Муравейник

Виктория Горнина (2024)

Текст содержит эротику. Жизнь обитателей общежития. С их проблемами, когда тонут слабые и выживают сильные. поставлены отрывки из повести. Будет интерес читателей — поставлю все, не будет — мне есть над чем работать. Приятного чтения.

1. А ты говоришь, ремонт…

Я не успела свернуть во двор, как соседская девчонка бросилась мне навстречу:

— Теть Тань, теть Тань… — крутилась ужом под ногами Анжелка. — Тетю Свету… Теть Свету сегодня выгнали. Вот, смотрите, смотрите.

Радостный восторженный тон, надо полагать, скорее от выпавшей удачи первой сообщить новость кому-то из взрослых, чем от самой новости. Да, хорошего тут мало.

— Я сама видела. Я тут была. Тут… — указывает Анжелка в сторону качелей. И сама едва не подпрыгивает от переполняющих ее эмоций. — Прямо с утра, теть Тань…

Утро — понятие растяжимое. Для Анжелки утро это когда нас всех давно след простыл. Ей теперь не надо подниматься ни свет ни заря и спешно собираться в садик. По той простой причине, что за Анжелкой приехала бабушка. Через неделю, ну, может, чуть больше, Анжелка поедет в деревню — об этом знают все.

Когда она вышла гулять? Наверное, часиков в десять — по ходу вычисляю я.

— Смотрите, смотрите, вот…

Прямо возле подъезда валяются тумбочки — вернее, то, что от них осталось. И мебелью это назвать язык не поворачивается. То есть когда-то скорбная кучка полированных ДСПэшек представляла собой две вполне приличные прикроватные тумбочки. С тех пор ручки-дверцы отвалились — может сами, а может, им помогли отвалиться, полировка вздулась матовыми пластинами на манер отслоившихся ногтей, следом скособочился каркас — но факт, что несчастные развалюхи знакомы мне давно — это явно из Светкиных апартаментов. Значит, Анжелка не врет. Вернее, не сочиняет.

— Тут даже книжки остались, теть Тань…

Истрепанные детские книжки — они Максимкины. Сам Максимка — пятилетний диковатый смугленький мальчик, Светкин сынок.

Она хоть документы догадалась взять? — я роюсь среди книжек. Попадаются какие-то бумажки, салфетки, конверты, но документов, слава богу, там нет. Наверное, взяла. Не совсем же она…

— А кого туда вселили, Анжел?

— Не знаю, теть Тань.

— А куда тетя Света пошла?

Я на всякий случай оглядываюсь по сторонам. Светке некуда идти. Это абсолютно точно. Быть может, она где-то здесь, недалеко. Не могла она взять и пойти, куда глаза глядят. Или могла? Но скамейки по периметру двора заняты совсем другими людьми. Ни светленькой женщины с раскосым взглядом, ни мальчика с заячьей губой.

— Не знаю, теть Тань. — грустнеют анжелкины глаза.

На миленькой бесхитростной мордашке написано — все что знала — рассказала.

— Это с четвертого подъезда туда въезжали, Тань. Мы их не знаем. — откликается соседка.

Она выруливает из-за угла с коляской. Поднатужась, преодолевает пандус. Я неожиданно легко распахиваю перед ней дверь. Пружина сорвана. Значит — таскали громоздкие вещи. А затем, как водится, лень было все вернуть в исходное положение. Она права — в нашем подъезде все друг друга знают. Выходит — нашлись желающие со стороны. Из тех, кто ни сном, ни духом. Никто из наших на это не пошел бы. Хотя, как знать…

— Мы как раз в поликлинику собирались… Крику было….

* * *

У Светки напрочь отсутствовала привычка смотреть в глазок прежде, чем открыть дверь.

— Тут чужие не ходят. — это недовольно бурчавшим соседям.

— И брать у меня нечего. — вдогонку и с вызовом им же.

Это была самая настоящая правда, одна только правда и ничего, кроме правды. В большой комнате — старая общежитская рухлядь. Так, необходимый минимум. Драгоценностей тоже никаких. И откуда им взяться? На работу Светка забила давно, а на детские пособия не вот разбежишься.

Итак, в дверь позвонили — она открыла. Двое плотных мужичков весьма решительного вида — только бритых затылков им не доставало, оттерли Светку в сторону, быстро миновали прихожую и очутились в большой Светкиной комнате.

— Эта комната 24 и 7 квадратных метра?

— Да… — слабо вякнула Светка.

— Вот ордер.

Ей ткнули в лицо какую-то зеленую бумажку.

— Твое все? — огляделись мужички — Освобождай помещение. Прямо сейчас.

— Мы тебе поможем.

Пока один из визитеров втолковывал оцепеневшей Светке создавшееся положение, другой подошел к кровати, где, затаив дыхание, глазел на происходящее мальчик. Подошел, потрепал испуганного Максимку по голове. Тепло так потрепал, нежно, по-отечески.

— Поднимайся, дружок.

Тут из ступора Светка вышла сама, завизжав внезапно и громко:

— Не трогай ребенка, не прикасайся к нему, отойди сволочь, я сказала — не трожь….

Отчего склонившийся над Максимкой мужичок отскочил, едва не опрокинул тумбочку, еле устоял сам, в последний момент удержав-таки равновесие, и с досады плюнул на пол.

— Никто его не трогает, дура…

— Сам дурак. — отчаянно выдохнула Светка. — Я никуда не пойду. Куда я должна идти?

— Это ты там разбирайся — куда тебе. Мы-то тут причем. У нас ордер на руках.

