Асса!

Виктория Габриэлян, 2022

Разные люди, их характеры и судьбы показаны в книге Виктории Габриелян «Асса!» С тонкой наблюдательностью. психологизмом, мягким юмором и неизменной доброжелательностью. Таких книг мало, когда, читая, забываешь обо всем негативном. В каждом рассказе – и смех, и слёзы. Здесь очень редко можно встретить «плохих» людей. Зато очень много тех, с кем с радостью познакомился бы сам. Время летит вперед, меняются контексты, но дружба, предательство. любовь, измена волнуют сегодня не меньше, чем в доинтернетную эпоху. Удовольствие, которое получаешь от этой книги – это как выпить чашку горячего шоколада холодным вечером или подставить лицо лучам солнца, или сидеть на крыльце и смотреть на закат. Вроде бы ничего особенного, всё это можно видеть и делать каждый день, но так хорошо становится на душе.

© Виктория Габриелян, 2022

© Издательство «Четыре», 2022

Вступление

У вас есть воспоминания из детства, когда вы на руках у папы или мамы? Вы помните, как вас отрывают от пола под мышки, поднимают вверх, у вас захватывает дух и на миг становится страшно, но в следующее мгновение вас обдает теплом и уютом? В пору моего детства девочки носили такое мини, что трусики были видны. Когда папа брал меня на руки, платье задиралось, и я всей кожей ощущала холодок золотых пуговиц на его кителе. До сих пор помню, как нагревались пуговицы моим теплом. Я крепче прижималась к папе, и на моем животе четко отпечатывалась змейка, обвивающая чашу. Мой папа был военным врачом.

И, что очень актуально в период пандемии, — инфекционным врачом.

Где бы мы ни жили, у нас в доме всегда пахло больницей и большими толстыми книгами. Папа иногда уносил эти медицинские книги в свой госпиталь, а когда приносил обратно, дом наполнялся запахами дезинфицирующих средств — инфекционное отделение драили постоянно.

Я любила листать тонкие страницы, задерживаясь на вклеенных цветных иллюстрациях. И тот холодок от пуговиц шевелился во мне, нагоняя страх, когда я разглядывала фотографии больных тифом и холерой (почерневшая, сухая кожа или тифозные пятна), столбняком (выгнутые в неестественных позах тела), бешенством (выпученные глаза, слюна, перемешанная с кровью, стекающая на подбородок), проказой (ужасные струпья по телу, провалившиеся носы).

Инфекционные болезни — это не только ковид-19. Их тысячи, других, более страшных и беспощадных. Однако я понимаю, что умирающему все равно, от менее или более страшной болезни его не спасут. Личный апокалипсис, к сожалению, может наступить прямо сейчас.

В папиных книгах было много про пандемии Средних веков, когда болезни отправляли на небо целые города и страны, когда выжившие месяцами боялись выходить из заколоченных комнат, когда дома, полностью лишившиеся своих постояльцев, десятилетиями стояли пустыми, медленно разрушаясь, — люди боялись жить в них.

Едва научившись читать, я заучивала симптомы холеры и бешенства, по пухлым пальцам считала, когда у меня пройдет инкубационный период после царапин соседской кошки или глотка морской воды. Я хлопала в ладоши от радости, кружилась по дому и пела все песни, какие знала, вдруг обнаружив, что все назначенные мною сроки активного развития болезни после заражения прошли! Я чувствовала себя как никогда живой, здоровой и счастливой!

Потому что именно в ту минуту, когда ты здоров и вся жизнь у тебя впереди, — ты счастлив.

* * *

Я живу в Америке, в штате Вирджиния, в пригороде американской столицы — Вашингтона, в собственном доме. Рядом такие же дома с лужайками и старыми деревьями. Наш городок называется Herndon и ему уже 150 лет. Я называю мое место жительства «деревня Херндон», что очень смешно звучит по-русски. В городке нет высотных домов, хотя даунтаун имеется и представляет собой кусок железнодорожного полотна — память о когда-то оживленной магистрали — и старый вокзал. В нем сейчас находятся мэрия и краеведческий музей, в котором только один работник — милая женщина — она и хранитель, и гид, и сторож. Мэр Херндона живет по соседству с вокзалом в красивом доме Викторианской эпохи. И весь центр нашего городка состоит из таких же домов, как будто повторяющих декорации к фильму «Унесенные ветром». Вокруг домов растут магнолии, рододендроны и гортензии. У нас на двадцать тысяч жителей приходится тридцать семь церквей. О наших душах неустанно пекутся священники всевозможных конфессий. Кстати, самая знаменитая во всей Вирджинии предсказательница судьбы — гадалка по руке Валери — тоже живет в Херндоне. Прямо через дорогу от Епископальной церкви.

Каждый день я отправляюсь на работу в клинику, даже во время пандемии коронавируса мы не закрывались, так что вынужденного отпуска у меня не получилось.

Семья моя сначала была небольшой: муж Джефф, который никогда до меня не был женат, и дочь Ева от первого брака с однокурсником Мишей. До Джеффа у меня был еще один американский муж, благодаря которому я и попала в лучшую на свете страну (так о ней думают американцы). Потом Ева вышла замуж и родила троих детей, и семья сразу стала большой, шумной и веселой.

Казалось бы, все есть, но все равно чего-то не хватает.

Я многое коплю в своей памяти. Карантин — вынужденное затишье: свободные вечера и уик-энды заставили меня остановиться, оглянуться, посмотреть на свою жизнь, вытащить из этой памятной копилки воспоминания и выплеснуть их на бумагу. О детстве с юными родителями-врачами из одной группы Донецкого мединститута, о молодости бабушек и дедушек. О подругах и друзьях, которые давно остались в том детстве, но ближе них, тех, другие уже не наживаются. А еще о том, о чем не хочется вспоминать. Хранила долго, а теперь пришло время рассказать.

