Темные игры – 3 (сборник)

Виктор Точинов, 2019

Человек может впутаться в необъяснимую историю со страшным финалом где угодно. И когда угодно. На Земле, и под землей, и даже в глубоком космосе. В наши дни, и в прошлом, и в будущем (которое, хочется надеяться, все же будет другим). Никогда не известно, чем может обернуться заурядный выезд на рыбалку или невинное желание устроить в старых штольнях «диггерский» пикник… А можно вообще не выходить из дома, от судьбы все равно не уйдешь, – за дверью послышатся тяжелые шаги и… «Шаги смолкли. У самой двери. Михаил снял пистолет с предохранителя, поднял оружие на уровень глаз. Секунда, другая, третья… Ничего не происходило. Затем из-за двери послышался еще один звук… Словно что-то мягко упало с небольшой высоты… Или кто-то небольшой мягко спрыгнул… Кот, например… Кот… Ключи от входа… Пульт управления воротами… Уверенные шаги сквозь темный дом прямо к его комнате… Все складывалось одно к одному. Складывалось в картину, которую мозг категорически не желал признавать».

Две точки зрения на переселение душ

1. Извне

Детская кроватка роскошная… Со всеми современными наворотами: может изменять глубину по мере роста малыша, и форму тоже, превратившись из круглой в овальную, и снабжена вращающимся «мобилем» с набором забавных игрушек, и прочая, и прочая… И никаких ДСП, разумеется: настоящее цельное дерево, причем не их дешевых, — карельская береза… Хорошая древесина, прочная.

Удар!

На древесине появляется глубокая вмятина, но кроватка выдерживает. Бутылка с виски тоже выдерживает — эксклюзивная ограниченная партия, толстое фигурное стекло, уронишь на пол, хоть бы и на каменный, — не разобьется. Хорошо иметь возможность покупать дорогие и прочные вещи… Но иногда, если возникает душевная потребность что-то разбить и разломать, — случаются такие накладки.

— Сережа… — В дрожащем женском голосе смешалось множество эмоций, но главная из них — страх.

Импозантный мужчина лет пятидесяти не слышит. Или не обращает внимания. Резко дергает пробку, — не столько отвинчивает, сколько срывает с резьбы, припадает губами к горлышку. Благородный продукт кентуккийских винокуров проливается на дорогой костюм, на сорочку. По назначению тоже попадает немало…

— Сережа…

Мужчина, подкрепившись, вновь принимается за кроватку. Теперь он бьет ее ногами. Остервенело, бешено. Продукция итальянских обувщиков более успешна в борьбе с карельской березой, чем изделие стеклодувов. Дерево с хрустом ломается, мобиль с жалобным звуком улетает куда-то в сторону. Кровать повержена, и тайфун вандализма меняет вектор: под атакой игрушки, их в детской множество, — новеньких и дорогих, не распакованных. Теперь некоторые покидают коробки силой обстоятельств, вылетают из них от ударов ногами. Другие гибнут, как были, в упаковках.

Потенциальных объектов для разрушения остается все меньше.

— Сережа…

Других слов не осталось, пропали, попрятались от страха, потому что импозантный мужчина сейчас страшен… С такими лицами убивают, не задумываясь. Мужчина слетел с резьбы, как пробка с бутылки виски.

Женщина на вид вдвое моложе. Лет двадцать пять, двадцать шесть… А месяц — примерно восьмой. Тоже на вид.

Мужчина с бутылкой — ее муж. И отец будущего ребенка… По крайней мере до недавнего времени он считал именно так.

— Сережа, нам надо поговорить…

Другие слова наконец-то нашлись… Они словно переключают триггер в голове мужчины. Эпидемия разрушений прекращается, занесенная нога опускается без удара. Взгляд на бутылку, — в ней осталось не больше четверти, по ходу дела мужчина еще пару раз прикладывался, но куда больше расплескал, размахивая бутылкой без пробки.

Резкий взмах! — почти небьющаяся емкость разбивается-таки, — коричневая клякса на детских обоях, с нее опадают осколки стекла, языки жидкости тянутся вниз, от одного веселенького зверенка к другому.

— Не-е-е-е-ет, — мужчина произносит это слово очень протяжно, покачивая головой. — Говорить мы с тобой не будем… Мы займемся разными делами, общих дел у нас больше нет. Я сейчас вызвоню шлюху, или двух, или трех, сколько захочу, столько и приедет. И я буду их трахать на нашей семейной кровати… Ты ведь, сучка, там трахалась со своим кобелем? Не отвечай, все равно соврешь, и про кобеля можешь не рассказывать, все узнаю сам… Так вот, я буду трахаться, а ты будешь сидеть взаперти и думать, что я завтра с тобой сделаю.

Он говорит, а губы кривятся в улыбке, и та страшнее, чем недавнее бешеное выражение лица. Улыбка намекает: может сделать все, реально все, включая самое страшное…

* * *

За несколько часов до того.

Дорогая фешенебельная клиника, та же женщина на приеме, и сейчас она спокойна, в хорошем настроении, — беременность протекает не просто нормально, она, можно сказать, эталонно протекает.

О чем и говорит сидящий напротив врач, просматривая результаты очередных исследований и анализов. В тоне явственно слышится: у нас иначе и быть не может, запомните, и мужу передайте, и всем подругам расскажите, — потраченные здесь немалые деньги не выброшены на ветер, они инвестированы в здоровье. Его, как известно, не купишь, но сберечь, сохранить можно… Если с умом выбрать клинику. Нашу.

За окном начало лета, солнце и высокая липа. Жалюзи шинкуют солнечный свет ломтиками, и очень стильный медицинский костюм доктора похож на шкуру зебры, — женщина улыбается этому сравнению, муж вчера купил зебру, огромную мягкую игрушку, он все любит запасать заранее, такой уж человек, патологически предусмотрительный…

Эти ее мысли и улыбка — последние в нормальной и мирной жизни, дальше начнется кошмар, но женщина не подозревает о том, и не наслаждается моментом, и не старается его растянуть… Она просто улыбается.

Кошмар начинается заурядно. Доктор, не меняя тона, произносит, кивая на медкарту:

— На самом деле я немного поспешил: здесь подшиты результаты не всех возможных исследований, что мы проводим при беременности… Есть у нас еще одна услуга… дополнительная… Но ее заказывают обычно не будущие матери, а их мужья… В особых случаях… Вы меня понимаете?

— Не совсем.

Взгляд у женщины становится тревожным. Но она пока не понимает… Или не хочет понять, гонит от себя понимание.

Доктор встает, подходит к окну. Поднимает жалюзи. В кабинет врывается поток яркого света. И тени от ветвей и листьев липы. Врач усаживается обратно и говорит все открытым текстом. Только смотрит отчего-то в сторону, будто обращается к шкафу с застекленными дверцами.

— Я имел в виду установление отцовства по ДНК. Надежный метод, очень редко дает сбои…

По докторскому профилю ползает резкая, контрастная тень от ветки липы. Кажется, что из уха высунулся, наполовину выполз какой-то червеобразный мозговой паразит, — и пытается заползти в рот…

Врач вновь поворачивается анфас. Мозговой червь исчезает.

