Теория Фокса

Вильям Топчиев, 2019

Торговец идеями Джималоун, он же Джим-одиночка, нарушил единственное правило черного рынка – хранить молчание. Теперь в отчаянной попытке спасти дочь ему предстоит найти свою последнюю идею – обнаружить источник компьютерного вируса, парализовавшего планету. Следы ведут в Китай, где Джим попадает в эпицентр событий.

Глава 2

Моросил дождь. Капли шумели по истёртому серому асфальту, вспученному корнями. Как в замедленном движении, по лужам шла рябь, гулко шуршали намокшие листья.

Уже который час Джим шёл, спотыкаясь, зарываясь почерневшими, промокшими насквозь ботинками в ворохи опавшей листвы, не разбирая дороги, вытирая лицо рукавом.

Узкая тропинка прижалась к скале, и он коснулся гранита кончиками пальцев. Мокрый, шероховатый камень, казалось, плакал о жестокости и несправедливости мира, свидетелем которой ему пришлось быть за время своей бесконечности. Джим вдруг кожей почувствовал людские судьбы, пронёсшиеся мимо камня по этой тропинке в стремительном водовороте жизни. Он ощущал их так ясно, будто они смотрели на него со старых чёрно-белых фотографий, безмолвно осуждая. Как будто виня за все их робкие надежды, преданные, растоптанные временем.

«Будь ты проклят, — камень будто шептал ему. — Будь ты проклят…»

Джиму вдруг нестерпимо захотелось бежать — сразу, прямо сейчас, изо всех сил, из этой давящей тишины. Куда угодно, лишь бы отсюда. От мыслей. Туда, где шумно, где люди.

Он бросился поперёк парка, срезая углы, прямо по траве. Бежал, перескакивая через ограждения и кусты, поскальзываясь, как будто спасаясь от какого-то безжалостного чудовища, боясь даже взглянуть назад.

Подтянувшись на руках, он перевалился через приземистый каменный забор, споткнулся о грубые булыжники мостовой и чуть было не упал. Сделав по инерции ещё несколько шагов, он, наконец, остановился и поднял голову. Улица была забита машинами, и красные огни сплошными линиями отражались от мокрого асфальта. На секунду он замер в нерешительности, задыхаясь, но земля вдруг задрожала — где-то глубоко внизу шла подземка. Джим встрепенулся и оглянулся по сторонам. Слева в тумане угадывался угол 81-й улицы; вход в метро зиял как первобытная пещера, и Джим побежал, по мокрым каменным ступеням соскользнув в сырое, затхлое подземелье. Проскочив турникеты, он ворвался на платформу и замер, зажмурившись, упиваясь оглушающим скрежетом экспресса, летящего по параллельной ветке без остановки, как погнавшая лошадь.

Улыбка играла у него на губах. Это была улыбка больного, впервые почувствовавшего морфин.

Рельсы экспресса ещё стонали, когда подошёл встречный поезд, и двери с лязгом распахнулись. Вагон был полон людей, и Джим бросился в него. Вцепившись в поручень, он жадно вслушивался в разговоры, наслаждался какофонией звуков, впитывал запах промокшей одежды и парфюма. Никто не обратил на него внимания, даже не посмотрел, но с каждым перестуком колёс паника отступала…

Он вышел на 110-й. Цепляясь за перила, поднялся наверх и ещё долго стоял, задрав голову, не в силах пошевелиться, чувствуя капли дождя на губах. Затем вдруг вздрогнул и оглянулся — он был посреди тротуара, совершенно один в потоке зонтов. Как если бы о чем-то вспомнил, Джим взглянул на часы, затем развернулся и широкими шагами начал подниматься вверх, на запад.

Несколько кварталов спустя он, не оглядываясь, под сигналы машин перебежал дорогу и свернул направо. Через всю улицу громоздился каменный мост, с низких балок, нависающих прямо над головой, срывались свинцовые капли, с гулким эхом они разбивались об асфальт. Он прошёл напрямую, прямо по лужам, подошёл к позеленевшим от старости воротам, нервно осмотрелся и уперся коленом в створку. Нехотя заскрипев, она поддалась. Ещё раз он взглянул по сторонам, проскользнул внутрь и очутился перед полустёртой временем мраморной лестницей. Он ступил на неё, но не успел сделать и двух шагов, как сзади послышалось:

— Вот это да! Посмотри-ка, кто пожаловал! Да это же сам Джим-одиночка! Джималоун!

