Графские развалины

Виктор Точинов, 2005

Не только в маленьких городишках далекого штата Мэн дремлет ЗАТАИВШИЙСЯ УЖАС. Неведомое и ужасное совсем рядом с нами, стоит сделать шаг не в ту сторону – и вокруг начинает твориться БЕСОВЩИНА. Писатель Кравцов вернулся в места, где не был много лет, – и сделал этот шаг. Карты розданы. Игра начинается. Все масти – черные. Ставка лишь одна: жизнь. Твоя и тех, кого ты любишь. А за спиной – неслышные шаги обретших плоть ночных кошмаров, зловонное дыхание леденит затылок, и гниющие пальцы готовы лечь на горло… Выиграть партию – не главное. Главное – остаться ЧЕЛОВЕКОМ.

ПРОЛОГ

Гробокопатели. 18 июня 1988 года

Честно говоря, была в их оборудовании и снаряжении одна несообразность. И Коля Лисичкин, для которого этот сезон оказался первым, опасался: вдруг найдется поблизости кто-нибудь глазастый да вдумчивый, — заметит и сделает выводы об их малозаконной деятельности? И — позвонит куда надо?

Несообразность состояла в следующем: на «Беларуси» с экскаваторным ковшом — главным орудием раскопок — имелись большие красные буквы, извещавшие, что принадлежит сие чудо техники не кому-либо еще, а именно СУ-13, то есть строительному управлению с таким вот неудачным номером. На небольшом же вагончике-бытовке, наоборот, была надпись, из которой следовало, что владельцем передвижного жилища является структура, именуемая «Главсвязьмонтаж» — хотя эти буквы терялись среди потеков ржавчины. Зато огромная аббревиатура ДРСУ-5 на спинах их спецовок виднелась издалека…

Вот Лисичкина и терзали сомнения: за кого же их должны принимать случайно проходящие мимо люди? За строителей? За связистов-монтажников? За дорожников?

Последний вариант отпадал сразу. Долина Славянки здесь широкая, километра три, но с очень пологими склонами. Дороги через нее проходили — связывали в нескольких местах расположенные наверху, вдоль берегов громадного оврага деревни… (Или не оврага? Или каньона? Коля Лисичкин слабо разбирался в топографии, но для оврага имевшая тут место деталь ландшафта была крупновата.)

Беда в том, что упомянутые дороги возникли много десятилетий назад самочинно, накатанные сначала крестьянскими телегами, а впоследствии тракторами и прочей совхозной техникой — картофельные и другие поля занимали изрядную часть оврага-каньона. Летом кое-как можно было проехать по этим грунтовкам на легковушке, осенняя распутица делала подобное мероприятие более чем рискованным… Дорожные же службы не баловали своим вниманием магистрали, отсутствующие на их картах и схемах. Игнорировали их существование. Поэтому огромные буквы ДРСУ на спине раздражали Лисичкина.

Но Стас Пинегин — организатор и руководитель экспедиции — держался с уверенным спокойствием.

— Не ссы, Лисилидзе, — покровительственно говорил он. — Здесь, слава аллаху, Ленинградская область, а не Адыгея какая-нибудь. Это там, не успеешь к кургану на бульдозере подъехать, тут же подбегут: кто такой, да есть ли бумага разрешающая, да не хочешь ли ты часом скифское золотишко втихаря замылить… А тут: роют себе люди в спецовках траншею — никто и не почешется. Роют — значит надо. Понятно?

Лисичкин кивал: понятно. Но сам продолжал сомневаться. Он завидовал непробиваемой уверенности Стаса. И многому другому в нем завидовал, в особенности же двум вещам: успеху у женщин, которого Стас добивался как-то на удивление просто, как-то вроде и не прилагая к тому стараний; и легкости, с которой тот расставался с деньгами, — и тем не менее никогда не испытывал в них недостатка.

С семнадцати лет Лисичкин, не избалованный избытком финансов и женским вниманием, уговаривал двоюродного дядьку взять его в дело. (Именно такие родственные отношения связывали их со Стасом, хоть и был тот всего на восемь лет старше.) Уговаривал, уговаривал, — и уговорил-таки этим летом.

Но все оказалось не так легко и романтично, как представлялось по рассказам родственника, от которых захватывало дух у юного Лисичкина. Рассказы те никак не передавали липкий, ползущий по хребту холодок страха. Не передавали постоянного подспудного ожидания, что вот-вот на плечо склонившегося над раскопом Коли опустится тяжелая ладонь и сухо-казенный голос поинтересуется: а чем, собственно, они тут занимаются?