— Но все же ошибки случаются… Примерно с такой вот вероятностью… Вы меня понимаете?

Одновременно со словами он рисует цифры на бумажке, показывает женщине издалека, в руки не давая.

Вероятность выражается не в процентах. И не десятичной дробью. У вероятности отчего-то много нулей. И отчего-то после нее нарисован значок доллара.

* * *

Чуть позже.

Женщина в машине, с водителем, возвращается домой, в свой загородный особняк.

Сидит, смотрит вперед невидящим взором… Мысли далеко. Вернее, одна мысль: где раздобыть деньги?

Срок — три дня. Денег нет. Задача не имеет решения.

Карточка безлимитная, но счет под контролем, снять нужную сумму наличными — мгновенно возникнут вопросы, ответов на которые не придумать…

Украшения?

Да, они стоят немало, наверное, хватило бы… Однако бриллианты так просто не взять, в ломбард не отнести… Они лежат в запертом сейфе, ключи у мужа…

Решения нет… И все-таки она надеется что-то придумать. Вдвоем придумать…

Три дня — большой срок… Вдвоем они что-нибудь придумают… Обязательно.

Она не догадывается, что трех дней у нее нет… Даже одного нет, — муж уже в курсе — он предусмотрительный, все проверяет, ничего не пускает на самотек… У него с потрохами куплен свой человечек в клинике, — и результаты теста получены помимо врача-взяточника.

Она возвращается и вскоре начинается разрушение детской…

* * *

Тот же день, вечер.

Женщина в гостевой комнате особняка. Под домашним арестом. Ни телефона, ни прочих средств связи. Дверь не заперта, но за ней два лба-охранника. На вопросы не отвечают, на просьбы не реагируют. А как, бывало, бросались выполнять любое пожелание хозяйки… Одну просьбу, впрочем, уважили, причем дважды, — отконвоировали до туалета и обратно.

Она сидит на кровати, другой мебели в комнате не осталось, вынесена. Только встроенный книжный шкаф, его не убрать, не разломав стену. Книг в нем нет — лежат стопками глянцевые журналы, рекламные каталоги. На всех — улыбающиеся лица довольных жизнью людей. Ей кажется, что вся эта макулатура оставлена здесь специально, для издевки…

Случайно так получилось или нет, но супружеская спальня невдалеке. Судя по звукам оттуда, муж обещание сдержал… Вызвал шлюху. Или двух. Или трех. И трахает. На супружеской кровати.

Тревожно. Очень тревожно…

Все в доме не так…

Водили ее в дальний туалет, для прислуги, — спартанский закуток с унитазом, никаких излишеств. Прислуга куда-то исчезла, вообще вся… Охраны больше обычного, у всех морды кирпичами, смотрят в сторону… Ни одного сочувствующего взгляда.

Даже пес ведет себя более чем странно… Воздух в доме буквально наэлектризован предчувствием нехорошего, близящейся беды…

Страшно… Боже, как ей страшно…

Семейная жизнь закончилась, и совсем не так, как они планировали с настоящим отцом, — об алиментах можно позабыть, а раздел имущества и без того не предусмотрен брачным контрактом.

Но все это сейчас неважно… Алименты, имущество… Женщина о них не вспоминает.

Вспоминает другое. В бизнесе мужа есть кое-какие темные моменты, о которых она предпочитала не знать… Бродили, бродили слухи о всяком… О смерти конкурентов или компаньонов, например, на редкость своевременной.

Она не брала в голову, не задумывалась… Богатым и успешным всегда завидуют, и чего только не сочиняют о них.

А теперь призадумалась, но не верит, не желает даже мысленно допустить самое страшное… Да, он ее выгонит, как взял, без ничего. И все… Все! Ничего страшнее того не случится…

Успокаивает сама себя и сама себе не верит.

В глубине мозга сидит маленький пессимист… Или маленький реалист… Он знает: произойти может что угодно.

* * *

Чуть позже.

— Тебя убьют. И меня. Без вариантов. У всей охраны взяли кровь на анализ, у прислуги тоже. Результаты будут к утру.

Ему тридцать с небольшим… Чеканный профиль, уверенный голос, — не дрогнувший даже сейчас, когда речь зашла о смерти обоих.

Она не спрашивает, отчего он так уверен в фатальном исходе… Он начальник охраны, он знает, а о большем лучше сейчас не задумываться…

— Мы сбежим, да? Попозже, когда все угомонятся?

Он объясняет: так просто не получится. Бодигардов от дверей он отослал с поручением, но внешняя охрана получила инструкции лично от хозяина. К тому же вырваться отсюда — лишь начало…

— Нас будут искать и найдут. Ничего не готово, нет новых документов, ничего… Долго в прятки не поиграем.

Она не понимает его… Их утром убьют — а он так спокоен?! Что, вообще, происходит?!

Он обнимает подругу, целует, нежно поглаживает торчащий живот.

— Не волнуйтесь, маленькие. Вам сейчас вредно волноваться. Если нельзя сбежать, необязательно сидеть и ждать, когда придет кирдык. Можно планово отступить. Можно напасть самому… Интересно, для беременных шьют черные траурные платья?

За дверью слышатся голоса возвращающихся бодигардов. Он торопливо выходит, шепнув на ухо: «Все разрулю». Она чувствует: не пустые слова, настроен и впрямь решительно… Но ей от той решимости только страшнее.

* * *

Еще позже.

Долгий истошный вопль. Женщина бросается к дверям. Напуганный малыш толкается в утробе. Охранники сами встревожены, ничего не понимают, но женщину не выпускают. Один привалился спиной к двери — не сдвинуть, не выглянуть наружу даже в щелку.

Она не знает, кто и зачем кричал… Но показалось (или не показалось?) что вопил ее муж… Все закончилось? Вдова? Можно успокоиться и пролистать каталог в поисках траурного платья для беременных?

Там, за дверью, какая-то суета. Слышны голоса, слов не разобрать. Кто-то с громким топотом пробежал мимо по коридору. Шум стихает. И все… Ничего не известно, ничего не понятно.

Несколько минут она проводит, как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз… От надежды к отчаянию. От отчаяния к надежде. Малышу такие качели не нравятся, он протестует все настойчивее.

Не закончилось ничего…

Выстрелы! Один, второй! Короткая пауза — и еще три, один за другим.

Теперь она стоит у дверей и сомнений нет: стреляют в спальне. В процессе превращения во вдову явно что-то пошло не так…

Ноги не держат. Малыш беснуется. Она добредает до кровати, садится, затем заваливается на бок, вцепившись в руками в живот… С ней произошла странная метаморфоза: сил бояться и тревожиться не осталось. Вопрос, что произойдет раньше: ее убьют или случатся досрочные роды? — вызывает вялый интерес… Словно речь идет о судьбе героини на редкость скучного сериала. Хочется спать. Уснуть и проснуться в нормальном мире, убедиться, что привиделся кошмар, — и побыстрее его забыть, и никогда не вспоминать… Малыш притих, и она начинает засыпать.

