Заря и Северный ветер. Часть II

Виктория Игоревна Иванова, 2022

Ирина вновь прошла через границу миров и оказалась в заснеженном саду Чёрного плюща. Всего минуту назад она была на Той стороне, в своём родном городе. Теперь перед её глазами раскинулась во всей своей величественной белизне зима – чужая и враждебная. Ирина стояла посреди неё, как нагая, – уязвимая, потерянная и несчастная. Она не знает, почему оказалась здесь и что делать дальше. Как жить, когда не понимаешь, как устроен этот мир, и видишь только его обёртку. Как найти силы и не потерять себя, когда каждый твой шаг – это ошибка, а слова других – ложь.Свобода и подневольность, жизнь и смерть, господство сильных и борьба слабых. А среди всего этого колючего и окроплённого кровью – нежность. Пронзительная, хрупкая и неизбывная…

Глава 5. Омут

Ирина понимала, что Владимир не так страшен и омерзителен, как она хочет его видеть. Не привяжи он её к себе, она, может, даже уважала бы его. Недаром Гриша и Рада отзывались о нём с искренним почтением. Но этот северянин обходился с ней как с вещью — она ненавидела его манеру хватать её за руку и тащить за собой. Она не выносила споров с ним, потому что не могла отстоять себя и доказать свою правоту. После разговоров с ним в ней подымалась едкая муть. Эта муть сдавливала дыхание и отравляла ум. Ирине казалось, что Владимир не видит в ней равного собеседника, он говорил всегда с какой-то высоты, как бы подчёркивая своё превосходство. Александр никогда себе такого не позволял, он не толкал её в какую-то топь, с ним она легко находила ответы. Ирина много размышляла об этом, но в дневнике писала мало, боялась, что Владимир увидит.

В деревню она перестала ходить: ей было стыдно перед друзьями, которым она умудрилась навредить. Гриша через слуг передал для неё рюкзак и первую крепкую пару ботинок. Вышитый на полотняном мешочке хрупкий подснежник, словно знак примирения, согрел душу и немного утешил. Ирина надеялась, что Петровы не сердятся за то, что она обратила на них внимание хозяев, и что Владимир сдержал своё слово и не тронул их. Избегая его общества, большую часть времени она теперь проводила в библиотеке.

Ирине нравилось бывать тут одной. В ясной солнечной тишине она распахивала створки окон и впускала в комнату весенний ветер или свешивалась с подоконника и подставляла ладонь талым каплям. Здесь она разглядывала полки, вдыхала запах остановившегося времени, листала книги, написанные сиверами и мировыми классиками (здесь были и такие). Иногда украдкой она делала новые записи в своём дневнике. Пряча листочки в какой-нибудь томик, она приносила их в спальню и тайком перекладывала в ящик.

Засидевшись как-то в библиотеке, Ирина настрочила заметку об Анисье и бабушке. Когда она поставила точку, пальцы её болели от сильного нажима на ручку, а глаза отяжелели от слёз. Вытерев лицо, она глубоко вздохнула и вложила исписанные листы в «Аберрацию сознания» Ангелины Волковой. Эту книжку Ирина нашла на полках ещё утром. Она просто наугад вытянула самую неприметную, не подозревая, что наткнулась на редкое издание.

Напечатанный в начале двухтысячных дневник неизвестной северянки сразу захватил её. Он открывал Ирине внутренний мир новообращённого сивера. Почти не касаясь событий личной жизни, Волкова рассказывала о своих чувствах и мыслях. Проводя эксперименты над собой, она изучала своё новое тело и новое сознание и стремилась понять, как близко может приблизиться к смерти. Описывая и исследуя всевозможные хвори сиверов, она старалась определить норму и всякие отклонения от неё. Волкова переводила свои наблюдения в полезные с точки зрения медицины факты. Но при этом всегда заканчивала заметки одной и той же идеей: это лишь то, что видят её глаза, а значит, всё иллюзия истины.

