхающих, людей большей частью семейных, упитанных и с простыми человеческими запросами. Худой, до черна загорелый, на голове выгоревшие добела длинные волосы до плеч, которые он закручивал в некоторое подобие дредов. Вылинявшие, крайне потертые старые джинсы «Леви Страус» и такая же вылинявшая майка неопределенного цвета с плохо читаемой надписью на английском: «будь свободен» на фоне полустертой открытой двери. На ногах старые кеды. Глаза, казалось, тоже выгорели на солнце, они были светло-голубого цвета в обрамлении светлых ресниц и бровей. На вид ему можно было дать лет тридцать — сорок, иногда в его мимике и глазах проскальзывала печать большого опыта и прожитых лет. У него была редкая русая бородка, плохо скрывающая глубокий шрам, который тянулся от щеки вниз к подбородку.

— Наверное, хиппи, — определил я его про себя, когда два дня назад первый раз столкнулся с ним на тропинке, ведущей к пляжу. Изредка в поселок приходили оборванные молодые люди, которые жили кто в палатках, кто в мало-мальски сооруженных шалашах на каменистом побережье между Царским пляжем и бухтой Веселой. Пару раз я там проходил. Было не понятно, чем они там занимались, но воздух был пропитан отчетливым запахом марихуаны. А на следующий день мы с ним познакомились: он увидел рядом с нами свободное место, спросил разрешения разместиться и поздоровался.

— Андрей, — представился он и сразу перешел на «ты», спросив, как меня зовут. Затем он поинтересовался, что за упражнения я делаю по утрам, мол, он несколько раз меня видел на пирсе. Простые манеры, улыбчивость, легкость разговора меня сразу к нему расположили, и я с удовольствием рассказал ему все, что вычитал в своей книжице про тибетских лам. Он заметил, что был в Тибете, общался с ламами, жил какое-то время в Катманду и в Лхасе, останавливался в монастырях, но сам не видел кого-то, делающего подобные движения. Мы с ним поболтали немного о йогах, о буддизме, затронули тему налджорпов — бродячих монахов, но он не стал её развивать. С тех пор мы стали друг другу занимать место на пляже и болтать на самые различные темы, которые так или иначе касались поиска смысла жизни, энергетических практик и йоги. С ним было довольно интересно говорить, круг его познаний был необычайно широк, а в некоторых темах он мог дать фору любому профессору.

Крия пяти упражнений рассчитана на развитие энергетического тела и автор книги обещал чудесные трансформации при регулярном и настойчивом выполнении упражнений. Тогда еще только набирала популярность тема правильного мечтания, визуализации и материализации и в книжице говорилось, что развитое энергетическое тело приведет к такому состоянию, в котором можно будет материализовывать любые свои идеи. Я с энтузиазмом неофита эту тему постоянно муссировал перед своими друзьями и Машей, рисуя в красках чудесные преображения их жизни, если они тоже начнут делать пять упражнений.

Мне казалось, что и наш новый знакомый тоже с интересом слушает поток моих речей.

Но в тот день друзей не было, я преспокойно лежал спиной на теплой гальке под согревающими лучами солнца и бездумно следил за полетом чаек. Маша встала и пошла в море, она могла спокойно делать часовые заплывы, превращаясь в едва видимую точку.

Андрей отложил книгу и развернулся ко мне:

— Ты слышал что-нибудь о суфиях, о дервишах? — спросил он меня.

Я не стал ему сходу рассказывать о своем афганском знакомом и ответил, что, мол, только краем уха.

Он искоса на меня взглянул, весь собрался, посерьёзнел и, взяв в руки острый камешек, нарисовал на камне круг, затем процарапал вниз от круга три стрелки, на конце которых тоже нарисовал круги.

— Может быть, ты об этом слышал, что внутри каждого человека есть источник жизни, в разных религиях его называют на свой лад: Хозяин, душа, монада. Мне довелось довольно долго жить на Востоке, я там познакомился с одним бродягой и он мне поведал много интересного.

При этом он как-то испытующе посмотрел на меня и сделал паузу, видимо, ожидая, что я отреагирую. Но я промолчал, и он тогда продолжил:

— С его слов, всё, что нас окружает, не существует. Иллюзия, сотворенная нашим мозгом. А однажды вечером, когда мы с ним сидели на лужайке и разговаривали, он что-то сделал со мной. Я в действительности пережил, что мир зыбкий, фантомный, будто нарисованный, как в детском мультике. Все предметы вокруг меня стали плавиться, а звезды разом упали на землю.

— Он тебе, наверное, наркотик подмешал?

— Да нет, ничего он не подмешивал, он просто щелкнул пальцами, вот так.

И Андрей щелкнул пальцами, точно так, как этому меня учил мой афганский знакомый — дервиш. У меня даже возникло чувство дежавю.

А Андрей не глядя на меня, продолжил:

— Но не мозг всем заправляет. Он — физический объект, а раз так, то ограничен и смертен. А вот то, что составляет его сущность, что лежит за пределами мозга, ТО вечно присутствует, ОНО не рождалось и явилось причиной возникновения тебя, меня, каждого человека, да и мира в целом. Эта сущность зовется истинным Я.

Андрей замолчал, пересыпая из руки в руки мелкие серые камешки пляжа.

— Ты знаешь, что написано на нимбе иконы Спаса? — вдруг спросил он.

— Нет, я не так глубоко разбираюсь в религии, а с иконами слабо знаком.

