Ягодный возраст

Виктория Вита, 2020

Увлекательный, динамичный, иронический детектив, где главные героини – женщины, обременённые бытом, работой, личной неустроенностью, – внезапно оказываются в вихре таинственных, порой кровавых событий, угрожающих их жизни. Книга поможет отвлечься от сиюминутных проблем и отдохнуть от повседневных забот, получить заряд хорошего настроения и дать надежду, что всё будет хорошо, потому что иначе быть не может. «Начало 2000-х годов. Петербург. Ещё свежи руины, оставшиеся после лихих девяностых. Жизнь нелегка – а особенно для Вячеславы – участкового врача районной поликлиники, мамы «ягодного» возраста, в одиночку воспитывающей непоседливого сынишку. Но отсутствие денег, отсутствие взаимопонимания с начальством – это не повод для уныния! Особенно, если рядом сильная духом подруга, готовая подставить своё плечо в любую минуту. Теперь её основной задачей будет не выживание на мизерную зарплату, а вычисление того, кто пытается превратить её жизнь в ад…»

Это здорово: иметь в своей жизни

человека, которому звонишь в

глубокой депрессии… А кладёшь трубку

с сумасшедшим желанием жить!

2004 год, Санкт-Петербург, Россия

Будильник грохнул выстрелом «Авроры» прямо мне в ухо: «Да здравствует китайская промышленность!» «Доброе утро, страна!» — интересно, за ночь геополитическое положение моей Родины не изменилось? А то, бывало, уснёшь в одной стране, утром просыпаешься в другой; вечером ложишься спать в одном городе, а наутро — это уже другой…

Веки налиты свинцом. Гоголевское «Поднимите мне веки» актуально как никогда. «Смешно — несмешно», как говорил блистательный Аркадий Райкин.

Сегодня пятница, и это не только последний день рабочей недели, но, что вселяет особую радость, — это последний рабочий день перед долгожданным отпуском.

«Лёгким и элегантным» движением поднимаю своё тело пятьдесят второго размера с кровати… ну хорошо, пусть далеко не лёгким и совсем не элегантным, всё равно никто не видит и не оценит: ребёнок спит, а коту абсолютно всё равно, как я свалилась со своего допотопного ложа.

Чайник брошен на плиту, душ, и только после этого — взгляд, полный надежды, в зеркало.

Лицо женщины «слегка» за сорок, и даже это не портит мне настроения.

Взгляд решительный: «Я тебя не знаю, но всё равно накрашу». Несколько секунд борьбы с собственной внешностью, результат — блеск, я вполне узнаваема!

Чайник на кухне подал признаки жизни: лучше поздно, чем никогда!

Из спальни голосом Олега Табакова запел кот Матроскин, и через долю секунды из-за угла показалась розовая, ещё совсем сонная рожица моего трёхлетнего чуда с взлохмаченной светлой макушкой.

— Мамочка, ты меня не буди, я ещё не плоснулся! Он плосто хоцет писать! — и Вадим, показав пальчиком на штанишки, гордо прошлёпал в туалет. Моё сердце захлестнуло горячей волной любви и нежности. Как прекрасна жизнь! Мой самый родной, единственный на свете человечек, объяснивший смысл жизни, во всяком случае, моей, своим существованием.

— Дитё, ты завтракать будешь?

— Низасто! Я смотлю мультик, не месай!

Праздник души! Всего три года, и я ему уже мешаю, а впереди ещё школа и половое созревание. Ой, мамочка! Так, решаю неприятности по мере их поступления, а сейчас кофе, бутерброд с сыром. А надо бы овсяную кашу и чашку зелёного чая, и желудочно-кишечный тракт сказал бы «спасибо». Перебьётся этот тракт! Зато быстро, вкусно и, главное, в данный момент я получаю удовольствие.

Я, конечно, в курсе, что чревоугодие — это один из смертных грехов, и наш диетолог категорически утверждает, что от акта (он так и говорит «акт») потребления пищи ни в коем случае нельзя получать удовольствие, это равносильно медленному самоубийству. Но спрашивается: зачем мне вечная жизнь? Кстати, действительно зачем, если рядом уже не будет дорогих моему сердцу людей, да ещё и придётся вечно питаться каким-нибудь проросшим овсом или одними капустными листьями? А всё-таки интересно: сколько живут кролики? Кажется, меньше, чем хищники? — да, но черепахи — дольше…

— Мамочка, хочу одеваться!

— Бегу, котёнок!

Не хочу быть черепахой и не буду, а диетолог с его впалой грудью, лопатками как два крыла, карандашными коленками и вечно голодным блеском в запавших глазах лучше бы отправился на «Мосфильм» или в Голливуд, где последнее время стали популярны фильмы об ужасах фашистских концлагерей. Он так похож на узника, что его даже гримировать не нужно.

— Мама!

— Уже прибежала!

Что за чушь с утра лезет в голову? Сейчас одену малявку, съем ещё бутерброд с колбасой, и пусть враги плачут.

В спальне дитё развлекалось по мере сил, спокойный просмотр мультиков его явно не устраивал. Увидев меня, он с радостью и удвоенной энергией запрыгал на моей раритетной, 60-х годов, кровати.

— Ребёнок, если ты помнишь, я только вчера её, то есть кровать, ремонтировала. Так что, пожалуйста, прекрати безобразничать.

Моя просьба, как глас вопиющего в пустыне, естественно, осталась без ответа. Скачки продолжались. В кровати что-то угрожающе хрустнуло. Кажется, сегодня ночью я всё-таки буду спать на полу. Ну что же, это полезно для позвоночника.

Да, прекрасно иметь высшее медицинское образование, особенно если оно сочетается со здоровым… со здоровым ли, вот в чём вопрос, оптимизмом.

Подхватив Вадимку под мышки, не упустив удобного момента, чтобы чмокнуть его в макушку, извлекаю его, несмотря на активное сопротивление, из пижамы. Он хохочет, так солнечно и заразительно, что нет сил выдержать роль серьёзной матери, которая во всём должна являться положительным примером. Итог — минут пять драгоценного утреннего времени уходит на весёлую возню в кровати с догонялками, щипалками и щекоталками. Наконец всё-таки мы добрались до одежды: трусики, колготки, штанишки, футболка, кофточка — всё как при ускоренном просмотре киноленты.

Так, сын одет, теперь быстро: еду в одну кошачью миску, свежую воду — в другую. Кот уже минут двадцать демонстрировал, что находится на грани, отделяющей голодный обморок от мучительной голодной смерти. Наше веселье выглядело так чудовищно на фоне его кошачьих страданий, что он отказывается от каких-либо комментариев. Лауреаты «Оскара», «Ники», «Тэффи» и иже с ними отдыхают по сравнению с актёрским талантом Коси.

Звонок в дверь.

Это Глафира или просто Глаша, соседка и мать троих детей, семилетнего Степана и четырёхлетних Маши и Вани. Ей двадцать семь лет, она беременна, и снова двойней, замужем и не работает. Муж Глаши то ли в этом, то ли в следующем году должен получить сан священнослужителя и приход.

Учитывая количественные и качественные темпы прироста их семейства, отца Фёдора должны назначить, по меньшей мере, настоятелем Казанского собора, но, как я думаю, это, скорее всего, будет какая-нибудь деревня типа Простоквашино с населением, состоящим из почтальона Печкина, кота Матроскина и собаки Шарика.

Глафира, по доброте душевной и учитывая наше с Вадимом аховое положение, забирает малыша к себе на весь мой рабочий день. К сожалению, у нас нет ни бабушек, ни дедушек, ни вообще каких-либо родственников; и папы, кстати, у моего сына тоже нет, а попытка посещений детских дошкольных учреждений едва не закончилась для нас трагически.

— Глаша, привет, он не завтракал!

— Глаша, здлавствуй, я не завтлакал и не хочу!

— Доброе утро, Влада! Доброе утро, мой ангел! Влада, не переживай, в компании он очень хорошо ест.

— Глаша, я тебя обожаю, что бы мы без вас с Фёдором делали!

— Вадимушка, целуй мамочку, и пойдём, а то зайка сварил кашу и она может остыть, да и Ваня с Машей без тебя скучают.

— Зайка сам валил кашу? — спрашивает Вадим, и от восторга у него перехватывает дыхание. — Зайка селенький с длинными ушками?

— Да, милый, именно такой, — отвечает Глафира, и продолжая обсуждать биологические особенности зайца-кулинара, они наконец уходят.

Так, а теперь быстро: опять ускоренная съёмка, джинсы, белая блузка, кроссовки, ветровка и сумка на плечо. Одной рукой поворачиваю ключ в замке, другой включаю мобильный телефон — и вперёд к трудовым успехам.

Как хорошо выйти из тёмного, мягко говоря, дурно пахнущего подъезда с чёрными от росписи стенами, с валяющимися под ногами пустыми бутылками и использованными шприцами; и это не трущобы Гарлема времён 60–70-х годов, а высотка спального района времён расцвета демократии в России — ура! Зато на улице, прямо напротив, огромный лесопарк, а скорее лес, так как от парка там только вторая часть названия. Воздух звенит утренней майской свежестью; а запахи — так пахнет только в детстве: черёмухой, радостью и предчувствием необыкновенного чуда. Эх, хорошо живёт на свете Винни-Пух, оттого поёт он эти песни вслух! Так, мультики всё-таки надо меньше смотреть; хорошо хоть это не «Том и Джерри» или ещё какой-нибудь западный «шедевр» из той же серии.

Иногда во время просмотра «кинохита» очередного признанного или чаще непризнанного режиссёра импортного или отечественного разлива очень хочется задать вопрос: «А, собственно, какие чувства вы, господа хорошие, стараетесь пробудить в людях своей лирой?» И при этом очень бы хотелось посмотреть в глаза этих так называемых параклассиков от кино. Бедные братья Люмьер, если бы они только знали, к чему приведёт их открытие… Хотя разве только они оказали такую «медвежью» услугу человечеству? Сколько, на первый взгляд, прекрасных начинаний и открытий уже принесли горя и страданий, а сколько ещё принесут? Не зря говорится, благими намерениями дорога в ад выстлана. Но «Что он Гекубе, что она ему?» — что в переводе означает: не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются, и вернись-ка лучше к реалиям собственной жизни.

Бегом на автобусную остановку… Хотя «бегом» — это слишком смело сказано, бодрая рысца — это в самый раз. Ну, естественно, выходя на заданный объект, то есть остановку, я увидела тыловую или, лучше сказать, филейную часть нахально удаляющегося автобуса.

— Ах, чтоб тебе пусто было!

Теперь не менее десяти минут, если повезёт, а то и больше, придётся изучать объявления типа «Порядочная молодая семья снимет квартиру…», а также «продам», «куплю» и так далее, а на десерт стандартный ассортимент приостановочного ларька, который можно охарактеризовать как набор современного джентльмена: сигареты, спиртное сомнительного производства, шоколад и презервативы.

Так, спокойно, сегодня последний рабочий день, прекрасная погода, весна, и вообще я прекрасно выгляжу, хотя моя одежда не от Валентино и даже не от Юдашкина, а куплена в бутике «Апраксин двор». Ну и что? В конце концов, не на помойке же я её нашла.

Надо расслабиться и продолжать наслаждаться замечательным утром не менее замечательного дня, в чём нет никаких сомнений: ведь впереди пересадка ещё и на второй автобус.

На горизонте появился четырёхколёсный «монстр», превращающий человеческую индивидуальность, особенно в час пик, в безобразную, серую, готовую вспыхнуть от малейшей искры, накалённую до предела массу.

Салон оказался почти пуст; следовательно, пять остановок я проеду сидя, читая транспортный вариант дамского детектива.

Сегодня действительно удачный день. Как хорошо, что я опоздала на предыдущий автобус. Устраиваюсь с максимальным комфортом, и вот он, любовно-детективный мир Устиновой. Просто замечательно. Героиня, что чаще, или герой, не блистающий внешними данными, переживает одну чёрную полосу за другой, рог изобилия неприятностей кажется нескончаем, а главное, чем дальше, тем хуже. На этом фоне начинаешь понимать, что у тебя не всё так плохо и даже, можно сказать, просто хорошо. В конце концов, на героиню или героя лавиной обрушивается любовь и сказочное богатство, Билл Гейтс и Абрамович рыдают от комплекса собственной неполноценности, ну а зло соответственно наказано самым, что особенно приятно, безжалостным образом. О, Голливуд, где ты?!

Пора выходить — моя остановка. Жаль, что всё хорошее быстро заканчивается. Следующий автобус подходит почти сразу, но увы, на этом полоса моей удачи, кажется, подошла к своему логическому завершению. Вот, как что-то хорошее — так редко и быстро, а как что-то плохое — так часто и долго. Автобус забит до предела, пассажиров нет только на крыше. Но нам не страшен серый волк, я дама, не избалованная маршрутками и машинами типа «таксо». Группируюсь, мысленно изо всех сил ору «банзай!» и бросаюсь на штурм общественного транспорта. Опыт и практика — великое дело! Я в салоне, и не важно, в каком виде и в каком положении, главное — цель достигнута. Поза штопора, и я, используя её по максимуму, ввинчиваюсь в толпу подальше от опасной зоны, каковой теперь является дверь на задней площадке, чтобы на следующей остановке ненароком не вынесли на улицу. Через две остановки метро, и сразу будет легче, основная масса ринется дальше, и я при определённых условиях смогу оказаться в партере.

В партере я оказалась намного раньше, чем ожидала.

Вначале был голос. За моей спиной довольно склочно прозвучало:

— Эй ты, проходи дальше! Встала тут, корова…

В том, что коровой была я, у меня не было никаких сомнений, особенно после того, как ещё не отзвучала реплика, а я получила увесистый пинок в спину чем-то тяжёлым. Ускорение, полученное мной таким образом, было настолько сильным, что я не только значительно продвинулась вглубь салона, но и со всего размаха рухнула на колени сидящему «шкафу» в кашемировом пальто, одновременно треснув его по лицу Устиновой, которую так и не успела положить в сумку. Стукнула, видно, от души, потому что звук шлепка меня оглушил, пусть на долю секунды, но всё же оглушил. Огромные ручищи инстинктивно обхватили меня за то место, где, по правилам анатомии, у нормальной особи должна находиться талия и что полностью исключалось при наличии пятьдесят второго размера одежды.

Первой моей мыслью было срочно сесть на диету, а вместо ужина гимнастика, гимнастика и ещё раз гимнастика. А оптимальный вариант — заниматься спортом не только вместо ужина, но и вместо завтрака и обеда, и вообще тогда, когда хочется есть. Всё, если сегодня попаду домой целой и невредимой, первым делом на холодильник повешу зеркало, чтобы мою душу больше не терзали сомнения. Вторая мысль — это как бы с наименьшими потерями выбраться из создавшегося положения.

Нарастающий рык из необъятной кашемировой груди был задавлен на корню опять-таки мной же, так как в этот самый момент на меня был водружён огромный клетчатый баул «а-ля челнок» каменистой плотности и такой же по весу. Надо мной раздался тот же склочный голос: «Погодите, дамочка, не дёргайтесь. Я щас буду сходить и заберу свою сумку с вас».

Фраза породила следующую мысль в моей всклокоченной голове: «В такой позе я долго не протяну», и хотя я была уже не коровой, а дамочкой, мне всё равно это не понравилось, и я тут же попыталась донести это до окружающих путём судорожного подёргивания нижних конечностей, так как само тело, руки и голова были надёжно зафиксированы всё тем же баулом.

«Кашемиру», судя по всему, не только фраза, но даже само предположение, что он может ещё хотя бы миг держать эту кучу-малу на своих коленях, показались недопустимыми. Но он явно недооценил владелицу «ручной клади», похоже, побывавшую и не в таких передрягах. «Бизнесвумен» с такой силой навалилась на своё имущество, что у меня перехватило дыхание, а «кашемир» оказался просто вдавлен в автобусное сиденье.

Кошмар, казалось, никогда не закончится. Боже, наконец остановка. Баул исчез, владелица, используя его как таран, с хорошей скоростью достигла открывшейся двери и, выметя почти большую половину людей, находящихся на задней площадке, наконец покинула «транспортное средство типа автобус» (термин был почерпнут мной во время занятий в автошколе).

Я свободна! Выпрямляя спину, «наслаждаюсь» подозрительным хрустом в грудном и поясничном отделах, но всё же без посторонней помощи (причём сохраняя достоинство, присущее особам голубой крови, как мне кажется) сползаю с кашемировых колен. Мне очень хотелось выглядеть хотя бы более-менее достойно в этой нелепейшей из ситуаций.

«Кашемир», даже не попытавшись выдержать хороший тон, бесцеремонно осмотрел «объект», принёсший ему такие неудобства. Он опустил глаза и начал, как обычный смертный мужчина, с женских, в данный момент, с моих ног (как хорошо, что я не в колготках, а в джинсах, вот бы сейчас развлекала публику своими дырками).

По мере того, как взгляд скользил вверх, менялось и выражение его лица от полного недоумения до холодного равнодушия. Моё настроение падало с лавинообразной скоростью и остановилось где-то значительно ниже уровня абсолютного нуля.

Да, я не обладаю достоинствами ни Памелы Андерсон, ни последней, ни предпредпоследней Мисс Вселенной, и одета я не «от кутюр», и кроме того, я почти в три раза старше шекспировской Джульетты. Ну и что из этого?! Не всем так везёт в жизни; а вообще это ещё вопрос, кому везёт больше. У меня есть дом, в котором всегда тепло и уютно; у меня есть работа, которая не только не даёт умереть от голода, но иногда ещё и приносит моральное удовлетворение; а самое главное, у меня есть моё Солнышко, моё Чудо, моё Счастье и Радость Жизни и, кстати, моя головная боль — Вадимушка. Горький комок обиды, вставший в горле, и накатившая на глаза пелена слёз моментально рассосались. Как же я могла забыть о том, что я такой счастливый человек?

— Показывайте проездные! Оплачивайте проезд! — проревела дурным голосом кондуктор, причём прямо в моё ухо и с такой силой, что я чуть не вернулась в исходное положение, то есть на колени моего визави. На уровне условного рефлекса рука метнулась в карман и достала заветную карточку (опять же, на уровне рефлекса, заодно проверила в кармане, на месте ли мобильный телефон). Теперь упало настроение у кондуктора. Интересно, почему наличие у пассажира проездного документа многие представители этой профессии воспринимают как личное оскорбление?

«Нежно» потеснив меня в сторону, она капитально надвинулась на кашемировый «шкаф».

— А где ваш проездной? — обратилась она к нему.

Наконец я его рассмотрела.

Коротко стриженные и хорошо уложенные (судя по всему, первоклассным мастером) тёмные, с лёгкой проседью волосы. Само лицо широкое и открытое, покрытое ровным и явно не салонного происхождения загаром. Высокий лоб и выразительные тёмные глаза под тёмными, не очень густыми бровями. Нос «картошкой», но не очень крупный, можно даже сказать, «молодой картошкой». Рот небольшой, с по-детски припухшими губами, а подбородок квадратный, сильный, с небольшой ямочкой.

«Вы такой интересный мужчина! Это что-то!» — вот так бы его охарактеризовала тётя Роза из Бразилии, где много-много диких обезьян. Но увы, этот человек не моей «весовой категории», то есть не ровня я ему, а кроме того, у него явно плохие манеры и это мне уж совсем не нравится.

Между тем, страсти накалились до предела. В дуэте «кашемира» и кондуктора явное лидерство сохранялось за представителем «законной власти».

Суть происходящего заключалась в следующем.

У моего (ого, уже у моего!) «дона Педро» не было проездных документов, а финансовые возможности ограничивались несколькими стодолларовыми купюрами и кредитной карточкой.

Естественно, никто в автобусе разменять сто долларов не мог, и вообще как такая мысль могла этому «кашемиру» прийти в голову. Когда же наш этот «миллионер Корейко» попытался всучить зелёную купюру кондуктору, я подумала, что её в этот момент удар хватит. Упиваясь своим «могуществом», она выдала ему по полной программе: что ему здесь не Америка с их клинтонами, бушами, сексом, наркотиками и так далее по списку, а, слава Богу, пока ещё Россия. И вообще, может, он аферист, который подобным образом распространяет фальшивые доллары.

