Когда я буду морем

Виктория Цой, 2023

История Леи Ким, главной героини романа, начинается в эпоху "железного занавеса". В то время судьба ее предков – корейцев, брошенных японцами после Второй мировой войны на острове Сахалин, была запретной темой. С началом перестройки жизнь Леи меняется, ее становление происходит на фоне масштабных перемен в стране. Взрослея, Лея понимает, почему в конфуцианстве семья считалась главной ценностью, осознает неразрывную связь со своими предками, и вновь, как и почти сто лет назад, переживает трагедию разделенных семей сахалинских корейцев. И узнает, наконец, почему ее дедушки и бабушки завещали развеять свой прах над морем…

Часть II. КАРАФУТО

Указ

Ок Суль шла вдоль лесного ручья, вслушиваясь в его неумолчное бормотание; влажная земля, рыжая от прошлогодней хвои, слегка пружинила под комусинами. Оставляя легкие, чуть косолапые следы, Ок Суль спустилась к небольшой запруде. Подвернула рукава чогори, склонилась над прохладной гладью и всмотрелась в колышущееся отражение черноглазой молодой женщины с заплетенными и убранными наверх косами. Глаза ее были невеселы. Ок Суль зачерпнула пригоршню холодной воды, умылась. Возле ручья дышалось легко, и она запела едва слышно «а-ри-ран, а-ри-ран…», но осеклась — в этом лесу слова любимой песни звучали чуждо.

Казалось, совсем недавно она любовалась горами, что окружали ее родную деревню в Кёнсан-Пукто, юго-восточной провинции Кореи, выходящей к морю. Весной склоны переливались маслянистым клейким блеском молодой листвы, в жаркие месяцы становились темно-зелеными, осенью превращались в картину, расписанную широкими мазками в багряно-красные и охристо-желтые цвета. Зимой голые ветки деревьев расчерчивали небо, словно иероглифы, выписанные тушью на уроке каллиграфии, рисовые поля чернели, отдыхая.

Времена года сменяли друг друга, и шестнадцатилетняя Ок Суль знала, что нет силы, могущей изменить неуклонный ход природы. Другое дело — людские судьбы.

Отец рассказывал, что когда-то их семья была зажиточной. С утра до вечера он и его братья работали на ухоженном до последнего колоска поле, издавна принадлежавшем семье.

Но времена меняются, новые военачальники собирают армии и завоевывают земли, великие правители лишаются власти, а человек, как травинка, то гнется под ураганными ветрами, то распрямляется, покоряясь судьбе, предначертанной свыше.

Япония захватила Корею после русско-японской войны, выторговав право вершить ее судьбу в хитросплетенных переговорах, в коих вовек не разобраться простому человеку. Еще через пять лет, в 1910 году, премьер-министр Кореи Ли Ван Ен подписал Указ, начинавшийся словами: «Его Величество Император Кореи полностью и бессрочно передает Его Величеству Императору Японии все суверенные права на управление Кореей».

Японцы принялись устанавливать свои порядки незамедлительно. Новая власть объявила, что для столь необходимого государственного учета нужен точный «земельный кадастр», для чего крестьяне должны предъявить неведомые никому планы межей и другие бумаги.

Растерянный отец Ок Суль поначалу пытался приводить доводы про старинные обычаи и про то, что никаких свидетельств не нужно, когда есть уговор между соседями о границах, но его никто не хотел и слушать. Заступиться за неграмотных крестьян было некому.

«Когда множатся законы и приказы, растет число воров и разбойников», — говорил Лao-цзы.

Не нужно бряцать оружием, чтобы безнаказанно захватывать земли, разоряя тысячи семей и превращая одну страну в придаток другой. Издавай один декрет за другим, в которых не всякий грамотей разберется, и, прикрываясь заботой о порядке, твори истинное беззаконие.

Не прошло и года, как семья Ок Суль лишилась прав на принадлежащую из поколения в поколения землю. Они превратились в бесправных арендаторов и больше половины урожая должны были отдать новому хозяину, господину Морисита.

Склонив голову, выслушал отец приказ генерал-губернатора. Солдаты с нагайками сопровождали японского землевладельца. Тот оглядел работников, потрогал аккуратные черные усики рукой в лайковой перчатке и объявил, что отныне рабочий день составляет 14 часов. И что корейские лодыри — это мятежники. И что неповиновение будет караться так же, как и оскорбление достоинства подданного японской Империи, — палочными ударами. От двадцати до ста. Обычно на семидесятом ударе изменники захлебываются собственной кровью. В этом месте господин Морисита улыбнулся и позволил себе немножко пошутить:

— Корейцы держатся дольше, чем собаки, той хватает всего пятнадцати ударов. Это лучше, чем видеть, как твои жена и дети умирают голодной смертью.

Брат Ок Суль поднял глаза на засмеявшегося помещика, но отец сильно дернул его за руку, клоня к земле. Свист нагайки отправил их на поле. С той поры они батрачили от зари до зари. Тяжелый труд — лучшее лекарство от тоски по прежним временам.

Ок Суль родилась в 1923 году, тринадцать лет спустя после подписания бесславного указа. Она с рождения знала, что люди не равны друг другу. Они, корейцы, — люди второго сорта.

Японцы, верные сыны божественной Империи, оказывают им милость, позволяя растить на полях рис и овощи для бесстрашных воинов. Им, корейцам, позволялось оставлять себе пятую часть урожая, чтобы прокормить ораву своих детей и не умереть с голоду лютой зимой. Мешка проса хватало, чтобы протянуть до весны. С наступлением тепла, шатаясь под пьянящим ветром, женщины и дети отправлялись в окрестные леса искать коренья и пробивающиеся из-под земли молодые травы. Благодарение небесам, это было не запрещено.

В шесть лет Ок Суль знала, где растет дикий вьющийся виноград с кислыми ягодами, где можно собрать ароматный лимонник для чая, который любит отец, где под высокими соснами растут грибы, из которых получается вкусная похлебка, если положить в нее сою и побеги дикого лука.

Шумной детской оравой они убегали в лес, держась ближе к друг другу, чтоб случайно выскочившая дикая кошка или хищная лисица не испугала малышей, разжигали костер, запекали сладкую ююбу или толстые стебли лопуха.

Однажды Сан Иль, сын живущего по соседству крестьянина, вымазал сажей лицо и принялся изображать тигра под хохот и визг малышни. Младший брат Ок Суль звонко смеялся, когда его ватная поддевка задымилась от попавшей искры и вдруг занялась сильным огнем. Дети завизжали, Сан Иль бросился к нему, повалил орущего малыша и покатился с ним по земле. Они закашлялись от едкого дыма, брат захлебывался горючими слезами, но опасность миновала. С тех пор сердце тринадцатилетней Ок Суль принадлежало только Сан Илю.

Его семья жила очень бедно, и родители Ок Суль были не очень рады сватовству голоштанного жениха. Но мать резонно заметила отцу, что хотя Сан Иль не старший сын и не унаследует родительский дом, но и долг заботиться о родителях мужа до самой их кончины не ляжет на плечи Ок Суль и ее мужа. А какая мать не хочет облегчить судьбу дочери? Про себя же мать подумала, что ей всегда нравился трудолюбивый и приветливый соседский парень. Это будет хороший брак.

На свадьбу отец выменял несколько мер риса, мать достала из сундука давно приготовленный наряд. Односельчане приносили маленькие подарки — меру проса, пару гын кукурузы.

Братья Ок Суль сколотили длинные столы, но места всем все равно не хватило, и молодежь толпилась у крыльца дома. Во дворе слышался смех, вился дымок самокруток, сновали женщины, уставляя бесчисленными блюдами низкие столы. Услышав голос отца, засмеявшегося чей-то немудрящей шутке, Ок Суль встрепенулась, подняла голову, но тут же низко склонила ее перед очередным гостем. Отец редко смеялся, но в день ее свадьбы скупая улыбка ненадолго согнала привычную горечь с его лица, и оно оказалось неожиданно молодым.

