Пристанище для уходящих. Книга 3. Оттенки времени

Виктория Павлова, 2022

Терезе больше не нужно прятаться: у нее нет эмпатии, а значит, близкие в безопасности. Однако оказывается, что людей со сверхспособностями – носителей – много, и за ними идет смертельная охота. А главный враг – Орден веитов – намерен истребить всех носителей до единого из-за их крови, в том числе Терезу и ее маленького сына. Хватит ли у нее сил победить Орден, защитить себя и своего ребенка? Или им всем поможет носитель с уникальной силой – Мотылек? Тереза отправляется на его поиски, чтобы первой использовать силу Мотылька против врага. Но существует ли такой носитель на самом деле? Или Орден сокрушить невозможно?

Глава 4. Узы грусти

За три года Сан-Франциско совсем не изменился. За окнами машины раскинулся тот же оживленный холмистый город. Из распахнутых дверей кафе звучала музыка, по рельсам громыхал трамвай, где-то на пирсе мяукали морские котики, и под мостом на бульваре Линкольна красовались граффити Джоша. Несмотря ни на что, я была рада навестить старого друга. Даже если, кроме города, других друзей не осталось, все равно немного полегчало, хотелось выйти из машины и пробежаться по знакомым холмам, сходить на мыс Дьявола и просто побродить по улицам.

Я опустила стекло и подставила лицо прохладному ветру. Он прошелся по салону, принес запахи еды и океана, залетел за воротник блузки и привлек внимание Курта. Он демонстративно перегнулся через меня и нажал на кнопку. Тонированное стекло поехало наверх. Я неодобрительно покосилась на Курта, он ответил невозмутимым взглядом. Неужели боялся, что здесь узнают королеву с другого континента? Если убрать кортеж из трех машин с охраной и помощницей, никто в это не поверит. Я запахнула жакет и улыбнулась. Непривычно было думать о себе по-новому в старом месте, — словно смотреть на картинку в книге. Странно, но воодушевляюще.

— Генерал в Сан-Франциско?

От моего вопроса Курт застыл на секунду.

— Да.

— Прекрасно. Тогда у нас отличная возможность.

Курт помолчал, изучая улицы за окном.

— Я все выясню и сообщу тебе позже. Займись пока своими делами.

Он хмурился со вчерашнего дня после того, как я сообщила, что он снова летит через Атлантику. Он не хотел договариваться с Хэмстедом, не хотел нарушать протокол и ввязываться в аферу, а у меня словно крылья за спиной выросли, и если бы выпустили, полетела бы быстрее самолета. Черт побери, если мне суждено пасть жертвой Ордена веитов, то я хотя бы сделаю это с чистой совестью.

Хорошее настроение вмиг испарилось, когда мы свернули на Висент-стрит.

Охрану я оставила за пять домов до цели и пошла пешком. Курт наблюдал за мной, я чувствовала его взгляд. Но даже он не помогал справиться со страхом — я шла все медленнее и медленнее, а когда увидела знакомый двухэтажный домик с клумбами за низкой изгородью, так и вовсе остановилась.

Будто бы и не было этих лет. Возможно, в другой вселенной я могла жить в Сан-Франциско до сих пор, работать в частной охране, ходить в бар «Сова» и сажать аквилегию вместе с Мартой, мамой Джоша. Нет, это майский цветок, а сейчас время осеннего амеллюса. Вот же он, на клумбе сразу за забором — желтые и бордовые лепестки. Когда я выбирала Марте подарок, почему-то предпочла аквилегию. Почему? Может, из-за цвета? Двухцветные красно-белые винки¹⁸ — идеально для домашней клумбы.

Что за ерунда вертится в голове!

Надо перестать тянуть время и зайти. Если хозяева прогонят с порога и плюнут вслед, так тому и быть, но я очень надеялась на другой исход: я не имела права просить прощения, но нуждалась в нем. Для равновесия в моей жизни необходимо хотя бы попытаться.

— Господи боже ты мой, Скай! — На пороге, прижимая руку к груди, стояла Марта. Вид у нее был совершенно потрясенный. — То есть Тереза. Откуда ты… Заходи скорее, девочка моя!

***

Вечером я сидела на кровати апартаментов отеля «Ритц Карлтон» и пыталась упорядочить прошедший день: встречу с Мартой, фотографии, — на которых Джош был с друзьями из колледжа, с сестрами, с Чарли, — и все сказанные слова, но пока не получалось понять свои ощущения. Меня будто контузило в тот момент, когда Марта вышла на порог, и с тех пор я никак не могла осознать события. Или будто мне вкололи лошадиную дозу успокоительного — внимание затуманилось и реальность отодвинулась. Наверное, сработал защитный инстинкт: я боялась услышать то, от чего станет хуже. Зря, ведь теперь понятно, в кого Джош родился таким неисправимым оптимистом и непробиваемым добряком. Жить с утратой можно по-разному, и Марта показала путь, на котором утрату можно принять. Не забыть, а именно принять. Рассудок цинично убеждал, что теперь можно испытать облегчение, ведь все прошло лучше, чем я рассчитывала, но груз вины привычно затыкал все доводы. Похоже, получить чужое прощение легче, чем простить саму себя.

Или прощения Марты недостаточно. Нужно поговорить еще кое с кем.

Я переоделась в спортивный костюм и снова села на кровать. Ждала Курта. Охрана доложит Шону Рейнеру, что королева три часа провела в доме на Висент-Стрит, затем какое-то время на кладбище и вернулась в отель. Кладбище стало идеей Марты. Мне не удалось попрощаться на похоронах, а этого словно не хватало — тишины и покоя низких белых надгробий, зеленой травы и вида на океан. Я поговорила с Джошем и Ронни, и ветер унес мои слова, обещая доставить адресатам.

Марта очень хотела познакомиться с Риком. Она считала, что мой сын — ее внук. В какой-то степени он и был ее внуком, только двоюродным, поэтому препятствовать я ей не могла да и не хотела, только дальше врать ей в лицо было невыносимо. Я точно помутилась рассудком, когда согласилась вмешать сюда Джоша.

Первые месяцы в Холлертау походили на кошмар наяву, и иногда я теряла контроль. Частенько целые дни покрывались туманом. У меня спрашивали про Джоша: как давно мы знакомы, как проводили время, почему он, даже раненый, прилетел в Этерштейн, откуда его забрал Брук, что он говорил в тот день. Никто ни разу не спросил про Чарли, кроме формальной информации. Возможно, потому что он и сам мог за себя ответить, а возможно, просто потому, что не видели причин. Нам не удалось побыть парой, про которую говорят «они». Никому из наших знакомых не пришло бы в голову рассматривать нас как пару. Что бы ни зарождалось, все было безжалостно уничтожено. Когда встал вопрос об имени отца в свидетельстве о рождении, я попросила поставить прочерк. Конечно, парламент и совет это не устроило, канцлер рвал и метал, и тогда всплыла кандидатура Джоша. Все отчего-то уверовали, что это он, скорее всего, из-за вмешательства моего отца. Если он поговорил с кем-то из «Сентинеля» — с Маком, Уилером, Хиксом или любым другим, все сказали бы одно и то же: на работе не расставались, вечером гуляли по городу, в бар и на семейные мероприятия ходили вместе. Да, ссорились и ругались, с кем не бывает, но стояли горой друг за друга, и ради нее Джош сбежал из больницы… Выводы напрашивались сами собой. Это я осознала гораздо позже, когда смогла здраво оценить ситуацию. Не знаю, говорил ли отец с Чарли о чем-то, кроме Эберта, но, если и пытался, тот, скорее всего, послал его к черту. Я оглянуться не успела, как созвали закрытую пресс-конференцию для прояснения вопроса с отцовством, сняли документальный фильм и напечатали стопку подтверждающих документов. На мои попытки откатить ситуацию назад и дать опровержение я неизменно получала туманные отговорки от канцлера и твердое «нет» от отца. Скандал тоже не помог: выяснилось, что всех устроил мертвый американец. Ключевое слово «мертвый».