— Вы не можете… не имеете права… у меня двое детей… — голосила Светка.

— У меня тоже двое. — начал заводиться мужичок — И что? Иди сама выясняй, куда тебе деваться. Я что ли за тебя пойду? У меня ордер вот. Так что выметайся.

— И выясню, все, все выясню. — причитала Светка — Сейчас же пойду. Сами убирайтесь отсюда.

— Нет, ты что не поняла? Мы переезжаем сегодня. Вот в эту самую комнату. — внятно с расстановкой наступал один, его поддержал другой:

— Да меня с работы отпустили. Пошли навстречу. Брату помочь. Слыхала? Так что — давай. Манатки собирай свои. А то сами соберем — мы люди не гордые.

— Мебель таскали целый день. Шкафы, столы… Замки меняли. — продолжает соседка — Сверлили, стучали…

— Прям так и въехали — без ремонта? — удивляюсь я.

В моей голове почему-то прочно засело — раз переезд — как без новых обоев? Столь легковесный аргумент разбивается вдребезги немедленно.

— Им главное было — занять. Какой ремонт?

***

Действительно, с некоторых пор, а точнее, как только стали давать ордера, напряжение едва ли не зримо повисло в воздухе.

Сначала администрация заявила весьма недвусмысленно и без всяких шуток — кто не работает в системе — освободить помещение. Под системой подразумевался естественно сам комбинат и вся его сопутка — а ее на самом деле было — раз, два и обчелся — детский садик да сами общежитские службы. Время для раздумий отколовшейся части жильцов отпускалось немного, но вполне достаточно, чтобы привести в соответствие свой рабочий статус.

— Не вернусь я на комбинат — и не уговаривайте — заявила Светка. — Что я там не видела? Опять кости тухлые ворочать? Нет уж, спасибо.

— Уборщицей устройся здесь, Свет. Возьми один или два подъезда. Работы на два часа в день. Зато комнату за собой закрепишь.

Казалось выражение ее лица сменилось с полностью отсутствующего на заинтересованное. Но не на долго.

— Это мне тогда мусоропровод придется выгребать. Да там сам черт ногу сломит. Не буду.

Продолжала капризничать и упираться Светка все два отпущенных на раздумья месяца, и все эти два месяца ее уговаривали практически всем подъездом.

— Ты хотя бы на это время устройся, пока с ордерами вся канитель не пройдет. А закрепишь жилье — потом делай, что хочешь. — вещали соседки, сменяя одна другую, а толку от таких уговоров было мало. Вернее — совсем не было.

— Я сама все знаю. Что пристали? — под конец огрызалась Светка.

Ее действительно достали — ходили по пятам, пытались вразумить, объясняли одно и тоже по десять раз на дню. Она лишь раздраженно отмахивалась от надоедливых доброжелателей, а про себя считала, что все само собой утрясется безо всякого с ее стороны напряга. Сколько она на комбинате не появлялась — лет пять? Ну и что? Живет здесь по сей день — и никто ее до сих пор никуда не выгнал. Это вселяло уверенность, что и не выгонят, и будет она так и дальше тут жить. Тем более что здесь, в родном подъезде, как в деревне — все друг друга знают, в беде не оставят и всегда помогут. Да разве могла Светка, и все мы заодно с ней вместе предположить — разве только в страшном сне, что в скором времени все изменится, и жизнь станет много жестче, и отправит ко дну всех, кто не способен выплыть, и не посчитается ни с чем.

Теперь она металась по подъезду в надежде пристроить свои нехитрые пожитки, что вылетали прямиком на пол лестничной клетки через распахнутую дверь. Дверь бывшей ее, Светкиной, квартиры. На смерть перепуганный Максимка ревел в голос, и громче сына голосила бесцеремонно вышвырнутая за порог Светка:

— Вы что делаете, вы…, вы…,вы…

В какой-то момент на узкой площадке стало негде ступить от скомканных в беспорядке тряпок, и дверь соседней квартиры приоткрылась, среагировав на истошный Светкин вопль, и сразу захлопнулась в испуге. У самих места мало — куда еще чужие вещи девать. Но откликнулись с пятого этажа бывшие ее соседки — распихали по пакетам, сложили на антресоли, на балкон. И отчего-то виновато заверили:

— Ты только не волнуйся, ничего не пропадет, Свет…

Затем накапали карвалола, заварили чай, успокоили, как могли, и снова надавали советов.

— Ты иди, добивайся, Свет…

И Светка ушла, прихватив с собой Максимку.

Тем временем на лестницу вслед за тряпками полетела никудышная Светкина мебель, и лифт взвыл, проклиная неугомонных жильцов, что норовят впихнуть в него всё и сразу, решительно наплевав на допустимые нормы и габариты, и едва не застрял им назло — где-то между небом и землей, но потом очнулся, что будет только хуже — и ни кому-нибудь, а ему самому. Сейчас разнесут все вдребезги, раздолбят, изувечат до неузнаваемости — он испугался такой перспективы, вздрогнул и тронулся с места, едва не оборвав свои тросы.

А после в бывшей Светкиной комнате мыли полы, расставляли мебель — а затем знакомились и заново делили с новыми соседями общее пространство прихожей и кухни — так, будто ни Светки, ни Максимки никогда не существовало на свете.

— Мы вернулись, ее уже не было. — разводит руками соседка — Может, сейчас сидит у кого — не знаю.

Я поднимаюсь маршем выше — вдвоем с коляской в узкой кабине нам никак не уместиться. В след мне звучит:

— А ты говоришь — ремонт…