Он посмотрел на меня с некоторой толикой сожаления во взгляде:

— Там написано: Аз есмь сущий! Вот этот бродяга утверждал, что Иисус Христос воплотил в себе истинное Я и заповедал нам делать то же самое. Правда, бродяга называл его Исса и пытался меня убедить, что это имя произошло от слова «Истина». Истинное Я и есть тот Бог, что сокрыт в нас. Он и является настоящим, то есть истинным творцом окружающего нас мира. У истинного Я есть три инструмента, нечто вроде молотка, кисти и плана, пользуясь которыми, он творит мир. Это наши сознание, ум и разум. Мир этот иллюзорен с точки зрения истинного Я, но в зависимости от инструмента мы его переживаем двояко. Сознание творит, образно говоря, молотком физический мир, проявленный через тело и осязаемый пятью органами чувств, как реально существующий. Ум, образно говоря, рисует красками и кистью мир фантомный, полностью в голове; этот мир проявлен через личность как набор реакций личности. А разум использует план, в соответствии с которым творится судьба или череда запрограммированных поступков и их последствий.

Всё, что сейчас говорил Андрей, мне было знакомо. Дервиш, которого я встретил в Афганистане, уже излагал мне подобную схему.

— Интересно, что бродяга излагал ему такую же идею, — подумал я про себя. Скорее всего, Андрей повстречал представителя того же ордена, что и я.

Но я и виду не подал, что это мне уже знакомо.

— Я уже размышлял на подобную тему. Знаешь, я читал у Олдоса Хаксли, что физическое тело, вернее, его недуг, может стать препятствием на пути к истине. Ученые и теологи спорят по поводу того, кем мы являемся.

— В данный момент ты есть то, кем ты себя считаешь, то есть с чем ты себя ассоциируешь. Когда твоего внимания требует тело, ты становишься телом. Когда ты устремляешься к цели или решаешь какую-то задачу, или когда тебя кто-нибудь выведет из себя, обидит или предаст, и ты обидишься или другим способом отреагируешь, выйдешь из себя, ты становишься личностью. При этом истинно ты не будешь ни тем и не другим. Но чтобы это понять, надо приподнять уровень суждений.

Он несколько минут помолчал, видимо, собираясь с мыслями. При этом он как-то необычно соединял пальцы. До этого я не был знаком с мудрами и не предполагал, что простое соединение пальцев может вызвать ассоциативный ряд мыслей и суждений. Я с интересом его разглядывал. До чего необычный человек. Вся простоватость с него слетела. Теперь это был не хиппи, я вполне мог его представить за кафедрой философского факультета института.

— Мир разделен на две равные половины — два разнополярных мира. Мир Шакти и мир Тамаса. Все, что ты видишь вокруг, всё, что ты можешь представить в своей голове, назвать, изобразить, относится к миру Шакти. Ему полная противоположность — мир Тамаса. Там сокрыто то, что пока не названо и не проявлено, там сокрыты все возможности, из которых творится мир Шакти. Они слиты, как единое целое, называемое Абсолют. Между ними царит абсолютное равновесие. Миры соединяет канал Шакти, по которому в наш мир из мира Тамаса поступают необходимые ресурсы, те строительные кирпичики, из которых творится всё, что ты видишь вокруг.

Дочерна загорелый мальчишка лет пяти кинул камнем в большую чайку, промышлявшую в пакете с остатками снеди, и она с громким криком грузно взлетела над нашими головами.

— Еще не замучил тебя? — спросил он, улыбаясь. Улыбка ему шла, вокруг глаз собрались лучики морщин, и сразу было видно, что он гораздо старше, чем это казалось с первого взгляда.

— Продолжай, — приободрил я его, — мне интересно.

Он пошарил в своей сумке и вытащил бутерброд.

— Будешь? — предложил он мне.

Я отрицательно покачал головой. Он медленно ел, будто испытывал мое терпение, поставив на паузу разговор. Закончив с бутербродом, изобразив на лице истинное блаженство, он потянулся и вновь посерьёзнел.

— Этот бродяга передал мне ключ к этому знанию.

Совершенно серьезно сказал он, смотря мне прямо в глаза.

— Что за ключ? — спросил я. Меня это сразу заинтриговало. В книгах пишут много красивых слов; теорий самого разного толка в моей голове было предостаточно, не хватало знаний, как это всё применять на практике.

— Я тебе сейчас расскажу, если только будешь внимателен и не будешь перебивать меня.

Он мог этого и не говорить, я и так весь превратился в слух.

— Истинное Я творит мир через смену, настройку или сонастройку образа. Образ является причиной всех изменений в твоей жизни.

— Чей образ? — на всякий случай переспросил я. Хотя в общих чертах ухватил его мысль.

— Твой образ. Ничей другой. Истинное Я через твой образ творит твой мир. Оно всегда присутствует в этом мгновении, — и Андрей щелкнул пальцами точно так, как мой старый знакомый. И образ всегда двулик: одна личина принадлежит фантомному, а другая — реальному миру. Фантомный образ порождается желанием, а реальный образ сонастраивается с потребностью, в которую перетекло желание. Раз желание находится лишь в воображении, то и образ формируется фантомный, а поскольку потребность сиюминутна, то порождаемый ею образ реальный.

Я себя чувствовал как на лекции. Не хватало только тетради, чтобы вести конспект. Столько лет прошло после учебы. Но за такую лекцию мои сокурсники многое бы отдали, чтобы оказаться на моем месте. Я весь превратился в слух. Андрей вполне сходил за профессора ВУЗа. Он вещал так, словно полжизни отстоял за преподавательской кафедрой.

— Как только проявляется реальный образ, открывается канал Шакти, по которому человек получает требуемый ресурс для удовлетворения потребности.

— Что-то я не отличу, как разобрать, где желание, а где потребность?

— Желание отталкивается от слова «хочу», потребность — от слова «надо». Желание всегда фантомно, оно в воображении, в будущем. Потребность всегда реальна, на расстоянии вытянутой руки, сиюминутна и конкретна. Желание побуждает к мечтам и рассуждению, а потребность — к действиям. Необходимость действия рождает творца с появлением конкретного образа деятеля. Ну и как только потребность озвучена и привела к появлению должного образа — личине творца — открывается канал Шакти.

— И что, это работает? Просто представляешь в голове и получаешь, всё, что захочешь?