И как я позволила убедить себя, что это лучший выход из ситуации? Как теперь сказать правду Марте? Она полна надежд, что ее сын живет в моем. А Чарли? Поэтому он и не общался со мной, думал, что я врала даже в таком. Или понимал, что не врала, а не хотел делать больно Марте? Я скорчилась на кровати, похоже, «анестезия» начала отходить, и боль снова зашевелилась внутри.

Раздался стук в дверь. Я подскочила.

— Не передумала? — Зашел Курт и теперь изучал мой спортивный костюм тяжелым взглядом.

Идеальный личный телохранитель: на публике я всегда «Ваше Величество», но когда никто не слышит, он знает, кто я на самом деле.

— С чего бы?

Он протянул ключи. Я взяла связку.

— Твоя ассистентка ушла в прачечную, остальных я отправил ужинать. У тебя «окно» в пятнадцать минут. Выйдешь через черный ход. Через три квартала на юг супермаркет, на его парковке стоит бордовый «Ниссан Альтима». В шесть утра ты должна вернуть машину туда же.

Я сжала ключи, продумывая, все ли мы предусмотрели. После прачечной ассистентка уйдет спать, я отпустила ее до утра, ей незачем рваться к королеве, а охрану взял на себя Курт.

— Ты должна вернуться. — Он шагнул ко мне, сжал локоть и пристально заглянул в глаза. — Поняла? Должна быть на парковке не позже шести утра.

— Я буду. — И сейчас ему нет причин паниковать. Что за внезапные сомнения? — Буду! Нам с тобой еще Орден веитов уничтожать.

Моя жалкая попытка пошутить Курта не впечатлила, он не торопился меня отпускать, подозрительно изучая лицо, желваки играли на скулах. Если исчезну, отец добьется введения смертной казни и за первым государственным изменником далеко ходить не придется.

— Если решу сбежать, ты станешь первым, кому я об этом скажу. Поможешь выкрасть юного принца из замка.

Курт прищурился, усмехнулся и расслабился. Я же наоборот нахмурилась. Хотела пошутить, а вышло, как всегда, плачевно.

— Твой отец уже настойчиво интересовался проблемами моего племянника в Сан-Франциско. Он скоро догадается, что дело не в нем. Признайся ему хотя бы в этом.

Я представила, как рассказываю о Чарли. Отец требует подтверждения, а Чарли смотрит с экрана ноутбука как на злейшего врага. Меня затошнило. Лучше расставить точки над «и» сейчас, и если Чарли не захочет иметь со мной ничего общего, то «проблемы» племянника в Сан-Франциско закончатся, а когда-нибудь через много лет я расскажу Рику правду.

— Может, и нечего будет рассказывать.

Курт не спускал с меня пристального взгляда.

— Тереза, больше некому тебе это сказать, поэтому скажу я — ты похожа на сталкера.

Я усмехнулась, но комментировать не стала. Что тут скажешь?

— Я заберу тебя, якобы с пробежки. — Курт отпустил меня и отошел. — Если все пройдет, как задумано, никто не узнает. Чуть позже сообщу по поводу генерала. Но ты уверена, что нужно поступать именно так?

Я молча накинула капюшон и пошла к двери.

— Удачи, — донеслось вслед.

***

Острое и трепетное ощущение жизни родом из детства: из заноз в пятках, из песчинок между пальцами, запаха прелого валежника и кожи после солнца, из горького сока одуванчиков, подкашивающихся ножек недельного олененка и шума дождя по листьям, из любви ко всему вокруг, честной и искренней. Только в детстве можно так волнительно и искренне переживать каждое мимолетное чувство. Ты вырастаешь, ощущение полноты теряется, и все оставшееся время ты пытаешься его вспомнить или ищешь оттенки в событиях и людях. Возможно, мне повезло найти что-то настоящее, человека, рядом с которым появляется то самое неподдельное состояние эйфории, а счастье внутри рождается спонтанно, от его дыхания, прикосновения, голоса, запаха, просто от его присутствия. Разве не стоит за это бороться?

Все испортила ложь, значит, правда должна исправить. Осталось найти верные слова и силы на борьбу, только беда в том, что сил больше нет. Хоть я и пугалась чужих эмоций, на самом деле они наполняли меня, даже создавали, вмешиваясь в мою жизнь и преобразовывая чувства. Я словно сидела в центре паутины, тщательно подбирала ниточки к сердцам людей, наблюдала и изучала, постигая эту сложную науку, а теперь, без эмпатии, ничего не осталось. На дне разбитого кувшина валялся только хлам, и новым силам неоткуда было взяться. Часть моего сердца умерла вместе с Келли, другая — с Джошем, часть сердца осталась с Чарли. Как жить, если капризный орган стал слишком маленьким, и теперь его силы не хватает, чтобы качать кровь.

Выходит, Чарли мне нужен не только как отец моего ребенка, но и как тот, кто поможет найти дорогу к своим силам. Он нужен мне! Да дело не только в этом, дело и в нем самом: ему тоже знакомо чувство бессилия, когда, что бы ты ни делал, выходит только хуже. Если ему до сих пор больно, гложет вина или отягощают невысказанные слова, как меня, то я должна дать ему шанс пережить это и оставить позади.

Я хочу, чтобы у Рика был отец, а Чарли, я уверена, стал бы хорошим отцом. Вдруг еще не все потеряно и он не так сильно меня ненавидит, как мне кажется, но если ненавидит, я все пойму и не стану заставлять общаться со мной и ничего не попрошу. Если ему нужен покой, так и быть.

Курт сказал, что Чарли, как всегда по выходным, поехал в Форест Ноллс, поэтому я ехала туда же, надеясь, что срочный подряд на строительство или ремонт не вынудили его остаться в городе.

Через час окончательно стемнело. Я оставила машину на лесной дороге и дальше пошла пешком, отвлекая себя подсчетом метров и ярдов. Поначалу в Холлертау мне было тяжело переключиться на метрическую систему и я частенько путалась. От места, где я оставила машину, до дома Чарли полмили или восемьсот метров. Вполне хватит, чтобы собраться с духом. Или нет. Между деревьями мелькнул свет, похоже, из окон, и я так испугалась, что вспотела, а сердце зашлось в безумной дроби. Пришлось опереться на осину. Но потом стало еще хуже: внутри взвыл какой-то первобытный ужас и скрутил живот. Я прижалась к дереву в надежде, что оно поделится со мной силами, но времена, когда для спокойствия хватало запаха леса и жесткой коры под пальцами, давно прошли. Я опустилась на землю и сидела у дерева, подумывая о возвращении к машине. Если Чарли не хочет меня видеть, значит, у него есть причины. Зачем я лезу?

«Если бы у нас было время, я бы никуда тебя не отпустил. Нашел бы место, где нам не помешают… — зазвучал в голове голос Чарли. — Знаю я на пляже одно такое местечко. Тебе понравится».

«Приглашаешь на свидание?»

«Приглашаю».