Ирине не хотелось в таком разбитом состоянии возвращаться в спальню. Её зарёванное лицо мог увидеть Владимир, тогда ненужных вопросов не избежать. Поэтому девушка открыла страницу, на которой остановилась днём, и погрузилась в чтение. Под заголовком «Периоды эмоционального помешательства» Волкова писала:

«Время неизбежно меняет, подчиняет и уравнивает. Старость и смерть — вот что оно обещает человеку и сиверу. Пусть и в разных формах. Этими дарами время никого не обделит. Все мы отрастим металлическое брюшко. Цинизм и чёрствость станут нормальным проявлением здорового организма. Это биология ума, с ней невозможно бороться. Это запущенный механизм, его не остановить. Я борюсь с этим. Повторяю, как мантру одно: лишь бы остаться человеком. Как будто человека не ждёт омертвение.

Мы теряем способность чувствовать. Жизнь в бессмертии становится пресной и серой. Наше племя приняло эту плату и возвело её в абсолют. Мы воспеваем своё омертвение. Гордимся, бахвалимся им. Выпячиваем напоказ. А между тем, каждый из нас страшится его. Мы поклоняемся ему, как маленькому жестокому божку, втайне надеясь на пощаду. Мы ослеплены этой верой. И потому не видим, что сами вырезаем в себе живое.

Да, время одни чувства выедает из нас, а другие надкусывает. Но, если посмотреть на человека, в пятнадцать, тридцать и пятьдесят лет он ощущает жизнь по-разному. С годами многое в нём закономерно перестраивается. У нас происходит то же самое. Но из-за страха перед созданным нами же божком мы обрекаем себя на раннее омертвение. Мы застываем в состоянии амбивалентности: добровольно отказываемся от чувств и хватаемся за всё, что с избытком даст нам их ощутить. Мы теряем грани, теряем баланс и — умираем.

В связи с этим мне не даёт покоя ещё один феномен. Я назвала его «эмоциональное помешательство». Как бы мы ни отрицали, хаотичные вспышки эмоционального безумия характерны нашему роду. Они проистекают из сущности нашего бытия и имеют разные формы. Речь не о зависимости одержимых живой кровью. Здесь причинно-следственные связи очевидны. Меня интересует другое — природа вспышек, не обусловленных ни питанием, ни возрастом, ни каким-либо другим внешним фактором.

Я заметила, что даже после многих лет стабильного угасания у некоторых сиверов наступает период эмоционального всплеска. Внезапно (?) просыпается нечто, что заставляет сердце биться иначе. Сивера захлёстывают чувства, он не может их контролировать, становится безрассудным, несдержанным. Он переживает всё обострённо, как впервые, и потому неуправляем. В своём стремлении наслаждаться этими ощущениями он готов отказаться от всего, что было значимо прежде. Как одержимые зависимы от живой крови, так и «пробуждённые» сиверы нуждаются в проводнике или источнике. Это может быть какое-то дело, увлечение, другое живое существо и т.д. Как долго может продолжаться этот период? Не знаю. Значит ли он, что полная атрофия чувств невозможна? Не знаю. Вопросов очень много.

Сейчас мне сложно дать этому явлению внятное описание и объяснение. Порой этот всплеск превращается в состояние, близкое к маниакальному. Порой перестаёт в настоящее (?) глубокое чувство привязанности. Можно ли назвать их страстью и любовью — я не знаю. Для меня самой это совершенно неожиданное открытие. Нужно время, чтобы собрать и систематизировать материал. Я пыталась поговорить об этом с Игорем. Я уверена, мы должны изучить эти отклонения, понять их биологическую природу. Но он не верит мне, он уверен, что мы всё контролируем: имитируем чувства…

— Ирина Анатольевна? Ирина Анатольевна! — громкий шёпот выдернул Ирину из книги.

Возвращаясь в пространство библиотеки, но мысленно оставаясь ещё в тексте, она потерянно огляделась. И только когда шёпот повторился, Ирина заметила голову Дары в проёме приотворённой двери.

— Владимир Вячеславович вас искал, — с улыбкой сообщила служанка. — Я так и думала, что вы здесь. Вот заглянула предупредить.

— Хорошо, Дара! Спасибо большое. Я иду.

Наведя порядок на столе, Ирина потушила свет и отправилась в спальню. Уже в коридоре, приблизившись к повороту в своё крыло, Ирина услышала в сумраке знакомый женский голос и остановилась.

— Твоя жена ненавидит тебя. Ты счастлив? — спрашивала кого-то Варвара.