В этот момент я поняла, что если не произойдёт чудо, то мне придётся оказывать реанимационное пособие пациенту с апоплексическим ударом. Ну что же, пусть произойдёт это чудо. И я достаю из кармана десятку (отложенную для того, чтобы сегодня с шиком после работы доехать домой на маршрутке): ну и ладно, знай наших! Достаю из сумки ещё одну и широким жестом протягиваю деньги «новому русскому».

— Это вам и на автобус, и на метро.

Он не дрогнул и взял мои двадцать рублей. Тут же одну десятку протянул кондуктору, на что та пробурчала что-то вроде: «Что за мужики нынче пошли, у баб деньги берут» и, выдав ему наконец билет, прошествовала далее, продолжая рассуждать о современных нравах.

— Благодарю вас, — это он мне, и ещё протягивает, опять же мне, сто долларов (моя зарплата за месяц).

И тут во мне взыграло ретивое.

— Нет, спасибо, я ни в чём не нуждаюсь, а мой поступок расценивайте как гуманитарную помощь, — и, наклонившись к его уху, я нанесла последний и сокрушительный удар: — Вы не находите, что поездка в общественном транспорте может быть похлеще африканского сафари?

Его нижняя челюсть просто отвалилась, от холодного равнодушия не осталось и следа, и это была моя победа, полная и безоговорочная.

— Откуда вы… — начал было он и остановился, так как в этот момент из кармана моей ветровки громко раздалось радостное «Ку-ку!». Это всего-навсего был мой мобильник. Моё сердце со всего размаха бухнуло в пятки. Только бы это не Глаша, только бы не по поводу Вадимки! Рывком из кармана выхватываю телефон.

— Да, слушаю.

— Влада, привет, это я, ты где? — Текст идёт телеграфный, так как общение по мобильному телефону делает фразу «Время — деньги» аксиомой. Это Ира, моя подруга в течение совершенно неприличного количества лет, кажется, более тридцати, и, что совершенно естественно, крёстная мать моего сынули. Я с трудом узнала в этом, почти лишённом каких-либо эмоций голосе, всегда жизнерадостную и неунывающую Ирку.

— Я в автобусе, еду на работу.

— Когда ты будешь дома?

— После пяти.

— Я к тебе заеду.

— Хорошо.

— Что-то случилось?

— Да.

— Все живы?

— Да.

— Тогда всё, жду.

Отбой. Ничего себе денёк начинается, а ещё и восьми утра нет. Телефон обратно в карман — и, наконец-то, моя остановка. Если поторопиться, я ещё успею добраться до двери на задней площадке автобуса и, вполне возможно, даже выйти из неё.

— Разрешите, пожалуйста, воспользоваться вашим телефоном, — обратился ко мне «красавец»-мужчина.

— Извините, вынуждена вам отказать, я сейчас выхожу, — конец фразы я договаривала, не оборачиваясь и уже покидая автобус.

Свежий воздух, солнце и всё ещё утренняя прохлада, ещё нет этого удушающего запаха города, состоящего из смеси пыли, выхлопных газов, шаверм, разгорячённых тел, тошнотворно-терпких духов и лосьонов и так далее, и так далее, и так далее.

— Может, всё-таки вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Этот голос и вопрос заставили меня развернуться буквально на одной пятке и на сто восемьдесят градусов. Я тут же со всего размаха врезалась лицом в знакомую мне кашемировую грудь. Он был более чем на голову выше меня. В голове пронеслось: «Это мой любимый цвет, это мой любимый размер».

— Пожалуйста, только вам придётся проводить меня до работы, я уже опаздываю.

— Спасибо. Да, кстати, как вы догадались о сафари?

— От вас пахнет слонами и носорогами, — брякнула я и протянула ему телефон. Почему я начинаю грубить людям, особенно тогда, когда они мне становятся интересны?

— Вы всегда так остроумны?

— О нет, только по пятницам, когда я в местном парке подрабатываю клоуном.

Он посмотрел мне в лицо и… расхохотался!

— У вас есть зеркальце?

— Нет, у меня нет зеркальца, — ответила я, повторив его же интонацию (более того, у меня в сумке даже косметички нет), и, передав ему телефон, отошла в сторону, чтобы не мешать разговору. Очень хотелось бы верить, что он сейчас звонит не в Нью-Йорк или ещё куда подалее, а ограничится разумными пределами. Причём хорошо бы, чтобы эти разумные пределы измерялись не его, а моими мерками.

Во время диалога мы хорошим шагом примерно три к одному (один его равнялся трём моим) приблизились к поликлинике, где я практически бесплатно тружусь на благо общества в качестве участкового терапевта.

Разговор по моему телефону продлился чуть более минуты. «Кашемир» вернул телефон, слегка кивнув головой (по-видимому, это было «спасибо»), и повернулся ко мне боком, показав своим видом, что инцидент можно считать исчерпанным. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», — если не ошибаюсь, это цитата из Шиллера, и, судя по всему, этим мавром в данной ситуации являюсь я. Как, однако, «тонко» он показал, что его статус выше моего статуса.

Ну что же, я двинулась к дверям поликлиники, перед этим собрав всю свою возможную и невозможную душевность, произнесла в широченную спину: «Пожалуйста, пожалуйста! Не стоит благодарностей! И вам также удачного дня!» Очень хотелось добавить: «Мужлан неотесаный! Крокодил пупырчатый!» Хотя ну его, ещё пристрелит на пороге родного заведения, кто его знает, что у него ещё лежит в карманах, кроме пачек долларов.

Уже подходя к стеклянной двери, я увидела его отражение — он смотрел мне вслед. Но чтобы со дна души ушёл вдруг невесть откуда поднявшийся тяжёлый, мерзостный и до боли обидный осадок, этого было мало. Мой возраст, вес, отсутствие (причём полное) личной жизни и, мягко говоря, некоторые финансовые затруднения всей своей тяжестью обрушились мне на плечи.

В фойе поликлиники сразу, нос к носу, сталкиваюсь с нашим диетологом.

Вообще-то Семён Маркович — врач-физиотерапевт, но у него был такой прочный сдвиг по фазе на основе всяких диет, что, по-моему, никто уже толком не помнил, чем он действительно должен заниматься на работе.

— Доброе утро, Владислава Владиславовна! Простите, а что это у вас с лицом?!

Худая до измождения физиономия диетолога с нездоровым, а может быть, голодным блеском в глазах демонстрировала крайнюю степень недоумения.

Интересно, что же такое у меня с лицом, если Семён Маркович даже не сказал, что, по его мнению, я опять поправилась? Я ринулась к висящему в регистратуре зеркалу.

Зрелище веселило душу. Помада «бриллиантовый блеск на ваших губах» была размазана от уха до уха, и если бы она была красной, то я бы выглядела родной сестрой клоуна Куклачёва. Тени, наложенные с относительной тщательностью, сохранились только на правом глазу, левый же был девственно чист. Теперь мне стала понятна причина смеха этого автобусного нувориша.

Носовым платком удаляю остатки косметики. М-да… вид такой, как будто только что проснулась.

— И вы, кажется, прибавили ещё грамм триста за эту пару дней, что мы не виделись, — продолжали фиглярствовать за моей спиной мощи Семёна Марковича.

— Вы глубоко ошибаетесь, дорогой Семён Маркович. Во-первых, мои весы сегодня утром достоверно показали, что я прибавила четыреста восемьдесят грамм (интересно, неужели он действительно думает, что мне больше нечего делать по утрам, как торчать на весах?). Во-вторых, доброе утро, и в-третьих, помаду я размазала, неудачно выходя из общественного транспорта.

Семён Маркович был настолько потрясён моим «во-первых», что просто окаменел от горя и, судя по всему, ещё долго не сможет поддерживать полноценный разговор, поэтому я спокойно продолжаю путь на второй этаж, где находится мой кабинет.

Мой кабинет имеет стандартную планировку, и его единственное преимущество — окна на восток. По утрам у нас солнечно (если, конечно, есть само солнце: в Питере оно не такой частый гость), а в послеобеденный зной (я имею в виду лето) у нас прохладно.

Возле кабинета уже сидели три разновозрастные и разнополые «ранние ласточки».

— Доброе утро! Через две-три минуты начну приём, подождите, пожалуйста.

И в ответ разноголосое приветствие.

В кабинете снимаю ветровку и, на ходу надевая халат, иду к окну, чтобы открыть створку. Необходимо как можно скорее убрать устоявшийся за ночь запах грязных тел (увы, что есть, то есть) и болезней. В окно виден козырёк крыши над входом в поликлинику и подъезжающий огромный, размером примерно с БТР, чёрный с тонированными стёклами джип. Машина остановилась прямо у входа, и из-под козырька показался мой, если можно так сказать, знакомый. Он быстрым шагом подошёл к джипу и исчез за его открывшейся, словно по волшебству, дверью.

Я прикусила губу. Конечно, учитывая внешний вид этого «воспитанника пажеского корпуса», смешно было бы ожидать приезда какой-нибудь ржавой рухляди времён доброго застоя, но оперативность, с какой появилась эта устрашающая машина, давала повод для нерадостных мыслей. Ну хорошо, а что бы в принципе изменилось лично для меня, даже если бы за ним приехал белый «Кадиллак» или «Линкольн», или классически чёрный «Мерседес»? Спрашивается, что? Ответ прост — ни-че-го! Вот тебе, бабка, и Юрьев день, а то Устинова, Устинова. Всё, возвращаюсь к классике. Например, у Ремарка герои остаются в финале, грубо говоря, у разбитого корыта, если сам герой, конечно, или его любимая не умирает от рака или туберкулёза.

Стоп! Остановись! В тебе говорит обида, горькая, незаслуженная обида, что жизнь складывается не совсем так, как ты хочешь. Что чаще чувствуешь себя загнанной непомерно тяжёлой ношей лошадью, стремящейся выстоять любой ценой в этой безумной гонке на выживание. Надо успокоиться, ведь я знаю, нет, я просто уверена, что у меня и моего сына всё будет хорошо, и только по одной причине — иначе быть не может!

— Доброе утро, Владислава Владиславовна!

— Здравствуй, Татьяна! — И я, наконец, могу отойти от окна, я снова владею ситуацией.

Татьяна — моя медсестра, ей чуть за тридцать и двое детей от разных мужей. Сейчас на подходе третье замужество. Она вечно всем недовольна, и это сразу читается у неё на лице. Я единственная из врачей, кто может с ней работать без конфликтов. В первую же неделю совместной работы мы выяснили, кто есть кто, обозначили рабочие территории и круг обязанностей. Мы уважаем мнение друг друга, можем выслушать друг друга, не перебивая, мы терпимы к определённым недостаткам друг друга, и мы никогда не обсуждаем друг друга за спиной с коллегами по работе. Она согласилась, что в нашем сотрудничестве я главная, а я, в свою очередь, никогда этим не злоупотребляла. Мы отменно работаем вместе, поэтому в отпуск тоже уходим вместе.

— Танюша, давай начинать.

Она нажала кнопку вызова, и началось: больничный, справка, рецепт, и снова рецепт, больничный, санаторно-курортная карта и снова больничный, и так далее, и так далее, и так далее.

Я люблю работать в пятницу утром: приёмы чаще небольшие, кому хочется накануне выходных сидеть в очереди к врачу, если, конечно, нет крайней необходимости. Пятницу люблю не только я, но и старушки. Они приходят в этот день не столько пожаловаться на свои немощи, как поболтать о трудностях бытия, о маленьких пенсиях и непомерно высоких ценах, о детях и внуках, о соленьях и о многом, многом другом, причём не только со мной, но и друг с другом.

Особенно приятно думать, что сегодня у меня должно быть мало вызовов на дом. Сейчас не осень и не зима с гриппом, ангиной, бронхитом и, конечно, ОРВИ. Кроме этого, мало находится охотников брать в пятницу больничный лист: впереди выходные.

К половине двенадцатого скудный ручеёк пациентов иссяк полностью, и можно было чуть передохнуть.

— Тань, может, кофе попьём?

— Сейчас, Владислава Владиславовна, пойду, чайник включу. Я вчера пирожков напекла с капустой, отметим последний рабочий день.

— Танюша, я тебя обожаю! И когда ты только всё успеваешь?

— Ой, да когда моим было столько, сколько вашему, я и умываться не успевала. Да мои и поспокойнее, чем ваш ураганчик.

Татьяна открыла дверь и, уже почти выйдя из кабинета, вдруг обернулась и сказала:

— Ваш барин пришёл!

Аристарх Ревсимьевич Тимофеев, он же «барин». Прозвище — плод нашей с Танюшей фантазии. И связано не только с его внешним видом, но и с истинно барскими манерами. Ему девяносто два года, он худ, высок, всегда гладко выбрит, причёска — седой «ёжик». В нём очень много непонятного. Он вдовец, и давно, у него нет детей и, насколько я знаю, каких-либо близких людей, а между тем он выглядит очень холёным и ухоженным. У него всегда безупречно белоснежные рубашки, великолепно сидящий на нём классический костюм с искрой и дорогая, качественная, как будто только из магазина обувь. Всё это дополняет старинная деревянная трость с серебряным набалдашником в виде головы льва.

Аристарх Ревсимьевич умирал, умирал долго и мучительно, от неоперабельного рака желудка. Он отказался от профессиональной онкологической помощи, когда узнал диагноз. Он никогда не вызывал меня на дом, не вызывал мою Таню для того, чтобы делать обезболивающие уколы, не вызывал «скорую помощь».

Я не знаю, за счёт каких сил он живёт. Сколько сил и мужества в этом человеке!

— Владислава Владиславовна, — прервала мои мысли Таня, — приглашать его?

— Ну конечно, Таня, конечно!

Татьяна кивнула головой и умчалась ставить чайник, а в дверь, с трудом протискивая впереди себя огромную, ослепительно яркую коробку, вошёл Тимофеев.

Он выглядел страшно: кости, обтянутые тёмно-коричневой, сухой, как пергамент, кожей, зрачки глаз расширены от систематического приёма морфина. Он тяжело дышал полуоткрытым ртом и от этого его губы были покрыты сетью кровавых трещин.

Кабинет мгновенно заполнил отвратительный запах смерти.

— Здравствуйте, я рад видеть вас, — произнёс он, с трудом усаживаясь на стул. — Только не перебивайте, прошу вас, мне стало трудно говорить. Я пришёл попрощаться с вами, — он тут же сделал знак, остановивший мою попытку вступить в разговор. — Я знаю, что у вас сегодня последний рабочий день перед отпуском, — продолжил он, — я тоже уезжаю. Уезжаю на родину предков: я ведь не отсюда родом, ну да это неважно. Главное сейчас в том, что я вас вижу в последний раз. Мне всегда везло в жизни, но за все свои удачи я платил сполна, так я думал раньше. И лишь полгода назад, увидев вас, я впервые подумал о том, что моя жизнь, вся жизнь была ошибкой, большой ошибкой. Теперь я уверен в этом. Я благодарен вам, что это пришло ко мне, пусть поздно, но пришло. Пожалуйста, ничего не говорите. Я хочу сделать вам подарок, даже не вам, вы бы всё равно его не приняли, а вашему сыну. Это очень хорошая железная дорога, её специально привезли по моему заказу из Германии. Пожалуйста, не отказывайтесь: вы при всей любви к сыну не сможете позволить себе такую вещь. И последнее, на прощание: разрешите умирающему старику поцеловать вас.

Я сидела, окаменев от горя, не в силах произнести ни слова. Мне нечем было дышать; казалось, сердце остановилось.

Он взял мою руку и, казалось, бесконечно долго перебирал, рассматривая мои не знающие годами маникюра пальцы. Затем повернул ее ладонью вверх и нежно коснулся шершавыми губами запястья. Потом осторожным движением, будто она была из тончайшего фарфора, положил её на стол. Тяжело опираясь на свою трость и мой стол, он, не издав ни единого слова, поднялся со стула. Подойдя в полном молчании к двери, он на секунду замешкался. И я не выдержала. Единственное, на что хватило моих сил, это произнести:

— Аристарх Ревсимьевич, мне будет очень не хватать ваших пятниц.

Он обернулся, посмотрел на меня долгим взглядом, и довольная улыбка коснулась его губ:

— Спасибо и прощайте.

Дверь за ним закрылась, и я вдруг почувствовала жуткий холод; казалось, что у меня замёрз даже спинной мозг. Дверь распахнулась так стремительно, что я вздрогнула. Это была Татьяна.

— Владислава Владиславовна! Чайник… что случилось? Вы такая бледная!

— Ничего, Танюша. Тимофеев приходил прощаться: он умирает. Знаешь, давай попьём кофе здесь, и ещё достань наш НЗ.

Этим неприкосновенным запасом был хороший армянский коньяк, который мне подарил кто-то из пациентов года три назад, и мы с Танюшей, в экстремальных ситуациях и для снятия стресса, им «злоупотребляли».

Татьяна мгновенно накрыла стол, бросив в стакан с водой наш незаменимый кипятильник:

— Вам коньяк в кофе налить?

— Нет, сначала так грамм пятьдесят, а потом ещё и в кофе.

Она разлила коньяк по чашкам, и мы молча выпили, затем пришла очередь кофе. Вдруг раздался требовательный стук в дверь, которую Татьяна предусмотрительно закрыла на ключ.

Переглянувшись, мы пришли к единственному правильному выводу: это мог быть только один человек — заведующая нашего отделения Надежда Сергеевна.

И мы не ошиблись.

В кабинет ворвалась взлохмаченная дама «за сорок», по качеству схожая на «египетскую мумию» и раскрашенная, как индеец, вышедший на тропу войны. Ее появление сопровождалось мелодичным перезвоном огромного количества украшений из дешевого золота, продаваемого на вес в курортных отелях Турции, и которым она была увешана с головы до пят.

— Здравствуй, Влада, здравствуй, Таня!

В её понимании высший признак демократизма — ко всем, кроме высших чинов, обращаться на «ты».

— Последний рабочий день отмечаете? Ой, а что это такое красивое? — спросила она, окидывая возбуждённо-жадным взглядом коробку с железной дорогой, так и оставленную нами там, где её поставил Тимофеев.

— Это игрушка для Вадима, — ответила я.

— Ох, и балуешь ты его! Это же огромные деньги, и откуда они у тебя?

— А что, Надежда Сергеевна, живём один раз! На бриллиантовое колье и отдых в Анталии отпускных не хватило, вот я и решила игрушку ребёнку купить, пусть порадуется.

Землистое лицо заведующей утратило свой естественный коричневый цвет и приобрело зеленоватый оттенок, глаза загорелись нехорошим светом.

— Я так рада за твоего сына, ему очень повезло с мамой. Вот если бы ты ещё была помоложе лет на десять, а то, наверное, тяжеловато. Да и когда он в школу пойдёт, ведь тебе уже будет лет пятьдесят или больше?

— Ну что ты, Надя (она заметно вздрогнула от такой фамильярности), я из тех женщин, у кого количество лет переходит в их качество, а когда Вадим пойдёт в школу, мне ещё не будет пятидесяти, ведь я моложе, чем (и тут в воздухе явно «запахло грозой»)… чем ты (и выдержав эффектную паузу, смело добавила) — предполагаешь.

Она облизнула губы цвета яркого пурпура, выдохнула: «Желаю вам (сделав ударение) хорошо отдохнуть!» и, стремительно развернувшись, выскочила в коридор.

Татьяна постепенно выходила из ступора.

— Ну вы даёте, Владислава Владиславовна! Ещё одно слово, и она бы вас укусила! Она этого никогда не простит и не забудет. Вы же знаете, какая она злобная и мстительная.

— Да, Танюша, в этом ты права! Напрасно я ввязалась в эту склоку, и ведь знаю, что у неё с психикой проблемы… Ну да ладно, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Кстати, ты не в курсе, сколько на сегодня у меня вызовов?

— Нет, торопилась с чайником и забыла посмотреть…

— Ничего страшного, Танюша. Но сначала помоги мне, пожалуйста, убрать эту коробку в шкаф на самый верх, чтобы в глаза не бросалась некоторым особам, а то, по-моему, она сейчас как раз собирается свалиться мне на голову, — произнесла я, поднимая её и отчаянно кряхтя от прилагаемых усилий.

Кое-как общими силами мы справились и с этой проблемой.

Я собрала сумку, положив туда халат, фонендоскоп, тонометр и кучу всяких необходимых бланков, начиная с рецептурных и заканчивая всякого рода справками. По весу получилось, будто я возвращаюсь из магазина, затарившись продуктами не меньше, чем на неделю вперед.

