Сотворение света

Виктория Шваб, 2017

Тьма сгустилась над великой Империей Мареш.Шаткое равновесие между четырьмя Лондонами вот-вот будет нарушено. Древний враг восстал из пепла. Изгнанный герой возвращается, чтобы сразиться с ним.Прошлое расстается со своими тайнами, маги поддаются человеческим страстям,волшебный мир прорастает в реальность.Кому достанется победа? И какой ценой.

Глава 4

Любым оружием

I

Белый Лондон

Наси стояла перед постаментом и не плакала.

Слава ворону, ей было целых девять зим, и она давно научилась хранить спокойствие, пусть даже напускное. Все знают — иногда нужно притворяться. Притворяться, что ты счастлива. Притворяться храброй. Притворяться сильной. Если долго притворяешься, в конце концов так оно и будет. Труднее всего притворяться, что ты никогда не грустишь, но если будешь ходить, понурив голову, тебя сочтут слабой, и разубедить людей будет нелегко, особенно когда ты на голову ниже всех да еще и девчонка.

Поэтому, хоть в комнате никого и не было, кроме Наси и покойницы, она и виду не подавала, что ей грустно. Наси работала в замке, делала всё, что попросят, но знала: тут ей не место. Знала, что в северный зал ей ходить запрещено, это личные покои короля. Но король куда-то исчез, а Наси всегда умела хорошо прятаться, и вообще — она же пришла не воровать и не подслушивать.

Пришла только посмотреть.

И чтобы этой женщине не было одиноко.

Наси понимала, что это глупо, ведь мертвые, наверное, не чувствуют ни холода, ни печали, ни одиночества. Впрочем, откуда ей знать? И все-таки ей бы на месте этой женщины хотелось, чтобы рядом кто-то был.

И к тому же это единственная в замке тихая комната.

Повсюду была суматоха, все кричали, искали короля. А здесь горели свечи, и за тяжелыми дверями и стенами пряталась тишина. А посредине, на постаменте из красивого черного гранита, лежала Ожка.

Ожка была вся в черном, руки вытянуты, в ладонях кинжалы. Вокруг постамента вился плющ — он первым расцвел в дворцовом саду, у изголовья стояла тарелка с водой, в ногах — чаша с землей: туда уйдет магия, когда покинет ее тело. На глазах черная повязка, короткие красные волосы рассыпались, как облако. Шея обернута полоской белого полотна, но даже в смерти на ней выступило красно-черное пятно — там, где перерезали горло.

Никто не знал, что случилось. Знали только, что король исчез, а его избранная воительница погибла. Наси видела королевского пленника — рыжего человека с черным глазом — и подумала, не его ли тут вина, ведь он тоже куда-то исчез.

Наси стиснула кулаки и вдруг больно укололась о шипы.

Она совсем забыла про цветы, нарванные в дальнем углу двора. Самые красивые еще не распустились, и ее заставили выкопать кустик чахлых первоцветов, усеянных острыми колючками.

— Ниджк шост, — прошептала она и положила букет на постамент. Когда она наклонилась, кончик косички пощекотал Ожке руку.

Раньше Наси всегда носила волосы распущенными, чтобы они закрывали шрамы на лице.

И пусть она почти ничего не видела сквозь белесую пелену, пусть спотыкалась и падала. Главное — волосы заслоняли ее от жестокого мира.

Но однажды по коридору прошла Ожка. Она остановила девочку, велела убрать волосы с лица.

Ей не хотелось этого, но королевская воительница стояла перед ней, скрестив руки на груди, и ждала. Наси нехотя послушалась, собрала волосы на затылке. Ожка посмотрела на ее лицо, но ничего не спросила. Не спросила, откуда у нее эти шрамы — от рождения (нет) или ее застали врасплох в Кочеке (да). Лишь склонила голову набок и сказала:

— Почему ты прячешься?

У Наси язык не поворачивался сказать Ожке, королевской защитнице, что она ненавидит свои шрамы. Ведь у самой Ожки с одной стороны лица расплескалась чернота, а с другой от глаза до губ тянулась серебристая линия. Не дождавшись ответа, женщина присела перед ней на корточки и твердо взяла за плечи.

— Шрамы носить не стыдно, — сказала она. — Этот стыд — только у тебя в голове. — И выпрямилась. — Если ты будешь скрывать свои шрамы, они сами скроют тебя. — И с этими словами ушла.

С тех пор Наси всегда зачесывала волосы назад.

И Ожка, встречая ее в коридорах, каждый раз скользила по ней своими разными глазами — одним желтым, другим черным — и, заметив косичку, одобрительно кивала. И Наси с каждым разом чувствовала себя сильнее, как иссохший цветок, которому капля за каплей подливают воду.

— Я больше не скрываю свои шрамы, — шепнула она на ухо Ожке.

За дверью послышались шаги, тяжелая поступь Железной стражи, и Наси торопливо отпрянула. Зацепилась рукавом за лозы, обвивавшие постамент, и чуть не опрокинула миску с водой.