От его ощущений и эмоций, которые он испытывал от близости, по коже бежали мурашки. И сейчас это чувство — ошеломительное и всепоглощающее счастье — прогнало страх. Такое не проходит просто так, не забывается, а я помнила за нас обоих, потому что воспоминания никуда не делись, и иногда по ночам мне мешали спать не кошмары о Джоше, а воспоминания о том, что я утратила с Чарли — возможное будущее.

Деревянный дом с трудом угадывался в темноте. Я была в нем один раз три года назад, но отчетливо помнила двор: справа от дома сарай с инструментами, рядом с сараем — дровница, слева, да и со всех сторон — только лес. При свете дня тут безумно красиво — высоченные сосны и дубы, которые и вчетвером не обхватишь, но сейчас деревья казались ехидными свидетелями моего дальнейшего морального падения.

На подъездной дорожке стоял джип. Капот еще теплый, значит, Чарли приехал недавно. И что теперь? Просто постучусь? Я прокашлялась, казалось, пересохшее горло больше никогда не выдавит ни звука.

В освещенном окне мелькнул силуэт, и тут мне пришла в голову банальная и совершенно логичная мысль: а что, если он не один? Что, если он проводит выходные с Мелани Фоссет? Устраивать сцены и портить жизнь Чарли еще больше я точно не собиралась. Если у них все хорошо, значит, так тому и быть.

Я подошла к дому и осторожно заглянула в окно. На глаза попался кусок кухонного стола с наваленными сверху сумками. Камин горел, но рядом никого не было. Я попыталась разглядеть всю комнату, ведь где-то определенно шумели: доносился то ли шелест, то ли тихий стук. Черт, не заглядывать же во все окна, это будет уже совершенно неприлично. Шелест раздался ближе, где-то за спиной, по стенке дома запрыгал луч фонарика.

Черт побери!

Я ринулась прочь, но обо что-то споткнулась и чуть не растянулась под окном, вжалась в стену и замерла.

— Стоять!

Свет фонаря скакнул на грудь. Перед лицом возникло дуло двуствольной винтовки.

— Тереза?! — изумился тот самый голос, который снился мне почти каждую ночь.

***

За три года дом мало изменился: те же запахи — сигареты, яблоки и дерево, тот же продавленный диван, придвинутый к камину, единственная маленькая спальня за скрипучей дверью и одна большая комната — наполовину кухня, наполовину рабочая зона, заваленная инструментами и строительным материалом. Чарли всегда любил что-то чинить и мастерить, а теперь сделал это своей работой.

Он возился у холодильника, а я застыла у входа и боялась на него смотреть — так привыкла слышать только голос, что страшно было заглянуть в глаза и увидеть там разочарование или холод. Вместо этого я уставилась на огонь в камине, слушая потрескивание дров и мучительно подбирая слова.

— Сок будешь? — Послышался звук открываемой бутылки. — Ты же не пьешь пиво, насколько я помню?

— Воды, если можно.

Звякнуло стекло, зашумела вода. Я посмотрела на Чарли как раз в тот момент, когда он шагнул в мою сторону со стаканом в руке, но передумал и поставил его на угол кухонного стола, заваленного пакетами и свертками. У него так дрожали руки, что из стакана на пол выплеснулась вода, до меня он бы, наверное, целый не донес. Его короткий взгляд развеял остатки самообладания — он меня боится.

— Спасибо.

Чарли прислонился спиной к раковине, замер между навесных шкафчиков словно между стражами, и, держа в руках бутылку пива, наблюдал, как я подхожу, беру стакан, пытаясь не расплескать воду, и делаю глоток. По его лицу совершенно ничего нельзя было понять — он застыл с каким-то сложным выражением бесстрастности, рожденным из попытки определиться с чувствами. Мы помолчали: Чарли пил пиво, я изучала стол — из пакетов выглядывали банки с консервированным мясом, кукурузные хлопья, сок, мюсли. Похоже, Чарли пополнял запасы.

— Я тебя чуть не пристрелил, — как-то слишком бодро сообщил он, и я уткнулась в стакан. Ясно, так сильно ненавидит, что был бы рад пустить мне пулю в грудь.

— К тебе, видимо, часто вламываются, раз ты так реагируешь. — Я чуть не поперхнулась водой, пришлось откашляться.

— Да, бывало пару раз. — Чарли рассеянно отпил из бутылки, избегая моего взгляда. — Бродяжки всякие. — Теперь в его тоне звучала укоризна, словно он перекладывал на меня ответственность за все выходки бродяжек, которые, оказываясь в этом районе, обязательно выбирали для взлома его дом. — Но вот королева, пожалуй, впервые, — задумчиво протянул он и сделал еще глоток.

Ощущать его присутствие рядом было сродни ожиданию грозы, когда напряжение накапливается в атмосфере так плотно, что начинает искрить воздух, а дышать остается лишь густым сиропом предвкушения. Стакан в моей руке дрожал, и я поставила его на стол. Чарли смотрел на свои кроссовки, и оттого, что я опять не видела его глаз, внутри стало пусто-пусто, как в ящике, из которого вытряхнули весь хлам. Даже в голове зазвенело.

— Чарли…

— Почему не постучала в дверь? Зачем полезла к окну?

— Не хотела мешать. Вдруг ты не один?

— А с кем? С кем бы я мог быть?

В его голосе прорвалось такое неподдельное удивление, что я даже возмутилась: что же выходит, он сюда никого не приглашает? Совсем-совсем никого? Так и сидит в одиночестве?

— Не знаю. Мало ли… С той женщиной… Мелани.

— С кем? Откуда ты?.. — Чарли вскинул голову, удивленно поднял брови.

Черт! Зачем я это ляпнула? Вряд ли у нас получится связный разговор: он даже не смотрит на меня, снова хмурясь своим кроссовкам, а я говорю совсем не то, что собиралась.

— Послушай… — Желание увидеть его глаза стало невыносимым, я шагнула к нему и тут же споткнулась о пристальный и острый взгляд, аж сердце екнуло.

Стакан, повинуясь моему неосторожному жесту и неотвратимости силы притяжения, полетел на пол и звонко встретил свою кончину.

— Черт! Прости! — Я нагнулась. — У тебя есть тряпка?

— Нет, нет, не трогай. — Чарли рванул ко мне, поймал пальцы в сантиметре от осколка и потянул наверх. — Порежешься. Черт с ним, со стаканом. И с водой.

Мы застыли в каких-то нелепых полусогнутых позах, и от близости Чарли, оттого, что он так неожиданно и резко вторгся в мое личное пространство, от его запаха и прикосновения настойчивых пальцев перехватило дыхание.

— Ты одна? — Чарли прищурился. Тайны, спрятанные на дне его глаз, никак не хотели раскрываться, возможно, потому что отвлекало тепло его руки — он так и не отпустил мои пальцы, зажав их в ладони.

— Собираешься меня убить и не хочешь лишних свидетелей? — услышала я свой насмешливый голос и прикусила язык, зато добилась легкой осторожной ухмылки.

— Не хочу, чтобы ворвалась твоя охрана…

— Я одна! — От напряжения казалось, что каждая мышца подергивается от микроразрядов тока и изучающего взгляда, а вдохнуть так и не получалось.

Чарли выпрямился, переступил ногами, хрустнув осколком стакана.

— Зачем ты приехала? — Охрипший голос не давал подсказок.

Когда пауза стала затягиваться, я выдавила:

— Я ездила к Марте и…

Чарли совершенно не облегчал мне задачу, не меняя выражения лица, только глубокомысленно хмыкнул, будто моя фраза объясняла все на свете.