— Да. Даже её ненависть — живая.

— Долго этим сыт не будешь.

— Другим напьюсь.

— А будет ли другое?

— Будет.

Тишина.

— Володя, — мягко позвала Варвара. — Ты думаешь, она заменит меня?

— К чему эти сантименты? — спокойно отозвался Владимир. — Они не к лицу тебе. Кисейной барышней ты, кажется, никогда не была.

— Ты знаешь — она никогда меня не заменит.

— Варя, я не закрываю дыры другими людьми.

— Решил вечность попрекать меня? Что хочешь говори, Володя, но я знаю, ты не любишь её.

— Она сделает то, чего ты не захотела. Этого достаточно.

— Ты фанатик.

— Нет. Я всего лишь знаю, куда иду.

— Ну и славно, — Варвара невесело рассмеялась. — Раз ты знаешь, куда идти, позволь полюбопытствовать. Способна ли твоя южная жена скрасить наши холодные ночи? Ты доволен ею? А то ведь, если не доволен, ты знаешь, где тебе всегда было хорошо. Приходи.

— А если приду, ты будешь довольна? — тихо спросил Владимир.

— Будто тебя это когда-то волновало.

— Когда-то волновало.

Ирине стало неловко, и она осторожно на цыпочках попятилась назад. Вернувшись в библиотеку, она не стала включать свет. Упала в кресло и задумалась о том, что услышала. Она догадывалась, что этих двоих что-то связывает, только дурак не заметил бы этого. К тому же на Той стороне она нашла в ноутбуке Владимира документ с названием «Варя», видимо, это был его дневник. Что происходило между ними сейчас — совершенно не интересовало Ирину (уж лучше бы происходило, тогда бы она перестала кожей ощущать его молчаливое ожидание). Ей было непонятно, почему северянин не женился на своей… Илга ему не подходила, он говорил… Ирина, которую он выбрал, и подавно! А вот Варвара ему ровня. Почему он не женился на ней? Неужели из желания идти против ветра? Может, он был таким — как подросток, неудобным и делающим всё поперёк? Но почему северянка назвала его фанатиком? Что Ирина должна была сделать для него вместо неё?

Девушка не успела решить эти вопросы — скрипнула дверь, и в библиотеку вошёл Владимир. Он неспешно пересёк комнату и лениво опустился в кресло напротив.

— Почему не идёшь спать? — спросил он.

— Уже собираюсь…

— Это твоё? — в сумраке Владимир что-то протянул ей.

Отложив книгу Волковой, Ирина взяла в руки полотняный мешочек и ощупала его.

— Тебя не учили, что чужие вещи трогать нельзя? — вскочила она с места.

— Шкаф, — поднялся следом Владимир, — не самое подходящее место для тайн, особенно если они касаются других.

— Ну и как, очень интересно?

— Я не читаю чужие дневники. Как и переписки.

Жар хлынул к лицу Ирины, ей показалось, что это камень в её огород: северянин знает о ноутбуке. Но ведь она из необходимости залезла в него, она не собиралась копаться в личном! Как бы там ни было, Владимир не имел права рыться в её вещах. Прижав к груди мешочек с записками, она оттолкнула мужа и бросилась прочь. В спальне недолго думая она высвободила дневник от ткани и, перебежав в ванную, закрылась там. Безжалостно разорвав исписанные листы, она спустила их в унитаз. Только стихотворение Александра она бережно свернула и спрятала в карман платья. Воротившись в комнату, Ирина застала в ней Владимира.

— Если не хочешь сплетен от слуг, — возобновил он прерванный разговор, — найди другое место…

— Уже нашла! Сплетен не будет.

Владимир бросил взгляд на пустой мешочек в её руках.

— Не нужно было этого делать.

— Надо было оставить почитать тебе?

— Я уже сказал тебе, Ирина, что не читаю чужие дневники, — сурово проговорил Владимир и стянул с себя рубашку.

— Ну и прекрасно, — Ирина забралась с ногами на диван и, обхватив колени, отвернулась к окошку.

«Вот тебе и право слова… лицемер!» — стиснув зубы, подумала она. Переодевшись в пижамные брюки и футболку, Владимир ушёл в ванную. Умывшись и почистив зубы, он выключил свет и, уже лёжа в постели, спросил:

— Всю ночь собираешься держать оборону?

