Осень давнего года. Книга первая

Виктория Булдашова

Приключения Иры, Светы и Саши – теперь уже семиклассников – продолжаются! Они прямо из школы попадают в чудесную страну Нелживию, где сражаются с монстрами и учатся ещё крепче дружить. Но оказывается, что путь ребят лежит ещё дальше – в Москву 17 века.

8. История каменной пушечки

Послышался шелест, и перед нами по траве пролегла знакомая ковровая дорожка. Она вела вправо, под молодые дубки. Что ж, надо было двигаться вперед!

— Интересно, где эти чубрики взяли пушку? — протянул Саня. — Точняк они ее украли! Непорядок получается. Орудие не должно стоять в лесу без догляда. Надо вернуть его на место.

— Да кому нужна деревянная игрушка? — удивилась я. — Ее какие-то дети бросили, а Щука подобрал, чтобы нам жизнь изгадить.

Светка прижала палец ко лбу:

— Я сначала тоже так думала. А теперь поняла: малыши здесь ни при чем. Пушка большая, из нее только взрослым стрелять удобно. По крайней мере, людям высокого роста. Да и смешная эта пушечка немного. Надо же, раскрашена почти под хохлому! Может, она старинная?

Скворец на моем плече одобрительно проскрипел:

— Ход Светланиных мыслей логически безупречен. И догадка ее абсолютно верна.

Подружка расцвела, а Сашка закатил глаза.

— Впрочем, Александр тоже сейчас радует меня, — продолжала птица. — Мальчик проявляет весьма похвальную активность, которой не слишком-то отличался прежде.

— И хочет вернуть пушку ее законным хозяевам, — подсказала я.

— Да, и это желание Александра тоже согласуется с законами Нелживии, — кивнул скворец. — Исполнить его нетрудно — у чудесной страны нет тайн перед ее гостями. Если их, их конечно, ведет жажда истины, а не пустое любопытство. Что ж, я готов изменить наш нелживский маршрут, чтобы помочь мальчику достичь благородной цели. Сразу предупреждаю, Александр: то, что ты узнаешь, разыскивая настоящего хозяина орудия, не имеет к тебе лично никакого отношения — впрочем, к Ирине и Светлане тоже, если девочки решат сопровождать своего друга. Поэтому учтите: мои подопечные будут видеть всех, а их самих не заметит никто. Вы, ребята, сможете участвовать в грядущих событиях — но только невидимками. Правда, я считаю, что и на чужих историях можно поучиться! Итак, сударыни, вы идете с Александром? Желаете ли вместе с ним восстанавливать справедливость, законы которой нарушили Леонид, Антон и Павел?

Мы с подружкой кивнули. Совершенно не по-товарищески было бы бросить Саню одного в незнакомой стране! Мерцающая серебром дорожка зашелестела, поднялась с места. Повернувшись в воздухе, пролегла в противоположном направлении. Теперь она вела по цветочным полянам с редкими кустами куда-то далеко, за горизонт.

Сашка первым ступил на мягкий ковровый край и зашагал вперед. Мы со Светкой вздохнули. Я крикнула вслед Иноземцеву:

— Саня, ты куда? А как же пушка? Она, между прочим, под кустом осталась! Как ты тогда собираешься возвращать покражу хозяевам?

Наш друг сразу остановился, обернулся назад. Вид у мальчишки был обескураженный. А вместе с тем, представьте, недовольный! — будто я оторвала Иноземцева от важных размышлений. Интересное кино! — я, значит, в чем-то помешала глупому мальчишке? Светка заметила:

— Знаешь, Санек, мне кажется, вернуть игрушечку на место — это для тебя просто повод отправиться в путь. Главное — узнать, где такие продаются, да? Ты захотел купить себе большое орудие, чтобы в войнушку играть уже по-взрослому. Небось, уже всю наличность в карманах пересчитал и мысленно прикидываешь: хватит ли ее на приобретение пушки? Точно?

— Без сомнения! — засмеялась я.

Иноземцев смутился, но не слишком. Наверное, мы с подружкой не угадали его истинных намерений. Мальчишка с досадой ответил:

— Ты у нас, Ковалева, умная, конечно. Но в этот раз попала пальцем в небо. Ну да, у меня есть еще одна причина — очень личная — чтобы выяснить, где пацаны свистнули пушку. Но вовсе не та, про которую ты всем сейчас затирала. И ваще! Кто бы тут вякал про игрушки?! Забыла уже, как вы с Костиной летом по одной красивой куколке с ума сходили? Каждая ее к себе тянула, чтоб досыта с Косушкой навозиться! Хорошо, что я вмешался вовремя, не дал подружкам натворить дурацких дел. Ну, и кто из нас троих больше любит играть «как взаправду»: двоечник Иноземцев или грамотейки Ковалева и Костина?

Мы со Светкой переглянулись и опустили глаза. Ох, и вредина этот Иноземцев! А самое обидное, что возразить-то ему нечего. Мальчишка абсолютно прав, все так и было. Саня улыбнулся:

— Ладно, девчонки. Я уже забыл про ваши косяки. А дело, Ковалева, не в войнушке. То есть в ней, конечно, — но бывшей два года назад.

— Как это? — удивилась Светка. — И не называй меня по фамилии, сколько можно просить!

Кирилл на моем плече кивнул и заявил:

— Действительно, Александр-р. Пр-росьба Светланы вполне понятна. Ты, мой др-руг, еще не отслужил в ар-рмии и не получил звания пр-рапорщика, как Савва Р-романович. Он один здесь имеет пр-раво обр-ращаться к твоим подр-ругам по пр-ринятой в р-российских войсках фор-рме…

— А мы тебе, Санек, не подчиненные, — встряла я.

— Совер-ршенно вер-рно. Так почему же ты, Александр-р, невежлив с Ир-риной и Светланой?

— Ну, я стесняюсь просто, — еле выдавил из себя Иноземцев. — Не привык я девчонок по именам звать. Не по-пацански это как-то…

— Ну тогда, — предложила Светка, — мы с Ирой будем тебя тоже по-пацански называть, как Щука, — Земой.

Иноземцев встрепенулся:

— Нет, не надо. Я понял, девчонки. Больше не буду, чес-слово! Ну, вот я громко говорю: Ира и Света. О! Жесть!

Сашка вытаращил глаза и топнул ногой.

— Ладно уж, — снизошла к нему моя подружка, — живи! Можешь иногда произносить фамилию: Ковалева, — пока не научишься называть меня по имени. А теперь рассказывай, что произошло с тобой два года назад?

— Понимаешь, Света, — неуверенно начал Иноземцев, — тогда я еще играл в войну… А Вы куда, Кирилл Владимирович?

Скворец вспорхнул с моего плеча и завис в воздухе. «Неужели гид опять оставляет нас? — расстроилась я. — Еще неизвестно, куда ведет мягкая дорожка! Думаю, прямиком в дурдом. И не иначе! Ну, кто станет изготовлять непригодные к бою пушки, да еще старательно раскрашивать их „под хохлому“? Только сумасшедшие. А проводник, между тем, спокойненько бросает нас в такую минуту!» Но я, к счастью, ошиблась. Сделав три круга над поляной, птица села на ветку ракиты и воскликнула:

— Друзья! Может быть, все же наберемся смелости и двинемся вперед? А Александр расскажет нам свою историю по дороге? В противном случае путь к истине может закрыться. Здесь, если решение принято, надо его сразу выполнять. Иначе поставленной цели не достигнуть!

— Да, идем, — кивнул Иноземцев. — Девчонки, вы со мной? Я и правда могу все по дороге рассказывать.

И наш друг нетерпеливо припустил по ковру. Мы побежали за Саньком. Рядом, над кустами, полетел скворец. Окрестности были по-прежнему прекрасны! Под легким ветерком волнами перекатывались зеленые травы. В воздухе празднично и остро пахло цветами. Их пестрело тут великое множество! Розовые, желтые, белые, сиреневые цветочные головки, весело выглядывая из травяных стеблей, сочетались между собой в причудливых узорах. Как стеклышки в калейдоскопе! Маленькие птички с щебетом проносились над головами. И, представьте, каждая из пичужек салютовала Кириллу, высоко поднимая одно крылышко! Понятно. Летуньи здесь — не просто жительницы страны, а помощницы людей в поисках правды… Неудивительно, что все птицы были знакомы с нашим скворцом — да и друг с другом, конечно.

— Ну вот, я продолжаю, — объявил Иноземцев. — Слушайте. Два года назад, когда умерла бабушка Даша, я часто оставался дома один. Отец на «вахту» уезжал и домой по два месяца не возвращался. Вы, девчонки, знаете: он старался побольше денег заработать, чтобы быстрее за квартиру рассчитаться. Мать вечно к своим подружкам убегала чаи распивать. Говорила: «Ты уже большой, а я молодая, хочу в обществе бывать». Ну, и приходилось мне одному кантоваться. Знаете, даже на улицу особо не тянуло, потому что я никак не мог понять: бабы Даши больше нет. Все казалось: сейчас она придет, просто в магазине немного задержалась… А если я на улицу убегу, то пропущу ту минуту, когда бабуля вернется. Ну, и ждал ее! Ревел целыми днями, как маленький, тосковал. А все равно ждал. Раньше я никому бы в этом не признался, чтоб меня слабаком не посчитали. А теперь вот говорю прямо, как есть. И не боюсь, что вы надо мной смеяться будете.

— Воздух Нелживии! — воскликнул Кирилл и уселся Сашке на плечо. — В нем не живут страх и лукавство. Пороки уносятся прочь, если человек хочет избавиться от них!

— Да, — кивнул Сашка. — Воздух. Но и девчонки тоже, Кирилл Владимирович. Я только сейчас понял: Света с Ирой и раньше не стали бы смеяться над моим горем. Душевные они, — так бы Ковалеву и Костину моя бабушка назвала, если бы…

— Санек, извини, — в Светкином голосе явственно слышались слезы. — Я же не знала, что тебе придется вспоминать.

— Да ладно, — вздохнул Иноземцев. — Бабуля давно от нас ушла, я это уже пережил. Ну, вот. Тоскливо мне было, и я старался как-нибудь отвлечься. Вдруг, думаю, баба Даша сейчас вернется, увидит меня грустным и расстроится?

Я не выдержала и тоже заплакала. Мы с подружкой, у которой нос распух от слез, обняли Санька. Какую страшную потерю он перенес! Наши с Ковалевой бабушки и дедушки были пока, несмотря на почтенный возраст, вполне здоровы. Правда, жили родственники не в Омске. Но зато к ним можно ездить в гости, разговаривать обо всем… А мы с подружкой и не понимали до сих пор своего счастья! Сашка же утратил его навсегда — ведь бабушка Даша уже не сможет вернуться к внуку, как бы она ни любила его при жизни… Наш маленький отряд постоял так еще немного: Саня со скворцом на плече, и мы со Светкой, прижимая мальчишку к себе. Ведь это было единственным, что я и Ковалева могли сделать для друга в минуту его печальных воспоминаний. Наконец мы расцепили руки и вместе с Саньком вновь направились по дорожке. Иноземцев заговорил:

— Понимаете, я легко отвлекался, когда играл в войну. Сначала в одиночку плохо, конечно, получалось. А потом ничего: я научился сразу за всех быть — и за немцев, и за русских, и за пехоту, и за танкистов, и за артиллеристов.

У нас дома давно уже имелась маленькая пушечка. Орудие на телевизоре стояло, и мне отец с бабой Дашей не разрешали с ним играть. Говорили: нельзя, это памятный для папы московский сувенир. А пушка очень интересная была — тяжелая, из белого камня выточенная, причем сделанная с кучей мелких деталей…

— И с узорами? — догадалась я.

Сашка кивнул:

— Да, с резьбой — похожая на ту, из которой в нас «новобранцы» Саввы Романовича стреляли. И еще пушечка помещалась на красивой подставке. А прямо перед дулом, внизу, маленькие ядра кучкой лежали. И вот в тот день я чалился, как обычно, дома один. Грустил, и плакал, и с бабы Дашиной фотографией разговаривал, просил бабулю вернуться поскорей домой. Но потом себя пересилил и начал в танковое сражение играть. Расставил танчики с двух сторон в комнате и вспомнил, что перед большими битвами обязательно артподготовка бывает. А я три своих орудия дал перед этим поиграть Стасу из четвертого подъезда. Что было делать? И тут я посмотрел на пушечку. Думаю: постреляю из нее — понарошку, конечно, — а потом назад на телевизор поставлю, и никто об этом не узнает. Взял орудие осторожно, разместил его за боевыми машинами. И сражение пошло! Артподготовку я провел, дал приказ своим танкам наступать. Ну, а на них, понятно, немецкие «тигры» поползли — это я на полу машины двигал. И вот, когда передовой «тигр» поджег один мой «Т-34», я отдал танкистам приказ временно отступить. Развернул «русские» танчики и погнал их назад, в тыл. А сам-то полз вместе с машинами, к стене, лежа лицом к противнику! И забыл про пушечку — я ведь первый раз с ней играл! И вот я, выведя танки из-под огня, уперся ногой в стену. А там стояла пушка! У меня на ногах были отцовы ботинки — я надел их чтобы чувствовать себя настоящим полководцем… И вдруг услышал, что под подошвой у стены что-то хрустнуло! Меня аж подбросило! Смотрю, а пушка раскололась сразу в двух местах. Раздавил я ее башмаком! За голову схватился, а что делать? Камень почему-то очень хрупким оказался… И вот тут я, девчонки, повел себя как последний трус. Сразу подумал: «Хорошо, что отец на вахте. А бабушка еще не пришла домой». И это о бабе Даше! Сам-то ведь только и мечтал, чтобы она поскорее вернулась — якобы из магазина. И отца я тоже хотел увидеть, соскучился по нему сильно! «А мать, — думаю, — может, не поймет, что произошло. Ей до папиной пушечки никакого дела нет». Быстро собрал осколки, в газету завернул и в мусорное ведро выкинул. Тяжело мне стало, мутно на душе! Играть я больше не мог. Упал на диван и сидел до самой темноты, пока мать не пришла. Она и правда не заметила пропажи сувенира, но мне от этого только хуже стало. Просто с балкона вниз прыгнуть захотелось. Разбиться бы вдребезги, думаю, да чтоб еще удариться побольнее! Мать глянула на меня и говорит: «Чего надулся? Ну, засиделась немного у Аделаиды Казимировны. Она мне свои новые платья показывала, а потом мы журналы мод полистали. Проголодался? Так я печенья тебе на обед принесла. Иди чайник вскипяти». И достает из сумки печенье в пакетике, показывает мне. А я увидел курабье и сразу представил, какое оно жирное и сладкое… Ох, и затошнило меня! Просто наизнанку вывернуло. Мать вопит: «Ты что, какой-то дряни наелся? Не мог подождать немного?!» А я в ответ молчу, только головой мотаю. Мать от страха уже собралась «скорую» вызывать, но я тут я как заору: «Не надо! Ничего я не ел! И в больницу не поеду!» Она, видно, подумала, что мне от голода башню снесло. Побежала на кухню, быстро суп из пакетика сварила и даже картошки в него покрошила! Во как я мать напугал. Потом она мне в комнату тарелку с супом притаранила, поставила на столик и говорит: «Быстро ешь. И отцу, когда приедет, не рассказывай, что тебе плохо было». А я из тарелки хлебаю и думаю: может, мне рассказать по честнаку, что я пушку раздавил? Пусть мать меня прибьет до смерти! Это все же лучше будет, чем молчать и мучиться. Но я понимал: мать только плечами пожмет. Ее та пушечка почему-то раздражала. Мать раньше, до смерти бабушки, все хотела ее убрать с телевизора куда-нибудь подальше. Но отец с бабой Дашей не давали Ларисе Юрьевне сувенирчик запрятать, опять его на место ставили. Я чувствовал тогда: мать нисколько не расстроится, если сказать ей о сломе орудия. Может быть, она даже наоборот — обрадуется, что пушечки больше нет. А этого уж совсем невозможно было бы вынести — просто никак! Доел я тихо суп, пожевал печенья с чаем. Тошнить перестало, но в душе боль кипела! Я пошел к себе и лег. Чувствовал: это еще цветочки. Вот отец через три дня приедет, и наступит катастрофа. Я точно знал: ее не миновать…

— Разумеется, Александр, — тихо сказал скворец, по-прежнему сидя у Сашки на плече. — Тебя мучила совесть. А в такие минуты душа человека прозревает, и ее посещают предчувствия будущих бед.