— Ну что, Танюша, удачного тебе отдыха. Счастливо!

— И вам удачи, Владислава Владиславовна. И не переживайте по пустякам!

Я вышла из поликлиники с тем же тягостным чувством, с каким вошла туда. Просмотрев листок с адресами вызовов, уже знала, куда я пойду в последнюю очередь. Это, конечно же, к Соломее Мефодьевне Федоркиной.

Соломея Мефодьевна была до неприличия здоровой старушенцией. В восемьдесят лет у неё было артериальное давление как у олимпийца, прекрасное зрение и свои, без единой пломбы, зубы. Её амбулаторная карточка хранила лишь одну запись, пяти — или четырёхлетней давности (именно тогда мы и познакомились): «Соматической патологии не выявлено» — она оформляла тогда санаторно-курортную карту. Кстати, заведующая на меня тогда орала, как оглашенная, что такого быть не может, и сама, осмотрев Соломею, тыкала меня носом в возрастную пигментацию на её руках и лице, долго доказывала «необсуждаемый факт» моей некомпетентности, так как я не распознала, по её несокрушимому убеждению, что у пожилой женщины «тяжёлый нейродермит». Федоркина после этого смертельно обиделась на заведующую и в знак протеста, отказавшись от бесплатной путёвки в санаторий, на две недели уехала в Египет. Приехав оттуда, загоревшая и помолодевшая лет на десять, она привезла мне в подарок сувенир — маленький бюст Нефертити, искусно вырезанный из нефрита.

Накануне каждого праздника она вызывала меня на дом, чтобы напоить необыкновенно вкусным чаем из трав и угостить пирогами, которые по праву можно назвать произведением искусства. Но самое замечательное — это были её рассказы, об известных и малоизвестных писателях, художниках и политиках, с кем она была знакома в своё время или дружила, а иногда это были и более сильные чувства.

Вспоминая о Федоркиной, я ускорила шаг.

На первых двух вызовах не было ничего особенного. Вначале был молодой оболтус с фолликулярной ангиной, после того, как на дискотеке поспорил с такими же охламонами, как и он, что за двадцать минут съест килограмм мороженого, и теперь пожинал лавры своей победы. Вторая — девица фертильного возраста, после «романтического» ужина изображала нечеловеческие мучения, связанные с обострением хронического гастрита; кстати, от предложенной госпитализации категорически отказалась и сразу стала более адекватно реагировать на происходящее. Но я же не зверь и понимаю, что хрупкое создание не рассчитало свои силы и, следовательно, утром не смогло встать на работу. Больничный лист она приняла как самый большой подарок судьбы. Бедный ребёнок! Она была так уверена, что смогла обмануть врача, не сумевшего отличить гастрит от банального отравления алкоголем. Ну что же, пусть остаётся в неведенье.

Теперь быстрее, знакомой дорогой, к положительным эмоциям. Вот он, добротный, кажется, построенный на века сталинский дом. Федоркина живёт на четвёртом, окна выходят во дворик, маленький, на редкость тихий и ухоженный, там есть несколько деревьев и очень симпатичный, такой же маленький газон. Машин в этом дворике нет, им там просто нет места. Здесь сохранился дух пятидесятых годов, такой знакомый по старым фильмам, и дворик сам кажется декорацией к такому фильму.

Подъезд был чистым, светлым и уютным. Казалось, что я попала в другой мир.

Вот, наконец, и четвёртый этаж, и дверь с медным номером четырнадцать, за которой меня ждут и мне рады, там горячий чай и вкусные пироги, там замечательный, добрый и светлый человек — Соломея Мефодьевна Федоркина.

Я уже подошла к двери и перед тем, как нажать на кнопку звонка, остановилась буквально на долю секунды, чтобы перевести дыхание и чуть поправить причёску, и тут чувство комфорта стало быстро покидать меня.

Что-то здесь было не так, очень и очень не так.

Какой-то противный холодок заскользил по моей спине.

Я оглянулась: большая, удивительно чистая лестничная площадка была залита солнечным светом, идущим из бокового окна, и абсолютно пуста. Четыре квартиры, четыре двери… ах, вот что, эта квартира напротив, там немного приоткрыта дверь. Так, дела с нервной системой у меня совсем плохи: надо же, из-за такой ерунды впасть в панику. Единственным, с моей точки зрения, неудобством в этом доме было отсутствие мусоропровода. Выносить мусор приходилось мало того, что на улицу, но и идти вдоль дома за угол, где находился огромный мусорный контейнер.

Вздохнув с огромным (и это не преувеличение) облегчением, я наконец нажала на кнопку звонка. Мелодичную трель перекрыл радостный голосок, ну никак не принадлежащий восьмидесятилетней бабушке:

— Иду, моя деточка, ну наконец-то! Я совсем заждалась!

Щёлкнули замки, и открылась дверь. На пороге в умопомрачительном костюме цвета беж стояла Соломея Мефодьевна. Волосы уложены аккуратными мелкими кудряшками, лицо гладкое и розовое. Сеточку морщинок возле глаз и рта скрывал умело наложенный мягкий макияж. Она источала тонкий аромат каких-то очень приятных духов и сдобы. Её полнота была удивительно милой и приятной. Соломея Мефодьевна была идеальной женщиной (в моём понимании) и останется ею в любом возрасте.

— Деточка, ну что же вы стоите на пороге? Скорее бросайте свою жуткую сумку! Запомните, женщина имеет право носить сумочку, где с трудом должны помещаться: носовой платок, сигареты, если она курит (стрелять сигареты — это моветон), мобильный телефон, кредитная карточка и ключи от машины. А то, с чем ходите вы, это ужасно! Не стойте же в коридоре, скорее ступайте в ванную комнату, мойте руки, и к столу.

Я с огромным удовольствием, начиная чувствовать себя маленькой девочкой, окружённой любовью и вниманием, подчинилась. Мне вслед продолжали нестись её поучения:

— Деточка, в вашей сумке не должно быть никакой косметики, она должна быть только на лице и в умеренном количестве. Вы меня понимаете?

В это время я мыла руки и заодно рассматривала своё отражение в зеркале напротив, вделанном в изумрудный итальянский кафель.

— «Душераздирающее зрелище, — сказал бы ослик Иа-Иа, — и я, и я, и я того же мнения!»

Ополаскиваю лицо ледяной водой. Хорошо, что о косметике можно не беспокоиться, она частично осталась на кашемировом пальто и частично на моём носовом платке.

— Соломея Мефодьевна, могу вас заверить, я не ношу косметику в сумке.

— Деточка, вы и на лице её не носите, и вообще вы сегодня очень бледная. Тяжёлый день? Больные? Или это разрисованное чудовище, которое вы почему-то считаете своей заведующей, в очередной раз старалось продемонстрировать своё превосходство?

— Это не я считаю её заведующей, а главный врач. Ну, а так всего понемногу, как-то всё сразу навалилось.

— Вот что, деточка, идите-ка к столу, вам нужен хороший чай и капелька хорошего коньяка.

— О нет, спасибо, коньяк не надо, сегодня уже была капелька.

Соломея Мефодьевна внимательно посмотрела на меня. Улыбка ещё была на её губах, а глаза уже стали очень серьёзными и внимательными.

— Я не думала, что всё так серьёзно, — произнесла она. Крепко взяв меня за руку, повела в гостиную и почти насильно усадила в огромное и очень уютное кресло.

— Садитесь, детка, в него с ногами, поверьте мне, вы будете себя чувствовать очень и очень комфортно.

— Нет, нет, спасибо, неудобно.

— Не придумывайте, пожалуйста, всё удобно. Я сказала, садитесь.

Я подобрала под себя ноги и оказалась как в колыбели, мягкой, уютной и защищённой со всех сторон. Состояние комфорта на грани абсолютного релакса.

В это время Соломея Мефодьевна подкатила большой деревянный сервировочный столик, инкрустированный серебром, где стояли чайные чашки из удивительного тончайшего розового, поющего в руках фарфора. Необыкновенной красоты чайник со свежезаваренным чаем источал чудный аромат. Белоснежные, туго накрахмаленные салфетки, стянутые серебряными кольцами, лежали на тарелочках для десерта. Старинная двухъярусная фарфоровая ваза с пирогами была достойным венцом этого натюрморта.

Соломея Мефодьевна устроилась напротив меня в таком же кресле, стала разливать чай, резать пироги и раскладывать их на тарелочки.

— Знаете ли, деточка, когда я была молода и ко мне не обращались так официально «Соломея Мефодьевна», а звали очень мило Соломинкой, даже тогда я уже умела отделять зёрна от плевел. В конце концов, это можно расценить даже как признак недостатка воспитания — если вы, деточка, позволяете себе обижаться на столь недостойных людей. Ваш сын ни в коем случае не должен видеть вас в таком виде. Где ваш оптимизм, чувство юмора, любовь к жизни?! Хотя подождите, не может быть, чтобы эта высушенная собственной злобой и ненавистью ко всему её окружающему ведьма так вас расстроила. Ну-ка, деточка, рассказывайте всё подробно.

И я рассказала и об утреннем приключении в автобусе, и, что особенно тяжело было вспоминать, о встрече с Аристархом Ревсимьевичем Тимофеевым.

Соломея Мефодьевна слушала очень внимательно, иногда улыбаясь, а иногда хмурясь. В конце буквально на один миг маленькая горестная морщинка прорезала её лоб.

— Я так и думала, деточка, что здесь что-то не так, — сказала она после того, как мой рассказ был закончен. — Пойду-ка я всё же принесу коньяк. Даже если вы, деточка, и не будете, хотя я вам настоятельно рекомендую, и поверьте мне, алкоголизм вам не угрожает. Мне капелька живительного напитка сейчас просто необходима.

Она встала, подошла к стилизованному под старину, как и вся мебель, находившаяся в комнате, буфету. Бережно достала из него красивую бутылку, два хрустальных бокала и налила в них буквально по одной капле золотистой жидкости. Усаживаясь в своё кресло, она протянула мне один из бокалов.

— Возьмите и, хотя бы просто подержите его, пожалуйста, деточка, чтобы я не испытывала чувство неловкости, выпивая коньяк в одиночестве.

Я взяла бокал, согретый её рукой, и мы, не чокаясь, без тоста выпили. Она продолжила свой монолог:

— Я думаю, моя деточка, что этот «кашемир», как вы его окрестили, наверняка найдёт вас. Он, как мне кажется, весьма неординарный человек, а следовательно, не должен пропустить такую женщину, как вы. И вы будете большой умницей, если останетесь такой, какая вы есть на самом деле. Не старайтесь быть лучше или хуже, чем в действительности. Может быть, это тот счастливый случай, который каждому из нас хотя бы раз в жизни предоставляет судьба. Если же, паче чаяния, он больше не объявится, то и печалиться не стоит. Опять же, деточка, одно из ваших любимых выражений — «всё, что ни случается, к лучшему», здесь как нельзя более чем к месту. Мир не совершенен, и не всегда достойные встречают достойных, но поверьте, не это самое ужасное. Значительно страшнее, если мы за достойного ошибочно принимаем человека мелкого и ничтожного, а блестящая мишура из слов и роскоши не дает возможности вовремя это понять. Подобного даже врагу не пожелаешь.

Если говорить о вашем Тимофееве, здесь тоже не всё так просто. Мы с вами, деточка, не знаем, чем он жил и как он жил, но он прожил долгую жизнь, а всё хорошее, к сожалению, рано или поздно заканчивается. В конце своего пути он встретил вас, и вы были с ним добры и терпеливы. Вы для него сделали, и это, я думаю, соответствует действительности, больше, чем кто-либо, а особенно в конце жизни. Неужели, деточка, вы не понимаете, что он, так страдая, смог столько прожить только ради того, чтобы иметь возможность видеться с вами по этим чёртовым пятницам? Этот человек уходит из жизни влюблённым, а значит, счастливым, и, кроме того, уходя, он знает, что был нужен. А не в этом ли действительный смысл жизни — быть нужным, и особенно нужным любимому тобой человеку?

Она замолчала, молчала и я. Ни одна из нас не хотела говорить первой, чтобы не разрушить атмосферу грустной нежности, созданной её словами.

Огромные напольные часы бархатно пробили три раза и сообщили, что уже пятнадцать ноль-ноль и пора бы и честь знать, то есть собираться в обратный путь.

— Спасибо вам, Соломея Мефодьевна. Спасибо, что выслушали, что очень много хорошего сказали. Правда, ещё немного, и у меня развилась бы мания величия, но, может, это и к лучшему, а то совсем комплексы неполноценности задавили.

Я с удовольствием потянулась в кресле — все неприятности ушли в прошлое, это уже произошло и пережито, а значит, пора забыть. Ох, пора идти, а как не хочется! Но долг прежде всего, надо работать. Сейчас вернусь в поликлинику, отмечусь и сдам карточки, затем магазины, и домой, а там моё Счастье и моя Радость Вадимушка и замечательный, урчащий, как трактор, сиамский кот Кося. Всё, хочу домой! Хочу праздника!

— Вот такой, деточка, вы мне и нравитесь. Умница! Но подождите, а как же пироги с капустой, рисом, яблоками? Мои-то, Максим с женой и детьми, лишь на следующей неделе из Штатов приедут. Эх, — она горестно вздохнула, — будь моя невестка чуть похуже, чем она есть, уж точно бы их развела. Вы с Максимом так подходите друг другу, он не Митя, мой младший, который живёт «без царя в голове», — и она, поднимаясь из кресла, опять горестно вздохнула.

Пока я одевалась в коридоре, она быстро нырнула на кухню и, продолжая сетовать на своего младшего, начала шелестеть бумагой. Я ещё не успела надеть ветровку, а Соломея Мефодьевна уже показалась в коридоре с бумажным пакетом в руках.

— Это пироги, — сообщила она, запихивая пакет в мою необъятную сумку. — Пусть Вадимушка порадуется, а то, раз бабушки нет, а маме некогда, получается, что ребёнок без пирогов растёт, а так не должно быть. Вот, — сказала она гордо и с трудом застегнула мою сумку.

Мы дружно, как сговорившись, посмотрели на мой значительно раздавшийся в боках баул, который я называю «дамской сумкой», а Соломея Мефодьевна — «тихим кошмаром», и, не выдержав, громко расхохотались.

Я с чувством чмокнула её в душистую щёку и, пообещав заглянуть к ней вместе с Вадимом во время отпуска, подхватила заметно потяжелевшую сумку и потянула на себя ручку входной двери.

— Забыла спросить вас, Соломея Мефодьевна, а кто сейчас живёт в двенадцатой квартире?

— К сожалению, не знаю, деточка. После того, как старик Иваницкий в прошлом году умер, так его дети квартиру сразу и продали. А уж как имущество делили, так это весь подъезд слышал, и как им не стыдно было? Вроде потом «новые русские» сюда въехали. Ремонт почти полгода шёл, а сейчас стало тихо. Никого не видно и не слышно. А что, деточка, что-то случилось?

— Нет, нет. Просто в былые времена туда почти через день ходила, а за последний год ни разу. Вот как-то и вспомнилось.

Ещё раз попрощавшись, я наконец покинула этот уютный уголок. Закрыв за собой дверь, развернулась лицом к лестничной площадке. Напротив была двенадцатая квартира, где полтора часа назад была приоткрыта дверь. Надо только поднять глаза и убедиться, что всё в порядке и дверь, конечно, закрыта, а затем, сделав соответствующие выводы (нервы, матушка, всё нервы), всё же отказаться от детективов и вернуться к умной, доброй, классической литературе (этим и займусь во время отпуска).

Глубоко вздохнув, я решительно подняла глаза. Дверь двенадцатой квартиры была открыта почти настежь. Мои ноги сразу налились свинцовой тяжестью, ладони покрылись каким-то противно липким потом, дыхание стало частым и прерывистым, а сердце колотилось с такой силой, что, казалось, оно сейчас выскочит и, как резиновый мячик, поскачет по ступенькам, как можно дальше от этого места.

Кровь немилосердно пульсировала в висках, вбивая в мозг: «Уходи! Уходи отсюда, и чем быстрее, тем лучше! У тебя и так куча проблем, зачем ещё искать на свою голову?»

Так, надо взять себя в руки и… и быстро удрать отсюда, мелькнула ехидная мыслишка, которую я тут же прогнала, и, собрав всю силу воли в кулак, войти и посмотреть: может быть, кому-то стало плохо, и он не может позвать на помощь.

Я решительным шагом человека, первый раз вставшего на протезы, двинулась навстречу неприятностям.

Хорошо, если это будут только неприятности, а вот если чем-нибудь тяжёлым получу по голове за своё нездоровое любопытство, то в лучшем случае отпуск проведу в нейрохирургии с черепно-мозговой травмой, ну а в худшем меня уже никогда не будет мучить любопытство.

С такими «весёлыми» мыслями, «бодрым» черепашьим шагом, я вползла в «нехорошую квартиру».

Коридор был большой и достаточно светлый за счёт солнечного света, идущего из дверных проёмов комнат и зеркальных панелей встроенных стенных шкафов. На полу валялось несколько пар мужской и женской обуви различного фасона, но явно одинаковой безумной стоимости. Особенно выделялись дамские домашние туфли ядовитого розового цвета с такого же цвета огромными пушистыми помпонами.

— Эй! Кто-нибудь здесь есть, — просипела я и, подумав, добавила: — живой? — Конец фразы получился несколько повизгивающим. Так, «а в ответ тишина», хорошо, что из-за угла ещё не выскочил какой-нибудь малахольный, одетый в маску хоккейного вратаря и с бензопилой в руках. Вот был бы номер!

«Номер» меня ожидал в гостиной, обставленной итальянской мебелью, которую постоянно показывают в рекламных роликах (красиво, дорого и стандартно). В застойные времена признаком высокого финансового положения была полированная стенка, теперь хит сезона — итальянская мебель.

На бежевом ковре, покрывающем узорчатый паркетный пол, в луже тёмной крови, среди всего этого роскошного благолепия, лежал мужчина, одетый в иссиня-чёрный, расшитый золотыми львами шёлковый халат и с пулевым отверстием как раз посередине лба.

Я дико улыбнулась: «Красный, ты попал!». Первым делом ничего не трогать! — и я обеими руками вцепилась в свою сумку, и надо вызвать милицию. Перехватив сумку в одну руку и, зачем-то продолжая прижимать ее к груди, другой рукой кое-как вытащила телефон. Ноль один или ноль два, никак не могу вспомнить. Только бы не грохнуться в обморок, а то перепачкаюсь с ног до головы, а потом в таком виде ехать домой? Ну уж нет!

Наконец я смогла набрать нужный номер и после долгих гудков услышала:

— Милиция! Слушаю вас! Что случилось?

— Здравствуйте, я Кравцова Владислава Владиславовна, врач-терапевт, нахожусь по адресу… (скороговоркой называю улицу, номер дома и квартиру). — С трудом перевожу дыхание и продолжаю: — Здесь труп мужчины с пулевым ранением в голову.

— Он мёртв?

— Судя по месту нахождения и размерам пулевого отверстия, количеству крови и вещества, напоминающего мозг, этот человек не притворяется! — рассердилась я, начиная терять терпение.

— Не волнуйтесь так, — чуть смягчившись, сказала диспетчер. — Никуда не уходите, к вам уже выехали.

Сегодня явно не мой день. В квартире, или, как теперь будут говорить, «на месте преступления», было очень тихо. Плазменный, совершенно невероятных размеров телевизор, шикарный музыкальный центр — всё выключено, даже вода на кухне не капает, ну прямо «мёртвая тишина».

«Ку-ку!» — радостно заорал в кармане мой телефон. Если бы я в данный момент увидела воочию Ганнибала Лектера, держащего в руках разделочный нож или, для получения особо острых ощущений, а то мне их что-то стало не хватать (особенно сегодня!), сунула пальцы в электрическую розетку, меня тряхнуло бы с меньшей силой. Состояние такое, как будто я вылезла из душа, и сразу захотелось сменить всю одежду, вплоть до нижнего белья. Путаясь в карманах, кое-как вытаскиваю это чудо «вражеской» техники, которое продолжает надрывно, как будто наслаждаясь своим звучанием, куковать.

— Алло! — произношу совершенно незнакомым, чужим голосом.

