Сверхновые

Виктория Ушакова

Сверхновые – это звёзды, взорвавшиеся на последнем этапе своей эволюции. «Сверхновые» – это книга о мёртвых звёздах, о людях и о бессмертных, и о событиях, к которым привёл холодный расчёт. Что позволило ребёнку стать божеством воздуха? Как обычный человек сумел устроить хаос на «том свете» – в Аменти? К чему ведут перемены? Ответы на эти и другие вопросы будут находить наблюдатели за историей – а ну, и все, кто причастен, но у одних окажется преимущество в поиске истины – у открывших книгу.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Символ смирения

Ночь растянулась на ветвях и мигала подслеповатыми мелкими звёздами; золотые древа, светящиеся изнутри, стояли без листвы, и тлел брошенный ими золотой ковёр. Искры поднимались с него, пускались в неспешный танец к реке и собирались в клубящиеся облака у пронзительно синей воды. Речка была в размах рук, устлана по дну теми же округлыми листьями, как чешуёй, и катила под ногами белый жемчуг.

Шуугес брела, изредка поднимая голову.

Она наблюдала, как течение потихоньку тянет её вперёд, и не думала, куда идёт, зачем… В этом золотом тумане, в этой золотой дрёме её ожидание тянулось, как её путешествие — без начала и без конца.

Она посмотрела вперёд.

Справа россыпи искр несли, укачивая, что-то белое.

И она долго шла навстречу, и долго останавливалась у большого валуна, утопленного в листве на берегу. В нём было выпилено сиденье, и все углы были сглажены. Откуда здесь скамья? Шуугес долго глядела на неё, на поднимающийся за ней холм, на белые шрамы на его теле, на громаду золотого ствола с голубым свечением по низу, и заполнившую небо золотую крону, в которой осколками застряла темнота.

Она долго ступала на берег. Долго смотрела, как считает шагами неровные ступени — они лезли и лезли, не заканчиваясь, — и когда поднялась на вершину, увидела у подножия древа в скоплении шлейфов плотно свернувшийся клубочек бело-синеватого огня.

Он не заиграл при её приближении.

Шуугес поняла, что это.

Её коснулся новый и неизвестный ей мир, в котором появился ключ, чуть-чуть не подошедший к замку её гробницы. Этот синий Отсвет был уже очень слаб, раз они встретились в Царстве Шети. Она опустилась перед ним. Она сможет немного помочь. Шуугес наполнила жаром свою руку, и Отсвет начал робко разгораться от её прикосновения, набираться доверия. Он маленьким солнцем подкатился к ней, и Шуугес подняла его и прижала к груди… И тут холм провалился пропастью! Полетели листья, теряясь во тьме, и в невесомости Шуугес, распаляясь, ощутила холод, услышала песню ищущего, увидела светлое пятно, разрастающееся в ветви…

Упала на самое дно.

Она лежала и смотрела на светящийся шатёр большого древа над собой, держа руку на чём-то круглом, твёрдом и ледяном. Она потянулась подбородком и увидела, что это большое золотое яйцо. «Что это?».

Кто-то промурлыкал последнюю строчку. Спросил:

— Эйенешентар?

Однажды она слышала, как издалека кричали: «Эйенешентар — твоё имя? Эйенешентар Руджива Сопдет — тебе знакомы эти слова?».

Нет, это имя ей незнакомо. Это не её имя.

Но она приподнялась на локте, совсем не думая об этом. Вернее, была она — не шелохнувшаяся и вспоминающая тот крик, замечающая, как воздух наполняет её грудную клетку, и была другая она, которая знала, что за предмет с ней, знала своё имя и удивлённо смотрела на Великую Мать мардуков — эннинамат Согашеарун Тазимарис Мардук. Госпожа Сога пересаживалась на пятки, и её синяя улыбка росла, и по лицу текли голубые слёзы.

Грань лопнула, всё смешалось.

Эйенешентар оказалась на спине.

Зашуршало, зазвенело. Посветлело от лица Атамила, Кейенарнена и всех эннунриидов и эннинамат вместе взятых — строгой и безупречной красоты лика, обтянутого белой защитой с синими плёнками на глазах и губах.

Госпожа Сога взяла её за руку.

— Я с тобой.

— Вы…, — выдавила Эйенешентар, окончательно приходя в себя.

Она будто не спала, а выбиралась из ямы. Тело тяжёлое.

— Почему вы плачете, госпожа Сога?

— От радости. Ты так радуешь меня, Эйенешентар…

Мысли забродили в поиске причины. Что она сделала? Нашла беламитер в листьях под холмом. Достала из него спящего Реккши и ветряной колокольчик. Не решилась отправиться к Арухо, села подумать под Большое Древо и задремала. Что из этого могло до слёз обрадовать эннинамат?

Теряясь в догадках, Эйенешентар молча наблюдала, как голова госпожи Соги клонится к её груди, роняя на неё растрёпанные золотые косы. Сога возложила поцелуй на её руку.

Она опять.

Эйенешентар подняла глаза к кроне и представила, что оставляет руку госпоже, а сама незаметно уходит, чтобы вернуться на базу и успеть очиститься перед завтрашним лётным испытанием, первым для неё. Какая желанная картина! И какая непочтительная идея!

— Куда ты уходишь, моя радость?

Выражение лица и рвущаяся улыбка стали настолько неестественными, что кажется — сейчас потекут, как кусковое масло на солнцепёке.

— Никуда. Я здесь, — ответила Эйенешентар.

«Я терплю».

Забота госпожи Соги — пища, что не даёт запаха, вкуса и насыщения. Она бесчувственное по натуре создание, решающее все задачи математически, и ненастоящие эмоции делают её лицо маской, слова — камнями, присутствие — давящим. Но если эннинамат считает что-то правильным, с этим надо соглашаться. Всё в её руках. Пока что ей — Вершине, ей — хранительнице Достояний, — важно, что Эйенешентар — сопд Атамила, приобретение Экур-Рана, которая проживёт в человеческом теле три максимальных человеческих срока, чтобы стать разумом летающего корабля — амитера.

Так вышло, что эннинамат — последняя, кто ещё стоит за неё.

После гибели Атамила Мардука обязанность курировать его сопда перешла к его наследнику Кейенарнену. Однако Кейенарнен недавно поддержал инициативу Ран-Иним пересмотреть разрешение, данное Атамилу на создание Эйенешентар, и эннинамат отстранила его. Госпожа Сога приняла обязанности куратора и пообещала, что суда не будет, за что Эйенешентар следовало бы быть безгранично признательной. А она?

А у неё не получается с тех пор, как Первоголос Доигни Лито-киари сообщил ей в официальном послании, что он выдвинул претензии в адрес Экур-Рана. Что такое претензии? Подозрения с обоснованиями. Если хоть одно превратится в обвинение, Ран-Иним определит период «тишины» — и все договоры с мардуками, заключённые в «тишине», потеряют силу.

В том числе, соглашение о сопдировании Эйенешентар.

Ран-Иним вернёт её алуранам.

Никаких сомнений.

В Ран-Иним дозрели настроения, о которых Эйенешентар много слышала. Говорили, что уступали мардукам, не глядя. Говорили, что Первоголос стремится сохранить лицо человечества поднятым перед мардуками, которых он считал виновными в гибели миллиардов на Лимэдене. Говорили, что сопд в начале пути, как Эйенешентар Руджива Сопдет, удачно подходит для того, чтобы в напряжённый для всех период Ран-Иним и Экур-Ран сделали по шагу к компромиссу: мардуки не успеют потерять амитер, человеческий род примет символ смирения.

Эйенешентар Сопдет стала ждать, когда изменятся слагаемые в задачах эннинамат, и готовиться. Она приучала себя к мысли, что нужно расстаться с жизнью, подаренной ей Атамилом Мардуком вместе с прекрасным именем — «Сияние синей звезды», с местом среди равасуа, с долгом в линии Рау. В другой жизни она будет Ан Калерте-дили.

Голубые капли скатывались по пальцам Эйенешентар.

— Почему вы плачете, госпожа Сога? О… — она вспомнила, что уже спрашивала. — Простите… Вы радуетесь.

Госпожа Сога стала выпрямляться, и помогла сесть ей.

Эйенешентар устроилась спиной к стволу, подтянув ноги в белых брюках и высоких белых сапогах с перехватами, и поправила полы серой с белым куртки пилота-стажёра. Уткнувшись носом в высокий ворот, Эйенешентар покосилась на госпожу Согу. Та сидела белым облаком, облитым лучами солнца, набравшими листьев. Ни одного украшения.

— Что тебе снилось? — спросила госпожа.

— Не помню. Я словно упала куда-то… Почему вы здесь?

— Потому что здесь ты, моя радость. Где мне ещё быть?

Эйенешентар устала от подобных ответов. Ну почему?! Почему нельзя не издеваться над ней? Разве нельзя сказать что-то конкретное?

— Ты не спросила, чему я рада. Хочешь знать?

Эйенешентар отвела глаза.

— Нет? — спросила госпожа Сога.

— Мне не полагается задавать вам вопросы о вас…

— У тебя есть моё разрешение.

— Да. Я не буду злоупотреблять им.

— Пусть так, солнышко… Как хочешь. А что ты не смотришь на меня? Тебе неприятно? — допытывалась госпожа Сога.