— Да, — кивнул Иноземцев, — верно! Я четко понимал: отец в любом случае узнает о моем косяке. Но в мозгу только и стучало: хорошо, что не сейчас! А лучше бы этого не случилось вообще никогда! Понимаете? Я, как последний лупень, как Щука, трусил и убегал — и этим предавал отца и бабу Дашу. Я ведь не хотел, чтобы они возвращались. Представляете?! Но на самом деле хотел, да еще как! — тогда я наконец получил бы положенное и моя каторга сразу бы закончилась!

Вообще не помню, как провел те три дня. Будто в тумане бродил. Мать решила, что я все-таки заболел, и никуда из дома не отлучалась. Она что-то даже готовила — кажется, картошку варила и макароны, и я ел. Но вкуса не чувствовал. Только трясся, как подонок, и на дверь смотрел. Мать на третий день расспрашивать начала: не побил ли меня кто? Или, может, обозвал обидно? Но я молчал, и она отстала.

— Что же было, когда приехал твой отец? — спросила Светка.

Я ткнула подружку в бок и пожала плечами. К моему большому сожалению, Ковалева часто бывает бестактной. И обычно это случается со Светкой из-за ее нетерпеливого желания поскорее докопаться до истины.

Сашка нахмурился:

— Ну да, именно тогда и началось самое мразевое. Сначала-то отец ничего не заметил — сумки бросил, руки помыл и на кухню пошел. Мать к его приезду рассольник сварила — и супчик очень даже неплохой оказался, вполне съедобный. Я, правда, как на иголках сидел и не особо его распробовал. Отец на меня за обедом посматривал с удивлением. Спросил: «Ты не рад, что я приехал?» Я не смог ответить, в тарелку уставился. А мать сказала папе, что я уже несколько дней хожу вялый — наверное, поцапался с кем-то во дворе, а признаваться в драке не хочу. Ну, а после обеда — перед чаем, у матери в духовке еще допекался сладкий пирог — мы все в комнату пошли, и у меня сердце застучало прямо как бешеное. И, конечно, только сели на диван перед телевизором, отец сразу спрашивает: «А где сувенир?» Мать плечами пожала. Папа ко мне: «Ты его взял? Зачем?» Я молчу. Отец громче: «Куда ты дел Царь-пушку?» И тут я не выдержал, заревел, как мелкий Влад из пятой квартиры — помните, когда голубя у нас во дворе машина переехала? И птица, вся в крови, на асфальте билась? А Влад над голубем плакал, пока тот не умер, и мамаша никак не могла пацанчика домой увести?

Мы кивнули — еще бы не помнить! Ведь мы тогда втроем сидели у подъезда на лавочке и все видели. Страшно было и ужасно жалко голубя!

— Ну и сознался я, что пушку случайно расколотил! Не мог больше терпеть, понимаете? И сразу на душе легко стало, будто я в небо взлетел. Пусть, думаю, теперь отец меня ругает и наказывает как хочет. Самое страшное позади! Но оказалось, что нет.

— Неужели отец тебе наподдал? — недоверчиво спросило Светка. — Он вроде бы вполне добрый дядька.

— Да лучше бы взгрел он своего сына-лошару, — вздохнул Сашка. — А то… голову руками обхватил, согнулся по-стариковски. И молчит! Даже мать проняло — начала она мне пальцем грозить, будто я какой-нибудь трехлетний пузырь. Я не выдержал, говорю: «Пап, ну прости! Я же нечаянно». А отец поднялся и пошел на балкон курить раздетый. Было начало марта, холод стоял зимний. Мать схватила куртку, побежала за папой на балкон, кричит: «Сережа, оденься, пожалуйста! Не расстраивайся из-за ерунды. Другой сувенирчик купим, еще лучше прежнего!» Отец пуховик взял, а мать назад в комнату вытолкал. «Иди, — говорит, — а то простудишься. Я скоро буду». Ну, мать опять на меня накинулась, давай шепотом ругать. Я сижу, слушаю ее и думаю: «Когда же я наконец узнаю, в чем дело? Почему отец горюет из-за обычной игрушки, тем более — далеко не новой?» Ну, папа докурил, отнес куртку на место, сел рядом со мной и говорит: «Я тебе, Саша, уже рассказывал про свои молодые годы. Но ты не все знаешь. Потому и не понимаешь, как мне дорога была эта Царь-пушка. Теперь слушай». Ну, вот…

И дальше мы с подружкой и скворцом услышали горестную историю Сергея Георгиевича. Впрочем, сначала детство его было вполне счастливым. Сережа родился в бедной семье. Его папа Гоша был рабочим на заводе, мама Аня — бухгалтером в детском саду. Вернее, в двух детских садах. Дело в том, что бухгалтерам тогда платили очень мало, а в семье Иноземцевых постоянно не хватало денег. Вот и вела Санина бабушка два садика. Но получала она за свой ударный труд лишь полтора оклада — таков был закон. Отец тоже зарабатывал немного, и на жизнь едва хватало. В семье росли двое детей — Сергей и его старшая сестра Зина. Она была девочкой своенравной и очень ревновала братика к родителям. Зинаиде все время казалось, что они любят Сережу больше, чем ее. На самом деле домыслы вредной сестры не имели под собой почвы: старшие Иноземцевы были люди добрые и справедливые. Они особо не выделяли никого из детей. Но Зинаида считала иначе — постоянно кричала, что мама с папой только и знают, что обожают своего дорогого Сереженьку. И конфет брату достается больше, и игрушки у него лучше — вон какие у мальчишки красивые машинки! Это было неправдой: «барбарисок» или «дюшесов» детям давали всегда поровну и не больше двух штук зараз — сладкое в семье покупалось редко. А уж зачем девчонке машинки? — этого мальчик не понимал, но всегда готов был делиться с сестрой игрушечной техникой. Зина же просто тряслась над своими пупсиками и тряпочками, и Сереже воспрещалось даже подходить к ним ближе чем на десять шагов! Впрочем, игрушки брата девочка брала охотно — например, чтобы на его машинках возить кукол отдыхать в Ниццу. Откуда-то Зина узнала, что в этом городе на Лазурном берегу проводят время самые богатые и счастливые красавицы. Вот Зинуля и помещала пластмассовых Карин и Сабин то на морской песок — а вернее, на коврик в большой комнате, то на стулья в ресторане — а точнее, на Сережины кубики. В играх дозволялось участвовать и брату — в качестве шофера или официанта. Мальчик не очень-то рвался к подобным забавам: почти всегда оказывалось, что он плохо справляется с кукольными тарелками и рулями машинок. И тогда Зина больно колотила Сережу — ведь она была старше брата на целых пять лет и всегда брала над ним верх в ссорах и драках. При этом добрая сестренка приговаривала: «А помнишь, ты мне в воскресенье не дал чуть-чуть откусить твоей сахарной ваты?» Мальчик молча терпел побои и не смел возразить Зине, что его понимание «чуть-чуть откусить» несколько отличается от сестриного. Девочка в таких случаях просто забирала себе все лакомство и съедала его за несколько секунд! Но в прошедшее воскресенье они гуляли вместе с папой и мамой, и Сережа воспользовался их присутствием, чтобы не отдать сладость жадной сестре. «Перестань, доченька, — сказала мама, — у брата угощение тянуть. Тебе своей ваты хватит — вон ее какой большущий рулон».

Время шло. Дети взрослели. Но неизменными оставались нежная любовь родителей к Зине и Сереже и бедность, царящая в семье. Мама-бухгалтер старалась экономить, учитывала каждую копейку. Но денег, казалось, становилось меньше и меньше. «Что поделаешь, Зинулька подросла, — качал головой папа. — Теперь ее одеть-обуть куда дороже стоит. Но ничего, мать. Я будущей зимой в старом пальто еще прохожу. Мне и так ладно будет. А ты уж девчонке новенькое справь. Это-то, гляди, совсем короткое». «А вы бы Сереженьке поменьше книжек покупали! Да за шахматную секцию не платили бы — вот бы денежки в семье и оставались! — заявляла Зина. — Все балуете своего любимчика дорогого, а сами ремки носите — смотреть стыдно. Вон у папы на пальто воротник уже облез, карманы обтерлись — а он опять в нем зиму ходить собрался. Лишь бы его милый Сереженька в буковки носом тыкался да фигурки по доске с умным видом переставлял!» Но в этом вопросе родители были непреклонны: сын должен иметь возможность читать, заниматься науками и играть в шахматы. Ведь старшая дочь Иноземцевых учиться не хотела ни в какую. Ехала в школе практически на одни «двойки», лишь иногда разбавленные слабенькими «троечками». Впрочем, ее всегда переводили из класса в класс «за хорошее посещение». И действительно, Зина почти никогда не болела и уж тем более не прогуливала уроки. Видно, чувствовала, что это ее единственная сильная сторона, и благополучно выезжала на «посещении» до девятого класса. Но потом пришлось все-таки идти учиться в ПТУ на овощевода: в десятый ее не взяли, а экзамены в техникум девочка бы, разумеется, не сдала. Зина опять злилась и кричала: «Тоже мне карьера — огурцы поливать! Не хочу!» Но папа стукнул кулаком по столу и сказал; «Будешь огородницей! Лучше овощи растить, чем вовсе без профессии остаться».

А Сережа, как пошел в школу, стал учиться на «отлично». Науки давались ему легко, особенно математика, а потом физика и химия. Родители гордились успехами мальчика, с удовольствием ходили на собрания. Еще бы — ведь там их сына всегда хвалили! Дочка, конечно, и это замечала. Ядовито комментировала: «Скоро вы к своему любимчику в школу вдвоем бегать будете. Как же, отличник! А если ко мне на собрание идти надо — всегда препираетесь по полчаса. Я позор семьи!» Она начинала картинно всхлипывать, но родители только улыбались, а папа говорил: «Кто тебе-то мешает „пятерки“ получать? Учись, старайся!» Ответить на это Зине было нечего, и она уходила из комнаты, громко хлопнув дверью. А уж сколько раз завистливая сестрица пыталась нагадить Сереже: подставляла в домашних упражнениях лишние запятые, а в примерах и задачах минусы исправляла на плюсы — на большее у глупой девочки ума не хватало. Брат ее молчал и не жаловался родителям. Просто, закончив готовить уроки, сразу складывал книги и тетради в портфель и… не расставался с ним до конца дня. Даже в туалет с портфелем ходил. Собираясь в шахматную секцию или на улицу гулять, тоже брал его с собой. Родители и друзья удивлялись, но ни о чем Сергея не расспрашивали. Ну, хочет мальчик везде таскаться со школьной сумкой — и пусть его. У каждого, как говорится, свои причуды. Зина, разумеется, страшно бесилась, особенно когда по субботам, вечером после ужина, их папа говорил: «А принеси-ка, сынок, дневник. Надо же в нем расписаться!» Родители со счастливой улыбкой садились рядышком на диван и, раскрыв поданный Сережей дневник, рассматривали «пятерки» и — изредка — «четверки» за последнюю неделю. Это был миг их торжества! Зину же в этот момент до того душила злоба, что девочка не выдерживала — уходила из большой комнаты, якобы за своим дневником. На самом же деле — Сережа знал — сестра в бешенстве расшвыривала вещи в детской. Потом являлась назад, уже почти успокоившись, и подавала папе собственный «главный документ ученика». Его родители подписывали молча и быстро, стараясь не смотреть на обычные «двойки» и — иногда — «тройки». Зина проявляла настоящие чудеса хитрости, пытаясь добраться до Сережиного портфеля, но мальчик был всегда настороже! Одно было хорошо: ночью он мог не опасаться сестриных козней. Каждый вечер, ровно в десять часов, мама приказывала: «Дети, спать!» — и потом внимательно следила, чтобы они легли в кровати. Зинаида, едва коснувшись головой подушки, засыпала мертвым сном. Сережа, услышав сестрин храп, радостно вздыхал. Наконец-то он мог не беспокоиться о своих тетрадях до утра! А по будильнику мальчик вскакивал первым! Сразу, как водится, хватал свою сумку и шел с ней умываться. Сестрицу же маме приходилось будить иногда по пять раз, а то и силой стаскивать с постели… Так шла молчаливая упорная борьба между Сережей и Зиной. Казалось, ей не будет конца. Но все-таки финиш наступил!