— Не совсем так просто. Главная задача — вытянуть себя, свое желание в это мгновение, сюда. Перевернуть его в потребность, из «хочу» в «надо». Это позволяет понять, что нет ничего и никогда не будет, кроме того, что существует сейчас и здесь. Это место и это мгновение — самые главные и единственные, что реально существуют. В этом всё дело.

Андрей более подробно излагал те знания, с которыми я был знаком. Он расширял смысловую тональность того, что я уже знал, как бы переводя абрис карандашного наброска, схемы, в живописное полотно. Его логика изложения казалась мне безупречной.

— Пока потребность одного уровня полностью не реализуется, не станет актуальной более высокая. Казалось бы, зная этот закон, можно спокойно, удовлетворяя одну за другой возникающие потребности, подниматься по эволюционной лестнице вверх. Но есть еще один важный нюанс.

Андрей опять взял острый камень и нарисовал пирамиду, разделив её горизонтальными полосками на несколько частей.

— Это иерархическая пирамида, её еще называют социальной. Она показывает тебе твое место в соответствии с той потребностью, которую ты сейчас удовлетворяешь. Знай, что все твои запросы, желания и потребности ограничены тем местом, что ты занимаешь в социальной пирамиде. Как говорится: Кесарю кесарево. Таков неизменный социальный закон. Индусы называют его кармой. Они считают, что переход с уровня на уровень невозможен. Более того, они превратили это в жесткую социальную систему, зацементировав такой порядок социальными законами, моралью и этикой. Родился неприкасаемым — вечно тебе чистить горшки. Родился брахманом — можешь рассчитывать на высокий пост.

Он помолчал, подбрасывая камешек в ладони.

— И знаешь, Бродяга мне указал выход, — Андрей сделал многозначительную паузу, ожидая моей реакции.

Да, умеет заинтриговать. Я было уже согласился с неизменностью происходящего, а он подбросил свежий уголь в топку познания.

— То есть из этой пирамиды, вернее, ограниченности определенным местом в ней, есть выход? — я посмотрел на пирамиду, ища в ней свое место.

Я читал про касты, разделившие индийцев непреодолимыми барьерами социальных ограничений. И не скажу, что мне по душе был такой порядок. Ведь там человек, вздумавший нарушить социальный закон, получает наказание вплоть до смертной казни.

— Давай взглянем на это с другой стороны. Человек, зажатый рамками иерархической пирамиды, похож на попрошайку. Он постоянно голоден, вечно в чем-то нуждается. Ищет, к кому обратиться с просьбой. Такой человек находится в иллюзии, что все его потребности удовлетворяются теми объектами, что находятся снаружи. Назовем это «вожделенными объектами». Такие объекты не бесхозны, ими кто-то владеет, как ресурсом. То есть, у любого ресурса, за которым мы обращаемся, есть свой владелец. Держатели ресурса возомнили себя хозяевами жизни, считая, что в этой жизни от них все зависят. Но раз мы от кого-то зависим, мы не можем быть свободны, поскольку мы — попрошайки, всегда с протянутой рукой просим милостыню у сильных мира сего. Те, кто владеет нужным нам ресурсом, всегда выше нас. И только от их воли зависит, дать нам этот ресурс или нет, и они же назначают цену.

Видно было, как он тщательно подбирает слова, стараясь простым языком донести до меня истину. При этом он не сводил с меня напряженного взгляда, подмечая всякую реакцию понимания и недопонимания, меняя канву изложения.

— Только в служении, в бескорыстном служении чему бы то ни было: миру, планете, обществу — человек обретает то, что разом выводит его за пределы пирамиды, и ставит в один ряд с теми, кто на службе, кто отдает себя без остатка, не на продажу, не прося ничего взамен. В этом есть смысл его бытия, его идея служения. И такая позиция возносит человека на небывалую высоту, он становится равным среди равных, великим, среди великих. Над ним больше нет начальников, держателей ресурса, отныне весь ресурс в нем самом, он сам становится ресурсом: в этом он равен президентам, генеральным секретарям, главам. Он на вершине социальной пирамиды. Прямо сейчас представь, что ты на вершине, распахни руки, как крылья, почувствуй, как исчезают любые твои границы: ты можешь всё, нет абсолютно никаких пределов ни мечтам, ни идеям, ни возможностям. Ты уподобляешься творцу. Ты переживаешь восторг, вдохновение, упоение свободой, внутренней гармонией. Вершина состояния. Почувствуй за плечами крылья, взмахни ими и отправляйся в полет!

Я представил себе картинку: я стою на вершине высокой горы с раскинутыми руками-крыльями.

В последующие годы я забрался на Калиманджаро, Корякский и Авачинский вулканы, и все для того, чтобы встать на вершине выше облаков и испытать это состояние выхода за границы пирамиды, исчезновения внутренних пределов, чтобы заглянуть за горизонт, ввести это переживание в личный опыт.

— Теперь, зная это, можешь правильно мечтать, переводя мечту в желание, желание в потребность, а потребность в служение. И сам обнаружишь, насколько короток между ними путь от замысла до реализации.

Тут я увидел, как от кромки воды, не замеченная мной, настолько я увлекся разговором с Андреем, идет Маша, вся в мурашках от долгого купания, распуская на ходу тяжелый ком волос. Все мужчины на пляже, за исключением, может, Андрея, разом повернули головы в её сторону.

Андрей опять вернулся на свое полотенце и, порывшись в холщовой сумке, достал помятый покетбук. Я пригляделся, что же он там такое читает, и увидел, что в руках у него была та же самая книга, что когда — то изменила меня: Ключ к йогической медитации. Привет из далекого прошлого.

— Андрей, а что это за учение? В какой религии оно проповедуется? Суфизм? Бродяга был дервишем? — наконец-то, я сформулировал свой главный вопрос и, может быть, даже получу на него ответ.