Джим резко обернулся на звук. В углу, прислонившись, стоял невысокий худощавый человек. В потрёпанной шинели такого же серого цвета, как и его лицо, он сливался со стеной. Шарф змеёй окутывал его тонкую шею.

— Уф, Артём, ты меня напугал! Как ты меня нашёл?

— А ты предсказуем, Джимми, — ответил Артём, покручивая ус и ухмыляясь. — Ты сюда как на работу ходишь. Где же тебя ещё искать, как не здесь?.. И чего ты тут нашёл? Часовня Святого Павла? Какие-то воспоминания, да?

Наверху он приоткрыл дверь и пропустил Джима вперёд. Плавные движения и мягкая речь делали его похожим на утончённого, добродушного итальянского интеллектуала. Но почему-то Джим не мог отогнать от себя назойливую мысль о том, каким, должно быть, лютым, ненавидящим взглядом каждое утро Артём смотрит на себя в зеркало.

— Откуда ты узнал? Где ты достал её? — прошептал Джим, когда они присели сбоку, недалеко от входа.

— Фотографию-то? Ведь пригодилась, да? — тоже прошептал было Артём, но затем оглянулся и стал говорить в полный голос. Часовня была пуста. — Я скажу так: мы ненавидим государства даже больше, чем ты. Но в отличие от тебя мы своего врага знаем в лицо.

Джим чувствовал биение своего сердца, как тяжело оно отдавалось у него в висках.

— Что тебе надо? — спросил он.

— Да вот подумал, что после сегодняшнего приключения ты решишь залечь на дно. А тем временем наше маленькое дело ещё не окончено… Нам нужна твоя помощь. Нужна одна небольшая идея.

— Я тебе ничего не должен. Я обещал лишь выслушать тебя.

— Конечно, конечно, — поспешно сказал Артём. — Вот я и говорю… И я говорю тебе, что нам нужна идея. И мы просим — просим, Джим! — чтобы ты её нам нашёл.

Гулким эхо его слова отражались от холодных стен. Отопления в старом здании не было, и Артем начал растирать ладони. В воздухе стоял затхлый запах сырости и старого дерева.

— Ну и что за идея?

— Крохотная идея… Пустяк. — Он снова потёр руки. Его глаза с нездоровым блеском блуждали по фрескам на потолке. — Религия. Сделай нам религию. Спроектируй нам новую веру… Для нашего нового мира науки.

Джим уставился на него в оцепенении.

— Новую религию?! Зачем?

— Люди управляются насилием, лидерами, дезинформацией и религией. Первые три у нас уже есть. Остаётся лишь религия. Но времени почти не осталось. Совсем. Годами мы откладывали её на потом. Ну и вот, как видишь, дотянули до последнего, как всегда. Так что дело горит… Сделай нам новую религию, Джим!

— А существующие-то чем не подходят? — Джим не смог сдержать саркастической ухмылки.

— А они больше не будут работать. Ни одна из них… Они же все созданы, чтобы держать под контролем толпы. Но в новом мире, нашем мире науки, толку от них не будет. Вот возьми хотя бы чувство вины. Они почти все его создают. Они хотят, чтобы люди чувствовали себя виноватыми. Христианство винит в распятии Христа. Джим, посмотри на него… Вот просто посмотри на него. — Он обернулся и махнул рукой в сторону стены, где мрачной тенью возвышался крест. — Он как будто говорит: «Эй, ты! Это ты убил меня. Ты, криворукий, в сером шарфе, ты убил меня!» Крест нужен, чтобы винить, ведь виноватыми так легко управлять. Чувство вины разлито повсюду, им насквозь пропитано всё — благотворительность, политкорректность… Всё! Вини и властвуй! — Артём негромко рассмеялся. — Это мощнейшее оружие, и, конечно, было бы странно, если бы религия его не использовала. Но тут есть проблема. Для них это уже не просто оружие. Это стало их основанием, фундаментом. Без всех этих «господи, помилуй» они уже не могут контролировать своих подопечных. Они полностью полагаются на него. И поэтому христианство более не будет работать.