Не дождавшись ответа, он повернулся на бок и скоро уснул. Так, почти не двигаясь, Ирина просидела до глубокой ночи. Незаметно забытьё опутало её своей тиной и медленно потянуло на дно. Но где-то на середине что-то резко вытолкнуло Ирину из дрёмы, и она распахнула глаза. Её сегодняшние записи — она совсем о них забыла! Они остались в книге, в кресле библиотеки. В них не было ничего, что могло бы навредить кому-то, попади они в чужие руки. Но сама мысль о том, что её живое и больное могут прочесть, — ужасала, как если бы кто-то мог увидеть её нагой.

Выскочив из комнаты, Ирина побежала по безлюдным коридорам в библиотеку. Там в темноте она не сразу отыскала свой тайник. Она долго шарила по сидению, подлокотникам и столу, пока не догадалась посмотреть на полу. Вытащив завалившуюся за кресло книжку, она чуть дыша двинулась обратно. Поворачивая к спальне, Ирина ускорила шаг и внезапно налетела на Варвару. Северянка сначала опешила от такого столкновения и даже отступила на шаг, но очень быстро её лицо посветлело и оживилось.

— Похвальная тяга к знаниям! Муж будет очень доволен тобой.

Ирина смутилась и только сильнее сжала книгу.

— Не бойся, это останется между нами. Мы же одна семья! Маленькие женские секреты только сближают. Можешь облегчить душу. Говори, кого ты в учителя записала? Демьян или Константин? Может, Сергей?

— Какая же ты змея, — вспыхнула Ирина, она поняла, что тень на Фёдора Петрова навела именно Варвара.

— Я змея? — пришла в возбуждение Варвара. — Я не змея, — медленно, с нажимом проговорила она, приближаясь к Ирине. — Я северянка, а ты — грязная южная тварь, — во рту её блеснули удлинившиеся передние клыки. — Я могу перекусить тебе глотку и глазом не моргнув.

— Ну перекуси! — отчаянно бросила ей в лицо Ирина. — Перекуси и посмотрим, что будет с тобой, когда об этом узнает мой муж.

Варвара отшатнулась от этих слов, как от пощёчины. Ошалевшая от злости Ирина сама не поняла, как додумалась прикрыться мужем. Она ляпнула первое, что пришло ей в голову, — и это помогло. Воспользовавшись заминкой, она обошла северянку и направилась в спальню.

— Он тебя не любит! — этой беспомощной попыткой задеть Варвара только выдала свою слабость.

— А мне это и неинтересно, — легко отразила атаку Ирина.

«Вот тебе и мелодрама…» — уже в безопасности, прижимаясь спиной к двери, думала она. Сердце в её груди бешено колотилось, руки казались ледяными и немного тряслись. С опаской поглядев на постель, она убедилась, что муж не заметил её отсутствия. Не просыпаясь, он беспокойно повернулся на другой бок и выпростал руку на вторую половину кровати. Выбросив в унитаз последние свои записки, Ирина почистила зубы и, не раздеваясь, свернулась калачиком на диване. Утром она проснулась с неясным тревожным предчувствием. Скинув с себя плед, которым, видимо, накрыл её Владимир, она приподнялась и поглядела на постель. Северянина в комнате уже не было. Мысленно молясь, чтобы он снова уехал на стройку, Ирина встала и потянулась. Всё её тело одеревенело от неудобного спанья.

Оставшееся утро и половину дня Ирина провела в мрачном тоскливом настроении. Что-то давило на неё и на окружающее пространство. Сидя в библиотеке, она по нескольку раз пробегала глазами одну и ту же страницу «Аберраций». Но всякий раз смысл прочитанного обрывался после первых двух строк. Наконец, бросив книгу, она решила выйти на воздух. В деревню идти не хотелось: она боялась снова подставить друзей. И, хотя Владимир позволил ей прогулки с Гришей, она не решалась воспользоваться этим. Ведь у стен были не только глаза и уши, но и ядовитый язык. Даже из замка она выбралась с неотступным болезненным ощущением слежки.