Но кошмар не желает так просто отпустить свою жертву, позволить ей ускользнуть в бессознательность.

В притихшем доме снова начинается пальба. Не в спальне, кажется… Натуральная перестрелка, беглый огонь. Женщина слышит топот за дверью, ее охранники не усидели, рванули туда.

Ей страшно, ей уже не хочется знать, что происходит. Но и на месте не усидеть, вернее, не улежать. Встает — и тихонько, вдоль стеночки, ноги плохо держат, — туда. В доме происходит странное и страшное, но неизвестность еще страшнее.

Дверь никто не охраняет. Коридор пуст. Действие переместилось в обширный холл первого этажа.

Выстрелы больше не звучат, и все равно в холле — самая настоящая бойня. Главный ее персонаж — Фредди, добродушнейший пес, совершенно безобидный, невзирая на громадный размер.

Мир скатился в кошмар — и добродушие пса исчезло, прихватив с собой безобидность. По холлу мечется окровавленный мохнатый демон. Вокруг него тела, располосованные чудовищными клыками. Змеятся выпущенные кишки. И кровь, очень много крови…

От этого зрелища желание женщины наконец-таки сбывается. Она проваливается в благодатное черное ничто.

* * *

Чуть позже.

Она быстро очнулась, — и прекрасно помнит, что происходило перед обмороком, и безмерно удивляется, что не родила… Она лежит, не в силах встать, и не понимает, как ее любовник умудрился подготовить и сотворить ТАКОЕ. Пса, допустим, можно ввести в бешенство каким-то препаратом… Но остальное?!

Она лежит в коридоре, ведущем в холл, и вдруг понимает: а ведь там ничего не закончилось… Кое-как поднимается на ноги, видит: декорации те же, густо залитые красным, но персонажи поменяли состав… И пьеса другая. Классический любовный треугольник: любовник жестоко избивает ногами мужа, затем мочится на его лицо, а жена — ошарашенная, онемевшая — со стороны наблюдает мизансцену. Выпученными глазами.

Кульминация пьесы явно недотянута: любовник стреляет в голову мужу. Как-то просто и буднично, без финального патетического монолога, без какой-либо театральщины. Короткая фраза — бах! — большая клякса из крови, из частиц костного вещества и мозга.

Теперь-то она точно вдова… Медицина такое не лечит. Но как объяснить все произошедшее людям в погонах, от которых скоро здесь будет не продохнуть?

Вдову крайне интересует этот вопрос… Больше, чем все остальные: кошмар закончился, но надо избежать его последствий, не допустить, чтобы они обернулись новым кошмаром… Она зовет любовника по имени, времени мало, надо срочно сочинить съедобную для следствия версию.

С любовником происходит нечто странное… Смотрит на подругу, поднявшуюся наконец на ноги, словно бы не узнавая. И движется странно, пластика как не своя… Женщина вдруг понимает: перед тем, как пристрелить ее супруга, любовник произносил что-то непонятное. И каким-то не своим голосом…

Вдова вновь обращается к убийце мужа, — громче, тревожнее, словно рассчитывает докричаться сквозь невидимую стеклянную стену… Он будто не слышит. Поднимает пистолет, берет ее на прицел… Чужие движения. Чужой взгляд чужого человека.

Но стреляет он все же не в нее, в себя. Бах! — и вторая кроваво-костно-мозговая клякса. На общем фоне она почти не заметна. Тело любовника падает на тело мужа.

Женщине нестерпимо хочется проснуться. За окнами воют сирены.

Она падает, корчится, хватается за пах — и чувствует, как по пальцам течет мокрое и горячее.

2. Изнутри

Многие используют выражение «Мой дом — моя крепость», но мало кто воспринимает его буквально, как руководство к действию.

Однако господин Трушин воспринял затертый словесный штамп именно так, буквально. Настоящий укрепрайон отгрохал на своем загородном участке. Благо участок не маленький, навскидку этак с половину гектара, — нашлось, где развернуться.

Высоченная кирпичная стена, по периметру окружавшая владения г-на Трушина, тянулась к небу метра на три, три с половиной, — если смотреть издалека. Подобравшись поближе, можно было убедиться: Великая Трушинская Стена как минимум в полтора раза выше, поскольку у самого ее подножия начинался натуральный крепостной ров, в девичестве — водоотводная канава, но изрядно углубленная, расширенная, с забетонированными берегами и дном. Воды во рву-канаве не было. Возможно, г-н Трушин дожидался, когда подвезут заказанных крокодилов. Или планировал чуть позже заполнить рукотворный водоем более смертоносной жидкостью, — серной кислотой, например.

А вот что в гости к нему пожалует кто-то вроде меня, г-н Трушин явно не планировал…

Однако я взял да явился. Встречайте.

Но никто меня не встречал, не останавливал… Ни двуногие охранники, в количестве двух персон бдящие в сторожке у массивных кованых ворот. Ни четвероногие охранники-ротвейлеры в количестве трех голов, выпущенные погулять по участку ввиду вечернего времени. Ни хитрая электроника, надзиравшая за безопасностью… Никому я не интересен, даже немного обидно.

Но я стал необидчивым в последнее время, не замечают — ну и ладненько.

Движусь по участку, исследую обширные владения г-на Трушина.

Размашисто он живет, ничего не скажешь… Жизнь удалась.

Летняя кухня… Гараж… а под особняком, судя по забетонированному въезду, еще один, целый автопарк тут у них. Небольшая детская площадка: грибочки, качельки-карусельки, песочница… Для кого, интересно? Своих детей у владельца недвижимости нет, насколько я знаю.

На отшибе стоят два дома-близнеца из финского клееного бруса, в обоих окна светятся. В каком-нибудь шестисоточном дачном садоводстве любой из них вполне сойдет за главную усадьбу, но в этих, разумеется, живет прислуга или охрана… Мою догадку подтверждают несколько машин плебейского вида, припаркованных там же.

В ближнем доме аж восемь человек, и все — молодые крепкие мужчины. Охрана… Шестеро упакованы в камуфляж, сидят в одной комнате на первом этаже, на работающий телевизор внимания почти не обращают. Еще двое наверху, отдыхают: один спит, другой возится с ноутбуком, не то играет, не то странствует по Сети…

Немного поразмыслив, понимаю систему здешней охраны. Дежурят они по шесть человек, в три смены по восемь часов. Экономные люди заставляют охранников отрабатывать по двенадцать часов, а то и сутки через двое… Но г-н Трушин, как я уже убедился, экономить не привык. Или сам знает, или кто-то понимающий ему растолковал, насколько падает бдительность и скорость реакции телохранителей к концу двенадцатичасовой смены, не говоря уж о суточной.

Шестеро в камуфляже сидят наготове — скорее всего, пересменка произойдет в полночь, до нее чуть более получаса. Следующая смена заступит утром, и как раз из нее те двое, что отдыхают сейчас наверху. Остальные же, вероятно, здесь не живут и ездят на службу из дома. Но мне до них, до остальных, дела нет: тех, кто меня интересует, я уже увидел.

Ну вот, теперь пора в особняк. Предварительная информация собрана — переходим к официальной части визита.

