Троя. Книга вторая

Виктория Горнина (2024)

В этой книге представлены события и действующие лица со стороны троянцев. В книге собраны все значимые персонажи Трои — не только широко известные. А именно: троянские жрецы Панфой, Калхас, Лаокоон; а также Энона и Агелай, дарданский царь Анхиз и сын его Эней, дети Приама — Эсак, Деифоб, Гелен и другие участники событий — Антенор, Лаофоя, Антиопа, Паммон, Фимет и остальные. А также подробная цепочка событий со стороны троянцев — когда история развивалась мирно и независимо — вплоть до того момента, пока ход событий не пересекся с противоборствующей стороной. Приятного чтения.

Глава первая. Сны и сновидения

1. Эсак

-Какой жуткий сон, о боги… — Гекаба тяжело повернулась.

Приам вскочил с постели, наполнил чашу и подал жене. Та приподнялась на подушке.

— Выпей, дорогая.

Молодая царица должна была со дня на день родить. По этому случаю целый штат нянек и повивальных бабок находился в непосредственной близости — проще говоря — занимал комнату по соседству и пребывал в состоянии ожидания счастливого события в жизни царской четы, а именно — появления на свет второго ребенка. Женщины опекали Гекабу днем, пока Приам отсутствовал, и дежурили ночью, соблюдая очередность меж собой — потому как близились роды, а значит, их услуги могли потребоваться в любой момент. Стоило только царю воспользоваться колокольчиком, что висел на шелковом шнуре возле кровати, как сюда, в их супружескую спальню сбежались бы всем скопом, но сейчас супруги были одни.

— Такой ужасный сон… будто я родила факел… и все в огне, Приам, вокруг все горит…

— Тебе просто жарко, дорогая.

Ночи и впрямь последнее время выдались душные. Горячий воздух как будто застыл недвижно, распахнутые настежь окна не спасали от духоты.

— Сейчас открою двери, Гекаба. Хотя бы будет сквозняк.

Однако на пороге спальни и Приама, и Гекабу ждал неприятный сюрприз:

— Я все слышал, я слышал.

В проеме распахнутых дверей показался Эсак. Свет луны выхватил его из темноты — щупленький, темноволосый мальчик с виноватыми черными глазами.

— Ты что здесь делаешь? — опешил Приам.

— Ты должен убить ее, отец. — вместо объяснений пропищал Эсак.

— Этот ребенок… — Эсак указал на живот Гекабы — Он станет погибелью для всех.

— Что? А ну-ка убирайся, гаденыш — подскочила Гекаба — Не слушай его, Приам. Он ревнует.

— Ты что это, Эсак? Разве можно так? — попытался утихомирить сына Приам — Ты что такое говоришь?

Но Эсак упорно твердил свое.

— Вы все погибнете, отец. Убей, убей их пока не поздно.

— Почему… почему ты позволяешь ему… — закричала Гекаба — Он ненормальный.

Приам явно был в замешательстве. Он метался как между двух огней — между теперешней своей женой и сыном от первого брака. Их отношения всегда были натянутыми, а сейчас и вовсе обострились.

— Он несет всякую чушь — продолжала Гекаба — Не слушай его.

— Но… Когда родился Гектор, он так себя не вел.

— Младше был. И не торчал под дверью родительской спальни. А теперь смотри-ка — соображать начал. Подслушивает, подглядывает…

— Я правду говорю — насупился Эсак.

— Ты просто злой негодный мальчишка. Не слушай его, Приам. Ишь, что удумал — всех нужно убить, а его одного оставить. Детская ревность — вот что это такое.

— Эсак, ступай к себе. — и, видя, что тот не двигается с места, подтолкнул его к выходу — Иди. — Приам проводил сына взглядом, затем запер двери спальни и постарался успокоить жену:

— Не нервничай, Гекаба.

— Что значит — не нервничай. Он как себя ведет? Почему ему можно говорить всякие гадости?

Гекаба долго не могла успокоиться.

— Конечно. Я ему — чужая тетя. То, значит, над ним все тряслись, а теперь ему внимания меньше, вот он и не знает, чтобы такого придумать. Отошли его к матери, Приам.

— Я подумаю, что можно сделать. Только завтра. Сейчас постарайся уснуть.

Он принялся баюкать ее, словно малое дитя. Гекаба тяжело улеглась на спину, послушно смежила веки, однако, лишь только голос мужа становился не слышен, едва уступив место сну, как огненные видения полыхали перед ней. Языки пламени плясали ярко, чередуя палитру своих оттенков от желтого до кроваво-красного. От этой завораживающей пляски становилось жутко — Гекаба вновь со стоном открывала глаза, в страхе оглядываясь вокруг — рядом сидел Приам, заботливо склонившись над ней, а в комнате темно и тихо.