— Здравствуйте! Будьте добры, пригласите Владиславу Владиславовну! — произнёс мужской голос, который в данной ситуации звучал более нежно, чем мой. Явственно, почти кожей ощущаю замешательство звонившего: интересно, а как можно охарактеризовать моё состояние? Могу только констатировать факт, что трясти меня стало ещё сильнее, вплоть до достаточно ощутимого постукивания зубов.

— Да, я слушаю.

— Меня зовут Георгий Владимирович.

— Очень приятно, — я тут же встряла в разговор, — но ваше имя мне ни о чём не говорит.

— Разрешите, я продолжу?! — в голосе зазвучало явное неудовольствие моим вмешательством. — Мы сегодня с вами столкнулись в автобусе. Надеюсь, теперь вы меня вспомнили?

— Мы с вами не сталкивались, а меня на вас уронили, а так как это происходит крайне редко, то я вас ещё помню.

В это время из коридора раздался слабый шорох. Моё сердце с огромной силой ухнуло о грудную клетку и остановилось. Не выпуская телефон из одной руки, а сумку из другой, я, вжавшись спиной в стенку, стала медленно продвигаться в сторону коридора.

— Алло, что у вас там происходит?! — раздался в трубке встревоженно-раздражённый голос. — Я уже минуты три обращаюсь к вам, а вы что-то бормочете себе под нос: то ли «помогите», то ли «пощадите»!

— Подождите, — автоматически поправляю я его, одновременно с этим подползая к двери, и, набрав в грудь побольше воздуха, резко высовываю голову в коридор. Пусто. Из зеркальной стены на меня с удивлением смотрит взлохмаченное, с волосами, стоящими дыбом от страха, чучело, отдалённо похожее на меня.

— Алло! Алло! — надрывалась трубка.

— Не кричите! Я вас очень хорошо слышу, — сказала я, возвращаясь в комнату и даже вроде немного успокоившись. — И ничего такого особенного у меня не происходит. Просто я нашла труп и сейчас жду приезда милиции.

Трубка сначала странно рыкнула и после секундной паузы (видно, дыхание переводил) выдала:

— Что вы нашли?!

— Я нашла «лицо кавказской национальности» с пулевой дыркой во лбу!

— Простите, как? Только лицо?!

— Ну, конечно, не только лицо, к нему приложено и всё необходимое, но теперь это необходимое ему вряд ли когда-либо понадобится.

Трубка рыкнула с новой силой.

— И часто это с вами происходит?

— Да, — язвительно ответила я, — очень часто. Это только сегодня день не задался, уже шестнадцать ноль-ноль, а я только один нашла. Но до вечера ещё далеко, так что, думаю, самое интересное ещё впереди.

— Вы очень интересная женщина и хорошо держитесь.

— Спасибо. Если это комплимент, то, пожалуйста, не старайтесь, я в курсе своих как достоинств, так и недостатков.

— У вас есть недостатки?

Однако же, оказывается, мы способны на сарказм.

— Недостатки есть даже у шоколадного зайца: он пустой внутри.

— Владислава Владиславовна, скажите, есть вопросы, на которые вы не можете ответить?

— Да. Даже два. Первый — чему равняется квадратура круга, и второй: почему вы не сказали, что у меня была размазана помада?

Он странно хохотнул.

— Я хочу с вами встретиться.

— Извините, как я понимаю, вы привыкли, что ваши желания должны исполняться. Я хочу вам сказать, что это достаточно порочная привычка. Тем более, если вы под встречей подразумеваете свидание, я могу это расценить только как прихоть — черепаховый суп надоел, на отечественные щи потянуло. Если же вы хотите вернуть мне двадцать рублей, не утруждайтесь. Я не столь материально зависима. — В моём голосе звучала гордость, так как во внутреннем кармане ветровки лежали отпускные.

— Ну что же, — голос зазвучал знакомой холодностью, — мне осталось лишь извиниться за возможно причинённое беспокойство. У вас теперь есть мой номер телефона, и я думаю, что вы всё-таки захотите им воспользоваться.

— Ну, это вряд ли. Конец связи, — сказала я и нажала на отбой. Потом несколько секунд смотрела на высветившийся номер и нажала на сброс и удаление из памяти. Нет номера — нет искушения позвонить. Зачем эти иллюзии, всё известно, как и что будет. Вначале театр, затем недорогой ресторан (нельзя недооценивать его интеллект, откуда у меня могут быть наряды для дорогих), потом подарки и ужин при свечах с определённого характера десертом в виде интима. Обязательно какое-нибудь путешествие к морю. А затем, когда ему надоест экзотическая старая «обезьяна» не из его роскошного мира, у него появятся неотложные дела. Сначала прекратятся встречи (у него же столько работы!), а затем телефонные звонки станут реже и реже и, в конце концов, тоже прекратятся. А я начну восстанавливать с таким трудом созданный и разрушенный только по его прихоти мой мир, срываясь на работе и, что самое страшное, на своём родном ребёнке. Буду плакать в автобусе днём, уткнувшись носом в стекло, и дома по ночам в подушку от какой-то противной жалости к себе и от обиды на весь мир. Ну и, спрашивается, «на фига козе баян»? Звучит, конечно, не интеллигентно, но из песни слов не выкинешь, что есть, то есть. И всё же, всё же, всё же…

Грохот тяжёлой обуви в коридоре и одновременно оглушающий приказ: «Не двигаться! Руки за голову! Лицом к стене!» (хорошо хоть не на пол, вот была бы картина маслом — я в кровавой луже рядом с трупом в «весёленьком» халате). Всё происходящее просто впечатало меня в стену, руки я подняла, но до затылка не дотянула. Сумка, которую я продолжала судорожно сжимать в руке, довольно чувствительно треснула меня по физиономии и, раскрывшись, вывалила всё своё содержимое, которое тут же рассыпалось, разлетелось и раскатилось по всей комнате.

Содержимого было немало: папка с больничными листами, рецептами и направлениями; несколько плохо склеенных историй болезни; фонендоскоп и тонометр. Косметика россыпью, если можно так назвать сломанную пудреницу и пустой тюбик из-под помады, который я постоянно забываю выбросить, полупустое портмоне; какие-то мои личные бумажки, записные книжки; куча пустых старых полиэтиленовых мешков. Венцом этой лавины был огромный пакет с пирогами.

Развернуться лицом к стене, естественно, я не успела, да и не могла.

В комнату сразу ввалилось пять или шесть мужчин среднего возраста и внешности, которые моментально рассредоточились по всей комнате. Один из них подошёл ко мне почти вплотную и тяжёлым взглядом упёрся где-то в области моей переносицы. Он смотрел так пристально и долго, что мне сразу захотелось признаться во всех грехах. Наверное, надо начинать с далёкого детства, когда я в песочнице у кого-то отобрала понравившуюся формочку (кажется, это называется какое-то там нападение с целью завладения чужим имуществом), а закончить днём сегодняшним, когда я выдала больничный лист (использование служебного положения, хотя я действовала «не корысти ради») с диагнозом «гастрит», которого в действительности не было.

Молчание продолжалось. Он, наверное, думает, что я сейчас признаюсь не только в этом убийстве, но и в ряде других вплоть до Джона Кеннеди. Не дождётся: когда убили Кеннеди, мне было всего шесть лет.

— Я капитан милиции Мильченко. Кто вы? И что вы здесь делаете? И опустите руки.

— Это я вызвала вас, — произнесла я вновь севшим голосом. Немного откашлявшись, я представилась и рассказала, как всё было, начиная с момента, как первый раз увидела приоткрытую дверь (чёрт меня дёрнул за язык).

Фотограф, безумствующий в пляске святого Витта вокруг трупа, снимая его из всех возможных и невозможных позиций, вдруг обернулся ко мне и спросил:

— А почему вы тогда сразу не зашли в квартиру?

— Интересный вопрос, ответьте нам, пожалуйста, — тут же подключился капитан Мильченко, и его круглое, с рыжими веснушками лицо осветилось радостью и робкой надеждой — может, хоть теперь признаюсь.

— Я подумала, что хозяева могли пойти выносить мусор на улицу. В этом доме нет мусоропровода. Когда же через час я увидела, что дверь по-прежнему открыта, мне это, конечно, показалось странным. Ну и тогда я зашла…

Мильченко откровенно загрустил.

— Да, если бы вы зашли сразу, то могли бы вспугнуть или хотя бы увидеть убийцу.

— А вас, капитан, не смущает мысль, что убийца тоже мог меня увидеть, и у вашего фотографа сейчас работы было бы в два раза больше, а мой сын уже два часа был бы сиротой? — выпалила я.

И тут, наконец, мне стало плохо. Нестерпимая боль тугим узлом завязала желудок, просто сломав меня пополам, к горлу подступила тошнота, перед глазами поплыли красные круги, ноги как-то сами собой подломились в коленях, и я стала медленно оседать на пол.

Мощные руки подхватили меня под мышки, и я была восстановлена в вертикальном положении, после чего достаточно бережно (примерно, как мешок с картошкой) усажена на кем-то подставленный стул.

— Если это возможно, дайте, пожалуйста, чашку горячего и сладкого чаю, мне сразу станет лучше, — попросила я. Кто-то тут же вышел на кухню.

Я, всё ещё прижимая руки к области желудка, боль постепенно начала уходить, откинулась на спинку стула и подняла глаза. Кажется, у меня начались галлюцинации. В дверном проёме стояла, одетая во всё розовое, почти двухметровая, головоногая (то есть ноги росли прямо из зубов), самая что ни на есть живая кукла Барби.

Разрисованное кукольное лицо обрамляли эффектно взбитые белокурые локоны, а огромных размеров шарообразная грудь, казалось, заняла треть комнаты.

Правоохранительные органы, озабоченные тем, чтобы я не отдала Богу душу, в этот момент были увлечены только мной.

Капитан Мильченко первым обратил внимание на моё изменившееся выражение лица и проследил взглядом до объекта, таким чудесным образом меня реанимировавшего. За ним развернулась и вся команда.

Я была забыта мгновенно и окончательно.

Если бы на них посмотрела Медуза Горгона, они бы каменели более медленно, чем глядя на эту «розовую нимфу».

«Дылда» в розовом костюме, таких же туфельках, размера эдак сорокового — сорок первого, вытянула руку вперёд и указала холёным пальчиком с необыкновенным маникюром (ногти, естественно, тоже были розовыми) на труп.

В тот же момент её глаза, и так невероятно больших размеров, вылезли из орбит (так выглядит рак, когда его живым опускают в кипяток), и вдруг она стала складываться, буквально как карточный домик.

Что тут началось!

Оперативники ринулись к ней с энтузиазмом стада слонов, увидевших водоём во время длительной засухи. Труп, оказавшийся на их пути, едва не был затоптан, зато следы, если, конечно, таковые имелись, были уничтожены этой лавиной тестостерона (мужского полового гормона).

Тело «Барби» нежно легло практически одновременно на руки всех особей мужского пола, находящихся в комнате (благо её длина это позволяла). Складывалось впечатление, что это был не столько акт милосердия, сколь удовлетворение желания подержаться за формы «эфирного» создания гренадёрского роста, упакованные в одежду для пупсов, где не хватало только рюшиков и кружавчиков.

В это время в комнату вошёл молодой человек с чашкой чая в руках, с которой он и замер, не дойдя до меня где-то чуть более метра. Его лицо выражало крайнюю степень изумления. Ещё бы! Вся бригада столпилась возле белого кожаного дивана, куда была помещена сия дива, и видны были лишь её стопы в умопомрачительных туфлях, в данной ситуации напоминающих скорее розовые ласты.

Чашка с моим чаем в руках оперативника заметно дрогнула, и я сразу поняла, что сейчас могу остаться без живительного напитка, и так как «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», пришлось взять инициативу в свои руки. Довольно бодрой рысцой я потрусила к каменеющему на глазах оперативнику и бережно взяла из его рук чашку. Кстати, он этого не заметил.

Из-за «мужественных» спин раздался томный голос: «Что здесь произошло? Что с Гиви?» Голос звучал так, как будто его обладательнице предстояла сейчас мучительная смерть, и она, зная это, прощала всех присутствующих и заодно весь мир, ведь он так несправедлив к таким вот тонким натурам. Меня опять затошнило; хорошо, что удалось добыть чай, а иначе сейчас бы чашка валялась на ковре, и её содержимое заливало бы огромное кровавое пятно, вместо того, чтобы успокоить мой бунтующий желудок.

Мужчины постепенно стали приходить в себя, хотя, несмотря на заметные усилия, которые они явно прилагали, их глаза постоянно возвращались к «Барби», особенно к её наиболее «выдающимся» местам. Со стороны это выглядело, мягко говоря, весьма забавно. Но у меня не было времени на это веселье, кстати, весьма сомнительного характера. Дома меня ждёт Глаша с моим сокровищем и ещё должна прийти крёстная, там тоже какие-то проблемы.

— Товарищ капитан (на господина он явно не тянул), я могу идти?

— Да, — последовал ответ, — только оставьте свои координаты и пока никуда не уезжайте из города, вдруг вы нам ещё понадобитесь.

Произносил он это, повернувшись ко мне вполоборота, чтобы не упустить момента лишний раз посмотреть на диван, где в «царственной» позе, в представлении самой «Барби», возлежала ещё живая (и это должно было обязательно вызывать удивление и восхищение окружающих) «жертва» трагических обстоятельств. И ведь вызывала и то, и другое (у всех, кроме, естественно, меня). В действительности она скорее была похожа на достаточно бесформенную, в такой позе, розовую глыбу засыхающего крема.

«Барби» усердно изображала неимоверные страдания. Здесь было всё: бурно вздымающаяся грудь, одна рука безвольно свисала, а другая, трагически заломленная, прикрывала верхнюю часть лица. Между тем, глаза были чуть приоткрыты и внимательно меня рассматривали. В них какое-то тревожное удивление быстро сменилось брезгливой жалостью.

Э, «душечка», да ты не так проста, как кажешься, и трагическая роль тебе, с трёхклассным общеобразовательным и панельным высшим образованием (это просто огромными буквами было написано на её лице), явно не под силу. Я вложила в ответный взгляд все оставшиеся силы: «Душечка, я про тебя знаю больше, чем ты себе можешь представить!» И тут мне что-то показалось: то ли это был страх, то ли ненависть, вдруг промелькнувшие в её глазах, которые она сразу закрыла, издав при этом лёгкий стон. Мужчины, как по команде, ринулись к ней на помощь. Так, ну, здесь всё понятно, обойдутся без меня; да и действительно, если начала всякая ерунда мерещиться, то пора домой, и поскорее.

Я закончила собирать свои вещи, разбросанные по комнате, вышла из «нехорошей» квартиры, не прощаясь, и, по-моему, этого никто не заметил. Честно говоря, моё самолюбие от этого совсем не пострадало.

В коридоре я на секунду остановилась, чтобы в очередной раз убедиться при помощи зеркал в несомненных достоинствах своей внешности.

Да, что есть, то есть: бледная, с голубоватым оттенком умеренной насыщенности, кожа; запавшие глаза с чёрно-фиолетовыми кругами под ними; чуть ниже левого глаза появилось значительных размеров багровое пятно, грозящее превратиться в сочный синяк (Федоркина была права, сумку надо менять). На причёску даже смотреть не хочу, и так знаю, что «живенько».

Под ногами раздался шорох, но мне уже было всё равно (вздрагивать не было сил), и, взглянув вниз, я увидела выползающую из-под нагромождения обуви маленькую черепаху.

— Милое создание, ты мне сегодня стоило нескольких лет жизни.

— С кем вы там разговариваете? — раздался голос бдительного капитана Мильченко.

— С черепахой! — бодро ответила я и закрыла за собой дверь.

До поликлиники я добралась на автопилоте. Кое-как отметившись во всех нужных и ненужных журналах, наконец, почувствовала, что рабочий день закончился. Теперь домой, и поскорее. На сегодня приключений более чем достаточно, иначе, действительно, могут возникнуть проблемы со здоровьем и психиатр станет любимым доктором. Хочу горячую ванну и чашку душистого, терпкого кофе. Сейчас устрою себе праздник и поеду на маршрутке, гулять так гулять. Никаких сегодня автобусов, даже в магазин за хлебом не пойду. Учитывая всё то, что сегодня со мной произошло, надо избегать мест значительного скопления людей, а заодно и тех мест, где людей вообще нет. Приеду домой и попрошу Глашу ещё полчаса посидеть с Вадимом, а если придёт крёстная, пусть она им займётся, пока я не приведу себя в порядок. Без ванны я сейчас просто не человек, а полуфабрикат, непригодный к употреблению.

На автобусной остановке народу была тьма-тьмущая: видно, последний автобус был утром, причём утром вчерашнего дня. Люди штурмом брали все проходящие маршрутные такси. Тоска смертная: кажется, домой я сегодня не попаду, участвовать в бойне за общественный транспорт просто не было сил.

Встав чуть поодаль от основной массы народа, я не выдержала и, достав сигарету, закурила. Конечно, курить на улице, а тем более женщине, это признак верха неприличия, но в данный момент мне было абсолютно всё равно. Гори оно всё ярким пламенем!

Где-то невдалеке настойчиво сигналила машина, она гудела долго и нудно. Наконец я не выдержала и обернулась. На обочине стоял ободранный «Запорожец» со знаком на заднем стекле: «Автомобилем управляет инвалид». За рулём, размахивая руками, сидел живущий в соседнем подъезде Иван Семёнович Следков, персональный пенсионер, инвалид без обеих ног (давно ампутированных вследствие какой-то производственной травмы) и, ко всему прочему, мой пациент. От радости я взбрыкнула, как скаковая лошадь, и бешеным галопом с сумкой наперевес помчалась к этой самой прекрасной машине на свете. Кое-как вбившись в маленький салон, я радостно поздоровалась:

— Это так здорово, что я вас встретила!

— Здравствуйте, уважаемая Владислава Владиславовна! Вы меня, старика, извините за такой способ приглашения, но уж очень трудно мне лишний раз вылезать из этой колымаги, а ещё труднее забираться в неё. Мы же со старухой сейчас на даче, — продолжал он, потихоньку тронув машину с места, — это я домой за рассадой еду. Уже третью ездку делаю, у нас не квартира, а филиал фирмы «Лето», тут не «Запорожец» нужен, а джип-внедорожник какой-нибудь.

Я чуть не брякнула, что у меня как раз есть один на примете, вспомнив монстроподобный джип, на котором уехал кашемировый «денди».

— У вас очень усталый вид, Владислава Владиславовна, — переключился с дачи на меня Иван Семёнович.

— Да, у меня сегодня был нелёгкий день. Но с завтрашнего дня я в отпуске.

— Куда-нибудь с Вадиком поедете отдыхать?

— Ещё не знаю, — осторожно ответила я.

— Слушайте, а берите Вадима и приезжайте к нам с Марией Ивановной на дачу.

Перед глазами сразу встала картина огромного, пошинкованного на участки по шесть соток садоводства с фанерными домиками, где жарко днём и холодно ночью, где тучи комаров, нет горячей воды и «удобства» на улице. Вот отдых, которого мне именно сейчас не хватало. Мечта, а не отпуск! Канары и Анталия в одном флаконе. Нет, уж лучше, как говорил Козюльский из фильма «Ширли-Мырли»: «Хочешь лёгкой смерти, сделай сам себе харакири!»

— Спасибо, Иван Семёнович, — я начала очень деликатно, — но боюсь, что ваша дача посещения моего чада просто физически не выдержит. Помните, у О Генри был рассказ «Вождь краснокожих», так его герой — просто чистый ангел по сравнению с моим неслухняшкой.

— Ну, как знаете, а если передумаете, то мы только рады будем, — рассмеявшись, сказал Иван Семёнович.

За разговором мы незаметно подъехали к нашей многоэтажке. Сердечно поблагодарив и попрощавшись со своим спасителем, я, выбравшись из машины, направилась к своему подъезду. Вот они, знакомые разрисованные стены «родной» парадной.

Наконец я добралась до лифта. Кнопка вызова светилась с каким-то подозрительным постоянством. Напрасно я рассчитывала, что в конце такого «весёлого» дня ещё и лифт будет работать. Ха, «не дождётесь, господин Гадюкин», следует вторая часть «марлезонского балета», а именно — восхождение на восьмой этаж без страховки: «альпинистка моя, скалолазка!» Я ползла по загаженным ступенькам лестницы, и в голове крутилась только ненормативная лексика. Оказывается, в определённой ситуации я способна на весьма неординарные выражения, а на уровне шестого этажа буйство моей фантазии уже не знало предела.