— А потом сбежала от охраны ради тайной встречи со мной? — Его интонации наконец-то дали подсказку — он рад. Немного растерян, наверняка ошеломлен, но и рад тоже. — Я не слышал шума мотора. Ты что, пришла пешком через лес?

Чарли будто не мог поверить в такой поворот, удивлялся, как же такое возможно и чем он заслужил. Мы стояли так близко, почти вплотную, и тепло его тела казалось жаром от камина. Он выпустил мои пальцы, чтобы поставить на стол бутылку, а я чуть не задохнулась от ужаса и схватила его за плечо, потому что желание не просто прикоснуться, а сделать из наших тел одно стало сильнее меня — инстинкт самосохранения и спасение от гипоксии. Бутылка полетела вслед за стаканом, зашипела пролитым пивом и откатилась под стол. Чарли смотрел только на меня, и через бесконечную секунду медленно поднял руку и провел горячими пальцами по моей щеке. Будто пробуждающим заклятьем коснулся — тяжесть в груди растаяла, ошеломила легкость, я наконец-то вдохнула полной грудью, и вдох все длился и длился, вмещая в себя целый мир.

— Нам нужно поговорить… — Я замолчала, когда Чарли перевел взгляд на мои губы и застыл словно в трансе.

— Думаешь? — Он чуть нахмурился, будто с трудом понимая смысл слов, и одновременно властным и несмелым жестом притянул меня поближе.

— Я приехала извиниться. — От его близости, запаха, взгляда кружилась голова и путались мысли, а в местах прикосновения горела кожа. Если так пойдет дальше, я забуду собственное имя. — Наверное, это глупо… но я хочу попросить у тебя прощения. Глядя в глаза, а не проигрывая диалог день за днем в голове.

Я попыталась отступить, но Чарли не отпустил и удивленно моргнул. Закралось подозрение, что он считает меня галлюцинацией и теперь изумляется ее чрезмерной болтливости.

— Вот как? Извинения предполагают искренность, так ведь?

— Да, и… — Фраза рассыпалась с резким выдохом, когда Чарли прижал меня к столу и навис сверху. Под пальцами пронеслись рубашка, щетина, лохматые волосы; под кожей — щекотка. Что же такое происходит? Что бы ни происходило, пусть не прекращается.

— Хочешь искренности? — С неожиданной яростью он смахнул со стола один из пакетов и, не отрывая взгляда от моих губ, рывком посадил меня на столешницу. Что-то снова упало, но звук затерялся в нашем дыхании. — Тогда лучше молчи.

От знакомого и такого родного вкуса Чарли перед глазами поплыли звездочки, а жар растекся по всему телу. Кто-то из нас застонал, и все стало неважно, словно на сцене вокруг выключали свет, пока не осталось только самое важное в центре, и Чарли яростно стаскивал с меня одежду, одновременно прижимая к себе крепче. Спортивные штаны никак не хотели сниматься с лодыжек, и Чарли так сильно дернул, что я полетела со стола, но он меня подхватил и посадил около раковины, а я посильнее вцепилась в его плечи. Он зарычал мне в ухо и что-то прошептал, но я не услышала — вокруг грохотала посуда, мешалась или тыкалась в спину. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на Чарли, на горячих и яростных прикосновениях, пугаясь напору и восторгаясь одновременно, отвечая ему, потому что тоже злилась. Злилась на каждый прожитый раздельно день, на каждый поцелуй, который не случился, на каждое прикосновение, которое не достигло цели, на все несказанные слова, которые затерялись в череде скучной рутины, и теперь эта ярость искала выход.

Мне не понравилось не видеть Чарли. Хотелось прочувствовать все до последней секунды, и я распахнула глаза. Он смотрел так, будто обнаружил перед собой что-то невыразимо прекрасное и боялся отвести взгляд, но это я видела нечто пленительное: мужчину, который дарил мне свою любовь. Чарли снова собрался меня куда-то нести, я попыталась найти опору… Что-то увесистое свалилось откуда-то сверху. Ох, больно же!

— Черт! Ты как? — встрепенулся Чарли, подхватывая меня на руки.

— Лучше молчи. — Я обхватила его бедра ногами, и он усмехнулся.

Я растворилась в дыхании Чарли и зелено-карих глазах, стала шепотом на коже и вкусом яблок на языке. Если я — галлюцинация, то и черт с ним. Главное — не исчезнуть, не раствориться, оставив его одного. Но исчезаю не я, исчезает пространство и время, а мы все еще вместе…

***

…щекотка за ухом. Чарли перебирает мои волосы.

–…отросли. Ты выглядишь, как в день нашей встречи.

Щетина под пальцами тоже стойка и упряма, как и ее обладатель.

— Ты тоже. Такой же колючий. У тебя фобия на вежливость?

Чарли смеется…

–…Кажется, я понял, о какой Мелани шла речь. Это моя клиентка. Я делал ремонт в ее доме. Ты про нее? Откуда о ней знаешь?

В затухающем свете камина его насмешливые глаза кажутся совсем черными, а скулы словно вырезанными искусным резчиком.

— Наводила справки. — Чувство вины растворяется в его смехе.

— Так вот почему у меня иногда возникало ощущение, что за мной следят. Ты действительно невыносима, знаешь об этом?

Из цепких рук вырваться не выходит, да не очень-то и хочется.

— Ты у нее ночевал.

— Чтобы рано утром начать работу… — От груди щекотка его дыхания спускается ниже. — В новостях писали про твои свидания с каким-то белобрысым князем. Расскажи-ка про это.

Пытливые глаза смотрят из уютной полутьмы…

…Знакомый запах Чарли вызывает целую гамму воспоминаний. Удивительно, каким триггером может стать запах.

— А ты точно не галлюцинация? — спрашивает он, рассматривая мою пятерню на фоне камина. Так она и правда кажется полупрозрачной и зыбкой, колеблющейся в свете огня. — Я был в этом уверен, пока ты не начала извиняться, но теперь снова сомневаюсь…

Легонько ударяю его в грудь и, вывернувшись из цепких объятий, забираюсь сверху. У меня есть и корыстный интерес: поправить под нами плед, сброшенный на пол с дивана. Чарли явно не озадачивается тщательной уборкой, и по всему полу раскидана деревянная стружка и гвозди вперемешку с клубами пыли.

— Галлюцинация не стала бы тебе говорить, что ты неряха, — шепчу ему на ухо и вижу в свете камина, как у него поднимаются волоски на руке. На меня это действует как добрая порция афродизиака, и время снова перестает иметь значение…

…Ночь застыла в янтарном мгновении. Как впихнуть в нее три года разлуки? Мы столько не сделали, столько не обсудили, но в разговорах о прошлом слишком много горечи. Особенно, если речь о тех, кого больше нет с нами.

— Я все прокручиваю последние слова, которые он от меня услышал. — Чарли смотрит в потолок. Он тоже заложник воспоминаний. Теперь груза стало больше: не все моменты мы хотели бы помнить.

— Не надо… — умоляю словно сама себя: последние слова Джоша звучат в голове: «Не забывай…» Лучше говорить о том, что мы можем исправить. — Убеди Марту принять подарок.

— Счет имени Джоша Таннера? — Чарли тяжело вздыхает.

Имя Джоша, произнесенное вслух, срабатывает как удар плеткой по спине.

— Девочкам надо в колледж.

Мы слушаем тишину и разделяем тяжесть на двоих…

…Огонь в камине собирается умереть, и Чарли спасает его от смерти — бросает поленья и смотрит, как они разгораются. От камина идет тепло, как и от Чарли, он садится рядом, отнимая кусок пледа, и смотрит на огонь.