В семье мужа ее приняли как дочь. Старший сын уже был женат, и Ок Суль быстро поладила с заносчивой невесткой. Она делала ее работу и свою и не раз благодарила небо за благополучное замужество.

Она никогда не хотела покидать родные края, да разве судьба спрашивает тебя? Как щепочку, бросает в стремительную волну, и барахтаешься ты в бурной воде, швыряемый из стороны в сторону, стараясь выплыть, пока не пристанешь к берегу.

Она хорошо помнит, как в теплый весенний день, через полгода после свадьбы, по деревне протарахтели мотоциклы, за которыми, смеясь, побежали дети.

Японские солдаты согнали жителей на площадь, и господин Морисита, оглядев смирно стоявшую толпу, объявил, что Империя призывает своих подданных послужить ее величию. Каждая семья по своей воле отправит одного сына на остров Карафуто. Там, в новых владениях Его Величества Императора, они будут работать на лесозаготовках, строить железные дороги и аэродромы и добывать уголь в шахтах. Труд их будет по достоинству оплачен, и, хорошо поработав, каждый сможет обеспечить своей семье приличное существование. Те же неблагодарные, кто не внемлет призыву, будут считаться неблагонадежными. Они и их родные будут внесены в черные списки, и тогда, видит Бог, их участи не позавидует самая что ни на есть жалкая шавка, выпрашивающая объедки с его стола.

На сборы даются целых три дня. Великая японская Империя заботится о ничтожных корейцах, словно о своих детях, иначе, будь на то его воля, — сегодня же погрузил бы всех в теплушки и отправил на новые земли.

Люди потрясенно молчали. Японец взмахом трости нетерпеливо дал понять, что можно расходиться, и со смехом показал на плачущую старушку с трясущейся головой — посмотрите на эту деревенщину! И что за люди они такие — корейцы. Так и не научились с истинным мужеством сносить повороты судьбы, вот уж действительно — второй сорт, недочеловеки. Что ж, на Карафуто их научат работать, и они славно послужат великой стране.

Через пять лет, в августе 45-го, господин Морисита внезапно увидит слепящий свет и в одну секунду превратится в горстку пепла, оставив безутешными горячо любивших его жену и детей. Атомная бомба, сброшенная с американского самолета Enola Gay, названного в честь матери командира экипажа, подтвердит, что насилие все еще является излюбленным аргументом в людских спорах. На самые ужасные деяния готов пойти человек, оправдываясь приверженностью великим идеям. Множа зло и стремясь к своей выгоде, он забывает о неизбежном законе кармы, работающем с отсрочкой, но не теряющем своей неотвратимости.

А пока господин Морисита оглядел склонивших головы крестьян и махнул им нетерпеливо: идите же, дурни!

Толпа медленно разошлась, и деревню наполнили крик и плач. Войдя в дома и закрыв двери, матери с воем валились на пол, отцы садились, понурив плечи. Как выбрать из детей того, кого ты пошлешь на чужбину? Кого из них вписать в вербовочные списки?

Отец Сан Иля добрел до дома, присел на порог. Выкурил самокрутку, не поднимая глаз от земли. Вошел в дом, усадил сыновей за стол и, не отрывая взгляда от стиснутых добела кулаков, глухо сказал, что старший сын должен остаться с родителями, чтобы по старинному обычаю быть им надежной опорой до конца дней. Младшие сыновья слишком малы, не выдержат долгой дороги и тягот переселения. Значит, выходит по всему, поехать должен средний сын. Он ничего не наследует, так что пусть попытает счастья на чужбине.

Сестры Сан Иля испуганно жались к печке, глядя на плачущую мать, старший брат выскочил во двор и с искаженным от ярости лицом принялся исступленно рубить дрова. Впоследствии он станет членом сопротивления и закончит свои дни на стылом полу андонской тюрьмы.

Свекор поднял глаза на побелевшую Ок Суль и сказал негромко: «Иди, дочка, попрощайся с родителями».

Она кинулась из дома, вихрем пронеслась по безлюдной улице, сбросила у входа чипсины, вбежала в просторную кухню, наполненную ароматами перца и соевой пасты. В глазах ее стояли готовые пролиться слезы. Мать, ворочавшая кастрюли на печи, обернулась к ней и, поняв все в мгновение ока, закричала, сползая на пол. Отец бросился ее поднимать, бормоча, что такова судьба и нужно подчиниться неизбежному. Мать, не слушая, судорожно обнимала Ок Суль, и та, вытирая глаза рукавом, утешала ее, говоря то, во что сама не верила, только б не видеть кривившийся в беззвучном рыдании рот:

— О-ма, не плачьте. Говорят, там хорошо платят. О-ма, мы вернемся через год.

Отец согласно кивал:

— Надо смириться. Японцы — наши хозяева, им лучше знать, как нам жить. Такая уж видно судьба. Время пролетит быстро. Это не на всю жизнь.

Да, не на всю жизнь. Когда-нибудь она вновь увидит родные горы, знакомые с детства соломенные крыши с торчащими печными трубами, засмотрится на волов, тянущих повозку по зеленым рисовым полям. Когда-нибудь она вновь склонится в низком поклоне перед родителями. При мысли об отце у нее сильно щемит сердце. Никогда не видела она его плачущим, но в тот день его голос дрожал, словно натянутая струна. Быть хорошей женой наказывал он ей, послушной и заботливой. Мать же только исступленно обнимала дочь, глаза ее были сухи. Закрыв за собой дверь родительского дома, Ок Суль услышала сдавленный вопль и короткий вскрик отца.

Ок Суль поднялась и отряхнула травинки с одежды. Не нужно думать о грустном. Плохие мысли, словно несвежая еда, отравляют тело, притягивают несчастья. Сегодня утром странная тошнота подкатила к горлу, и она схватилась за стену, глотая воздух и судорожно дыша. Дурнота отступила, но тоскливое чувство не отпускало целый день. Ок Суль перешла ручей, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях, собрала кислицу и щавель, уложила зеленые травы в белую тряпочку и, осторожно ступая, вышла на дорогу.

Шахта

Под утро заметно похолодало. Проснувшийся Сан Иль с головой укрылся старым одеялом, уткнулся носом в ладони, согревая дыханием ледяные пальцы.

Из соседней комнаты донеслось слабое хныканье, тихий успокаивающий шепот и через несколько мгновений — мерное причмокивание.

Сан Иль открыл глаза, сел на край циновки, поводил плечами, взглянул в окно. В небе занималась бледная заря, пропитанный угольной пылью туман серой занавеской преграждал путь солнечным лучам.

Печь, отдавшая ночью весь жар, казалось, источала холод. Сан Иль кочергой выгреб золу, сложил сухую щепу шалашиком, чиркнул спичкой. Огонек занялся, затрещал. Сан Иль подождал, когда пламя разгорится как следует, подбросил пару поленьев, прикурил папиросу и закрыл чугунную дверцу.

Неслышно ступая по земляному полу, на кухню прошла жена.

Не просыпав ни рисинки, Ок Суль насыпала чашку пыльной крупы в чугунок, плеснула сверху ковш ледяной воды и принялась мыть. Три раза она зачерпывала воду из чана и сливала ее, пока та не стала прозрачной. Закрыла крышку и поставила кастрюлю на середину раскаленного черного жерла.

Печка мерно шумела. Благодарение судьбе — на Карафуто у них есть своя крыша над головой. Не всем так повезло, только семейным разрешали селиться отдельно. Многие односельчане, одинокие парни, живут в промозглых бараках, спят по десять человек в крошечных комнатушках, словно в тюремных камерах.

Из-под крышки чугунка полезли мутные пузыри. Жена быстро сдвинула посудину на край и затрясла рукой, дуя на обожженные пальцы.

Из соседней комнаты донеслось сонное хныканье, и Ок Суль, на ходу снимая теплую кофту, ушла. Вернулась, завязывая тесемки чогори, и заправила прядку волос за ухо.