На горизонте показалась до боли знакомая дверь, из-за которой доносились дикий визг и мяуканье, гомерический хохот и грохот падающей мебели. Над моей квартирой даже не надо было вывешивать табличку «Филиал сумасшедшего дома», и так было всё понятно. Нажав на кнопку звонка, я прислонилась разгорячённой головой к выкрашенной в серый мышиный цвет стене. Мне вдруг очень захотелось сесть, а лучше прилечь на резиновый коврик у двери.

Вдруг в стремительно распахнувшуюся дверь, я едва успела отскочить, одновременно вылетели мой кот, мой сын и его крёстная. С первого же взгляда стало предельно ясно, что в квартире на месте остались только обои, и то, кажется, только местами.

Квартира была в руинах.

— Здесь что, взорвалась бомба? — деликатно поинтересовалась я, целуя всех почти одновременно. — Или, может, вы пытались, и, судя по всему, достаточно успешно, изобразить сцену из «Звездных войн», эпизод второй — атака клонов?

— Не-е-е, ну их!! Мамулечка! Мы иглали в индейцев! И я был индеец, и кока, и Кося! — вопило моё сокровище, подпрыгивая от избытка эмоций.

— Замечательно! Интересно, кому пытались снять скальп «кровожадные» индейцы? — спросила я, переводя весьма «грозный» взгляд с изрядно потрёпанного кота на такую же потрёпанную в сражении крёстную.

«Смущённо» потупив глаза, Ирка фальшиво пропела:

— «Вторая молодость приходит к тому, кто первую сберёг!»

Ирка, маленькая, пухленькая, голубоглазая блондинка, старше меня на полгода, а выглядит на десять лет моложе. Имеет за плечами печальный пятнадцатилетний опыт замужества, закончившийся крахом, и свой бизнес в виде маленького и очень уютного кафе. В личной жизни она никогда не была одна, и, между тем, это не мешало ей находиться в состоянии постоянного поиска чего-то или кого-то нового. В общем, очень энергичная, деятельная и неунывающая натура. У неё была одна замечательная способность: где бы она ни находилась (даже если это был другой край света), как бы она себя плохо ни чувствовала, в трудную минуту, а у меня их бывало немало, всегда умудрялась оказаться рядом. До сих пор для меня остаётся загадкой, как это у неё получается.

— Значит так, орлы, я сейчас иду в ванную, у вас двадцать минут на реставрацию квартиры, а потом будем пить чай с очень вкусными пирогами. Задача понятна? Выполняйте!

— Понятно! — завопило юное поколение и, оглашая квартиру криками, что он «кровожадный индеец», вихрем умчался в комнату, а за ним, истошно мяукая, нёсся кот. Ирка, постанывая и покряхтывая, показывая всем своим видом недовольство командным методом воспитания, начала собирать разбросанные по полу игрушки, книги, обувь.

С оптимизирующим напутствием «пилите, Шура, пилите!» я, наконец, скрылась в ванной. Пустив воду, бухнув в ванну более половины флакона успокаивающего бальзама из трав и буквально сорвав с себя одежду, я с максимальным комфортом расположилась в благоухающей пене и закрыла глаза.

— Слушай, ты думаешь выходить из ванны или нет? — раздался Иркин голос прямо над моей головой. — Ты здесь киснешь уже минут сорок, мы уже давно всё сделали, осталось только потолки побелить. Так нам начинать белить или ты всё-таки выйдешь?

Из ванны я вышла выспавшаяся и замёрзшая, мой жизненный тонус был на высочайшем уровне. Теперь единственным желанием было как можно скорее согреться.

Ирка, молодец, уже вскипятила чайник и накрыла на стол, сообразив вытащить пироги из сумки.

— Ты чего меня раньше не разбудила? Я чуть в пингвина не превратилась.

— Мы не успевали убрать, и я не думала, что ты можешь уснуть в ванной. А потом как посмотрела на часы, а ты там уже почти час и оттуда ни звука. Всё, думаю, утонула, испугалась до смерти, а как посмотрела, что ты спишь, чуть в обморок от зависти не упала. Вот, думаю, нахалка! Мы здесь в поте лица трудимся, а она себе спокойненько плавает в пене и дрыхнет. Ну ладно, давай быстренько посмотри на кухне, всё ли в порядке, а я Вадимку помою и уложу, он еле на ногах держится. Не делай круглые глаза: пока ты спала, я его уже накормила ужином.

Подхватив брыкающегося и визжащего от удовольствия «индейца», разрисованного остатками моей косметики, Ирка скрылась в ванной комнате. Что-то не очень заметно, что наше дитя еле держится на ногах. К визгам, доносящимся из ванной, присоединился шум воды — так, наверное, шумит океан во время девятибалльного шторма. Сейчас соседи снизу придут, подумалось равнодушно, скажут, что мы их опять затопили. Шум воды вдруг прекратился, а визг перешёл в отчаянный рёв: так начался самый трудный этап — извлечение Вадима из ванны. Быстро налив молоко в стакан, я помчалась на помощь. Общими усилиями мы его извлекли, высушили, упаковали в пижаму, напоили молоком, обцеловали с ног до головы и уложили спать. Дверь спальни ещё за нами не закрылась, а мой котёнок уже сладко спал.

Удобно устроившись на кухне, мы наконец передохнули от весьма продуктивно проведённых последних тридцати минут.

— Как твои дела? — спросила Ирка, держа в одной руке кусок пирога, а в другой чашку с кофе.

Мой рассказ о событиях прошедшего дня занял не более десяти минут, её монолог о моих умственных способностях звучал в два раза дольше.

— Кравцова, ты такая дура! Ты что, собираешься жить вечно? Ты в свой паспорт давно заглядывала? Если нет, то иди и посмотри, особенно год рождения!

— Я его и так хорошо помню, — насупившись, буркнула я в ответ.

— Нет, вы только её послушайте! — продолжала Ирка, обращаясь к кому-то неведомому. — Нищета, ты на что собираешься Вадьку растить? Это же надо, такого мужика на фиг послать! У тебя что, куча поклонников, что ты так разбрасываешься? Я, наверное, ослепла и поэтому не заметила давки перед твоей квартирой. Или ты думаешь, что задела его самолюбие и он будет теперь бегать за тобой, как мальчик? Да даже если бы и не сложилось, хоть неделю-другую пожила бы как человек, женщиной себя почувствовала, а то на тебя посмотришь и не поймёшь сразу, то ли перед тобой загнанная лошадь, то ли верблюд!

— Ну спасибо, дорогая крёстная! Тебе, видно, очень нравится меня из депресняков вытаскивать. Этому «кашемиру», может, разнообразия в жизни не хватает, а тут я под руку попалась. Знаешь, это только в Голливуде красотка с панели (и то в исполнении Джулии Робертс) в состоянии покорить молодого красавца-миллионера. У нас далеко не Голливуд, и я не Робертс.

— Но и ты не с панели, — добавила Ирка, — ты же у нас чистоплюйка: «лучше жить с голым задом (извини за грубость), но честно». Ты скоро со своей честностью на паперти окажешься. Кстати, а зачем ты в чужую квартиру полезла? Тоже мне «экстремалка»! Это ты у нас всё острых ощущений ищешь: то родишь в сорок лет, то роскошного мужика кинешь, то труп найдёшь.

На этой высокой ноте она на секунду замолчала, чтобы дастать из сумки сигареты.

— В квартире не курим, — решительно напомнила я ей.

— Да помню я все, просто хотела для успокоения нервной системы в руках покрутить, — нахмурившись, заныла Ирина. — Ну что за жизнь… Ее стенания были прерваны звонком в дверь. Мы переглянулись.

— Ты кого-нибудь ждёшь? — спросила Ирка.

— Нет, — растерянно ответила я, выдвигаясь в коридор. Ирина, прижимаясь к стене, осторожно кралась за мной, держа в одной руке незажженную сигарету, а в другой — кухонный нож.

— Ирка, ты совсем свихнулась, положи нож на место, — прошипела я шёпотом.

— И не подумаю, — ответила она также шёпотом, — давай иди открывай.

— Кто там?

— Влада, это я, Глаша, открой, пожалуйста!

Пока я боролась с замками и постоянно перекручивающейся дверной цепочкой, Ирка метнулась на кухню, бросила нож и, как ни в чём не бывало, уселась на своё место.

Глаша появилась на пороге с неимоверно огромным букетом белых гвоздик, поздоровалась с Ириной и протянула мне цветы.

— Влада, это тебе. Мой батюшка сейчас пришёл домой и говорит, что у нашей парадной столкнулся с молодым мужчиной, который просил передать цветы и вот это (она протянула мне конверт) в сто десятую квартиру Владиславе Владиславовне. Но я пришла не только поэтому. Завтра мы с батюшкой и детьми едем на машине знакомиться с приходом под Лугой. Батюшка через месяц вернётся, а я с детьми на всё лето там останусь, так, может, вы Вадика с нами отпустите? Негоже ему летом в городе болтаться, ни воздуха свежего, ни питания здорового… — Только вы не бойтесь, там ни реки, ни озера рядом нет, и в доме, где мы будем жить, все удобства и даже телефон. А то поезжайте с нами! Вам бы тоже свежим воздухом не мешало подышать, а то вон зелёная вся.

— Нет, спасибо, я-то точно не смогу завтра поехать. Вадика я с вами отпущу (хорошо, что телефон есть), а сама, как с делами управлюсь, сразу постараюсь приехать. Только вы оставьте адрес, а главное — номер телефона, как с вами можно связаться, и, как приедете на место, сразу позвоните.

— Ну и очень хорошо, — обрадовалась Глаша. — Так мы завтра в девять утра выезжаем.

Она чуть поклонилась, прощаясь, и направилась к двери.

— Глаша, а что за молодой человек цветы передал? — вдогонку прокричала Ирка.

— Не знаю, только батюшка сказал, что молодой, — и вновь нотки неодобрения прозвучали в ее голосе. — Да, и что у вас с телефоном? У вас постоянно занято, — добавила она.

Закрыв за ней дверь, мы сразу распечатали конверт. Там лежали двадцать рублей и аудиокассета.

— Вот, — сказала довольная Ирка, — я тебе говорила, что он ещё объявится!

— Кажется, ты говорила совсем обратное, — попыталась я её поправить.

— Влада, не будь мелочной и давай скорее послушаем, а то ты меня сегодня точно до инфаркта доведёшь.

Кассета наконец была водружена в старенький «Панасоник». Через несколько секунд в кухне раздался мужской голос: «Владислава Владиславовна, здравствуйте ещё раз! Я вновь рискнул вас побеспокоить, и именно таким образом. Подобное обращение не даст вам возможности меня перебить. Я возвращаю вам деньги с большой благодарностью. Ведь дело не в сумме, а в своевременности её получения. Вы помогли мне выйти из неловкого положения с минимальными потерями. В воскресенье в Филармонии будет с единственным концертом выступать Дмитрий Хворостовский. Я буду ждать вас в восемнадцать ноль-ноль у главного входа. И так как я более чем уверен, что вы не сохранили номер моего телефона, я повторю его ещё раз». Прозвучал семизначный номер мобильника. «До встречи». Магнитофон замолчал.

— Какой Версаль! — простонала Ирка.

— Подожди ты с Версалем, — перебила я её. — Что там Глаша сказала про мой телефон?

Я подняла трубку. Гудков не было, и эта тишина мне не понравилась. Ирка, тут же выхватив трубку из моих рук, стала нажимать на все кнопки подряд, и вдруг раздались гудки.

— «Мнительный ты стал, Сидор»! — прокомментировала Ирка выражение моего лица и гордо положила трубку на место.

— Так, мать, что собираешься надеть в воскресенье? — обратилась она ко мне.

— Чёрное бархатное платье и шиншилловый палантин. Или у тебя есть другие предложения? — мгновенно отозвалась я.

— У тебя нет ни того и ни другого, а если будешь так выпендриваться, то никогда и не будет, — заключила Ирка.

— Ира, я честно не знаю, что надену и вообще пойду ли ещё. Мне надо сейчас дитё собрать, завтра дождаться их звонка, как они доберутся до места. У меня уже сейчас ни одной мысли, и зачем я согласилась?

— Не выдумывай, пожалуйста! У тебя вон потолок и стены в квартире рушатся, когда собираешься ремонт делать? А потом «кашемир», ну ладно, ладно, чего кривишься. Тогда хоть о ребёнке подумай, третий год подряд будешь парить всё лето Вадима на детской площадке… Ну всё, буду собираться, а то уже поздно. Да, ты хоть цветы в вазу поставь.

— Здесь не ваза, а ведро нужно. Слушай, Ира, а что у тебя-то случилось?

— У меня? — спросила удивлённо. — А моё кафе обокрали. Я на тридцать тысяч попала, представляешь? Ладно, как-то вывернусь.

Договорившись созваниваться чуть ли не каждый час, мы распрощались. Закрыв за ней дверь, я вдруг почувствовала, как страшно устала. Убрав со стола посуду и так и нетронутые нами пироги, я поставила гвоздики (их было двадцать шесть) в большую хрустальную вазу. Потом в небольшую дорожную сумку собрала Вадимкины вещи, покормила кота и, заведя будильник на семь тридцать, рухнула в постель. День длиною в жизнь закончился.

Утром сборы продолжились, и после отъезда моего наследника квартира выглядела, как будто её посетили торнадо, мощное землетрясение и цунами одновременно.

Категорически не хочу и не буду сегодня убирать и готовить. Решено: устраиваю день «протеста». Да здравствует свобода, хотя бы на один день! Сейчас лягу и буду спать, пока не высплюсь.

Сказано — сделано. Я с разбега плюхнулась в свою кровать, которая сразу ответила угрожающим треском. «Сломаешься, — пригрозила я ей, — выброшу!» Укутавшись головой в подушку, провалилась в сон, как в омут.

Проснулась от того, что кот с наглой настойчивостью колотил лапой по моему носу. Я забыла положить в его миску еду. Моя голова раскалывалась от крепкого дневного сна и кошмаров. Снился нагло усмехающийся «кашемир» с пулевой дыркой в голове, при этом он страстно обнимал томную «Барби», которая кровожадно смеялась и делала мне двумя пальцами «козлика». Вот чушь-то!

Кое-как добравшись до кухни и включив кофеварку, я занялась кошачьими проблемами. Затем душ и глоток относительно крепкого кофе. Взяв телефон и набирая его номер, я мучительно прикидывала, как половчее вывернуться из сложившейся ситуации.

В трубке раздались гудки. Слушая их, я все больше впадала в панику, забывая слова так грамотно выстроенной речи, и, при этом, все сильнее крутила дрожащими пальцами чашку, пытаясь изобразить гадание на кофейной гуще.

— Да, Владислава Владиславовна, здравствуйте, я вас внимательно слушаю, — раздался звенящий металлом голос.

— Здравствуйте, Георгий Владимирович! Я звоню вам, чтобы поблагодарить за цветы и за приглашение, но, к сожалению, я вынуждена от него отказаться. У меня есть определённые планы на выходные, и я не хотела бы их менять.

— Владислава Владиславовна, я совершенно уверен, что у вас нет абсолютно никаких планов ни на эти выходные, ни на следующие. И, как мне кажется, вы просто меня боитесь.

— Вы себе льстите, — как можно решительней заявила я, — хотя думайте, как хотите. Я позвонила, чтобы вас поблагодарить и поставить в известность, чтобы вы меня напрасно не ждали.

— Хорошо, я не буду ждать вас, — сказал он с раздражением и, не прощаясь, положил трубку.

На внутренней стенке чашки черная, засыхающая гуща, своей ломанной линией напоминала ЭКГ при мерцательной аритмии.

На душе стало гадко. Возможно, Ирка в чём-то и была права относительно моих умственных способностей. Но это моя жизнь, она меня почти устраивает, и я не хочу никаких перемен, а если и хочу, то не таких кардинальных. Всё, с этим покончено, и пора заняться делами.

Взяв лист бумаги и ручку, я набросала примерный план необходимых покупок для косметического ремонта своей квартиры. Затем (с моим знанием жизни и ценовой политики нашего «заботливого» государства), прикинув стоимость всего перечисленного, умножила её на два. Цифра «радовала» глаз и «веселила» душу. На ремонт уходили все отпускные и большая часть «заначки», с таким трудом отложенная за год. На насущные нужды практически ничего не оставалось. Надо будет позвонить знакомому мастеру, чтобы он посмотрел квартиру и посоветовал, на чём можно сэкономить. Но вначале надо дозвониться Глаше: как они доехали?

Глаша ответила сразу: у них всё замечательно, а моё Солнышко уже успело устроить небольшой погром на их кухне. Услышав его голосок в телефонной трубке, я чуть не расплакалась.

— Мамочка, ты моя самая любимая! Я лазлил молоко, а киса его съела с пола, а с пола кусать нельзя. Мамочка, не буду касу, я хацю тволог. Мамочка, я посол иглать! — протарахтев всё это, он бросил трубку, а я едва успела сказать, что люблю его.

Затем, позвонив мастеру и договорившись о встрече на следующий день, я, еле-еле шевелясь, стала приводить опустевший без моего Плюшкина-Ватрушкина дом в порядок, с тоской думая, что надо бы сходить в магазин. Мастера надо чем-то угостить, а в холодильнике, кроме засыхающих пирогов и кошачьего корма, ничего нет. Девять вечера — ещё не поздно, да и у нас всё же не Чикаго.

Погода начала портиться, небо быстро затягивало грозовыми тучами. Ну, ничего, до магазинчика «24 часа» всего два квартала, успею, должна успеть. Быстро надела свою «униформу»: джинсы, футболка, ветровка и кроссовки. В один карман — деньги и пакет, в другой — мобильник и ключи от квартиры.

Перед выходом бросаю «прощальный» взгляд на своё отражение в стареньком трюмо. Отсутствие положительных эмоций не красит женщину (сама виновата, не надо было отказываться от встречи), особенно в «ягодном» возрасте. «В сорок пять баба ягодка опять», а «ягодкой» я буду уже через несколько месяцев, так что надо быть пободрее и повеселее, самое интересное ещё впереди (ремонт, например). И в таком «весёленьком» настроении я вышла из квартиры.

На лестничной площадке уже горел свет, и, закрыв входную дверь на один замок (на все было просто лень), я стала спускаться по ступенькам (лифт так и не работал), мурлыкая себе под нос: «А он мне нравится, нравится, нравится…» В подъезде было тихо. Большинство соседей разъехалось по дачам, а кто остался дома, сидят у телевизоров.

Громко хлопнула дверь подъезда, и кто-то быстро стал подниматься по лестнице. Выглянув в достаточно широкий лестничный пролёт, я увидела скользящую вверх по перилам руку, одетую в чёрную кожаную перчатку.

Конец мая и кожаные перчатки? — пронеслось в голове.

Я, постепенно замедляя темп движения, продолжала смотреть вниз. Человек, видно, услышав меня, приостановился и посмотрел наверх. Нас разделяло почти пять этажей, но я совершенно чётко увидела резко выделяющиеся на очень бледном лице неестественно большие, чёрные, как провалы, глаза. Не отрывая от меня взгляда, мужчина стал подниматься всё быстрее и быстрее. Не колеблясь ни секунды, я резко развернулась и рванула домой, перепрыгивая через две ступеньки.

«Господи, — стучало в мозгах, — помоги, не дай мне упасть!» Бросив взгляд вниз, я видела, что он тоже бежит и расстояние между нами неумолимо сокращается. Ещё немного, ещё немного, ещё полпролёта.

— Стой, сука! — раздалось почти рядом.

Нас разделял всего один этаж, когда я вставила ключ в замок. Первый раз в жизни ключ повернулся сразу. Распахнув дверь, я пулей влетела в квартиру. В последний момент успела рассмотреть, как он рывком, едва не споткнувшись о последнюю ступеньку, кинулся к моей двери. Захлопнув ее перед самым его носом, я мгновенно закрыла все замки. Вдруг дверь и, кажется, весь дом вздрогнули от мощного удара.

— Открой дверь, стерва! — прохрипел яростный голос.

От ужаса я вжалась в стену.

«Ага, сейчас всё брошу и открою», — промелькнуло в голове. Хорошо, что дверь стальная и обшита снаружи деревом, можешь биться сколько угодно. И тут прогремел выстрел. Я, как подкошенная, рухнула животом на пол и, встав на четвереньки, быстро поползла по направлению к телефону. Набирая уже привычным движением номер 02, я, зеленея от страха, ждала ещё выстрелов, но за дверью стало тихо, так тихо, что волосы от страха зашевелились у меня на голове.