Гром грянул, когда однажды зимой папа Гоша заболел ангиной и неделю просидел дома. У него была высокая температура, сильный кашель. Папа лежал на диване в большой комнате (в семье она называлась «залом») и смотрел телевизор. Георгий Петрович услышал, как открылась входная дверь и вошел Сережа, вернувшийся из школы. Мальчик, напевая, разделся и сразу заглянул к отцу. «Привет, пап! — весело сказал он. — Кушать хочешь? Я сейчас обед разогрею», — и побежал на кухню. «Самостоятельный парень растет! — с гордостью подумал Георгий Петрович. — И сам не пропадет, и меня, больного, накормит. Даром что сынок мой еще третьеклашка». Скоро на журнальном столике перед диваном появились две дымящиеся тарелки с борщом. Мальчик не забыл принести и сметану, и хлеб, и даже на отдельном блюдечке — зубчик чеснока, специально очищенный им для отца. «Ты, пап, обязательно чеснок съешь. Тогда и ангина скорее пройдет», — заботливо проговорил Сережа, берясь за ложку. Отец склонился над тарелкой, чтобы скрыть подступившие слезы. «Надо вечером жене рассказать, какой у нас хороший мальчик растет. Пусть Анна порадуется», — решил он. Когда обед уже подходил к концу, и Сережа с папой пили чай, пришла из школы Зина. Стукнулись об угол сброшенные сестрой сапоги. Следом пролетел и шмякнулся об дверь детской комнаты портфель. «Эй, огрызок, ты дома или нет? — крикнула Зина уже из кухни. — Ты там, говорят, опять в какой-то шизанутой олимпиаде победил? Ну не придурок ли!» У папы округлились глаза. Он возмущенно стукнул чашкой о блюдечко. Так и есть — Зинаида забыла, что отец дома, и разговаривает с братом в своей обычной манере. «Чего притих? — продолжала тарахтеть добрая сестрица. — Я знаю, что ты здесь — вон пальто висит на вешалке. Все равно не спрячешься. Сейчас вот только поем и сразу тебя отпинаю как надо, чтоб нос не задирал. Олимпиец сопливый! Жалко, что жрать очень хочется. А то бы ты у меня уже визжал и прощения просил! Боишься, отличничек? Правильно делаешь. Бить недомерка я буду больно и долго! Да куда ты делся?!»

Изнывающая от злобы Зина рывком распахнула дверь «зала» и… застыла на пороге. Потом промямлила: «Э-э-э… папа, здравствуй». Георгий Петрович молча смотрел на дочь. «Мы это… играли с Сережей, — проблеяла подлая девчонка. — Да ведь, братик?» Мальчик отвернулся. Папа Гоша покраснел от негодования и крикнул: «Прочь отсюда, дрянь! Вот вечером придет мать, тогда и будет с тобой разговор по душам! А сейчас попробуй только, высунься из детской. Помни: я за себя не отвечаю!» Зина опрометью кинулась в маленькую комнату. Хлопнув дверью, девочка громко и притворно завыла. «Вот что, сынок. Возьми-ка учебники и готовь сегодня уроки здесь, в „зале“. Я пока ни о чем тебя не спрашиваю, все вечером выясним. С Зиной не разговаривай и не бойся ее», — велел Сереже Георгий Петрович.

Мама Аня, поздно вернувшись с работы, сразу поняла: в доме неладно. Устало прищурив глаза, она оглядела папу и Сережу. Спросила: «Вы чего оба надулись? И где Зинулька? Почему меня не встречает?» Георгий Петрович смущенно кашлянул: «Ты, мать, погоди. Иди сперва, поешь, а потом и…»

После ужина папа Гоша велел: «Сынок, позови сестру сюда». С тяжелым сердцем Сережа выполнил приказание. Опустив голову, Зина бочком просеменила в «зал». Она сразу села в угол дивана, рядом с мамой, и обняла ее. Папа рассказал о том, что произошло днем. Анна Никифоровна, помертвев, сняла руки дочери со своих плеч. Тихо спросила: «Как же ты могла, Зина? Ведь Сережа твой родной братик, а ты ругала его такими словами! И за что?! За то, что мальчик в олимпиаде победил. Да другая девочка гордилась бы, а ты»… Сестра вскочила и завопила: «А я не другая! Вечно ваш Сереженька самый лучший! Ненавижу его!» — и хотела выбежать. Но папа сурово сказал: «Живо сядь и слушай. Сынок, говори правдиво и без утайки. Давно это у вас с сестрой началось?» Мальчик взглянул в сторону Зины. Сестра, скривившись, незаметно для родителей показывала ему кулак. Но — удивительное дело! — страха в душе Сергея больше не было. Он подмигнул Зинаиде, набрал в грудь побольше воздуха и… подробно рассказал отцу и матери все. Сестрица пробовала перебивать мальчика, орать и топать ногами. Но каждый раз получала неожиданно крепкий подзатыльник от Анны Никифоровны и замолкала. «Так ты, Сергей, поэтому везде ходил с портфелем? — качал головой отец. — Отчего же нам-то с мамой ни слова не говорил? Мы бы живо девчонке хвоста накрутили!» — «Да боялся он, — вытирала слезы Анна Никифоровна. — И ябедничать не хотел. Верно, сынок?»

Зина сидела уничтоженная, боясь поднять глаза. Наконец папа Гоша приказал ей убираться и не сметь показываться родителям на глаза. Сережа в ту ночь спал не у себя, а в раздвинутом кресле в комнате родителей. Видно, они не решились оставить его наедине с сестрой. Под утро мальчик проснулся от горячего шепота отца: «Как же мы с тобой, Аня, Зину-то упустили? Редкая злыдня выросла, а мы и не заметили. Хорошо, хоть сегодня все случайно открылось. А то ведь девчонка и дальше бы Сережу тиранила! И кто бы из него мог получиться? Слюнтяй затюканный». — «Да ладно тебе, — возражала мама. — Характером нашего сына Бог не обидел. Вон как Зина старалась, чтобы он плохо учился. А Сережка начхал на сестрины угрозы и по-своему делал. Молодец» — «Может, оно и так. А все же деваться нам с тобой, мать, некуда: надо немедля из Зины человека делать. Дочь ведь почти взрослая, в восьмой класс ходит. Боюсь, поздно уже ее перевоспитывать. Но и подлюгой лживой оставить девочку нельзя. Родители мы Зинуле. С нас и спрос потом будет, кого вырастили».

С того памятного утра отец и мать всерьез занялись воспитанием старшей дочери. Во-первых, родители заставили ее готовить уроки — причем в разное с Сережей время. Сыну полагалось сидеть в детской над книгами сразу после обеда, до прихода родителей с работы. Потом наступал черед дочери. Видно, папа с мамой преследовали при этом сразу две цели. Во-первых, оградить Сережу от порчи его домашних заданий со стороны сестры — тем более, что Георгий Петрович твердо заявил детям: «Ты, Зинаида, не смей больше касаться книжек и тетрадок Сергея. Узнаю — выпорю ремнем так, что неделю не сядешь. Не посмотрю, что большая. А ты, сынок, не будешь больше везде носить с собой портфель. И если сестра хоть одним пальцем заденет то, что лежит на твоем столе, сразу говори мне или маме. А уж мы ей устроим баню!» Во-вторых, придя вечером домой, родители сами командовали Зине: «Садись за уроки!» — и девочка уже не могла соврать, что все выучила днем. Приходилось ей отходить от телевизора, плестись в детскую и доставать учебники с тетрадями. Бедные наивные папа с мамой! Они даже не могли предположить, что Зина просто тупо сидит над книгами положенные два часа, но ничего при этом не учит! Им, работящим и добросовестным людям, и в голову не могло прийти, что можно столь бездельно проводить время! Сережа быстро понял хитрости сестрицы, но не подал виду. Зачем? Он знал, что Зина изо всех сил ненавидит учебу. Девчонка давно бы бросила школу, если бы не строгие родители. Постигать науки Зинаида, конечно, не станет — но зачем расстраивать любимых маму с папой? Главное, что сестра теперь оставила мальчика в покое и не мешает ему учиться! Девчонка со страху притихла, не грубила родителям и даже — вот чудеса! — помогала Анне Никифоровне в домашних делах. Раньше-то Зинаиде пять раз приходилось напоминать, чтобы тарелку за собой помыла! Сережа с сестрой почти не разговаривал — да и о чем? Мальчик много читал, занимался спортом, увлекался шахматами, мечтал о путешествиях. Зине же подобные увлечения были чужды, она хотела только одного — поскорее вырваться из-под родительской опеки. Сергей слышал однажды, как в школе на перемене сестра сказала своей подружке, вертлявой Маринке: «И когда я уже из дома свалю? До печенок родаки достали своим нудным воспитанием!»

А родители тем временем очень старались сплотить семью, подружить между собой детей. Теперь каждый выходной все вместе они отправлялись в театр, или в музей, или в цирк. Маме было совсем не просто выкраивать на эти мероприятия деньги из скудного бюджета. Но Анна Никифоровна, вздыхая, приговаривала: «Ничего, с голоду не умрем. Зато дети развиваются — как же иначе?» И Сережа был рад семейным культпоходам! Он, затаив дыхание, смотрел спектакли и представления, а в музеях всегда старался встать поближе к экскурсоводу, чтобы случайно не пропустить интересные детали его рассказа. Потом было ужасно здорово обсудить увиденное и услышанное вместе с родителями! — но только не с Зиной. Сестра откровенно зевала в театральных и музейных залах. Глядя на ее припухшее от скуки лицо и полузакрытые глаза, Сергей удивлялся: девочка научилась спать стоя и сидя. Зачем? — он не мог этого понять. Ведь Зина отталкивала от себя столько увлекательного! Может, вот сейчас, в данную минуту она наконец взглянет с любопытством: что происходит на сцене? какая картина на стене собрала вокруг себя массу экскурсантов? Нет, разочарованно вздыхал мальчик, сестра по-прежнему дремлет…

Так продолжалось несколько лет. Сережа упорно учился, завоевывал призы и грамоты, получал спортивные разряды. Зина закончила ПТУ, стала овощеводом, поступила работать в теплично-парниковый комбинат. Родители вздохнули чуть свободнее: дочь теперь с профессией! Правда, зарабатывала она немного. Но все-таки уже сама покупала себе одежду и обувь, и в семье стало немного полегче с деньгами. Даже удавалось кое-что отложить на сберкнижку. К тому же Георгий Петрович перешел на более тяжелую работу и стал теперь трудиться в ночную смену. Днем приходилось соблюдать тишину. Мама строго наказывала Зине и Сереже: «Не шумите! Дайте отцу отдохнуть. Он так страшно устает». Оказалось, папины труды предпринимались не зря!

Однажды, теплым майским вечером, Сергей по просьбе родителей опять принес им дневник. Мальчик в тот день закончил — снова на одни «пятерки»! — седьмой класс. Впереди были каникулы — а что может быть лучше в жизни школьника, даже такого убежденного отличника, как Сергей? Мальчик стоял у окна и наблюдал счастливую картину: папа с мамой любуются его годовыми оценками. Зина, сидя в кресле, криво улыбалась. Она по-прежнему терпеть не могла успехи брата — в чем бы то ни было. Наконец девушка вскочила и устремилась к выходу из комнаты. «Подожди, Зина, — остановил ее Георгий Петрович. — У меня есть новость, очень приятная. Сережа теперь на каникулах, а мы трое можем взять отпуска и поехать…» Папа подмигнул домашним. «Куда?» — с замиранием сердца спросил Сергей. В голове мелькнуло глупое: «На остров Мадагаскар!» Но папа Гоша радостно воскликнул: «В Москву!» — и сразу началась веселая сумятица. Еще бы! Ведь до сих пор семья в полном составе никуда не ездила — вечно не было денег. Только дети летом отдыхали в пригородных лагерях — всегда одних и тех же. «Папочка, ты молодец! — кричала Зина, обнимая родителей. — Я хоть свет увижу!» Сергей, забыв, что он уже почти старшеклассник, лихо отплясывал гопака — помнил этот танец с детского сада.

Что и говорить, та поездка в Москву удалась! Никогда больше Сергей не переживал столько счастливых минут — и от новых впечатлений, и от отдыха с семьей, и от сознания: «Я тоже в Москве побывал!» Особенно запомнилась мальчику экскурсия в Кремль. Честное слово, как будто ожили перед его глазами читаные-перечитанные русские сказки! Золотые купола соборов, чудные дворцы, узорчатые башни — от древней величавой красоты у Сергея кружилась голова. Восторг его достиг предела, когда семья останавливалась перед Царь-пушкой и Царь-колоколом. Оба памятника были величавы и прекрасны! «Вот что мы, русские, можем!» — с гордостью подумал мальчик. Сереже очень понравилась Царь-пушка, и он долго ходил кругами возле удивительного орудия. По-старинному, объяснила молоденькая экскурсовод, оно называлось бомбардой. «Звонко и раскатисто!» — мысленно восхитился Сергей. А стрелять пушка должна была каменными ядрами в восемьсот килограммов весом… «Вот это по-нашему! — одобрил Георгий Петрович. — Наверное, с такой-то защитой Москве можно было и врагов не опасаться?». Экскурсовод улыбнулась: «Вы правы. В 16 веке Россия часто страдала от набегов крымских татар. В 1571 году хан Девлет Гирей сжег Москву. А в 1586 литейный мастер Андрей Чохов изготовил на Пушечном дворе это чудо средневековой артиллерии. Бомбарда была предназначена для устрашения татарских послов, прибывших в Москву. Но из нее так ни разу и не стреляли». — «Значит, сильно устрашила Царь-пушка крымчаков?» — нахмурился папа. — «Видно, достаточно. Хотя есть и другое мнение на этот счет…» Но тут потерявшая последнее терпение Зина дернула отца за рукав и заныла: «Ой, хватит уже тут торчать и всякую ерунду разглядывать! Когда мы пойдем в ГУМ?» Ясное дело, русская история девушку по-прежнему не интересовала. Зинаида мечтала о новой кофточке со смешным названием «лапша» и с утра рвалась в главный универмаг Советского Союза. «Ладно, идем в ГУМ, отец. И правда уже пора, — озаботилась мама. — А то у всех Зининых подружек „лапша“ есть, у нее одной нет». А Сергею не хотелось уходить из Кремля! Он грубо сказал сестре: «Тряпичница!». — «Книгочей! — ехидно ответствовала Зина. — Какой толк может быть от книжек? У тебя вон штаны уже короткие и пиджак весь истрепался. Ходишь, как чучело, и ничего не замечаешь. Только чита-аешь». Сережа жарко покраснел — ему стыдно стало перед экскурсоводом за сестрину глупость. Ну, при чем тут книги — и его старый костюм?! Просто денег в семье немного… «Зинаида, закрой рот. — рассердился папа. — Не смей так себя вести! Извините, девушка. Мы пойдем». Экскурсовод едва заметно усмехнулась и скользнула по Зине насмешливым взглядом. А Сергею она подмигнула, и улыбнулась, и махнула рукой на прощанье! Мальчик уходил, мучительно оглядываясь. Бронзовая громада Царь-пушки смотрела ему вслед. «Приветствие столетий — мне, живущему сейчас. Пусть бомбарда и не стреляла, а только предупреждала врагов: не ходите на Русь! Зато она и теперь стоит в сердце Москвы, а где те крымчаки?» — думал Сергей.

«Лапшу» они в тот день все же купили — правда, отстояв огромную очередь. Зина со счастливым лицом прижала к груди хрустящий пакетик и прошептала: «Бордовая, как я хотела!» — «Ну вот, доченька, а ты говорила — не найдем, — сказала мама. — Теперь-то твоя душенька довольна?» Зина зажмурилась и кивнула головой. Сережа удивленно смотрел на сестру. Это было до того необычно — радостная Зинаида! — что он в эту минуту простил сестре и давние обиды, и побои, и сегодняшнюю выходку в Кремле. «Хорошо бы Зина навсегда веселой осталась, — размечтался мальчик. — Может, мы с ней даже подружились бы?!»