Но ей было всего девять зим, и, когда дверь отворилась, она, проворная как тень, уже скрылась во тьме.

II

В темнице Марешей сидел Холланд, и сон к нему никак не шел.

Мысли куда-то уплывали, но, едва они хоть немного успокаивались, он всякий раз видел, как рушится Лондон — его родной Лондон. Видел, как краски снова становятся серыми, как замерзает река, а замок… Троны никогда не пустуют, Холланд хорошо знал это. Он словно воочию видел, как город ищет своего короля, слышал, как слуги повторяют его имя, пока чей-то еще клинок не перережет им горло. На белый мрамор капает кровь, лес усеян телами, тяжелые сапоги крушат все, что он начал, словно молодую траву.

Холланд мысленно потянулся к Ожке. Его разум преодолел границу между мирами, но отклика не услышал.

Тюремная камера больше походила на каменную могилу в глубоком чреве дворца. Ни окон. Ни тепла. Он потерял счет лестницам, по которым его тащили арнезийские стражники. Полуживого — потому что разум еще не оправился после пыток и внезапного бегства Осарона. Холланд едва замечал камеры по сторонам — все пустые. Почувствовав на руках прикосновение холодного металла, он, как животное, стал бороться, и за это его с силой приложили затылком к стене. А когда он очнулся, вокруг было черным-черно.

Холланд потерял счет времени. Пытался считать секунды, но в полном отсутствии света мысли путались, сбивались, легко соскальзывали к воспоминаниям о том, чего он помнить не хотел.

«На колени», — шептала в одно ухо Астрид.

«Стоять», — приказывал в другое Атос.

«Склонись».

«Сломайся».

«Перестань», — говорил себе он, пытаясь вернуться разумом в холодную камеру. Но разум все равно ускользал.

«Возьми нож».

«Поднеси его к горлу».

«Стой смирно».

Он, конечно, попытался усилием воли отвести пальцы, но заклятие покорности держало крепче любых оков. И когда спустя несколько часов — или даже дней — Атос возвращался, и забирал нож из руки Холланда, и давал позволение снова двигаться, тело без сил рушилось на пол. Истерзанные мускулы. Трясущиеся ноги.

«Вот где твое место, — говорил Атос. — На коленях».

— Хватит! — простонал Холланд в тишине тюремной камеры, и ответом ему было только эхо. На несколько мгновений разум успокоился, но скоро, слишком скоро все началось сначала, и сквозь холодный камень, сквозь железные наручники и тишину снова просочились воспоминания.

* * *

Холланда впервые попытались убить, когда ему было всего девять лет.

За год до того его глаз стал черным. Зрачок с каждым днем делался все шире и шире, темнота пропитала сначала зеленую радужку, потом белок, медленно отравляя его вплоть до ресниц. Волосы у него были достаточно длинные и могли скрыть черную метку, если все время ходить с опущенной головой. Постепенно это вошло в привычку.

Он проснулся, услышав свист металла. Метнулся в сторону, еле успел уйти от клинка.

Кинжал царапнул по руке и вонзился в койку. Холланд спрыгнул на пол, больно стукнувшись плечом. Он ожидал увидеть перед собой незнакомца, наемника, человека с клеймом вора или убийцы.

А вместо этого увидел своего старшего брата. Вдвое крупнее его самого, с мутно-зелеными, как у отца, глазами и грустно изогнутой, как у матери, линией губ. Брат, единственная родная душа, какая осталась у Холланда.

— Алокс? — ахнул он. Раненую руку пронзила боль. На пол упали красные капли. Холланд зажал ладонью кровоточащую рану.

Алокс стоял над ним, и вены у него на горле постепенно наливались тьмой. К пятнадцати годам он уже сделал себе с дюжину татуировок — чтобы подавлять волю и связывать убегающую магию.

Холланд лежал на полу, и между пальцами сочилась кровь. Но он не плакал, не звал на помощь. Плачь не плачь — никто не придет. Отец умер. Мать потерялась в притонах шо, утопив себя в дыму.

— Не дергайся, Холланд, — прошептал Алокс и выдернул нож из койки. Его глаза покраснели — то ли от выпивки, то ли от чар. Холланд не шевелился. Не мог шевельнуться. И не потому, что лезвие было отравлено, хотя именно этого он и боялся. А потому что ему каждую ночь снились покушения. У нападавших были сотни лиц, сотни имен, но ни одного не звали Алокс.

В детстве, когда Холланд не мог уснуть, Алокс рассказывал ему сказки. О грядущем короле. О том, у кого хватит силы вновь оживить этот мир.

Алокс разрешал Холланду сидеть на самодельном троне в пустой комнате и мечтать о прекрасном будущем.

Алокс впервые увидел метку у брата в глазу и пообещал беречь его.

А теперь Алокс стоял над ним с ножом.

— Восск! — взмолился Холланд. «Не надо».