Но пока — уже третий день — никаких эксцессов не происходило, Стас оставался непробиваемо спокоен, а третьему и последнему члену их маленького коллектива, Скобе, все, похоже, было по барабану.

Скоба — это не кличка, но законная, от родителей унаследованная фамилия. Ею обладал рыжеволосый парень лет тридцати, с белой кожей, к которой никак не хотел приставать загар. Скоба, отличаясь крупными габаритами, казался при этом не мускулистым и даже не жирным — но каким-то рыхлым. Рассыпчатым… Вид у него вечно был сонный и ко всему на свете равнодушный. Но дело свое Скоба знал и длинным языком не отличался — недаром работал у Стаса четвертый сезон, а болтуны у того не задерживались.

Дело в том, что зарабатывал на жизнь двоюродный Колин дядька профессией весьма специфичной. Она отнюдь не числилась в Едином тарифно-квалификационном справочнике, охватившем, казалось бы, все мыслимые и немыслимые специальности…

Стас Пинегин был черным следопытом.

В чем-то дело его жизни роднилось с черной археологией. Именно среди черных археологов Пинегин начинал свою карьеру. Но достаточно быстро сменил специализацию, убедившись, что власти ведут самую жесткую борьбу с любителями самочинных раскопок — проводить лучшие годы за колючкой не хотелось.

Хотя многие черные следопыты тоже ходили под угрозой пары-тройки статей УК — те из них, кто промышлял сбором, восстановлением и продажей оружия, долгие десятилетия пролежавшего в земле на местах былых сражений. Стас же оружием не баловался. Ну, почти не баловался. Изредка, конечно, случалось — особенно в последний год или два, когда спрос на стреляющие и взрывающиеся предметы вырос неимоверно — на окраинах Союза вот-вот грозили вспыхнуть локальные войны, стыдливо именуемые «межнациональными конфликтами», а вокруг крепнущего кооперативного движения вдруг зароились спортивного вида стриженые парни. (Как их называть, пока еще шли споры — не то рэкетиры, не то рекетеры…) Но специально за старыми автоматами, винтовками и боеприпасами Пинегин не охотился.

Он специализировался на вещах, в УК не упоминаемых, но за которые коллекционеры выкладывали хорошие деньги. Награды, пряжки, бляхи, прочие детали амуниции, нагрудные знаки, даже помятые котелки давали стабильный доход. Обычная солдатская пряжка с готической надписью «С нами Бог!» могла принести вполне реальные деньги — если знать, куда и к кому обратиться. Стас знал.

Но это все были семечки.

Настоящие дела начались в перестроечные годы — когда Михал Сергеевич, казалось, не спал ночами, думая, чем бы еще порадовать своего «друга Гельмута» и прочих заграничных друзей. Одним из подарков канцлеру ФРГ стало открытие в Москве и Ленинграде филиалов германских организаций, до сих пор занимавшихся розыском соотечественников, канувших в войну на российских просторах. Теперь каждый советский гражданин мог туда обратиться — предъявить пластиковый цилиндрик «смертного медальона» немецкого солдата, указать на карте, где найдены останки — и получить законную награду. Пятьсот немецких марок.

Понимающие люди сразу сообразили, какой это Клондайк.

Конкуренты Стаса и его коллег — клубы «красных следопытов», проводившие раскопки в местах боев с ведома и благословения властей, сразу начали обращать куда меньше внимания на засыпанные в старых блиндажах и окопах скелеты красноармейцев. С тех какой доход? Приедут какие-нибудь старички, положат цветы на холмик ушедшего в сорок первом на фронт отца или брата, поблагодарят со слезами в голосе, — и все. Конечно, далеко не всем затуманили глаза и совесть дойчемарки — многие «красные следопыты» продолжали делать свое нелегкое дело, не гонясь за вознаграждением. Но и поддавшихся «медальонной лихорадке» хватало.