— Замерзли ночью? — спросил Сан Иль.

— Немного. Ничего, скоро согреемся, — сказала жена.

Сан Иль набросил ватник на плечи, вышел, сильно толкнув плечом дверь. Вернулся с двумя ведрами угля, и блестящие черные куски с грохотом посыпались в цинковое корыто. До вечера хватит.

Вскоре на печке забулькала похлебка из корешков травы и соевой пасты. Ок Суль попробовала горячее варево, покачала головой, достала завернутую в белую тряпочку сушеную зелень, добавила несколько веточек в суп и отставила на край печки настояться. Она положила на струганый стол хащи, легким точным движением поправила, чтобы лежали ровно, рядом пристроила начищенную золой алюминиевую ложку. Набрала суп в глубокую тарелку, в чашку помельче выложила ппап. Деревянной лопаткой вкруговую выровняла горку из риса и ячменя, чтобы та была красивой, постучала лопаткой о край кастрюли, стряхивая лишние рисинки, и закрыла крышку. На расписную плошку выложила зеленую кимчхи. С плавным наклоном головы пригласила:

— Покушайте.

Сан Иль поворошил кочергой горящие поленья, закрыл чугунную дверцу и поднялся с низкой скамейки. Поджав ноги, сел возле низкого стола и принялся за еду.

Впереди его ждали двенадцать часов работы в шахте.

Уголь на Карафуто залегает неглубоко, после русских осталось несколько заброшенных рудников. Говорят, что на них работали преступники, сосланные на остров русским царем. Давно это было, и теперь лишь черные дыры в горных склонах, похожие на большие норы, да узкие тропы, по которым когда-то волокли нагруженные углем салазки, напоминают о прежних временах. Наверное, добывали немного.

Японцы взялись за дело по-другому. Они сразу проложили железную дорогу, построили электрическую станцию. Говорят, что двигатель для нее привезли аж из Германии. Вот только добывать уголь нет другого способа, как лезть человеку в глубь земли и долбить киркой угольные пласты.

Каторжная это работа.

Сначала Сан Иль с десятком таких же рабочих ждет вагонетку. Они слышат ее приближение задолго до того, как она, раскачиваясь на поворотах, подъедет к руднику. Тяжело груженная вагонетка еще тормозит на рельсах, когда звучит громкая команда, и Сан Иль бросается наперегонки с другими шахтерами к вагонетке. Он взгромождает грубо окоренное бревно на плечо и, сгибаясь под тяжестью, несет его в штольню. Там он подпирает бревном стену и тотчас со всех ног бросается за следующим. Медлить нельзя. Японцы установили строгий план по выработке и жестоко карают за невыполнение.

Следующее бревно он ставит через два метра. Некоторые рискуют и ставят через три–четыре метра, а то и через пять. Но это опасно — порода может обвалиться, и тогда не миновать увечья, а то и смерти. Сан Иль не рискует, помнит о семье.

После того, как опоры поставлены, Сан Иль берется за кирку и принимается крушить породу. Соленый пот стекает по лицу, недавно появившийся надсадный кашель заставляет его пару раз остановиться и отхаркнуть слюну, но он с сипением вдыхает побольше воздуха всей грудью и вновь машет киркой.

Время от времени мимо проходит мастер, поощрительно осклабившись и кивая головой.

К концу смены спина и плечи наливаются свинцовой тяжестью, но Сан Иль не волочит ноги, идет ровно, не шатаясь, иначе ему сразу найдут замену. Работа шахтера — тяжкий труд, но разве не для этого они и были рождены? Их участь — горбатиться без продыху до конца своих дней.

В конце месяца счетовод-японец, перебирая тонкими пальцами мятые бумажки и тусклые монетки, выдаст четверть зарплаты, остальное переведут на счет в отделении Почтового банка Тойохары.

Сан Иль числится в лучших работниках, он не жалеет себя, и вскоре на счету накопится приличная сумма. В японском банке деньги в целости и сохранности, как в самом надежном сейфе, хоть век пройдет — не обманут, получишь заработанное до самой последней монеты.

Сан Иль вычерпал суп до капли, доел кашу до последнего зернышка, отодвинул тарелку. Все-таки на Карафуто платят хорошо, можно заработать целых две иены в день. Дома, в деревне, о таком заработке и мечтать было нельзя. Конечно, работа тяжелая, но он справится, силы есть. И жена — рачительная хозяйка, они почти не голодают.

Ок Суль налила в чашку кипяток, развернула ручкой вправо, чтобы было удобнее брать. Он, хлюпая и громко втягивая воздух, выпил горячую воду и поднялся, чувствуя благодатное тепло в животе.

Провожая его, жена наклонила голову и певуче пожелала:

— Чаль-гатта-осео.

Он коротко ответил: — Иеее.

Вышел на улицу и смешался с толпой.

Ок Суль несколько мгновений смотрела мужу вслед. Холодный сквозняк ледяной змейкой пополз по ногам, и она прикрыла дверь, подошла к печи и погрела руки.

Скоро сын проснется, она посадит его на спину, туго обвяжет широким платком и примется за домашние дела. Днем немного потеплеет, и она отправится за продуктами. По дороге она будет кланяться встречным соседям и знакомым, и сын, с любопытством выглядывая из-за плеча, будет низко кланяться вместе с ней. Так прививается уважение к соседям.

В лавке ей выдадут крупу, которую нужно растянуть на месяц. На рынке она купит немного овощей и крепко посоленной рыбы. Вернувшись домой, заквасит кимчхи из редьки и рыбы, приготовит кактуги. После скудного обеда возьмет нитку с иголкой и примется чинить старую одежду. На сыне одежда будто горит. Не успевает Ок Суль поставить одну заплатку, как рядом появляется другая прореха. Недавно она удачно выторговала на рынке большой кусок миткаля в обмен на несколько чашек ячменя. Если хорошо постараться, то из него получится выкроить две пары штанов — большие и маленькие.

Целый день она будет хлопотать по дому, а вечером, когда стемнеет, опустит отяжелевшее тело уснувшего сына на циновку, укроет потеплее и сядет перебирать крупу. Она будет отделять мелкие камешки, мусор и пыль от рисовых зерен, поглядывая в окно и настороженно прислушиваясь к каждому звуку.

Иногда приходится ждать подолгу. Как в тот осенний день, когда во время разгрузки вагонетки Сан Иль оступился и упал. Тяжелое бревно покатилось под ноги шедшему следом пареньку, волокущему увесистый кряж на худеньких плечах. Тот по-заячьи вскрикнул и рухнул на землю, когда неумолимая громадина раздавила его пальцы и сбила с ног.

Подошедший надсмотрщик распорядился доставить пострадавшего в лазарет. Сан Иль взвалил тщедушное тело на плечи, чтобы отнести самому, но взмах плетки приказал опустить плачущего парня на землю, и Сан Иль отправился таскать бревна дальше.

Целый месяц после этого муж почти не спал. Поднимался ночью, выходил на улицу, глядел на низкое ночное небо и до рассвета сидел на крыльце, смоля одну за другой самокрутки. Засыпал лишь под утро. Совсем почернел.

В одну из таких ночей она неслышно вышла к нему на крыльцо, накинула ему на плечи одеяло и сказала: «Того парня недавно отправили домой, в Корею». Он вскинул глаза: «Кто сказал?» Ок Суль едва слышно ответила: «Бабка Ен Хай, повитуха. Встретила ее в лазарете, она помогает тамошнему доктору». Сан Иль помолчал, отбросил тлеющий окурок и зашел в дом.