— Я не имел на тебя прав. Я был твоим боссом, я старше тебя. Сейчас ты королева, а я беру подряды на ремонт домов.

Глупые предрассудки.

— Важнее, кто мы друг для друга. Мы просто мужчина и женщина, которым хорошо вместе. И если мы захотим, так и останется.

Он улыбается, и в темных глазах танцует благодарный огонь…

— Ох, у тебя, похоже, будет приличный синяк. — Чарли легонько касается моих волос и виновато рассматривает лоб.

— Синяк? С чего? — Удивляюсь, при чем здесь лоб, это спиной я все натыкалась на что-то жесткое — то ли продукты, то ли ручки шкафчиков.

— На тебя с верхней полки термопот упал и угодил ручкой по лбу. Ты не заметила? — Он сдерживает смех, а я вспоминаю и хихикаю: значит, в тот момент искры из глаз у меня летели не от переизбытка чувств. — Давай лед принесу, хотя уже поздно, надо было сразу.

— Не надо, — останавливаю его порыв встать, — не уходи.

Скоро все равно придется разрушить уютное уединение этой комнаты и уйти, но пока у нас есть еще несколько минут. Чарли вздыхает и обнимает крепче, удобнее устраиваясь рядом.

Время тает, растворяется вместе с уходящей ночью, умирает от страха перед приближающимся солнцем, но пока мы в уютной полутьме камина, а мир вокруг застыл в капле янтаря…

***

Огонь потух, и воцарилась мягкая тишина, которая бывает лишь когда точно знаешь, что прервать ее может только птичье пение или шум дождя. В больших комнатах Холлертау я часто убеждала себя, что наконец нашла дом и можно остановиться, складывала слово так и этак «д-м-о», «м-о-д», «о-м-д», но все время выходила какая-то бессмыслица. Хижина Чарли в Форест Ноллс больше походила на настоящий дом, такой, в котором хочется остаться.

Чарли запротестовал, когда я начала выбираться из его объятий.

— За водой схожу.

Сразу за диваном валялась кастрюля, а дальше пачка макарон и банка кукурузы, на полу у стола так вообще лежали целые груды. Я осторожно обошла разбитый стакан и пооткрывала шкафчики в поисках целого. Из-под ноги выкатился термопот и остановился рядом с упаковкой одноразовых стаканчиков, дальше на полу поблескивала какая-то посуда, а в раковине валялась тряпка. Нет, тюлевая занавеска. Наверное, она попалась мне в руки, когда я искала опору. В тусклом предутреннем свете комната выглядела даже загадочно, но представляю какой кошмар откроется взору, если зажечь свет.

— У тебя теперь есть повод прибраться, — сообщила я Чарли, протягивая одноразовый стаканчик с водой. Еще я захватила по коробке крекеров и кукурузных хлопьев — они валялись у плиты — и разложила на пледе импровизированный пикник.

Чарли хмыкнул, выпил воды, потом молча пожевал крекер и уставился в стакан, будто нашел там что-то подходящее для раздумий. Судя по тому, что между нами случилось, не похоже, что он меня ненавидит, а значит, надежда на нормальные отношения еще есть, но чем дольше он молчал, тем зыбче она становилась, и я чуть не подавилась крекером, когда от очередного здравого взгляда на ситуацию сжало горло.

— Так зачем ты приехала на самом деле? — Усталый голос Чарли разрушил последнее янтарное мгновение.

Наверное, не очень правильно начинать серьезный разговор, когда из всей одежды на нас только плед, но, казалось, что одежда снова нас разделит, сделает колючими малознакомыми людьми, такими, какими мы встретились пару часов назад.

Я на секундочку закрыла глаза. Нужно разрушить еще один бастион лжи.

— Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Должна произнести вслух, потому что это очень-очень важно.

Чарли вскинул заинтересованный взгляд.

— У тебя есть сын.

Целую минуту он молчал, застыв с пачкой хлопьев в руках.

— Ага! — произнес он и затих. — Сын, значит. У меня. Точно?

— Да, господи, Чарли! Я что, не по-английски говорю? У тебя есть сын. Фредерик, ему два года.

Он отбросил хлопья и рывком поднялся на ноги, сметя разложенные на пледе крекеры и чуть не опрокинув меня.

— Знаешь, я уже вышел из того возраста, когда мною играли! — Он нашел за диваном свои джинсы и ринулся к кухонному столу, видимо, за футболкой, но обо что-то споткнулся и чуть не упал. — Я уже не мальчишка! Перестань врать наконец!

— Я не вру! — Я подскочила вслед за ним.

Чарли на секунду остановился, а потом как был, без футболки, ринулся к комоду в противоположном углу, еще сильнее припадая на левую ногу. Курт раскопал все. Теперь я знала, почему Чарли хромает, и что именно произошло с его коленом. Наверное, вся его бездна сожалений родилась под завалом в Алеппо после артиллерийского обстрела, когда погиб весь его отряд, а он выжил. Выжил, чтобы корить себя. Вчера я надеялась, что сообщение о сыне если и не сделает его счастливым, то хотя бы немного обрадует, но, видимо, зря. Он мне не верил.

— И отец — не Джош? — съязвил Чарли, рывком выдвинул нижний ящик комода и достал блок сигарет.

— Нет! Ты — отец моего ребенка, — твердо произнесла я. Руки дрожали, но я испытала колоссальное облегчение, что наконец сказала об этом.

— Ты уверена? — Зашуршала целлофановая обертка.

— Сложно забеременеть от кого-то, с кем ни разу не спала!

Возмущало, что он настолько в меня не верил, думал, будто после того, что было у нас, я могла пойти и повторить это с кем-то еще. Возмущало и причиняло боль.

— Вот как?! — Чарли дернулся, вытащил пачку из блока и направился к двери. — Об этом, видимо, неизвестно в Этерштейне. Я видел фильм про отца принца, и там звучало не мое имя.

— Ужасно, что так вышло. Я не знаю, как это исправить. Все, что я могу, это сказать правду тебе. — Закружилась голова, и пришлось ухватиться за диван. — Ты — отец Рика.

Чарли остановился у двери, повернулся:

— А Марта? Как же Марта? Зачем ты с ней так?.. — Он схватил куртку, на ходу надел и выскочил наружу. Чиркнул зажигалкой, и, прежде чем дверь закрылась, в комнату успел залететь сигаретный дым.

В наступившей тишине стало слышно, как капает кухонный кран. На полу красовалась лужа: Чарли разлил воду из пластиковых стаканчиков. Я включила свет и, стараясь не обращать внимания на бардак, отправилась на поиски полотенца.

В голове не было ни одной дельной мысли, разум не понимал, как ему реагировать. Я отряхнула плед и накинула его на диван, плюнула на поиски веника, отжала полотенце в раковину и повесила его на край столешницы.

Мой спортивный костюм валялся на единственном стуле среди табуреток.

Чарли курил на крыльце, накинув куртку прямо на голое тело, настороженно покосился, когда я вышла, и снова уставился в темноту. Свет из открытой двери падал на деревянный настил и усыпанную хвоей землю и казался единственным источником тепла во всем мире.

— Между мной и Джошем ничего не было, только дружба, но нужно было имя. Это моя вина. Тогда меня убедили, что так лучше, но это неправда… — Мой голос растерянно затих. Разве можно оправдать такую глупость?

Чарли усмехнулся и покачал головой, потер ладонью лоб, словно собирался с мыслями. Рассудок наконец отреагировал — грусть, вот что я чувствовала.