«Слушайте, а где папа? Куда он делся? — встревожилась Анна Никифоровна. — Только что здесь был — и пропал. Ну-ка, ребята, поищите его глазами. Только не отходите от меня, иначе тоже потеряетесь!» Зинаида с Сергеем завертели головами, но отца не обнаружили. Мама ахнула и прижала ладони к щекам. «А вот он я! — весело крикнул Георгий Петрович, выныривая сбоку из толпы. — Забежал тут кое-куда. Ладно, не ругайся, мать. На сегодня уже хватит прогулок. Идем отдыхать».

В гостинице семья занимала двухместные номера: Сережа жил с папой, Зина — с мамой. Сестре не терпелось примерить обновку в спокойной обстановке, перед зеркалом. Поэтому они с Анной Никифоровной сразу ушли к себе. Сережа, войдя в номер следом за отцом, очень удивился. Георгий Петрович напевал! Дело в том, что обычно он был сдержанным, строгим и немногословным человеком. А тут… «Пап, ты чего?» — с любопытством спросил Сергей. «Гляди, сынок, что я тебе купил, — подмигнул мальчику отец. В его руках оказалась небольшая коробка. Георгий Петрович поставил ее на стол, осторожно снял крышку… У Сергея захватило дух от восторга. Это была маленькая Царь-пушка, искусно выточенная из камня! Все-все в ней было, как у настоящей, кремлевской. Виднелось и по четыре скобы на дуле бомбарды с каждой стороны, и полосы рельефных узоров. И даже угадывалось изображение царя Федора Иоанновича в короне и со скипетром в руке! «Ну что, нравится? — усмехнулся отец. — От мамы мне, конечно, попадет. Скажет, зря столько денег потратил. Тебе вон, и правда, новый костюм нужен, Сережа. Но уж больно не хотел мой сын сегодня от той громадной пушки уходить! Видел я, как она тебя захватила. Дай, думаю, куплю мальчишке хороший сувенир на память о Москве. Когда-то теперь опять попадем сюда?»

— А никогда! — вдруг истошно завизжало от двери. Сергей вздрогнул и отдернул руки от дорогой игрушки. На пороге, подбоченясь, стояла Зина в новой темно-красной «лапше». Девушка побагровела от злости. Ее лицо и шея почти не отличались по цвету от кофточки. «Никогда, папочка, мы не будем ездить в Москву! Потому что ты изводишь деньги на своего любимого Сереженьку! Пацан еще сопляк зеленый, чтоб ему такие подарки покупать! А мне и туфли нужны, и сапоги — я видела сегодня в ГУМе хорошие! Но ничего! Я сейчас маме расскажу про твое мотовство, и она…

— Почему ты кричишь, доченька?» — в номер вбежала испуганная Анна Никифоровна.

— Погляди-ка, мать, на эту жадную девчонку, — сказал побледневший Георгий Петрович. — Брату позавидовала, что я ему сувенир купил. Только под себя бы знай гребла, скупердяйка!

— Да! — топнула ногой Зина. — А когда я что от родителей-то видела? Модное, дорогое вовсе не носила! Вы только попусту деньги расфуфыривали — на книжечки, да на шахматки, да на музейчики с театриками. И все это было из-за лопуха пристукнутого, Сереженьки. Конечно, он же умный, а я дура! И сейчас опять! Мне тряпку кинули, как собаке кость, а ему — подарок с глубоким смыслом! Дочери-то сувенир не купили, даже не предложили!»

— А он тебе, Зинуша, нужен, сувенир? — тихо спросил отец. — Что ты с ним делать будешь? Ты и к настоящей Царь-пушке скривившись подходила, я видел.

— И пусть! — проверещала сестрица. — Дали бы мне деньги, я бы на них что-нибудь дельное себе купила вместо этой дурацкой пушки!

— Да ведь ты «лапшу» просила, Зина. Ее и получила! — возмутилась мама. — Чего же опять требуешь?»

— Не разговаривай с грубиянкой, мать, — Георгий Петрович тяжело опустился на стул. — Ты же видишь, девчонка только два слова знает: «я» и «мне». А мы-то с тобой надеялись…

Зина захохотала:

— На что, родаки мои наивные? Паинькой хотели дочку сделать? А не вышло, да?

Георгий Петрович прижал руку к сердцу, со всхлипом вдохнул воздух и повалился со стула. Сережа с мамой еле успели подхватить внезапно отяжелевшее тело. Зина выскочила за порог. Хлопнула дверь соседнего номера. «Господи, какая же Зина бессердечная! — отчаянно вскрикнула Анна Никифоровна. — Отца довела до приступа и убежала, паршивка! Сынок, милый, на тебя вся надежда. Давай быстрее беги вниз, к администратору, и вызывайте „скорую“! Я с папой буду, нельзя его одного оставить. Может, Гошенька последние свои минуты на Земле доживает — мы ведь не знаем, что с ним. Беги, Сережа!» Задохнувшись от ужаса, мальчик помчался за помощью. К счастью, «скорая» приехала быстро и увезла Георгия Петровича в больницу. Его спасли.

Из гостиницы пришлось съезжать, потому что денег у семьи оставалось мало. Через четыре дня отпускники собирались возвращаться домой, в Омск. Но этим планам не суждено было сбыться. Перед Анной Никифоровной, Зинаидой и Сергеем встали две важнейшие задачи: ухаживать за больным отцом и где-то раздобывать средства на жизнь. Сняли комнатку рядом с кардиоклиникой, чтобы мама с Сережей могли дежурить возле Георгия Петровича. Видеть Зину папа отказался наотрез… Анна Никифоровна заявила дочери: «Пойдешь мыть подъезды вместе со мной. Без разговоров! Отцу нужны дорогие лекарства. Платить за комнату и питание тоже надо». Притихшая после недавних событий сестра молча кивнула. Но все же спросила: «А Сережка? Он-то что будет делать? Только возле папы сидеть?» — «Сидеть?! А ты когда-нибудь ухаживала за лежачим больным? Вот и помалкивай!» — сурово отрезала мать.

Сергей усмехнулся: «Ты не расстраивайся, добрая сестренка. Я за твой счет жить не стану. Буду машины мыть рядом, возле торгового центра. Уже договорился. Так что, может, и тебя еще накормлю — кто знает?» Зина усмехнулась. Мама заплакала навзрыд — не выдержали нервы.

Домой семья вернулась только через месяц. Да и то Георгию Петровичу пришлось после приезда в Омск снова улечься на больничную койку — долечиваться. Но ничего! Ведь они уже были в родном городе, а дома, что называется, и стены помогают. Сережа устроил Царь-пушку в «зале», на телевизоре. Это было самое почетное место в доме. Бомбарда стояла во всей своей грозной красе. Узорчатый ствол орудия был направлен налево, за окно. Сережа, уже познавший вкус настоящей беды, смотрел на игрушку с надеждой. Понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Пусть пушка была не бронзовой, как там, в Кремле. Пусть она целиком вместе с подставкой и ядрами умещалась на телевизоре! Но в ее светлом камне была та же горделивая мощь, та же тяжесть, что и в облике ее старшей сестры. «Храни нас, Царь-пушка», — просил мальчик, поглаживая длинный ствол. На всякий случай в другой руке Сергей держал тряпку — якобы он просто вытирает пыль с сувенира. Зинаида, как известно, любила неожиданно войти в комнату…

Отец, вернувшись из больницы домой, обрадовался до слез: «Так ты решил, Сережа, Царь-пушку сюда поставить? Хорошо придумал, молодец». Со старшей дочерью Георгий Петрович только сухо поздоровался — все еще не простил ей происшедшего в Москве. Глаза Зинаиды были полны слез, но она продолжала стоять возле отца, не желая уходить в детскую. Георгий Петрович, отвернувшись от девушки, весело разговаривал с мамой и Сережей. Мальчик смотрел на сестру и думал: «Ну, пересиль ты себя! Попроси у папы прощения! Ведь знаешь, что виновата в его болезни». Но Зина упорно молчала.

Впрочем, через несколько дней у сестры намечался день рождения: ей исполнялось девятнадцать лет. Уже приглашены были подружки, составлено праздничное меню — оно тоже лежало на видном месте, на журнальном столике. Отец взглянул на него — и отбросил в сторону. Зина, всхлипнув, наконец выскочила из комнаты.

Георгий Петрович сумел превозмочь себя только через пару месяцев. Он начал — хотя и сквозь зубы — общаться с дочерью. Впервые это случилось в воскресенье, светлым октябрьским утром, за завтраком. «Зинаида, подай мне сахарницу», — сказал папа. Девушка выронила ложечку и кинулась исполнять его просьбу. В кухне у Иноземцевых было тесно, сахарницу обычно держали на подоконнике, а в тот раз забыли поставить на стол. Все заулыбались, приободрились. Мама предложила: «Может, пойдем сегодня в музей? Как раньше?» Георгий Петрович тщательно размешал сахар в чае и поднял глаза: «Как раньше, уже никогда не будет. И ты это, Аня, хорошо понимаешь. Дочке твой музей нужен, как собаке боковой карман. Верно, Зина?» Сестра отвернулась. «Я решил простить тебя, дочь — для спокойствия в семье. Ты-то ведь прощения ни у кого из родных не попросила — значит, считаешь себя правой, а нас дурачками. Ну, и оставайся при своем гордом мнении, если хочешь, — Бог с тобой. Но уж больно мама расстраивается, по ночам плачет. Да и Сережа нервный ходит. А я хочу, чтобы он спокойно учился. Ну, вот я все и сказал. Завтракаем дальше». Семейство опять уткнулось в свои чашки. Зина выбрала себе самый маленький бутерброд и, давясь, съела. Вышла, тихо притворив за собой дверь.

Через три дня, придя домой из школы, Сергей нашел на кухонном столе записку:

Вы считаете меня плохой дочерью. Жить с вами

дальше я не буду. Устроилась в общежитие при

комбинате. Любите своего Сереженьку, он у вас

хороший.

Зина

Мальчик бросился в детскую и застыл при виде распахнутого шкафа и выдвинутых ящиков стола. Зинаида действительно ушла: ее вещей в комнате не было. Родители приняли дурную весть внешне спокойно — только мама поднесла руки к горлу, а у отца как-то странно задергался глаз. «Что ж, — сказал он, — будем теперь жить втроем. Но ты, Аня, не смей бегать к Зинке в общежитие и звать подлую девчонку домой. Узнаю — брошу тебя и уйду, поняла?» У Сережи застрял в горле крик: «Да наоборот! Идите к ней, родители! Тогда Зина поймет, что на самом-то деле вы ее любите!» Но мальчик вздохнул и не сказал ни слова. Авторитет Георгия Петровича в семье был непререкаем…

Незаметно пролетели полтора года. Имя Зинаиды в доме не упоминалось. Сергей очень скучал по сестре. Иногда он отправлялся к комбинату, чтобы хоть издали посмотреть на Зину. Она выходила с работы веселая, в окружении щебечущих подруг. «Забыла сестренка про нас, — горько думал Сергей. — Больно нужны ей родные, а уж я-то и подавно!» Но однажды, во вторую зиму после расставания с Зинаидой, Сережа вернулся из школы пораньше. Он сразу понял, что дома кто-то есть. И явно не папа с мамой! — родители в это время дня еще работали. С замершим сердцем мальчик прошел в большую комнату. На диване, одетая, восседала старшая сестра — даже не удосужилась сбросить пальто и шапку! Перед ней на журнальном столике серебрилась Царь-пушка. «Привет!» — от волнения голос Сережи внезапно охрип. Зина вздрогнула: «Здорово, братик! Сижу вот, смотрю на гадский камешек и думаю: как же его грохнуть? Из-за этой дребедени и скандал в Москве возник, и отец заболел. Будь она проклята, эта игрушка!» Сережа, подскочив к столику, схватил памятную вещицу и отбежал с ней к двери, крикнув: «Не смей! Сувенир мне папа подарил, я не дам его разбить. И пушка ни в чем не виновата!» Глаза Зины загорелись недобрым огнем: «А кто виноват? Может, я? Как бы не так! Просто папочке с мамочкой дурацкая игрушка дороже дочери оказалась. Они меня из дома выгнали!» — «Нет, ты сама нас бросила, — ответил сестре Сергей. — Но признать этого не хочешь. Потому что привыкла других винить в собственной глупости и злобе». Бережно прижав Царь-пушку к груди, мальчик унес ее в детскую. Оглянувшись на дверь — не вошла бы Зинаида! — он спрятал свое сокровище за кипой тетрадок в письменном столе. «Пока, братик! — послышалось из коридора. — Счастливо оставаться. Больше не увидимся, я скоро замуж выхожу! Снились вы мне все в гробу в белых тапках!» Мальчик невольно содрогнулся. Хлопнула дверь. Сестра оставила родной дом.

Вечером папа сразу заметил, что сувенира на месте нет. «Ты что, Сережа, к себе в комнату пушечку забрал? — спросил он. — Ну, и ладно. Пусть она постоянно с тобой рядом будет». Сергей вздохнул — не рассказывать же отцу о приходе Зины! В последнее время Георгий Петрович постоянно держался за сердце, очень исхудал и постарел. Таблетки отец теперь пил горстями. И руки у папы так тряслись, что он не мог удержать стакан воды, расплескивал ее на пол… Мальчик молча повернулся и побрел к себе. Достал из стола Царь-пушку, принес ее в «зал» и снова поставил на телевизор. С радостью услышал, как отец сказал: «До чего хороша!» Открылась входная дверь. Сергей вышел встретить маму. Вешая ее пальто на крючок, мальчик услыхал тихий стон и не сразу понял, что произошло. Но Анна Никифоровна прямо в сапогах кинулась в «зал» и закричала: «Сережа, папа без сознания! Беги к Пушилиным, в шестнадцатую, вызывай по телефону „скорую“! Господи, только бы они дома были!»