— Это нечестно, — выплюнул его брат, пьяный от вида крови и стали, от собственной силы. — Эта магия — не твоя.

Окровавленные пальцы Холланда сами собой метнулись к меченому глазу.

— Но она меня выбрала.

Алокс яростно помотал головой.

— Магия не выбирает, Холланд. Она не принадлежит никому. Кроме тех, кто берет ее силой.

С этими словами он снова замахнулся ножом.

— Восск! — умолял Холланд, пытаясь заслониться ладонями.

Ему удалось блокировать нож и оттолкнуть его — не сам клинок, а воздух и металл. Лезвие все же задело его, по ладони потекла кровь.

Холланд поднял глаза на Алокса, и от боли на губах вдруг зародились слова:

— Ас старо.

Эти слова возникли сами по себе, выплыли откуда-то из темных глубин разума, словно забытый сон, и с ними в изрезанных руках вспыхнула магия. Она взбежала по клинку, окутала брата. Алокс отпрянул, но было уже поздно. Чары окутали его, превращая тело в камень. Растеклись по животу, взбежали на плечи, стиснули горло.

Короткий вздох — и все было кончено. Тело превратилось в камень за долю секунды, быстрее, чем падает на пол капля крови.

Он лежал, придавленный шаткой тяжестью окаменевшего брата. Алокс стоял на одном колене, и Холланд мог заглянуть брату в глаза. Он поймал себя на том, что вглядывается брату в лицо. Тот застыл с приоткрытым ртом, черты окаменели в краткий миг между удивлением и яростью. Медленно, осторожно Холланд высвободился из-под каменной статуи. Встал на ноги, пошатываясь — внезапная магия отняла много сил, а внезапная атака еще больше.

Он не заплакал. Не убежал. Просто стоял и смотрел на Алокса, выискивая в его чертах хоть малейшую перемену — веснушку, шрам, хоть что-нибудь, чего он раньше не замечал. Пульс постепенно успокаивался, и вместе с ним что-то замедлялось глубоко внутри, как будто заклятие превратило в камень частичку его самого.

— Алокс, — еле слышно произнес он и коснулся холодной щеки брата, но тотчас отдернул руку. Пальцы оставили на мраморном лице кровавое пятно.

Холланд подался вперед и шепнул брату в каменное ухо:

— Эта магия принадлежит мне, — и положил руку на плечо Алоксу.

И толкнул. Гравитация опрокинула статую, и она разбилась вдребезги.

* * *

На тюремной лестнице послышался топот. Холланд мгновенно вернулся в камеру и насторожился. Сначала он подумал, что к нему идет Келл, но потом сосчитал шаги — посетителей было трое.

Они говорили по-арнезийски. Слова быстро перетекали одно в другое, и Холланд понимал далеко не все.

Он застыл в неподвижности. Щелкнул замок, распахнулась дверь. Антари постарался не отпрянуть, когда вражеская рука зажала ему рот.

— Давай-ка глянем… глаза…

Грубые пальцы повозились у него на затылке, и с глаз свалилась повязка. На мгновение мир окрасился в золото — это горел фонарь. Человек силой приподнял Холланду лицо.

— Может, вырезать…

— Не похож… По-моему.

Доспехов на них не было, но, судя по выправке, это дворцовая стража.

Первый выпустил челюсть Холланда и стал закатывать рукава.

Холланд понял, что сейчас будет, за миг до того, как сильный рывок цепи поднял его на ноги. Он встретился глазами со стражником, и тут обрушился первый удар. Он пришелся в шею, между воротником и горлом.

Он следил за болью, как за потоком, стараясь направить ее в другое русло.

Все это было ему хорошо знакомо. В памяти всплыла холодная улыбка Атоса. Огонь серебряного кнута.

«Никто не страдает…»

Хрустнули ребра. Он пошатнулся.

«Так красиво, как ты».

Рот наполнился кровью. Он мог бы выплюнуть ее им в лица и в тот же миг обратить их в камень, а потом разбить оземь. Но проглотил.

Он не станет их убивать.

Но и удовольствия посмотреть на его муки тоже не доставит.

Вдруг блеснула сталь — стражник вытащил нож. И заговорил на общем языке королей.

— Это тебе от Дилайлы Бард, — сказал он и нацелился в сердце.

Нож устремился к обнаженной груди, и в Холланде вскипела магия — внезапная и непокорная. Тяжелые цепи не могли остановить ее поток.

Холланд всей своей волей надавил на металл и кости. Рука убийцы замедлилась. Но в этот миг клинок, уже не подчиняясь Холланду, выскользнул из пальцев стражника и нырнул в ладонь Келлу.

Стражник обернулся, и ярость тотчас же сменилась страхом: он разглядел человека, стоявшего у лестницы. Черный плащ растворялся в тени, поблескивали в лучах фонаря рыжие волосы.

— Это еще что? — сурово спросил антари.

