80+. Как я (вы) жил

Виктор Филиппович Ягольник

На многие мои приключения в жизни я написал рассказы. И когда я писал свой автобиографический роман, то ставил их туда в хронологической последовательности. Для убедительности там много иллюстраций. Да так же интересней читается!Перед читателем через восприятие ребенка, школьника, студента, молодого специалиста, опытного инженера, пенсионера проходят эпизоды из жизни общества в СССР и в наше время. Жил в Ташкенте, на Украине, на Урале, в Ленинграде, ходил по горам и везде с приключениями.

КИНДЕР СЮРПРИЗ

2008 — ой год. Украина.

В хирургически-онкологическом отделении завтрак был в 8 часов утра. Женщины, в основном в домашних халатах, и мужчины в тренировочных костюмах, дистанцируясь друг от друга, слегка согнувшись, поддерживая рукой болезненные места, с унылым спокойствием стояли в очереди с мисками и кружками в руках.

Никто не спешил, и поэтому перемещались к окошку выдачи мелкими шаркающими шагами. Были и другие — это те, которые помоложе или которых еще не касался скальпель хирурга. Они держались более живо и уверенно.

Когда подошла моя очередь, я подставил свою тарелку и мне бросили туда два черпака овсяной каши. Налив в кружку чай из чайника, я стал отходить и краем глаза увидел, что стоявшему за мной больному бросили на кашу еще кусочек сливочного масла.

«Наверное, я слишком быстро отошел и в мою миску промахнулись маслом», — подумал я и вернулся к окошку раздачи.

— Да нет, я про вас не забыла, просто масло выдают инвалидам или участникам войны, — ответила мне женщина на мой вопрос «а почему».

Сел я за стол и смотрю в свою тарелку с отливающей легкой синевой «молочной кашей». Десять граммов масла, а как велика им цена! Этой ценой отмечена судьба тех, кто дожил от той Войны до сегодняшнего дня. От Войны, которая прогремела более 60-ти лет тому назад.

— Эх! Вы! Участники Войны! — вздохнул я.

И вдруг всколыхнулось что-то во мне и вспомнилось…

Была осень 1942 года. Тогда мы жили в селе на Сумщине. Ранняя осень с дождями превратила все вокруг в непролазную грязь и мне мама сказала, чтоб на улицу я не высовывался. Пошел я как-то раз и завяз по колено в своих бурках с галошами. Хорошо, что проходил мимо соседский дядя Леша, так он вытащил меня из грязи и принес домой.

— А бурки где? — спросила мать, глядя на мои босые ноги. Пришлось дяде Леше идти на улицу и выуживать из грязи мои бурки.

— Еще раз потеряешь бурки, — прокричала мать, — до весны просидишь на печке!

С тоской я смотрел в окно как хлюпает дождь по лужам и как месят грязь проезжающие иногда по улице машины. Интересно было смотреть, когда загрузнет какая-нибудь машина и вжикает, и дергается туда-сюда. Но это было редко.

Колея была накатанная. А была она глубокая, местами выше колен и даже глубже, но я такие места обходил.

Но вот, кажется, и дождь перестал, и вроде бы и просохло. Решил я к Петренкам сбегать. Ненадолго. Они через дорогу жили. А как мне обрадуются Колька и Варька!

И вот пока моя мать с бабой Катей и ее старшей дочерью Марией перебирали пшено, которое они недавно выменяли в соседнем селе на мамины «тряпки», я потихонечку влез в бурки и вышел из хаты.

Постоял, послушал — никто не зовет, вышел на улицу и прямиком через дорогу. Это мне из окна показалось, что грязь подсохла. Она оказалась такая липкая, и я проваливался иногда так глубоко, что еле ноги вытаскивал. А вот и первая колея. Влез я в нее, а она мне до колен. И, так как мне было уже почти четыре года, то я не испугался, а задумался:

— А не повернуть ли мне назад по своим следам! — но потом решил:

— Почти половину прошел, а вдруг Колька или Варька в окно увидят, — и тогда я уверенно пошел ко второй колее. Вступил в нее одной ногой, потом второй, и вдруг чувствую, нога поднимается, а бурка нет. Ни на той ноге, ни на другой.

Я стал дергаться, раскачиваться и, в конце концов, потеряв равновесие, упал руками в грязь. Еле поднялся. Руки в грязи, сам весь в грязи и ни шагу, ни туда, ни сюда. И тут я услышал сзади шум. Оглянулся и увидел, что по дороге едут машины.

Я опять задергался ногами, но грязь держала меня крепко. Я снова упал, поднялся и, глядя на приближающиеся машины, заревел от страха.

А машины остановились, из первой вышел немецкий офицер, и соскочило еще несколько солдат. Показывая на меня пальцами, они хохотали и шли ко мне. Первым шел офицер. Он улыбался и что-то говорил. Я видел, как на меня надвигается огромная фигура немца, и заревел еще сильнее.

А он нагнулся, взял за шкирку и, вытащив меня из грязи, понес к нашему дому. Мои бурки остались на дороге и я, болтая босыми ногами закричал, показывая руками на них.

Я помнил, что мне грозило от матери за их потерю. Офицер, что-то прокричал, и кто-то из солдат, забежав вперед, сфотографировал нас всех на фоне машин, а затем, смеясь, достал из грязи мои бурки и отдал офицеру. Он брезгливо взял их левой рукой и вошел во двор.

На крыльце, испуганно прижимаясь друг к другу, стояли моя мать, баба Катя и Мария. Немец что-то сердито и громко говорил, показывая то на меня, то на них, то на дорогу. Кроме слов «киндер, нихт, матка, яволь, ферштейн» никто ничего не понимал и от этого всем было еще страшней.

Мать моя несколько раз пыталась кинуться ко мне, но хлесткое «хальт» останавливало ее, и она только таращилась на меня широко раскрытыми глазами. Я перестал реветь и только водил глазами по всем лицам.

Потом немец со словами «киндер, матка, нихт, ферштейн» опустил меня ногами в бурки и отпустил. Я сразу побежал на крыльцо и спрятался за всеми нашими. Немец еще что-то сказал, смеясь, солдаты загоготали, и они ушли. И пока не заурчали машины и не уехали с нашей улицы, все окаменело стояли на крыльце.

Затем мать схватила меня и зажав меж колен, начала шлепать руками по попе. Я заорал. Баба Катя вырвала меня из ее рук и со словами:

— Ты что? Совсем рехнулась! — ушла со мной в другую комнату. А мать рухнула коленями на пол и, уткнувшись в кровать, громко заголосила.

— Ничего, ничего поплачь, поплачь, не молчи, — говорила баба Катя, а я только глядел на них и испуганно всхлипывал.

И чего это она ревет? Ведь немцы уехали.

Прошло много лет. И сейчас вспомнив это, я подумал: «Ладно, напугались мы все тогда здорово, да и мне перепало. Но ведь задержал я тогда колонну немцев почти на полчаса.

А вдруг в это время где-то шел бой, и немцам нужна была помощь. На войне иногда минуты решают исход боя, а тут они опоздали на полчаса. Так кто ж я тогда? Дитя войны или ее участник! А? То-то! Если бы они здесь об этом случае знали, точно положили бы мне масло в кашу!

Десять грамм!»