И тут меня наконец-то замечают… Не люди и не техника — сторожевой пес, ротвейлер. Стоит в боевой стойке, напружинившись. Демонстрирует клыки, низко и еле слышно рычит.

Смотрю на него, посылаю мысленный сигнал: «Уйди!!!»

Сигнал не действует… Пес чуть ниже припал к земле, но и только. Наверное, придется по-плохому… Не хотел, но придется.

Медленно движусь в его сторону и ротвейлер не выдерживает. Разворачивается и скачками уносится прочь. Вот так-то… нечего тут зубищи скалить.

* * *

В особняке, как я и предполагал, четверо охранников. Они хозяйскому досугу не мешают. Двое зачем-то обосновались в дальнем крыле, еще двое — в небольшой пультовой при входе. Там целую стену занимают экраны, транслирующие все, что видят камеры наблюдения, наружные и внутренние. Апартаменты на втором этаже камерами не оборудованы, или же оборудованы, но сигнал идет не сюда, незачем челяди пялиться на хозяйские интимные секреты.

Мои надежды, что под конец смены эта парочка расслабится, не оправдались. Оба самым внимательным образом уставились на один экран, где крутиться не какая-нибудь порнушка, как можно было бы ожидать. Нет, на экране воспроизводится в записи недавнее происшествие: ротвейлер, рычащий вроде бы на пустое место.

Хваткие ребята, наблюдательные, — обратили внимание на неправильное поведение собаки. Один из охранников возится с настройками экрана, регулирует контрастность и яркость, — и на очередном повторе они наконец-таки видят, на что рычал пес: смутное, едва различимое в полусумраке пятно неопределенного контура. Словно из земли в том месте поднимаются какие-то испарения, несколько иначе преломляющие и рассеивающие свет, чем обычный воздух.

Именно такая версия, с испарениями, принята после короткого обсуждения. Решают нанимателя не беспокоить, но запомнить место и завтра взять пробы грунта — вдруг там пролита ртуть или еще какая-то гадость, совсем не полезная для здоровья?

Меня не интересует кино, что я смотрю из-за спин камуфляжников, — как я теперь выгляжу, уже имел оказию полюбоваться в зеркале. Пустые догадки касательно ртути и прочих вредных для здоровья веществ тоже не интересны: лишнее здоровье этим ребятам уже не понадобится, на остаток жизни им хватит и того, что есть…

Ладно, пора переходить к главному.

Господин Трушин здесь, на месте, я видел, как прикатил его пульман-лимузин, — а эта громадина на колесах возит только хозяина да тех, кого он пригласил составить компанию. И никого больше, без исключений.

До визита наверх, в хозяйские апартаменты, на первом этаже особняка происходит еще одна встреча.

Вновь собака… Но какая! Бегающие по улице ротвейлеры в сравнении с ней — как малолитражки охранников в сравнении с лимузином шефа. Ростом с теленка, вес, наверное, под центнер, а уж пасть… Испанский мастиф. Стоило назвать эту породу испанским мастодонтом.

Мастиф-мастодонт меня чует или как-то еще ощущает. И явно не понимает, с кем столкнулся. Но агрессии не проявляет, не натаскан на нее против всех чужаков, в отличие от ротвейлеров. Громоздкая туша даже на лапы не соизволила подняться или порычать для приличия… Но внимательный взгляд мастифа направлен на меня, сопровождает мой подъем по лестнице.

Молодец, хорошая собачка. Пожалуй, я чуть позже воспользуюсь твоими услугами. Ведь ты не возражаешь? Впрочем, можешь возражать, мне без разницы…

* * *

А вот и главный объект моего визита — господин Трушин. Владелец заводов, газет, пароходов и букмекерского агентства «Фортуна-лайн». Депутат муниципального совета, кандидат в Думу на минувших выборах (впрочем, не прошедший), директор-распорядитель благотворительного фонда своего имени и прочая, и прочая…

Ему пятьдесят четыре года. На вид и не скажешь: держит себя в форме, выглядит моложе… Внизу в ходе ознакомительной экскурсии я обнаружил тренажерный зал на одного ВИП-клиента, и видно, что клиент ходит туда не для проформы. Оно и правильно: если уж живешь такой устроенной и обеспеченной жизнью, грех отчаливать на тот свет раньше срока из-за пренебрежительного отношения к здоровью.

Поджарое и накачанное тело г-на Трушина я имею возможность рассмотреть во всей красе, никакими одеждами оно не прикрыто. Поскольку владелец особняка, лимузина и испанского мастифа занимается сейчас сексом.

Подсознательно я ожидал, что и секс у столь незаурядного человека окажется каким-то особенным… Например, с победительницей последнего конкурса «Мисс Россия» и с парочкой вице-мисс, — со всеми тремя одновременно. Или что-нибудь на редкость извращенное, садо-мазо с маленькими мальчиками (для кого-то ведь возведены на улице грибочки-качельки-песочницы). На худой конец азиат-трансгендер — но тогда уж в джакузи, наполненным шампанским…

Действительность оказалась заурядной и обыденной.

Обычная кровать. Вернее, обычная для роскошных спален, обставленных в стиле «ампир», — здоровенный траходром с балдахином, здесь запросто поместятся все финалистки «Мисс России» и останется еще место для парочки членов жюри.

Однако партнерша в единственном числе и тоже достаточно обычная. Молода, конечно, на десятилетия моложе господина Трушина. Но все же не настолько, чтобы затевать дело о педофилии: девушке на вид лет восемнадцать-двадцать и тянет она на «Мисс района», самое большее. Не повезло ей. Под несчастливой звездой родилась, хотя сама наверняка считает сейчас обратное.

Никаких изысков из репертуара «Камасутры» на ампирном траходроме не происходит — вполне стандартная коленно-локтевая позиция.

Некоторое время наблюдаю за ними — без малейшего интереса, прикидывая, как лучше начать. Эротическое шоу близится к концу, к финалу, к пароксизму страсти… Проще говоря, к оргазму. Исключительно со стороны г-на Трушина близится: он не видит сейчас лицо партнерши, а я вижу, — сосредоточенное у нее лицо, даже несколько скучающее. Понятно… О поздней любви, сокрушившей все преграды, в том числе разницу в возрасте, речь не идет, девушка на работе… Впрочем, постанывает в такт толчкам она вполне убедительно, словно и впрямь все происходящее ей весьма приятно.

Ритм толчков и стонов учащается. Но закончить выступление г-н Трушин желает иначе. Извлекает свое орудие… да уж, отнюдь не «Большая Берта»… без слов, легким похлопыванием отдает команду девице. Та понятливая, быстренько разворачивается, открывает рот…

Выражение ее лица мгновенно меняется и изображает теперь райское блаженство. Словно ничего вкуснее отростка г-на Трушина эта шлюшка в жизни не пробовала.

Ну что же, удачно они заканчивают… Подходящий момент, чтобы мне начать. Лучше не придумаешь.

Вперед!