Не доходя до поворота в деревню, Ирина спустилась с грязной сырой дороги к сосняку. Проваливаясь в размягчённый снег и обходя залитые водой плешины, она побрела к озеру. Вокруг наперебой звенели птицы, и, останавливаясь, девушка старалась разглядеть и узнать певцов. Обновлённое рыжее солнце светило и грело так, что в горнолыжном костюме становилось жарко. Ирина расстегнула ворот и убрала шапку в карман куртки. Вдохнув полной грудью влажный тяжёлый воздух, она запрокинула голову и поглядела в бездонное голубое небо. Казалось, оно было нанизано на тёмные острые верхушки сосен и только поэтому не затопляло собой землю.

У озера Ирина долго стояла и смотрела на видневшийся вдали мост. Она гадала, можно ли отсюда дойти до станции и от неё по льду на другой берег. Думала о том, сколько времени это может занять, о том, что находится, на той, невидимой отсюда, стороне. Конечно, она не собиралась никуда. И всё же, словно сама с собой играя, как бы проверяя свою решительность, она ступила на лёд. Изрезанный линиями, подобно раскрытой ладони, он казался по-зимнему крепким. Ирина сначала робко, с оглядкой отходила от суши, но скоро, почувствовав уверенность, ушла так далеко, что деревья казались ей оттуда карликовыми. Однако противоположная закраина не стала ближе, она всё так же была далека и скрыта от глаз.

Двигаясь по направлению к мосту, Ирина старалась потихоньку возвращаться к берегу. Она надеялась быстро и незаметно миновать деревню и по ледяной кромке уйти дальше. Но видневшиеся вдали горные обломки подсказали ей: она только добралась до того места, где с Гришей обычно каталась на коньках. Ирина почти перешла на бег, но тут среди валунов мелькнуло чёрное пятно.

— Нуар! — обрадовалась она, узнав в нём щенка Петровых.

Ирина кинулась к нему, но неожиданно поскользнулась, упала навзничь и от сбившегося дыхания закашлялась. От сильного удара в глазах потемнело, мир стал кружиться и уходить из-под неё. Она попыталась пошевелиться, но тысячи обжигающе ледяных иголок разом вонзились в кожу и сковали тело. Она провалилась под разломившийся лёд. Надувшиеся куртка и брюки едва удерживали её на поверхности воды. В панике Ирина стала хвататься за крошащиеся обломки, но только царапала руки. В какой-то миг она услышала хлопок, что-то больно пробило кожу между костяшками пальцев и застряло горячей занозой — от кисти по предплечью поползла немота. Звуки смешались, изображение помутилось — чёрная пасть потревоженного озера поглотила её.

Что было потом, Ирина помнила вспышками: она подо льдом, но какая-то сила тащит её против течения, она на берегу задыхается и выкашливает горькую воду из лёгких, она парит в воздухе над хлюпающим снегом и слышит собачий лай. Затем сумрак, треск поленьев, перед глазами расплывается деревянный потолок. Её трясёт — кто-то стягивает с неё прилипшую одежду и растирает онемевшее тело. Наконец тепло разливается по её венам, и она погружается в горячий глубокий сон. Во сне она слышит мягкий голос. Это голос Саши, он зовёт её, вытягивает из воронки ледяного водоворота…

Когда Ирина открыла глаза, что-то ослепило её. Она невольно дёрнулась и зажмурилась. В голове загудела боль. Превозмогая её, девушка попробовала сдвинуться с места, но тело оказалось неподъёмным. Она разлепила губы, но не смогла издать ни звука. Горло и язык будто высохли — хотелось пить. Ирина глухо застонала, затем снова попыталась всмотреться в пространство. В кружащемся калейдоскопе она различила старые жёлтые занавески. Сквозь щель между ними в помещение просачивался яркий солнечный свет. Это он ослепил её. Ирина поняла, что лежит на чужой постели, придавленная одеялом и чужой твёрдой рукой. Чьё-то тёплое ровное дыхание касалось её шеи, щекоча обнажённую кожу.