— Нет, это не так.

— Тебя схватывает, как холодом. Скажешь, это не так?

Конечно, это были бесчестные слова, и они резали госпоже Соге уши, как Эйенешентар — язык. Говорить неправду, оказывается, легко. Само получается, если это то, что лучше для твоей безопасности и краше для лица. Совсем как у эгилу. Вот оно… Эгилу… Безопасность… Правильно. Для всех — для эгилу, деэгилу, алуранов и равасуа, для каждого возраста и статуса определены правила субординации. И у мардуков есть свои правила. Неужели госпожа Сога не понимает, что её игры и вопросы выталкивают в неопределённость?

— Вы ко мне жестоки, — сказала Эйенешентар.

— В чём это проявляется?

— Нет таких слов, какие были бы для вас новы, а вы постоянно спрашиваете у меня странное… Что может сказать сопд в юности госпоже эннинамат в пятом цикле? Вы говорите непонятное для меня, совершаете непонятное. Вы знаете это… Мы слишком разные. Вы изрядно велики, меня не увидать на вашем фоне.

— Что ты хочешь сказать?

Эйенешентар обхватила голову.

— Для вас существует причина общаться со мной неформально. У меня нет ни причины, ни повода, ни основания. Есть правила. Если вы действительно заботитесь обо мне, почему вы… вы… — она пыталась найти, как закончить как-нибудь нейтрально.

А то претензии могут превращаться в обвинения.

— «Не оставите меня в покое?», — подсказала госпожа Сога.

— Нет… Просто… Мы принадлежим к разным мирам. Почему бы нам не оставаться в наших мирах?

— Держись от меня подальше.

— Простите! Я изо всех сил стараюсь, чтобы…

— Нет, я говорю то, на что тебе не хватает смелости и прав. По правилам ты должна быть рада, если мардук желает твоего общества.

Эйенешентар вздохнула. Госпожа Сога, конечно, вовсе не так добра, какой считает необходимым притворяться. Она ударила в известное ей больное место. Эйенешентар обращала открытое сердце к Кейенарнену Мардуку, Тиамату Мардук-Хету и собственно к самой госпоже Согашеарун Мардук, и получала себе в грудь грязный осадок. Атамил Мардук и Синнанра Мардук-Рау такого не сделали. Может быть, потому, что с обоими она встречалась только один раз?

— Я не могу отдать того, чего у меня нет…

Лицо перестало сползать с госпожи Соги.

Она спрятала зубы, оставила короткую улыбку.

— Разумеется, радость моя. Это истина для каждого. Не время ждать от тебя отзывчивости. Не время просить драгоценные плоды у семени, спящего в земле. Ты не знаешь даже того, что тебе предстоит проснуться и начать расти. Тебе неведомо, чем ты станешь на пути к солнцу. Поверь мне, ты подвинешь облака и достигнешь центра земли. Всё, что я делаю — беспокою тебя тем, что беру тебя в твоей тёмной сырой колыбели в свои руки, — госпожа Сога подняла сложенные ладони, — чтобы хранить у моего сердца, — она прижала руки к груди. — Ты будешь любить меня вечно?

Надо что-то отвечать?

Эйенешентар побежала по золотому саду.

— Явишь мне себя во всём великолепии?

— Госпожа Сога, а как же суд?!

— Пересуд в Ран-Иним по твоему поводу? Сказано, этому не бывать.

— Да, вы обещали… Вы можете взять свои слова назад?

— Сначала говорят о цели, затем — о средствах, — сказала госпожа Сога, подёргав улыбкой. — Ты спрашиваешь о средствах. Но я понимаю. Хочешь, чтобы мардуки отдали нужное тем, кому оно не нужно. Хочешь, чтобы я опустошила своё сердце от лазурного семени. Нет? Ты не этого хочешь? Сопд Эйенешентар намерена пожертвовать предназначением ради того, чтобы Экур-Ран и Ран-Иним имели согласие. Наивное дитя! Зачем укладывать первый камень, когда здание давно построено? Вместо диалога Экур-Рана и Ран-Иним длится незатихающий монолог на разные голоса.

О том, что Ран-Иним — ширма, Эйенешентар слышала. Ей довелось узнать, что мардуки сокращают жизни людей и убивают без последствий, втайне владеют территориями, покупают детей; что происходят несчастные случаи, из которых мардуки извлекают выгоду. И всё же ей хотелось верить, что есть какой-то предел.

Она ошибалась. Избранные благодетельные представители людей во главе с ану Кецальмеком — лжецы, участвующие в великом обмане.

— Эйенешентар…

— Я слушаю, госпожа Сога.

— Мы часто прикрываем наши мотивы эгоизмом собственников не только потому, что мы таковы, но и потому, что люди привыкли такими нас считать. Пора сказать тебе… — госпожа Сога коснулась её щеки. — Ты не приобретение мардуков и не наследственный человек. Тебя, кто никогда не был человеком, и не был рождён человеком у человека, невозможно вернуть в человеческий род. Это первейшая причина, по которой Ран-Иним тебя не получит ни при каких обстоятельствах.

Поразительно!

— Мы скрываем эту правду, — сказала госпожа.

— Почему? Кто я?

— Если бог — гора, ты — самородок из жилы в горе.

— По генетической основе я дочь Калерте.

— Мы использовали материал Калерте, чтобы создать твоё тело.

— Но кто я тогда?!

— Ты всё узнаешь и поймёшь, когда придёт время.

Печалясь, Эйенешентар отклонилась от госпожи, повернула к себе ладонь, чтобы посмотреть, сколько осталось до рассвета, и отпрянула — Сога поймала её руку в свои.

— Послушай меня. Тебе не привыкать думать, что ты столп, вокруг которого власть жнёт и сеет. В этот раз всё так. Пока ты спала, мы действовали. Положение вещей изменилось. Знай…, — госпожа Сога медленно убрала руку с ладони Эйенешентр и ласково обняла её за плечи, оказавшись совсем рядом, — я всё делала ради твоего блага.

Она подслащивает горькое? Что случилось?

Эйенешентар активировала канал, синий огонёк у неё в руке засветился, в глазах возникли своды информации от координатора. Её лётное испытание прошло отлично! Оно состоялось вчера. С участием эннинамат, эннуна Кейенарнена, господина Синнанры Мардук-Рау, Бела Рудживы и Эйенешентар Сопдет.

И без неё. Она сутки пробыла в охраняемом мардуками месте, не просыпаясь, пока на полигоне занимались фальсификацией.

— Почему?

— Ты была не в состоянии.

— Почему нельзя было перенести дату?

— Я действовала ради твоего блага, — повторила госпожа Сога.

Понятно… Конкретики не дождаться.

— Спасибо, — сказала Эйенешентар. — А почему вы меня обнимаете?

— Чтобы прижать к сердцу. Что? — госпожа взяла её за запястье, не давая коснуться Реккши. — Тебе надо отправляться к Арухо?

Надо ли? Нет, пожалуй.

Она не принесла ему счастья. Наоборот. Последняя попытка запомниться ему чем-то светлым — и то боком. Арухо описывал ей нечто очень похожее на пульт голосового управления системой полива на участке. Вот Реккши. Самодвижущийся механизм ильсиа. Страж периметра, не впускавший и не выпускавший без пропуска, сложившийся в компактную переносную форму, потому что из него вынули батарею. Он — очередное доказательство того, что предки Арухо не владели землей, не были обмануты, получили милость от мардуков.

Арухо хочет обижаться на мардуков. Пусть обижается.

Пусть будет свободным хотя бы так.

— Нет, госпожа Сога. Это не то, что он желал бы увидеть. Так что незачем показывать, — сказала Эйенешентар.

— Здравое решение, — сказала эннинамат, и погасила передатчик в ладони Эйенешентар. — Будет здраво не оставлять сообщений Белу Руджива. Вы отмечаете твой успех в Стенах Рудж.

Ночь. Никто не ждёт и некуда идти.

И госпожа Сога не отпустит.

Эйенешентар посмотрела в огромные глаза эннинамат.

— Что будет дальше, госпожа Сога?

— Мы уснём, — сказала Сога, целуя её в висок, — уснём вместе, и наша ночь будет долгой, моя радость, она будет вечной, моя синяя звезда. Ты проснёшься, и я буду у твоих ног, ты будешь, и я буду с тобой…

Тесный мир

Повернув голову, Джейк смотрел на лицо жены, наполовину съеденное подушкой, с распухшими губами. Дженна перед сном мазала их скрабом и, похоже, перестаралась. Дженна просидела перед туалетным столиком с полчаса, перебирая свои баночки и тюбики, довольная — Джейк наблюдал за ней, пока в соседней комнате читал волшебные истории Хлое и Дэлис.

Пока его не было, Дженна прилегла и уснула.

Она устала.

Джейк вернулся домой гораздо раньше, чем мог бы — пирог ещё остывал на решётке, но Дженна, не дожидаясь, когда он снимет верхнее, выставила ладонь. И Джейк, найдя фото на смартфоне, отдал его как дань.

— Я её знаю, — сказала Дженна, и Джейк немного подержался за куртку на вешалке. — Это же Вивиан! Они с Молли вместе снимали квартиру в этом году, — Дженна увеличила фото. — Я видела её на странице Молли в Фейсбуке, и эту блузку видела. Они покупали её вместе. Джейк?

