Искры летнего костра

Виктория Вашингтон

Стать вожатой в лагере и получить в напарники парня, которого по моей вине бросила девушка. Так могло повезти только мне. Надежда лишь на то, что я достаточно изменилась за эти годы и он меня не узнает. Но это было бы слишком просто. Этот месяц будет жарким.

2

Именно так я решаю сбежать от насущных городских проблем в место, которое всегда ассоциируется у меня с вечным летом, теплом и уютом.

Как только выхожу из автобуса, вдыхаю свежий воздух полной грудью. Здесь даже дышится по-другому. Глубже. Приятнее.

Качу чемодан по знакомым улицам и понимаю, что за долгие семь лет многое изменилось. Из невзрачных хибарок многие отстроили солидные дома с верандами, высадили яркие, красивые сады и газоны.

Все и правда заиграло новыми красками дороговизны. Как только дохожу до нужного дома, то замираю в полном ошеломлении. Семь лет назад все точно было совсем иначе, и я не могу поверить, что бабушка собственными силами добилась такой красоты. Полностью обновлённый фасад двухэтажного дома, каменные тропинки, проложенные к дому, заднему саду и, цепляющему взгляд, искусственному пруду.

— Ну что стоишь, как не родная? — доносится со спины, из-за чего я тут же оборачиваюсь.

Бабушка совсем не меняется с годами. Как всегда, выглядит очень серьёзной. Приталенное деловое темно-синее платье сидит по фигуре, которая не портиться с годами, а пухлые губы привычно подведены бордовой помадой. Никогда бы не дала этой женщине больше пятидесяти лет, а ведь её дочери уже почти исполнилось сорок.

— Бабуля, — нежно улыбаюсь, а в груди тут же распространятся трепет и тепло.

Шагаю навстречу и заключаю её в крепкие объятия. Она, как всегда, кряхтит, чтобы я не разводила нюни, но вопреки этому обнимает в ответ.

Сколько помню, она всегда такая — держится на расстоянии и никогда не проявляет сильных теплых чувств.

— Пойдём в дом, — она отстраняется и поправляет свою шляпу — в её арсенале их бесчисленное количество. — Сегодня солнце не щадит никого.

Погода и правда палящая, сильно рознится на контрасте с городской прохладой.

Аккуратно ступаю по тропинке прямо к дому, и ойкаю, как только его двери распахиваются передо мной. Кто-кто, а бабушка точно знает толк в стиле. Минимализм, светлые тона и огромные окна, через которые в просторные комнаты проникает яркий солнечный свет.

— Вижу, тебе точно было чем заняться эти года, — разуваюсь, и тут же всовываю ноги в мягкие комнатные тапочки, которые ставит передо мной бабуля.

Честно, всегда терпеть не могла ходить по дому в тапочках. Да и не принято такое в нашей семье. Но у бабушки бзик по этому поводу, поэтому приходилось смириться и пойти на уступки. В детстве, каждый год она покупала мне тапочки по размеру — то с единорогами, то с медведями, то с принцессами. Лишь бы я не устраивала истерики и забастовки, щеголяя по дому босыми ступнями.

— Рада, что смогла впечатлить, — отзывается она, приглашая на кухню и заваривая нам чай.

Чая, как всегда, на любой вкус. Причём что покупного, что засушенного вручную.

— Завтра в восемь уже нужно быть на месте, — тут же начинает разговор о работе. — Поэтому нас ждёт ранний подъем.

До лагеря пешком полчаса ходьбы, но бабуля продвинутая и уже лет двадцать отдаёт предпочтение собственной машине.

— Группа у тебя будет хорошая, десятилетки, — объясняет, пока я вдыхаю аромат свежезаваренного напитка. — И с напарником, конечно, завтра тоже познакомишься.

Молча киваю — куда уже деваться с подводной лодки? Остается надеяться, что им окажется не пожилой старичок, который будет рассказывать о своих внуках, и не закаленный мужичок с армейскими шуточками. В моем детстве что те, что те присутствовали на посту вожатых.

— Как мама? — спрашивает, после того как советы и наставления подходят к концу.

— Хорошо, — кратко пожимаю плечами.

— Слыхала Валерка нарисовался на горизонте, — упоминает имя моего отца. — Не нравится мне это.

Глушу в себе огонёк грусти, и делаю вид, что её слова совсем не задевают ничего в моей душе.

— Их жизнь. Я не лезу туда.

Она сканирует меня внимательным взглядом и, будто не увидев ничего интересного, кивает своим мыслям.

— Твоей матери давно пора начать жить новой жизнью, а не ещё больше погружаться в одну лишь карьеру, — подытоживает.

— Возможно, — отдаленно отвечаю, давая понять, что мне неинтересна эта тема.

На самом же деле, она просто до сих пор слишком отзывается внутри меня рваной кровоточащей раной. Именно поэтому седьмой год я стараюсь не возвращаться к этой теме ни разговорами, ни мыслями. Мама, кстати, выбирает точно такую же тактику, но все равно до сих пор слышу, как иногда, после сложного рабочего дня она ночью рыдает в подушку. Глупая, думает, что я ничего не замечаю.

Бабушка больше не лезет с расспросами, понимает, что толку с этого нет и на контакт я идти не готова

— Как твоя учеба? Решила идти на магистратуру, или обойдёшься степенью бакалавра?

— Собираю, уже сдала экзамены, — улыбаюсь, потому что горжусь очередной победой над самой собой.

Учеба никогда не давалась сложно, но и легкой назвать бы её не смогла.

— Ты молодец, я никогда не сомневалась, что в отличие от своих родителей, ты получишь высшее образование, — для бабушки это и правда огромный плюс в копилочку моих достоинств. — А жених твой как?

Закатываю глаза и тяжело вздыхаю.

— Да какой жених, бабуль, — отрицательно киваю головой.

— Как же так, мама твоя рассказывала… — внимательно смотрит на меня своим пронзительным взглядом.

— Я тебя прошу, — улыбаюсь. — Повстречались и разбежались. Молодёжь, что с нас взять?

Пытаюсь как можно небрежнее и веселее бросить эту фразу. Наверное, в этом вся я. Темы, максимально терзающие душу, те, о которых больно говорить, думать и даже просто молчать, пытаюсь выставить совсем неинтересующими. Чужими. Возможно, потому что стоит лишь подумать о том, чтобы заговорить об этом и рассказать обо всем, что тревожит и от чего по ночам совершенно не спится — в горле встает непроходимый ком, а к глазам подступают слезы. Иногда не хочется открываться даже близким людям, показывать насколько ты покалечен морально. В моем случае, не хочется никогда, а в редкие моменты, когда хочется — не можется. Словно барьер какой-то не сдвигаемый.

— Ты можешь возвращаться и оставаться ночевать здесь, в своей комнате, — бабашка предусмотрительно снова переводит неприятную тему. — Но и в лагере у тебя будет своя комната.

— Разве я не должна быть там постоянно? — удивляюсь.

— Как у моей внучки у тебя есть маленькие привилегии, — ухмыляется. — Но не части с этим, конечно.

— Постараюсь, — тепло улыбаюсь, наслаждаясь уютом и пением птиц за окном.

Оставшуюся часть дня проводим с бабушкой в разговорах ни о чем. Она рассказывает обо всех соседях все, что знает, а я в очередной раз удивляюсь, насколько время непредсказуемая штука и какие коррективы оно вводит в жизни людей.