— Огонь, всюду огонь, Приам…

— Успокойся, успокойся, дорогая…

Под утро ребенок начал биться — Гекаба схватилась за живот:

— Наверное, сейчас…

Приам кликнул нянек, те, полусонные, сбежались на зов, но тревога оказалась ложной. Схватки прекратились также внезапно, как и начались. Сама спальня к тому времени напоминала родильную палату с кучей полотенец, простынь и полных тазов воды — женщины суетились, о чем-то беспрестанно трещали и спорили так, что Приам почувствовал себя явно лишним — в этой канители он видел лишь лихорадочно горевшее лицо жены, и только из-за нее одной он оставался здесь, среди снующих туда-обратно женщин. Только бы с ней не случилось непоправимого — ловил себя на мысли Приам, и сам себе удивлялся, что о ребенке он совсем не думает, но думает лишь о жене. Ее беспокойные видения и страшный сон, что явились причиной тревожной ночи, плюс Эсак, подливший масла в огонь — пожалуй, слишком много для такой хрупкой женщины, как Гекаба. Только бы она пришла в себя, и страшные видения больше не мучили ее. Может, тут действительно дело в ребенке? Нужно спросить совета жрецов, но это можно сделать позже, днем, а сейчас оставалось лишь молиться, чтобы с Гекабой ничего не случилось. И Приам молился — про себя, обращаясь к богам с горячей просьбой — сохранить ей жизнь, и здоровье, и ясный рассудок. И боги вняли его мольбам. В Трое разгоралось утро, когда царица перестала метаться и стонать, и, наконец, заснула — крепко и спокойно. Приам велел ее не тревожить, сам потихоньку собрался, поцеловал спящую супругу в лоб, и вышел, осторожно прикрыв за собой двери.

2. Панфой

Центральный троянский храм располагался в самом центре города, на вершине холма Ата, и был, как известно, первым зданием, что возвел когда-то дед нынешнего царя Приама Ил. Каждый следующий царь — сначала Лаомедонт, а затем и сын его Приам — вносили изменения и дополнения к ансамблю столь величественного строения. Делая его тем самым еще более помпезным. Все достраивалось по мере того, как богатела Троя. Так к внушительной мраморной колоннаде зала добавилась колоннада внешняя — по всему периметру храма, не говоря о барельефах, украшавших фасад здания.

Из утвари исчезли медные и бронзовые предметы, серебро теперь не считалось местными жрецами за достойный богов металл. Только золото, как можно больше золота, нефрита, драгоценных камней — статуи богов, само убранство и утварь храма — все сверкало и слепило глаза не хуже солнечного света, что вполне соответствовало убеждениям жреческого сословия — Аполлон — лучезарный бог, а значит все должно сиять, чтобы угодить ему.

Служить жрецом здесь было почетно, а злые языки поговаривали, что и прибыльно. Мол, жрецы — тоже люди, ничто человеческое им не чуждо. Но, не станем прислушиваться к ним. Скажем только, что храм никогда не пустовал — а значит, жители Трои почитали своих богов. Среди жреческого сословия в основном были люди религиозные, преданные своему делу. Иной раз по большим праздникам, когда работы в самом храме и возле алтарей прибавлялось, жреческие обязанности по совместительству выполнял какой-нибудь отец семейства, местный купец или воин. И, если он получал за это вознаграждение — никто не был против, потому как делалось это исключительно из уважения к богам и по велению сердца. Однако были среди жрецов такие, кто посвятил жизнь только служению. Храм стал для них домом, обязанности — профессией, а само коротенькое слово жрец — образом жизни.

Именно к такому жрецу с утра пораньше отправился Приам.

Верховным жрецом главного троянского храма Панфой был назначен самим Приамом относительно недавно — всего несколько лет назад. До этого Панфой служил в Дельфах при храме Аполлона, где успел в совершенстве овладеть тайным знанием, что дает возможность заглянуть в будущее, обучился мистериям, искусству гадания, и умению общаться с богами напрямую — эти таинства Панфой знал прекрасно, также прекрасно жил себе в Дельфах, никогда ничего не слышал о Трое, и никуда не собирался, пока в Дельфах не появился племянник Приама. Тот был послан узнать, действует ли проклятие холма Ата, наложенное некогда Аполлоном, или оно, проклятие это, силу свою утратило. Либо Приам невнятно объяснил, что надо делать, либо племянник его не понял — теперь неважно. Только в один прекрасный день племянник вернулся — вернулся не один, а вместе с Панфоем.

— Зачем постоянно мотаться в такую даль? — с чувством выполненного долга спросил племянник. — Я привез дельфийского жреца — пусть он будет всегда под рукой. Считай, что теперь у нас свой оракул.

Приаму оставалось только развести руками, и отправить племянника отдохнуть после дальней дороги — тем паче, что от того ужас как несло спиртом.

Чтобы хоть как-то замять сей казус, да не прогневать при этом богов, пришлось Приаму использовать власть — благо, место верховного жреца как раз было вакантным. Так и получил иноземец Панфой столь высокое назначение. С тех пор он служил в главном троянском храме. Относительно юный возраст — а Панфою было не больше двадцати пяти лет, когда его назначили верховным жрецом, — не помешал ему завоевать уважение троянцев. Статный белобрысый красавец с голубыми глазами впечатляюще смотрелся в жреческой хламиде — особенно женщины едва не визжали от восторга, когда Панфой исполнял очередной ритуал. Мужчины отмечали его сладкоречие. Советы Панфоя были разумны, предсказания в основном сбывались, боги, благодаря ему, не гневались на троянцев — что еще от жреца надо? Кроме того, Панфой вел просветительскую работу среди желающих приобщиться к знаниям, и завел библиотеку — именно здесь застал его Приам тем самым утром.