— Этому учению много веков, может быть, даже тысячелетий. Оно передается изустно от учителя ученику. Его носителями являются бродячие монахи, не причисляющие себя к какой-то конкретной религии, хотя зачастую мимикрируют под одну из них. Так налджорпы относят себя к ламаизму, ветви буддизма. Дервиши-суфии — к исламу. Монахи-чернецы — к христианству.

Через час он стал собираться и, прощаясь, сказал нам, что это его последний день на море, вечером он уезжает, что ему было приятно познакомиться, потом, улыбнувшись, взглянул мне прямо в глаза, протянул свернутый листок бумаги, щелкнул пальцами, развернулся и пошел вверх по тропе.

Я развернул листок, там его рукой было написано стихотворение Рабиндраната Тагора «Через сто лет». Я храню его как бесценный дар моего Учителя и, несмотря на то, что знаю его наизусть, я время от времени разворачиваю листок и прочитываю стих, заново возвращаясь в дни наших с ним неспешных бесед на берегу галечного пляжа Царской бухты.

«В грядущем, через сто лет от наставшего ныне дня,

Поющий новые песни поэт

Принесет в твой дом привет от меня

И сегодняшней юной весны,

Чтобы песни моей весенний ручей слился, звеня,

С биением крови твоей, с жужжаньем твоих шмелей

И с шелестом листьев, что манит меня

В грядущее, через сто лет от наставшего ныне дня».

Лишь какое-то время спустя мне удалось узнать, что мне повезло лично встретить и получить наставление от великого учителя — шейха тариката, голубоглазого дервиша Памири. Знание приходит в разной форме: учитель всегда рядом с тобой, он ждет, когда ты будешь готов его услышать.

СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ ШАФРАННОГО КРАЯ

После прощания с Андреем мы с Машей еще около часа пробыли на пляже, пока закатное солнце не ушло за гору.

— Ну что, будем собираться домой, — сказал я, лениво натягивая изрядно вылинявшие йоговские шаровары.

Маша накинула на себя короткий цветастый сарафан, в котором она походила на длинноногую девочку-десятиклассницу, и легко побежала вверх по ущелью, ведущему в поселок. В душе образовалась легкая пустота, причина которой была не на поверхности, и мне хотелось эту пустоту заполнить.

«Пожалуй, надо сходить за шампанским, — сказал я сам себе, — чего-то душа требует такого».

— Пожалуй, надо выпить. Как насчет шампанского? — продолжил я, обращаясь уже к Маше. Та в ответ только сверкнула глазами и, отбивая такт рукой под какую-то песенку, что она мурлыкала себе под нос, устремилась вверх по ущелью, легко перескакивая с камня на камень.

В магазине была небольшая очередь, я остался ждать, а Маша пошла домой. Уже возвращаясь из магазина, проходя мимо автобусной стоянки, я увидел Машу и Андрея, беседовавших друг с другом как давние знакомые. Подошел маленький пыльный автобус, Андрей сел в него и, увидев меня, помахал мне рукой на прощание. Маша тоже ему махала рукой, пока автобус не скрылся из глаз.

— Ты разве была знакома раньше с Андреем? — спросил я, чувствуя легкий укол в груди, но не ревности, а чувства уязвленной гордости: мы с Машей не были парой в общепринятом смысле этого слова, это больше походило на чувство «моё берут».

— Хотела тебе сказать, да всё было недосуг, а потом и забылось. Его зовут Олег Петрович. Он преподавал у нас восточную философию. В МГУ. Сто лет назад это было. Вот здесь встретились. Я поначалу его даже не узнала, он изменился, не внешне, внутренне. Стал другой, — Маша смутилась и покраснела.

— Олег Петрович? А мне он представился как Андрей. — озадаченно протянул я.

— Значит, у него на это были свои причины, — Маша поджала губы, готовая встать на защиту Андрея.

— Погоди-ка. Ты что, училась в МГУ? — недоверчиво спросил я. Я воспринимал Машу такой ветреной девушкой-хохотушкой, любившей поболтать о разных пустяках. Она никогда не умничала и слушала все мои мудрствования о смысле жизни с непосредственным интересом. Я даже иногда старался подбирать слова попроще, думая, что она не всё понимает. Трудно было предположить, что за её плечами был такой ВУЗ. Для меня это было открытием. Но оказалось, что, зная Машу почти год, я на самом деле её совсем не знал. Я разглядел лишь вершину айсберга, мне её ещё только предстояло узнать и совсем в другом свете.

На следующее утро мы с Машей поднялись на гору Сокол, которая со стороны смахивала на громадное орлиное гнездо, нависшее над Новым Светом. Сверху открывался чудесный вид на несколько бухт, на бескрайний купол синего моря, незримой чертой сходящийся с таким же куполом синего безоблачного неба. Далеко внизу маленький катерок чертил затейливые полосы на глади моря, оставляя после себя белый след пены, похожий на арабскую вязь. Я машинально нацарапал на камне «Аллах Акбар». Маша, до этого задумчиво сидевшая рядом со мной, скользнув взглядом по надписи, вдруг отчетливо произнесла: Аллах Акбар. Ла Илла Иль Алла, Мухаммад Расул Алла.

— Ты что, арабский знаешь? — удивлению моему не было предела. На татарку она ну никак не походила, с её изумрудно-зелеными глазами, светло-каштановыми волосами и с исконно русской фамилией, да и именем.

— Да, — как-то по-простому ответила она, — я десять лет прожила на Востоке.

Я вопросительно уставился на неё.

— Где прожила? На арабском Востоке? — всё еще не веря своим ушам, переспросил я.

— Ну да. Два года в Эмиратах, потом какое-то время в Сирии на границе с Турцией, в Йемене.

— Свет вечерний шафранного края, тихо розы бегут по полям. Спой мне песню, моя дорогая, ту, которую пел Хаям. Тихо розы бегут по полям, — продекламировал я.