К счастью, соседи оказались дома. «Скорая помощь» приехала минут через десять. Сергей, шатаясь, шел по подъезду за носилками — их волокли вниз два дюжих санитара. Мальчик не мог оторвать глаз от лица Георгия Петровича. Оно стало неузнаваемым — страшно опухшим, бледным до синевы…

Опять потянулись тревожные дни. Любимый папа лежал в «реанимации», и пускали к нему не слишком часто. Сережа каждый раз, входя с мамой в палату, ждал: ну, сегодня-то отцу наконец станет лучше, и он улыбнется им по-прежнему, и пошутит… Но проходила неделя за неделей, а Георгий Петрович не выздоравливал. Наконец лечащий врач сказал, пряча глаза, что надежды «крайне мало». Удрученные Сергей с мамой вышли из больницы. Была сырая февральская оттепель, сыпал мелкий дождь. «Неужели папа умрет? — неотступно думал мальчик. — Нет, не может быть. Как мы останемся без отца — я, и мама, и… Зина?» Словно разгадав мысли сына, Анна Никифоровна остановилась, схватила Сережу за рукав. Дрожащим голосом сказала: «Идем, милый, в общежитие. Я чувствую: папа совсем плох. А если он уйдет от нас, не простив Зину? Если моя доченька даже не увидит отца перед смертью?» Как подстегнутые, они побежали в темноте по лужам. Хотя Сергей крепко держал маму под руку, Анна Никифоровна несколько раз поскальзывалась и падала. Почти задохнувшись, они влетели в холл общежития. Спросили у дежурной, где живет Иноземцева Зинаида. Комната сестры оказалось на пятом этаже, в самом конце коридора. Дверь им открыла неряшливая девица. Грубо спросила: «Чего надо?», и от нее пахнуло спиртным. Захохотала: «А, это вы, Зинкины родственнички? Те самые, которые знать ее не хотели и из дома выгнали? А пацан — Зинушин брательник? Странно: она говорила, что он полный дебил. А вроде не похож»… Почувствовав, что мама покачнулась, Сергей с силой произнес: «Перестаньте пороть чушь! Скажите, где Зина?» — «Ха, чушь! — взвизгнула девица. — Что, правда глаза колет? Зинаида мне много чего про свою семейку рассказывала. Все знаю: и как вы ее с детства гнобили, Золушку из несчастной девчонки сделали, всю домашнюю работу на нее свалили. И как голодом морили. Она, сидя на хлебе и воде, плохо училась. Поэтому Зинуху дома и за человека-то не считали. И как в школу она ходила в лохмотьях и драных туфлях, а все новенькое в семье только брату-полудурку покупали — очень любили его родители за убогость. Пардон, это же ты, пацан? Да вроде абсолютно нормальный на вид… А Зинка говорила, что ты чуть ли не слюни пускаешь и еле-еле ходить умеешь!» Анна Никифоровна вцепилась пальцами в косяк двери и начала сползать вниз. «Ой, Вам плохо? — засуетилась девушка и подхватила женщину под локоть. — Заходите в комнату, присядьте. Здесь можно отдохнуть, на Зинкиной кровати. Вы простите меня, дуру. Я тут наговорила… Теперь понимаю, что Зина все врала. Выпейте вот водички, пожалуйста. Извиняюсь, не знаю, как Вас зовут». — «Анна Никифоровна». — «Нет, Анна Никифоровна, не похожи Вы на злыдню. У меня-то глаз наметанный. Я думала, Вы вроде моей мамаши, пьющей да беспутной, прости Господи. Но нет, у Вас глаза добрые и вид домовитой, порядочной женщины. Сынок Ваш тоже умненький и положительный. Но зачем мне тогда Зинаида про свою семью такую лабуду гнала?!» — «Послушайте, — попросил Сергей, — как Вас?» — «Лена!» — «Пожалуйста, Лена, не извиняйтесь больше. Я хорошо знаю сестру и… не удивлен ее поведением. Вы лучше скажите, где Зина? Скоро ли придет?» Девушка вздохнула: «А не придет она сюда, не надейтесь». — «Что с дочкой?! — прошептала Анна Никифоровна. — Она жива?» — «Да жива, конечно, — замахала руками Елена. — Но разве Вы ничего не знаете?» — «О чем?» — «Да Зинуха же замуж вышла и сразу уехала».

«Замуж? А нам об этом ни словечка не промолвила?! О-ох, доченька милая!» Потрясенная Анна Никифоровна глухо зарыдала. «Вот и я говорю, — пробормотала Елена. — Дура она, Зинка. От таких хороших родных взяла и отказалась!»

«Погодите, — Сергей схватил девушку за руку. — А куда, куда моя сестра уехала? Вы поймите, у нас папа при смерти. Нужно ей об этом сообщить!» — «Да не знаю я. Зина сказала: хочу, дескать, денег заработать и кооперативную квартиру купить. У меня, мол, теперь появилась семья, а жить негде. Вроде они с Колей — это муж ее — куда-то в Надым подались за длинным рублем. Я один раз случайно их разговор слышала: что-то про полярные ночи и морозы за пятьдесят градусов». — «А писать она Вам не обещала?» — «Ну-у… Сказала, если будет настроение, черкнет пару строк. Тебя как зовут-то?» — «Сергей». — «Не сомневайся, Серый. Ты мне домашний адресок оставь. Если Зинаида напишет, я сразу к вам приду и сообщу!»

На следующий день была суббота. Утром мама разбудила Сергея и сказала: «Слава Богу, сегодня мне не надо на работу. Весь день смогу рядом с Гошей провести. Ты, сынок, давай в школу собирайся». Но мальчик, мучимый предчувствиями, наотрез отказался идти на занятия. Он заявил: «Я с тобой, мама. Ведь неизвестно, что…» — и, испугавшись, замолчал. Но Анна Никифоровна поняла Сергея и заплакала.

В палате еще царили сумерки. Георгий Петрович дышал тяжело, со всхлипами. Мать и сын тихо позвали его, но папа не услышал. Они терпеливо ждали. Прошел час, яркое солнце залило комнату. Руки отца внезапно задвигались, судорожно перебирая складки одеяла. Мама ахнула: «Это папа обирается, сынок! Конец уже близок». Сережа затрясся от рыданий. Потом всмотрелся в черты умирающего: лицо Георгия Петровича истончилось, стало как будто восковым. Мучительно шли минуты. Наконец папа широко открыл глаза. «Мы здесь, Гоша. Мы с тобой». — сказала Анна Никифоровна. Отец силился что-то вымолвить и не мог. Он только строго смотрел на своих родных. «Ты хочешь видеть Зину?» — спросила мама. Папа с трудом кивнул. «Нет тут, Гоша, нашей доченьки — горестно прошептала Анна Никифоровна. — Замуж она вышла и уехала. Не может Зиночка с тобой проститься». Отец нахмурился и замычал. «Что ты хочешь сказать, милый? — голос мамы сорвался в хрип. — Ты простил ее?» — «Давно», — ясно произнес Георгий Петрович и закрыл глаза. Жизнь оставила его.

На похоронах было много народу. Оказалось, что столько людей — знакомых и даже вовсе незнакомых Сереже — знали и любили Георгия Петровича! Пришла, к его удивлению, и Елена. Объяснила: «Я хоть чем-то помогу Вам, Анна Никифоровна. Зины-то нет». Самая страшная минута настала, когда все гости разбрелись после поминок. В доме повисла тишина. Сережа стоял у порога и думал: «А папа больше никогда, никогда, никогда не войдет в эту дверь».

Потянулись тоскливые дни. Анна Никифоровна очень старалась, но никак не могла оправиться от горя. В доме пахло валерьянкой. Сергей с головой ушел в учебу, надеясь порадовать маму своими успехами. А она, казалось, не замечала ни наступающей светлой весны, ни сочувствия соседей, ни любви сына. Бухгалтерское дело женщине пришлось оставить. Анна Никифоровна быстро слепла и уже не могла разбирать цифры в подсчетах. Поэтому она устроилась мыть полы в подъездах, как тогда, в Москве, — ведь им с Сережей надо было на что-то жить! Мальчик, стиснув зубы, думал: «Ладно, ничего. Учебный год скоро закончится. Я пойду работать, освобожу маму от тяжелого труда. Пусть спокойно лечит нервы и отдыхает».

Беда грянула в середине мая. Сережа вечером был на тренировке. Мальчик не мог понять, почему у него вдруг заныло сердце. Силился настроиться на спорт — безуспешно. Наконец Сергей выскочил из зала, покидал вещи в сумку и бегом направился домой. Залетев в прихожую, крикнул: «Мам, ты где?» В ответ — тишина. Но ведь Анна Никифоровна уже давно должна была вернуться домой! Рванул дверь кухни. Мама, запрокинув голову, сидела за столом. Мертвая. Перед ней на столешнице были разложены коробочки с таблетками. Стоял стакан с водой.

Дальнейшее Сергей помнил плохо. В памяти остались клочки пережитого. Кажется, он выбежал в подъезд и с криком стучал в двери соседей. Потом в квартире толпились милиционеры, и мальчик отвечал на какие-то вопросы… Белое лицо мамы в гробу, тихие поминки. И — одна отчетливая картина. Сергей один в пустой ночной квартире. Стоит в большой комнате перед телевизором. В свете луны мерцает Царь-пушка. Мальчик с упреком спрашивает у нее: «Ну что ж ты, милая? Почему нас не защитила? А ведь создана была охранять мир и покой!»

Помнится, Сергей ходил в школу, хотя ничего не слышал и не понимал на уроках. Да его и не спрашивали — учителя только сочувственно качали головами и вздыхали. С удивлением мальчик узнал, что закончил учебный год на одни «пятерки». Настало лето, и вот тут беда навалилась на Сергея по-настоящему. У мальчика закончились деньги, заработанные мамой. Он перестал ходить за продуктами. Это заметили соседи и стали подкармливать сироту. А Сереже, по правде говоря, не хотелось ни есть, ни искать работу, ни вообще жить. «Зачем?» — угрюмо спрашивал он у Царь-пушки. Та молча искрилась своими мраморными узорами. Но тяжкий ствол старинного орудия все так же упрямо смотрел в сторону и чуть вверх. Сережа вздыхал и плелся разогревать суп, принесенный соседкой.

Но вот однажды, в конце июня, вдруг знакомо проскрежетал ключ в замке. Распахнулась дверь. Сергей почувствовал, как его сердце замерло и ухнуло вниз. «Мама!» — закричал он и побежал в коридор.

«Ну, ты с ума-то не сходи!» — сказала Зинаида, сбрасывая туфли. За ее спиной стоял незнакомый мужчина. «Здравствуйте», — пробормотал Сережа.

«Привет, привет. Давай знакомиться. Я Коля, — шепеляво отозвался пришелец. — Муж, значит, твоей сестры». Белесые глаза Коли цепко ощупывали стены и потолок. Особенно ему, видно, понравился стенной шкаф в прихожей, сделанный Григорием Петровичем. Мужчина попробовал его крепость, дернув за ручки.

Зинаида, едва войдя в квартиру, сразу принялась распоряжаться. Отругала Сергея за пыль на мебели. Велела Коле быстрее внести чемоданы: один в «зал», другой — в детскую. Сама достала из сумки продукты и полетела на кухню, готовить.

Обед прошел в молчании. «Почему Зина не спрашивает про маму с папой? — удивлялся Сережа, ковыряя вилкой вермишель. — Она ведь и не знает, что родители умерли. Думает, конечно, что мама с папой еще на работе. Но хоть бы поинтересовалась, как у них дела, как здоровье, в конце концов? И почему Зинаида вообще заявилась?»

Когда попили чай, девушка тщательно вытерла стол и снова села напротив брата. Коля делал ей какие-то знаки и даже в нетерпении хлопнул ладонью по столешнице. Но Зина не сразу решилась заговорить. Ее глаза, избегая взгляда Сергея, блуждали по сторонам. Наконец девушка подняла голову:

— Ну, братец? Как дальше жить думаешь?

Сергей удивился:

— Дальше? Учиться! Ты погоди, Зин! Ты вообще знаешь, что папа с мамой…

— Да знаю, дорогой! — Зина жестко усмехнулась. — Имела глупость Ленке написать. Думала, она мне подруга! А Елена в ответ: и такая я, мол, и сякая, и родных своих не люблю, а они у меня хорошие-расхорошие, прям загляденье!

— А что? — глухо спросил Сергей. — Негодные были мы у тебя? И папа с мамой плохие, да?! Говори!

Зина смутилась, затеребила воротник кофты. В бой ринулся Коля:

— Ты, пацан, в сторону не съезжай! Чего теперь про родителей-то ваших базлать? Умерли, и слава Богу. Царствие им, стало быть, небесное.

Сергей тихо спросил:

— Куда я съезжаю? Вы что, не понимаете? Это же наши мама с папой! А вы, значит, оба с Зиной знали про их смерть?

— Про маму мы недавно узнали, Ленка мне уже второй раз написала, — заторопилась сестра, пряча глаза. — Если хочешь упрекнуть за то, что я на похороны не приезжала, так некогда мне было, работала я.

— Некогда?! — задохнулся Сережа. — Да ты…

Зина нагло зачастила:

— Да, на квартиру зарабатывала! Пахала, как лошадь, пока ты тут за родительскими спинами прохлаждался. Все, небось, книжечки почитывал! В шахматки играл!

Сергей вскипел:

— А тебе кто мешал то же самое делать?! Просто моя сестра тупица, и лентяйка, и скряга!

— Ша, родственнички! — гаркнул Коля. — Чего разорались? Вы по делу говорите.

Мальчик недоуменно пожал плечами. По какому еще делу?

Зина покраснела. Видно, в эту минуту сестру все-таки жег стыд! Но она зло сказала:

— Вот что, дорогой. Жить здесь больше не надейся. Кончилось твое время! Поедешь в детдом.

Сергей помертвел. Может, он ослышался?

— И не смотри на меня так, не разжалобишь! — продолжала сестра. — Довольно ты тут жировал да родительской любовью пользовался. А я тебя кормить и одевать не собираюсь. У меня теперь своя семья, понятно?

— Но ведь мы же с тобой не чужие! Как ты можешь выгонять из дома родного брата? Мама с папой…

— Отлезь, пацан, — угрожающе протянул Коля. — Кончились твои родители, и нечего их зазря поминать. Теперь я тут жить буду — с супругой!

Все еще не веря в сестрину подлость, Сергей прямо посмотрел в глаза Зинаиде. Та отвернулась. Мальчик встал из-за стола и, не помня себя, вышел. Все было кончено.

Через несколько дней приехали две равнодушные тетки из РОНО и с ними милиционер. Посмотрев какие-то бумаги, милиционер приказал мальчику:

— Бери вещи и идем! Нас ждет машина.