Джейк повернулся к ней.

— Они обе живут в Чикаго, Джейк!

— Они там не привязаны.

Дженна одарила его взглядом ищейки, отдала ему смартфон и пошла на кухню, вытаскивая из заднего кармана брюк новую игрушку в цвете розового золота. Его подарок ей на День рождения. Джейк не торопился и слышал, как Дженна здоровается с племянницей, проговаривает дежурные фразы и интересуется, где Вивиан Смоуэл.

Завязалось перемывание костей.

В то время, как он поднимался по лестнице на второй этаж, жена вспомнила, что Смоуэл была не одна. Она начала рассказывать про очень светлые волосы, и Джейк нажал ручку двери в спальню.

Он переоделся, посидел в ванной комнате, прорабатывая планы «Б», и пошёл спускаться, готовый ко всему. Но не к этому.

Дженна поднималась навстречу подозрительно стыдливая.

— Джейк…

— М-м?

— Спасибо тебе.

Он искренне удивился.

— Ты — самый лучший. Спасибо, что имел терпение, пока я сомневалась. Этого… всего не повторится, Джейк, клянусь. Прости меня, — она прильнула к нему жарким телом. — Простишь?

Они спустились, обнявшись.

— Мы вместе 18 лет, а день нашей свадьбы остаётся для меня самым счастливым днём в моей жизни, — нежничала Дженна.

— И для меня, — он поцеловал её в лоб.

Какой тумблер переключился под этим лбом?

— Что тебе сказала Молли?

— Смоуэл с самого начала, как приехала в Чикаго, чувствовала себя неуютно и хотела уехать. Правда, в Бостон. Любовь всё меняет… Им понравился дом? — Дженна увлекала Джейка под лестницу.

— В целом да… Они подумают…

Закрыли дверь, и Джейк утоп в мягкости Дженны. Повздыхали и отстранились — над ними Хлоя крушила ногами лестницу с воплями:

— Ма-а-м?! Па-а-ап?!

Она побежала на кухню и не застала родителей выбирающимися из подвала на цыпочках, будто воры.

— Мам, можно пирога?!

— Подожди! — откликнулась Дженна и пустилась бегом.

С Джейкобом это был бы один из лучших вечеров в их доме, без него это был просто неожиданно хороший вечер для такого дня.

Впятером они посидели за столом, собравшись вокруг абрикосового пирога с укусами на боку. Дэлис с гордостью показала всем картинку, на которой папа в образе Тора бил молотом бледное невесть что. Фальшивый Джейкоб сказал, что он счастлив, и собрал с тарелки все крошки, чем сподвиг Дженну на приступ к кастрюлям, и семья получила ещё и ужин, достойный называться младшим братом праздничного.

Это было так сильно, приятно, привычно, что Джейка носило на тёплых волнах; он сидел облепленный стразами, проигрывал девчонкам в дженгу, и старался не вспоминать, где был несколько часов назад. Потому что когда вспоминал, то его словно обливало холодной водой.

Волшебные истории быстро закончились.

Он пожелал девочкам спокойной ночи, пошёл в спальню, укрыл Дженну и скользнул под одеяло. Всё, что ждало, пришло к нему на подушку и навалилось тоннами на голову.

Было о чём подумать.

И особенно — о том, что если представить многомиллионную очередь, то в ней Вивиан Смоуэл вчера едва не дышала ему в спину: она стояла после его жены и племянницы его жены. Всё повторялось. Погибшая алуранка, у которой он позволил Атамилу Мардуку забрать зародыш, приходилась роднёй спутнице его жизни на том этапе, Малави Ортиэд.

Его как будто надували в игре в скорлупки.

А он не мог ничего поделать.

Тогда, в эпоху Ран, он даже не пытался — не хотел делать общение с мардуками опасным. Узнав об очень раннем сроке беременности Динамарни Калерте, он предвидел, что мардуки потребуют ребёнка, оставшегося сиротой и не успевшего закрепиться во чреве, а расследование погружения генмаила «Калерте» будет тянуться в тупике.

Так всё и случилось.

У него был маленький шанс узнать про Вивиан, пропавший из-за отсутствия интереса к тому, что прокручивалось у Дженны на экране ноутбука среди жареных кур и звёздных разводов, и из-за того, что Маргарет не прислала ему ни одной ссылки на посты Молли с Вивиан.

«Шуугес».

«Про Шуугес ничего не известно», — сказал он себам. Вот именно! Значит, это важно. «Заявляю, что не буду нести никаких официальных и неофициальных обязательств по отношению к этой девушке». Поспешил, дурак. Время самое благоприятное, а он обрадовался, что может вернуться в спячку. Это в разорённом-то углу?

Его чуткий слух уловил бряканье, и Джейк заглянул во все помещения разом. Всё спокойно. Дэлис, включив настольную лампу, доставала из пенала фломастеры.

Всё к одному.

Джейк поднялся, натянул штаны и, прихватив футболку, вышел из спальни босиком. Одеваясь по дороге, он спустился на кухню, налил себе воды, а на обратном пути остановился у двери в комнату Дэлис. Дэлис, конечно, слышала, что он ходит, и поджидала. Высунув язык, она делала вид, что давит дверью себе на шею.

— А у меня голова сейчас отпадёт…

— Приклеим, — сказал Джейк.

Дэлис прыснула и показала ему на ноги:

— Ты наступил на какашку!

Она дурачилась, но Джейк осмотрел левую ногу, потом правую, чем повеселил дочь. Кролики Хлои создавали много веселья в доме.

— Врушка! Почему не спишь?

— Не спится.

— Хочешь горячего шоколада? С горячего хорошо уснёшь… Только тихо, — прошептал он вслед Дэлис — она в малиновом спальном костюме припустила вперёд с грацией енота.

Ей не хватило его внимания сегодня.

На кухне она уже сидела за столом, болтая ногами, с пальцем в носу, как маленькая. Джейк залез в шкафчик, спросив:

— Дэлис, почему ты нарисовала меня с молотом?

— Ты как Тор, папа!

Её любимый герой. Хорошо.

— А почему ты нарисовала, что я бью пришельца?

— А ты не дрался с ним?

— Я рассказал тебе, что был в шоке, впервые увидев одного из них, потому что никогда не видел, чтобы у человека была белая кожа… — «Хотя это оказалась не кожа, а защитная оболочка, и чёрт знает, какие они на самом деле», — договорил Джейк у себя в мыслях, а потом подумал, что не видит коробку. — Ты не помнишь, куда мама убрала шоколад?

— Он закончился.

— И ты мне не сказала? — он обернулся и пожалел о сердитой нотке. Он предложил ей повод посидеть с ним ещё немного, и она согласилась. Остальное неважно. — Ладно. Что тогда будешь?

Дэлис вращала глазами.

— Будешь тёплое молоко? Если у нас есть молоко, — заручившись кивком, он пошёл к холодильнику.

— Извини.

— Молоко есть, — констатировал Джейк.

— Я про рисунок… Я заметила, что, когда люди делают что-то правильное, они об этом рассказывают. А если их поступок был плохой, они его скрывают. Я подумала, что ты подрался с ним и не сказал.

— Но с чего ты взяла, что я мог драться с ним?

— Ты же сам рассказывал. Они никого не убивали. А ты же не знал. Ты был великим воином. Я подумала…

Джейк открутил крышку бутыли и налил молоко в стакан.

Попыхтев, Дэлис сдалась:

— Я подумала, что ты ошибся. Ты же хороший. Извини, папа.

— Не извиняйся. Ты недалека от истины.

— О-о-о…

— Я правда не бил его молотом. Я скинул на него гранату. Не потому, что он был чужак, вторгшийся на наши границы, — Джейк открыл микроволновку. — Я сделал это потому, что за мной летели молодые пилоты, которые посадили меня в планер, чтобы я в последний раз поднялся в небо. До этого я упал с большой высоты и сломал позвоночник. У меня двигались только руки, мои раны гнили, и я был очень зол из-за того, что не женился и не завёл детей, и из-за того, что у меня больше нет будущего. А у них есть.

Дэлис сидела с открытым ртом.

— Мне так жаль, папа! Как ты вылечился?

— Меня восстановил он.

— Инопланетянин?

— Пришелец — так всё-таки правильнее. Потому что они пришли в наш мир. А о том, что они с другой планеты, они никогда не говорили. Наоборот… — Джейк осёкся. — Всё это очень сложно, Дэлис. Очень.

— Ты думаешь, я глупая и не пойму?

— Я никогда не думаю так о тебе. Я сам не могу многого понять, — он заметил, что так и не поставил молоко греться, и закрыл микроволновку. Он сел за стол и, обхватив ладонями стакан, сам начал греть его. — Они называли сами себя мардуками. Это значит… ну, вроде «бездомные».

Джейк переставил горячий стакан к Дэлис.

Она потрогала стекло пальцем и просияла.

— Это ты сейчас сделал?!

— Пей. Тебе надо поспать, Дэлис. Будет трудный день.

Дэлис только обмакнула губы.

— Они хорошие?

— Мардуки? Не сказал бы.

— Почему?