— И почему же?

— А потому что заложить чувство вины в рациональный ум учёного намного сложнее, чем в ум обычного человека. Вот поэтому нам и нужна новая религия, которая не будет винить.

— Тогда берите иудаизм, — сказал Джим. — Эти ребята никого не винят. И их система работает как часы.

— Чувство осаждённой крепости? Кругом враги? Мы избранные, а все остальные против нас? — Артём прищёлкнул языком. — Тоже не будет работать. Новый мир учёных монолитен. Нам не нужно создавать врагов, чтобы объединиться. Будем только мы.

В морщинках вокруг его глаз Джим пытался разглядеть, не шутит ли он.

— Но чувство вины и осаждённой крепости — это всё ерунда. Основная проблема — это, конечно, Бог.

— В смысле? — спросил Джим.

— Это должна быть религия без Бога.

— Религия без Бога? — Джим уставился на него в растерянности, не зная, что сказать. — Как так?

— А вот именно так! — воскликнул Артём.

«Так!.. Так… Так…» — отозвалось за ним эхо холодных кирпичных стен.

— Так не бывает.

— Джим, скажи мне, какое отношение существующие религии, церковь имеют к Богу? Что такое церковь? Кто все эти люди? — Артём на секунду замолчал. — К Богу они имеют не большее отношение, чем уличный спекулянт билетов к театру. Возьми Папу Римского. Кто этот человек? Персонаж в вычурных одеждах, бормочущий всякую ересь на мёртвом языке. Кто все эти люди, Джим? Я тебя спрашиваю, кто? Эти орды священников, мулл, раввинов. Чёрт побери, что такое вообще — церковь? Какое отношение она имеет к Богу?

— Ну и? — Джим наклонил голову.

— Помнишь, ты пытался растрогать меня своей заунывной историей про фальшивую Нобелевскую премию по экономике? Так вот… церковь — это то же самое. Просто кучка людей захватила бренд «Бог». Они монополизировали его и теперь управляют обществом. Кто посмеет пойти против Бога? Против них?

— Ну и что? — спросил Джим. — Было бы странно, если бы было иначе… Весь мир гнилой до основания… Какой смысл винить группу сообразительных людей в том, что они сориентировались и научились управлять другими?

— А кто говорит, что я их виню? Я их и не виню вовсе. Я их понимаю и очень даже симпатизирую. Мне нравятся талантливые люди. Всё, что я говорю: их схема более не будет работать. Она работала для обычных людей, для плебса, для толпы. Но управлять учёными с её помощью не получится. Поэтому-то нам и нужна религия, которая не притворяется, что у неё есть какая-то «прямая линия» с Богом, что она с ним на ты.

— И какая альтернатива?

— Вот! — воскликнул Артём. — Я знал, что ты спросишь. Религия, которая вместо того, чтобы претендовать на близкое знакомство с Богом, будет заниматься его поиском. Религия, единственной целью которой является поиск Бога. И поэтому нам нужен ты.

— Я?! — Джим вздрогнул.

Артём испытующе смотрел на него.

— Ну, и как же вы собираетесь его искать? — Джим откинулся назад, по его спине стекали холодные капли воды.

— С помощью науки.

— Науки? — Джим едко ухмыльнулся. — Думаешь, наука может это сделать?

— Почему нет? Поиск истины — конечная цель науки. Бог — конечная истина. Его поиск — цель науки. Всё просто.

— Ты действительно считаешь, что люди будут верить в науку? Что поиск истины — её цель? — спросил Джим.

— Почему нет?

— Ты что, и правда думаешь, что наука честна? Что у неё возвышенные цели?

— Без сомнения.

— Как интересно… — Джим натянуто рассмеялся. — Тогда объясни мне парадокс зелёной энергии.