Не сразу, но со временем сон вернулся к нему. И трава, что бабка Ен Хай сунула в руку, велев заваривать и давать мужу пить каждый вечер, помогла. Ок Суль возблагодарила небеса за благосклонность судьбы. Она знала, что случится с ними, лишись Сан Иль здоровья или что еще хуже — разума. Без кормильца им не выжить. Замерзнут ли они в лютые холода или умрут от голода — никому до этого не будет дела. Мало ли корейцев гибнет на Карафуто каждый день: кто тонет в ледяной до судорог воде, сплавляя бревна по бурной реке, кого заваливает в шахте, и тогда остается уповать лишь на то, что судьба сразу лишила жизни бедолагу, а не обрекла на мучительную смерть от удушья обездвиженного калеку… Она не будет думать об этом. Плохие мысли не всегда сбываются, но всегда отбирают силы.

Недавно японец-надсмотрщик, всегда отмечавший старательного Сан Иля, завел разговор с предложением остаться еще на год после отбытия повинности. Обещал прибавку.

Вечером Сан Иль рассказал ей об этом предложении и, помолчав, добавил, что решил согласиться.

Все-таки на Карафуто платят хорошо. Когда-нибудь они смогут накопить достаточно денег и вернутся в Корею. Хорошо было бы отделиться от родительского дома, а если совсем повезет, отправить сына учиться. Образование — это лучшее, что могут дать родители детям.

Карафуто — благодатная земля. В окрестных лесах много трав и ягод. Ранней весной пробивается из мокрой земли ядреная хрустящая черемша, потом можно будет собирать калужницу, пока она не расцветила желтыми цветочками быстрые ручьи и болотные заводи, став ядовитой. В мае в пищу пойдут побеги папоротника, растущего в сумрачном лесу во влажной тени. Прямые зеленые стебли с похожими на скрюченных зародышей листьями можно отварить и припустить в капельке масла, добавив чесноку и соли.

Вот только сил трава не дает, сын растет плохо. Пожалуй, она сегодня отдаст Нэ Сану свою порцию риса. Она обойдется.

Женщины — они сильные, когда знают, во имя чего.

Ужин

У мамы моей были

густые смоляные волосы —

до пят!

По утрам

она их старательно

расчесывала белым гребешком,

ярким месяцем

блуждавшим

в волосах, как по небу!

И я не замечал,

как таяла дивная лунная ночь.

Роман Хе

Утром, уходя на работу, Сан Иль предупредил жену, что вечером придет не один.

Гостя полагается встречать лучшими блюдами, поэтому она решила сварить к ужину суп из свежей камбалы — невиданная роскошь по нынешним временам. Добавила зеленый лук и редьку, полюбовалась на танцующие в кипящем бульоне красные крупинки острого перца.

Пряный аромат смешался с сытным дымком варившегося проса, когда стукнула дверь.

— Входите, входите скорее, — поклонилась она мужу и вошедшему следом пареньку.

— Здравствуйте, — смущенно поприветствовал он ее вежливым поклоном.

Односельчанин. Отец Дюн Хо был учителем, одним из самых уважаемых людей в деревне, его семья жила неподалеку.

Дюн Хо — самый младший из детей. Жизнь его переменилась в один день, когда японское правительство объявило о трудовой повинности. На сборы дали три дня. Стоя в ряду новобранцев, он смотрел невидящим взглядом на колышущиеся от ветра рисовые поля и судорожно вдыхал воздух, наполненный запахами трав и печного дыма. Плачущая мать бежала за нестройной колонной, пока японский надсмотрщик не отогнал ее свистящим взмахом нагайки. Дюн Хо долго оглядывался, вытягивая шею и ища ее глазами, но не увидел распростертое на земле тело, похожее на груду черного тряпья.

Здесь, на Карафуто, он живет бараке в одной комнате с десятком таких же молодых мужчин. Работают по двенадцать часов в день, таская тяжелые бревна и круша киркой уголь. Раз в день получают по чашке жидкой каши, после работы заваливаются на кишащие клопами матрасы. Готовить еду и стирать им некому.

Сан Иль пристроил ватники на вбитые в стену гвозди, шутливо подтолкнул парнишку в спину, и они вошли в комнату.

Ок Суль заторопилась на кухню. Первым делом сдвинула кастрюлю с супом на середину теплой печи. Из пузатого керамического горшка достала заквашенную кимчхи, следом выложила на блюдце красивой горкой траву минари, ошпаренную крутым кипятком и приправленную чесноком и луком. Она поставила на поднос тарелки с панчхан, две граненые рюмки и, переваливаясь уточкой, поспешила из кухни.

Посреди комнаты, не шевелясь, стоял Дюн Хо. Вцепившийся в его широкую штанину Нэ Сан шатался на худеньких ножонках и таращился на гостя круглыми черными глазенками. Посмеивающийся Сан Иль хотел было забрать сына, но Дюн Хо быстро подхватил Нэ Сана на руки.

— Я медведица Унне, забер-р-ру тебя к себе! — зарычал он низким голосом, страшно вращая глазами.

Нэ Сан оторопело уставился, раздумывая, заплакать или засмеяться, но все же неуверенно растянул губы в улыбку, сверкнув двумя новенькими молочными зубами.

— Надо же, Нэ Сан не боится вас, — удивилась Ок Суль, расставляя на столе панчхан.

— Нас в семье семеро. Старшие сестры нянчили меня, когда я был маленьким. Я хорошо играю с детьми, — пояснил Дюн Хо и, скользнув взглядом по ее выпирающему животу, скромно отвел глаза.

— Прошу вас, покушайте, — Ок Суль с поклоном пригласила его к столу.

Парень, смущенно потерев руки, присел за низкий стол. Сан Иль потянулся за большой стеклянной бутылью, и рисовая бражка забулькала, до краев наполняя рюмки.

Ок Суль в нетерпении переминалась с ноги на ногу около печки, ожидая, пока нагреется суп. Она поправила гребешок в волосах, заколола выбившуюся прядку. В этот раз ноги сильно отекают, и нос стал широким, на пол-лица. Встретившаяся недавно на улице бабка Ен Хай с усмешкой сказала: «Смотри-ка, у тебя глаз совсем не видно! Видать, не повезло вам в этот раз — будет девочка».

Суп забулькал. Ок Суль потянула кастрюлю к краю и охнула от резкой боли, полоснувшей живот. Она согнулась, глубоко дыша. Свекровь сказала как-то, что с каждым ребенком здоровья остается все меньше. В этот раз даже стоять тяжело. А мать Дюн Хо была совсем старой, когда его зачала. У нее начал расти живот, она подумала, что на нее напала неведомая болезнь, и побежала к знахарке за снадобьем. Та, поняв, в чем дело, подняла ее на смех, и деревенские кумушки еще долго веселились, рассказывая друг другу про недуг матери Дюн Хо.

Отец Дюн Хо пожимал плечами в ответ на ехидные подтрунивания соседей, но был доволен, когда родился сын. Мать любила последыша без памяти, и, когда японцы объявили о трудовой повинности, у нее затряслись руки и голова, а потом она и вовсе упала замертво прямо на деревенской площади.

Боль отступила, и Ок Суль поторопилась как можно скорее набрать горячую еду в тарелки и расставить перед мужем и гостем.

Мужчины с аппетитом принялись за еду.

Ок Суль налила в миску холодной воды и опустила в нее маленькую железную чашку с супом, чтобы остудить. Чашка закачалась, словно лодка в морских волнах. Сын ерзал на коленях, с готовностью открывая рот навстречу ложке.

Из соседней комнаты ей был хорошо слышен голос Дюн Хо:

— Жду не дождусь конца года. Закончится срок повинности — вернусь домой. Одному здесь очень тяжело, — от тепла, горячей еды и рисовой бражки Дюн Хо, обычно застенчивому и немногословному, сейчас легко давались слова. — Лучше жить в нищете на родине, чем одному на чужбине. Хотя платят тут хорошо. Дом снится каждую ночь, я сильно беспокоюсь о родителях и хочу вернуться поскорее.

Ложка стукнула по дну чашки. Ок Суль спустила Нэ Сана с колен и поспешила в комнату.

Дюн Хо уже расправился с едой. Виновато глянув на пустые тарелки, Ок Суль забрала их со стола незаметным движением и унесла на кухню, чтобы наполнить вновь.