— Ну, — Джейк сплёл руки, наваливаясь локтями на стол, — потому что под «хорошими» ты подразумеваешь «добрых». Они не были добрыми. Они придерживались таких принципов жизни на Земле, которые делали их как будто не такими уж плохими ребятами. Им было проще, чем людям. Человек по природе подчинён короткому жизненному циклу, поэтому в нём заложено саморазрушение, которое проявляется болезнями тела и разума, шатаниями в обществе, ущербом для среды. Мардуки несли в мир стабильность и покой своей долговечности. Я прожил при них в общей сложности около 2 миллионов лет, и за это время не было ни одной масштабной войны, эпидемии, техногенной катастрофы, — Джейк скрипнул столом. Он и не переставал жить при них, однако при Кейенарнене Мардуке всё было наоборот.

— Это же здорово.

Посмотрите — сам делает из дочери их поклонницу.

— Дэлис, не торопись с выводами. Мардукам было, за что сказать спасибо, но всё хорошее от них, как и всё плохое, исходило только потому, что они подстраивали наш мир под себя. Они не считались с людьми. Часть людей они модифицировали и дали им высокую культуру, а большинство насильно удерживали на уровне цивилизаций, существовавших 5 тысяч лет назад. Это было очень несправедливо, детка. И знаешь, что самое… странное? — вовремя поправился Джейк.

— Что?

— Мардуки не улетали.

Глаза Дэлис заблестели пусто, словно стекло.

— Представь, что мардук пришёл жить в наш дом. Он заявил: «Я ваш гость. Я беру себе вот эту комнату на время. В доме не шуметь и не драться, ко мне в комнату не заходить, меня не беспокоить, ничего в доме не менять». И вот представь, что сменилось уже сотое поколение жильцов, а гость всё сидит в своей комнате и диктует свои правила. Как тебе?

— Да, это странно…

— Разве ты бы не стала думать, зачем он явился и почему не уходит?

— Ты говорил — он бездомный.

— В городе тысячи домов. Почему наш?

— Наверное, наш ему понравился… А ты как считаешь?

Даже ребёнку понятно, что каждый выбирает то, что больше всего соответствует его предпочтениям. Мардукам было нужно, чтобы на такой планете, как Земля, жили такие существа, как люди, и по первому требованию отдавали им таких детей, как будущие сопды. Не могло быть случайности в том, что каждый сопд вырастал сильным духом, неординарным, чистосердечным. Каждый мог бы стать цветом человечества, но попадал к мардукам — через руки ану со званиями Защитника и Первоголоса.

В прошлом Йолакан Са Кецальмек не сразу узнал, что был создан в рамках особого проекта линии Шеос. С его участием мардуки наладили и узаконили отъём детей. Стоило ему вздумать поспорить или оспорить, его совесть лечили, предлагая ему освободить место.

— Папа?

— А?

— Наш дом ему понравился, да?

Джейк погонял по зубам какую-то крупинку.

— Была официальная версия, которая объясняла, почему они здесь. Такая… сказка, Дэлис. Будто бы для них здесь всё удачно сложилось.

— О-о-о…

— Всё, абсолютно всё упирается в вопрос, каков залог существования. Запомни это, Дэлис. Любому человеку не прожить без еды, воды, воздуха. А что нужно любому мардуку? На этот вопрос не ответить, если не знать, что такое мардук. И я не знал. Но есть одна женщина — бессмертная, как я. Она длительное время жила на Марсе и изучала там старые технологии мардуков. Вернувшись на Землю, она стала создавать разные механизмы и связывать с ними людей… — Джейк почесал обеими руками голову и поглядел на остановившееся лицо Дэлис.

Она протянула:

— Серьё-ё-ё-зно?

— Та женщина использовала две технологии сдвоения. Одна позволяет человеку иметь тело человека и тело животного, и менять их местами. Другая технология присоединяет к человеку особый летающий дрон. Люди называют первых оборотнями, вторых — драконами. После того, как они появились, я стал думать, что мардуки сочетали отдельные свойства тех и других, а сами являлись результатом наиболее продвинутого способа сдвоения.

— Это плохо?

Всё-таки, она маленькая девочка. Знает две категории.

— Если мои догадки верны, то да. Не очень хорошо.

— Пап?

— Кхм…

— Папа, я поняла. А тот парень, который вместо Джейкоба — он кто?

Молодец, Дэлис! Увидела разницу!

— Он оборотень — человек и лис. Поскольку он служил долго и хорошо, ему позволили владеть маскировочным устройством, которое как маска на всё тело. Я нанял его на время, потому что надеюсь скоро найти Джейкоба. Его похитили. Не беспокойся, он жив.

— А если мама заметит…

— Она заметит перемены в его поведении и в своём отношении к нему. Ей не придёт в голову, что он оборотень. Дэлис, детка…

Наверху Дженна заглядывала в её пустую комнату.

— Я хочу тебя предупредить. Завтра мама повезёт вас с Хлоей в школу, и по дороге вас перехватят. Это я организую. Вы поживёте несколько дней в незнакомом месте. Вас никто не обидит.

— Но почему нас похитят?! Мы тебе мешаем?

— Мне нужно искать Джейкоба, а я боюсь, что вы тоже исчезнете, стоит мне отвернуться. Вы должны быть в безопасности. Понимаешь?

У Дэлис дрожали щёки и губы, её глаза краснели.

— Поддерживай маму и сестру, хорошо? И не сердись на меня, ладно?

— А ты заберёшь нас обратно?

— Ну, я…

— Обещай, что ты придёшь за нами, папа!

— Обещаю, Дэлис, — сказал Джейк с тяжёлым сердцем.

Половина желания

Фридрих не заметил, как задремал, и, повалившись, вскрикнул. Взмах — и он удержался на стуле, на котором сидел у панорамного окна в своём читальном номере. Сердце прыгало, и, потирая себя по груди, он с кислым чувством посмотрел на феерию света.

С четвёртого этажа гостиницы Новой библиотеки открывался вид на край большой террасы с розариями, поделившими площадку на закутки со столиками, на каждом из которых теплился цветной переносной фонарь. За парой столиков сидели. Большая лестница вела вниз на аллею платанов, убранных гирляндами, и ещё на ярус ниже — на набережную со скамейками. Искусственное мелкое море, замешанное с синими искрами, жило в заметных с высоты течениях: тут и там воду увлекало в водовороты и поднимало стенами струй, а к набережной неспешно набивало фосфоресцирующий кисель. Вдали горел, как торт со свечками, парк аттракционов.

В начале 1958 года, когда Фридрих уезжал из Архива Диррахика, новый квартал начинали строить, и он видел только макет. Думал, как было бы интересно посмотреть на результат, и забыл об этом. Вот — посмотрел.

Да, красота.

А он в скором времени поселится в усадьбе «Белая Остролодка» в области снабжения Бырранга, относящейся к Пику Сияния. Господин Беляевский сдержал обещание — сделал его землевладельцем в столичном округе Дуата. Подарил ему землю. Клочок земли…

Фридриху мечталось, что он начнёт с чего-то куда значительнее, поскольку усадьбы полуострова Таймыр, кормившие Пик Сияния, представляли собой богатые сельскохозяйственные угодья, фермы и фабрики. Он как-то не учёл, что процветали вторичные области снабжения Пика в заливах, и что на северо-востоке полуострова оставались в резерве Голубая, Зелёная, Жёлтая и прочие цветные «Остролодки». Фридрих приуныл, узнав название своей усадьбы.

Он заочно познакомился с ней, просмотрев копию журнала ревизий. Ожидаемо: минимального размера щит, хвойный лес, двухэтажный краснокирпичный дом. В «Белой Остролодке» имелись капустные огороды, парники, курятники, пруд с карпами и пекарня, где пекли пироги для обедов. Там жили и работали несколько бальсагов и людей.

Не могло быть и речи о плантациях какао, орехов и ягод, и о шоколадной фабрике, которую Фридрих взлелеял в своих мечтах до винтика!

Он поднялся со стула со вздохом, и со вздохами прошёл вглубь комнаты к письменному столу, где на полке оставил ящик из сейфа, а на столешнице — журнал и бумаги с расчётами. Присел. Светильник под полкой заливал уютным теплом всё, что омрачило его радость.

Хотя, нет, не всё.

В Банке Бити Фридрих подступил к Гельмуту с разговором о беламитере, и только расстроился.

— Беламитер? У вас? — спросил Гельмут, перечитывая письмо.

— Господин Беляевский подарил мне перед отъездом в Вокантин.

— Занятно. Как он выглядел?

— Белая сфера. Примерно в два человеческих роста.

— Она меняла форму?

— Нет… Я не видел.

Гельмут сделал вопросительный жест.

— Как вы считаете, как я могу использовать этот подарок? — начал издалека Фридрих, думая, как это умно.

— Он будет хорошо смотреться в центре водоёма, например.

— А ещё?

— Господин Леген, — Гельмут поджал губы, — в мире сотни беламитеров и все они мёртвый груз, потому что их не активировали после постройки в эпоху Ран. Для активации кораблей 2—4 классов, к которым относятся беламитеры, нужны иды. Технологии их создания считаются недоступными. Господин Беляевский говорил вам что-нибудь на этот счёт?

У Фридриха мурашки пробежали по телу.