— Милиция! Слушаю вас! — раздалось в трубке.

— Меня хотят убить, только что кто-то стрелял в мою дверь! — выпалила я скороговоркой.

— Ваш адрес?

Я, заикаясь, дала свои координаты.

— Не волнуйтесь, к вам выехали.

Когда приехала милиция, я в состоянии полного оцепенения продолжала сидеть на полу. Я слышала грохот множества ног, поднимающихся по лестнице, но смогла встать, цепляясь за стены, лишь тогда, когда раздался звонок. Они звонили долго и требовательно, наверно, так умеют только в милиции. Даже не спросив «Кто там?», я открыла дверь. Дальнейшее происходило как во сне: их вопросы, мои ответы. На основной вопрос, подозреваю ли я кого-нибудь, я ответить не смогла.

Капитан Ермин, который теперь будет заниматься моим делом, так он представился, не выдержал и спросил:

— У вас в доме есть спиртное?

— Да, — растерянно ответила я, — есть коньяк. А вы что, хотите выпить?

— Несите, — приказал он, не ответив на мой вопрос.

Шатаясь, как пьяная, я принесла из комнаты непочатую бутылку армянского коньяка. Ермин забрал её из моих рук, увидев, как я упорно пытаюсь поставить бутылку мимо стола, затем, взяв чайную чашку и наполнив её более чем наполовину, протянул мне.

— Пейте и быстро, — приказным тоном произнёс он.

— Я умру, — выдохнула я, глядя на то количество спиртного, которое мне предстояло выпить.

— Вы и так умрёте, — ответил капитан, — но не здесь, не сейчас и не от этого коньяка, я надеюсь, — добавил он после секундного раздумья.

— Спасибо за чуткость! И дайте, пожалуйста, воды запить, а то у меня запасы лимонов и шоколада закончились ещё вчера.

Залпом, на одном дыхании, я выпила коньяк и запила водой (ещё пару таких дней, и «зелёные чёртики» станут моими лучшими друзьями).

— Да, кстати, насчёт вчера, — продолжила я, — может, это как-то связано с трупом, который я нашла именно вчера.

Капитан судорожно закашлялся, поперхнувшись холодным чаем, который он попивал, хорошо освоившись на моей кухне.

— Вы не могли бы подробнее остановиться на этом эпизоде? — сказал он, прокашлявшись.

— Пожалуйста, без проблем, — уже немного приходя в себя, ответила я (коньяк начинал заметно действовать) и рассказала всю историю весьма подробно. Он слушал внимательно, покусывая колпачок ручки, которую сжимал в руке.

— Это очень интересно — то, что вы рассказали. Вполне возможно, что все эти события взаимосвязаны, — заключил, в конце концов, Ермин. — А кто тогда приехал на место преступления?

— Кажется, это был капитан то ли Мыльненко, то ли Малыненко, как-то так, точно не помню, что-то с мылом связано, а сам он такой рыженький, невысокий толстячок.

— Это Мильченко из 26-го отделения, — раздался чей-то голос из коридора.

— Да, я его знаю, — сказал Ермин. — Он толковый мужик, завтра я с ним свяжусь. — Слушайте, — Ермин вновь обратился ко мне, — а вы действительно ничего больше, кроме трупа, не видели?

— Нет, больше ничего, — заверила я.

— Наверное, убийца думает иначе, — произнёс вошедший на кухню оперативник и добавил: — Капитан, пуля застряла в двери, её уже достали.

Действие коньяка, конечно, в некоторой мере смягчило удар, нанесённый мне этим предложением, но не настолько, чтобы я его не почувствовала, а напоминание о пуле мне уж совсем не понравилось. Видимо, это довольно красочно отразилось на моём лице. Капитан и оперативник переглянулись.

— Не волнуйтесь так, — попытался успокоить меня Ермин, — но сегодня вам лучше переночевать в другом месте, или кого-нибудь пригласите к себе, хотя бы на эту ночь.

— У меня нет ни того, ни другого, я закроюсь и включу сигнализацию.

— Что ж, и это неплохой вариант, — сказал Ермин. — Вот вам мои номера телефонов: рабочий, домашний и мобильный. Если будут проблемы, звоните, я сразу подъеду.

Я молча кивнула головой.

Закрыв за ними дверь, я провела рукой по её поверхности. С внутренней стороны она была обита заменителем кожи бордового цвета, здесь по-прежнему всё было целым и красивым. Снаружи осматривать дверь не решилась.

Включив сигнализацию, я взяла телефон и пошла в комнату. За окном бушевала гроза. По телевизору показывали какой-то боевик, где хорошие американские парни, в святой борьбе за справедливость, из плохих арабских парней делали окрошку, в буквальном смысле этого слова.

Устроившись на диване и укрывшись пледом, я на всякий случай набрала Иркин мобильный номер. Казённый голос холодно ответил: «Абонент не отвечает или в зоне недосягаемости». Её в очередной раз унесло любовным ураганом и, как обычно, скорее всего на дачу.

Неизвестно откуда вылез Кося и, урча, как трактор, устроился у меня на коленях. За окном лил дождь и по-осеннему завывал ветер. Я дотянулась до любимого Вадимкой мишки и, уткнувшись лицом в его мягкий живот, заплакала. Плакала от страха после всего пережитого сегодня. Плакала от радости, что моего малыша в это время не было дома. Плакала от ужаса, понимая, что мой сынишка сегодня мог остаться без меня и неизвестно, что бы с ним стало дальше. Плакала от собственного бессилия.

Так не должно быть, сейчас не война, я хочу жить, мне есть ради кого жить, и я буду жить, а эти уроды мной подавятся; они ещё не знают, на что способна мать, одна воспитывающая единственного сына. Завтра я начну решать свои проблемы, ремонт подождёт, а сегодня мне надо отдохнуть и выспаться. Мне нужно завтра хорошо выглядеть.

Проснулась я от мучительной боли в затёкшей от неудобной позы спине и особенно шее. Настенные часы показывали семь утра. Небо было по-прежнему серым, но не столь безнадёжным, как вчера. Хорошо потянувшись и тем самым спихнув наконец с себя кота, я почувствовала, что мои ноги и руки способны двигаться.

Привычным маршрутом «кухня — ванная» я начала новый день. В первые же полчаса мне была предоставлена хорошая возможность понять, в чём прелесть цивилизации: отключили горячую воду. Водрузив на плиту чайник и огромную кастрюлю с водой, я, с целью поднятия жизненного тонуса и заодно чтобы время не пропадало даром, начала уборку в доме. Кот, задрав хвост трубой, носился за мной по квартире с бешеным ором, в котором явно слышалась радость бытия. Ещё бы ему не радоваться: он снова чувствовал себя хозяином, никто не дёргал его за хвост, не старался стукнуть по голове кубиком, не наезжал грузовиком, не орал ему в ухо диким голосом (любимое Вадимкино занятие) и не использовал в качестве живой мишени для мячиков. Кося был счастлив!

Первым на кухне признаки жизни подал чайник. Налив немного кипятка в стакан, чтобы, разбавив его, почистить зубы, я решительно отправилась в ванную: умыться можно и холодной водой, не барыня. Увидев своё лицо в небольшом зеркале над умывальником, я невольно вздрогнула: да, на «Зену — королеву воинов» явно не тяну. Запавшие глаза, чёрные круги под ними в стиле а-ля Вера Холодная, заострившийся нос, цвет лица, мягко говоря, описанию вообще не поддавался. «Панночка помэрла!» — подвела я итог увиденному цитатой из гоголевского «Вия». В таком виде мой план реализовать невозможно. И я всерьёз занялась собой.

После импровизированного душа, часа полтора ушло на питательные маски и макияж. Волосы были уложены с особой тщательностью. Из гардероба были извлечены строгий, в английском стиле, твидовый брючный костюм, тройка («презент» за умеренную цену от бывшей одноклассницы, вышедшей замуж за швейцарца и теперь живущей в Берне). Белая блузка из тончайшего шёлка, чёрные кожаные, достаточно элегантные туфли на невысоком каблуке и в том же стиле сумочка на длинном ремешке. Выбранный стиль соответствовал погоде, моему настроению и разговору, который обязательно должен был состояться только при личной встрече, а кроме того, ничего более приличного у меня просто больше не было. Так что можно считать, что с погодой мне повезло.

Стоя у окна и глядя на пустынную, утром выходного дня, улицу, я в сотый раз прокрутила в голове начало разговора, а дальше надеялась только на собственное вдохновение, обусловленное жаждой жизни.

Взяв телефонную трубку, набрала нужный номер. С каждым гудком уверенность в собственных силах уменьшалась в геометрической прогрессии. В тот момент, когда я уже готова была нажать на сброс, он ответил.

— Алло, здравствуйте, Владислава Владиславовна! Я вас слушаю.

— Здравствуйте, Георгий Владимирович! Если вы не очень заняты, не могли бы мы сегодня встретиться? — произнесла я совершенно чужим официальным тоном. Многообещающий, интригующий голос «женщины-вамп», так хорошо отрепетированный во время уборки, не получился, и это был провал.

— Разрешите поинтересоваться, что так кардинально изменило ваши планы относительно меня? Вчера вы были категорически против, а сегодня сами просите о встрече, — в его голосе явно слышалась лёгкая ирония.

— Я не прошу, а предлагаю, и это две очень большие разницы, — отрезала я. От стыда кровь ударила мне в голову.

— Владислава Владиславовна, я принимаю ваше предложение, — произнёс он, абсолютно проигнорировав мой выпад. — Где и когда?

— Через час, — сказала я и назвала адрес дома, стоящего почти рядом с моим.

— Хорошо, ровно в десять ноль-ноль я буду вас ждать в указанном месте, — почти официально ответил он. — До свидания.

Положив трубку, я прикинула: хотя до места встречи даже медленным шагом идти минут десять, максимум пятнадцать, но всё же надо выйти пораньше, накинув время на всякие непредвиденные обстоятельства. Следовательно, у меня в запасе оставалось ещё минут сорок — сорок пять: я успеваю спокойно одеться, подправить макияж.

Минутная стрелка, казалось, ускорила свой ход: уже без двадцати десять. Я надела туфли, взяла сумку и, открыв входную дверь, вышла из квартиры. Подумав, закрыла лишь один замок (не стоит лишний раз искушать судьбу). Деревянная обшивка в центре двери была просто раскурочена, и не столько пулей, сколь «доблестной» милицией, которая, мягко говоря, несколько переусердствовала, её извлекая.

Начав спускаться по лестнице и держась как можно ближе к перилам, я внимательно следила за лестницей нижних этажей. Всё было мирно и спокойно. Чем ниже я спускалась, тем быстрее был мой шаг. Из подъезда вылетела со скоростью пробки из бутылки с шампанским.

Улица была пустынна: ни людей, ни машин. Воскресное утро в пасмурную погоду — не лучшее время для прогулок. Быстрым шагом я прошла вдоль дома и свернула за угол. Теперь надо пересечь перекрёсток, и я на месте.

Подойдя к месту перехода и увидев зелёный свет светофора, я ступила на проезжую часть. Серенькая, потрёпанная жизнью «Девятка», до этого мирно стоявшая на противоположной стороне, включив правый поворотник, начала движение, поворачивая влево. «Ну ничего себе, тоже мне Шумахер: не знает, где право, где лево», — хмыкнула я. И от этой мысли на всякий случай прибавила шаг, не сводя глаз со странной машины. «Девятка» продолжала стремительно набирать скорость, двигаясь прямо на меня. Я замерла в ожидании, что водитель наконец сможет овладеть ситуацией: ведь на дороге больше никого не было. И тут в одно мгновение до меня дошло: «Сейчас меня убьют! Это конец! Я не успела, ничего не успела…» От мгновенного ужаса, охватившего каждую мою клеточку перед неотвратимо надвигающейся грудой несущего смерть металла, я просто вросла в асфальт, не в состоянии пошевелиться.

Увеличивающийся до огромных размеров серый капот машины неотвратимо надвигался на меня. Внезапно жуткий вой сирены, буквально взорвавший тишину, отбросил меня назад. «Девятку» и огромный, мчавшийся на страшной скорости чёрный джип соединила прямая линия, на которой больше не было препятствий. Я не могла оторвать глаз от того, как они, не снижая скорости, шли на таран, лоб в лоб. Вдруг «Девятка», не сбрасывая скорости, так резко развернулась влево, что её два правых колеса, беспомощно вращаясь, на мгновение зависли в воздухе. Если бы джип в тот же миг не затормозил, он бы снёс «Девятке» весь багажник, и начавшаяся тогда круговерть имела бы для меня весьма трагические последствия. Вместо того, чтобы поскорее отползти как можно дальше в сторону, я, сидя на асфальте, в состоянии полного ступора наблюдала за происходящим.

Джип, визжа тормозами и оставляя за собой чёрный след от шин, остановился в нескольких сантиметрах от моих ног.

Дверь машины стремительно распахнулась, и Георгий, с перекошенным лицом, подбежал ко мне и рухнул на колени.

— Цела? Встать можешь? — прохрипел он.

Я сначала положительно, а потом отрицательно покачала головой. Подхватив под мышки, он рывком поставил меня на ноги, одновременно встав сам. Его рука скользнула вниз по моей спине, он чуть нагнулся, и я почувствовала, что почва стремительно уходит из-под моих ног. В ужасе я обхватила его шею обеими руками и стиснула (от страха) её изо всех сил. Он быстрым шагом, держа меня на руках, обошёл машину спереди и подошёл к двери джипа. Поставив меня снова на ноги, одной рукой мягко расцепил кольцо из моих рук вокруг своей шеи, другой же рукой продолжал сильно прижимать меня к себе. Его попытка ослабить свою поддержку привела к тому, что я вновь попыталась сползти вниз и удобно устроиться на дороге. Ему всё-таки удалось открыть дверь, после чего он помог мне забраться в салон. Захлопнув дверцу с моей стороны и ещё пару раз дёрнув её, утвердившись в мысли, что я не выпаду на первом же повороте, только тогда сел за руль. Включив зажигание и нажав на газ, он заставил эту махину плавно сдвинуться с места. Несколько минут мы молчали.

— Тебя только что хотели убить, — заговорил он первым.

Я согласно закивала головой.

— Ты говорить можешь?

— Нет, — сквозь зубы процедила я, — не могу разжать зубы.

Он остановил машину, повернулся ко мне всем корпусом и, развернув меня за плечи лицом к себе, вдруг дал мне достаточно ощутимую пощёчину. Моя голова дёрнулась, как у китайского болванчика, в ней раздался колокольный перезвон, а перед глазами фейерверком, почти как у кролика Роджера, разлетелся сноп звёздочек.

— Ты что, с ума сошёл? — членораздельно спросила я. — И вообще, куда мы едем?

— Мы едем ко мне на дачу, поживёшь там, пока не удастся выяснить, что здесь происходит.

— Я не могу, у меня дома остался кот.

— Кот? — удивлённо спросил он, одновременно разворачивая машину, и после минутного раздумья добавил: — Подожди, а где твой ребёнок?

— Мой сын вчера был отправлен с няней под Лугу, — отчиталась я, как школьница.

— Хорошо, едем к тебе, забираешь кота и что там, без чего ты никак не можешь обойтись, и срочно уезжаем, — приказным тоном произнёс он.

— А если тебе не удастся выяснить причину происходящего, что тогда будешь делать? — «остроумно» съехидничала я.

— Ещё об этом не думал, но в любом случае, думаю, ты будешь довольна, — ответил он моим же тоном.

Почему-то уточнять, чем я буду довольна и буду ли довольна вообще, мне не захотелось.

Проезжая теперь уже ставший нашим перекрёсток, я вдруг увидела на дороге предмет, показавшийся мне очень знакомым.

— Притормози, пожалуйста: кажется, там лежит моя сумка, желательно её подобрать, иначе навряд ли мы попадём в квартиру, — там ключи.

Через мгновение сумка лежала на моих коленях.

Подъехав к моему подъезду, Георгий неожиданно спросил:

— Почему ты не захотела, чтобы я заехал за тобой прямо сюда?

— Соседи, — смутившись, ответила я, — они очень любопытные люди.

— А-а, — протянул Георгий, — твоя безупречная репутация кому-то покоя не даёт.

Я дёрнула плечом и, представив его в интерьере моего жуткого подъезда с отнюдь не французскими ароматами, предложила:

— Может, ты подождёшь в машине, а я быстренько сбегаю туда и обратно? Видишь ли, у нас лифт не работает.

Конец второй фразы я дожёвывала каким-то полушёпотом под его всё более тяжелеющим взглядом.

— Выходи! — рыкнул он в ответ, уже находясь на улице и готовясь закрыть машину.

«Ну и ладно, и пожалуйста, сам напросился. Сейчас ты получишь острые ощущения», — позлорадствовала я в глубине души.

Он, слегка оттеснив меня, первым вошёл в подъезд и стал подниматься по ступенькам с таким царственным видом, будто шёл по мраморной лестнице, выстланной ковровой дорожкой. Я старалась не отставать, усердно пыхтела ему в спину. Поднявшись на восьмой этаж, он безошибочно подошёл к моей изуродованной двери. Проведя осторожно пальцем по рваным краям деревянной обшивки, несколько раз ошалело спросил: «Что это?»

— Стреляли, — как можно равнодушней ответила я.

— Когда?

— Вчера.

— Мне кажется, что в некоторых кругах, я имею в виду киллеров, ты пользуешься определённым успехом, — заключил Георгий.

Оставив его вывод без комментариев, я молча открыла дверь. Войдя в квартиру и быстро оглядевшись, он сбросил обувь,

— Не надо, у меня нет мужских тапочек, — как-то до неприличия робко запротестовала я.

— Я почему-то в этом не сомневался, — ответил он и продолжил: — Сделай мне, пожалуйста, кофе и иди собирайся, а я пока сделаю несколько звонков.

Водрузив чайник на плиту, я поставила перед ним банку с кофе, сахарницу и чашку с блюдцем из кофейного сервиза. Он набирал номер телефона, исподлобья наблюдая за мной. Заметив мой взгляд, молча кивнул (наверное, поблагодарил за сервис), и я, завершив сервировку салфеткой с весёлой розочкой, с чувством исполненного долга удалилась в комнату.

Достав из шкафа дорожную сумку, быстро начала складывать самое необходимое, хотя бы на первое время. В конце концов, не в Африку уезжаю, если что, можно будет снова заехать домой.

На самое дно, под подкладку, была бережно сложена вся моя денежная наличность. Теперь это был мой «форт Нокс», правда, в миниатюре.

Из кухни доносился приглушённый голос Георгия. Слова разобрать было невозможно, да я и не старалась. Но сам факт, что он во время разговора закрыл кухонную дверь, был неприятен.

Из ванной я сгребла свои умывальные принадлежности и нехитрую косметику. Последнее — Коськина еда, которую надо было взять из холодильника, но для этого нужно было войти в кухню. В нерешительности потоптавшись в коридоре, я всё же рискнула и, подойдя к кухонной двери (для проформы постучав), вошла. Он, не прекращая разговор, махнул мне рукой. Этот жест можно было расценить двояко, и я, расценив его так, как было нужно мне, двинулась к холодильнику. Георгий говорил тоном, не терпящим возражений, холодно и резко. Что-то должно было быть сделано качественно и быстро, а именно к сегодняшнему вечеру. Когда он произнёс, что его не волнует, какими силами всё это будет сделано, он сказал это так, что я с макушки до пят покрылась мурашками и бодрой рысью выскочила из кухни, плотно прикрыв за собой дверь.

— Влада, если ты не очень занята, подойди сюда, — позвал он меня через несколько минут. Громкость его голоса не была рассчитана на габариты моего «скворечника», и я вздрогнула от неожиданности, думаю, что и мои соседи тоже.

Вернувшись на кухню, я наконец обратила внимание, что вместо маленькой кофейной стоит внушительных размеров чайная чашка.

— Ты можешь связаться с людьми, у которых сейчас находится твой сын? — обратился он ко мне.

— Да.

— Немедленно звони им, затем представишь меня всё равно кем, но желательно очень близким человеком. Я хочу им объяснить, на каких машинах и какие люди приедут забрать Вадима. Мне бы не хотелось, чтобы они испугались.