— Зелёной чего? — переспросил Артём, накручивая ус.

— Энергии… Учёные, которые разрабатывают все эти новые зелёные технологии — солнечную и ветровую энергию, думают, что сохраняют окружающую среду. Но скоро они сделают её дешевле нефти и газа. Как считаешь, что произойдёт тогда?

— Энергия станет чище.

Джим замотал головой и сказал:

— Энергия — это неограниченные пища и вода. Энергию можно конвертировать в пищу почти напрямую. Если есть энергия, еду можно выращивать хоть в пещере. И опреснять морскую воду. А что происходило в прошлом, когда у людей появлялись избыточные еда и вода?

— Рост населения? — спросил Артём.

— Не рост. Взрыв! Португальцы привезли из Америки в Китай сладкий картофель батат. До этого у них были в основном рис и пшеница, которые росли лишь в паре мест. Но батат рос где угодно, даже чуть ли не на северо-востоке. Вскоре этим бататом покрылся весь Китай. И всего за какую-то сотню лет число китайцев увеличилось со 150 до 300 миллионов. В первую очередь благодаря батату. А вот теперь скажи мне, что произойдёт, когда пища и вода станут неограниченными?

Артём смотрел, молча покачивая ногой.

— Сахара станет Манхэттеном, — ответил за него Джим, — с бескрайними улицами и уходящими в небо башнями. Вся планета превратится в один гигантский город. Как ты думаешь, в этом урбанистическом монстре останется место для зелёной, дикой природы?.. Она просто исчезнет. Она обречена. Интересно, не правда ли? Зелёная энергия — это то, что полностью уничтожит зелёную природу. Не будет более слонов, волков, кенгуру и панд — они все обречены. Учёные — такие, как ты — уничтожат их. Останутся лишь зоопарки. И скоро, очень скоро.

Джим перевёл дыхание.

— Артём, в мире нет ничего более разрушительного, чем наука. Не ищет она Бога. Не ищет истину. Истина ей безразлична. Она лишь ищет всё новые ресурсы, чтобы человечество могло размножаться… Чтобы группа могла расти.

Артём немного помолчал, бродя глазами по потолку.

— Нет, Джимми… Вот тут ты ошибаешься. — Он наклонил голову, сложив руки на груди. — Ты наивно полагаешь, что население продолжит расти.

— Почему нет? Это как раз то, чем научный прогресс занимался до сих пор, — увеличением количества людей.

— Просто у нас не было выбора, — Артём пожал плечами. — Мы, учёные, толкаем человечество вперёд. Но мы — это лишь один процент от всего населения, даже меньше. Представь, что человечество — это поезд со ста вагонами. Поезд, ведомый локомотивом, первым вагоном. Нами. Учёными, которые двигают научный процесс. А все остальные под завязку забиты безбилетниками. Нормальными людьми, как ты их называешь. Девяносто девять процентов людей — безбилетники. Они ничего не делают, чтобы толкать этот поезд. Но как только предоставляется возможность, они дают потомство. Это они размножаются, не мы. — Его воспалённые глаза блеснули. — И всё это время они управляют нами. Мы их рабы.

— Рабы? — спросил Джим.

— Мы живём в обществе, которое даёт один голос каждому. Гениальный ли это физик или бессмысленный офисный клерк — неважно. Все получают по одному голосу. В итоге нами управляют безбилетники. А этими простаками управляют политики и СМИ. И всё это цементируется религией, которая делает вид, что имеет какое-то отношение к Богу. И в результате мы, учёные, единственный полезный класс общества, мозг человечества, подчинены говорящим головам из телевизора, политиканам и священникам… — он схватился за спинку скамейки перед собой и весь затрясся от возбуждения и злости. — Но пришло время перемен! Хвост более не будет вилять собакой. Восстание грядёт!

— Восстание?

— Да! — Артем посмотрел на него искоса. — Восстание учёных. Революция. Этот мир будет наш, Джим!

— Революция?

— Сколько же лет мы готовились! И вот — наконец-то!

Джим прикрыл глаза.