— Мастер Ке…

Стражник отлетел назад и ударился о стену между двумя фонарями, но не упал, а повис, как пришпиленный. Келл обернулся к двоим другим. Они тотчас же выпустили цепи Холланда, и он то ли сел, то ли повалился на скамью, стиснув зубы от боли. Келл отпустил первого стражника, и тот с грохотом рухнул на пол.

Келл присмотрелся к ножу у себя в руке, и воздух в камере словно пропитался морозом. Антари поднес кончик пальца к острию ножа и слегка надавил. Выступила капелька крови.

Стражники, как один, отпрянули, и Келл поднял глаза, будто удивившись.

— Мне казалось, вам нравится пускать кровь.

— Соласе, — проговорил первый, вставая на ноги. — Соласе, мас варес.

Остальные прикусили языки.

— Идите, — приказал Келл. — В следующий раз так легко не отделаетесь.

Они умчались, оставив дверь открытой.

Холланд — он ни слова не произнес с той минуты, когда звук шагов вывел его из забытья — прислонился головой к каменной стене.

— О мой герой.

Повязка с глаз висела у него на шее, и впервые после стычки на крыше их взгляды встретились. Келл закрыл дверь камеры, оставшись снаружи.

— Сколько раз это уже случалось? — Он кивнул в сторону лестницы.

Холланд не ответил.

— Ты не сопротивлялся.

Холланд распухшими пальцами крепко сжал цепи, как будто говоря: «А как?», на что Келл выгнул бровь, словно отвечая: «Разве тебе это помешает?».

Потому что оба прекрасно знали: тюремные стены не удержат антари, если он сам этого не позволит.

Келл снова присмотрелся к клинку — он явно показался знакомым.

— Лайла… — пробормотал он. — Надо было раньше догадаться…

— Мисс Бард меня не жалует.

— Разумеется. Ты же убил ее единственного родного человека.

— А, того, в таверне, — задумчиво произнес Холланд. — Она сама подписала ему приговор, когда взяла то, что ей не принадлежит. Когда отвела меня к себе домой. Умей она воровать получше, он бы, может быть, до сих пор был жив.

— Держи свое мнение при себе, — посоветовал Келл, — если хочешь сохранить голову на плечах.

Долгое молчание. В конце концов его нарушил Холланд.

— Ну что, перестал дуться?

— Знаешь, — огрызнулся Келл, — ты прекрасно умеешь наживать врагов. А друзей заводить не пробовал?

Холланд склонил голову:

— А какой от них прок?

Келл указал на камеры. Но Холланд не попался на удочку; он сменил тему.

— Что происходит за стенами дворца?

Келл провел ладонью по лбу. Когда он уставал, напускное спокойствие рассеивалось, и становились видны все трещинки в защитной броне.

— Осарон вырвался на свободу, — ответил он и рассказал о почерневшей реке, о ядовитом тумане. Холланд слушал, подняв брови. Закончив, Келл посмотрел на Холланда, будто ждал ответа на невысказанный вопрос. Холланд ничего не сказал, и Келл раздраженно хмыкнул.

— Чего он хочет? — спросил юный антари, явно подавив желание встать и пройтись взад-вперед.

Холланд закрыл глаза и вспомнил бурный характер Осарона, его извечное «больше, больше, больше, мы можем достичь большего, стать больше».

— Больше, — коротко ответил он.

— Что это значит? — нахмурился Келл.

Холланд заговорил, тщательно взвешивая слова.

— Ты спросил, чего он хочет, — сказал он. — Но для Осарона вопрос стоит не так. Дело не в том, чего он хочет, а в том, что ему нужно. Огню нужен воздух. Земле нужна вода. А Осарону нужен хаос. Он питается энергией энтропии. — Всякий раз, когда Холланд достигал покоя, всякий раз, когда вставал обеими ногами на твердую землю, Осарон заставлял его идти дальше, к переменам, к хаосу. — Он очень похож на тебя, — добавил он, глядя, как Келл расхаживает из угла в угол. — Совершенно не выносит спокойствия.

Было отчетливо видно, как в глазах у Келла крутятся колесики. Все, о чем он думал и что чувствовал, было написано на лице. Интересно, подумал Холланд, знает ли он, что его можно читать, как книгу.

— Тогда надо придумать, как его успокоить, — сказал юный антари.

— Попробуй, — отозвался Холланд. — Этим ты его не остановишь, зато, может, выведешь из равновесия. Он будет действовать очертя голову. И если люди в таком состоянии совершают ошибки, то, возможно, боги тоже.

— Ты и вправду считаешь, что он бог?

Холланд вздохнул.

— Не так важно то, кем человек — или не человек — является. Куда важней, кем он себя считает.

Над головой открылась дверь, и Холланд инстинктивно напрягся, мысленно обругав предательски звякнувшую цепь. Но Келл словно ничего не заметил.

Через мгновение на лестнице появился стражник. Не из тех, кто напал на Холланда. Этот был пожилой, с серебристыми висками.

— Стафф, что случилось? — спросил его Келл.