Само помещение библиотеки было отстроено недавно, располагалось во внутреннем дворе храма и представляло собой довольно просторную комнату, густо уставленную стеллажами. Нижние полки тех стеллажей прогибались под тяжестью глиняных табличек, на верхних лежали свитки желтоватого папируса, порой изящно украшенные шелковыми кистями и стеклярусом. Нагромождение полок поглощало собой пространство — оставалось только догадываться, как вообще Панфой разбирается в этом заковыристом хозяйстве, умудряется ничего здесь не спутать, и как управляется в жуткой тесноте со стремянкой. Неоспоримым плюсом помещения служили огромные, на всю высоту стен, окна, что давали достаточно столь необходимого для всякой научной работы света. Возле одного из окон нашлось место для стола, за которым работал Панфой.

Он как раз разбирал кучу свитков — то были в основном деловые бумаги — точнее — списки текущих храмовых нужд. Панфой сам удивлялся — как много всего надо — благовоний хватит лишь на несколько дней, масло для светильников исчезает с невероятной быстротой, к тому же неплохо сменить драпировки — то есть прикупить той самой пурпурной ткани, что он видел давеча в торговых рядах, заменить истертый и треснувший мрамор ступеней центральной лестницы, — и многое, многое другое.

— Калхас, друг мой. Где отчеты о доходах за последнюю неделю? Ума не приложу — куда что девается?

Перед ним склонился в почтительной позе молодой человек. На вид — лет двадцати, не высокий, черноволосый, плотно сбитый — типичный выходец из крестьянского, а может и торгового сословия. Хитон, выданный в храме, трещал по швам на мощной его фигуре, сильные руки могли согнуть в бараний рог кого и что угодно, однако в выражении его лица сквозила наивная, полудетская восторженность от выпавшей на его долю удачи — служить здесь. Было понятно — парень с детства мечтал находиться при храме, быть хоть немного причастным к великим богам и богиням, всей душой тянулся к служению. Такое стремление наложило благородный отпечаток на грубо слепленные черты его лица — сделав их одухотвореннее и мягче.

— Будь добр, посмотри с правой стороны.

Одного взмаха руки Панфоя оказалось достаточно, чтобы смышленый паренек понял, что имеет в виду патрон. Калхас немедленно исчез среди стеллажей в указанном направлении. Несмотря на некоторую неуклюжесть, помощник Панфоя двигался бесшумно и ловко — едва он скрылся в замысловатом библиотечном лабиринте — создалось впечатление, что верховный жрец находится в библиотеке один со своими свитками. В этот момент двери помещения распахнулись. Панфой поднял голову от своих бумаг и тотчас вскочил со стула, приветствуя глубоким поклоном вошедшего Приама.

Очень кстати — мелькнуло в голове жреца — Теперь, похоже, найдутся необходимые средства.

Но вслух сказал только:

— Приветствую тебя, владыка — и вновь склонил голову.

— Давай без церемоний, Панфой. — усадил его Приам, сам уселся на шаткий табурет. — Как дела в храме?

— Расходов много, владыка. Скоро праздники — начал жрец — Сами никак не справимся.

— Расходы, говоришь? У вас чего только нет. Мой дворец победнее будет.

— Боги могут прогневаться если праздник не будет ярким. — многозначительно добавил жрец.

Ох, уж эти боги — поморщился Приам — тут без них дел хватает. Однако праздник людям необходим.

— Ладно, пришлешь мне смету — там посмотрим, что можно сделать… Я вот по какому делу.

Царь сделал паузу. Всю дорогу до храма Приам обдумывал как лучше вести разговор. Для начала он постарался унять эмоции, столь неотъемлемые и вездесущие, когда речь идет о самых близких людях. Тогда оказалось, что проблемы на самом деле две — во-первых, Эсак с его безобразным поведением, а так же состояние и ужасы Гекабы — это во вторых. Хотя страхи жены Приама тревожили больше, начать беседу с верховным жрецом царь решил именно с сына — то есть от простого к сложному.

— Панфой, ты знаешь моего Эсака. Милый тихий мальчик. Ну, нахулиганит иной раз — не без этого. Ребенок есть ребенок. Может, он по матери скучает — никак не пойму.

— Что случилось-то, владыка?

— Последнее время он стал говорить странные вещи. Я смотрю на него — глаза неестественно блестят и выражение лица… Не знаю, что и думать.

— Он, если не ошибаюсь, внук Меропа?

— Да, верно — подтвердил Приам.

Мероп был известным на весь мир прорицателем и отцом первой жены Приама Арисбы — сравнительно недавно переставшей ею быть из-за своего вредного характера.

— Иногда такой дар передается через поколение и проявляется в раннем возрасте. Сколько сейчас Эсаку?

— Девять.

— Самое время. Он по малолетству сам может не понимать, что говорит. Между тем получается — его устами глаголет истина. Тебе стоит прислушаться к его словам, владыка.