— А ведь твой отец мне звонил. Поздравил с рождением племянника. У меня грешным делом возникла мысль, что он прав, потому что как иначе такое могло произойти? Ты постоянно врала, — он ткнул в меня сигаретой, — а теперь выходит, скрывала от меня беременность. Разве отцу ребенка не сообщают о таком?

Черт побери, зачем отец полез! Я сжала кулаки. Не представляю, что в тот момент пережил Чарли.

— Прости. Все это не имеет отношения к нам. Это чертова политика. Недоразумение, — выдавила я.

— Недоразумение — это когда в кинотеатре на твое место кто-то сел, а тут речь не только о нас двоих. Марта мне все уши прожужжала, чтобы я съездил навестить племянника, а твой отец, похоже, действительно считает, что это сын Джоша. И я так считал! Не думал, что ты сможешь врать и о таком! — Сигарета в его руках переломилась, он раздраженно затушил ее о деревянный поручень и полез за новой. — И что теперь прикажешь делать?

— А чего ты хочешь?

Он изучил меня с головы до ног словно музейный экспонат сомнительной ценности и отвернулся. Теперь, в темноте, да еще сквозь дым не было видно его лица, приходилось полагаться на голос — ошеломленный и растерянный.

— Прости, не думала, что отец станет тебе звонить. Мне казалось, он рад оставить ту историю в прошлом.

— Вы там с ним что, вообще не разговариваете? — возмутился Чарли.

— Разговариваем. О законопроектах и поправках.

Он фыркнул и сломал вторую сигарету, огонек упал на веранду и погас под кроссовкой. Чарли взял из пачки еще одну, но сам же ее переломил и растер между пальцами. Крошево осыпалось пеплом с руки, сверкая в свете из открытой двери.

— Но о том, как отмазать Эберта, вы нашли время поговорить. — Чарли смотрел на растерзанные сигареты, и голос его теперь звучал бесцветно. Рассеянный свет из окна падал на веранду, слабо освещая его кроссовки, хвоинки и шишки вокруг ног.

— Никто его не отмазывал. Его осудили, и приговор сломал ему жизнь.

— Не думаю, что запрет работать чинушей или охранником его сильно сломал. По крайней мере, его дети при нем.

Меня била дрожь. Возможно, это просто холод, ведь на улице градусов тринадцать, а возможно, такой эффект дает горечь, когда заполняет тебя с головой. Я прислонилась к дверному косяку, чтобы ощутить хоть немного опоры.

Когда я думала, что Чарли что-нибудь сделает Нику, явно тоже была не в себе. Приговор кажется ему несправедливым, но самосуд не в его стиле. В нем и так живет куча сожалений.

— Мы расстались, ты уехал. Я не могла…

Тогда я вообще ни с кем не хотела говорить. Ни с кем и ни о чем.

— А телефоном пользоваться так и не научилась! — Чарли шагнул из темноты ближе. — Или просто не хотела мне говорить. Как обычно, решила все сама. Испугалась, что я приеду в Этерштейн, и тебе придется с этим что-то делать? Мертвецу не предъявишь претензий, что он не граф и не виконт. Но в моем случае тебе пришлось бы признаться всему двору, что спала с безработным инвалидом, к тому же американцем!

— Чушь! Дело вовсе не в этом! — Даже затошнило от возмущения. — Неужели не понимаешь? Твой брат погиб из-за меня! Разве я могла смотреть тебе в глаза? Я решила, что ты и говорить со мной не станешь!

Чарли фыркнул и яростно затряс головой.

— Говорить не стану… — пробормотал он и шагнул в дом, заканчивая на ходу: — Я взял то, что мне не принадлежало, и меня наказали.

— Чарли…

Страхи загоняют нас в клетки, и мы проводим всю жизнь в поисках ключей к свободе.

— Закрой дверь, на улице холодно, ты замерзла.

Он двинулся к кухне, а я на секунду решила, что он просит меня закрыть дверь с той стороны.

— Будешь чай? Я как-то раз попробовал вот такой, — он достал из шкафчика и показал мне желтую банку, — мне понравилось. Не фонтан, конечно, даже, скорее, бурда, но если его делать со льдом, а не как здесь написано — с кипятком, то терпимо.

Чарли растерянно оглядывал учиненный беспорядок, а я закрыла дверь и подошла поближе, рассмотреть банку. На этикетке красовалась надпись «растворимый напиток».

— Это не чай, — я поставила банку обратно, — это и правда бурда. Выкини…

— Ты не оставила мне выбора, понимаешь? — Чарли поднял замученный взгляд. — Пришлось согласиться с отцовством Джоша. Разве я мог разочаровать Марту или спорить с регентом?

Да я и сама сегодня не решилась признаться Марте, а уж спорить с регентом… Чарли на ходу скинул куртку, подхватил с дивана свою рубашку, надел, застегнул пуговицы и оперся на диван. Я больше не видела его глаз, только пальцы, сжимающие мягкую спинку, и казалось, пальцы мнут мою душу, оставляя синяки и кровоподтеки. Пропустить бы фазу, когда о боли надо говорить вслух, превратить слова в птиц, выпустить на волю, но каждая минута этих трех лет копила боль, теперь от нее так просто не избавишься.

— Ты ни в чем не виноват. — Пришлось опереться на стол, каждое слово забирало силы. — Если бы я могла сейчас это изменить, не вмешивать Джоша, я бы так и поступила, но тогда… Наверное, я сошла с ума, раз меня удалось уговорить. Но и тебя я не хотела ни к чему принуждать. Не хотела, чтобы на твою жизнь влияли события на другом континенте. Двадцать три года назад маркиз убил наследного принца. Меня тогда на свете не было, но я уже оказалась заложницей ситуации. Я не хотела, чтобы ты стал еще одной случайной жертвой. — Я остановилась, набираясь сил от звучащей птичьими криками тишины. — Твои решения должны быть только твоими. Ты должен делать что-то только потому, что сам этого по-настоящему хочешь.

Чарли долго молчал, а потом поднял голову.

— Знаешь, почему я тебя нанял?

Напугала смена темы, будто за ответом последует что-то страшное.

— Да, профсоюз наседал, да, женщинам после армии у нас не интересно. Но я взял тебя на работу, потому что ты ничего о ней не знала. Как Джош. За два года после колледжа он сменил пять мест. Я взял его к себе, надеясь, что он успокоится, но ему было скучно. Он просто умирал от скуки в окружении молчаливого груза. И тут в мой кабинет зашла ты. Из всех кабинетов мира ты зашла в мой. — Чарли уставился в погасший камин. — Салага, желторотик, которой все нужно было объяснять с нуля. Да на твоем фоне Джош выглядел суперпрофи. И я подумал: «То, что нужно. Для нее он станет авторитетом. У него появится цель». И решил — барахтайтесь вместе. Выплывите, так выплывите.

Я была нужна Джошу так же сильно, как и он мне.

— И я его подвела…

— Нет, это я его подвел, — оборвал Чарли, — когда позволил сесть в самолет, потому что твой отец этого ожидал. Так что не говори мне ничего о плохих решениях. Я и тебя подвел. И Марту, и Бенсона. Всю команду!

Келли считала, что вся наша жизнь — цепочка решений, которые делают нас теми, кто мы есть. Но если наши благие намерения приводят к чьей-то смерти, делает ли это нас плохими людьми?

— Не подвел. Это не твоя вина…

— Думаешь, твоя? — Чарли бросил на меня короткий яростный взгляд и опять уставился в диван. — Не ты спустила курок, но, видимо, сделала все, чтобы отомстить.