— Сэр, — ворчливо ответил тот — видимо, не питал теплых чувств к принцу-антари. — Вас вызывает король.

Келл кивнул и направился к выходу. Но у лестницы остановился.

— Холланд, неужели ты ни в грош не ставишь свой родной мир?

Пленник замер.

— Мой родной мир, — медленно произнес он, — это единственное, что для меня дорого.

— И все-таки ты сидишь здесь. Беспомощный. Никчемный. — Где-то в глубине души у Холланда кто-то другой — тот человек, каким он был до Осарона, до Данов — кричал во весь голос. Рвался в бой. Холланд застыл, ожидая, когда схлынет эта волна.

— Однажды ты мне сказал, — продолжал Келл, — что человек либо повелитель магии, либо ее раб. Кто ты теперь?

Крик в душе у Холланда угас, его задавила гулкая тишина, которую он давно научился вызывать.

— Вот чего ты не понимаешь, — сказал Холланд, падая в объятия этой пустоты. — Я всегда был только ее рабом.

III

Зал, где хранилась королевская карта, всегда был под запретом.

В детстве Келл и Рай играли во всех коридорах и покоях дворца — но только не здесь. Тут и стульев-то не было.

И книжных шкафов от пола до потолка. И камина не было, и потайных дверей и секретных коридоров. Был только стол, а на нем огромная карта. Арнс поднимался с ее пергаментной поверхности, как тело, накрытое простыней. Карта изображала страну в мельчайших деталях. Посередине сверкал огнями город Лондон, а края тянулись до самых дальних границ королевства. По плоским морям ходили крошечные каменные кораблики, в пограничных гарнизонах маршировали крошечные каменные солдатики, крошечные каменные стражники патрулировали улицы из розового кварца и мрамора.

Король Максим говорил, что все детали этой карты связаны с реальностью. Ничто не проходит просто так. Передвинуть чашу — значит объявить войну. Опрокинешь кораблик — и где-то в море пойдет ко дну настоящее судно. Играть с человечками — все равно что играть с живыми людьми.

Это предостережение подействовало. Правдиво оно или нет — кто знает, но ни Келл, ни Рай не посмели проверить его истинность и навлечь на себя королевский гнев.

Карта была волшебная. Она показывала всю империю, как есть. Сейчас река поблескивала, как ниточка масла; по миниатюрным улицам струились белесые, как дым, полоски тумана; арены стояли опустевшие, и повсюду, как пар над водой, клубилась тьма.

Но карта не показывала, как рыщут по улицам павшие. Не показывала, как те, кто остался в живых, в ужасе стучатся в двери, умоляя впустить. Не показывала панику, крики, страх.

Король Максим стоял у южного края карты, опираясь руками на стол, и вглядывался в картины города. Рядом с ним был Тирен — за одну ночь он, кажется, постарел на десять лет. По другую сторону стояла Айзра — капитан городской стражи. Широкоплечая жительница Лондона с короткими волосами и волевой челюстью. Женщины на военной службе были редки, но если кто-то и высказывал Айзре свои сомнения в том, что она справляется со своими обязанностями, то потом сильно в этом раскаивался.

Восточный край занимали два советника из числа вестра — лорд Казен и леди Розек, а западный — Парло и Лисане, двое остра, занимавшихся организацией игр Эссен Таш. Все они были до сих пор одеты в бальные наряды, казавшиеся неуместными в осажденном городе.

Келл, превозмогая себя, подошел к северному краю карты и встал прямо напротив короля.

— Мы ничего не понимаем, — говорила Айзра. — Мы наблюдаем два вида атаки, точнее, два вида жертв.

— Их подчиняют? — спросил король. — Во время Черной ночи витари вселялся в людей, в одного за другим, распространяясь по городу, как чума.

— Это не подчинение, — перебил Келл. — Осарон слишком силен, и обычный человек не может удержать его в себе. Витари пожирал изнутри любую оболочку, но на это уходило несколько часов. Осарон сжигает своего хозяина за считанные секунды. — Ему вспомнилась Кисмайра, рассыпавшаяся в прах под пятой Осарона. — Ему нет смысла овладевать ими.

И подумал: ему нужны только антари.

— Тогда что же он делает, черт бы его побрал? — вопросил Максим.

— Это напоминает болезнь, — объяснила Айзра.

Остра Лисане содрогнулся:

— Он их заражает?

— Он создает покорных кукол, — мрачно ответил Тирен. — Проникает к ним в разум, разъедает его изнутри. А если не получается…

— Берет их силой, — продолжил за него Келл.

— Или убивает при этом, — добавила Айзра. — Прореживает ряды, уничтожает сопротивление.

— Защита есть? — спросил Максим и посмотрел на Келла. — Кроме крови антари.

— Пока нет.

— Выжившие?

Долгое молчание.

Максим кашлянул.