— Машины? Испугались? Это что, военная операция?

Он, не ответив, протянул мне свой мобильный.

— Звони!

Я, больше не переспрашивая, взяла из его рук телефон и набрала нужный номер. Никто не отвечал, и душу стал заполнять липкий, тошнотворный страх. Широкая, очень горячая ладонь тяжело и успокаивающе легла на моё плечо.

— Набери ещё раз, они наверняка гуляют на улице и могут не сразу услышать. Продолжай звонить, а мне дай их точный адрес, я сообщу его своим ребятам, а то они уже минут двадцать едут «на деревню, к дедушке», — медленно произнёс Георгий.

Он вышел в коридор, взял телефонную трубку и, тихо напевая какой-то мотив, пошёл в комнату, одновременно набирая номер. Я в состоянии зомби следовала за ним, не отнимая трубку от своего уха, продолжая вслушиваться в равнодушно звучащие гудки. Георгий с интересом осматривал комнату, остановившись возле пианино, где стояли фотографии самых близких для меня людей. Моего отца, военно-морского лётчика, погибшего, когда я ещё была ребёнком. Моей матери, всю жизнь отдавшей мне и умершей, когда Вадимушке было всего четыре месяца от роду. И, конечно, фото моего смеющегося сына.

— Слушай, — вдруг обратился ко мне Георгий, — а что Вадим любит из еды, игрушек?

— Бананы, йогурт, но вообще за компанию может съесть всё, даже сухие макароны. А из игрушек — головоломки, машины, конструкторы, — ответила я.

Георгий, дозвонившись, говорил быстро и чётко, а я всё продолжала слушать гудки. Вдруг они прекратились, и я услышала Глашин голос.

— Глаша! — заорала я так, что Георгий, резко развернувшись в мою сторону, покачнулся и едва не упал. — Глашенька! Это я, Влада! Как у вас дела, как Вадим?!

— Влада, здравствуй! У нас всё замечательно, мы только что пришли с прогулки. А ты давно звонишь? Что-то случилось?

— Нет, Глашенька, у меня всё замечательно. А теперь послушай, пожалуйста: не укладывай Вадима спать после обеда и собери его вещи. За ним, через пару часов, заедут люди, мой очень хороший друг сейчас тебе всё подробно объяснит. Ни о чём не спрашивай, просто сейчас подвернулась возможность очень хорошо отдохнуть, подробности при встрече, — выдала я на одном дыхании и передала мобильник его хозяину.

Поздоровавшись и представившись, Георгий начал с того, что попросил её взять карандаш и бумагу, после чего стал быстро диктовать.

— Через два часа к вам на двух машинах марки «Форд» тёмно-синего цвета с номерами (он назвал ряд чисел) приедут пять мужчин в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет. Непосредственно с вами будет общаться Николай Игоревич, высокий брюнет с ярко-синими глазами и небольшим шрамом на левой щеке. Он представится от моего имени, и тогда вы ему передадите Вадима. Я прошу вас больше ни с кем не разговаривать на эту тему, даже если будут говорить от имени Влады. В случае каких-либо недоразумений перезвоните мне, пожалуйста, по этому номеру (он продиктовал). Не волнуйтесь, — произнёс он после секундной паузы и продолжил: — Влада всё время будет рядом со мной, и вы можете позвонить в любое время мне или ей самой на её мобильный.

Попрощавшись, он закончил разговор.

От всего происходящего меня начало знобить. Пальцы рук стали ледяными. Я вышла на кухню и, сделав себе кофе, добавила туда коньяк.

— И мне тоже, — раздалось за моей спиной.

— Ты же за рулём.

— Сегодня уже нет, — сказал он, к чему-то прислушиваясь.

— Георгий, зачем ты послал две машины и столько людей за одним маленьким ребёнком?

— Для страховки: одна из машин может сломаться в дороге, — ответил он.

Я выпила глоток кофе. Стало немного легче.

— У тебя есть сигареты? Мои закончились, а я бы сейчас с удовольствием покурила, — обратилась я к нему. Он достал пачку и мы закурили.

От внезапного резкого звонка в дверь я поперхнулась дымом и мучительно закашлялась так, что слёзы выступили на глазах.

— Не волнуйся, это свои, — сказал Георгий, с удовольствием (как мне показалось) стукнув по моей спине. — Открой им дверь, только всё же сначала спроси: «Кто там?» — И добавил: — Не вздумай смотреть в глазок.

— Почему? — удивилась я, прокашлявшись и направляясь к двери.

— Глазок — отличная мишень, — удовлетворил он моё любопытство.

Мои ноги сразу стали ватными: и зачем я спросила? С моим опытом выживания в течение этих двух дней могла бы и сама догадаться…

Переполненная такими жизнеутверждающими мыслями, я наконец открыла мою многострадальную дверь. В коридор одновременно ввалились несколько неправдоподобно здоровых парней, одетых в кожаные куртки преимущественно чёрного цвета и джинсы. Моя квартира, и без того по габаритам не являясь филиалом Эрмитажа, казалось, уменьшилась до размеров спичечного коробка.

Невысокий человек лет сорока — сорока пяти, темноволосый, с седыми висками и пронзительным взглядом, одетый в классический плащ (напомнивший мне шпионский стиль из художественных фильмов), вынырнул из-за спин шкафообразных бойскаутов. Галантно поздоровавшись со мной, он представился начальником отдела безопасности Ворониным Петром Сергеевичем. Я растерянно кивнула и жестом руки пригласила его на кухню (очень, знаете ли, уютное местечко, где можно решать практически все основные жизненные проблемы).

Пока начальство держало совет на кухне, я предложила охранникам пройти в комнату, на что получила вежливый и категорический отказ. Они стояли, столпившись у входной двери, сложив руки за спиной и широко расставив ноги. Такое количество людей такого качества, находящихся в узком коридоре, весьма затрудняло передвижение по квартире. Я постаралась деликатно объяснить, что они занимают слишком много места в коридоре и если всё же пройдут в комнату, то будет удобно не только им. В ответ вновь получила очень вежливое извинение и пожелание выйти на лестничную площадку. Я не возражала и их непосредственные начальники, судя по всему, тоже.

Через несколько минут «военный совет» был окончен. Они вдвоём вышли из кухни.

— Ты всё собрала? — спросил Георгий.

— Да, — сказала я и показала на две сумки. В одной были мои вещи, а в другой истошно орущий кот.

Воронин, подхватив обе сумки, направился к выходу, за ним Георгий, замыкала шествие я. В последний момент метнувшись в комнату, я всё же забрала из вазы букет гвоздик. Поставив квартиру на сигнализацию и закрыв дверь на все действующие замки, положила ключи в сумочку. «Группа товарищей» всё это время стояла на площадке в полном молчании: говорить они всё равно бы не смогли, так как при всём желании не могли бы перекричать моего кота, который от души «веселился», сидя в наглухо закрытой сумке.

Двинулись по лестнице мы в следующем порядке: охранник, за ним охранник с моими сумками, Воронин, Георгий, я с цветами и снова охранник.

Выйдя на улицу, я увидела, что рядом с уже знакомым джипом стоят ещё две внушительных размеров иномарки тёмного цвета. На этот раз Георгий, взяв меня за руку, повёл к машине, похожей на «Мерседес» (в иномарках я не сильна).

Воронин сел за руль, а рядом с ним один из охранников. Георгий и я разместились сзади. Утонув в кожаном сиденье, я тут же прикрыла глаза: очень не хотелось демонстрировать нуворишам свой «щенячий» восторг по поводу ослепительной роскоши салона автомобиля.

Когда мы тронулись, впереди ехал джип, а за нами «Форд». Я наконец перевела дыхание и открыла глаза. Спокойно, даже с некоторым равнодушием осмотрела салон машины.

— Очень красиво, уютно и комфортно, — сказала я без всякой экзальтации.

Георгий согласно кивнул головой.

— Скажи мне, пожалуйста, учитывая наличие всех этих машин, что тебя подвигло на поездку в автобусе, да ещё в час пик? — обратилась я к нему.

— Пагубная привычка курить, — спокойно ответил он.

–?

— Иногда, когда у меня неважное настроение, я люблю гонять на машине по ночному городу. Для меня это больше чем наркотик. Под утро у меня закончились сигареты. Случайно оказавшись в вашем «весёлом» районе, я остановился на несколько минут у магазинчика «24 часа». За эти несколько минут я приобрёл сигареты и потерял машину, телефон и документы. Ну а продолжение этой эпопеи ты знаешь, — закончил он.

— А что стало с машиной? — поинтересовалась я.

— Её уже нашли и готовят к продаже. Мне стало неприятно находиться в ней после того, как там побывал вор. Только не спрашивай, что произошло с похитителями. Достаточно того, что они живы, хотя род занятий теперь им придётся поменять.

— Это уж точно, — подтвердил Воронин.

— Ты что, Господь Бог? — я снова обратилась к Георгию.

— Нет, — ответил за него Воронин. — Георгий Владимирович — его правая рука.

— Пётр Сергеевич! — остановил его Георгий.

Воронин тут же сконцентрировался на дороге.

После недолгого молчания я, вновь не выдержав, спросила:

— Почему их именно двадцать шесть?

— Потому что именно двадцать шестого ты свалилась мне, как снег на голову.

Меня мучила масса вопросов. Но не здесь и не сейчас. За тонированными стёклами окон мелькали улицы города. Мои голова и тело стали наливаться тяжестью. Я почувствовала, как цветы начали потихоньку сползать с моих колен на пол. Георгий осторожным движением собрал букет, заодно подняв с пола несколько упавших гвоздик и куда-то убрав их. Затем, на что-то нажав, превратил моё кресло в полукровать (спинка чуть откинулась назад, а под ногами появилось продолжение сиденья). Наклонившись к моему уху, он тихо, почти одним дыханием шепнул: «Поспи. Теперь всё будет хорошо».

— Вадик в течение суток превратит твою дачу в «графские развалины», — это было последнее, что я могла сказать. Ответа уже не слышала.

Я проснулась оттого, что кто-то сильно сжал мою руку. Чёрная давящая темнота вдруг быстро убрала свои щупальца от моего горла и груди и, отступая, вся извиваясь, пыталась вернуться и снова захватить, лишить меня возможности дышать, жить.

— Проснись, — раздался рядом тихий и вместе с тем требовательный мужской голос.

Резко открыв глаза, я их сразу быстро закрыла и крепко зажмурилась. В мозгу пронеслись события минувших дней. Наступило осознание, что я еду в «Мерседесе», рядом находится мужчина, которого рада видеть, и, пожалуй, впервые в жизни я ощущала такое опьяняющее чувство душевного комфорта и защищённости.

— Ты спала всего минут двадцать, но так стонала во сне, что я не выдержал и рискнул тебя разбудить, — извиняющимся тоном произнёс Георгий, продолжая сжимать мои пальцы.

— И правильно сделал, спасибо, а то этот сон грозился стать последним в моей жизни. Мне в течение этих двух суток снятся только кошмары.

— Тебя это удивляет?

— Как ни странно, нет, но от таких снов очень устаёшь. Нам ещё долго ехать?

— Минут тридцать, не больше. Ты чего-нибудь хочешь?

— Честно? Очень хочу пить. И ещё, ты бы не мог связаться с ребятами, которые поехали за Вадимом?

— Я звонил им минут пять назад, они уже подъезжают к Луге. Как только заберут Вадика, сразу свяжутся с нами.

Георгий открыл бар и, посмотрев на меня, плеснул в высокий бокал немного прозрачной золотистой жидкости.

Сильно хотелось пить. Сейчас бы мне больше подошёл настоящий, горячий и крепкий кофе. Но очень не хотелось выглядеть капризной и вечно недовольной мелкопоместной барынькой, и я сделала глоток. Лучше бы я этого не делала. Это была мысль первая и единственная. Казалось, что у меня по пищеводу прокатилась лава, огненным шаром рухнувшая в желудок. К лицу прилила кровь. Глаза застлала влажная пелена. Дыхание остановилось на уровне диафрагмы. Вот теперь мне точно конец — это была уже вторая мысль. «Элегантно» вытерев навернувшиеся слёзы руками и обретя способность смотреть, я увидела испуганное лицо Георгия.

— Что это было? — еле отдышавшись, спросила я.

— Виски.

— А к нему в качестве закуски случайно огнетушитель не прилагается?

— Извини, я хотел как лучше, — сказал Георгий расстроенно.

— Ничего, зато теперь я немного представляю себе ощущения Жанны д’Арк в последние минуты жизни и могу сказать сразу: эти ощущения просто незабываемы. В общем-то, под желанием попить я имела в виду кофе или хотя бы минеральную воду.

— Влада, на будущее конкретизируй, пожалуйста, свои желания, — и, чуть помолчав, он добавил: — Ты можешь мне не верить, но у меня нет достаточного опыта общения с такими женщинами, как ты…, — он чуть подумал и уточнил, — я имею ввиду, странными женщинами, да и еще оказавщихся в таких, мягко говоря, необычных жизненных условиях. Хорошо держитесь.

Его монолог в сочетании с виски представил собой сногсшибательный коктейль. Я почувствовала себя одновременно принцессой Дианой, Мэрилин Монро и Марией Склодовской-Кюри, а также потенциальным клиентом психиатрической больницы, специализирующейся на пациентах с манией величия. Поэтому необходимости в уточнении, почему я «странная женщина» не возникло. Какая несусветная чушь иногда лезет в голову! Думала я, и оставив без комментариев его слова, отвернулсь к окну. Выбросив из головы лирическую чепуху, я постаралась сосредоточится на главном: «Кто и за что, кто и за что, кто и за что хочет меня убить…». Одна и таже мысль с завидной монотонной настойчивостью крутилась в моей голове, будто заевшая пластинка. А в автомобильные стёкла били крупные капли дождя, и, сливаясь воедино, превращались в смывающий все на своем пути, широкий водный поток.

В своё время я где-то читала, что существуют три основные причины, приводящие к преступлению: деньги, жажда власти и любовь (вообще-то там, кажется, третья причина озвучивалась как «женщины»).

Так, рассмотрим моё финансовое положение: оно явно не столь блестящее, чтобы ради него убивали. У меня нет ни тайных, ни явных сбережений, не говоря уже об отсутствии счёта не только в швейцарском банке, но и в каком-либо другом. Я не ожидаю наследства. Моя единственная восьмидесятилетняя тётка, живущая на Украине, которую я принципиально не считаю заграницей, обладает однокомнатной квартиркой, по сравнению с которой даже мой дом можно считать царскими хоромами. Квартира у меня не приватизирована, так как я, напуганная криминальной вакханалией, начавшейся вокруг любой недвижимости, решила, что не стоит приравнивать свою жизнь к квадратным метрам жилплощади.

Мои романы были кратковременны, интервалы между ними измерялись годами, да и среди моих поклонников никогда не было даже внучатого племянника, как говорят, «седьмой воды на киселе», принадлежащего к клану Ротшильдов или кому-либо из сильных и богатых мира сего. Из всего этого следует, что материальная сторона здесь ни при чём.

Следующий пункт — это власть. Так как я знаю всех своих предков до третьего, а по материнской линии до пятого колена, никто из них не принадлежал к венценосным особам. Были пролетарии и мещане, крестьяне и дворяне, священнослужители и актёры, а вот царей и королей не было, ну не сложилось как-то. Следовательно, это не престолонаследники второй очереди, если я, естественно, первой, разыскивают меня с помощью убийц. А если на один миг представить, что кто-то таким весьма оригинальным способом пытается завладеть моей ставкой участкового терапевта районной поликлиники, то эту бредятину не то что нельзя озвучивать, а даже уже сама мысль говорит о том, какие серьёзные проблемы возникли с моей головой в связи с этими покушениями. Значит, этот пункт тоже отпадает.

И последнее — это шерше ля фам. Допустим, что одна из (надеюсь, не многих) пассий Георгия узнаёт, что он приглашает меня на концерт Хворостовского, — ага, и тут же нанимает убийцу. Бред! Причём полный бред!

Ну а так, как последние и, если можно так выразиться, «однократные романтические отношения» у меня были с отцом Вадика, то есть почти четыре года назад, и сей объект больше никогда не появлялся на моём горизонте (что я считаю моей большой жизненной удачей), следовательно, никто не считает меня роковой соперницей и, следовательно, не шерше и не ля фам.

Итак, круг замкнулся: с чего начала, к тому и пришла. Может, капитан Ермин прав и всё происходящее связано с тем трупом, что я нашла. Но что такое я могла увидеть, чтобы убийца так испугался?

Надо постараться всё вспомнить, всё-всё, до мельчайших деталей.

За окном мелькал лес, которому не было ни конца, ни края. Дождь не прекращался и, казалось, даже усилился.

— Мы подъезжаем, — громко объявил Воронин.

Лес вдруг расступился и уступил место потрясающе красивому белоснежному шато, покрытому светло-зелёной черепицей. Казалось, замок сделан из морской пены или облаков, настолько вычурно он был построен. Там были башенки, стрельчатые окна, украшенные витражами, игрушечные балкончики, балюстрада, колонны. Облик дома был по-детски светлым, весёлым, радостным и праздничным. И это никак не вязалось с имиджем его владельца.

По специально сделанному подъезду наша машина подъехала к парадному входу. Массивная деревянная дверь распахнулась, как по волшебству, стоило только автомобилю остановиться, и на пороге появилась полноватая женщина чуть старше пятидесяти лет в деловом, тёмно-коричневого цвета костюме.

Водитель открыл дверцу машины со стороны Георгия, второй охранник с моей и, подав мне руку, помог выбраться, что я сделала крайне неловко: во-первых, сказывалось отсутствие практики, а во-вторых, меня мучила мысль, насколько глупо я буду выглядеть, когда Георгий будет представлять меня своей жене. К такому повороту событий я была совсем не готова.

— Владислава Владиславовна, познакомься, это Мария Фёдоровна, полноправная властительница («моего сердца и дома, а это мои семеро детей» — тут же, про себя, закончила я за него фразу) сих угодий.

— Мария Фёдоровна Курочка, экономка, — представилась она и улыбнулась, произнося свою фамилию. — Проходите, пожалуйста, Георгий Владимирович, почти всё готово.

— Мария Фёдоровна, покажите Владиславе Владиславовне её комнату. Да, а Семён Наумович приехал?

— Да, да, — тут же радостно затарахтела экономка, — уже приехал и ждёт вас в малой гостиной.

— Влада, — Георгий обратился ко мне, — я пригласил очень хорошего доктора, он тебя осмотрит и сделает что-нибудь успокаивающее. Не спорь, тебе ещё понадобятся силы, и, мне кажется, немалые.

— Я не могу лечь спать, пока не узнаю, что с Вадимом, — резко ответила я.

Он вскинул руку и посмотрел на часы. Наверняка это был золотой «роллекс» (во всяком случае, я, как полный дилетант в вопросах роскоши, других фирм просто не знаю), впрочем, неважно, они были очень массивными и, несмотря на размеры, весьма элегантными.

— У них в запасе на всё про всё ещё двадцать минут, — он протянул мне свой мобильник. — Говори с ними сама, так будет лучше и спокойнее для тебя. Иди, мне бы очень хотелось, чтобы тебе там понравилось, — произнёс он и, слегка поклонившись, отдал меня под покровительство Курочки.

Экономка долго вела меня через нескончаемую анфиладу комнат, объясняя назначение каждой. Я её не слушала, а старательно следила за выражением своего лица, чтобы не выглядеть аборигеном, только что спустившимся с пальмы, чьё понятие о цивилизации ограничивалось пустой консервной банкой, на которую он молился всю жизнь, и вдруг ему показали телевизор. Где-то в глубине дома раздавался стук молотка, перемежающийся с глухим рокотом дрели.

— Там ещё продолжается небольшой ремонт, — пояснила Курочка, — рабочие должны его сегодня закончить.

Неожиданно раздавшийся звонок мобильника, который я судорожно сжимала в руке, заставил меня подпрыгнуть.

— Алло?!

— Георгий Владимирович?

— Нет, Владислава Владиславовна, — сказала я, чуть откашлявшись.

— Здравствуйте, Владислава Владиславовна, это Николай Игоревич, начальник группы по доставке вашего сына. С Вадимом всё хорошо, он уже с нами, жив, здоров и весьма доволен происходящим.