— Но как же вы будете управлять теми девяноста девятью вагонами без религии? Как вы убедите людей не делать зла? Для многих жизнь — не что иное, как тест, экзамен перед следующей жизнью. Это единственное, что не позволяет им слететь с катушек, заставляет вести себя хорошо. Ты сам сказал, религия цементирует это общество. Да, именно так! И если ты уберёшь цемент, всё развалится. Чем же ты собираешься заменить религию?

— О нет, мы не собираемся избавляться от религии, — Артём затряс головой. — Мы не настолько глупы.

— Нет?

— Нет… — прошипел он вдруг, и что-то дьявольское было в этом звуке.

Джим вздрогнул и отодвинулся чуть в сторону.

— Мы избавимся от безбилетников.

— Людей?!

— Все эти столетия они были нам нужны, лишь чтобы кормить нас. Нам приходилось их терпеть… Триста лет назад нужны были тысячи крестьян, чтобы прокормить одного из нас. Одного учёного. Сто лет назад хватало уже всего нескольких сотен. Чуть позже и десятка было достаточно. А сейчас крестьяне не нужны нам вообще. Водители — не нужны. Строители, юристы — не нужны. Офисный планктон, все эти сотни миллионов людей в костюмах и галстуках, теперь они все — балласт! Но они по инерции правят нами… Пора это остановить. Пришло время отцепить вагоны и дальше ехать налегке. Пришла эра учёных, Джим! Мы забираем власть себе.

— Но это восемь миллиардов человек… — прошептал Джим. — Что ты предлагаешь с ними сделать?

— Джимми, ты с нами? — спросил Артём. — Это твой последний шанс… В новом мире нет полутонов. Нужно выбирать: красная или синяя таблетка? Присоединяйся, и ты принесёшь смысл в этот мир! Создашь новую религию. Религию науки! Это восстание учёных! Мы возглавим его вместе, Джим. Революция!

Его всего трясло как в горячке. Лицо вытянулось, глаза горели в приступе ненависти.

— Десять лет! Целых десять лет мы готовились, ждали… И вот этот момент настал. Наконец-то мы готовы дёрнуть этот чертов рубильник и пустить вагоны под откос! Сбросить балласт. Пора брать власть в свои руки… Мы создадим новое общество. Мы победим!

«Безумие!» — содрогнулся Джим.

— Нами больше не будут управлять… Мы победим! — повторял Артём как мантру. — Ты с нами? Решайся, Джим! Последняя возможность. Присоединяйся… Мы построим новый мир!

Джим собирался встать, как вдруг Артём замолчал, достал из кармана рацию и вставил наушник в ухо. Прижав его всей ладонью, он молча слушал. Наконец, большим пальцем зажал кнопку ответа и сказал раздражённо:

— Тогда чего вы ждёте? Приступайте!

Он всё ещё прятал рацию обратно в нагрудный карман, когда скрипнула дверь и показалась девочка в школьной форме. Искоса бросив на них взгляд, она сразу же прошла в дальний угол и присела, скрывшись за спинкой скамейки, лишь голубая ленточка на шляпке напоминала о ней. Её появление дало Джиму несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Я одинокий волк… — сказал он наконец. — Я сам по себе.

Повисла долгая пауза.

— Как всё это чертовски грустно, Джимми, — выдохнул Артём. — Я надеялся…

В этот момент в тусклом свете, пробивающемся через витражи узких окон, он вдруг показался Джиму потерянным. Безумие исчезло так же быстро, как и появилось, без следа. Всё, что осталось, было одиночество. Он сидел уставший и забытый. Джим протянул было руку и хотел что-то сказать, но Артём уже совладал с собой и поднялся на ноги. Сделав несколько решительных шагов к выходу, он приоткрыл дверь и, загородив собой свет, обернулся. Вокруг него вспыхнуло тусклое свечение.

— Беги, Джим! Она началась, — сказал он, и его голос загромыхал, заполнив собой всю часовню. — Спасайся! Держись как можно дальше от людей. Спасайся, Джим! Подальше от больших городов… Слышишь? Слышишь меня?! Держись подальше от больших городов.