— Но Эсак говорит ужасные вещи. Требует, чтобы я убил Гекабу вместе с ребенком. Мне кажется, он ревнует и ревнует отчаянно — потому и твердит всякие гадости.

Панфой не сразу сообразил, что ответить. Перед мысленным взором жреца предстал длинный список необходимых для храма вещей. Если беседа и дальше пойдет в таком ключе — храм рискует остаться без помощи царской казны. Панфой постарался перевести разговор в более приземленное от всяких предсказателей русло:

— Может, он просто не ладит с мачехой?

— Я сам так думаю. — оживился Приам. — Гекаба нервничает. Во сне видит кошмары. Будто вместо ребенка рождается факел и все полыхает вокруг.

— Страхи беременных — обычное дело. Тем более — жара такая стоит. Вот ей и снятся пожары. — Панфой подумал немного. — Чтобы успокоить ее, поступим следующим образом. Если я правильно понял — роды ожидаются со дня на день?

— Да. Не сегодня-завтра.

— Сейчас посмотрим, благоприятен ли день…

Панфой извлек мягкий кожаный мешочек — из него на стол посыпались кости. Искусством гадания на костях этот жрец владел в совершенстве, и кости, коими пользовался Панфой, были ни какие-нибудь, а священные, самые что ни на есть настоящие — привезенные из самих Дельф. Он не часто пускал их в дело — потому как тратить чистую энергию ради мелочных просьб и пустых желаний Панфой считал недостойным и, если угодно, святотатством. Но сейчас случай был как нельзя более подходящий.

Кости упали на стол — раз, второй, третий. Ловкие руки жреца крутили их так и сяк, собирали в кучу, снова бросали — Приам едва успевал следить за хитроумными манипуляциями Панфоя. А тот вновь подбрасывал их. Лицо Панфоя сделалось пунцовым от невероятного напряжения, на лбу выступили капельки пота, а руки затряслись — он сбился с необходимого для гадания ритма — потому как комбинации выпадали одна хуже другой. Никакого просвета, ни малейшей надежды — пусть не на счастливое, но хотя бы нейтральное предзнаменование. Как не старался Панфой, по всему выходило, что сегодня лучше не рождаться вовсе. Следующий день грозил неприятностями по жизни, но только девочкам. Наконец Панфой прервал очередную бесполезную попытку и отложил кости в сторону.

— Ничего определенного, владыка. Завтра лучше, чем сегодня — и только. Поступим по-другому. Калхас — повысил голос Панфой.

Тот сразу поспешил на зов. Приам так и не понял, откуда появился помощник Панфоя. Вроде двери не хлопали, а значит, он находился здесь, за стеллажами, и мог слышать весь разговор. С другой стороны — Калхас двигался бесшумно, как и подобает слуге. Возможно, он бесшумно вошел, а значит, и подслушать ничего не мог. Не очень-то хотелось Приаму, чтобы по Трое поползли нелепые слухи. Так слышал или нет? Этот вопрос остался открытым. Калхас, в свою очередь, хранил невозмутимый вид.

— Калхас, немедленно зарежь черную овцу. — приказал Панфой. — Сразу извлечешь внутренности. Только аккуратно, как я тебя учил.

И, желая избавить и без того начавшего нервничать царя от жестокой сцены, добавил:

— Мы подойдем чуть позже. Ступай.

Чтобы отвлечь Приама, принялся нахваливать способного ученика.

— Не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Калхас — очень добросовестный малый. Хваткий, смышленый. Ревностный в служении. Еще мальчишкой мечтал посвятить жизнь богам.

— Откуда он взялся?

— Из купцов. Но душа его тянется к религии, владыка. Он далеко пойдет и многого добьется, поверьте.

Приама сейчас не слишком занимал пусть и хорошо вышколенный слуга. Лишь бы только оракул дал хороший знак. Тогда он успокоится сам, успокоит жену, а Эсак сегодня отправится к деду — обучаться пророческому мастерству, а заодно и умению себя вести.

3. Герофила

Возле алтаря было все готово. Калхас промывал только что извлеченные внутренности, выкладывая их на широкой жертвенной чаше в каком-то замысловатом порядке. Помогавшая ему жрица собирала жертвенную кровь в золотой кувшин. Весь заляпанный кровью пеплос и выпачканные по локоть руки придавали девушке зловещий вид. Приам поймал себя на мысли, что, пожалуй, если отмыть ее как следует, и сменить длинный жреческий балахон на что-нибудь легкое, то, пожалуй, она станет выглядеть много симпатичнее теперешнего своего вида, и вообще такое дело, как разделка туши — не для молоденьких девиц — пускай и жриц. Однако то обстоятельство, что она посвящена в таинство сложного обряда, говорило само за себя. Действительно, Герофила — именно так звали юную жрицу, занимала отнюдь не последнее место в сложной храмовой иерархии главным образом потому, что имела дар ясновидения. Во всяком случае, так считалось — потому Герофила была на особом счету и допускалась к таким обрядам — в надежде — быть может, ее в нужный момент осенит и она дополнит оракул.

Панфой принял из рук Калхаса чашу, расположил ее на алтаре и простер руки к небу, воззвав к Аполлону:

— Великого бога молю ниспослать нам ответ благодатный, ждать ли нам радости иль быть готовым к иным испытаньям?