На меня словно холодным ветром подуло, и на щеках пролегли горячие дорожки — даже не знала, что плачу.

— Отомстить?

— Через месяц мне позвонил американский посол из Вены и сказал, что нашли тело Гермута Брука. Убийца неизвестен. Европол разыскивал Брука живым или мертвым, но мне любопытно, почему его нашли мертвым?

Эта тема — как прогулка по тонкому льду. Тайны, которые я не имела права разглашать, не потому что не хотела, а потому что не могла. Брук убил Джоша и он же, скорее всего, стрелял в Бенсона, и я подозревала, что он убил мою мать, хотя Курт и твердил о самоубийстве.

— Какая разница? — Я попыталась равнодушно пожать плечами, но вряд ли вышло. От испуга сковало все тело. Если Чарли спросит прямо, придется признаться, ведь я собиралась говорить правду. — Он мертв. Неужели скорбишь по психу и убийце?

— Хочу понять, как в этом замешана ты.

— Думаешь, после маркиза я вошла во вкус? — Мне стало смешно, видимо, истерика. — Убила кучу народу и не вздрогнула?

— Я не знаю, что о тебе думать, Тереза. Ты не даешь возможности разобраться.

Наверное, отец прав. Мне нужна помощь специалиста, того, кто умеет чинить души. Общение с окружающими только из-за расписания встреч или строчки в законопроекте превратило меня в еще большую дикарку, чем во времена Келли. Вспомнилась дурацкая размолвка перед поездкой, но отец не вся моя семья, Чарли важен не меньше.

— Я понимаю, почему ты злишься, правда. Я лгала тебе в Сан-Франциско, и мне очень стыдно. Если бы я могла это изменить… Теперь тебе известно о сыне и, возможно, ты захочешь что-нибудь сделать… Мне от тебя ничего не нужно: ни алиментов, ни внимания, можешь меня ненавидеть. Я только хочу, чтобы у Рика был отец.

— Да господи! — Чарли стремительно пересек комнату и прижал меня к себе. — Иногда мне хотелось тебя придушить за упрямство и своеволие, но никогда, слышишь, никогда я бы тебя не возненавидел!

Я уткнулась в его рубашку, которая теперь пахла мной. Сердце переместилось к горлу и мешало дышать. Защекотало ладони, как когда-то, от предвкушения прикосновения к целому миру, но эмпатия так и не вернулась, хотя было предположение. Зато облегчение прокатилось по телу — может быть, у нас есть шанс.

— Прости, что все так вышло. И за все остальное тоже прости. Хотя можешь не прощать, если не хочешь…

Чарли только тихо вздохнул. Мы постояли, а потом он отстранился и заглянул мне в глаза.

— Знаешь, — виновато улыбнулся он, — у тебя жуткая шишка на лбу и синяк. Не представляю, как ты это объяснишь…

— Брука убил бывший телохранитель моей матери. Теперь он мой телохранитель. Он сам пришел ко мне и признался. Мы с отцом договорились молчать о его причастности. Теперь ты четвертый человек, который об этом знает. — Слова торопились и перебивали друг друга, но спокойное внимание Чарли давало силы. — Я эмпат. Была эмпатом. Когда дотрагивалась до человека, ощущала то же, что и он. И еще у меня было что-то вроде карты в голове, я знала о перемещении людей, даже тех, кого не видела физически. Ты сам догадался, что у меня есть… дар. Тогда в лесу, в Оленбахе, нам помог именно он. Я увидела, что люди Виктора берут нас в кольцо. И в Остер Пойнт…

Чарли молчал и просто слушал, наверное, пытался уложить все в сознании. Слова об эмпатии его не смутили — он все так же обнимал меня за плечи.

Если бы я понимала, что делаю, и управляла «паутиной», то в Хольц-Линдене спасла бы Джоша. Не знаю как, но я бы справилась. Выследила Брука, успела бы раньше… После смерти Келли почти каждый день моей чертовой жизни можно было бы прожить лучше. За исключением дней с Риком и Чарли.

Как сказать про инквизицию? Про мои попытки помогать носителям? К Чарли все это не имеет отношения, он не обязан в это влезать, но будет справедливо, если он узнает о моем прошлом.

Пока мы пили — он кофе, а я странную бурду под названием «чай», — я рассказала про Келли и нашу кочевую жизнь, про смерть Келли и первый настоящий дом в Портленде, и про то, почему пришлось его покинуть.

— Никто не должен был умереть. Только я. Исчезнуть из жизни отца, из Портленда, будто меня и не было. Герцогиня Эттерская должна была умереть по-настоящему. Тогда ничего плохого не случилось бы.

— Но не случилось бы и ничего хорошего.

Хриплый голос Чарли напугал и сбил. Он крутил в руках пустую чашку, а теперь наконец поставил ее на стол и поднял на меня взгляд.

— Да… Тогда я не встретила бы тебя. Но я встретила и полюбила, — признаться оказалось легко, легче, чем представлялось, — и на свет появился Фредерик. И я очень люблю сына, и хочу, чтобы два важных для меня человека знали друг о друге. И тоже любили друг друга.

Чарли тихо вздохнул. Я до боли в сердце сожалела, что у меня больше нет эмпатии и я не чувствую того, что чувствует он, не разделяю с ним его груз.

— Значит, ты знала все, что я испытываю? — В его голосе слышалось ошеломление, даже смущение. Он ведь признался мне в любви еще раньше, просто без слов.

— В тебе не было ни одной фальшивой ноты.

— Расскажи про нашего сына. Я видел фотографии в интернете. Он похож на… Марту. — Чарли напряженно и задумчиво прищурил глаза — ждал ответа.

— Он похож на тебя, — улыбнулась я. — Особенно когда недоволен. Зато добрый, как Марта.

Кажется, Чарли был благодарен за то, что не прозвучало имя Джоша. Наш сын походил на Джоша, потому что они с Чарли всегда были похожи.

Фото Рика лежало в кармане ветровки. Одну фотографию я отдала Марте, но оставалась еще одна. На ней Рик сидел на траве у куста жасмина и задорно улыбался. Не знала, дойдем ли мы с Чарли до этого, но он выхватил фотографию, как только я ее принесла, и долго и жадно рассматривал. В интернете он наверняка натыкался на официальные фото, но они всегда немного искусственны. Чарли выслушал про манеру Рика, как и у отца, долго и пристально смотреть в глаза тому, кто его чем-то не устроил, словно изучать; про манию Рика к бумаге — он просто обожал рвать на мелкие кусочки все бумажное и шуршащее, что попадалось под руку.

— Почему Фредерик?

— В честь прадеда. Королевское имя Этерштейна.

Чарли нахмурился, и наш сын стал казаться далеким и недостижимым артефактом на другом континенте.

Часы сжались до минут, минуты спрессовались в секунды. Последняя закончилась с проблесками зари. Полпятого утра.

Прошедшие сутки забрали все силы, выжали, как я вчера полотенце. Вина и облегчение — невозможные соседи — никак не могли договориться и рвали на части. Уходить оказалось тяжело, но и оставаться больно: любое неосторожное слово Чарли разобьет с трудом склеенный кувшин, сухие цветы упадут на землю, и тогда он увидит, из чего я состою на самом деле — из притворства и разочарования в себе, из кошмарных снов и призраков прошлого. Только не так!

— У меня есть еще пару минут. Хочешь помогу немного прибраться?

Чарли молча покачал головой. Когда все слова успели стать птицами и улететь? Или у нас уже просто не осталось сил на разговоры.