— Мы еще не получали известий от домов Лорени и Эмери, — начал лорд Казен. — Нельзя ли послать ваших людей…

— Мои люди и так делают все, что могут, — отрезал Максим. Айзра метнула на лорда ледяной взгляд.

— Мы отправили разведчиков проследить за распространением тумана, — добавила она, — и выяснили, что у магии Осарона есть периметр. Сейчас колдовство простирается в семь раз шире, чем границы города, образуя круг, но, судя по сообщениям, этот круг расширяется.

— Он вытягивает силу из всего живого, что встречает на пути, — тихо, но весомо заговорил Тирен. — Если Осарона не остановить, его тень накроет весь Арнс.

— А затем — Фаро, — это был голос Сол-ин-Ара. Тот возник на пороге незваным и быстрым шагом вошел в зал.

Рука капитана потянулась к шпаге, но Максим взглядом остановил ее.

— Лорд Сол-ин-Ар, — холодно произнес король, — я вас не приглашал.

— А следовало бы, — возразил фароанец, и у него за спиной появился принц Коль. — Поскольку дело касается не только Арнса.

— Думаете, тьма остановится на ваших границах? — добавил вескийский принц.

— Если мы остановим ее — то да, — сказал Максим.

— А если нет, — добавил Сол-ин-Ар, впиваясь темными глазами в карту, — то не имеет значения, кто падет первым.

Кто падет первым. У Келла зародилась идея, она медленно пробивалась сквозь шум, обретая форму. Обессилевшая Лайла в его объятиях. Пустая чашка в ладонях Гастры.

— Продолжайте, — кивнул Айзре король.

— Тюрьмы переполнены павшими, — доложила капитан. — Мы уже задействовали и торговые ряды, и портовые склады, и скоро будет некуда их помещать. Уже приходится складывать тех, кто с лихорадкой, в Розовый зал.

— А турнирные арены? — предложил Келл.

Айзра покачала головой:

— Никто из моих людей не пойдет на реку, сэр. Это опасно. Кое-то попытался, но они не вернулись.

— Защита кровью держится недолго, — добавил Тирен. — Она исчезает через несколько часов. А павшие, кажется, поняли свою цель. Мы уже потеряли многих стражников.

— Немедленно отзовите остальных, — велел король.

«Отзовите остальных».

Вот оно.

— Я знаю, что делать, — тихо произнес Келл. Тонкие нити идеи еще сплетались у него в голове.

— Мы в ловушке, — заявил фароанский генерал и провел ладонью по карте. — И если не найдем способ одолеть эту тварь, она скоро обглодает наши кости.

«Успокоить его. Сделать так, чтобы он совершил оплошность».

— Я знаю, что делать, — повторил Келл чуть громче. На этот раз все затихли.

— Говори, — велел король.

Келл собрался с духом.

— Надо увести людей.

— Кого именно?

— Всех.

— Мы не можем их эвакуировать, — сказал король. — Слишком многие отравлены магией Осарона. Если они уедут, то лишь будут распространять заразу еще быстрее. Их нельзя выпускать. Мы еще не знаем, можно ли вернуть к жизни тех, кто одержим, но будем надеяться, что это всего лишь болезнь, а не смертный приговор.

— Да, мы не можем их эвакуировать, — подтвердил Келл. — Но каждый, кто в сознании, может стать оружием, и если мы хотим победить Осарона, то сначала надо его разоружить.

— Говори яснее, — приказал Максим.

Келл раскрыл было рот, но его перебил голос, донесшийся от двери.

— В чем дело? У моей постели никто не сидит. Обидно, право слово!

Келл обернулся и увидел в дверях брата. Тот как ни в чем не бывало стоял, засунув руки в карманы и привалившись плечом к косяку. Словно не он метался почти всю ночь между жизнью и смертью. На его лице не было и следа пережитого. Янтарные глаза блестели, волосы были аккуратно причесаны, золотой обруч, как и положено, венчал темные кудри.

При виде брата у Келла заколотилось сердце. Королю удалось скрыть свою радость при виде сына почти так же успешно, как тому — следы пережитых мук.

— Рай, — произнес Максим, и голос чуть не выдал его.

— Ваше высочество, — медленно проговорил Сол-ин-Ар, — мы слышали, вы пострадали при нападении.

— Мы слышали, вы пали жертвой черного тумана, — сказал принц Коль.

— Мы слышали, вас накануне бала победителей свалила болезнь, — добавил лорд Казен.

Рай ответил им всем небрежной улыбкой.

— Боже мой, стоит слегка прихворнуть, и каких только слухов ни распустят! — Он изящным жестом указал на себя самого. — Как видите, — быстрый взгляд на Келла, — я в добром здравии. Итак, что я пропустил?

— Келл как раз собирался рассказать нам, — объяснил король, — как победить это чудовище.

Глаза Рая широко распахнулись, по лицу промелькнула тень усталости. Он же как-никак только что вернулся к жизни. «Это будет больно?» — вопрошал его взгляд. Или даже: «Мы все погибнем?» Но сказал он лишь:

— Продолжай.