— Милости ждем от богов, пусть просящему правду откроют.

С этими словам жрица передала кувшин Панфою, церемонно поклонилась, и отошла в сторонку. На сем ее участие в обряде закончилось — Герофила стушевалась, едва увидела Приама, и сама сочла себя недостойной пророчествовать самому царю. Жрица выполнила лишь требовавшийся от нее минимум и скромно отступила. Возле алтаря остались одни мужчины. Приам молча наблюдал, как тонкая струйка крови постепенно заполняет чашу — наконец дно скрылось, и в этой кровавой луже одна за другой затрепетали, меняя цвет, внутренности черной овцы.

— Аполлон слышит нас — прошептал верховный жрец.

Лицо Панфоя сделалось бледно, он отставил кувшин и в ужасе склонился над чашей.

— Сейчас посмотрим, владыка, сейчас — твердил Панфой, не представляя себе, как сказать Приаму правду.

Ничего хорошего между тем в жертвенной чаше не происходило. Напротив — все было плохо, очень плохо — хуже и придумать нельзя. Недавнее гадание лишь получало подтверждение прямо на глазах расстроенного Панфоя. Он молчал, понимая — от него ждут ясных толкований, взволнованно дышат в спину, надеясь на счастливое пророчество, и, чем дольше он будет молчать, тем сделает только хуже — и, тем не менее, Панфой хранил молчание, не в силах озвучить те грозные знаки, что так недвусмысленно и четко посылали боги. На все их воля, но где найти силы, произнести это вслух, лишив тем самым троянского царя надежды? Так думал Панфой, стоя у алтаря, а, между тем, время шло, оно неумолимо бежало, напряжение лишь росло от такого его, Панфоя, молчания. Как долго это продолжалось бы — неизвестно, но жрица, до сих пор стоявшая в сторонке, обратила внимание на заминку в совершении обряда. Женское любопытство, как водится, взяло верх. А может, ее направил сам Аполлон?

Столпившиеся вокруг чаши мужчины не заметили, как подошла Герофила. Не видели, как побагровело ее лицо, и вздыбилась вена на шее. Между тем широко раскрытые глаза жрицы с ужасом смотрели, как по жертвенной чаше растекается кровь, как чернеют и трескаются друг за другом печень, почки, сердце.

— Смотрите, смотрите, все гибнет, все уходит в небытие — воскликнула она.

Мужчины расступились, руки жрицы легли на края священной чаши. Пальцы сразу задрожали, ее саму затрясло, с губ сорвались жуткие слова пророчества:

— Ребенок, что родит сегодня царственная троянка, должен быть убит вместе с ней. Иначе боги ополчатся на Трою. Тогда разверзнется твердь земная, и все обратится в прах, и небо рухнет на землю, и выйдут порождения ехидны, и будет великий плач, и огненный дождь поглотит все и вся. Избавься от них, мой господин, молю, заклинаю тебя. Хотя бы этого ребенка не оставляй в живых. Иначе ты обречешь всех на погибель.

Ее голос звучал надрывно и жутко. Жрица рухнула наземь, прямо у ног Приама, страшно забилась, на ее губах выступила пена, тело сотрясали конвульсии, взор помутился, но, теряя остатки сознания, она продолжала невнятно твердить:

— Заклинаю…, убей, убей…

Потрясенный Приам сам едва устоял на ногах.

— Что это значит, Панфой? — вопрос прозвучал резко.

— Это правда, владыка — упавшим голосом молвил Панфой. — Все так и есть…

Приам взглянул на жрицу, затихшую в пыли, затем на Панфоя — отчего тот сразу опустил глаза; метнул с алтаря жертвенную чашу так, что ее содержимое разлетелось по всему внутреннему дворику, и зашагал прочь отсюда. На ступенях храма какой-то нищий оборванец вцепился в него мертвой хваткой, загоготал, чудно вращая глазами, прошамкал беззубым ртом:

— Убей их, ты должен сделать это…

— Прочь — Приам насилу стряхнул с себя безумца.

Ничего и никому я не должен. Они все сумасшедшие — все.

Удивительно и совершенно не понятно, почему глупость, сказанная ребенком, выглядит и воспринимается именно как глупость — и никак иначе. Но эту самую глупость, только в жреческом антураже, с пеной у рта — должно и нужно воспринимать, как пророчество и серьезно к ней относиться? Это бред — полный бред. Гляди ж ты — разверзнется твердь… Где она слов таких нахваталась? Девочка явно больна, вот и твердит в припадке всякий вздор. Как можно серьезно к этому относиться? Что вообще может знать столь юная жрица? Разве она когда-нибудь ждала малыша? Разве любила кого-нибудь так, как он любит свою жену? Ей все это только предстоит. Потому она легко и не задумываясь выдала чудовищную фразу — убей их. Убей тех, кого любишь. А Панфой просто не знал, что сказать, вот и подтвердил эту чушь. Все-то они знают — сегодня она родит, не сегодня — мудрые нашлись. Этого никто не знает. Разве мало он отпускает на этот храм, будь он проклят, чтобы сейчас выслушивать такие бредни? Неблагодарные. Ничего они не получат. Пусть впредь просят у богов, раз такое дело.