Мы вышли и пошагали в лес по мягкому дерну. Перерыв закончился, и я вспомнила о встрече с генералом. Провалиться бы ему в ад, но сначала пусть расскажет все, что знает, если, конечно, он действительно в этом замешан. Чарли мог бы помочь в разговоре, он знает генерала лучше, чем я, знает его людей. Может, показать ему фотографии из бара? Они остались в моем телефоне, а телефон в багажнике машины. Но тут в голове снова закрутилось: имею ли я право его вмешивать, раз ему и так досталось; и насколько эта информация усложнит наши и без того сложные отношения, учитывая, что я пытаюсь все исправить.

Чарли молчал и хмуро изучал землю под ногами, но поднял взгляд, когда я на него посмотрела. В его глазах читалась растерянность, словно от меня ожидали, что при несмелом свете ранней зари я все же растаю в воздухе. Заметив между деревьями бордовую машину, Чарли замедлил ход, а потом и вовсе остановился.

— Куда же пропали твои волшебные способности?

Он будто хотел спросить что-то другое, но не решался или сам еще не понял, что именно стоит спросить.

— Не знаю. Они просто исчезли.

Внутри отозвалась тоска — словно вырезали часть тела.

— Ничего не исчезает без следа. — Он поразмышлял над потерей: — Скучаешь?

— Да.

Он задумчиво нахмурился. Эмпатия подсказала бы, как он настроен: ищет предлог, чтобы не отпускать, или причину, чтобы уйти. Нам с ним нужно больше времени, больше разговоров, больше прикосновений, больше возможностей. Зато теперь совершенно ясно, что мои чувства к Чарли — это мои чувства, а не отражение его эмоций. И без эмпатии ясно: прикосновения к нему — лучшее, что со мной случалось.

— Мне пора. — Так не хотелось уходить, но иначе никак. Прошедшая ночь казалась сказкой, тающей на первых лучах солнца, и любые слова делали ее еще призрачнее. Остается надеяться на чудесные изобретения человечества — телефон и скайп.

Чарли поймал меня за руку и притянул поближе, внимательным взглядом сказал без слов: «Останься». Я ответила ему: «Не могу». Он вздохнул. Проклятая заря сжигала последние секунды.

— Ты изменилась, — он провел пальцами по моей щеке, — и не изменилась одновременно. Три года спокойной жизни должны были убрать из твоих глаз беспокойство, но оно все еще там. Ты будто снова от чего-то бежишь. Или нет. За чем-то. За чем ты бежишь, Тереза Рейнер?

— Пытаюсь впихнуть все в расписание, — улыбнулась я. — Через месяц мой день рождения, и в Холлертау планируется грандиозный праздник. Никто из вас не пришел на мою коронацию, и парни, наверное, не захотят и в этот раз, но… — я вздохнула, ведь встреча посреди шумного праздника — сомнительное удовольствие, — …познакомишься с Риком.

— Через месяц? — Чарли озадаченно приподнял брови.

Конечно, мне тоже не хочется ждать так долго.

— Нужно все сделать правильно. Существует ряд процедур: проверка службой безопасности, медиаплан для прессы. Я направлю тебе приглашение, пришлю билет на самолет. Это займет какое-то время, может быть, и меньше месяца.

Еще надо придумать повод, выдать канцлеру и прессе подходящую легенду.

— Ясно. — Чарли потер бровь костяшкой пальца. — Что еще?

— Нужно найти подходящий момент и… — Станет легче, когда скажу отцу правду. Я представила выражение лица канцлера, когда он узнает про отношения королевы с американским строителем, и задрожали ноги. Канцлер не успокоится, пока сто раз его не унизит. Пожалуй, у монархии есть шанс остаться абсолютной, тогда мне не надо будет защищать свои решения, но реформы экономики идут уже пять лет. Не могу же я послать это к черту? — Я придумаю, как представить тебя ко двору, чтобы ничьи интересы не ущемлялись. И… — Скорее всего, я пожалею о том, что собираюсь сказать, но бесполезно подслащивать пилюлю. — Помнишь, мы планировали быть честными? Так вот, все не так просто, как хотелось бы. От меня зависят люди, мои решения влияют на других. Ты должен понимать, что нельзя просто заявиться в Холлертау и сказать всем: «Эй, привет, это мой парень, он будет часто приезжать в гости». Всю твою жизнь разберут по косточкам, изучат под лупой каждую оплошность, допущенную прежде или в моменте, подвергнут сомнению мотивы, чувства, честность.

Так произошло со мной когда-то: перетряхнули всю мою личность, все мое «Я», вытащили на свет потаенные желания и страхи, отфильтровали через мнения ведущих ток-шоу, журналистов, авторов светских обзоров, блогеров, досужих сплетников и обывателей. После даже я сама не понимала, что из всего этого обо мне, а что — суждения незнакомцев. Для Чарли все это может быть тяжело, ведь он привык к одиночеству и тишине, к тому, что над ним есть только он сам.

Чарли слушал, скрестив руки на груди и хмуро рассматривая лес. Когда пауза стала затягиваться, я не выдержала:

— Так что скажешь?

— Знаешь, наверное, я не до конца представляю ситуацию, — медленно произнес он. — Все действительно изменилось. Ты королева, живешь на другом континенте, говоришь на другом языке, и я не имею ни малейшего представления о твоих ежедневных занятиях. Нужно все взвесить.

— Да, понимаю. — Даже ожидания, что меня пошлют к черту с порога, не помогали пережить что-то вроде разочарования. — Все так неожиданно…

Чарли задумчиво нахмурился, и я замолчала, опасаясь сказать что-то, что напряжет его еще больше.

— У меня есть твой номер. Я позвоню.

— Да… Хорошо… Мне пора.

У нас получилось что-то вроде формального рукопожатия на прощанье, и я чуть не дала по тормозам, когда одинокий силуэт отразился в зеркале заднего вида, но подумала о Рике и смогла уехать. Через пару миль, когда на совершенно пустой дороге я чуть не съехала в кювет, остановилась. Руки на руле дрожали, пришлось спрятать их подмышками. Слезы пусть текут, нельзя их вытирать, а то глаза покраснеют.

Какая же я идиотка! Напридумывала, что у нас все получится, позволила себе надежду. С какой стати я вообще решила, что он согласится на такие серьезные перемены? Просить его оставить Марту и девочек я не буду, и как в таком случае ему общаться с сыном? По скайпу? И кататься на велосипеде он его будет по скайпу учить?

Это моя вина. Я все испортила. Напугала Чарли сложностями, лишила Рика возможности обрести отца и зря размечталась о том, что еще можно что-то наладить. Мы с ним словно по разные стороны зеркала — можем вечно тянуться друг к другу, но никогда не окажемся вместе.

Солнце пробивалось сквозь деревья, но его холодные лучи не грели через стекло, а просто освещали еще один день в череде таких же однообразных дней. Я досчитала до двадцати пяти.

Пора возвращаться.

И тут я увидела в зеркале свой синяк! Черт подери, даже пудра не поможет, которой у меня все равно нет. Ссадину и шишку на пол-лба сложно спрятать. У меня и челки-то нет. Хайди, персональной ассистентке, придется сказать, что упала в ванной, а Курта отправить на поиски гримера. Ох, нет, про ванную не вариант, отец уволит Хайди за ротозейство, лучше придумать что-нибудь еще. Я полезла в бардачок за телефоном.

Светилась «СМС» от Курта: «Ты срочно нужна! Возвращайся немедленно!»

Примечания

18

Winky — сорт европейской аквилегии.