Интермеццо (сборник)

Виктория Левина, 2019

Зачем, для чего, для кого пишется фэнтези? Ответить на этот вопрос невероятно сложно! Может, автору тесно писать и творить в рамках предсказуемой реальности или сама реальность подчас превосходит фантастику? Эта книга ведёт нас в мир успеха и сокрушительного провала, где рядом с дальними путешествиями и разборками с мафией автор вводит нас в мир размышлений о сути развития живой природы или заставляет задуматься о перспективах введения закона о личном оружии. В книге много личного, пережитого и прожитого. Роман «Удрать от Тёрнера», к примеру, вообще написан на автобиографическом материале. И лишь одна-две фантазийные гипотезы делают его романом-фэнтези. Идея, объединяющая все рассказы (произведения), представленные в этом сборнике, включая роман: за всё в мире приходится платить. И никому неведомо, что его ждёт за следующим поворотом…

© Виктория Левина, 2019

© Интернациональный Союз писателей, 2019

* * *

Виктория Левина родилась в Читинской области. Окончила МГТУ им. Баумана. Автор четырёх романов и девяти поэтических сборников. Публиковалась в журналах Израиля, России, Германии, Болгарии и др. Кавалер ордена «Кирилл и Мефодий», медали им. Ивана Вазова (Болгария) и других международных наград. Лауреат нескольких международных конкурсов и фестивалей. С 1997 года живёт в Израиле, работала инженером в авиапромышленности.

Интермеццо

Всё очень просто. Любые имя, дату или номер телефона можно пропеть по нотам, то есть положить на музыку. Получится мелодия, где каждой букве или цифре будет соответствовать определённая нота. Получится музыка, которую не спутаешь ни с какой другой. Таким штучкам обучил её папа.

А папа научился им в одном засекреченном вузе, который обучал шпионской деятельности. Там были и другие полезные фокусы: скорочтение, фотопамять, ассоциативное мышление. Но папе больше всего нравилось пользоваться музыкальными шпаргалками.

Пропев про себя имя человека или дату его рождения, он уже никогда не забывал эту информацию, не пользовался записными книжками и не записывал туда номера телефонов.

Она обожала папку! Для этого способа запоминания, безусловно, требовались музыкальность и знание нотной грамоты. Но этим бог не обидел ни её, ни папку.

А сегодня ночью ей приснилась музыкальная фраза, которая долгие годы хранилась под запретом. Приснилась потому, что во сне нами не руководят ни наши желания, ни соображения безопасности. Мы теряем контроль над собой во сне, и вот тут-то и может случиться, что музыка возникнет в подсознании и начнёт звучать помимо воли. И откроет всё, что было скрыто неизвестностью, неведомые страницы имени и судьбы. Так всё и произошло. Даже во сне, когда тело расслаблено, она почувствовала спазмы в гортани и характерный металлический привкус во рту, который появлялся всегда перед обмороком.

— Нельзя! — она скомандовала себе и из последних сил попыталась стряхнуть с себя музыкальные коды.

Сон улетучился, но мелодия осталась. Как красная ниточка, свёрнутая в клубок, она мелькала перед полузакрытыми глазами и ждала, чтобы за неё потянули…

Утренний кофе как нельзя лучше прочищает мозги от всяких полуночных видений.

— Не буду! — твёрдо решила она, думая о мелодии, красном клубочке памяти, который звал, тормошил, просил потянуть за кончик.

С ощущением той любви она жила всю жизнь. Любовь никуда не девалась и не уходила. Любовь просто жила в ней в настоящем времени. Не в прошедшем и, боже сохрани, не в будущем! А здесь и сейчас. И звучала в её душе, как звучит музыка: между небом и землёй, между воспоминанием и реальностью, между «там» и «здесь».

Теперь было ясно, что та музыкальная фраза, которая засела в голове с ночи, имела явное продолжение.

— Ну потяни же меня за кончик ниточки, ну позволь мне размотать клубок! — Мелодия уже была требовательной и не принимала отказа. И на этот раз она согласилась, и музыка зазвучала.

Сначала появился типичный тбилисский дворик с нависшими над ним балконами, с чириканьем ребятни и гортанной перекличкой соседок, развешивающих бельё.

Он был шустрым пацанёнком с огромными «библейскими» глазами в обрамлении пушистых ресниц. Ох и много же беды принесут эти глаза особам женского пола в обозримом будущем!

Родители в силу своей состоятельности и обеспеченности не очень вникали в его мальчишеские интересы и в школе, и во дворе. Лишь бы не доставлял хлопот. И звучали в мелодии невнятными басовыми, невыразительными нотками.

— Такой музыкальный тон очень подходит для интермеццо, — подумалось лениво. — Ни к чему не обязывает и создаёт впечатление семьи, крепко стоящей на ногах.

Внутри музыкальных кодов проскользнули лёгкой тенью и первый его поцелуй, и первый бокал «саперави», и первая близость: быстрая, бурная, неумелая.

Здесь музыка зазвучала особенно выразительно, предвещая будущую славу Казановы московских богемных вечеринок.