Примерно так думал царь Приам всю дорогу до дворца. И едва не зашиб Эсака, что подвернулся не вовремя.

— Отец, жрецы подтвердили мои слова? — открыл рот Эсак и сразу пожалел об этом.

4. Антенор

В покоях царицы было тихо. Приам спустился вниз, отдал распоряжения относительно старшего сына, и принялся мерить шагами внушительное пространство парадного зала. Полуденное солнце пробивалось сквозь занавески, рассыпая по мраморным плитам пола светлые блики. Сейчас середина дня — отметил про себя Приам. — Быть может, все случится не сегодня? Тогда он точно пошлет всех провидцев и предсказателей куда подальше и больше никогда не обратится к ним за советом.

— Ребенок, что родит сегодня…

Эта фраза никак не желала выходить из головы. Осталось продержаться каких-то полдня. Это одновременно и много, и ничтожно мало — всего-то дождаться полуночи и тогда появиться на свет, оставив не у дел всех этих пророков, что злобствуют с пеной у рта — вот что нужно сделать его малышу. Обмануть их всех, оставить с носом. И тогда — тогда его ждет долгая, счастливая жизнь, и не надо никого убивать, и никакие порождения ехидны, никакие огненные дожди не омрачат больше их жизни — в тревоге не находил себе места Приам, а потому так дико смешались слова пророчества в его голове.

Вот задали задачку. Как водой ледяной окатили. Гром среди ясного неба — и тот смотрелся бы менее грозно. Нет, до сего момента ему грех было обижаться на богов. За свои тридцать пять лет он успел сделать столько — не каждому такое дано. Его край процветает, богатство и пышность Трои стали почти легендой, сам он — полный сил мужчина — отец мог бы гордиться им, будь он жив. У него растут два сына, опять в семействе ожидается прибавление. Это знаки благоволения свыше. Что богов не устроило на сей раз?

Пока Приам, полный тревоги, не находит себе места, мечется по залу, то и дело прислушиваясь к звукам сверху, где расположены покои Гекабы, время идет, пусть неспешно, но проходит полчаса, час… Во дворце тишина оживилась лишь криком Эсака. Тот упирался, пока его слуги тащили, и плакал.

— Отец… я сказал тебе правду, отец — донеслось до Приама.

Но Приам не пожелал даже взглянуть на строптивого мальчишку. Пусть ему будет наукой — впредь он подумает прежде, чем гадость какую-нибудь ляпнуть. Пора детский лепет сменить на разумные речи.

Зато к доброму другу его, Антенору, Приам сам поспешил навстречу, едва тот показался в широком дверном проеме огромного зала. Одних с ним лет Антенор одновременно был и друг, и советник, и преданный Приаму слуга.

— Антенор, чтобы ты сделал, если бы тебе сказали — убей свою жену и сына?

— Что? — взревел Антенор — Шею свернул тому идиоту. Задушил бы собственными руками.

Теано — молодая жена Антенора не так давно стала матерью двух очаровательных малюток. Так что пыл Антенора был вполне понятен и полностью соответствовал его облику — бравый, решительный Антенор поступил бы именно так, и никак иначе.

— А если бы тем идиотом оказался жрец — ясновидящий?

Такой вопрос поверг честного Антенора в ступор.

— Не понял… почему? — он замешкался, но тотчас спохватился — Что у тебя происходит, Приам?

— Только что все это — практически слово в слово мне выдал Панфой.

— Он что, совсем рехнулся среди своих алтарей? С ними, прорицателями этими, вообще надо быть аккуратней, Приам. На мой взгляд, они все малость не в себе.

— Пусть так. Но мне-то теперь что делать?

— А вот что — обратись к другому. — на этот раз не растерялся Антенор — Если нужно — только скажи — я соберу всех ясновидящих Троады.

Приам смотрел на открытое, честное лицо друга и понимал — тот землю будет рыть, разобьется ради него в лепешку — только поможет ли это.

— Да, собери… собери, кого сможешь… к вечеру, Антенор — устало произнес Приам. — Быть может, оракул был неверным…

— Конечно, Приам. — поддержал его друг. — Где это видано — убивать жен и детей.

Едва Антенор покинул дворец, как прибежала взволнованная служанка.

— Началось, господин. — она говорила что-то, а Приам смотрел на нее, но вместо звонкого голосочка девушки, слышал жуткие утренние слова:

Ребенок, что родит сегодня царственная троянка, должен быть убит, убит, убит… — будто эхо отражало отголосок пророчества.

Он не успел дойти до собственной спальни — ему навстречу бежали с радостными возгласами:

— Мальчик, мальчик, господин, мальчик…

Утонувшее в подушках лицо Гекабы светилось счастьем.

— Убей — звенело в ушах Приама.

Его крохотный сын заплакал, едва оказался на отцовских руках.

— Почему сегодня? — вырвалось у Приама.

— Ты что, Приам? — изумилась Гекаба

Кольцо зловещего предсказанья начало сжиматься — неотвратимо и властно — Приам ясно почувствовал это.