Не в силах обернуться, Ирина сомкнула потяжелевшие веки. Когда она проснулась во второй раз, рядом никого не было. Ясность ума и способность двигаться вернулись к ней. Одной рукой держась за голову, другой прижимая к груди одеяло, она медленно села и осмотрелась. Находилась Ирина в тесной спальне с незатейливой мебелью: обшарпанный шифоньер, полка с книгами, пустой письменный стол, над ним несколько панно с вышивками. На покосившемся стуле у изголовья кровати стопкой лежала сухая одежда. Ирина потянулась к ней, но вдруг спиной ощутила лёгкое дуновение, а следом — чьё-то присутствие. Она вздрогнула от дверного щелчка и прижала обе руки к груди. Владимир обошёл кровать и поставил стакан с водой рядом с её вещами.

— Как ты? — озабоченно спросил он, присев напротив Ирины.

Краснея до ушей, она сглотнула комок в пересохшем горле и спрятала глаза в пол. Владимир бережно коснулся тыльной стороной ладони её щеки.

— Ночью у тебя был жар. Ирина, что ты там делала?

— Гуляла, — простуженным голосом прогудела она.

— Кто гуляет по весеннему льду?

Она не ответила.

— Тебе снова повезло. Огонь, вода — что нас ещё ждёт?

— Выйди, пожалуйста, я оденусь.

Владимир тяжело вздохнул и выпрямился.

— Тебе не нужна помощь?

— В чём? — Ирина возмущённо вскинула на него глаза. — Твоя помощь?

— Рады.

— Нет.

Когда Владимир вышел из комнаты, Ирина набросилась на воду. Выпив её без остатка, она переместила вещи на кровать и стала быстро одеваться. Воображение тут же стало дорисовывать то, чего она не помнила. Сгорая от стыда, Ирина старалась отгородиться от всего, что неприятно волновало её. Но если от смущавших картин ей худо-бедно удалось отбиться, то от мысли, что её снова спас северянин, — нет. Как бы Ирине не хотелось этого делать, она не могла не сказать ему «спасибо». Это застрявшее в горле слово раздражало её и беспокоило, даже когда она прощалась с Гришей и Радой. Владимир в это время грузил в объёмный багажник своего старого джипа «Чероки» заказ Мстислава, за которым вчера и заехал к Петровым.

— Хорошо, что остались, — проговорила на крылечке Рада. — Ещё чуть-чуть — и холод выцарапал бы из дома жизнь, — она коснулась солнечного сплетения, как бы показывая, где находится дом жизни. — Сергей Мстиславович сказал, нужно показаться Павлу Фёдоровичу.

— Угу… — рассеянно согласилась Ирина, прикидывая, с какой стороны подойти к своему непростому делу.

— Благодарю вас за кров, — к ним подошёл Владимир. — И тебя, Григорий! Ты спас мою жену.

Гриша смущённо улыбнулся, и всё лицо его озарилось светом.

— Это Нуар почуял беду, я же говорил, ма, что он умный.

— Нуар? — удивился Владимир.

— Да, это Ирина… Анатольевна такое слово придумала и назвала им нашего щенка.

— Что, Ирина Анатольевна, поедем? — Владимир глянул на жену из-под бровей. — По пути расскажешь, какие слова ты ещё умеешь придумывать, — от этого ровного твёрдого тона у Ирины по спине побежал холодок.

На ослабевших ногах она смиренно двинулась к внедорожнику. На выезде из деревни Владимир нарушил молчание и настороженно спросил:

— Надеюсь, ты не рассказывала им, что такое нуар и откуда это слово?

Ирина виновато закусила губу, потирая тёмную, еле заметную точку между костяшками пальцев — это место неприятно ныло. Сердце, горячо толкая кровь, глухим шумом отдавало в её ушах.

— Значит, говорила. Ты говорила им о своём мире! — Владимир нажал на газ и рванул через поворот на шоссе. — Ирина, запомни: для этих людей есть только один мир — Север. Свою правду оставь в потайном кармане.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Твоя правда никому не принесёт добра. Если не хочешь черпать своими красивыми ручками кровь — молчи. Поняла?

— Но я же…

— Кого ты успела втащить в это болото? Кому говорила про Ту сторону? Грише? Раде? — напирал Владимир, не замечая, что автомобиль набирает скорость. — Этому мальчишке Фёдору, который по уши в тебя влюблён?

— Хватит уже! — сорвалась Ирина. — Почему всё это со мной происходит? Ох, боже! За что мне это? Надоело это! Надоело это всё! Почему я тут? Зачем я тут? Когда это всё закончится уже? Я хочу домой!