Но это случится позже, а сейчас на музыкальном полотне — огромные чёрные глаза харизматичного и уверенного в себе паренька, отправляющегося завоёвывать Москву. Артистические способности, хорошо подвешенный язык, масса обаяния немало способствовали этому.

Она сидит, слушая звуки и полуприкрыв глаза.

— Хватит, не хочу! — пытается сопротивляться вызванной из преисподней мелодии. — Больно, хватит!

Интермеццо набирает силу и звучит нестерпимо громко, как в тот новогодний вечер, когда она впервые увидела его глаза и утонула в них. Ряд подстроенных судьбой совпадений и несуразиц, избежать которые было не дано, по-видимому. Такое подсолнечное масло, пролитое на рельсы трамвая, то ли Аннушки, то ли барселонского Гауди…

От судьбы не уйти. Интермеццо уже звучит как симфония Бетховена, стучится в дверь, предвещает.

В дверь комнаты студенческого общежития стучали. И это не предвещало ничего хорошего. Московский Казанова вышел наружу, объясняться с каким-то членом студсовета, что-то плёл о любви с первого взгляда, получил ключи от комнаты до утра.

Далее музыка уже напоминает венские вальсы Штрауса: светла, легка, воздушна, полна любви и веры, что любовь вечна. Очень глупой веры, ни на чём не основанной.

Музыкальные коды зазвучали тревожно, в них появились намёки на Мендельсона, то ли свадебные, то ли похоронные.

В ту весну в украинских садах абрикосы и яблони цвели отчаянно и таким буйным цветом, что и не припомнить! Они оба: она и Казанова — стояли на коленях перед её родителями, прося благословения. Конечно, глупо. И иконка с трудом нашлась, и родителей разрывали сомнения, глядя на красивое лицо жениха их хромоножки.

— Красивый муж — чужой муж, — обронила мама.

Ах какая кода здесь прозвучала в интермеццо! Знатная кода!

А папа, растерянный, без ума любивший доченьку, всё смотрел в глаза жениху, всё твердил:

— Не обижай её! Я джигит, и ты джигит… — и сморкался в платок.

Было в этом интермеццо и место, где наступила абсолютная тишина. Все звуки умолкли. Только ритм отбивался частыми ударами сердца. Это когда она увидела любимого с другой. Он вскочил, козлоногий, голый, мерзкий. Фавн дрожащий. А случайная его нимфа тянула на себя одеяло и что-то лепетала невнятно.

Тогда-то и появился этот металлический привкус во рту. И отключилось сознание. А музыка потекла бестелесно, легко, уже не касаясь земли. Музыка небесных сфер. Музыка нежелания жить.

Как она возвратилась тогда к повседневной жизни, было непонятно. Через какое-то время смогла ходить, говорить ещё долго не получалось. Спазм сковал гортань и душу.

А мелодия всё больше походила на Девятую симфонию Малера. Не жизнь и не смерть. Так, что-то посередине. Интермеццо.

Вьётся, вьётся красная ниточка из клубочка, играет музыка её памяти, поёт его имя и историю их любви.

Вот ария для двух баритонов.

— Уезжай! — баритон её отца звучит взволнованно и умоляюще. — Уезжай, зачем ты приехал? Она замужем, у неё двое детей. Оставь мою доченьку в покое! Ты джигит, и я джигит…

Баритон Казановы звучит как из погреба, глухо, настойчиво:

— Нам надо поговорить. Ты — моя женщина, я — твой мужчина.

И тут моё сопрано ставит все точки над «и»:

— Прости. Уезжай. Не смогу. У меня дети.

Он уходил как в кино: в метель, по обледеневшей дороге. Длинные полы пальто развевались на ветру. Меховая шапка была надвинута глубоко, по самые глаза. Библейские глаза. Соло гобоя Фрэнсиса Пуленка.

Разматывается клубок воспоминаний. Недолго ещё звучать музыкальным кодам.

Вся картина понемногу уже выстроилась в голове. Москва — как один огромный рынок. Все пытаются выживать как могут. Идёт торговля алкоголем, временем, жизнями. Всё обесценилось. Правят такой Москвой бандиты.

Вчера приходили к другу, наставляли пистолет к виску. Жена друга очень испугалась. А младшей дочке друга приход бандитов долго ещё будет сниться в кошмарных снах. Друга и его семью не убили. Дали срок вернуть займы. Скоро придут к нему.

Всё это она видит так ясно, как будто бы смотрит кино. Всё, что было скрыто временем, теперь открывает ей музыка.

Красная нить разворачивается стремительно. То ли Дворжак, то ли Барток. Любопытно и страшно: что же будет дальше? А ничего больше не будет: ни весны, ни любви, ни жизни. Всё. Закончилась красная нить, размотала все тайны.

Фигура уставшей пожилой женщины на балконе застыла неподвижно, исчерпав до конца клубок воспоминаний.

Интермеццо ещё звучит, всхлипывая то там, то здесь — то плачем по её любви, то радостью избавления от этих бесконечных музыкальных кодов-наваждений.

Сейчас самое время позвонить подруге — той, которую когда-то пытали, в «бандитские» девяностые:

— А в каком году его не стало? Нет, погоди, не говори, это уже неважно. Главное я уже знаю.