Больше всего на свете боясь расплакаться — не хотел он доставить такую радость Зинаиде и ее муженьку! — Сергей взял маленький чемоданчик и шагнул к двери. «Ну, ладно! — усмехался он, спускаясь по ступеням родного подъезда. — Ладно, Зинаида. Думаешь, выгнала меня, и от брата Сереги ничего дома не осталось? Ошибаешься! Царь-пушку я спрятал, тебе ее не найти. А значит, папин подарок продолжает меня охранять — да и тебя, дурочку, тоже». Надо сказать, сувенир Сережа сразу, в первый же вечер, убрал с глаз Зинаиды и Николая. Мальчик отлично помнил, как сестра в прошлый свой приход рвалась уничтожить орудие. Поэтому, выйдя из кухни после тяжелого разговора, мальчик забрал игрушку и поместил под диван в своей комнате, прямо у стены. Царь-пушку ни с какой стороны не было видно, и Сережа ненадолго успокоился. Но он понимал: брать вещицу с собой в детдом неразумно. Вряд ли Сергей сможет там сохранить дорогой его сердцу сувенир — его или разобьют, или утащат. Ночью, когда сестра с мужем уснули в «зале», мальчик принялся за дело. В углу стены, где стоял его диван, Сергей тихонько оторвал обои. Потом принес папины инструменты и начал долбить отверстие в штукатурке. Надо сказать, мальчику не сразу удалось совершить задуманное. Только на третью ночь Сережа бережно задвинул Царь-пушку в получившуюся нишу, закрыл дыру картоном. Сверху он все аккуратно заклеил обоями. Получилось отлично! Тайник был абсолютно незаметен на гладкой стене, и мальчик впервые после появления Зинаиды заснул спокойно.

Детский дом оказался сущим адом. В первый день Сергея избили до полусмерти. «А это прописка, наша давняя традиция!» — глумливо заявил восемнадцатилетний балбес по прозвищу Ляпа. Он-то и руководил расправой, приговаривая: «Всыпьте, парни, домашнему бутончику! Я уж обрыдался в последнее время! Думал, выпнут меня скоро из родных стен — и не успею больше никого „прописать“. А тут удача подвалила — новенького приняли!» На следующее утро завтрак Сережи забрал себе его сосед по столу справа, а обед — сосед слева. Ужин мальчик не отдал и был снова бит… Хотя, правду сказать, обидчиков на этот раз оказалось гораздо меньше, и им тоже крепко досталось от Сергея. Все же не зря он столько лет занимался спортом! Скоро мальчика оставили в покое, не отнимали больше еду. Но Сережа и сам часто лез в драку — не мог смотреть, как старшие воспитанники издеваются над малышами. Детвора начала, спасаясь от негодяев, подбегать к юноше и прятаться за его спину. Так пролетело лето. Но Сергей еще не подозревал, что главные битвы были у него впереди!

Пришло 1 сентября. Начался последний, самый тяжелый школьный год в жизни Сережи. Он твердо решил закончить десятый класс с золотой медалью и поступить в Политехнический институт. Но оказалось, что хорошо учиться в детдоме просто невозможно. Старшие воспитанники ограничивались только хождением в школу и бездельным присутствием на занятиях. Уроки юноши не готовили никогда! Поэтому к Сергею, склонившемуся над тетрадками в учебной комнате, снова стали привязываться. Толкали под локоть, вытаскивали из-под него стул, орали в самое ухо: «Ты что, больной?! Зачем тебе это надо? Лучше всех хочешь быть, да?» Пришлось снова — и очень много раз! — жестоко драться за право готовиться к занятиям. Сергей победил — от него окончательно отстали.

Юноша с головой ушел в учебу и не замечал, как пролетали дни и месяцы. Гнал от себя мысли о доме, о семье. Первое время очень скучал по Зинаиде. Все-таки парень надеялся, что сестра навестит его в детдоме. После Нового года Сергей понял, что она вычеркнула брата из своей жизни, и перестал ждать. У юноши остались только сны, от которых он и хотел, и боялся избавиться: в них Сережа опять вместе с папой, и мамой, и сестрой гулял по Москве, любовался Кремлем…

Свою золотую медаль Сергей честно заработал. Директор детдома, вручая ее юноше на торжественной линейке, даже прослезилась. Оказалось, что такое событие — выпускник-отличник — случилось первый раз за всю историю детского учреждения. «Качать Серегу!» — радостно заревели воспитанники, и счастливый медалист полетел под потолок.

В институт он поступил легко, сдав один экзамен на привычную оценку «пять». Теперь Сергей стал взрослым, получил звание студента и мог уже вернуться домой. Юноша собрал вещи, попрощался с товарищами. Потом обошел весь персонал детдома: директора, воспитателей, нянечек, поваров, сторожей. Юноша был благодарен этим людям — они помогли ему выжить и выстоять в трудное время жизни. Вечером Сергей пришел в родительскую квартиру. Ключ у него сохранился, и юноша нарочно не стал звонить в дверь Зинаиде. Открыл замок сам — ведь это был и его дом, не только сестрин. Войдя, сразу наткнулся на Зину и Колю, выскочивших в коридор. У сестрицы вид был почему-то испуганный. Ее муженек пьяно ухмылялся и держался за стенку. «Здравствуйте», — сдержанно произнес Сергей. — «Ну, ты вымахал, пацан. До чего здоровый стал!» — вместо приветствия протянул Коля. Зинаида уперла руки в боки и спросила: «А зачем сюда явился? Да еще вперся без спроса, как законный хозяин! Ты здесь больше никто, понял?» Юноша в бешенстве шагнул вперед, протянул руку к нахалке. Сестрица взвизгнула и понеслась в «зал». Сергей — за ней. Коля хотел было бежать следом, но спьяну запутался в ногах и грохнулся на пороге комнаты. Сережа схватил сестру за воротник халата и встряхнул. Зина низко завыла…

Зинаидины слова оказались не пустой болтовней. Сестра сумела каким-то образом выписать Сергея из квартиры. Теперь юноша лишился права жить в ней. «А что? Ты вон какой здоровущий парень вырос! — кричала милая родственница. — Небось сумеешь себе на другую квартиру заработать! Да к тому же воспитывался в детдоме, и тебе государство должно жилье предоставить. Иди и добивайся!» Николай, громко икая, кивал и поддакивал Зине: «Конечно, заработаешь. Чего нам тута всем троим тесниться?» Не в силах смотреть в глаза мерзкой парочке — так стыдно было Сергею за подлость родных людей! — юноша встал и подошел к серванту. Рванул за дверцу. Достал альбом с семейными фотографиями, сунул его под мышку. Потом отправился в детскую. Супруги, переглянувшись, засеменили следом. Знакомый с детства диван по-прежнему стоял в углу. Не обращая внимания на Зину и Колю, Сережа отодвинул его от стены. Кусок обоев, приклеенный им больше года назад, тоже оказался на своем месте. Отлично. Значит, тайник не нашли. Студент присел на корточки в углу и извлек на свет Царь-пушку. Зинаида фыркнула: «А, вот что ты спрятал! Ну и сокровище. Я-то думала»… — «Думала — деньги, да? Ты же ничего другого в жизни не хочешь и не ищешь. Верно, сестренка?» Милая родственница свекольно покраснела и кинулась на Сергея, стараясь расцарапать ему лицо. Но это девушке не удалось: юноша сжал руки сестры железной хваткой и силой усадил на диван. Зинаида заныла от бессилия, но драться с братом больше не решилась.

Через минуту Сергей, провожаемый до самой двери обозленными супругами, вышел из отчего дома. В чемоданчике он уносил фотоальбом и свою единственную драгоценность — мраморную Царь-пушку. Идти юноше было некуда. Можно было, конечно, вернуться в детдом — там ему не отказали бы в крове и пище. Но тогда пришлось бы рассказать добрым, но совершенно чужим для него людям про то, как обошлась с ним родная сестра. А мысль о ее новом предательстве жгла Сергея невыносимой болью! Нет, делиться с кем-то своим позором в этот страшный вечер он не мог. Юноша всю ночь бродил по городу, иногда отдыхая на скамейках в парках. Наконец на рассвете Сережа пришел к реке. Она могуче несла свои темные воды, обтекая зеленые острова напротив набережной. «Какая сила! — подумал Сергей, любуясь бегом волн. — Движется себе вода куда ей хочется уже тысячи лет. И ничто не может ее остановить, потому что Иртыш твердо знает, куда течет и зачем. Зинаида всю жизнь мечтала меня остановить, не дать делать то, что я хочу. Но не сумела! Я все равно двигался по своему руслу и буду идти по нему дальше. Не погибну и не стану бомжом — назло сестричке!»

В институт Сережа приехал к самому открытию. Ему, как уже зачисленному в списки студенту и бывшему детдомовцу, сразу дали место в общежитии. А что особенно ценно — предложили работу лаборанта на кафедре химии. Сергей с радостью согласился. Жизнь налаживалась!

Она, конечно, и потом не стала для юноши легкой и беззаботной. За пять лет учебы ему пришлось и голодать, и выбиваться из сил на разных работах, чтобы как-то прожить. Но Сергей не унывал! В студенте бурлили молодость и сила, а бороться с трудностями парню было не привыкать. Царь-пушка на его общежитской тумбочке светилась узорами, когда Сережа на рассвете возвращался домой после разгрузки вагонов. Ствол орудия по-прежнему задорно смотрел вверх!

Когда Сергей закончил третий курс и собирался ехать со стройотрядом на летние заработки, судьба улыбнулась ему — да еще как! Иноземцев-младший, как выпускник детдома, получил отдельную квартиру. Юноша не верил своему счастью, когда получил ключи! Друзья в общежитии хлопали парня по плечу и шумно поздравляли. А вечером того же, невыразимо счастливого дня, закатили пир горой! Приятелям было жаль расставаться с Сергеем: он слыл хорошим товарищем и никогда никому не отказывал в помощи. Наутро новосел побросал вещи все в тот же старенький чемоданчик и, напутствуемый пожеланиями не забывать друзей, поехал «к себе». Так он теперь с тайной гордостью называл в мыслях новое жилье.

Незаметно пролетели еще полтора года. Однажды во время зимней сессии Сергей допоздна прозанимался в областной библиотеке. Пока он ехал через весь город «к себе», наступила ночь. Как раз пришли злые январские холода, и на улицах в тот час не было ни души. Юноша почти бежал, стараясь побыстрее добраться до дома — ведь мороз стоял под тридцать градусов. Вдруг, нырнув в проходную арку соседнего дома, Сергей услышал отчаянный плач. Так и есть — справа, за углом арки, стояла девочка лет четырнадцати и захлебывалась в слезах. Сергей отнял ее руки от лица, чтобы спросить, что случилось. И ужаснулся! Губы девочки были разбиты в кровь, а глаз заплыл синяком. «Кто тебя так? Кто посмел?» — спросил он у девочки. «Папка! — закричала она. — Он пьяный, он дурак! Уже месяц каждый день водкой наливается и нас с мамкой бьет! Я домой не пойду — папаша сказал, что ноги мне выдернет! Лучше здесь на морозе помру, зато он больше меня не изобьет. Найдут девчонку утром, да и похоронят, и все дела. Только мамку жалко. Если меня не станет, папка ее одну скоренько до смерти изувечит. Он зверь, зверь!» Девочка опять зашлась в плаче. Сергей, недолго думая, встряхнул ребенка за плечи: «Пойдем ко мне! Нечего тут замерзать. Не все такие мерзавцы, как твой папка». Девочка недоверчиво шмыгнула носом и спросила: «Правда к себе зовешь? А зачем я тебе — драная да битая?» — «Да затем, что нельзя детям так жить, как ты живешь. Идем! Не бойся, не обижу».

По дороге разговорились. Девочку звали Ларисой. Сколько она помнила себя, ее отец постоянно пил. Семья бедствовала, потому что все заработанные родителями деньги алкоголик тратил на водку. Правда, бывало, что наутро после попойки папуля громко каялся и обещал покончить с загулами. И действительно, он мог потом две недели, а то и месяц продержаться без пьянки. В доме появлялась кое-какая одежда, еда, даже печенье к чаю, — так определила их недолгое семейное счастье Лариса. Потом кошмар начинался сначала. Мать с дочерью терпели — куда было податься от беды? Но вот в последние два года отец стал еще и распускать руки. Начал бить маму Дашу, а потом и до Ларисы добрался. Жить с алкоголиком стало совсем невыносимо — но что делать? Уйти от изверга было некуда. Вот и в тот вечер он напился почти до беспамятства и стал колотить маму Дашу головой об стену… Лариса бросилась заступаться, и отец, оставив жену, жестоко избил дочь.

Наконец Сергей вместе с новой знакомой вошли в квартиру. Девочка сняла старое пальтишко, и юноша чуть не застонал. Он понял теперь до конца смысл ее слов: «драная да битая». Еще ни разу в жизни Сергей не видел столь плохо одетого ребенка! Без преувеличения, вся жалкая одежонка девочки оказалась рваной, в огромных дырах. Видно было, что ее старательно пытались залатать. Но тщетно — рубище просто расползалась от старости. Когда же Лариса в тепле комнаты стянула и кофту, юноша почувствовал, что у него непроизвольно сжались кулаки. На худых руках девочки от плеч до кистей багровели страшные кровоподтеки. «Да есть ли на ребенке живое место? — в бессильном гневе подумал Сергей. — И этот ужас сделал его родной отец! Откуда только подобные гады берутся?» Лариса, улыбаясь, смотрела на Сергея. Он спохватился: «Девочку ведь накормить надо, и побыстрее, горячим. Вон она какая худая, бедняжка». Скоро молодые люди сидели в кухне и ели пельмени. Лариса глотала их, почти не жуя…

На следующее утро студент, пересчитав оставшиеся до стипендии средства, повел свою новую знакомую покупать одежду. Ну, невозможно было без слез глядеть на рвань, в которой щеголял ребенок! Лариса охотно согласилась с предложением Сергея посетить магазин. Они поехали в «Детский мир». Приобрели девочке скромную кофточку и юбку. Лариса сияла, сбегая по ступенькам универмага к выходу, а юноша растроганно думал: «Хоть маленькую радость, но я могу тебе доставить, девочка. Довольно ты страдала, хватит». Но… на первом этаже Лариса вдруг остановилась как вкопанная. Ее загоревшиеся глаза впились в полки, на которых сидели куклы. Оглянувшись на подошедшего Сергея, девочка опомнилась и отбежала прочь от отдела игрушек. Юноша вздохнул: деньги почти полностью истрачены. А ведь молодым людям предстоит еще как-то пропитаться несколько дней на оставшиеся жалкие крохи — вдвоем! Но жалость взяла верх над благоразумием. Сергей подошел к полке и выбрал для Ларисы самую маленькую куклу — «пупсика». Девочка блаженно вздохнула и прижала игрушку к груди.