Об этом я догадалась и сама, так как голос говорящего иногда пропадал из-за шумового фона, создаваемого моим Чудом, состоящего из визга, хохота, рычанья и ещё каких-то выкриков неясного характера, но все они выражали дикий восторг и ликование.

— Спасибо, Николай Игоревич, — постаралась я перекричать собственного сына, — держитесь!

Мои слова остались без ответа: видно, Вадиму всё-таки удалось завладеть средством связи.

— Что, плохая слышимость? — участливо спросила экономка.

— Да, видно, из-за погоды, — ответила я.

У меня не хватило духу признаться в истинной причине произошедшего. А главное, и Курочку, наверное, особо «порадовало» бы, что моё постоянно орущее, скачущее, всё крушащее и сметающее на своём пути чадушко через несколько часов появится здесь и хорошо налаженный, роскошный уют будет в мгновение ока разнесён вдребезги.

В таком «радужном» настроении я подошла к двери, открывая которую, Мария Фёдоровна произнесла: «Вот ваша комната».

Комната?! Это был, что по размерам, что по убранству, один из не самых малых залов Эрмитажа. Здесь было всё, начиная от резной, тяжёлой, красного дерева кровати, широкой для одного, но узкой для двоих, и заканчивая мраморным камином, уставленным приятными безделушками. Ковры, мебель, портьеры, гобелены на стенах — всё было выдержано в едином стиле, который располагал женщину (именно только женщину) к уединённому отдыху. Об этом говорили и подобранные по цветовой гамме предметы, заполняющие комнату (от тёплого бежевого до светло-бордового тона), и обилие зеркал (вот этого явно было в излишестве). Даже проёмы между «английскими» окнами, выходящими на озеро и парк, и те были зеркальными.

— Владислава Владиславовна, — вывел меня из лёгкого транса голос Курочки, — я вам на всякий случай приготовила ванну, если…

— Где она? — не дала я ей договорить, по ходу начиная расстёгивать блузку.

Мария Фёдоровна с понимающей улыбкой открыла дверь, сливающуюся со стенной обивкой.

— Отдыхайте, ваши вещи сейчас принесут, — мягко продолжила она. — Когда вы выйдете из ванны, пожалуйста, нажмите на эту кнопку, — и показала на кнопку, расположенную на прикроватной тумбочке. — Я тут же подойду.

Она слегка склонила голову и мягко закрыла за мной дверь ванной комнаты.

Это была не комната, а огромный зал, который окончательно меня добил. Его размеры соответствовали размерам моей двухкомнатной квартиры, только без перегородок. Золотистый, с коричневыми прожилками, мрамор на полу и стенах, огромные панно, изображающие морские пейзажи. Панно разделяли зеркала на стенах и потолке. И всё это мягко заливал свет из невидимых галогеновых светильников. Всё как в обычной сказке! И, конечно, сама ванна, стоявшая на подиуме и встроенная в него, размерами с небольшой бассейн (хорошо, что я умею неплохо плавать), заполненный благоухающей пеной. Я от восторга едва не залезла туда в одежде. В последний момент всё-таки (надо признаться, с большим трудом) до меня дошло, что вроде что-то не так. Наконец, кое-как раздевшись, я погрузилась в это море блаженства. Интересно, а акулы здесь есть? Если и есть, то меня бы это не удивило. Надо было спросить у Курочки…

— Рыбки, вы где? — пропела я и нырнула с головой. Это было прекрасно. Все мои неприятности, каковы бы они ни были, включая мой возраст, морщины и, даже страшно подумать, а не только произнести, — целлюлит, оказались в далёком прошлом, и даже не в моём, а в чьём-то чужом. Надурачившись вволю, я, наконец, закрыла глаза и расслабилась.

Всё это, конечно, прекрасно и замечательно, но не стоит слишком увлекаться дворцами и принцами. Необходимо вернуться к реальности и постараться не очень сжиться с ролью роковой женщины, у чьих ног оказался пусть не весь мир, но его значительная часть. Настроение снова рухнуло ниже ватерлинии. Ладно, а если себе представить, что я выиграла в какой-нибудь лотерее, и «приз в студию» — романтически-экзотический отпуск на несколько дней с графом Монте-Кристо «а ля Русь» в его «родовом замке»? Вот именно, так всё это и надо воспринимать. Никаких романтических бредней. Мне уже далеко не «шешнадцать», и пора уже о душе думать, а я…

Стоп, как-то меня резко качнуло в другую крайность. В принципе, я ещё совсем ничего. Конечно, годы взяли своё, и иногда мне даже начинает казаться, что они взяли слишком много, а взамен дали не совсем то, что бы хотелось получить, даже бесплатно… Значит, решено, надо постараться себя вести достойно и не кидаться из крайности в крайность, то есть найти золотую середину, и будь что будет. Вот только как её найти? На интуицию надежды никакой. Если попробовать остаться такой, какой я есть на самом деле (ну, Федоркина! как в воду глядела), он сбежит ещё до ужина. Характерец у меня, мягко говоря, ядовитый. А вдруг Георгий любит острые ощущения. Ну там из самолета без парашюта прыгать, по краю жерла действующего вулкана ходть, без тормозов на спорткаре ездить? Тогда можно считать, что повезло не только мне, но и ему. (Все-таки, какая никакая экономия, хотя, как сказать…). Так, достаточно заниматься всякой ерундой (в конце концов, не всё так со мной безнадёжно), пора вылезать из ванны, а то, кажется, у меня самой скоро плавники вырастут!

Здесь же, у ванны, лежали оставленные предусмотрительной Марией Фёдоровной (её фамилия меня приводила в неописуемый восторг) огромное, белое и пушистое, как облако, полотенце и такой же халат. В комнате меня ожидала разостланная кровать, на которой непринуждённо лежала шёлковая, серебристого цвета пижама. Переодевшись, я с удовольствием забралась в кровать и, натянув одеяло до подбородка, нажала на кнопку вызова.

Я ещё не успела от звонка убрать руку, как появилась Курочка — так быстро, как будто всё это время стояла за дверью.

— Владислава Владиславовна, — обратилась она, — сейчас к вам придёт доктор, и не принести ли вам стакан молока?

Я молоко не люблю с детства, и после ванны мне хотелось только выпить кофе, желательно с коньяком. Но если я это попрошу, думаю, скорее всего она прореагирует так, как если бы я попросила принести клея «Момент», чтобы понюхать. Поэтому я, поднатужившись, тоном утомлённой «истинной леди» произнесла:

— Нет, спасибо, если можно, чашечку некрепкого чая с мятой и липовым мёдом.

Курочка расцвела от радости, как майская роза, и, почти пропев, что это и её любимый чай, выплыла из комнаты.

Семён Наумович, маленький толстенький старичок с копной вьющихся седых волос, был немного похож на Эйнштейна. Он появился в комнате, предварительно мягко постучав в дверь, и распахнул её, не дожидаясь моего разрешения.

— Здгавствуйте, моя деточка, — мило картавя, произнёс он и, не ожидая ответа, тут же продолжил: — Геоггий Владимигович мне всё про вас гассказал. Каким надо быть бездушным звегем, чтобы желать смегти такому кгасивому созданию. Нет, я вам так скажу, что такого быть никак не должно. Дайте, догогая, вашу гучку, я помегею ваше давление. Ну, я таки так и думал, оно повышено, — он так эмоционально сделал своё заключение, что, мне показалось, у него самого подскочило давление. — Я бы с удовольствием забгал вас в свою клинику. Но Геоггий Владимигович — это не человек, а пгосто что-то невообгазимое. Ведь он меня ещё до осмотга пгедупгедил — никаких больниц. Он стгашный человек, не позволяйте ему властвовать над собой.

— Извините, Семён Наумович, — прервала я его, — а что, моё состояние внушает вам опасение, раз вы рекомендуете стационар?

— Нет, нет, ни в коем случае, — замахал он руками, — но два покушения за два дня, они не могут пгойти бесследно.

Хорошо, что он до упоминания об этом измерил мне давление, а иначе меня бы уже с сиреной везли в больницу или Георгий здесь развернул бы для меня «полевой госпиталь».

— Я вам сейчас сделаю маленький укольчик, и сон будет спокойным и глубоким.

«И вечным», — едва не добавила я.

Семён Наумович маленькими и неожиданно очень сильными руками наложил мне на руку жгут и, войдя в вену, начал вводить лекарство. Я отключилась на первой половине шприца.

…На меня упало нечто тяжёлое и кричащее: «Мамочка, я так по тебе скучал!!!»

Какое счастье!!! Мой мальчик был рядом.

— Мамочка, ты посмотли! — возбуждённо кричал он, выворачиваясь из моих рук и ловко увёртываясь от поцелуев. Вадим вдруг встал на край моей кровати во весь рост и, заглушая радостным смехом мой испуганный окрик, рухнул на пол. Меня буквально пружиной выбросило из кровати. Вадим, заходясь от смеха, распластался на лежащем на полу огромном, сделанном чуть ли не в натуральную величину, плюшевом медведе.

Мария Фёдоровна, имея несколько истерзанный вид, но по мере сил стараясь сохранять достойное величие, произнесла:

— Они приехали полчаса назад, и он так просился к вам, что я не смогла устоять.

— Спасибо, вы всё правильно сделали, — говорила я, постепенно повышая голос, стараясь перекричать своего наследника. — Сколько я спала?

— Недолго, часа четыре, не больше.

— А как они добрались? — спросила я, кивнув на чуть угомонившегося наконец Вадима, пытающегося втащить этого плюшевого монстра на мою кровать.

— Почти без потерь, — после небольшой заминки ответила Курочка.

–?

— У одного из ребят разбит нос. Они Вадику ещё купили какие-то игрушки, кроме этого ужасного медведя, и во время игры мальчик не рассчитал силы…

Для игрушки таких размеров, как этот медведь, в моей квартире понадобится отдельная комната, грустно думала я, наблюдая за продолжающейся возле моей кровати борьбой. Силы были неравны, и явное преимущество было на стороне медведя. Вадим с завидным упорством, уже красный от усердия, натужно пыхтел, но сдаваться категорически не желал. В какой-то момент медведь, почти водружённый на ложе, вдруг упал, полностью накрыв собой Вадика, и всё началось сначала. Настойчивость моего сына всё же победила, и медведю пришлось взгромоздиться на кровать. Я невольно облегчённо вздохнула; рядом раздался такой же вздох. Обернувшись, я увидела, как Мария Фёдоровна, наблюдая за происходящим, даже прижала к груди сжатые в кулачки руки. Перехватив мой взгляд и смутившись, она убрала руки за спину и, отведя глаза от Вадика, быстро произнесла:

— Ужин будет готов через десять минут, я зайду за вами. Ваша одежда и все вещи в этом шкафу. Вашу сумку я не разбирала.

Она быстро вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Я могу поклясться, что видела, как по её лицу катились слёзы.

— Мамулечка, Миша и я будем спать здесь, — отвлёк меня Вадим, показывая на него пальцем. — Это мой сынок.

— Радость моя, но твой сынок, то есть мишка, занимает почти всю кровать, — проговорила я, открывая шкаф. — И где же буду спать я? Ведь здесь только одна кровать.

Приведённый довод заставил Вадима задуматься, а я в это время рассматривала содержимое шкафа. Он был почти пуст, ряд пустых вешалок напоминал рёбра какого-то ископаемого животного, и лишь на одной из них висели брюки из тонкой шерсти фисташкового цвета и того же цвета шифоновая блуза. На полу шкафа стояла моя дорожная сумка и рядом с ней домашние мокасины под цвет висящего костюма. После недолгих раздумий я решительно достала сумку и извлекла оттуда привычные джинсы и хлопчатобумажную рубашку мужского кроя в коричневую клетку. На ноги — лёгкие спортивные туфли.

Зайдя в ванную, чтобы ополоснуть лицо после сна, и взглянув в зеркало, я ахнула. Волосы стояли дыбом, причёска «а ля ирокез», не хватало только серьги в носу. Вот что значит с мокрой головой лечь спать! Результаты на лице, или лучше сказать, на голове. Намочив расчёску, я попыталась изобразить на голове что-нибудь, хотя бы отдалённо напоминающее причёску.

— Мамочка? Это моле? — спросил Вадим, показывая на ванну.

— Нет, сыночка, это ванна, — ответила, продолжая сражаться с волосами.

— Ванна — это у нас дома, — решительно заявил сын, — а это моле.

Прекратив безуспешные попытки привести себя в порядок и подхватив под мышки упирающегося Вадимку, я вернулась в комнату. Курочка нас уже ждала, она была совершенно спокойна, и лишь красный кончик её носа говорил о том, что я не ошибалась: Мария Фёдоровна действительно плакала.

— Георгий Владимирович просил извиниться перед вами. Ему пришлось срочно на несколько дней уехать в город, — произнесла она и жестом пригласила следовать за собой.

Ужин прошёл относительно спокойно. Мне кушать не хотелось: сказывалось действие лекарства, а может, отсутствие за столом хозяина. Вадим веселился вовсю, но и он, в конце концов, начал капризничать, усталость брала своё. Мария Фёдоровна помогла его помыть, и уже на глубоко спящего малыша была надета пижама. Я бережно взяла его на руки и отнесла в свою постель, из которой Курочка в это время извлекла медведя.

День закончился. Мария Фёдоровна поставила на тумбочку блюдце, на ней стоял стакан с водой и рядом лежала таблетка.

— Доктор просил вас это обязательно принять перед сном, — сказала она. — Здесь, в тумбочке, вы найдёте всё необходимое. Спокойной ночи.

— Спасибо и спокойной ночи, — от души поблагодарила я её.

Мне не хотелось спать. Я открыла окно, которое одновременно исполняло роль двери, и вышла на огромную террасу, окружённую балюстрадой и спускающуюся каскадом мраморных ступенек прямо к озеру.

Дождь закончился, и от ночной свежести у меня закружилась голова. Сколько лет я не была на природе? Не считая, конечно, лесопарка напротив моего дома…

Я вдыхала полной грудью влажный воздух, наполненный запахом мокрой земли, листьев, цветов и самого озера. Оно простиралось, как огромное чёрное зеркало, разрезанное пополам серебристой лунной дорожкой и обрамлённое чёрными на фоне неба деревьями, сливающимися друг с другом и образующими глухую стену. Полная луна была неправдоподобно огромной. Редкие чёрные тучи, бегущие по небу, обходили стороной её царственное величие. Было очень тихо, и лишь небольшой ветер, перебирая листвой, вызывал её тихий шёпот.

Ветер начал усиливаться, туч стало больше, они были более тяжёлыми, грозными и какими-то рваными. Луна, прячась за ними, казалось, недоумевала по поводу происходящего. Кроны деревьев, потревоженные надвигающейся грозой, начали возмущённо раскачиваться. Шелест листвы стал громче и тревожнее, к нему присоединилось постукивание ветвей. Резко похолодало, и, стоя в одной пижаме, я стала замерзать.

Ещё раз глубоко вздохнув, я вдруг замерла. Что-то неуловимо изменилось в облике озера и парка, простирающегося у моих ног. Луна, скрывшись за тучей, не дала возможности понять, что именно. Я стояла, не шелохнувшись, стараясь даже не дышать. На один миг луна выглянула из-за тучи, и я поняла, что произошло. На берегу озера, почти у самой его кромки и буквально в двух шагах от балюстрады, стояла огромная чёрная собака и, не отрываясь, смотрела на меня, и — тут же набежавшая туча её от меня скрыла. Я не могла пошевелиться от страха. В следующий миг луна вновь появилась, и собаки на месте не было.

Не искушая больше судьбу, я развернулась и пулей влетела в свою комнату. Повернув все ручки на раме, до которых могла достать, прильнула лицом к стеклу. На улице стало очень темно, и всё же мне показалось, что по террасе мелькнула чья-то тень. Этого было достаточно. Ещё рывок, и я в кровати, рядом спасительная кнопка. Моя рука замерла на полдороге к тумбочке. Курочка наверняка уже спит. Я сейчас подниму на ноги весь дом, а всё это окажется плодом моего воспалённого воображения. Ужастиков насмотрелась: там тоже полнолуние, буря и обязательно какие-нибудь тени, но о продолжении всё-таки лучше не вспоминать…

Встав с кровати и взяв обеими руками с камина тяжёлый бронзовый подсвечник, я взгромоздила его на тумбочку возле кровати. Вооружившись подобным образом, уже со спокойной душой, снова легла в кровать. Доли секунды мне было достаточно, чтобы определиться с дилеммой, принимать таблетку или нет. Решительным движением отправив её в рот и запив водой, я чмокнула в макушку своего аппетитно сопящего поросёнка. Обняв и покрепче прижав его к себе, закрыла глаза в ожидании крепкого и здорового сна.

Утро началось с привычных пинков. Вадим, проснувшись ни свет ни заря и перелезая через меня, прорываясь к своему медведю, нещадно молотил меня руками и ногами.

— Вадя, осторожнее, — сонно пробормотала я.

— Мамочка, ты не понимаешь, Мише одному стлашно.

— Он такой большой, что сам кого угодно испугает, — возразила я, просыпаясь окончательно в основном от мысли, сколько дорогих и очень доступных безделушек наполняют эту комнату. Вадим, оставив своего медведя, тоже обратил на это внимание.

— Мамочка, смотли, как класиво!

Моё сердце остановилось от недоброго предчувствия.

Лёгкий стук в дверь не дал мне возможности блеснуть талантом воспитателя. В комнату вошла улыбающаяся Мария Фёдоровна.

— Доброе утро.

— Доблое утло! — прокричал Вадим и, подбежав к ней, протянул правую ручку.

Курочка с чувством пожала его ладошку и, наклонившись, поцеловала его в макушку. Резко подняв голову и увидев моё удивлённое лицо, она, смутившись, сказала:

— У вас такой милый мальчик, что удержаться было невозможно. Я пришла пригласить вас на завтрак, он будет готов через полчаса, а тебя, малыш, после завтрака ждёт большой сюрприз!

Вадим издал такой вопль восторга, что мы с Курочкой дружно вздрогнули.

— Мария Фёдоровна, можно вас попросить куда-нибудь убрать все эти красивые вещи, пока Вадим до них не добрался? И ещё, вы не смогли бы нас снова проводить в столовую? Извините, но я вчера не запомнила туда дорогу.

— Конечно, конечно, после завтрака здесь всё будет убрано, хотя, поверьте мне, ему очень долго будет не до этого. А насчёт столовой не беспокойтесь, тем более для завтрака, у нас существует отдельная комната, и вы там ещё не были. Приводите себя в порядок, у вас осталось двадцать пять минут, — закончила она и вышла.

— Мамочка, быстлее, быстлее, вставай, посли кусать, потом мне дадут подалок! — вопил Вадим, стаскивая меня с кровати.

Посещение ванной комнаты на какое-то время отвлекло его от мыслей о подарках. Вытащить Вадика оттуда я смогла, только клятвенно пообещав, что сегодня он обязательно будет купаться в море. Быстро переодевшись, Вадим паинькой сел в кресле в ожидании Марии Фёдоровны, а я в темпе застлала покрывалом кровать и убрала в комнате последствия наших стремительных сборов к завтраку.

Курочка за нами зашла, как обещала. Она удивлённым взглядом окинула комнату и особенно подсвечник на прикроватной тумбочке (я про него совсем забыла), но ничего не сказала.

Завтрак прошёл очень быстро, так как Вадим всё время рвался из-за стола на волю к подаркам. Но это не помешало нам в четыре руки скормить ему тарелку каши, бутерброд с сыром и чашку какао с молоком.

Наконец наши мучения были закончены, и, встав из-за стола, Мария Фёдоровна, сделав жутко таинственный вид, взяла Вадима за руку и повела его из комнаты. Я поплелась за ними, на ходу дожёвывая свой бутерброд. Они шли впереди, никого вокруг не замечая, и о чём-то радостно шушукались. Подойдя к одной из многочисленных дверей (в следующий раз возьму с собой помаду, решила я про себя, и буду стрелки на стенах рисовать, а то нужной двери просто так в жизни не найду), Курочка её открыла и первым туда пустила Вадима. Радостный рёв потряс здание до фундамента. Я вошла последняя. Это была не комната, а детская, превращённая в волшебную пещеру Али-Бабы. Вадим стоял посреди комнаты и орал, Мария Фёдоровна вся светилась от счастья, а я стояла, закусив губу, и думала о том, как он после всего этого великолепия воспримет свой дом и свои игрушки.

Конец ознакомительного фрагмента.