— Нет? — Гельмут сложил пожелтелые листы и сунул в конверт.

— Нет. Эти сотни беламитеров — чьи они?

— Это собственность мардуков. Господина Мардука, то есть вас, и мои. Куда направитесь теперь?

— В Пик Сияния, — Фридрих взял протянутое ему письмо.

— Без согласования визита с Инго Себой? Пока он не внёс вас в список акеров гесперы Пика Сияния, вы — проявление господина Мардука и самый нежелательный гость. Инго закрыл свою приёмную на двое суток. Советую вам подождать в Архиве Диррахика.

Подождать!

Однако это был дельный совет. Не стоило идти на конфликт с Инго. К тому же в Пике Сияния сейчас вакханалия, а в городе-библиотеке всегда спокойно. Он находился совсем близко — на побережье Чёрного моря, и Фридрих, имея абонемент, мог ехать туда в любое время без запроса и извещений в приёмную Василисы Себы.

Что он и сделал.

Он настоял, чтобы ему дали стандартный номер в общем корпусе гостиницы, согласившись только на секретаря, и не лёг спать. Какой сон? За несколько часов он весь издёргался, размышляя о финтах человека, которому привык безоговорочно доверять.

Было тяжело думать, что у него нет не только на обмен Милочки, но и на выкуп Клары. «Белая Остролодка» получала контракты на поставки продовольствия сугубо для поддержания хозяйства, а накопленные за 70 лет лимиты было разумно пустить на расширение щита и оборудование, чтобы в следующем ноябре попытаться увеличить заявки.

Фридрих остановил взгляд на толстом журнале. Это был свежий итоговый выпуск Фонда снабжения Пика Сияния. За прошедший год в 11 усадьбах открыли кондитерские цеха с перспективой на расширение.

А он будет выращивать капусту.

И Фридрих заметил, что небольшой передышки, которую он дал себе у окна, хватило, чтобы он успокоился. Мысли о его положении уже не кипятили его кровь. Было просто досадно.

Почему он не думал, злясь, что в Аменти не принято приходить на всё готовое? Ведь он знал это. Здесь всё, начиная с воздуха, требует постоянных трат энергии, места, сырья, чужого времени. Каждый должен отдавать не меньше соразмерного тому, сколько берёт, и обязан трудиться не покладая рук, если хочет большего. Он, Фридрих Леген, не слишком-то надсадился, играя роль проявления ану Мардука. Да и не играл — собственно говоря, пил, ел, спал, ни во что не лез, и этим всех устраивал. Он не должен был присвоить плоды трудов управляющих Фонда снабжения Пика Сияния, чтобы думать: «Как хорошо я всё устроил».

Из-за таких, как он, полноправные граждане Аменти не жалуют людей. Спичек, как их тут называют. Люди патологически неблагодарны. Они торопятся жить и иметь, и — большинство — были бы рады убрать лестницу между тем, что у них есть, и тем, чего они хотят.

Он такой. Он именно такой.

В апреле следующего года ему исполнится 98 лет, а он всё тот же мальчик у витрины магазина игрушек, который ощутил свою нищету, как грязь на себе, и исцарапал себе руки до крови. Он ничтожество, которое измеряет степень своего благополучия тем, как много может взять, не думая платить. Он как вор.

«Дай мне слово, что ты никогда не будешь воровать».

Фридрих и вспотел, и покраснел, и заскулил, припомнив, как сидел в углу, закутавшись в пропахшую табаком и кошками стариковскую куртку. Поднимая голову с рук, он кое-как различал одним глазом высокую тёмную фигуру. Лицо висело бледным пятном.

Это был не Мешок.

— Вот ты где, — сказал мужчина. — Ну, здравствуй, мальчик.

— Вы кто?

— Я человек, который прошёл сквозь стену, — ответил он.

Фридрих разглядел, что палка, которой он подпёр дверь, на месте. И правда — становилось светлее, и Фридрих, протерев здоровый глаз, затаил дыхание: какая-то призрачная с синеватым оттенком вуаль проступала в воздухе рядом с мужчиной. Тот оказался одет по моде и бледен как смерть, а его глаза были кровавые.

— Я много чего умею, и знаешь, что? Несмотря на это, я никогда не ворую, и терпеть не могу воришек.

Слова из молитвы запутались у Фридриха под бурчание в животе.

— Я видел тебя вчера у магазина Каганера, а сегодня до меня дошли слухи, что похожий на тебя оборванец вынюхивал у дома Ганса Вальцбурга. Неужели собираешься похитить малышку Шери?

Откуда он знал?!

— Не ваше дело! — огрызнулся Фридрих.

Утром его послали в булочную, и первым делом он побежал в «Маленькие радости» Каганера. Как же, «радости»! Он выяснил, кто вчера купил Шери, и бросился на другой конец города, где послонялся у кованного забора. У дома ходил садовник, грозя кулаком. Фридрих решил дождаться ночи в сарае у чокнутого старика Мешка, и украсть Милочку. Вальцбурги не обеднели бы — на двух подоконниках красовались две компании толстых и разряженных, как хозяева, кукол. Но по дороге Фридрих наткнулся на банду мальчишек — и, пусть он отвёл душу, пальцы хрустели, заплывший глаз не видел, рукава его куртки, оторванные, висели на нитках в подмышках, и не хватало левого ботинка. Всё болело, и горели, растворяясь, кишки. Деньги на хлеб Фридрих потерял.

А у мужчины в руках вдруг оказался свёрток.

Фридрих впитал ноздрями игривые ароматы булки, масла и мяса.

— Иди, разбойник, — он развернул бумагу, и Фридрих, сам себя не помня, перевалился через кучу хлама.

Мужчина присел на бочку и закурил.

Бутерброды таяли во рту, не успевая проваливаться в желудок. Фридрих ел, ел и ел, кусая себя за пальцы, и обливался сладким тёплым чаем из наколдованной бутылки. Съев всё, и всё выпив, он скомкал бумагу, и на её белизне увидел свои грязные руки и чёрные полоски под ногтями.

— Представь, — заговорил мужчина, — что тебе удалось украсть куклу. Что дальше? Тебя не найдут? Твои родители позволят оставить её? Ты будешь с ней играть? Шить ей платья и панталоны?

Фридрих вытер нос.

Он бы поставил её на стол и смотрел бы на неё часами.

— У Мадлен Вальцбург кукле Шери живётся очень хорошо. Она сидит за столом, и к ней ходят пить кофе другие игрушки. Ты хочешь, чтобы у тебя она лежала в тряпках на чердаке, и её погрызли крысы? Вижу, не хочешь, — он потрепал его волосы. — Ты хороший мальчик. Дай мне слово, что ты никогда не будешь воровать.

— Не буду-у… — и Фридрих заревел телёнком.

Весь этот ужасный день, вся его ужасная жизнь шли у него горлом.

Он бросился на незнакомца и колотил по вездесущему рукаву, пока не свалился. Его тошнило. Перед его лицом медленно спустились на дощатый пыльный пол пара высоких ботинок. На них легли шерстяные носки. Их всех прикрыло что-то сложенное, толстое.

— Это честно. Ты дал мне то, что мне сейчас было нужно — твоё слово, а я даю тебе то, что нужно тебе сейчас. В придачу я дарю тебе исполнение одного желания. Одного! Думай.

Так у Фридриха появился первый в жизни друг.

Ему даже нравилось, что этот друг похож на дьявола.

Его желания были злее день ото дня. Сначала мать продала ботинки и купила ношеные, потом отобрала у него новую курточку, и Фридриху пришлось надеть старую, с пришитыми рукавами. Он не смог уберечь своё утешение — книгу со светящимися в темноте страницами, на которых летал снег, и двигались большие мохнатые звери. Вырученные деньги ушли на уплату долгов. Фридрих прятал в щели в стене обёртку от плитки шоколада, на которой коты играли на дудочках, и однажды не нашёл и её.

В те дни в его сердце не осталось места для его несчастной матери. Он навсегда запомнил её маленькую, худенькую, кашляющую фигурку с серым платком на плечах, её беспокойные руки, которые дёргают шнурок на вышитом мешочке и высыпают мелочь на стол. Всегда мелочь — даже после ботинок, куртки и книги! Помнил её слезу, катающуюся по кончику носа, и её шевелящиеся бескровные губы…

Она казалась ему не женщиной — ожившей ветошью в пыльной паутине. Так выглядела безнадёжная нищета, и он не хотел обнимать её. Но он потратил на неё исполнение желания. Отец не дошёл до дома в тот самый вечер, когда Богом поклялся свернуть шею ей и её ублюдку.

Ругань папаши тиной всколыхнулась в памяти Фридриха, и он подскочил за ящиком на полке бюро.

Он прочитал письмо несколько раз, не понимая, зачем оно было в ячейке. Просматривал на свет, над свечкой — ничего. Он снова вытащил его из конверта. Письмо от 19 июля 1915 года написала некая Анне-Мария Циммерманн из Оберхаузена своей подруге, которая вышла замуж в Лейпциге. Завистливое поздравление на полстраницы, остальные шесть с половиной — война, шахта, цены, сплетни. Он сразу перевернул на последнюю страницу. «Кстати, — писала Анне-Мария, — я встретила Бригги на днях, и Бригги спросила, помню ли я мышь из мастерской Краузе, которую младшая Фишер позвала с нами на ярмарку в прошлом году? Мы все гадали, за какое зелье она отдала шарлатану все деньги, да ещё серебряное кольцо. Помнишь, как мы смеялись? Бригги сказала, что Лина заходила к Краузе, и там ей шепнули, будто та девушка, вроде бы её зовут Дагмар, говорила кому-то, что зелье сработало, но наполовину. У неё родился один здоровый мальчик. Бедняжка. Неужели её муж не может?».