* * *

Говорят, что опытные шлюхи-минетчицы специально тренируются с фаллообразными предметами, подавляют у себя рвотный рефлекс. Если так, то эта, несмотря на молодость, из бывалых и опытных профессионалок… «Берта» между ног у Трушина или нет, но пушечный ствол девица заглотала по самое дальше некуда.

Беда в том, что ее рефлексы сейчас там же, где она сама, — а где она, я на самом деле понятия не имею. Может, вышвырнута из тела в черное ничто… Может, забилась куда-то в глубины бывшего своего организма, так что ее не видно и не слышно, — и воет там в бессильном ужасе, не в силах ничем повлиять на происходящее.

Не знаю, да и плевать. Важно только одно — у этого грудастенького мягонького тельца сейчас в наличии лишь мои навыки и память. И мои рефлексы… В том числе рвотный. Он, рефлекс, немедленно заявляет о себе. Я-то не тренировался в минетах, ни на фаллообразных предметах, ни на живых людях…

Изо всех сил сдерживаю рвоту. Сил, кстати, не так уж много, мускулатура досталась в наследство изнеженная и слабая. Но мышцы челюстей у любого человека самые развитые из всех. Уж их-то регулярно тренируют, три раза в день, а кое-кто и чаще. А большего сейчас и не надо.

Пока я осваиваюсь с телом, г-н Трушин удивляется: с чего бы это шлюшка прекратила возвратно-поступательные движения головы? Не время останавливаться, не тот момент… Чувствую его ладони на затылке — нетерпеливо давят, подталкивают. Г-ну Трушину хочется его законных и оплаченных ощущений.

Получай!

Стискиваю зубы. Они у шлюшки острые, хоть в чем-то повезло. Но разом откусить не получается — вязну в упругой, словно резиновой плоти.

Дикий вопль бьет по ушам. В рот хлещет горячая и соленая кровь. Кулак бьет по голове, и еще раз, и еще… За дверью слышны громкие голоса.

Не разжимаю челюсти. При нужде так и умру, как питбуль, — не разжав. Вернее, умрет чужое тело. А я продолжу то, зачем пришел.

Не прекращая вопить, г-н Трушин выдает мне страшный прямой удар в лицо. Нос разбит, может, даже сломан. Верхняя губа — в кровавую кашу. Я отлетаю, как тряпичная кукла. Отлетаю со столь дорогой Трушину деталью организма во рту.

Упав с кровати, хрустко ударяюсь затылком обо что-то. И отключаюсь.

* * *

Нет, сам-то я не отключился. Просто перестал что-либо видеть, слышать и как-либо еще ощущать.

Черное ничто… Здесь невозможно куда-то двигаться за отсутствием направлений. Здесь нет течения времени, потому что ничего не происходит. Космический вакуум прямо-таки переполнен вещами и процессами — в сравнении со здешней абсолютной пустотой.

Пустота — и я в ее середине, не способный хоть что-либо сделать, — только думать.

И я думаю… Сомневаюсь и тревожусь. А вдруг я теперь здесь застрял навеки? Дважды удалось выбраться, но кто сказал, что так будет всегда?

Остается лишь надеяться, что и в третий раз я отсюда уйду. Когда тело юной шлюшки оклемается либо умрет, — уйду. Потому что иначе старый добрый ад с кострами, котлами и чертями покажется заветной и недостижимой мечтой.

* * *

Тело предпочло еще пожить… И вернулось в реальность, не особо для него радужную.

Болит все… Рот наполнен кровью и обломками зубов, и никак эту гадость не выплюнуть, губы заклеены скотчем. Левый глаз ничего не видит: может, опух и закрылся, может, залит кровью… Туда г-н Трушин не бил, возможно, постарались его охранники, попинали бесчувственную злоумышленницу.

Сейчас она валяется на полу, по-прежнему голая. И я валяюсь, разумеется. Почти ничего не вижу с этой позиции, но и на меня никто внимания не обращает. В спальне, вне поля зрения, происходит какая-то возня, там оказывают помощь пострадавшему… Судя по обрывкам реплик, никак не могут остановить кровь.

Но удобным моментом не воспользоваться — рука прикована наручниками к ножке кровати. Обычно приковывают к батарее или трубе, но здесь не тот случай, труб в спальне нет ни одной, упрятаны под обшивку стен. Но мне оттого не легче: подозреваю, что шлюшка даже в лучшей своей физической форме не смогла бы приподнять монументальный траходром.

Возможно, поднимать ничего не потребуется… Возможно… У Трушина мозгов больше, чем у всей его камуфлированной банды. Должен сообразить, что врачи могут пришить утерянное. Если сразу, не мешкая, положить откушенный орган в холод… В идеале — в специальный криоконтейнер, но по беде сойдет и пакет со льдом из морозилки.

Вопрос в другом: а где сейчас откушенное? С кровати я летел с мыслью: проглотить, немедленно проглотить! Успел ли рефлекторно сглотнуть, когда приложился затылком?

Если успел — пристрелят и выпотрошат. Или заживо вскроют желудок, с Трушина станется… Будет больно, зато получу свободу и продолжу начатое.

Не получу и не продолжу — понимаю я секунду спустя, когда в спальню с громким топотом врывается еще один камуфляжник.

— Принес! — радостно выкрикивает он. — Кидайте скорей!

И я соображаю, что ничего не проглотил… Трофей остался во рту, его оттуда извлекли, — не церемонясь, поломав зубы. А если так — чужое тело превращается в ловушку, в капкан. Слишком много свидетелей, чтобы пойти на мокруху… У г-на Трушина есть двое или трое охранников, способных на все. Но сейчас его дикий вопль собрал тут всю охрану, обе смены… Проще сдать шлюшку в лапы закона, чем обеспечить молчание всех свидетелей, — тем более что Трушин в данном конкретном эпизоде чист и невинен, аки младенец.

Ну я и попал…

* * *

Было следствие и был суд, а до него — две неудачных попытки покончить с собой в следственном изоляторе.

Приговор… Вместо зоны — спецпсихушка, что еще хуже. Будут держать до исцеления, а я не исцелюсь никогда… Никогда не вспомню, как звали обладательницу этого тела, кем она была: память у меня совсем иная, моя. А рассказать правду — поставят еще один диагноз в дополнение к имеющимся.

Пометка в личном деле о склонности к суициду… Она делает практически невозможным добровольный уход из жизни, но я все же пытаюсь. Вариантов не так уж много: попытка уморить себя голодом привела к насильному внутрижелудочному кормлению; все попытки не дышать заканчивались одинаково — сучий организм цеплялся за жизнь и, едва я терял за ним контроль, вдыхал воздух.

И так год за годом, год за годом, — в тоскливом ожидании, когда живая тюрьма состарится и наконец-таки сдохнет… Ну зачем, зачем, зачем я влез в такое молодое тело? Идиот…

* * *

Разумеется, ничего этого не произошло. Вся невеселая картинка грядущей жизни лишь мелькнула перед мысленным взором, когда я все же попытался — безуспешно — приподнять монструозное ложе.

Ну уж нет, годами ждать смерти в палате с мягкими стенами не буду… Я заставлю вас меня убить, черт подери! Даже если для этого придется отгрызть себе руку! Не говоря уж о том, что перегрызть пару чужих глоток и заработать тем пулю в упор, — для меня не повод для сомнений.