— Красивые стихи. Кто это?

По её бесстрастному лицу было видно, что она была не особенно-то расположена рассказывать о своем прошлом. Но мне было чрезвычайно интересно, и я продолжал расспрашивать.

— Есенин. А что ты там делала?

— Сначала после школы поехала на зиму на тренировки по плаванию. Потом вернулась в Москву, поступила в МГУ, а после выпуска уехала в Сирию. Я тогда с ума сходила по Востоку, он мне представлялся сказочным раем из 1001 ночи. Султаны, гаремы, роскошь, — всё это так манило.

Она улыбнулась, пытаясь перевести свой ответ в шутку.

— Десять лет — огромный срок. Чем ты там занималась? — в моей голове стали сами собой рождаться самые худшие опасения.

— Я жила у шейха, — Маша, словно прочитав мои мысли, подмигнула и беззаботно рассмеялась, забавно наморщив конопатый нос.

— Но это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я не попала в гарем. Я жила в религиозной общине. Два года, как смиренная послушница, учила язык, Коран, хадисы, а потом мне предложили продолжить учение и я переехала в небольшой монастырь куда-то на границу между Сирией и Турцией, там я провела почти пять лет, а потом меня и еще одну женщину, которая жила со мной, пригласили в Йемен, тоже в общину.

— И чему тебя там учили?

— Какой ты любопытный! — Маша звонко рассмеялась, — расскажу как-нибудь. Как время будет походящее, — добавила она уже совсем серьезно и ушла в какие-то свои мысли, а, может, воспоминания. Мне не хотелось больше беспокоить её своими расспросами, тем более она не проявляла желания изливать свою душу, мы просто сидели рядом и молча смотрели, как длинная баржа медленно выплывала из-за Меганома, направляясь в сторону Алушты.

На следующее утро Маша, наблюдая, как я делаю свою тибетскую йогу, сказала:

— Сегодня я буду учить тебя плавать, и, — она сделала небольшую паузу, критически окинув меня взглядом, — и ходить,

— Да я вроде неплохо плаваю и что тебе не нравиться в том, как я хожу?

Я хоть и пытался скрыть это, но наружу рвался глубоко запрятанный комплекс: плавал я, как у нас говорили, «в размашку» — саженьками и, естественно, комплексовал рядом с Машей.

— Ты очень напряжен и как будто постоянно ведешь с кем-то незримый бой. Это видно и в том, как ты плаваешь, и в том, как ты ходишь. Ты как будто пытаешься доказать миру свою значимость, носишься с ней, как с писаной торбой. Миру нет до тебя никакого дела, да, собственно, и мира никакого нет, кроме того, что в твоей голове. Отпусти и мир, и свою значимость в нем. Перестань казаться.

— Что ты под этим подразумеваешь: «казаться»? Мне кажется, что я вполне естественен.

— Любое напряжение в теле, ухудшение настроения или ситуации, в которой ты находишься, даже погоды, говорит, что ты напряжен и пучишь из себя гору мира. А ты попробуй в любой точке мира, в любом месте, в любое время почувствовать себя, как рыба в воде, осознавая, что и это место, и себя в нем, ты загодя выстроил в своем сознании таким, каким тебе это хочется. А не нравиться — тут же переделай. Посмотри на себя со стороны, как ты ходишь.

Маша прошлась по гальке пляжа, изображая мою походку настолько искусно, что мне на миг показалось, что я смотрюсь в зеркало.

— Если твою походку можно изобразить, значит, в ней есть твоё напряжение. Если отзеркалить твое напряжение, то тобой можно управлять. Расслабленная походка — это не развинченное вихляние бедрами, — она показала, как это выглядит, — её нельзя скопировать. Чтобы её изобразить, надо самому расслабиться и внутренне и внешне. И тут уж не до управления. С этого момента начинается другая материя. Понял?

Маша, нахмурив брови, вперилась в меня взглядом, словно пытаясь заглянуть в мой мозг.

— Олег Петрович сказал мне, что ты готов для нового знания. Давай, шевели уже мозгами, — добавила она, улыбаясь, и, схватив меня за руку, повлекла за собой в воду.

Когда вода дошла до груди, она попросила меня закрыть глаза и охватить всё море, целиком, расшириться до его пределов и стать этим морем. Почувствовать, как оно дышит, живет. Не представлять, а именно почувствовать его любовь, открыться этой любви. Лечь на спину, раскинув руки и представить, как море бережными ласковыми руками, словно мать, начинает убаюкивать, покачивать, как своё дитя. Почувствовать себя ребенком и полностью довериться морю.

Я лежал, покачиваясь на волнах, безмыслие и полная отрешенность снизошли на меня. Мне казалось, что я могу так лежать вечно, не ощущая тела. Я отчетливо на физическом уровне понимал, что море живое, что оно меня принимает, любит и бережет, как что-то самое ему дорогое, и моё сердце отвечало ему тем же. Впервые меня охватила такая любовь к природе, к морю, я почувствовал, что на глазах от избытка чувств закипают слезы. До меня дошел истинный смысл слов Маши и страх моря, глубины, расстояний исчез, вышел из меня вместе со слезами.

Я уже говорил, что мы с Машей не были парой. У неё была одна особенность, которая меня интриговала, и я хотел в ней для себя разобраться. Маша могла включать и выключать шарм и, как мне казалось, она это делала намеренно. Я наблюдал, как она могла пройтись по набережной так, что не было мужчины, который бы не обернулся ей вслед. И в то же самое время, когда ей этого было не нужно, она превращалась в конопатую рыжеватую девчонку, рядовую, каких пруд пруди. А у нас с ней сразу сложились дружеские отношения, и даже когда мы оставались наедине, я смотрел на неё, как на сестру.

Вечером, сидя на террасе дома, разливая по бокалам искрящееся ледяное «Пино Нуар», мы вернулись к начатому утром разговору.