Это про его мать, Петру Фиц-Леген.

И это про его отца, однорукого пьяницу Уве Легена.

И также это про господина Беляевского. Да. Как-то Фридрих, ещё живя в Пике Сияния, узнал, что Андрей Беляевский одно время покровительствовал иллюзионистам. Наместник был на ярмарке. Он лукавил, обставляя всё так, будто его выбор пал на него. Фридрих понял: он родился потому, что он понадобился господину Беляевскому. Если бы он раньше начал сомневаться в нём так, как сегодня, он бы давно сложил два и два в четыре.

Фридрих растёр лицо дрожащими руками, и, взяв выступ посередине столешницы с левого краю, вытянул чёрную блестящую панель. Заняв рабочее положение, она засветилась планом усадьбы Белая Остролодка. Фридрих провёл внизу панели и остановил палец на всплывшем символе птицы.

Она подняла крылья, и отозвался секретарь Вельмо:

— Господин Леген?

— Поищите информацию о посещении господином Беляевским ярмарки в Оберхаузене в августе 1914 года. И, пожалуйста, подайте кофе… и к нему что-нибудь не слишком сладкое.

— Да, господин Леген. Эдволат здесь.

— Пригласите.

Фридрих у зеркала критически оглядел себя. Рубашка и он сам выглядели несвежими. Он бы сменил то и другое. Пригладив волосы, втянув живот, он вышел в читальную комнату номера, где у приоткрытой двери стояли двое — русый тонкий Вельмо Дым Ильберс в серой униформе с удлинённым пиджаком и склонившийся человек в глухом сером костюме с нашивкой на рукаве. Вельмо вызвал одного из студентов Архива, но это ученик, эдволат низкого ранга, его радиус действия мал! Фридрих просил пригласить к нему как минимум седеса.

Вельмо представил студента:

— Макс Маллеолл, принципат Ориона, желает быть вам полезным.

— Благословенен ваш путь, господин Леген, — сказал Макс.

Фридрих почесался и спохватился, убрал руки.

Секретарь закрыл за собой дверь.

Фридрих отошёл к столу.

— Проходите, присаживайтесь, — он взял кофейник и налил в обе чашки. — Пожалуйста, составьте мне компанию.

— Премного благодарен, господин Леген.

Макс оказался парнем смуглым, довольно щекастым, с затянутыми на затылок чёрными кучерявыми волосами. Он походил на Инго Себу.

— Сахар, сливки? Печенье? Берите.

— Как вам угодно, господин Леген, — Макс уронил себе в чашку кубик сахара, капнул сливок и взял полумесяц орехового печенья.

Фридриху стало неловко.

— У меня к вам один вопрос. Ах… — он сообразил, что оставил фото Милочки в спальне, — подождите минуту…

Он вернулся, а Макс сидел в той же позе, с тем же внимающим выражением лица, с нетронутым печеньем в двух пальцах. Фридрих уселся и положил перед ним фотографию.

— Сможете ли вы найти эту девушку? Мне нужен адрес.

— Слушаюсь, господин Леген, — Маллеолл положил печенье, достал из внутреннего нагрудного кармана блокнот с ручкой, и начал писать.

Фридрих занервничал. Почему её не пришлось искать?

— Откуда вам о ней известно?

— Вивиан Смоуэл является пятым харваду покойного наместника господина Беляевского. Воинство Ориона исполняет контракт на сопровождение харваду господина Беляевского в странах Северной Америки, — чеканил Макс Маллеолл, царапая короткие строчки.

Вивиан! Харваду!

Ей не грозил контракт с Гельмутом!

— Она знает, что может поселиться в Дуате?

— Ей не сообщали, господин Леген, — Макс положил ручку.

Она живёт в США, в Чикаго, штат Иллинойс.

Круги обмена

Декабрь.

Особенный месяц для Пика Сияния.

В первое число декабря наместник Хендрик Мартин Ян Хансен заложил первый камень в северной земле Тамура. Это было в 1634 году. Сын моряка и бывший ученик корабельного мастера захотел поставить маяк в мире без морей, без кораблей — как символ проблеска надежды — на берегу провала, который в Татре был огромным озером, похожим по форме на распластавшуюся птицу. В 1825 году, 2 декабря по григорианскому календарю, Хендрик перестал быть, и последним, что он сказал, было: «Празднуйте». За последующие годы никто не посягнул отменять праздники, введённые Хендриком, и только добавлялись новые. К началу 20 века в Дуате на зимний сезон приходилось девять из десяти всех поводов отдыхать и развлекаться, и к ночи на 1 декабря город распирало от приехавших на каникулы, гостей и дополнительно занятого персонала.

Круговорот начинался с полуночного карнавала на День камня Хендрика, на следующий день продолжался Маскарадом теней в память о наместнике Хансене. Теперь третье декабря из дня передышки превратилось в дату очередного проявления.

Новый праздник.

Здесь, на полуострове Таймыр, в 3 часа и 4 минуты ночи муравейник остановил суету и взревел, очутившись на главном шоу Пика Сияния. Белая лампа на маяке погасла, и вместо неё вспыхнул оптический стержень с выходом точек энергии «Амантару» — яркий бело-синий свет был виден всем; он пробил пепельные бури более, чем за сотню километров вокруг, возвещая о переходе в активный режим вместе с ану Сопдет.

С ним скрыть факт проявления Сопдет было невозможно, и по возвращении Инго сразу вышел в зал для пресс-конференций. Он сделал то заявление, о котором все договорились в Чикаго: господин Эванс не признает проявление Сопдет состоявшимся, пока не выполнят его условия, в числе которых выдача его похищенного приёмного сына. Инго закончил объявлением, что берёт двое суток на работу в специальной комиссии, и назначил награду за живого Джейкоба Эванса.

Так тянуть можно было недели две, а потом — очередь Гельмута Легена с призывом сесть за Стол Четырёх.

Инго всё это очень не нравилось.

Не нравилось давно — начиная с 1895 года. В тот год наместник Беляевский впервые исчез, и его не было 27 дней. Канал связи, обозначающий присутствие Сопдет при его теле, столпом стоял в пепелищах гор Джугджур. Где бы ни был Андрей — он не сказал, где находился — он нашёл, чему посвятить себя. Вернулся с громким решением оставить попытки повлиять на расклад дел Российской Империи и с негласным намерением изменить картину Аменти. Уже под старым славянским именем Инго, которое он получил в ненужной реформе имён, Инпу уговаривал наместника одуматься, пока не раскусил его.

Если бы Инго мог заявить во всеуслышание, что общие знания о проявлениях ану, особенно неполных, не являются исчерпывающими, и что есть основания полагать, что наместник Беляевский действует без протекции госпожи Сопдет, какой бы выбор у него был?

Никакого. Он бы промолчал.

И он молчал, потому что большинству ослабевший, но устойчивый канал связи указывал бы на действующее неполное проявление, а не на особый случай неполадок, вызванный издевательствами Сопдет над своей системой. Отторжение у Андрея стало лишь тому доказательством. Инго молчал, потому что не существовало схемы развенчивания и даже самой идеи — а их существование подорвало бы авторитет власти всех небесных князей. Инго молчал много лет, потому что у наместника Беляевского по-прежнему была мощь «Амантару», а у Инго были тысячи зависящих от него детей и город, потому что в заботе о балансе в Аменти Инго перестал быть стражем. В нежелании подливать масла в огонь и неспособности схватить за руку разжигателя он стал его соучастником.

Оказался бессилен.

И все остальные себы так же, как он, не шевелились, пока разгоралось. Пока бушевало пламя. Оно угасло, а они остались опозорены.

Инго вкрутил окурок себе в ладонь, отправив его в мусор, и сунул руки в подмышки. Ногти удобно зацепились за бороздки на синем вязаном свитере. Андрей Орестович Беляевский смотрел на него, подняв подбородок и прищурившись, и хотел что-то спросить. Начинающий художник-самоучка сумел хорошо передать черты лица, его выражение, и Андрей купил этот нечаянный портрет и повесил у себя в кабинете.

«Я не так уж стар и некрасив», — сказал он шутливо.

Художник работал поспешно и грубовато, нетвёрдой рукой, густо накладывая краски в ромб лица, морщины на лбу, густые брови и глубоко посаженые под них глаза, в широкий бесчувственный рот. Глаза он нарисовал светло-карими, поспорив с их красным цветом. Не угадал.

До проявления у Андрея была частичная гетерохромия. В его глазах делили место зеленоватый и золотисто-бурый цвета. Воды сосуда окрасили радужки слабо, не дав им искрящегося бордового вина, типичного для полных проявлений Сопдет. Его глаза стали как спеющие ягоды вишни — как у Юлиана, как у Хендрика.

Как у проявлений господина Мардука.