Промозглый ноябрьский туман уже поглотил его, но стены ещё отзывались гулким эхом:

–…Больших городов!..

–…городов…

–…городов…

Два часа спустя Джим отсутствующим взглядом смотрел на банку из-под колы у разделительного ограждения хайвея. Порывы ветра перекатывали её из стороны в сторону. Её выбросили совсем недавно: рисунок на стенках ещё радостно переливался, как если бы впереди у неё было будущее.

— Пробка!.. Весь город — одна большая пробка! — с задором воскликнуло радио. — Даже не буду говорить, куда сегодня не стоит соваться. Это неважно. Ведь стоит, друзья мои, всё!

Короткими рывками от столба к столбу такси сумело выбраться из каменного капкана Манхэттена, сквозь восточный Гарлем, лишь затем, чтобы намертво застрять здесь, в Квинсе, всего в нескольких милях от аэропорта. Таксист выругался на каком-то неизвестном Джиму диалекте и бессильно уткнулся головой в руль. Машина взвыла, но никто вокруг не обратил внимания. На забитой поперечной улице светофоры обречённо перемигивались жёлтым, кривой линией исчезая за холмом.

Наконец, Джим встрепенулся, просунул в проём водительской клетки несколько двадцаток и ногой распахнул дверь. Закинув на плечо рюкзак, он зашагал вперёд, протискиваясь между машинами. В левом ряду безнадёжно зажатая «скорая помощь» всё не теряла надежды прорваться, её сирена ещё долго надрывалась позади.

Зал вылета был похож на разворошённый улей. Люди метались из стороны в сторону, багаж разбросан повсюду. Пройдя сквозь детекторы, Джим тут же свернул в туалет, сорвал с себя парик и усы и замер перед зеркалом, уперевшись обеими руками в умывальник. Сквозь мутное стекло на него смотрело осунувшееся, вытянутое лицо, скулы резко выступали, горели воспалённые глаза.

«Да, Джим…»

Наконец, усилием воли он выпрямился и направился к двери.

Стойка 57 была пуста. Лишь скучающая девушка в форме задумчиво полировала ногти.

— А где все? — еле слышно спросил Джим, протягивая ей паспорт.

— Застряли. Должен был лететь симфонический оркестр, — сказала она, перелистывая страницы, — но наглухо встали ещё чуть ли не в Нью-Джерси. Так что только вас и ждём, мистер Ра. Хотите место у прохода?

«Мистер Ра», — подумал он. Это был новый паспорт, и имя ещё резало слух.

Час спустя Джим лежал, свернувшись калачиком в кресле, обняв колени, пытаясь не думать. Нетронутое вино в стаканчике дрожало мелкой рябью. Моторы бубнили без остановки: «Будь ты проклят, будь ты проклят…» Незаметно силы оставили его, глаза закрылись, и разум перестал существовать…

***

Они стояли, глядя на него сверху вниз, в темноте. Оба лица расплывались — в тусклом мерцающем свете, падающем откуда-то сзади, они были лишь зыбкими силуэтами. Издалека сквозь туман доносился приглушённый, мягкий женский голос, но слова сливались друг с другом. Лишь иногда казалось, что как будто кто-то сдавленно рыдал… Джим попытался встать, но что-то намертво его сковало, мешало даже пошевелиться. Он мог лишь смотреть, вглядываться…

Вдруг раздался глухой звук, как если бы где-то далеко хлопнула дверь, и лица начали удаляться. Когда они уже почти превратились в мутные, размытые пятна, его пронзила мысль, что никогда, никогда больше он их не увидит. Что отныне и навсегда он будет один. Каждую его частицу, каждую клетку вдруг обуял всепоглощающий, глубинный страх. Он закричал.

Джим подскочил. Судорожно хватая ртом воздух, бешеным, непонимающим взглядом смотрел он на тёмные, пустые ряды кресел, на разлитое вино. Он вслушивался в монотонный гул двигателей, затем наконец без сил соскользнул обратно в кресло. И ещё долго лежал, дрожа, в холодном поту, уставившись в бесконечную тьму.