— Дюн Хо, ты на хорошем счету у начальства, — сказал Сан Иль, сажая Нэ Сана на колени. — Закончится срок повинности — и поедешь домой. Да не просто так, а с деньгами. Вот родители обрадуются! Сосватают тебе красивую невесту, а, Дюн Хо? — он толкнул паренька в бок, и Нэ Сан залился смехом, вторя отцу и подпрыгивая на его коленях.

Парень смущенно улыбнулся:

— Есть уже девушка на примете. Очень хорошая.

— Кушайте еще, — Ок Суль пододвинула закуски.

— Дюн Хо, как старший товарищ хочу тебе сказать, — рассудительно забасил муж: — Не пей водку. От нее голова дурной становится. Но страшнее водки — опиум. Он забирает человеческий разум, и тогда в людей вселяются страшные призраки, разъедающие душу.

— Я стараюсь. Но иногда бывает совсем тяжело. Спасибо вам, адющи, побывал у вас — и словно домой ненадолго вернулся.

— Заглядывай почаще! Мы же односельчане, и родителей твоих я хорошо знаю.

Мужчины поднимаются из-за стола.

Ок Суль заворачивает в тряпочку ячменную лепешку и, с поклоном провожая гостя, вкладывает снедь в его заскорузлую руку. Тот недоуменно смотрит на сверток и, не глядя на хозяев, бормочет слова прощания и опрометью выскакивает на улицу, на ходу вытирая рукавом глаза.

Осенний холодок бежит по ногам, но Ок Суль не сразу закрывает дверь и все глядит и глядит вслед убегающей спине, расплывающейся в ее немигающих глазах.

Дорога домой

Тревожным выдалось лето 45-го года на Карафуто. 10 августа губернатор объявил об эвакуации японских подданных с острова, и они в смятении и спешке начали покидать свои дома. Увязывали в тугие узлы самое ценное и спешили в Одомари, куда приплывали корабли, чтобы вывезти как можно скорее верных сынов Императора на родину.

С раннего утра в соседнем доме царила суматоха. Юркой мышкой сновала жена соседа из дома на улицу, вынося и укладывая на подводу то и дело норовящие упасть большие и маленькие баулы. Вышедший из дома сосед оглядел телегу и сильным движением руки сбросил на землю доверху наваленные тюки. Зазвенели разбившиеся чашки, мягко шмякнулось в грязь тряпье. Миоко всплеснула руками, но умолкла под градом гневных ругательств мужа. Через час соседи уехали, усадив в повозку испуганных детей и прихватив лишь два небольших узла. Входную дверь в суматохе оставили распахнутой, и она весь день громко хлопала на ветру.

Днем торопящаяся в лавку Ок Суль невольно замедлила шаг у соседского забора, послушала жалобный скрип петель, постояла в нерешительности и все же зашла во двор к Миоко Мицухиро. Неподалеку от крыльца она нашла валяющуюся доску и надежно подперла дверь.

Бесчисленные подводы, ехавшие по улицам Тойохары, поднимали клубы пыли. Ок Суль быстро дошла до лавки Хасимото, но та была закрыта. Судя по беспорядку и валявшимся повсюду грязным обрывкам бечевки и бумаги, хозяева покинули ее в сильной спешке.

Вечером Ок Суль уложила детей спать пораньше и вновь принялась за домашние хлопоты. Чтобы кастрюли засверкали, нужно взять немного золы и до серебряного блеска тереть закопченные стенки, потом сполоснуть и расставить на кухонной полке. Сияющий посудный ряд ненадолго дарует спокойствие, но, чуть отступив, смятение возвращается, вновь и вновь терзая сжимающееся в страхе сердце.

Закончив, Ок Суль присела у печки и уставилась невидящим взглядом на горячую заслонку, за которой гудело яростное пламя. Сильно хлопнула дверь. Ок Суль поднялась навстречу вбежавшему в дом Сан Илю, и слова замерли у нее на губах. Всегда аккуратно причесанные волосы мужа были спутаны, словно свалявшаяся псиная шерсть, с куртки ручьями стекала вода.

Едва слышно она спросила:

— Что случилось?

Сан Иль прошагал к окну в заляпанных грязью сапогах, оставляя мокрые следы на чисто подметенном полу, вцепился руками в раму, лбом уперся в рассохшееся дерево. Ок Суль подошла, заглянула снизу в лицо мужа.

— Что с вами?

— Император Японии объявил 15 августа о полной капитуляции. Война проиграна.

— Проиграна? — переспросила она, чувствуя, как в животе сворачивается тяжелый ком. — Что же теперь будет?

Муж повозил лбом по рассохшейся деревяшке, повернул голову, взглянул на нее:

— Ханасива, надсмотрщик, сказал, что русские солдаты не щадят никого. Когда советская армия дойдет до Тойохары, нас ждут пытки и смерть. Сказал, что они вырежут детей у нас на глазах, но сначала отрубят им пальцы и выколют глаза, а жен… — он умолк, не в силах продолжать.

Ок Суль покачнулась, сползла на земляной пол, но тут же вскочила, метнулась к тяжелому сундуку, подаренному на свадьбу, рывком подняла кованую крышку. На пол полетело тонкое одеяло, следом перештопанные по многу раз детские вещи. Выбежала на кухню, вернулась с кастрюлей и парой чашек, трясущимися руками схватила концы одеяла, чтобы завязать узлом крест-накрест. Руки не слушались, и она крикнула:

— Помогите же мне!

Сан Иль стряхнул с себя оцепенение, вышел на улицу. Вскоре вернулся, держа в руках топор. Она застыла, а он тихо сказал:

— В дорогу двинемся утром. Люди говорят, что в порт Одомари один за другим приходят корабли, вывозят японцев домой. Слухи идут, что и нас отправят, но никто не знает когда. Будем ждать. А сейчас ложись. Если придут русские солдаты, я не дам вам мучиться перед смертью.

На циновке завозились сонные дети. Сын перекатился на край и уткнулся головой в подушку, дочка прерывисто вздохнула и вновь мерно засопела.

— Нужно собраться в дорогу, — Ок Суль стиснула зубы, чтобы унять мелкую дробь, и принялась как можно аккуратнее увязывать теплые вещи. Отбросила свадебное чогори, и шелковая ткань с тихим шелестом опала на дно сундука. Вместо ненужной тряпки лучше взять побольше еды — сушеные бобы, соль и ячмень. Горсть белых рисовых зернышек разлетелась по полу, когда она начала пересыпать крупу в холщовый мешок. Ок Суль сильно закусила губу от досады, худые плечи затряслись, и безвольным тюфяком она повалилась на пол. Слезы защипали глаза и закапали на пол. Так нельзя. Она ожесточенно провела по лицу рукавом и с усилием поднялась. Тише, тише. Как это она забыла про котелок и ложки, глупая.

Утром она разбудит детей, оденет теплее. Долгая дорога покажется короче, если сказать им, что они отправляются на море. По морю плавают корабли. Они сядут на самый большой и поплывут в Корею.

Сколько они прожили на Карафуто? Почти шесть лет. Ни разу она не ела досыта за эти годы, ни одного дня не было легко на сердце. Тягучая тоска по дому саднила, делая боль привычной, родной. На то и рожден человек, чтобы страдать, нести терпеливо свою ношу, не жалуясь и не ропща. Каждому уготована своя участь.

Она редко давала волю слезам — ни к чему расстраивать мужа, надрывающегося на тяжелой работе. Никогда не обижал ее Сан Иль, и она каждое утро благодарила небо за хорошего мужа и старалась быть достойной женой. К его приходу в доме всегда было чисто, на печке булькала горячая похлебка, пусть часто сваренная из пары ложек проса и травы.

Иногда Сан Иль приходил темнее тучи, зло срывал шахтерскую робу, доставал из кухонного шкафа бутылку мутной рисовой бражки и наливал полный стакан. Садился за стол и ел, сгорбив сильные плечи, держа ложку подрагивающими пальцами с черными каемками под ногтями.