Но наместник Беляевский не имел права создавать новые проблемы во взаимоотношениях Мардука и Сопдет, и нарушать порядок, достигнутый такими упорными трудами. Убивая одно за другим проявления Мардука, Андрей должен был понимать, что или он уничтожает самого Мардука, что немыслимо, или тот пускает в расход всё, до чего сможет дотянуться, что хоть сколько-нибудь дорого Эйенешентар. «Всё можно изменить». Как Андрей полюбил эти слова к концу жизни! И он работал над тем, чтобы сгладить последствия — так Инго хотел думать до ноября 1944 года.

Эрих Леген спустился в Эшинан, и вместо него, в его одежде, на другие сутки Андрей буквально выволок на себе совсем не похожего на Эриха человека, трясущегося и еле переставляющего ноги. Слабый канал связи ни разу не дрогнул за те часы.

Андрей сам закрыл дверцу машины за живой копией статуи первого проявления ану Мардука, пожелав удачи. Инго же он сказал:

— Его зовут Фридрих. Четыре дня давайте ему только бульон, не поднимайте с постели. Пусть спит.

— Что это такое?!

Андрей тащил сигарету из пачки, зажигалку из кармана, закуривал.

Инго рычал, сменив голову.

— Что я могу сказать? Видите? — Андрей показал через линзу в ладони светлую струйку над крышей автомобиля. — Это проявление ану Мардука, так называемое остановленное, не признанное мной официально. Немного изменился цвет волос, но, если бы вы чаще бывали в дамском обществе, Инго Себа, вы бы не стали обращать внимания, — и он рассмеялся.

— Он не поедет в Пик Сияния.

— Поедет. Эрих… Фридрих… Какая вам разница? Я не заявлял, что Мардук проявился в Эрихе Легене. Что в отношении Эриха, что в отношении Фридриха я лишь проявляю гостеприимство так, как считаю это нужным. Вы можете оспорить моё право? — прищурился Андрей.

Инго рычал.

— Чуть не забыл — заканчивайте перестройку зала древней истории по плану и не скрывайте статую Анэлила. Пусть.

Как оказалось, Фридрих всё равно видел в зеркале Эриха, помнил себя Эрихом, и им себя считал, хотя своё имя знал. Ему пошили одежду на два размера больше, и он не удивлялся тому, что наел бока. Поесть он любил.

Нет, Инго дал маху.

Андрей Беляевский не одумывался. Он до последнего гнул своё против Кейенарнена, а сейчас, выясняется, действовал и против Эйенешентар. Беспокойство по поводу харваду Беляевского было не пустое! Андрей начал эту линию ещё раньше — в 1908 году, наладив общение с Лаврентием Изгорским, предком Вивиан Смоуэл, и подтолкнув его к переезду в Америку. И уже потом, в 1914 году, Андрей Беляевский дал сироп Петре Фиц-Леген, условившись с ней, как какой-нибудь Румпенштильцхен, что из двух её детей он заберёт первенца.

Петра родила Эриха, и он остался при ней.

Было ли зародышей два, и вынул ли Андрей у неё один из них? Да, каким-то образом. И Андрей изменил геном взятого, потому что Петре и её мужу, заурядным людям, было неоткуда взять для Фридриха внешность пилота с корабля Заами.

Беляевский действовал как мардук.

Горы Джугджур — какие перемены они скрыли?

Что было сделано с потомками Изгорского и с Вивиан Смоуэл, чтобы она творила то, что творила? В чём смысл всего этого? Помирить их с Мардуком? Чушь. Ни Эйенешентар, ни Кейенарнен не смогут изменить прошлого, и оно отравит любое их настоящее.

В каком заговоре он, Инпу, предал её?

Размышления прервал лёгкий хлопок внизу. Сардер. Он, несмотря на заявление Инго, после пресс-конференции попросил о встрече, и ровно в шесть утра, как было назначено, воспользовался потайной дверью в кабинет господина Беляевского. Его ботинки отметились по мозаичному полу, притихли на ковровой дорожке, и проявились глухим стуком по винтовой лестнице. Кабинет, устроенный в зале под световым колпаком маяка, был двухуровневый: внизу — круглая площадка, обставленная стеллажами и проектными столами, вверху — платформа с полукруглым рабочим столом. Стеклянные стены, обложенные светозащитными щитами снаружи и украшенные, обносили зал синим небом в золотых звёздах.

Здесь Андрей Беляевский чувствовал себя на вершине мира.

— Бездарная мазня.

Инго, сидевший на краю стола, повернул голову к говорившему.

Сардер Рой Урсиды стоял, положив одну руку на чугунные перила, другой рукой поддерживал перед собой поднос с дымящейся чашкой и тарелкой с кусками полосатого кислого мармелада.

— Чай, как вы любите, отец наш, — Сардер опустил глаза.

— Поставь.

Сардер подошёл и поставил поднос в плоскую зону стола, свободную от чёрных экранов. Инго следил за ним. Сардер был сед, по лицу — юн, хорош собой и благожелателен. В строгом сером сюртуке с серебряными пуговицами, положенном служащему волку старше ста лет, обязательный и внимательный ко всем Сардер показывал достойный пример молодым волчьим бальсагам. И был при этом единственным волком, не имевшим доверия Инго.

Невинные серые глаза Сардера обратились к портрету, свисающему с потолка на цепочках.

— Как ни поглядеть, работа плоха. Вы не находите?

Инго выпустил из ладони считыватели ритмов. Две белые полусферы выпустили жала и парами закружились друг напротив друга вокруг Сардера, рисуя ленту колеблющегося разноцветья. Они уловят отражение противоречий в действующем организме бальсага.

— Вопросы буду задавать я, — сказал Инго. — Ты знал, что я могу запросить с тебя старый должок за эту встречу, которая так срочно тебе понадобилась, и настоял. Итак, кем ты был в эпоху Ран?

Ещё не родившись, тот стал известен в Аменти как бывший алуран. Проявление Мардука в то время, Стефан Халь, вскрывая Башню Шеос у истока реки Тагил под видом осмотра, собирал Искры, хранящиеся с эпохи Ран. Одну упустил — и она ушла в поток зарождения. Инпу напомнил о Законе круга обмена, и господин Халь не стал требовать себе свидетельство несоблюдения им самим своих же правил. Данила Гарин появился на свет восьмым ребёнком у крестьян в деревне неподалёку от Верхне-Тагильского завода в Пермской губернии, и в 17 лет сжёг родительский дом.

Вскоре госпожа Сопдет дала проявление в приехавшем в завод больном туберкулёзом горном инженере. Андрей Орестович Беляевский лежал оживший в узкой кровати в углу комнаты, оклеенной старыми насыпными обоями, нажаренной от печи. В реющем свете свечки он шевелил губами. Инпу читал по ним: «Иди, мой сын… поведи… Данилу… за мной…».

За Данилой уже шли, но госпожа Сопдет требовала.

Дверь в комнату распахнулась, и Инпу скинул лапы с оконной рамы. Он нашёл Данилу поседевшим, ждущим, лежащим в заснеженном поле с волками. В Пик Сияния Беляевский и Гарин попали одновременно.

Обычный для процесса бальсагирования эффект — фрагментарное вскрытие памяти о прошлой жизни — не обошёл нового волка. С Андреем они заговорили на Амансашере и быстро сблизились. Никак по-другому не проявляя себя, неизвестный под именами Данилы Гарина и Роя Урсиды отлично учился, не знал трудностей и делал карьеру бегом.

В 113 лет Сардер Рой Урсиды, помогая Андрею, расправился с Энгелом Халем, прежней марионеткой Мардук-Хета.

Сейчас Сардер был невозмутим.

— Вы многого ждёте от моего признания, — он так и смотрел на портрет, — и я сожалею, что не смогу оправдать ваших ожиданий. Человек, которого я помню, ничего не успел добиться в жизни в эпоху Ран, и не был кем-то особенным. Его родителям позволили привести его в мир, потому что они взяли на воспитание сопда. Поэтому он был их третьим родным ребёнком и его детское имя было «Третий». Бел. Бел Руджива.

Эйенешентар рассказывала, что в приёмной семье у неё был приёмный брат, с которым они вместе выросли. Она сожалела, что после начала лётной практики стала реже видеться с ним.

— Ха… Не слишком ли это совпадение, чтобы быть совпадением? Или быть правдой? Смотри мне в глаза, — потребовал Инго.

Сардер взглянул.

— Он был самонадеянным, а я говорю вам правду.

— Он? Он? Ты не соотносишь себя с Белом Руджива?

— Узнав то, что знал он, как он жил, я не перестал быть Данилой, но я получил в себе начало, достойное продолжения. Я смог примириться с собой, сделать себя лучше, и научился жить бальсагом. Бел Руджива — часть меня, я — в какой-то степени он, но я — это я, и я рад, что я свободен от того, чтобы быть им полностью.

— Почему?

— Я сильнее. Алураны с рождения были заложниками среды, в которой они были желанными и ценными прибавлениями. Они были вечные дети, добрые и избалованные, которым укрепляли психику по специальным индивидуальным программам. Бел Руджива был молодым чувствительным человеком, он болезненно переносил разлуку с Эйенешентар. Им стали пользоваться, он стал делать глупости. В результате он погиб. Это случилось на лётном экзамене Эйенешентар.