Вот купила билет в Ереван — город моего детства и юности. Могу полететь в Италию, а хочу в Ереван.

Рейс, скорее всего, из-за пандемии отменят, или я сама отменю: две недели в карантине там? Кто ж тогда здесь работать будет? Я бы с удовольствием отдохнула две недели в Армении, где один только воздух способен вылечить от любой хандры, но такой карантин — непозволительная роскошь.

А еще я в Тбилиси хочу, где не бывала со дня Спитакского землетрясения. Никогда не опаздываю на самолеты, а в день землетрясения опоздала на ереванский рейс. Этот рейс был последним. На следующий день я смогла вылететь только в Тбилиси, а оттуда на перекладных по развороченной стране добиралась в Ереван.

Уже не помню ни названий тбилисских улиц, ни имен старых друзей. Еще есть возможность спросить, еще есть у кого. Но не хочу.

Хочу лечь на диван, закрыть глаза и вспоминать.

* * *

Мы жили в Ереване, а ближайшие друзья родителей — в Тбилиси. Мы мотались из Еревана в столицу Грузии миллион раз: всего одна короткая ночь на поезде. Гуляли по городу, на фуникулере катались, на каруселях с длинными цепями, догоняя и хватаясь друг за друга. Помню подвальчик с водами Лагидзе, посещение его было обязательным ритуалом. И огромного грузина в белом халате с закатанными по локоть рукавами, обнажающими волосатые руки, помню. Перед ним красовались многочисленные разноцветные сосуды в виде перевернутых конусов с краниками.

«Ти какой вада хочешь?» — спрашивал нас грузин и нацеживал в стакан из конуса божественный напиток. Можно было изощряться, смешивать. Я, например, любила сливочно-шоколадный. А подруга Марина — клубнично-ванильный. А к водам еще и аджарские хачапури. Вах!

Однажды, когда мне было семнадцать лет, мы в очередной раз отправились в Тбилиси на длинный уик-энд с выездом на шашлыки. Пури-шмури-хачапури. Папа, живой и красивый, его друг Эдик, тоже тогда живой, военный с личным транспортом и шофером-рядовым. Мы ехали на Черепашье озеро. Женщины и дети тряслись на заднем сиденье, шофер-мегрел подмигивал мне в зеркале, и я влюбилась в него, а он — в меня. Дядя Эдик разрешил этому мальчику-солдату (мальчик же — девятнадцать лет) пожарить нам шашлыки, а потом снять эту ужасную гимнастерку и сапоги. Мы сидели с ним рядом на пледе и ели шашлык с пахучей цицматой, а потом догоняли друг друга на мелководье озера, поднимая к солнцу миллионы брызг. Мальчик периодически убегал и возвращался с полной пилоткой ежевики. Мы ели сладкие ягоды из пилотки, и наши пальцы соприкасались, вызывая электрический ток во всем теле. Это была любовь-однодневка, как бабочка, как сладкая пенка на варенье. Я не помню, как его звали, потому что дядя Эдик называл своего шофера «сынок». Вечером, когда мы выгружались из уазика, мальчик сказал, что он меня никогда не забудет.

А оказалось, что не забыла я. Ничего не забыла.

* * *

Прилетая в Ереван, я останавливаюсь у друзей. Это их новое жилье на улице Пушкина. Уютная квартира с продуманной планировкой. В хорошем районе. Этот район никогда не был НАШИМ местом для меня и для друзей, у которых я живу. Мы из других районов.

В квартире все устроено с комфортом и вкусом: простые белые стены, плитка на полу, open concept, удобная новая мебель. Квартира мне нравится. Я считаю, что это прекрасная инвестиция.

Но меня ничего в этой квартире не трогает. Как в отеле. В ней не ереванская кухня, к которой я привыкла, а европейская. Это не те шумные кухни моего детства, где заутренние полчаса перед глазами может промелькнуть весь подъезд: кто на кофе зайдет, кто за спичками, кто со сплетнями. Здесь нет застекленной лоджии, то бишь шушабанда, с неизменной тахтой, где можно растянуться во весь рост, а когда придут соседи, потесниться.

Вечером после бокала белого «Караса» мы с друзьями через короткий проулок выходим к скверу с фонтанами. Что там было раньше, убей — не помню, кажется, тоже какой-то сквер, выходящий на Проспект. Напротив — роддом, который все называют «Маркарян». Для меня это всегда было загадкой — почему «Маркарян», если роддом имени Крупской? Какая ирония — дать роддому имя женщины, у которой никогда не было детей.

Справа от нас — здание с бывшими кассами Аэрофлота. Когда-то это было самое высокое здание на Проспекте. Десять этажей? Впрочем, я никогда не считала.

Фонтаны журчат и переливаются разными цветами — их подсвечивают. Я радуюсь, что Ереван становится красивее, удобнее. Между фонтанами бегают дети, струи воды то взмывают вверх, то прячутся под плитками. Дети визжат, вода неожиданно окатывает их с ног до головы. Рядом на скамейках их молодые родители. Но я не чувствую себя дома.

* * *

Я проснулась среди ночи: у меня джетлаг. Белые стены в темноте — черные, и только дверь освещена. На нее падает мягкий желтый свет из окон таких же, как я, полуночников в здании напротив. И эта освещенная дверь кажется мне входом в прошлую жизнь. Открой — и услышишь голоса нашего шумного многоквартирного дома на окраине Еревана, как сорок лет назад.

* * *

Кто-то умный сказал, что без прошлого нет будущего. В Ереване эта мысль мне кажется высеченной в камне.

Я в Ереване. Листаю альбом своей памяти…