Ни словом, ни взглядом не перечила она ему в такие минуты. Ставила на чистый стол чашку с дымящимся супом, клала до блеска натертую ложку и деревянные хащи. Садилась возле печки, поглядывая, чтобы в нужный момент легко подняться и налить ему горячей воды в чашку.

Поев, Сан Иль клал ложку на стол, глядел на льющийся из чайника кипяток, кивком головы давал понять, что воды достаточно. Иногда, с усилием разомкнув плотно сжатые губы, говорил:

— Досталось сегодня от Ханасивы. Плеткой всю спину исхлестал, пока я волок бревно. Ребята сказали, что он вчера в карты проигрался, от этого, видать, злой, как черт.

Или:

— Помнишь Ман Су с нашей деревни? Такой маленький, улыбчивый.

Она с готовностью вскидывала голову:

— У реки жил? Смеялись над ним, что у него одни сестры. Пять девочек и один сын в семье. Такие круглоглазые, похожие друг на друга, как горошинки?

Сан Иль кивал:

— После смены надсмотрщик отдубасил его палкой за то, что неправильно поклонился, не низко. Ман Су не проявил смирения и благодарности за преподанный урок, стал прикрывать голову руками. За это попал в такобею. Оттуда живыми не выходят. Заковывают в железные кандалы и отправляют на самые тяжелые работы. Держат впроголодь в холодных норах. Надсмотрщики избивают до полусмерти за любую провинность или просто по прихоти. Страшное место. Люди мрут как мухи.

Ок Суль прижимала руку к губам, опускала голову. Сан Иль садился у печки, курил, смотрел на огонь.

Она убирала тарелки со стола, мыла посуду, шла стелить постель. Ложилась первой, согревая теплом, ждала мужа, чтоб дать ему отдохновение.

Нет такого места на Земле, где бы ни выжил человек, если есть рядом родная душа, если есть, кому терпеливо ждать, внимательно слушать и жалеть всем сердцем.

Через несколько месяцев после приезда на Карафуто она поняла, что беременна.

В положенный срок начались схватки, и, чтобы не потревожить спящего мужа, она закусила зубами край платка и ходила из угла в угол всю долгую ночь.

Утром Сан Иль привел повитуху, и та, убрав со лба Ок Суль слипшиеся от пота волосы и туго обвязав полотенцем лоб, принялась водить ее за руку по комнате, громко прося духов о скорейшем разрешении от бремени.

К обеду повитуха обтерла тряпками орущий скользкий комочек и торжествующе объявила — мальчик!

Дети. Словно слабые тоненькие побеги, появляются они и в богатых, и в бедных семьях, радуя и знаменуя вечное продолжение жизни.

Теплая волна неведомого дотоле чувства захлестывала сердце Ок Суль, когда она смотрела на сына, ползающего по земляному полу. Иногда Сан Иль возвращался с работы пораньше и, смыв жесткой щеткой жирную угольную сажу, подхватывал на руки Нэ Сана, сажал на колени и забавлялся с ним, пока она накрывала на стол. В такие минуты, снуя от печки к столу и краем глаза следя за мужем и сыном, она не уставала благодарить небеса за счастливую судьбу.

Через два года Ок Суль поняла, что снова беременна, и повитуха Ен Хай, оглядев ее и пощупав пульс на тонкой худой руке, сказала, что родится дочь. Муж совсем не расстроился, но Ок Суль все же втихомолку радовалась, что первым родился мальчик, и друзья мужа не подшучивают над ним, как над теми, кому судьба не дарует продолжателя рода.

К чему жить, если не на что надеяться и не о чем мечтать? Она знала, что когда-нибудь они вернутся в Корею, и тогда, как самый драгоценный дар, она преподнесет свекру сына, так похожего на Сан Иля, подведет дочь к свекрови, и та положит загрубевшую ладонь на послушно склоненную маленькую голову с туго заплетенными черными косами.

В самые тяжелые минуты жила в сердце Ок Суль вера, дававшая силы терпеть и не отчаиваться. Вера, что детям уготована лучшая доля. Что будут есть досыта. Что смогут учиться. Что не всегда будут клонить голову перед завоевателями.

Завоеватели. Ок Суль судорожно стиснула руки у горла. Русские солдаты. С каждым днем они все ближе и ближе, и от этого все злее становятся японцы.

Не желая ничего оставить врагу, они жгут торговые и военные склады, выливают керосин в воду, поджигают бараки. А их, корейцев, бросают на Карафуто, словно бездомных собак.

Придут светловолосые солдаты и выместят на них злобу за содеянное японцами, за уничтоженные посевы, за сожженные дома. Новые хозяева, чего ждать от них? Говорят, что у русских нет господ и слуг, что они давно свергли своих царей. Но кто знает, как поступят победители с ними, такими бесправными, привыкшими годами терпеть любые унижения?

Ползучей змеей ужас стягивает сердце Ок Суль, и она, опершись спиной о холодную стену и поджав ноги в заштопанных носках, прислушивается к ночной Тойохаре. Вот где-то залаяла собака, и Ок Суль прижимает стиснутые руки к груди.

Ветер перемен задул над Карафуто. Неведомая сила подхватывает их и несет прочь от знакомых берегов, и плывут они, словно вырванные с корнем деревья, кружатся в бурном потоке, полагаясь лишь на случай.

Она смотрит в окно на светлеющее небо. Неужто судьба не сжалится над ними, и ей не доведется никогда увидеть отца и мать, обнять братьев и сестер, вдохнуть всей грудью воздух родины? Отчаяние захлестывает Ок Суль, словно накатившая волна. Она встает на колени и, кланяясь и шепча бессвязные слова, неистово просит небеса лишь об одном — вернуть их домой. Обессилев, ненадолго стихает в дреме.

Первые солнечные лучи пробиваются через дырку в заклеенном бумагой окне, касаются щеки. Ок Суль вскакивает. Скоро в дорогу.

Возвращение

Август — время тайфунов на Карафуто. То и дело небо заволакивают черные тучи, налетают свирепые ветры, хлещет дождь. Пузырящиеся потоки устремляются по улицам Одомари, неся бурлящую воду вперемешку с глиной и землей.

Проходит пара дней, и, словно капризная красавица, сменившая гнев на милость, дальневосточное лето одаривает остров солнечной улыбкой и щебечет птичьими голосами, щедро рассыпая пригоршни пестрых цветов на полях.

Но летом 1945 года в лесах не было слышно птиц. Советская армия перешла в наступление. И днем, и ночью слышался грохот минометов и сухой пулеметный перестук. Взрывы гранат вздымали измученную землю, черный дым пожаров застилал Одомари и ветер разносил гарь по улицам, запруженным телегами и мечущимися людьми.

Особенно людно было в порту, где ни на секунду не затихала беспокойная сутолока.

Накануне вечером подошло японское судно, и с раннего утра возле причала заколыхалась живыми волнами толпа. Напряженные взгляды плотно стоящих людей были устремлены на солдат с ружьями наперевес.

Солнце поднялось в зенит, когда подошедший к борту офицер дал сигнал к началу посадки и громко добавил: «Только японцы!»

Узким ручейком потекли на борт корабля люди. Сгибаясь под тяжестью тюков, первыми шли мужчины, следом, держась с опаской за поручни, поднимались женщины и дети. Японцев, шедших по качающемуся трапу, провожал неясный людской шум.

Солнечные блики танцевали на грязной воде, масляные пятна расползались разноцветной радугой под кормой.

Офицер быстро просматривал документы:

— Ханасива? Проходите.

— Томура, вам сюда.

— Пак, прочь с дороги! Сказали же, дураку, не лезь!

— Господин Коникава, не мешкайте, поднимайтесь скорее.