Прямо из магазина они отправились в детский сад, в котором мама Ларисы работала нянечкой. «Она же, наверное, с ума сходит. Не знает, что я теперь у тебя живу», — виновато протянула девочка, открывая тяжелую дверь дошкольного учреждения. Дарья Федоровна, действительно, провела бессонную ночь, тревожась за пропавшую дочку. Но в милицию пока не заявляла, надеясь, что девочка переночевала у своей подружки Веры — такое случалось и раньше. Верины родители сочувствовали трудной жизни Ларисы и привечали девочку, когда ее отец пускался в очередной пьяный загул. «Что ты, мамка, — удивилась Лариса. — Да они все уехали еще второго числа на Верины каникулы в Новосибирск, к дедушке!» Женщина подняла на Сергея измученный взгляд: «Благодарю Вас, добрый человек, что мою доченьку спасли. Без Вашей помощи она, наверное, и замерзла бы, упрямая девчонка. Еще на пороге крикнула, убегая, что домой не вернется. Я-то сразу за Ларисонькой хотела кинуться — мороз ведь какой, долго ли до беды! Но муж меня не пустил — измордовал опять, привязал к балконной двери. Орал: „Пусть катится! Неча за ней, шельмой, бегать! Померзнет и поймет: папка бьет — значит любит!“ Вы простите, молодой человек, что я Вам тут про наши горести рассказываю. За доченьку спасибо, что приютили, погибнуть не дали. Пойдем, Лариса, посидишь пока в кабинете бухгалтера до вечера. У меня работы много, группу вон мыть надо. Потом поужинаем да домой пойдем. Прощайся с молодым человеком да благодари — кабы не он…» — «Я не пойду домой! — попятилась от матери девочка. — Ни за что, никогда!» — «Да как же? — всплеснула руками женщина. — Не может ведь чужой человек тебя к себе взять! У него собственных забот полно». — «Я могу, Дарья Федоровна, — твердо сказал Сергей. — Как ребенку жить в обстановке пьяных скандалов? Понимаю: мое предложение кажется Вам несуразным. Но все же разрешите Ларисе остаться у меня. Честное слово, так будет лучше». Женщина тяжело вздохнула: «Милосердный Вы человек, Сергей Георгиевич, жалеете Ларису. Но ведь и у меня совесть есть. Как я могу родное дитятко на постороннего мужчину повесить? Нехорошо это будет». — «А терпеть побои Ларисе хорошо? — возмутился юноша. — Какое будущее ждет девочку, Вы подумали?» Дарья Федоровна заплакала: «Да уж ясно, что горькое. Откуда светлому-то взяться? Ладно, я согласна. Пусть Лариса у Вас живет — все от отца подальше. А то хоть в детдом девчонку определяй — как ее иначе от истязания спасти?» Девочка радостно подпрыгнула и показала матери «пупсика»: «Смотри, что мне Сергей купил!» Женщина улыбнулась: «Ладно уж, егоза. Я вижу, что он и взаправду тебе помочь хочет. Есть, видно, Бог на свете. Дайте мне Ваш адрес, Сергей Георгиевич. Буду вас с дочкой навещать — не одному же парню с чужим дитем возиться. А ты, Ларисонька, здесь больше не появляйся — вдруг изверг выследит, тогда беда! Я ему скажу, что тебя в детдом отправила, — туда он не пойдет. Вот врать мне алкашу придется, грех на душу брать — а как иначе? У него ведь совести ни грамма нет. Еще явится к Вам, Сергей Георгиевич, без всякого стыда и начнет деньги на выпивку требовать — за дочку, мол. Да простит меня Господь!»

Дома Сергей спросил у Ларисы: «А почему твоя мама не разведется с отцом? Это же не муж, а мучитель!» — «Не знаю, — пожала плечами девочка. — А куда ей уйти-то от папашки? На улицу? Мамка говорит: завсегда русские бабы горе терпели, такая и ей судьба выпала».

Когда закончились зимние каникулы, Сергей с немалым трудом отправил девочку в школу. Она кричала: «Не пойду к дорогим одноклассничкам! Они надо мной смеются, что хуже всех одета. Я в школе уж два месяца, считай, не была — и не соскучилась по ней ни капли! Что мне там делать-то?!» — «Учиться, — строго сказал юноша. — И даже не мечтай невеждой расти. Я тебе этого не позволю». Лариса надула губы и перестала разговаривать с Сергеем. К счастью, в тот же вечер к ним пришла Дарья Федоровна и принесла портфель с учебниками. Сказала дочери: «Чтоб завтра же была в школе — и гляди, на всех уроках отсиди! А то я тебя знаю — можешь и сбежать». Объяснила Сергею: «Учится девчонка плохо, потому и на занятия не хочет ходить. Дома-то у нас уроки готовить невозможно было. Где там — при пьяном крике чуть не каждый день! Да и я в науках не горазда. Уж помогите ей, Сергей Георгиевич, Вы-то человек ученый. Может, еще выправится девочка, образование получит. Возьмите вот, деньги я вам с Ларисонькой принесла — хоть и немного, а все на питание пригодятся». Сергей, покраснев, попытался отказаться от дара. Но женщина твердо заявила: «Нет, и не думайте отнекиваться. Я пока еще своей дочке мать, а не кукушка. Вы — студент, не больно жирно живете. Так что берите деньги и не спорьте. Я ведь не муж мой бесстыдный, совесть-то родительскую еще не пропила».

Лариса оказалась непростой ученицей. В ее знаниях зияли такие пробелы, что Сергей поначалу схватился за голову. Нагонять упущенное девочке, конечно, было трудно. Чуть не каждый день она вскакивала из-за стола и вопила: «Все, больше не хочу! Я устала, у меня мозги кипят!» Но Сергей молча, с подчеркнутым удивлением поднимал брови… Лариса садилась на место. Задача решалась заново.

Пришла весна. Сергей дописывал дипломную работу и нетерпеливо подгонял время. Скорее бы пришел конец июня! Студент закончит институт, станет специалистом, устроится на завод! Тогда — конец случайным работам, Сергей займется любимым инженерным делом. Да и с деньгами станет полегче: можно будет приодеть Ларису, купить ей новые туфельки. Хотя, надо признаться, не очень-то она интересуется обновками. Зато при виде игрушек — любых, но особенно кукол! — у девочки начинают дрожать руки. И неважно, что мишки вместе с пупсами уже в ряд сидят на спинке ее дивана! Хочется еще… «А как иначе? — качала головой Дарья Федоровна. — Вы уж простите, Сергей Георгиевич, девчонку глупую. Не было у нее игрушек при таком-то негодном отце. Бывало, только куплю Ларисоньке какую-нибудь, из последних сил выцарапаюсь, чтоб дитя порадовать. А коршун-то мой тут как тут! Вырвет из рук, унесет да пропьет. Вот не наигралась она маленькой, так теперь и носится с куклами навроде детсадовки». Впрочем, Лариса не только играла: дела с учебой у нее тоже постепенно наладились. В конце мая девочка с гордостью показала Сергею и матери свои годовые оценки. Дарья Федоровна даже всплакнула на радостях: «Гляди-ка, Ларисонька, у тебя даже несколько «четверок» вышло! Благодари Сергея Георгиевича. Кабы не он — стояли бы у тебя сейчас в ряд одни «тройки» — а по сути «двойки».

И вот наступил долгожданный день: Сергею вручили диплом. С драгоценной красной книжицей в кармане он спешил домой, к Ларисе. Какое счастье, что он теперь не одинок! Случайно встреченный на улице ребенок вернул ему радость жизни, наполнил ее новым смыслом. В подъезде вкусно пахло свежей выпечкой. «Как у мамы, — невольно вспомнилось юноше. — Наверное, соседка стряпает ватрушки. Аромат знакомый — кисленький, творожный, с ванилью». Сергей позвонил в дверь. Она широко распахнулась: на пороге стояли улыбающиеся Лариса и Дарья Федоровна. Запах печеного стал гуще, слаще, маслянистее… «А мы с мамкой тебя уж заждались! — весело закричала девочка. — Во, смотри, сколько ватрушек напекли! Сегодня праздник, ты диплом получил, отмечать будем. А я сама две булочки сделала — у мамки тесто осталось. Румяненькие получились! Идем, покажу!» Лариса схватила Сергея за руку и прямо в ботинках потащила на кухню. Сзади, смеясь, шла Дарья Федоровна и приговаривала: «Да погоди, егоза. Не с булочек же обед начинать. У человека важное событие! Он переволновался, устал. Зови Сергея Георгиевича к столу, пусть сперва горяченького поест». От полноты счастья у юноши что-то сладко стеснилось в груди. «Семья! — зазвенела в его голове новая мысль. — У меня теперь есть семья!»

Пролетело лето. Жизнь наладилась. Сергей работал на заводе, получал неплохую зарплату. Впрочем, Дарья Федоровна по-прежнему приносила им деньги и отказов от молодого человека не принимала. Лариса упоенно играла со своими куклами и мишками. К осени она очень вытянулась, и девочке купили новую школьную форму. Причем такую, какую ей давно хотелось — трикотажную, ярко-васильковую. Когда Лариса в красивом наряде явилась 1 сентября в школу, ее там… не узнали. И понятно: эта высоконькая, веселая, к лицу одетая девочка мало походила на прежнюю молчаливую замарашку. Через неделю Лариса сообщила Сергею страшную тайну: в нее влюбились сразу трое одноклассников. «Но ты знаешь, они мне совсем не нравятся, — пожала девочка плечами. — Маленькие какие-то, смешные». Юноша строго следил за ее учебой, заставлял читать художественную литературу. Лариса вздыхала, но слушалась: ведь благодаря знакомству с книгами — самыми разными — она теперь считалась в классе не «двоечницей», а будущей «ударницей», и это было приятно. В середине декабря отметили день ее рождения — Ларисе исполнилось пятнадцать лет. Девочка расцветала на глазах. Она вдруг стала стесняться Сергея, краснела при его появлении. Тот удивлялся, не понимая причин перемены в их общении, старался избегать лишних разговоров со своей подопечной. Лариса еще больше замыкалась в себе, смотрела исподлобья. Однажды вечером Сергей, придя с работы, застал ее в слезах. Решительно спросил: «Что происходит? Тебя обижают в школе? Так я им, хулиганам, шеи намылю!» Девочка подняла на него заплаканные глаза и тихо сказала: «Никто меня не обижает. Я просто… тебя люблю». — «И я тебя люблю, — засмеялся Сергей. — И не реву при этом!» «Я не как ты! — отчаянно крикнула Лариса. — Я сильнее, я без тебя дышать не могу!» У юноши закружилась голова, и все исчезло вокруг, кроме Ларисиных голубых глаз с мокрыми дрожащими ресницами…

Так началась их любовь. Она мягко, но крепко захватила в свои руки взрослого юношу и совсем юную девушку. Скрывать возникшее чувство было бесполезно: влюбленных с головой выдавал счастливый блеск в глазах. Дарья Федоровна, придя их навестить, сразу поняла происходящее и заплакала: «Ох, дорогие вы мои! Не убереглись все-таки! Ну что ж, теперь ничего не изменишь. Если кто и виноват, то я одна — жизнью своей нескладной да терпеньем глупым к мужу-пьянице!» К весне стало ясно, что Лариса ждет ребенка. Молодые люди сразу тихонько поженились, расписавшись в ЗАГСе — им это разрешили ввиду особого положения Ларисы. Она успела — и с неплохими оценками — закончить восьмой класс. А вот в девятый ей уже не пришлось идти: в конце октября на свет должен был появиться малыш. Теперь Дарья Федоровна решилась наконец оставить мужа и переселиться к Иноземцевым. Трясущийся алкоголик несколько раз приходил к ним, возмущался, скандалил, звал жену вернуться, обещал даже бросить пить. Но она осталась непреклонна, заявив: «Иди-ка прочь отсюда. Нам с Ларисонькой Бог помог из ада вырваться. Запомни: не получится больше у тебя над женой и дочкой измываться. Будь уверен, Сергей Георгиевич нас в обиду не даст».

В положенный срок родился мальчик. Счастливые родители назвали его Сашей. Бабушка одобрила: «Хорошее имя. И ласковое, и смелое». Лариса прихварывала. Нелегко далось юной Иноземцевой рождение сына: ведь она была еще совсем девочкой. Не по возрасту досталось Ларисе испытание! Молоденькая мама грустила, болела, плакала. Мальчик требовал много сил и забот. Это был отнюдь не «пупсик»: он кричал по ночам, просился на руки, пачкал пеленки. Хорошо еще, что Ларисе самоотверженно помогала Дарья Федоровна! Иначе как девушка справилась бы с такой ответственностью, неизвестно, — Сергей постоянно пропадал на работе. На заводе запускали новое изделие, и домой новоиспеченный отец приходил только к ночи. Но время шло. Малыш подрастал, и нянчиться с ним становилось легче. Лариса постепенно успокоилась и опять похорошела. Теперь, когда игрушки для нее остались в прошлом, у девушки появилась новая страсть — наряды. Их требовалось Ларисе как можно больше — и самых модных! Она завела приятные знакомства среди других мам с колясками у себя во дворе. Те, разумеется, были гораздо взрослее нее. И, как девушка чувствовала, умнее и самостоятельнее. А отставать — хоть в чем-либо! — от старших подруг не хотелось… И вот Лариса, к удивлению мужа и матери, вдруг стала говорить жеманным «светским» голосом — на высокой ноте, с придыханием, растягивая звук «а». «Ну и глупо! — сердился Сергей. — Ты журчишь, как бездельница-мажорка. Слушать противно. И новой одежды тебе больше не нужно — вон ее сколько, полный шкаф. Солить, что ли, наряды будешь? Вот лучше скажи мне, жена. Я тебе неделю назад давал читать „Евгения Онегина“. Какого ты мнения о Татьяне Лариной?» — «Ну-у, — лукаво тянула Лариса, — она, конечно, была несчастная. Это же ужас: любила Онегина, а вышла за толстого генерала. Потому, наверное, у Татьяны и крыша съехала». — «Это как?!» — возмущался Сергей. — «Да ясно! Со вкусом одевалась, на балах блистала! А мечтала все это променять на полку книг, и дикий сад, и бедное жилище. Конечно, сумасшедшая». Сергей только качал головой.