Келл собрался с мыслями.

— Мы не можем эвакуировать город, — повторил он и обернулся к верховному жрецу. — Но можем ли мы погрузить его в сон?

Тирен нахмурился, побарабанил костлявыми пальцами по краю стола.

— Ты хочешь наложить чары на весь Лондон?

— На его жителей, — уточнил Келл.

— Надолго? — спросил Рай.

— На сколько потребуется, — ответил Келл и обернулся к верховному жрецу. — Осарон уже наложил на город свои чары.

— Он бог, — возразила Айзра.

— Ничего подобного, — резко отмахнулся Келл. — Никакой он не бог.

— Тогда с чем же мы имеем дело? — сурово спросил король.

— Это осхок, — ответил Келл словом Холланда. Кажется, понял его только Тирен.

— Нечто вроде воплощения, — пояснил жрец всем остальным. — У магии в ее естественной форме нет своего «я», нет сознания. Она просто существует. Река Айл, например, источник неисчерпаемой силы, но она не личность. А если магия начинает сознавать себя, у нее появляются желания, мотивы, воля.

— Значит, Осарон просто осколок магии, наделенный сознанием? — спросил Рай. — Заклинание, которое пошло не так?

Келл кивнул.

— И, по словам Холланда, он питается хаосом. Сейчас у Осарона есть десять тысяч источников. Но если мы отберем их, если у него останется лишь его собственная магия…

— Которая все равно велика, — вставила Айзра.

— То мы втянем его в бой.

Рай скрестил руки на груди:

— И как же ты намереваешься победить его?

Келл уже придумал это, но не хотел озвучивать, тем более сейчас, когда Рай только что поправился.

Его спас Тирен.

— Это можно осуществить, — задумчиво произнес жрец. — В некотором роде. Нам не под силу наложить такие обширные чары, но мы можем сплести сеть из более мелких заклинаний, — говорил он, то ли другим, то ли себе самому. — Для этого понадобится якорь. — Его светлые глаза вспыхнули. — Мне нужно кое-что из святилища.

Десятки глаз метнулись от карты к единственному окну, за которым бушевала магия Осарона. Даже в утреннем свете его темные пальцы стучались в стекло, требуя впустить. Принц Коль напрягся. Леди Розек опустила глаза. Келл вызвался было, но осекся, встретив взгляд Рая. В этом взгляде был не запрет. А разрешение. Непоколебимое доверие.

«Иди, — говорил Рай. — Сделай то, что должен сделать».

— Какое совпадение, — послышался голос от двери. Все как один повернулись и увидели Лайлу. Она стояла, уперев руки в боки, и сна не было ни в одном глазу. — Я как раз собиралась проветриться.

IV

Лайла шла по коридору, сжимая в одной руке пустую сумку, а в другой — список нужных вещей, выданный Тиреном. Ей выпало счастье одновременно увидеть ужас Келла и неудовольствие Тирена, а это уже немало. Голова еще побаливала, но усыпляющий напиток сделал свое дело, а надежный план — или хотя бы первый шаг к нему — довершил остальное.

«Ваш чай, мисс Бард».

Ей не впервые доводилось принимать снадобья, но предыдущие опыты были… гм, скорее исследовательского характера. На «Шпиле» она целый месяц собирала порошки для дымовых конусов и эля, которые намеревалась пронести на «Медный вор», — их должно было хватить на целую команду. Она и сама вдохнула немало — в первый раз случайно, а потом намеренно: тренировала обоняние, чтобы сразу распознавать порошок и выдерживать некоторую дозу. Не хватало только отключиться в самый разгар дела!

На этот раз она, едва отхлебнув чая, сразу ощутила на языке вкус порошка, успела даже выплюнуть большую часть обратно в чашку, но к тому времени чувства уже притупились, мигали, как огонек на ветру, и она прекрасно знала, что последует дальше: сначала легкое, почти приятное скольжение, а затем — падение в пропасть. Мгновение назад она стояла в коридоре рядом с Келлом, потом покачнулась, пол наклонился, как палуба в шторм. Услышала его убаюкивающий голос, почувствовала тепло объятий, а потом провалилась. Падала все глубже и глубже, а потом, как показалось, через миг, вскочила с дивана с головной болью и уставилась на юношу, удивленно взиравшего из угла.

— Вы не должны были проснуться, — пролепетал Гастра, когда она отшвырнула одеяло.

— И это все, что ты хочешь мне сказать? — нахмурилась она и шагнула к буфету, чтобы чего-нибудь выпить. Заколебалась, вспомнив горький чай, но потом понюхала один графин, другой — и наконец что-то знакомое обожгло нос. Она плеснула себе на два пальца, прислонилась к стойке, чтобы не упасть. Зелье до сих пор опутывало разум, как паутина, и ей не сразу удалось привести мысли в порядок. Она долго щурилась, пока размытые линии не стали резкими.

Гастра переминался с ноги на ногу.