Внезапно из толпы вырвалась молоденькая женщина, почти девочка. Она опустилась на колени, и в ее несвязных рыданиях были едва различимы слова: «Господин солдат, прошу вас, ради детей… именем вашей матери…» Ребенок, привязанный платком к ее спине, зашелся в пронзительном крике, из зажмуренных раскосых глаз покатились крохотные слезинки. Плач женщин, словно прорвавшаяся сквозь плотину вода, мгновенно наполнил прибрежный воздух отчаянием и страхом:

— Не оставляйте нас здесь! Русские убьют нас и наших детей! Заберите и нас!

Солдат растерянно уставился на толпу, мальчишеское лицо скривилось в болезненной гримасе, но резкий окрик офицера, словно пощечина, тут же заставил его очнуться. Солдат рывком передернул затвор и выстрелил в воздух. Сухой треск пронесся над толпой, испуганные вопли женщин перешли в вой, и, схватив детей, они ринулись прочь, раззявив рты в надсадных криках.

Ок Суль едва успела подхватить дочь на руки и прижать к себе сына, когда толпа понесла их. Она наступила на край юбки, едва не упала, но удержалась и закричала изо всех сил:

— Нэ Са-ааа-н, держись за маму, сынок, держии-ись!

Людские тела бились о нее, давя и сминая, где-то внизу захлебывался истошным плачем сын. Их протащило несколько метров, когда она, пригибая голову от сыпавшихся со всех сторон ударов, выбралась из людского месива.

Ходивший узнавать последние новости Сан Иль такой ее и нашел — стоящей на коленях и обхватившей детей руками, словно квочка, защищающая своих цыплят от нападения дикого зверя.

Встретившийся Сан Илю земляк рассказал, что вчера на погрузке толпа смела заграждение, и народ повалил на судно. Несколько односельчан смогли прорваться. Молодые и крепкие, они крикнули офицеру что-то по-японски, и тот, махнув рукой, не стал их задерживать.

— Одному легче попасть на пароход, — сказал односельчанин, — но с семьей почти невозможно. Сан Иль, вам нужно вернуться домой. Солдаты говорят, что пока не вывезут всех японцев, корейцам места не будет.

Выслушав рассказ мужа, Ок Суль замотала головой:

— Я никуда не пойду! Запас еды у нас есть. Будем на земле спать, но дождемся! — В ее голосе послышались пронзительные нотки. — Я хочу домой, слышите, домой!

Ми Ен испуганно зашмыгала носом, Нэ Сан отвернулся, посматривая исподлобья на отца.

Сан Иль сел на землю, достал папиросу. Словно не слыша оглушительно ревущую сирену отходившего корабля, он уставился на гладь моря, на мерно катящиеся одна за другой волны с белыми шапками и на солнечные блики, искрящиеся на воде. Докурив и отбросив тлеющий окурок, он негромко сказал жене:

— От судьбы не уйдешь. Если нам суждено умереть на чужой земле, так оно и будет. Вставай с земли, не то заболеешь.

Ок Суль прижала головы детей к коленям, замотала головой:

— Останемся, прошу вас! Утром придут корабли и заберут нас. Японцы не могут нас бросить!

Сан Иль взглянул на дрожащие губы жены и готовые пролиться из глаз слезы, поднялся, сильным рывком взвалил на плечи тяжелый тюк и пошел прочь, не оглядываясь. Ок Суль схватила детей за руки и, спотыкаясь, засеменила за мужем по дороге.

Боо-оммм, бооо-омммм — торжественно загудел колокол и до краев, словно чашу, наполнил торжественным звоном раскинувшийся между сопок Одомари. В расположенном неподалеку синтоистском храме началось молитвенное собрание.

Сан Иль остановился, покачался в такт призывному звучанию и зашагал к храму, возле которого уже стояло немало повозок. Возле поросшей мхом стены он нашел свободный пятачок, бросил тюк на землю, достал топор из-за пояса и ушел. Через час вернулся с большой вязанкой дров.

Смеркалось. Ок Суль поставила на огонь надраенный котелок, и вскоре пляшущие языки пламени покрыли блестящее дно жирной копотью. Рис пополам с просом быстро закипел, из-под крышки полезли большие мутные пузыри. Ок Суль набрала жидкой похлебки в тарелку, с поклоном протянула ее мужу. Поев, он вытянулся на одеяле и мгновенно уснул. Она разделила остаток каши с детьми. Проглотив свои порции, сын и дочь прикорнули рядом с отцом. Августовская ночь выдалась беззвездной, и лишь всполохи артиллерийских снарядов освещали редкие облака.

Ок Суль обтерла пучком травы дно котелка, засунула железную посудину в тюк и пристроилась с краю. Земля холодила спину, трава мягко шелестела на ветру. Ок Суль следила, как мечутся по стенам храма суматошные тени, прислушивалась к тихим разговорам и смятенному шепоту вокруг. Наконец усталость взяла свое, и она смежила тяжелые веки.

Едва забрезжил рассвет, Ок Суль открыла глаза и тихонько освободила затекшую руку. Ми Ен перекатилась на другой бок, по-щенячьи посапывая. Ок Суль приподнялась и едва сдержала удивленный возглас. Рядом с ними не было ни клочка свободной земли. Повсюду, куда ни кинь взгляд, шевелился живой человеческий ковер.

На завтрак поели сухих лепешек, запили водой. Сан Иль увязал в тюк одеяло, и, осторожно обходя лежащих вповалку людей, они зашагали к повозке.

Выйдя на дорогу, Ок Суль ахнула. Все окрестные сопки, крыши домов, всякая мало-мальская высота была занята людьми, всматривающимися в серые волны, мерно накатывающие из залива. Историки скажут, что в те дни в Одомари скопилось около двадцати тысяч человек.

Вскоре из-за горизонта показался корабль, и толпа ринулась на пирс. Люди смели оцепление, и у шаткого мостка, перекинутого между берегом и бортом, заволновалось яростное людское море. Тюки валились в воду, матери из последних сил поднимали над головами младенцев, мужчины не жалели кулаков, прорываясь к хлипкому настилу между причалом и судном.

Под надсадный вой сирены матросы ударами батогов отогнали последних смельчаков и откинули узкий трап.

Сан Иль заскрипел зубами в отчаянии и проклял собственную нерасторопность. Ему бы отшвырнуть рядом стоящих людей и силой пробить дорогу, но он лишь бессмысленно суетился в толпе, заслоняя телом жену и детей.

Тяжело груженный корабль медленно отчалил от берега. Судно было уже на середине залива, когда море у правого борта внезапно вскипело бурунами, водная толща гневно вздыбилась и обрушилась на палубу, сметая и вышвыривая людей, словно надоедливых муравьев. Первая бомба проделала пробоину в обшивке. Еще удар — и корабль начал тонуть.

Крики ужаса огласили Одомари. Оцепенев, стояли недвижно мужчины, обезумевшие женщины рвали волосы и катались по земле.

До поздней ночи не стихали стоны людей, оплакивавших несчастных, принявших смерть в морской пучине. Суматошно машущие руками черные фигурки несколько часов виднелись на водной глади, но постепенно исчезли, и к ночи на поверхности колыхались лишь изодранные ошметки да прибойной волной долго выносились на берег куски обшивки.

Никого не жалеет злая судьба, по своей прихоти уравнивая перед лицом смерти японцев и корейцев, сперва даруя зыбкую надежду и тут же отнимая ее.

Сан Иль повалил Ок Суль на землю, когда увидел черный дым над кораблем, не дал смотреть, как гибнут люди.

Они еще несколько ночей спали в окрестном лесу на земле, а днем вновь и вновь толкались в плотной толпе у пирса, тоскливо провожая взглядом отходившие суда. В один из дней по Одомари разнеслась новость о том, что в Маоке высадился советский десант, и русские вот-вот войдут в город, а японские корабли навсегда покинут залив Титосе.

Услышав это, Сан Иль зажмурился изо всех сил, и перед глазами в кромешной тьме вспыхнули радужные круги. Он потряс головой, разлепил веки и повернулся к жене.