Между тем, по мере того, как рос Сашенька, жить семье становилось все неудобнее. Ведь в однокомнатной квартирке теснились четверо: трое взрослых и ребенок! Сергей говорил Ларисе: «Как только мальчику исполнится три года, он пойдет в детский сад, а ты — учиться дальше. Это не образование — восемь классов. Пора, наконец, взрослеть и приобретать профессию. Твою учебу я буду отслеживать сам — и помогать тебе, и направлять получение знаний». Но, когда малыш достиг трехлетнего возраста, планы пришлось менять. Стало ясно: надо срочно приобретать более просторную квартиру. Дарья Федоровна начала прихварывать: сказались тяжелые годы, прожитые с мужем-пьяницей. Пожилой женщине требовался покой, а Саше, наоборот, шумные игры и веселье! Пришлось продать «однушку» и купить двухкомнатную «хрущевку». Для этого Сергей взял большой кредит в банке — ведь прежнее жилье стоило гораздо дешевле, чем нынешнее. Он уволился с любимой работы на заводе и стал ездить на Север работать «вахтовым» методом: долг банку следовало платить регулярно! Дома Сергей бывал теперь мало, и о Ларисиной учебе пришлось забыть… Девушка так и не повзрослела. Муж не захотел, чтобы она работала уборщицей или продавцом — а больше Сашину маму никуда бы не приняли с ее восемью классами. Поэтому она, годами сидя дома и занимаясь хозяйством, начала скучать. Ларисе хотелось чего-то необыкновенного! — но она сама не понимала чего. Постепенно домашние дела и забота о Сашеньке перешли в руки Дарьи Федоровны. А Лариса, не умея найти себя, без устали заводила новые знакомства. Она смутно надеялась, что вот эти «шикарные», в ее представлении, модницы и «энергичные» бизнесмены с ближайшего рынка помогут ей — в чем? Ну-у… Наверное, и самой стать модной и энергичной, и что-то такое делать умное и всеми уважаемое. То есть, как говорят, «подняться». Но Лариса по своей природе была доброй и честной девушкой. Она не могла принять наглость, и жадность, и подлые ухватки «новых русских» — а наблюдать их недостойное поведение ей доводилось часто! Например, придя на рынок, девушка видела, как ее очередная задушевная подруга-предпринимательница орет на продавщицу: «Как это ты гнилье не будешь продавать?! Я, что ли, за него платить буду?! Втюхивай яблоки слепым бабкам, которые уже на полусогнутых ходят от бессилия! Им и такие фруктики сойдут. Все равно старухи назад не потащатся, даже если дома разглядят, что дрянь купили!» Наткнувшись на возмущенный взгляд Ларисы, «энергичная» дама беззастенчиво улыбалась, щебеча: «А, это ты, Лорик! Не обращай внимания, рабочий момент. Как говорится, не обманешь — не продашь! А эта курица мне тут большие глаза делает! Ну, и сидела бы, раз такая честная, в своем НИИ, и зарплату по полгода ждала!» Лариса никак не могла заставить себя улыбнуться в ответ и окатить «курицу» презрительным взором, как того требовали «светские» приличия. Тошнота неудержимо подступила к ее горлу, и девушка, круто повернувшись, ушла. Так, казалось бы, хорошо начавшееся знакомство снова оборвалось! Дома Дарья Федоровна, утешая плачущую дочку, приговаривала: «Да и шут с ней, с этой торговкой! Ишь чего придумала — старух беспомощных обманывать. Хорошо еще, что ты ее увидела сегодня с истинной-то стороны! А то бы и тебя окрутила подлючка, еще чему бы дурному научила, не дай Господь. Ты ведь наивная у меня. А глупышку всякий обидеть может. Одно слово — ребенок. Не наигралась моя доченька вовремя, детства у нее нормального не было. Вот теперь ты, Лариса, и перебираешь людей, как кукол — вдруг новая лучше прежней окажется? А стержень-то и характер надо самой в себе воспитывать, не ждать подсказок со стороны! Эх, неладно с квартирой получилось. Жить нам, конечно, стало лучше и просторней! Да только из-за нового жилья Сергей-то Георгиевич вечно в разъездах. Некогда ему твоим образованием заняться. Если бы не взятый на квартиру кредит, выучилась бы ты, доченька, ума набралась! Глядишь, и дело бы нашла по душе, и с подлыми людишками больше не связывалась, научилась бы их отличать от порядочных! Я бы тебя, егозу, и сама заставила учиться, да не знаю, с какого бока за это дело приняться. Безграмотная я, и все тут. А сама-то моя дочка к книжкам не больно тянется, если ее постоянно в спину не толкать!»

«Ага! — слезливо подвывала Лариса. — Вон они, образованные, на рынке продавцами стоят, да еще за счастье считают, что приняли их на денежную работу. Я эту Наташу, которую сегодня хозяйка ругала, немного знаю — она в параллельном классе училась, круглая отличница была. Учителя ее хвалили, директриса говорила: „Гордость школы!“ Наташка меня не вспомнила, конечно. Отпетых двоечниц, как я, в школе вообще не замечают… Ну, вот зачем девчонка хорошо училась, скажи? Да еще и наверняка институт закончила, раз в НИИ работала?» — «Ох, глупа ты, Ларисонька, — качала головой мать. — Одно слово — дитя. Не хватает у твоей матери грамоты, чтобы объяснить тебе, зачем нужно образование. Смолоду мне не пришлось учиться, хотя способности-то были, да и желание тоже. Но мать не пускала меня в школу, младших нянчить заставляла — а их в семье пятеро было. Как руки-то, бывало, отвихаешь, малышей таская, не приведи Господь! Вот и пришлось мне ученье бросить и всю жизнь потом с детьми водиться. Хорошо, хоть это я умела да любила, а иначе хоть с голоду помирай с отцом твоим непутевым! Головой думай, милая! Не все ведь, что ты на поверхности видишь, истинная правда. Глубже учись смотреть, доченька!» — «Как это?» — таращила глаза Лариса. Дарья Федоровна грустно вздыхала и разводила руками.

Впрочем, пока Сашкина бабушка была жива и относительно здорова, семья Иноземцевых благоденствовала. В доме царила чистота, на плите стоял горячий обед, пахло вкусными плюшками. Маленький сын Ларисы и Сергея был сыт, здоров и весел. Он обожал свою бабушку, слушался ее беспрекословно, а маму считал кем-то вроде старшей подружки. Да, она вроде бы и есть. С родительницей бывает интересно поиграть, она поможет решить трудную задачку, но… Вот только что мама сказала, грозно вращая глазами: «Сам решай пример, он легкий! Через пять минут проверю!» Мальчик послушно склоняется над тетрадкой. Со двора раздается крик: «Лариса, выходи! Мы уже тут, у подъезда! Ты что, забыла про пикник? Давай быстрее, а то вино греется!» Саша подходит к окну и видит: внизу стоят три машины, а возле них — развеселая толпа незнакомых теток и дядек. Они смотрят вверх и призывно машут руками. В прихожей хлопает дверь: мама ушла. Мальчик, довольный, идет к столу и отодвигает тетрадь с примером подальше — чего над ним мучиться? Мамы теперь не будет до самой ночи. А ночью она, придя чуть навеселе, уже не вспомнит про Сашину математику. Родительнице будет не до того — бабушка станет ее ругать, говоря: «Ты что это, доченька, опять к бутылочке приложилась?! По отцовским стопам, никак, пошла?» Мама будет плакать и обещать больше не ездить на пикники… А он тихонько прокрадется в маленькую комнату, нырнет под одело и притворится спящим. Мама с бабушкой после шума заглянут к Саше, и бабуля тихо скажет: «Вот, опять твой сынок без мамы уснул, сердешный. И уроки ты у него не проверила, Ларисонька. Дурно это, никуда не годно, понимаешь?» Хитрый мальчик незаметно улыбнется и подумает: «И вовсе не дурно. Наоборот, хорошо. Примеры такие трудные были, ну их на фиг! А я зато и на улицу сходил, и мультики смотрел целый час, пока баба Даша ужин готовила».

Все резко и непоправимо изменилось, когда несколько лет назад Дарья Федоровна начала сильно хворать. Женщина крепилась, старалась не слечь окончательно, из последних сил делала работу по дому. Испуганная Лариса ходила за ней по пятам и просила: «Мам, ну ляг, пожалуйста. Я сама, что ли, суп не сварю?» Бабушка обессиленно опускалась на диван, Лариса бежала на кухню. Через минуту баба Даша шептала посиневшими губами: «А у Сашеньки-то на футболке рукав почти оторвался. Будто настоящий беспризорник мальчишка с улицы пришел. Пойду зашью», — и семенила к шкафу, где стояла коробка с нитками. Видно, не умела бабуля отдыхать и спокойно лечиться… Через два месяца Дарья Федоровна умерла. Приехал срочно вызванный домой с Севера Сергей Георгиевич. Он, стараясь скрыть слезы, торопливо распоряжался похоронами — ведь на это скорбное дело отводилось только три дня, а один из них отец уже пробыл в дороге. Красный гроб стоял на табуретках в «зале». Лариса бродила по квартире, натыкаясь на стены. Зареванный Саша, сгорбившись в углу дивана, впервые в жизни почувствовал: он страшно одинок и, кажется, никому не нужен… Бабушку похоронили. После поминок отец с матерью заперлись в маленькой комнате. Мальчик слышал, что они напряженно спорят. Лариса твердила: «Я не могу одна справляться с ребенком, не могу! Сашок уже большой, и он меня не слушается, понимаешь?» Сергей Георгиевич сердито шептал: «Ты что, пятилетняя? Саша тебе сын, в конце концов. Призови его к порядку! Я знаю, какое это горе — родного человека потерять. Я с радостью остался бы дома, утешил тебя в горе, поверь! Но надо возвращаться на „вахту“. Иначе меня уволят с работы, а за квартиру еще столько платить… Ну, соберись с силами, хорошо?» На прощанье отец крепко обнял Сашу и сказал: «Держись, сын. Мы же с тобой мужчины! Береги маму, слушайся ее. Ничего не поделаешь, я должен ехать. Если не заработаю денег, банк отнимет квартиру, и мы окажемся на улице. Давайте же все вместе не допустим этого, Сашок».

И вот началась совершенно другая, странная жизнь! Первое время, казалось, она еще катилась по знакомой, накатанной колее. Лариса будила сына по утрам, кормила его завтраком, провожала в школу, ласково встречала после учебного дня, проверяла у мальчика уроки. В доме регулярно стиралась и гладилась одежда, проводилась уборка, готовился обед. Но все это Лариса делала с огромным трудом, как бы через силу. Часто Саша заставал ее рыдающей. Мама повторяла, как заведенная: «Одна, совсем одна! А если что случится, куда я кинусь?! Кто поможет, совет подаст? Ничего я не знаю и не умею! Как жить будем, сынок?» Мальчик потерянно молчал. Спустя недолгое время Лариса опять начала пропадать из дома. Оказалось, она усиленно занялась новыми знакомствами. Только если раньше друзья и подруги общались с Ларисой где-то далеко, на стороне, то теперь… Они стали являться домой — и в любое время суток! Сколько раз Саня просыпался ночью от громких голосов и хохота в соседней комнате! Там звякала посуда, гремели отодвигаемые стулья. Через щель под дверью к нему в комнату просачивался едкий табачный дым…

Впрочем, часто гости приходили и днем. Саша вглядывался в посетителей и старался понять: что интересного мама в них нашла? Эти люди казались ему до тошноты глупыми и скучными. Во всяком случае, думал мальчик, из них ни один мужчина и ни одна женщина в подметки не годились его папе — самому умному, доброму и сильному человеку на Земле! Но он, к сожалению, почти постоянно пребывал далеко от Омска.

Между тем Лариса, увлекаясь все больше и больше общением с приятелями, стала забывать про Сашу. Она где-то пропадала по целым дням, а в доме иногда не было и куска хлеба. Деньги, разумеется, у Ларисы имелись — ведь отец на Севере зарабатывал достаточно, чтобы его семья не нуждалась, но… Лариса, казалось, не считала Сашу человеком, интересным для себя. Действительно, чему у мальчика можно было научиться? Он был маленьким и не «умел жить», как мамины друзья. Саша, оставшись в одиночестве, сначала плакал и пытался искать Ларису у ее знакомых. Но мамы там почему-то не оказывалось, и никто не знал, где она находится в данный момент. Саша замкнулся, стал угрюмым и раздражительным. Впрочем, к приезду отца их дом преображался: покупалась еда, исчезала пыль в углах, отстирывалось грязное белье, а самое главное — Лариса постоянно была дома! Она, словно спохватившись, много разговаривала с Сашей, расспрашивала мальчика о его делах, готовила любимые блюда сына… За эти чудесные часы внимания и любви мальчик прощал Ларисе все! — Саша никогда не рассказывал приехавшему отцу о том, как горько, одиноко и голодно он теперь живет. Папа возвращался домой — и прошлые беды словно отступали в тень небытия! Лариса даже не вспоминала о своих друзьях — они совершенно исчезали из ее жизни. Мама общалась с «дорогими мужчинами» — так, с оттенком гордости, она называла Сергея и Сашу в те короткие недели, когда приезжал муж. А мальчик в страхе считал время до папиного отбытия назад, на «вахту». Вот, еще три, два… Еще один, последний день, и Саша опять останется один! Сергей, замечая печаль сына, обнимал его, говоря: «Не грусти, Саня! Я очень хочу остаться с вами! Но, сам знаешь, не могу. Недолго уже осталось платить за квартиру, потерпи еще чуть-чуть. Слушайся маму, и все будет хорошо». Мальчик усмехался и думал: «Да я бы с радостью слушался. Но кого? Маму скоро и дома-то не увидишь»… В такие минуты мужество оставляло его, и мучительно хотелось крикнуть: «Папа, не уезжай! Мне трудно без тебя жить, просто до ужаса тяжело. Матери я вообще не нужен, когда ты в отъезде!» Но Саша всегда помнил слова бабы Даши о том, что его мама — не наигравшийся в детстве ребенок. И мальчику становилось жаль Ларису — ведь как ей попадет от Сергея Георгиевича, если он узнает о частых отлучках жены из дому! Еще, пожалуй, откажется папа от «вахты», чтобы навести порядок в семье! А как тогда выплачивать долг за квартиру? И Саша, пересиливая себя, молчал. Они провожали Сергея Георгиевича в Надым, и Лариса опять бросалась к своим друзьям. Или, наоборот, в квартире ступить было негде от набежавших гостей — но в этом случае в холодильнике хотя бы появлялась еда, и даже в весьма большом количестве.

В тот мартовский, памятный для нашего друга день, чаю с пирогом они не попили: яблочная шарлотка благополучно сгорела у Ларисы Юрьевны в духовке. Сашкина мама совершенно забыла о готовящемся на кухне десерте: она, замерев от волнения, вместе с сыном слушала рассказ Сергея Георгиевича — и, как сделал для себя вывод Иноземцев-младший, делала это уже не в первый раз! Почему же у «Лорочки» блестели слезы на глазах, когда ее муж просто и кратко описывал домашним горести своих юных лет? Только вот при любом упоминании о сувенире, недавно разбитом сыном, мать семейства с досадой морщилась и надувала губы — почему? Саня так и не понял. Воспоминания Сергея Георгиевича о ее собственном трудном детстве, о пьянстве отца оставили Ларису равнодушной — она просто отвернулась к окну и думала, казалось, о чем-то постороннем. Зато о встрече в мороз с добрым студентом, о счастливом браке с ним, о рождении сына женщина слушала, радостно улыбаясь. Когда в комнату пахнуло гарью от безнадежно испорченного хозяйкой пирога, никто из семейства Иноземцевых даже не подумал огорчиться. Подумаешь, какая-то шарлотка! Главное, что Сергей Георгиевич на робкий вопрос Саши: «Пап, ты простишь меня за сувенир?» — ласково похлопал мальчика по плечу и сказал: «Конечно, сын. Ты же не хотел огорчать меня. Это получилось случайно». И все Иноземцевы, задыхаясь от дыма, кинулись распахивать балкон и окна. На следующий день Лариса снова испекла пирог. Правда, он был другой — с клюквой, залитой взбитыми белками. И просто таял во рту!