— Мы едем в больницу к Павлу. Сергей сказал, что у тебя сотрясение…

— Всё, хватит! Я хочу домой! Ты не понимаешь это? До-мой! Мне не нужна ваша весна в июне!

Владимир сбросил скорость и остановился у обочины.

— Наша весна в июне. Наша. У тебя нет другого дома, — грозно выговорил он. — Здесь дом твоего мужа и твой дом.

— Нет… — покачала головой Ирина. — Нет! — она толкнула дверь и выскочила на дорогу.

— Сядь в машину, — вышел за ней Владимир.

— Нет! Никакой ты мне не муж! Это всё неправда! Я знаю! — Ирина попятилась к спуску за обочиной. — Это всё не по-настоящему! Слышишь? Виктор… — она соскользнула в снежную хлюпающую кашу.

Владимир спустился к ней, но она ринулась в сторону леса. Он догнал её и больно сжал запястье. Ирина попыталась высвободиться, но сделала только хуже. Перехватив её руки, Владимир завёл их за спину и рывком дёрнул Ирину к себе.

— Отпусти меня! — её обуял дикий, панический ужас. — Отпусти! Отпусти!

Она кричала, выкручивалась и лягалась с такой силой, как будто от этой схватки зависела её жизнь. Но Владимиру ничего не стоило справиться с этим сопротивлением. Развернув Ирину лицом к себе, он новым захватом полностью обездвижил её. Крепче обнимая ослабевшее тело и стараясь выровнять своё дыхание, он уткнулся носом в её макушку. Ноги Ирины подкосились, и она потяжелела его в руках.

— Я не могу дышать… Не могу… дышать… Господи! — она судорожно зарыдала. — Не могу! Не хочу…

— Тише… тише… — прерывисто выдохнул ей в ухо Владимир. — Успокойся. Успокойся, — он не дал ей сползти на землю.

Так они стояли долго. Ирина горько и жалобно плакала, Владимир молчал. Наконец она стихла и надломленно попросила:

— Пожалуйста, мне тяжело дышать…

Он неохотно разжал объятия. Ирина медленно отступила назад. Глаза их встретились, и что-то изнутри обожгло её грудь. Владимир хотел что-то сказать, но она, вытирая слёзы, попятилась от него. Он сомкнул губы и посуровел.

— Раз ты можешь бегать, значит, причин для беспокойства нет, — сказал он, ведя её за руку к джипу. — Едем… — тут он запнулся и добавил не то, что хотел: — … в Чёрный плющ.

Оставив жену в замке, Владимир сразу уехал. Ирина даже не надеялась, что на стройку. Она знала — сейчас он не отстанет от неё. Весь день, кутаясь в шаль и кашляя, Ирина пролежала в постели, время от времени забываясь сном. Вечером Катерина принесла ужин ей в спальню. Когда она отказалась от него, служанка, подобно роботу, проговорила:

— Вы должны поесть. Владимир Вячеславович велел…

— Я никому ничего не должна! — раздражённо отозвалась Ирина. — Пусть велит кому-нибудь другому.

Катерина упрямо поставила поднос на тумбочку.

— Сколько можно… — запричитала Ирина. — Как мне всё это надоело. Как мне плохо… Это не жизнь, это тюрьма, каторга какая-то!

— Он всё делает для вас! — брезгливо перебила её Катерина. — Ваш муж пошёл против всего Севера. Вы не понимаете, какой он! Не понимаете, как вам повезло! Даже этот хлеб, — девушка ткнула пальцем в поднос, — который вы не едите, привозят каждое утро свежим с Юга, только бы вы улыбнулись. Это вы называете тюрьмой? Это? Вы не знаете, что такое тюрьма!

— Катя… — ошарашенно произнесла Ирина.

— Это грязь, голод и смерть. Мы это видели! Мой отец всё это прошёл! Вы говорите о тюрьме? Это я в тюрьме! Я всю жизнь, как крыса, сижу в подполье и боюсь дышать. Боюсь, что мои братья станут вечными донорами или едой для тех… Я знаю только, что такое работа. Работа! Одна только работа! И вы говорите мне, что вам плохо? Мы живём и не жалуемся, трудимся, едим и радуемся, что живы…