— Ты знаешь, что это означает? — спросила Маша, щелкнув пальцами левой руки.

— Щелчок пальцами, — улыбнулся я.

— Нет, сакральный смысл этого жеста? Тебе уже кто-то его показывал и разъяснял значение? — Маша с напряженным вниманием ждала моего ответа.

— Да, у меня было несколько встреч с людьми, которые щелкали пальцами со значением. Ты хочешь узнать, известно ли мне, с каким? Привлечение фокуса внимания в это место и мгновение.

И я рассказал Маше и про дервиша, и про Андрея.

Мне на мгновение показалось, что она облегченно вздохнула, на лице промелькнула тень мимолетной улыбки.

— Ты не представляешь, как хорошо встретить в этом мире своего человека, как порой не хочется ошибиться. Олег Петрович мне сказал, что у тебя очень хороший потенциал, ты посвящен в структуру знания, твой подготовительный этап закончился. Теперь пора от слов переходить к делу. Спираль учения закручивается всё туже, знание становится концентрированнее.

— Погоди, что значит: «подготовительный этап закончился»? Откуда ему известно?

— Он тебя давно знает. Еще по Афганистану. А дервиш, с которым тебе несказанно повезло встретиться, был его первым суфийским наставником, — Маша как-то по-матерински на меня смотрела, как на глупенького ребенка, которому надо все растолковать.

— А чем он занимается сейчас? Представляешь, я вначале подумал, что он хиппи, — попытался улыбнуться я, хотя мне совсем было не до улыбок.

— Олег Петрович — суфийский шейх. Очень уважаемый и известный на Востоке. Он здесь проездом по делам. Я и не мечтала его здесь встретить, даже растерялась. Я в первый день хотела с ним поговорить, а он попросил меня сделать вид, что мы не знакомы, — Маша выглядела расстроенной.

— Час от часу не легче. Суфийский шейх. Надо же. Вот, оказывается, это что. Я всегда хотел разобраться с этим учением. Что это за философия? На буддизм не похожа, на ислам тоже. Хотя вот ты говорила про Коран и на востоке долго жила, опять дервиш этот, тоже с востока. Теперь всё встало на свои места.

— Да не зацикливайся ты на источнике. Главное не в нем, а в той энергии трансформации, что ведет тебя по пути. На каждом новом этапе ты получаешь свою порцию знания, и тебе отводится время, чтобы его усвоить. В течение этого времени знание проникает внутрь тебя, в твою жизнь, меняя и подготавливая к новому витку. Совсем как в школе — переход из одного класса в другой. Это знание эзотерично, оно внутри каждой религии, хотя не отражается целиком в какой-то одной. В то же время, мне кажется, что религиозный путь, если следовать ему до конца и соблюдать правило золотой середины, также может привести к источнику.

— А что нельзя сразу всё рассказать, а не водить по кругу? — с нескрываемой обидой в голосе спросил я.

— Этапность обучения — необходимое условие. Ты пока не готов ни физически, ни эмоционально, ни даже ментально воспринять всю информацию целиком. Её необходимо не прослушать, а постепенно меняясь внутренне и внешне, впустить её в свою жизнь, стать ею. Даже то, что я сейчас тебе говорю, тебе сложно воспринимать.

Я с удивлением разглядывал новую ипостась Маши. Куда исчезла её простоватость, легкость, наивность. Она чеканила каждое слово размеренным голосом, делая паузы, меняя интонацию, усиливая эффект сказанного, как порой поступает опытный оратор, воздействуя на слушателя. Я такой Маши не знал, сейчас я себя ощущал как маленький мальчик-первоклашка перед взрослой умной учительницей.

— Передо мной стоит задача перевести тебя на практические рельсы, — на побледневшем лице Маши ярко загорелись зеленые глаза, — и научить изменять ткань реальности. Это задание Олега Петровича.

Она переплела пальцы рук в известную уже мне мудру Истины.

— Ты знаком с положением учения о реальности и нереальности окружающего мира, отражающегося в проекциях ума и сознания? — и вновь этот испытующий взгляд пронзительных глаз. Я кивнул утвердительно на вопрос. Шампанское выветрилось у меня из головы и слова Маши беспрепятственно проникали в сознание, складываясь в причудливую мозаику.

— Мир человека покоится на трех китах. Это, так можно выразиться, его базис. Один кит — это реальные предметы и явления, которые нас окружают.

Маша кинула в меня маленьким камешком.

— Реален? — она чуть улыбнулась. Второй кит — его действия. Что он может, а что нет. Какие границы он сам себе очертил. Третий кит — его навыки и умения. И это тоже в голове. Одни он знал, да забыл. Другие плохо учил. Это всё проекции сознания. Майя. Иллюзия. Текучая, постоянно меняющаяся ткань мироощущения. А надстройка — это вера, убеждения, ценности и самоидентификация. А это уже проекции ума. Он их раскидал по комнатам. В одной хранится прошлое. Оно целиком состоит из ценностей. В прошлом ничего, кроме ценностей нет.

— Так, погоди. В каком смысле ценности в прошлом? Там же всякого понамешано, и ты хочешь сказать, что это всё для меня ценно? Я с удовольствием избавлюсь от многих воспоминаний.

— В твоем прошлом осталось в памяти только то, за что ты цепляешься, некие важные только для тебя воспоминания, вперемешку и плохие и хорошие. Вся разница лишь в том, что вспоминая одни, ты наполняешься радостью, вспоминая другие, — раздражением. В комнату, ответственную за будущее, человек помещает веру, пряча её в тогу надежды и мечты. Хотя никакого будущего нет, есть только эта проекция.

— Постой. А как же все эти гадалки, сибиллы, предсказатели, Кейси, Ванга? Что они предсказывают, если нет будущего?