5. Сеанс ясновидения

Антенору под вечер удалось собрать человек шестьдесят разношерстного люду. Понятно — их дальше решетки дворцового сада не пустили. Приам так и устроил им смотр — прямо на открытом воздухе.

— Все как один божатся, все — ясновидцы, Приам. — докладывал Антенор — Я сам был удивлен, как много их нынче развелось.

— Быть может, половина шарлатаны? — предположил Приам. — Обычно искусству предсказанья иль обучаются всю жизнь, или перед глазами у такого человека сами собой картины возникают, богами посланные.

— Их надо испытать, Приам.

— Боюсь, что поздно. Все площади и улицы Трои, наверное, гудят — полны последних слухов.

Такое предположение вполне могло оказаться верным. Что знает горстка жрецов, то вскоре может стать известно всем.

— Нет, тихо было. — ответил Антенор — Никаких столпотворений я не видел. Граждане своими заняты делами. Ни сборов никаких, ни пламенных речей.

Похоже, Панфой на этот раз оказался на высоте — про себя отметил Приам. — Профессионал — по — другому не скажешь. Сумел, не смотря на искушение, соблюсти этику. Не даром его вышколили в Дельфах.

Это было правдой. Верховный жрец не только не собирался разглашать тайну последнего пророчества, но и помощникам своим строго-настрого велел держать язык за зубами. Иначе сейчас все, кто жался к кованной дворцовой решетке, кричали бы в один голос — убей, убей… Но люди стояли молча. Это обстоятельство придало Приаму уверенности — значит, он на правильном пути. Нужно поближе взглянуть на них на всех — вот этим и занялся Приам. Увы, беглый смотр собравшихся ясновидцев положительного результата не дал — напротив, повергал в уныние и отбивал охоту о чем-либо с ними говорить — тем более просить совета.

Кого только в той толпе не было — дряхлые старухи и припадочные девицы, бледные болезненные юнцы и седовласые старцы, слепцы, калеки…

— Ты где их собрал? — удивлялся Приам — Я не думал, что нищих так у нас полно. Приличней разве не нашлось?

— Ты сам велел. Приличнее — где взять? Кто поприличней — тот купец иль воин. Им некогда всем этим заниматься. Удел то немощных.

— Да уж — вздохнул Приам.

Жалкий вид представших перед ним ясновидцев говорил сам за себя. Немного, видно, им удается заработать своим искусством. А может, нечасто оно востребовано, искусство это?

— Пожалуй, богадельню неплохо бы построить для них для всех. Чтобы улиц Трои не портили своим поганым видом.

— Согласен. — ответил Антенор. — Это нужно сделать. Хотя бы сыты будут эти люди.

— Вот именно. — подчеркнул Приам. — И, думаю, тогда они не станут за жалкий кусок хлеба морочить голову другим. Теперь пора спросить — что им известно?

— Эй, люди — обратился к ним Антенор — Те из вас, кто может сказать, зачем вы понадобились нашему царю — становись по правую руку.

Еще немного, и бравый Антенор начнет их строить в боевом порядке — усмехнулся Приам. Они ж не воины — простые люди.

— Погоди, Антенор, ты не на плацу. Пусть каждый, кто желает, подойдет, и скажет, если ему есть, что сказать. Это дело добровольное. Смелее, что стоите? — подбодрил царь ожидавших прорицателей.

Но весь собранный Антенором народ, если знал что-то, совсем не спешил своими знаниями делиться — только отводил глаза и переминался с ноги на ногу. Какая-то экзальтированная девица вдруг брякнулась на колени, захохотала, как гиена — что неприятно Приама поразило. Толпа шарахнулась, плотнее сбилась в кучку, вокруг девицы сразу образовалось свободное пространство. Замешкался лишь безусый юнец — он с безучастным видом взирал на небо, шептал себе под нос какие-то слова и жмурился на заходящее солнце.

— Полет орла, наверно, наблюдает? — предположил Антенор.

Однако небо было чисто — ни то чтобы орла, но даже воробья не видно было — друзья убедились в этом сразу, стоило только в это самое небо взглянуть.

— Зачем орлу летать над городом? Ты тоже скажешь, Антенор. Орлу свободное пространство нужно. А это — указал Приам на ясновидцев — Сборище каких-то полоумных. Мы сами скоро свихнемся среди них. Так хочет кто сказать? — раздраженно крикнул царь. — Что вы молчите?

Все разом вздрогнули, затихли, боязливо поглядывая на Приама.

— Никому ничего за это не будет — понял, наконец, Приам. — Напротив, тот, кто сообщит мне важную весть, получит награду.

— Вы слышите — следом за ним прогремел Антенор. — Вам нечего бояться. За важное известие будет заплачено.

На сей раз в толпе мелькнули заинтересованные лица. Люди перестали шарахаться и прятать глаза — напротив, зашевелились, взволнованно загудели — первой от толпы отделилась старуха — тощая, изможденная, в длинном грязном балахоне, сквозь прорехи которого виднелось ее высохшее тело.

— Долгие лета пророчат, господин, тебе все боги наши… — вывела она жалобным голоском.

— Так… кто еще? — прервал ее Приам.

— Троады все богатства соберешь, и внукам передашь край благодатный… — задребезжал здравицу одноногий нищий.