Инго читал по показаниям — Сардер не лгал.

— Это расходится с её версией. Она успешно сдала экзамен, вы договорились вместе навестить дом, и она начала практику в Эсу-Рау.

— Всё было не так, — сказал Сардер. — На этапе её ввода в сосуд последние фрагменты её памяти заменили на иллюзии. Иначе быть не может, потому что эти воспоминания были бы травмирующими. Она видела дыры в его голове, его мозги, кровь. Не было практики в Эсу-Рау. Было бы невозможно утаивать такую трагедию, к тому же поспешность, с которой законсервировали Эйенешентар, была вызвана необратимостью её предсмертного состояния. Я в этом не сомневаюсь. Она в то время проходила курс психотерапии и ей не по силам было бы выдержать.

— Ты сказал «дыры». Кто?

— Кейенарнен Атамил Мардук. Он заметил, что Бел собирается ввести ей какое-то вещество. Это был транквилизатор. Кейенарнен поторопился с выпуском материи и задал не ту фигуру.

— Бел смотрел на него, а не на Эйенешентар?

— Он смотрел на руку Эйенешентар.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Я обещаю рассказать в другой раз.

Каков!

Инго встал, спуская руки по бокам.

— Прошу простить меня. Я сдержал обещание и рассказал, кем я был в прошлой жизни. Остальное, что я знаю, является также ценной информацией, однако не требует немедленного раскрытия, — имел наглость Сардер.

— Не тебе решать. Говори!

— Мне ещё пригодятся ключи в такие комнаты, как эта.

— С проявлением госпожи Сопдет возникли проблемы! Выкладывай!

— Проблем с проявлением не возникло.

— Она не назвала себя Эйенешентар! — взъярился Инго.

Ведь Сардер наверняка всё знал.

— Другие называли, но разве они были Эйенешентар? Поймите то, что понял я. И, умоляю, отец наш, выслушайте живущего от вас, — он опустился на одно колено, наклоняя низко голову. — Я пришёл к вам со всем уважением и любовью, чтобы просить вас отпустить меня со службы по моему праву. Я отправлюсь к госпоже Смоуэл и буду помогать ей.

Смех родился и умер в груди Инго.

Понятное дело, что в случае чего он выкупит его.

— Я уйду или я сбегу, — заявил Сардер уже другим тоном.

— Иди, — фыркнул Инго. — И прихвати поднос.

Он прошёл к креслу, оставив позади звон ложечки. Если Сардер не вводит его в заблуждение…

— Ты хочешь, чтобы я поверил в истинность проявления в Смоуэл.

— Да, отец наш, потому что все другие проявления были мутной водой. Она проявлялась в людях, не являясь человеком, и брала тех, кто ни частью не был ею, — ответил Сардер с лестницы.

Величие змей

— Я — ит-моа Имэйни! — подбоченившись, Имэйни помахала открытым веером, показывая, чего хочет.

Здоровяк попятился от неё, сложив почтительно руки.

На волокнистой ткани его халата мокли пятна. Он облился наваром.

— Эй-эй! Ты куда? Встань вот тут, на четвереньки!

Он оглянулся на остальных — немногих, кто ещё оставался в лапшичной, и, бухнувшись на четыре кости, подвалился под стойку. Имэйни высвободила ноги из обуви — из своих маленьких изысканных каи-нуо на высокой платформе, который этот убогий прежде мог видеть только на барельефах в Аси-Со, — и взобралась ему на спину, и, поднявшись, как раз взялась бы за край стойки, если бы не грязь. Жуть, какая грязь. Клеёная доска, истёртая донышками глиняных мисок и скребками, блестела лужицами с ошмётками зелени, шевелилась насекомыми.

Это наверняка доска из демона Пака.

Балансируя, Имэйни изящным движением прикрыла краем веера шею справа, подчёркивая торчащие у неё из-за уха две золотые змеи. Телами они держались в переплетениях волос, заколок и гибких кручёных металлических жилок, переходящих в спицы подвижного задника сюну-нуо — жёсткого ошейника с наплечниками, бравшего на себя вес украшений, и тоже составлявшего убранство ит-моа.

Хозяин лапшичной, человек с красным угодливым лицом, увидел. Он растянулся у печи кверху задом, ткнувшись лбом в ладони. Его жена на полу зашевелила плечами горшки с маринованной лапшой; двое тощих мальчишек бросили рубить мясо и варёные яйца и скрылись под столами.

— Ао, хозяин. У меня за спиной семь голодных детей. Накормите их досыта и не берите с них. Я попрошу у Койро-рина услышать вас.

— О, несравненная госпожа ит-моа! Какая честь! Накормим, накормим, — заколыхался хозяин, — и дадим с собой!

От этого Имэйни чувствовала, что растёт.

В доме Жунуфуэ Кие, смотрителя деревенской округи Со-Зун, куда Прейамагааш Мардук принёс Имэйни в ночь, когда спас её, ей не оказывали почестей. Она росла как дочь смотрителя, ей приходилось выслушивать наставления и терпеть запреты! Это ей!

Только избранные имели право владеть предметами из солнечного металла. Единицы. В каждом кантине — провинции с центральным городом, храмовым комплексом и деревенскими округами — золото было у кана, смотрителя окружных земель, и первой супруги кана — кан-эо, а кроме них — у писцов ит-моа, которым дайэтци подарили золото в награду или с доверием. Ит-моа были неприкосновенны и не подлежали суду — а если было основание, кан отправлял послание дайэтци, и те предоставляли компенсацию за проступок ит-моа. Ит-моа служили ушами бога Койро, покровителя всех просящих, и ежедневно вели приём просьб к богу. После смерти они оставались навсегда в зале Койро пеплом в статуях.

В провинции Со в это время отмеченных золотом людей было трое: кан Лиммы Со, кан-эо Косика и ит-моа Имэйни.

Имэйни переступила на пояснице парня, разворачиваясь.

Её чумазая свита издала благоговейный вздох. Из ребят, помогавших ей прятаться сегодня в городе, трое были ещё малы и посвистывали через дырки между зубов. Старшие возили грязные ладошки о новые халатики. Она подарила им одежду, а сейчас утолит их голод сытным блюдом.

— Простите, госпожа ит-моа… — в углу скрюченный мужчина в хвощовых лохмотьях трясся, пытаясь, цепляясь за свою клюку, опуститься на замотанные колени. — Простите, что обращаюсь к вашему слуху… Простите… Попросите за меня, чтобы бог Литан услышал мои молитвы…

— И за меня, госпожа ит-моа…

— И за меня…

— Я Кумо, я просил здоровья моему сыну у Литана. Пожалуйста…

— Я Сфо, — трясся старик. — Простите меня…

— Я Ринис Пия, — заговорил у неё за спиной хозяин лапшичной.

Имэйни закрыла веером вспыхнувшее лицо. Хозяин заметил, что она не спросила его имени — как бы она говорила за его просьбы перед Койро? Что он подумал о ней?

Мужчины уже перебивали друг друга криком и толкались, будто не понимая, что она всё равно не запомнит их. Они, судя по одежде, были бедняками земледельцами, пришедшими в город задёшево поесть в честь праздника, а судя по их неотёсанности — неисправимыми болванами. Если бы караван дошёл до места, а господин Прейамагааш не спас бы её, через несколько лет Имэйни выдали бы замуж за одного такого.

И её не звали бы так чудесно — «Найденная красота».

Она была бы Хе. Рыбка. Всю жизнь гнула бы спину в полях, и её ноги раздуло бы от сырости, и гнус сожрал бы её прелесть.

— Хозяин, вы сомневаетесь, что я всё узнаю о вас, и сперва — ваше имя? — не слушая бормотание за спиной, она своим голоском перекрыла его и стихающий гвалт: — Ао! Вы, перед моими глазами, и вы, — она показала веером на детей, — запишите свои имена в один список и передайте его в Аси-Со! В следующий день служения я попрошу Койро-рина донести ваши голоса до богов. Не благодарите! А теперь я ухожу, — она шагнула в каи-нуо.

Часто и ровно перебирая ногами, прикрывая лицо, она с достоинством покинула едальню, зажатую между стенами двух домов с лавками. У левой на выходе лежала затоптанная ею накидка.

Такие накидки — большие куски плотной ткани с нашитыми масками и охранными знаками, начертанными клеевой краской, смешанной с белым порошком из Аси, — носили дети, которым при рождении предрекли стать лакомым кусочком для злых демонов. Такие накидки дети носили до совершеннолетия, и их никто не мог снять, кроме жрецов. В фальшивой накидке, которую раздобыл кто-то из помощничков, Имэйни ходила по Со-о-ти весь день, пока храмовая стража искала её.

Наступил вечер, который так не торопился сегодня.

Небо над крышами ржавело, и топот слышался как водопад неподалёку. Народ валил по всем улицам к Небесной дороге, чтобы увидеть дайэтци. Они прилетят с первыми звёздами, чтобы благословить новорождённого ребёнка кана. Имэйни тоже увидит их. Ну и что, что Жунуфуэ отказался взять её в город! Если Койро-рин не остался глух к своей служительнице, она увидит и самого господина Прейамагааша Мардука.

Конец ознакомительного фрагмента.