— Твой вопрос в самую точку. Они переводят проекцию будущего из категории веры-надежды, наших ожиданий, которые могут произойти, а, может, нет, 50 на 50, в категорию убеждения, когда ожидание сбывается на сто процентов. Это такая магия. И есть комната для настоящего, в котором, если поискать, то найти можно только самоидентификацию: кто я, зачем и почему. Кроме самоидентификации, здесь и сейчас, в настоящем ничего и никого нет, — Маша с обескураженным видом развела руками. Артистка она была что надо. — Это именно то, что ты называешь «Я», но без отождествления себя с телом или личностью. Такое бестелесное безличностное «Я». В этом «Я» заключен весь мир. Исчезнет «Я», вместе с ним исчезнет мир. Изменится «Я», изменится мир. В этом и есть сакраментальное знание, как притягивать нужные следствия, воздействуя на причину. Подлей-ка мне шампанского, горло пересохло так много говорить.

Какое-то время мы молчали, любуясь меняющимися красками вечернего неба. Где-то совсем высоко пролетал маленький самолет, похожий на розоватую звездочку, оставляя за собой розоватую струю выхлопных газов, освещаемую последними лучами закатного солнца.

— На чем я остановилась? — Маша, как кошка, потянулась всем телом. В сгущающихся сумерках на загорелом лице яркими изумрудами светились её глаза. — Ах да. Насчет будущего. Будущее случается прямо сейчас за счет убеждения, меняющего или иным образом воздействующего на самоидентификацию. Изменение ткани реальности происходит за счет изменения самоидентификации. Ох, и тяжело же мне это далось на практике. Объяснить тяжело, а уж практическое применение гораздо труднее.

— Это что, можно практиковать? Я думал, что это простое теоретизирование, попытка дать надлежащее объяснение происходящему. Впрочем, человек всегда слегка опаздывает за течением жизни, сначала что-то случается, лишь потом он реагирует. Никогда наоборот. По крайней мере, у меня это так.

— Это твой личный опыт. И ты не можешь сказать, что он исчерпывает все возможности. Я тебе покажу кое-что другое, и ты поймешь, что всё в тебе: все возможности, все изменения. Они — причина следствий.

Маша, привстав, подвинула кресло так, что оно оказалась прямо напротив меня, что называется лицом к лицу. Она удобно устроилась, поджала под себя ноги, едва скрываемые коротким сарафаном, и попросила:

— Посмотри на меня.

И тут меня скрутило неконтролируемое физическое желание обладать ею: во мне проснулся зверь, я готов был кинуться на неё, сорвать одежды. Кровь запульсировала у меня в висках, в ушах раздался звон. И тут же все прекратилось, как будто выключили. Маша лукаво смотрела на меня, явно понимая, что только что творилось у меня внутри. Я отнес это на счет шампанского, ударившего в голову, и попытался сделать вид, что ничего не было. И тут желание вновь вернулось. Еще более сильное, неистовое. Я взглянул на Машу, она пристально глядела на меня, грудь её вздымалась, щеки порозовели, узел волос развязался, и волосы тяжелой волной упали на плечи и грудь, придав ей облик валькирии. Это продолжалось минуту-другую, я боролся из последних сил, чувствуя, что уже не совсем владею собой. И опять всё выключили. Маша спокойным жестом убрала волосы назад и пристально посмотрела на меня.

— Как ты это делаешь? — слегка осипшим голосом спросил я Машу.

— Ты как раз испытал на себе то, о чем я тебе говорила. Все в тебе. Весь мир в тебе. Изменения влекут не событийную волну, они касаются изменений самооценки, самоидентификации, внутреннего образа себя, если тебе так понятнее. Это влечет за собой изменение внешнего образа — а это и есть наши любимые проекции. Я, настраивая свой внутренний образ, пускаю волну изменений в окружающий мир, осознавая, что этот мир, включая тебя, есть проекция моего сознания. И внешний мир поддается моему обаянию.

Маша протянула слово «обаяние» на московский манер. Бутылка шампанского подозрительно опустела. Я достал вторую, мне казалось, что разговор еще не закончился. Совсем стемнело, но свет включать не хотелось из-за боязни нарушить очарование ночи. Я зажег свечу. В свете пламени свечи лицо Маши казалось будто высеченным из темного мрамора. С собранными в узел волосами, оттягивающими назад голову под своей тяжестью, Маша напоминала Нефертити. Она пила шампанское и пытливо наблюдала за мной. Щеки её по-прежнему пылали румянцем, глаза стали влажными и блестели.

— Ты не против потренироваться прямо сейчас? — спросила она меня тихим слегка прерывистым голосом.

— В чем? — спросил я. Моё отношение к Маше претерпело за эти несколько дней радикальные метаморфозы. Я уже не знал, как я к ней отношусь. Её образ стал глубже и гораздо значительней.

— В том, что я тебе только что показала. Расслабься и попытайся меня считать, прочувствовать, понять, что я делаю, и как это откликается в тебе. Я буду это делать медленнее, наращивая ощущения постепенно, чтобы ты смог все прочувствовать и потом повторить.

— Я готов, — ответил я, максимально на выдохе расслабляя свое тело и чувствуя, как внутри, из глубины подсознания начинает расти могучая волна разнообразных ощущений и переживаний, как цунами, смывая на своем пути остатки чужеродных запретов и ограничений.

ВЗЫСКУЮЩИЙ БОГА

Мне никак не удавалось найти подходящее начало второй главы. Вдохновение оставило меня. Мысль перескакивала с одного объекта на другой. Я начинал было лихорадочно печатать один абзац, другой, а после, перечитав, что там получилось, безжалостно нажимал на delete.

— Нет, сегодня я что-то не в форме, — подумал я и откинулся на тахту. За окном просвечивало серое небо. Начало сентября. Резко похолодало и с утра начал моросить мелкий холодный дождь. Зазвонил телефон. Определитель номера телефона приятным женским голосом продиктовал высвечивающийся красными цифрами на приборной панели номер звонящего. Незнакомый. Я снял трубку и ответил:

— Алло. Я вас слушаю.