Но прежде чем заняться самоедством, пытаюсь протянуть кисть сквозь браслет. Он защелкнут второпях и сидит на запястье не очень плотно, а ручки у шлюшки тоненькие, хрупкие… Нет, не пролезает. Вазелину бы сюда… Или те лубриканты, что использовал г-н Трушин в интимной жизни, — ему все равно не скоро потребуются…

Идиот! Есть же отличный лубрикант… Свободной рукой отдираю с губ скотч, наклонюсь над прикованной рукой. Ох, сколько ж крови скопилось во рту, и это я еще сглотнул пару раз.

С кровавой смазкой дело движется куда лучше, кисть потихоньку протискивается. Да только моя возня незамеченной не осталось. Шаги за спиной, резкий окрик:

— Не балуй, сучка!

Голос старается звучать сурово и грозно, но, судя по тембру, принадлежит молодому парню, ровеснику шлюшки…

Рву руку изо всех сил, так, чтобы оторвать или освободить. Кожа лопается, обдирается, плевать…

Есть! Свобода!

Вскакиваю, разворачиваюсь.

— Стоять! — командует мне другой охранник, похоже, старший смены, именно он отдавал распоряжения остальным.

В его руке «Иж», — служебная, под укороченный патрон, модификация «Макарова» для охранных структур.

Ствол направлен мне в живот, но кто же будет без крайней нужды палить по живым людям из легального оружия, отстрелянного для Федеральной пулегильзотеки? Для таких дел имеются левые, нигде не засвеченные пушки…

Тут я замечаю, что на меня уставился еще один ствол: камуфляжные брюки охранника бугрятся от мощной эрекции. Фу-у-у… Ну и вкусы у него, так возбудился на окровавленную, с разбитой мордой голую тварюшку… Вроде и не мальчишка, лет тридцать на вид.

Бью носком босой ноги прямиком в бугрящуюся ткань. Изо всех сил, отбиваю пальцы, может, даже выбиваю их из суставов.

Парень рефлекторно давит на спуск. Выстрел, еще один!

Обе пули попадают в живот. До чего же больно…

Пытаюсь отключить боль, абстрагироваться от нее, уговариваю сам себя: потерпи чуть-чуть, сейчас освободишься… Получается плохо.

А самое поганое, что с этими ранами (и с этой болью, с этой чертовой болью!) можно прожить еще несколько часов… Хуже того, врачи могут спасти и вылечить, — тогда все вернется к прежнему алгоритму: суд, психушка, долгое и мучительное ожидание естественной смерти.

Стрелявшему немногим легче, чем мне. «Иж» падает на паркет, его владелец вцепляется двумя руками в ширинку.

Ныряю рыбкой, тянусь к пистолету.

Пальцы уже вцепляются в рукоять, когда высокий шнурованный ботинок бьет мне в лицо, это вмешался один из коллег пострадавшего…

Резкая боль в сломанной челюсти даже заставляет на миг забыть об огне, пылающем внутри, в простреленных внутренностях. Но о том, зачем я тянулся к оружию, не забываю: давлю на спуск, первые две пули — в обидчика, сломавшего мне челюсть, третья — во владельца «Ижа».

Четвертый раз выстрелить не успеваю. Яркая вспышка перед глазами, короткий полет в никуда, — и снова черное ничто и я в его центре.

* * *

Шлюшка лежит на полу, так и не выпустив из руки пистолет. Пуля попала в голову, агония не затянулась. Наконец-то я смотрю на нее со стороны, выбравшись из живой тюрьмы.

Правильные рефлексы оказались у кого-то из охранников: если уж по вам открыли пальбу, не миндальничайте и не разглядывайте голые сиськи, — стреляйте сразу наповал. Интересно, он еще здесь? Я даже не успел разглядеть, чья пуля поставила точку в предыдущей фазе моего существования.

В комнате трое живых, трое мертвых, ну и я, не знаю уж, по какому ведомству сейчас проходящий… Пока возвращался из темноты, г-на Трушина успели куда-то эвакуировать. Пакет со льдом и откушенной частью тела тоже унесли.

Двое из оставшихся в спальне наклонились над убитым сотоварищем, что-то с ним делают. Третий стоит за их спинами, в его опущенной руке пистолет. Не он ли застрелил девицу? Какая разница… Главное, что пистолет наготове, не надо тратить время, разбираясь, где у охранника кобура. Менты, хе-хе, свихнутся, распутывая это дело, пытаясь восстановить ход событий и мотивы действующих лиц… Вперед!

Бах! Бах! Два выстрела в упор, в затылки. Повезло ребятам, даже не успели понять, что умирают.

Баланс живых и мертвых в спальне изменился. Трупов теперь пять — и я, пока живой. Но что-то мне подсказывает — и это тело долго не протянет. Да и хрен-то с ним.

Внизу, на первом этаже, раздаются какие-то крики. Там услышали выстрелы и встревожились. Так легко, как здесь, прикончить остальных не получится… И я дополнительно вооружаюсь: забираю пистолеты у двух мертвецов, один затыкаю за пояс, второй беру в левую руку.

«Ну чем не Рембо?» — с такой мыслью я выхожу из спальни, и мгновенно выясняется, что супермен из меня хреновый. Тело в моем подчинении теперь молодое, мускулистое, натренированное, — но его умение прыгать под пулями и стрелять в ответ (если даже такое имелось) унес с собой прежний владелец. А мои навыки стрельбы, полученные в тире да на охоте, помогают мало.

Едва ли враги сумели понять, что происходит. Но дверь спальни держат под прицелом — и моя попытка начать стрельбу завершается быстро и плачевно. Успеваю сделать три шага и один выстрел, никого не зацепивший.

Первая пуля попадает ниже левой ключицы. Откидывает к стене. Больно, мать твою… Мог бы привыкнуть после стольких смертельных ранений, но все никак не привыкну.

Еще один болезненный удар — в бок. Камуфляж быстро намокает красным. Левая рука повисла плетью. Пытаюсь стрелять правой, но рука ватная, словно не своя: оружие в ней болтается, как маятник, спусковой крючок стал неимоверно тугим и не поддается усилиям пальца.

Пуля в плечо прекращает мои бесплодный попытки. Тотчас же еще одна, чуть выше колена. Качусь с лестницы живым сгустком боли, желая лишь одного: сломать шейные позвонки и освободиться побыстрее. Не получается, болезненная агония затягивается на несколько минут.

За эти минуты вспоминаю про испанского мастифа… Я ведь кое-что обещал этому мохнатому парню. Пора исполнить обещанное.

* * *

Позже я пойму, какой ошибкой стало решение влезть в собачье тело.

Дело даже не в том, что трудно управляться с мышцами, непривычно сгруппированными. И не в особенностях собачьего зрения, хотя по человеческим меркам я стал изрядно близоруким дальтоником, не способным отличить синий цвет от зеленого, и мир вокруг меня казался совсем иным, словно я угодил на похожую, но все же другую планету.