Взгляд Ок Суль был устремлен поверх его головы, на чернильное небо, где по одной зажигались яркие звезды. У ее ног играли дети. Она стояла, запрокинув голову и подставив лицо теплому августовскому ветру, когда Сан Иль окликнул ее.

Мягким движением Ок Суль подхватила дочь, усадила на спину, накрыла платком и завязала крепкий узел. Ми Ен обхватила тоненькими ручками ее шею, положила голову на плечо и через несколько минут засопела, согревшись материнским теплом.

Сан Иль взвалил на плечо тюк, сжал ладошку сына в своей руке: «До дома сорок километров. К завтрашнему вечеру дойдем».

Мидзухо

Новые жильцы вселились в дом Мицухиры поздней весной, когда отцвела белая черемуха и дружными полчищами в распадках пошли в рост высокие травы.

Дом простоял всю зиму заброшенным и начал потихоньку ветшать, но сегодня кто-то настежь открыл заколоченные с осени ставни. Дерево на гладко оструганных дощечках рассохлось, там и сям торчали ржавые гвозди, наличники были ободраны, словно какой-то неведомый зверь терзал их острыми когтями.

Ок Суль, возвращаясь из лавки, замедлила шаг, обрадованно улыбнулась — хорошо, что соседский дом не будет больше пустовать: не к добру жить рядом с заброшенным домом.

Вечером у запертой калитки остановилась подвода. Сошедший с нее коренастый мужчина в военной форме сперва внимательно оглядел улицу, потом протянул руки и легко ссадил с высокой телеги молодую рыжеволосую женщину. Она одернула платье, поправила тоненький поясок и поднялась на цыпочки у забора, разглядывая дом.

Мужчина снял с подводы два чемодана, черный футляр, похожий на большую грушу, увесистую стопку книг, перевязанных толстой бечевкой, открыл заскрипевшую калитку и решительно прошел во двор.

Тойохара Ольге не понравилась — пара центральных улиц с двухэтажными каменными домами да узкие улочки, расползавшиеся от центра ровно расчерченной сеткой. Нищета вокруг, грязь, копоть, сажа. Каторга — одним словом.

Но место службы не выбирают, поэтому она со вздохом принялась обустраиваться в доме. Подметая, выбивая коврики, нося ведра с водой, она несколько раз мельком видела за забором щуплую спину соседки. Та с утра до вечера корпела на грядках, двое детей копошились рядом.

Через неделю, когда соседка шла мимо, Ольга окликнула ее через забор и прыснула, увидев, как та испуганно присела.

— Здравствуйте! — Ольга распахнула калитку и вышла на улицу. Ее глаза с головы до ног быстро обежали маленькую черноволосую женщину, отметили потрепанную кофту, старые шаровары из серой мешковины, босые ноги в смешных деревянных шлепанцах. Ок Суль опустила глаза и низко поклонилась.

Ольга обошла ее сбоку и принялась разглядывать Ми Ен, привязанную к спине матери. Малышка открыла сонные глаза, и через секунду испуганный рев огласил улицу. Ок Суль принялась приседать, качая дочку, но она все больше заходилась в плаче, видя перед собой незнакомое лицо.

Ольга заискивающе заворковала: «Не плачь, дитятко, не плачь, моя хорошая!» Ми Ен завопила пуще прежнего, и Ок Суль стремглав кинулась к себе во двор. Калитка захлопнулась, а Ольга еще несколько минут стояла на безлюдной улице, растерянно улыбаясь.

Папоротник в этот год пошел в рост раньше обычного, и Ок Суль, оставляя Ми Ен на попечение старшего брата, каждый день ходила в лес, раскинувшийся на близлежащих сопках, и возвращалась с тяжелой котомкой за спиной. Кипятила на печи воду до бурлящего ключа, отваривала ровные хрусткие стебли до мягкости и раскладывала их на солнце, чтобы подсушить.

— Соседи, есть кто дома? — звонкий голос заставил Ок Суль разогнуться.

Она потерла рукой занемевшую поясницу и поднесла ладонь к глазам, загораживаясь от полуденного солнца. В ногах возилась Ми Ен, ковыряла мокрую землю старой алюминиевой ложкой с погнутой ручкой.

— А, вот вы где! — Ольга открыла калитку и вошла во двор.

Ок Суль поспешила ей навстречу, низко поклонилась.

— Да брось ты кланяться, — отпрянула соседка, — что за привычка у вас такая дурная. В нашей стране господ нет, все равны.

Она присела, заглянула в черные глаза Ми Ен. Та доверчиво протянула ложку, испачканную в земле, и принялась настойчиво лепетать, что-то втолковывая новой знакомой.

— Мамке помогаешь? — засмеялась Ольга, погладила смуглый детский кулачок, выпрямилась и повернулась к Ок Суль: — Возьмите, может, вам пригодится, а мне ни к чему. Лежат без дела.

Поперек тонких пальцев женщины лежали две пары палочек для еды, искусно выточенных из твердого темного дерева, с затейливо вьющимся узором в виде крошечных цветов. Покрытые перламутром лепестки отливали жемчужным блеском.

Ок Суль замотала головой, убрала руку за спину. Негоже чужие вещи брать, даже если Миоко Мицухиро никогда не вернется на Карафуто. Пусть лежат там, где их оставила прежняя хозяйка.

Ольга присела рядом с Ми Ен — ее, словно магнитом, тянуло к малышке. Всякий раз завидя девочку, она агукала и напевала, а та принималась повторять за ней певучие звуки, и вдвоем они выводили только им понятную мелодию.

Малышка, увидевшая ее впервые пару недель назад, вытаращила тогда свои черные глазенки на разбросанные по плечам ярко-рыжие локоны, на веселые веснушки на тонком носу, взглянула в зеленые, с охристыми крапинками глаза и зашлась в испуганном крике. Но, попривыкнув, теперь охотно улыбалась новой знакомой.

Поиграв с Ми Ен, Ольга поднялась и собралась было уходить, но, заметив разложенные под навесом побеги папоротника, с любопытством подошла поближе. Взяла коричневый стебелек, поднесла к носу, понюхала.

Ок Суль жестом показала ей на рот. Ольга удивленно спросила:

— Вы это едите?

На следующий день Ок Суль положила в маленькую мисочку обжаренный папоротник и робко постучала в дверь соседнего дома.

Ольга распахнула дверь настежь:

— А, соседка, заходи!

Ок Суль с поклоном протянула тарелку. Ольга настойчиво тянула ее за рукав, и Ок Суль, скинув башмаки, робко переступила через порог. Огляделась. В доме было чисто. Четыре стула с гнутыми спинками окружили высокий стол, на этажерке в углу лежала стопка книг. Через приоткрытую дверь дальней комнаты виднелась кровать на никелированных ножках, застеленная покрывалом с красно-белой вышивкой. Лаковые черные чашки, чинно стоящие на полке, шкатулка с изображением двух цапель да пара скатанных циновок в дальнем углу — вот и все, что осталось от прежних хозяев. «Соседи жили богато, а с собой прихватили лишь пару узлов. Куда же делось все нажитое?» — удивилась Ок Суль.

Ольга вилкой подцепила стебелек, засунула в рот, пожевала.

— На грибы похоже! Язык проглотишь! — и чтоб было понятно, сладко причмокнула. — Вкусно-о-о!

Ок Суль засмеялась, но тут же прикрыла рот и попятилась к выходу, собираясь уходить. Ольга остановила ее, прошла на кухню, из большого кулька достала пару яиц с крапчатой скорлупой, протянула Ок Суль. Та осторожно приняла их, низко поклонилась и ушла.

Вечером Ольга рассказала вернувшемуся со службы мужу о соседке, о папоротнике, и тот, попробовав незнакомое блюдо, подтвердил:

–Точно! На подосиновики похоже. Придумают же! — Николай помолчал. — Оль, ты поаккуратнее с ней. Они при японцах долго жили. Не знаем, чего от них ожидать. Возможны диверсии. Азиаты — народ коварный.

Конец ознакомительного фрагмента.