В трубке послышался низкий мужской голос:

— Здравствуйте. Моя фамилия Иноземцев. Вы меня не знаете, но ваш телефон мне передал наш общий хороший знакомый Андрей. Видите ли, по роду своей деятельности я занимаюсь изучением нестандартных, выходящих за рамки обыденного, явлений. Андрей рекомендовал вас как человека неординарного, хорошо разбирающегося в этой теме. Не могли бы мы с вами где-нибудь встретиться, поговорить? Я могу подъехать, куда скажете, или вы можете приехать ко мне в офис на Краснопресненскую.

«Довольно-таки интересное предложение. Почему бы не поехать и не поговорить?» — подумал я и ответил уже в трубку:

— Хорошо. Я могу подъехать в любое время. Я свободен. Диктуйте адрес.

Так я познакомился с Иноземцевым, в ту пору уже генералом. Я его в форме никогда не видел. Несмотря на звание, он оказался человеком простым, отрицающим игру в общении и предпочитающим говорить с собеседником на равных и откровенно. Такая открытость мне импонировала, и мы подружились, несмотря на разницу в возрасте и чине. У него была одна особенность: в общении с любым человеком он всегда был на равных, при этом чрезвычайно интеллигентен и корректен в высказываниях и оценках. От него я впервые услышал и после частенько использовал фразу: «Хочешь сказать неприятное, сделай паузу на сутки. Сохранишь и репутацию, и честь, и нервы».

Он не преминул пропустить меня через «Интеграл», компьютерную систему, наподобие «Полиграфа», активирующую психофизические показатели человека. Оператор надел мне на голову металлизированную шапочку со множеством подключенных проводов, на пальцы, запястья, грудь и спину также были установлены сенсорные датчики. Сама активация подобна прохождению многоуровневого теста, нацеленного на последовательное пробуждение пяти сенсорных каналов и их отстройки до уровня «Мастер». На тот момент существовали два уровня настройки: Подмастерье и Мастер. Разработчики «Интеграла» продолжали усовершенствовать систему и, насколько мне это было известно, велись работы над двумя новыми уровнями: Аватар и Бог. Работы, к сожалению, в связи с расформированием конторы завершены не были. По крайней мере, мне об этом не было известно. А жаль. Активированные каналы способствуют пробуждению шестого канала — интуитивного восприятия действительности «по запросу». «По запросу» — означало, что канал активируется только тогда, когда извне поступает определенный запрос на получение некой конкретной информации.

— Ну как? — спросил он меня сразу после прохождения теста.

— Пока ничего особенного я не чувствую, но самочувствие отличное, — расстроил его я.

— Почувствуешь. Обязательно почувствуешь. Всё дело в том, это моё личное мнение, ты в целом и так подготовлен неплохо. Не первого выпускника вашего института встречаю, и хочу отметить, что у всех подготовка на высоте. Словно вас там искусно штамповали. Все каналы активированы, тест только слегка их отстроил. Шестой канал тоже присутствует, хоть и не в полном объеме, но полагаю, что после теста вскоре выйдешь на уровень «мастер». Поэтому ты ничего особенного и не почувствовал. «Интеграл» усиливает перцептивность. Максимально точно настраивает человека на взаимосвязь с психофизическим полем Земли. Добро пожаловать в закрытый клуб интуитов. Знаешь, как меня в шутку мои яйцеголовые прозвали? Прародитель интуитов, — Иноземцев весело засмеялся.

— Есть очень сильный искус разделить всех людей на два типа: тех, кто мыслит логически, и тех, кто мыслит образно. Разные полушария задействованы. Но и не только в полушариях загвоздка. Полностью противоположные картины мира, реакции на события, скорость принятия решений и считывания и обработки информации.

— Теперь меня, значит, к интуитам определили? Это логики или эйдетики? — улыбнулся я. Я в своё время крайне категорично относился к распределению людей по жестким категориям. Жизнь, как правило, демонстрирует суетность ошибочных суждений. У физиков есть даже такое определение: исследователь меняет объект исследования своим вниманием. Я частенько повторял своим знакомым: «Не ставьте на меня лэйбл — я такой — иначе вам придется столкнуться с разочарованием. Я другой».

— Верно ты всё говоришь, — генерал с одобрением на меня посмотрел, — это относится больше к нашей конторе. Полагаю, что разделение на яйцеголовых — гениев компьютерной мысли и гуманитариев, из них мы делаем интуитов, вызвано разными системами образования. Одни учили программирование, другие — гуманитарные науки. И любят подшучивать друг над другом, правда, гуманитарии позубастее.

Порой забавные случаи бывают. Привезли в Генштаб первый 486 комп. Такой диковины еще не видел никто. Летал на невиданных скоростях, это тебе не перфокарты. Там была логическая игрушка встроена. Так вот, начальник отдела всю неделю за компом сидел, домой к десяти вечера приходил, всё играл и сумел дойти до 400-го уровня. 400 очков набрал. Гордый ходил, еще бы, никто выше 300-го не поднимался. Они попросили на несколько дней откомандировать им моего спеца, Лешу, соединить компьютеры в сеть. На следующий день начальник приходит, глянь в компьютер, а там Леша всех победил, даже компьютер, набрав 500 очков. У начальника чуть не инфаркт. Как, мол, так? Он себя чуть ли не гением компьютерной мысли считал. Вызвал Лешу к себе, допрос того с пристрастием учинил, мол, как ему удалось за вечер дойти до такого уровня. Леша не сдался, только мне потом по секрету сказал, что он залез в программу игры и всё там перепрограммировал за пять минут. Он что только ни делал: как домой ходил на секретные сайты Пентагона и ЦРУ. Американцы даже за его голову награду обещали.

Конец ознакомительного фрагмента.