Его чуть не сбили с единственной ноги — осмелевшие пророки теперь рвались один быстрей другого протиснуться к царю.

Припадочный юноша взвыл диким голосом:

— Ничем не омрачен твой путь, великий царь…

Антенор не успевал пихать в протянутые руки монеты. Один Приам был недоволен — все это пустые слова. Для этого не нужно называть себя пророком. Любой так может льстить.

— Хвалы поют, а толку никакого. — шепнул он Антенору.

— Заслуженно поют. — поддакнул друг.

— И ты туда же, Антенор? — усмехнулся царь.

Однако толк от этого многоголосья все-таки был. Пусть не все они ясновидцы. Пусть половина из них только прикидываются пророками. Пусть настоящий предсказатель здесь лишь один на десятерых — но, если его голос уже смешался с общим хором — это значит, что ничего плохого не случится с рождением ребенка, и никого не надо убивать, а значит, Панфой ошибся, неправильно истолковал знаменья, а жрица эта…

— Будут и другие дети, мой господин…

Приам вздрогнул. До невозможности светлые глаза не опустились под суровым царским взглядом — они смотрели ясно и печально, а обладатель их — седой старик стоял спокойно, ждал, что скажет царь.

— Постой, отец. — едва смог вымолвить Приам.

И сделал Антенору знак:

— Пусть остальные разойдутся.

Тот сразу понял по лицу Приама — случилось нечто важное.

— Все на выход. — скомандовал Антенор, собственноручно начал подталкивать пророков к открытой решетке. — И побыстрее.

Не прошло пяти минут, как за решеткой дворцового сада все стихло. Антенор зажег факелы — чтобы в сгустившихся сумерках Приам мог видеть лицо собеседника. Оно было в глубоких морщинах, это лицо, с окладистой седой бородой, но глаза не слезились, а взгляд хранил ясность.

— Что знаешь ты? — Приам буквально вцепился в старца.

Тот отвечал спокойно — слова звучали веско и печально, не вызывая сомнений в их правдивости.

— Я знаю, что рожденный сегодня мальчик погубит все, что дорого тебе. Весь край — любимую тобой Троаду, погубит твой народ, и всю твою семью. Тебе, как ни больно это слышать, но придется сделать выбор. И чем быстрей, тем лучше для тебя.

— О каком выборе ты толкуешь, отец? — содрогнулся Приам — потому как понимал, что услышит в ответ.

— Представь себе весы. На них — две чаши. В одной — твой сын, а на другой — твой город, твой народ — какая чаша лучше?

— Это нечестно — возмутился Приам. — Мне одинаково дороги и мой сын, и мой город. Как можно ставить такие условия?

За что и почему это на него свалилось?

— Ты зря так гневно смотришь и кричишь. Не я придумал это испытанье — боги. Ты царь, а значит, твоя ноша больше, чем у простого человека. Простой — он что? Он только личный знает интерес. А вот общественное благо — твоя ответственность. Ты властью наделен.

— Они же, боги, меня и наделили — усмехнулся Приам. — Они и режут без ножа.

— Не все так плохо. Боги сулят тебе много детей. Твоих палат не хватит, чтобы их разместить. Но этого ребенка…

— Молчи, отец. Кто может поручиться, что это правда — все, что ты сказал?

— Ты знаешь сам. К тому же я не первый, кто это тебе сегодня говорит. И сговора тут нет — ты это знаешь тоже.

Действительно — где могли пересечься жрица из храма, его сын Эсак и этот старец? Простым совпадением это назвать нельзя. А значит…

— Что мне делать?

Старец впился взглядом в лицо Приама так, что тот почувствовал легкое головокружение и слабость — спустя минуту царь не мог сделать ни единого движения — его речь замедлилась, однако говорить Приам мог и видел происходящее вокруг.

— Распорядись — пусть принесут ребенка.

Приам повиновался. Он видел, как во сне — и прибежавшую с ребенком няньку, и собственного сына — мальчик спал, сжимая крошечными пальчиками погремушку. Старец взял из рук няни младенца, коснулся своей ладонью лица девушки:

— Ступай. И память пусть твоя опустит этот эпизод — в сад ты из покоев не спускалась и малыша с собою не брала.

Прислужница послушно повернулась, сделала пару нетвердых шагов, а затем, как будто очнувшись, прибавила ходу.

— Теперь зови мужчин выносливых и крепких. — продолжал глухим, размеренным тоном провидец — Ты им отдашь приказ — пусть отнесут его как можно дальше — в глухомань, в лес, где никто не ходит. Там его оставят.

Приам послушно повторил все сказанное старцем, едва явились слуги.

— Как только вы вернетесь в Трою, никто из вас не сможет рассказать, где были вы, и что за порученье выполняли. — напутствовал их старец.

— Теперь вы оба — царь Приам и благородный друг его — как только я уйду — забудете, что здесь происходило. И ничего не сможете сказать по существу. Вы ничего не знаете. Прощайте.

Спустя несколько минут Приам и Антенор с недоумением смотрели друг на друга — как получилось, что время — ночь, и почему они в саду здесь кормят комаров, когда их жены верно, головы сломали — где припозднились их мужья.