Но главная проблема в размерах и возможностях невеликого собачьего мозга… Запихнуть в него личность человека — все равно, что поставить современную программу на старенький компьютер. Даже если встанет и заработает, быстродействие станет удручающим, а многие опции окажутся недоступными. А может и вообще не заработать… Я сильно рисковал. Вполне мог задержаться в собачьем теле лет на десять-пятнадцать в статусе «не активизированной программы», не способной принять управление на себя…

Но все эти мысли придут позже. А сейчас я не знаю слов «программа» и «управление», не понимаю, что означают эти сочетания звуков.

Мыслить получается примерно так:

Горло. Мягкое. Рву клыками. Кровь. На морду. Вкусная. Выстрелы. Не боюсь. Мимо. Прыжок. Лапами в грудь. Горло. Выдираю. Одним укусом. Кровь. Запах пороха. Резкий, терзающий нос. Ненавижу. Рука. В ней пистолет. Откусываю. Запах крови. Приятный. Боль. Неважно. Прыжок… Не получается. Неважно, все равно вперед. Хоть как. Хоть ползком. К горлу. Кровь. Вкусная. Звуки исчезли. Ничего не слышу. Теперь исчезает картинка. Весь мир из запахов. Неважно. Вперед. К горлу. По запаху.

У-ф-ф-ф…

Отмучался пес. Но до чего же был живучий и до чего же имел высокий болевой порог… Но в собачье тело меня теперь не заманишь.

Обширная гостиная на первом этаже напоминает разделочный цех бойни. Красное, красное, всюду красное… И не нужно обладать чутким собачьим носом, чтобы ощутить сильный запах крови. Даже острый запах сгоревшего пороха не в силах его перебить.

Минус еще трое охранников… Одного я узнаю, коллеги его звали, не знаю уж почему, Дыркой, — и к нему у меня имелся отдельный счет. Получено по счету сполна: умер Дырка крайне мучительно. Теперь он вполне соответствует прозвищу: разворочанное брюхо — одна сплошная дыра. Лохмотья окровавленной ткани, лохмотья окровавленного мяса… Страшная штука — зубы испанского мастифа. Кишки из Дыркиной дыры тянутся на несколько метров, выпали, когда он до конца пытался уползти, спастись, спрятаться… А я не мешал попыткам, не подарил гаду легкой смерти. В маленьком собачьем мозгу нашлось-таки местечко для мстительности.

Трушин еще жив. Лежит на диване, задрапированный в халат. В недавней бойне он никак не участвовал, обессилел от потери крови. А я его не тронул, он должен умереть, зная, почему и зачем умирает.

Но как его прикончить? Чьим телом?

Я-то планировал оставить в живых кого-то из охранников, намеревался в конце схватки позволить последнему изрешетить собаку, — а уж затем с помощью его тела разобраться с Трушиным. Не сложилось. Собачий мозг оказался не способен запомнить и воплотить немудреный план. Пес прикончил всех, кто в него стрелял, — и сдох от множественных пулевых ранений.

Двое охранников, наверное, до сих пор в караулке у ворот. И где-то еще двое, их сменщики… Плюс те, что отдыхали в доме охраны.

Искать кого-то из них и приводить сюда — большая потеря времени. Наверняка «скорая» и полиция спешат сюда на всех парах, а ни медики, ни полицейские ничем передо мной не провинились.

Однако и дарить г-ну Трушину легкую смерть не хочется. Прикончить его не вопрос: скатится с дивана, отыщет в кровавом месиве пистолет и добавит свои мозги к натюрморту. Но он не заслужил легкой смерти.

Пока я терзаюсь сомнениями, сверху доносится стон. Вроде бы из спальни… Недоработка? Кто-то уцелел? Спешу туда.

Так и есть. Охранник, получивший от меня удар в пах, еще жив. По причиндалам ему прилетело от души, а вот пуля лишь скользнула по черепушке. Но что ни делается — все к лучшему.

Обосновавшись в новом теле, ищу взглядом оружие. И не нахожу… Сам же утащил вниз, когда решил поиграть не то в Рембо, но то в Терминатора… Все пистолеты сейчас лежат на первом этаже, среди трупов, кишок и крови.

Ковыляю по лестнице — голова кружится, пах болит нестерпимо. Потерпи, уговариваю я новое тело, скоро все закончится…

Внизу тоже кое-что изменилось. Господин Трушин сполз со своего диванчика и побрел куда-то, согнувшись буквой «г». Не на улицу побрел, в глубину дома.

Оружие искать некогда. Да и не нужно… Мои новые ботинки лишь внешне напоминают форменные «берцы». На самом деле это «гады» — излюбленная обувь футбольных фанатов и прочих агрессивных неформалов. Носки укреплены прочными металлическими вставками, — очень удобно, когда в драке или после нее бьешь кого-то ногами. Или когда надо разобраться с владельцем заводов, газет, пароходов, депутатом муниципального совета и прочая, и прочая…

Я тоже двигаюсь медленно и с трудом, но все же быстрее, чем Трушин. Догоняю, подсекаю ему ногу. Владелец и прочая валится. «Гады» лупят его, тяжелые, как кувалды. Хорошо слышен хруст ребер. Мне нравится этот звук.

Когда Трушин перестает прикрывать руками голову, я останавливаюсь. Не из человеколюбия — чтобы не убить раньше времени.

Жив… На губах булькает, пузырится кровь. Я расстегиваю ширинку и мочусь ему прямо на лицо. Так же, как Дырка мочился в лицо мне, поставленному на колени.

Процесс мочеиспускания для меня крайне болезненный — и тем не менее очень приятный, такой вот парадокс. Моча подкрашена кровью. Парню стоило бы обратиться к врачу… но уже ни к чему.

Живительная влага приводит Трушина в чувство. Отфыркивается, в глазах дикое непонимание происходящего: что случилось? Что за повальная эпидемия сумасшествия сразила всех окружающих, от любовницы до собаки?

Я не хочу, чтобы он умер, так ничего и не поняв. Говорю ему хриплым и чужим голосом, застегивая ширинку:

— Помнишь Савицкого?

Он не помнит… Ну в самом деле, зачем такому важному человеку забивать голову фамилиями всякой мелкой сошки? Даже если сошка доставила определенные проблемы? Проблемы решены, забыто.

— Вспоминай, гнида! Савицкий, экспресс из тридцати позиций, восемь миллионов! Вспоминай!

Наконец-то… По глазам вижу, что вспомнил. Даже пытается что-то сказать, но вместо слов снова кровавое бульканье. Но меня не особо интересует, что этот полумертвец собирался произнести.

— Привет он, Савицкий, тебе передает с того света, — говорю я и понимаю, что говорил зря: Трушин вновь отключился.

Ладно, черт с ним, главное сказано. Пора ставить точку.

Ищу — среди трупов и луж крови — и нахожу пистолет, но он пуст. Все пули улетели в мастифа. А возле дома уже воют сирены, так что стоит поторопиться. Ни к чему втягивать в наши разборки посторонних.