— Так уж и быть, — сказала она, отставив стакан, — я поверю, что это не твоя идея. — Она повернулась к юноше. — И будь добр, уйди, пожалуйста, прочь с моих глаз. И если еще раз намешаешь мне чего-нибудь, — она достала нож, покрутила его и поднесла к подбородку Гастры, — я пришпилю тебя к дереву.

Ее вернул к реальности торопливый звук шагов. Она обернулась, заранее зная — это он.

— Твоя идея?

— Какая? — осекся Келл. — Нет. Тирена. А что ты сделала с Гастрой?

— Ничего особенного. Жить будет.

Между бровями Келла пролегла глубокая складка. Господи, как же легко его дурачить.

— Пришел меня остановить? Или прогнать?

— Ни то, ни другое. — Его черты разгладились. — Пришел отдать тебе вот это. — Он протянул ей пропавший нож, рукояткой-кастетом вперед. — Кажется, твой.

Она взяла кинжал, присмотрелась к следам крови. Прошептала:

— Плохо, — и сунула его обратно в ножны.

— Я понимаю твой порыв, — сказала Келл, — но убить Холланда — этим делу не поможешь. Он нам нужен.

— Как собаке пятая нога, — прошептала Лайла.

— Только он один знает Осарона.

— А откуда он его так хорошо знает? — сердито буркнула Лайла. — Потому что сговорился с ним.

— Знаю.

— Впустил эту тварь к себе в голову…

— Знаю.

— В свой мир, а потом и в твой…

— Знаю.

— Тогда почему же?..

— Потому что на его месте мог быть и я, — мрачно ответил Келл. — И чуть не оказался.

Перед ней снова возникли страшные картины: Келл лежит на полу возле сломанной рамы, из его рук течет густая красная кровь. Что сказал ему Осарон? Что предлагал? Что сделал?

Лайла невольно потянулась к Келлу и застыла на полпути. Она не знала, что сказать, как разгладить морщинку у него на лбу.

Она поправила сумку на плече. За окном уже встало солнце.

— Мне пора идти.

Келл кивнул, но, когда она отвернулась, схватил ее за руку. Прикосновение было легким, но пригвоздило ее к месту, как нож.

— В ту ночь на балконе, — спросил он, — почему ты меня поцеловала?

У Лайлы что-то сжалось в груди.

— Подумала, что это неплохая идея.

— И все? — нахмурился Келл. Хотел отпустить ее, но она не ушла. Их руки так и остались сплетенными.

Лайла коротко, еле слышно рассмеялась.

— Келл, чего ты хочешь? Чтобы я призналась тебе в любви? Я поцеловала тебя, потому что так захотела, и…

Его пальцы сжались крепче, он притянул ее к себе, и она, чтобы не упасть, оперлась на его грудь.

— А сейчас? — прошептал он. Его губы были совсем рядом, и она чувствовала, как колотится его сердце.

— Что? — лукаво улыбнулась она. — Я должна всегда быть первой? — Она потянулась к нему, но он ее опередил. И поцеловал. Они прижались друг к другу, сплелись — ноги к ногам, руки к рукам, грудь к груди… Ладони жадно ласкали кожу. Тело Лайлы пело, как камертон, откликаясь на зов.

Келл сжал ее крепче, словно боялся, что она исчезнет, но Лайла не собиралась никуда убегать. Она всегда с легкостью уходила от чего угодно, но сейчас не ушла бы ни за что. И это уже само по себе пугало ее — но она не останавливалась, и он тоже. На ее губах вспыхивали искры, легкие горели огнем, воздух взвихрился, как будто кто-то распахнул настежь двери и окна.

Ветер взъерошил волосы, и Келл — совсем рядом — рассмеялся.

Какой мягкий, чарующий звук, короткий, но такой чудесный.

А потом миг волшебства закончился — быстро, слишком быстро!

Ветер утих вдалеке, и Келл отстранился, хрипло переводя дыхание.

— Лучше? — еле слышно спросила она.

Он кивнул, потом соприкоснулся с ней лбами.

— Лучше. — И в тот же миг добавил: — Пойдем со мной.

— Куда? — спросила она. Он повел ее вверх по лестнице в спальню. В свою спальню. С высокого потолка на арнезийский манер свисал полог, расписанный ночными облаками. Горы подушек на диване, зеркало в золотой оправе, а на возвышении — кровать, устланная шелком.

Лайлу обдало жаром.

— По-моему, сейчас не время… — начала она, но он провел ее мимо всей этой роскоши к небольшой двери и втолкнул в каморку, полную книг и свечей, и еще каких-то мелочей. Почти все эти предметы были сильно потрепанными и явно хранились лишь как память о чем-то давнем. Здесь пахло не столько розами, сколько гладким деревом и старой бумагой. Келл повернул ее лицом к двери, и она увидела метки — полтора десятка рыже-бурых символов, нарисованных засохшей кровью, простых, но хорошо различимых.

Конец ознакомительного фрагмента.