Новые поиски… Что за ерунда, здесь ведь хватало оружия, куда ж оно все подевалось… Перевернув один из трупов, наконец обнаруживаю искомое. Заодно узнаю мертвеца, и понимаю: разыскивать остальных охранников уже не нужно. Я не знаю ни его имени, ни прозвища, но это он выстрелил мне в затылок, — когда затылок у меня был еще свой собственный.

Мерзавец сдох слишком легко — истек кровью из располосованного клыками горла. Жаль… Не узнал его, находясь в собачьей ипостаси, не то заставил бы дольше мучиться.

Хочу хотя бы помочиться на мерзкую рожу, но уже нечем, и я всего лишь несколько раз впечатываю в харю рубчатую подошву. Ну вот, теперь она на мой вкус стала гораздо симпатичнее.

Трушин все еще булькает кровью, но в себя не пришел… Приставив дуло к его голове, давлю на спуск.

Женский голос. Хриплый, сорванный, еле слышный… Что за чудное видение тут образовалось?

Супруга? Трушин был женат, но я посчитал, что супруга его сегодня не дома, раз уж вечер оказался посвящен любовнице.

Женщина что-то говорит, я не понимаю слов. Целюсь в нее, но вдруг замечаю торчащий живот. Беременная… Вот, значит, для кого была загодя отгрохана детская площадка… Живи, черт с тобой.

Голоса и топот ног слышны совсем рядом. Пистолет приставлен к виску, но я медлю секунду-другую, не спешу разнести нынешнюю свою голову. Есть сильное подозрение: дело сделано, долг выплачен с лихвой, — и очередной уход станет последним. И я тяну время, любуюсь напоследок тем, что натворил.

— Стоять!!! Оружие на пол! — лупит по ушам вопль и я спускаю курок.

* * *

Раннее утро. Пригородный лес. Наверное, сейчас прохладно, но я не чувствую холода.

Зато чувствую недоумение: а что дальше-то?

Не знаю, отчего я решил, будто задержался в этом мире лишь для того, чтобы отомстить, — но решил неправильно. Месть завершена, а я все еще здесь. Не появился передо мной туннель со светом в конце. Не разверзлась земля, открывая путь в места, предназначенные для грешников. Не начались увлекательные посмертные приключения души, описанные в «Тибетской книге мертвых».

С другой стороны, утверждать, что все религии лгут нам о загробной жизни, тоже несколько опрометчиво. Если бы души безвинно убитых массово бродили по земле в поисках мести, мир превратился бы в кровавый дурдом, в один огромный особняк Трушина, залитый кровью.

Скорее всего, случился какой-то уникальный феномен, какая-то редчайшая аномалия, связанная… поди знай, с чем она связана… но локализовалась конкретно на мне.

…Вот и знакомая полянка. Дерн в одном месте слегка просел, обрисовав контуры вытянутой ямы. Ее выкопал я, работая под прицелом двух стволов. И там, на глубине чуть больше метра, лежит мое родное тело. Как бы мне хотелось его воскресить, но увы, в мертвую органику путь заказан. Проверял, не получается.

В первый раз и в родном теле меня привела на эту полянку страсть к азартным играм. Не то чтобы я был конченым игроманом, способным спустить все до последней рубахи. Азарт любил, но умел вовремя остановиться, — и проигрывая, и выигрывая. Твердо соблюдал правило: если не везет, проигрывать за визит в казино лишь заранее отведенную на эти цели сумму, и ни рублем больше.

Потом казино позакрывали, и салоны игровых автоматов тоже, и я поневоле увлекся спортивным тотализатором. Опять-таки без фанатизма: каждые выходные делал несколько ставок-одиночек на футбольные матчи, с переменным успехом. А еще ставил сто рублей на длиннейший экспресс — за счет перемножения коэффициентов возможный выигрыш получался баснословным, но вероятность его измерялась ничтожной цифрой… Однако самое маловероятное событие когда-нибудь да случается — и в один злосчастный день ставка-экспресс сыграла… И привела меня сюда, на укромную лесную полянку.

Интересно, когда в ягодно-грибной сезон здесь будет бродить немало людей, — обратит кто-нибудь внимание на просевшую почву? Присмотрится к дерну, увидит, что он был вырезан аккуратными квадратами, затем уложен обратно? Шанс невелик… Когда-то давно здесь шли бои, в лесу множество таких едва заметных понижений почвы, отмечающих давно заплывшие воронки и окопы.

У меня оставалась надежда: если вернусь на место смерти, — может быть, как-то определится дальнейшая посмертная судьба?

Не определилась. Все остается, как было.

Можно, разумеется, завладеть еще чьим-то телом. Отчего бы и нет, раз уж в рай за грехи не берут, а в ад Сатана не пускает… Завладеть, и установить здесь крест с фамилией и двумя датами, а заодно написать для ментов подробный отчет о произошедшем.

О том, как управляющий «Фортуны-лайн» — толстяк, выглядевший достаточно безобидно — предложил сделку: вместо восьми миллионов я получаю триста тысяч, но в рекламных целях изображаю, что получил все, — и раздаю интервью со счастливой улыбкой победителя на лице… Иначе, дескать, не приобрету ничего, кроме судебного преследования за попытку мошенничества: квитанцию объявят поддельной.

Попросив время на раздумья, час спустя я позвонил толстяку и прокрутил запись наших переговоров. И предложил приготовить всю сумму. Если бы я знал, что из-за кризиса дела Трушина весьма пошатнулись и каждый миллион у него на счету, — действовал бы иначе. Да кто ж знал…

Дальнейшее известно: полянка, яма, пуля в затылок.

Ментам будет интересно узнать эту историю, но никакой практической пользы они не извлекут: центральный офис «Фортуны» уже сгорел, толстяк-управляющий умер, застреленный собственным внезапно сбрендившим охранником (а перед смертью поведал, что решение о ликвидации принял владелец заведения, г-н Трушин, а исполнили его личные телохранители). Так что не стоит губить чье-то безвинное тело, чтобы сообщить людям в погонах информацию, переставшую быть актуальной… Какая разница, где лежать? Местечко живописное, ничем не хуже кладбища.

Ладно, надо двигать отсюда… Вот только куда? И зачем?

Придумаю что-нибудь… Разве мало на свете респектабельных мразей вроде Трушина? Поискать, так отыщутся без труда. Подозреваю, что кое-кто из них вскоре начнет удивлять окружающих изменившимися привычками и вкусами, иной манерой речи, другой пластикой движений…

Хватит, надоело получать в своем странствии по телам лишь удары да выстрелы в упор. Попробую, наконец, как живут богатые хозяева жизни… Путешествие предстоит увлекательнейшее, ни один туроператор такого не предложит. Кстати, не стоит зацикливаться лишь на мужских телах. Можно, например, детально прояснить вопрос, чем женский оргазм отличается от мужского…

А когда все удовольствия тела прискучат — а они, наверное, быстро меня утомят — займусь чем-нибудь более глобальным. Политикой и экономикой, например. В планетарных масштабах.

Заманчивые перспективы — будь у меня голова, точно бы закружилась от необозримых возможностей. Завидное посмертие, что ни говори, не у каждого так получается.

Смерть удалась!

2017