Следопыты же черные, и до этого особым патриотизмом не отличавшиеся, поголовно начали форменную охоту за мертвецами вермахта. В местах Ленинградской области, где гитлеровцев пропало без вести особо много — в Синявинских болотах, например, — царил небывалый ажиотаж гробокопателей. Как всегда бывает в подобных случаях, конкуренция приводила к стычкам между следопытами. Дело порой доходило до стрельбы из старого, любовно восстановленного оружия…

Стаса Пинегина перспектива схлопотать пулю из какого-нибудь древнего ППШ или М-38 не привлекала. И он решил поискать удачу в стороне от объятой алчностью толпы коллег. Тем более что этой весной у него появилась интересная наводка…

…Недобрые предчувствия Коли Лисичкина сбылись. Неприятность случилась на третий день работ — хотя и оказалась несколько иного плана, чем он опасался.

Все шло как обычно. Скоба восседал за рычагами «Беларуси», манипулируя ковшом. Траншея медленно удлинялась, ползла вниз по очень пологому склону — туда, где сквозь кусты едва проглядывала узенькая ленточка Славянки. Стас двигался следом за трактором, уверенными движениями профессионала прощупывал дно длинным металлическим щупом — портативные и чувствительные металлоискатели оставались пока еще мечтой для черных следопытов (да и интересовал Пинегина сейчас не металл).

Лисичкин шагал за «Беларусью» поверху, внимательно следя, не вывернет ли ковш что-нибудь интересное. А заодно опасливо вертел головой по сторонам.

В общем, рутинный трудовой день черных следопытов. Хотя не совсем, — насколько Лисичкин понял из слов Скобы и Стаса, использование тяжелой техники стало новым словом в методике раскопок, обычно приходилось довольствоваться шанцевым инструментом да средствами малой механизации. Но здесь, в густонаселенных местах, Пинегин решил пойти в ногу с веком, — посчитав, что землекопы с лопатами вызовут куда больше подозрительного недоумения…

— Стой!!! — Истошный вопль Лисичкина перекрыл шум двигателя.

Ковш повис неподвижно. Стас одним прыжком оказался наверху. Подошел торопливо.

Это была авиабомба. Судя по всему, небольшая — впрочем, — из-под заполнявшего ковш суглинка виднелись только погнутый стабилизатор да часть ржавого бока. Лисичкин с дрожью смотрел на смертоносное железо и с трудом удерживался от спринтерского рывка — все равно куда, лишь бы подальше от находки.

— Ну, с крещением тебя, Лисельсон, — сказал Стас. Никакого волнения в его голосе не слышалось.

— «Полусотка», — констатировал вылезший из кабины Скоба. И спросил Стаса: — Потрошить будем? Или обратно прикопаем?

Судя по тону, ему было ровным счетом наплевать, какое решение примет начальник. Потрошить так потрошить, прикопать так прикопать…

Равнодушие коллег благотворно подействовало на Лисичкина. Задать стрекача хотелось уже не так сильно. Но голос еще подрагивал, когда он спросил:

— Н-надо ведь куда-то сообщить, да? Минеров вызвать?

Соратники посмотрели на него как на полного идиота. И не удостоили ответом.

Лисичкин смутился, поняв, что ляпнул не то. Но слушать рассказы Стаса об извлеченных из земли и укрощенных ржавых монстрах — это одно, а смотреть вот так на затаившуюся пятидесятикилограммовую смерть и ждать, что она в любую секунду превратится в ослепительную безжалостную вспышку — и станет последним зрелищем в твоей жизни… это, знаете ли, совсем другое. Лисичкин нервно сглотнул. Ему чудилось, что там, под изъеденным ржавчиной металлом, что-то постукивает. Тикает проснувшийся от сотрясения часовой механизм? Но то был всего лишь панический, отдающийся в ушах пульс Лисичкина.

— На хрен нам она? — после короткого раздумья сказал Стас. — Сколько из нее там ни вытопишь — даже бабки, что с меня за эту хреновину слупили, не отобьются…

Он кивнул на «Беларусь», где-то арендованную им на недельный срок за немалые деньги. За неделю предстояло с помощью трактора выполнить главную задачу: найти искомое и снять сверху полтора-два метра земли — и затем доделать остальное лопатами.

— Отбегите подальше и прикиньтесь ветошью, — скомандовал Стас и полез в кабину трактора.

Лисичкин вжался всем телом в небольшой пригорок, притиснулся лицом к траве — и каждую секунду ждал, что по перепонкам ударит убийственный грохот, а сверху начнут падать комья земли. И куски железа — рваного, перекрученного, с острыми хищными краями…

Скоба лежал на боку спокойно, лениво поглядывая на траншею и трактор. Выдернул стебелек тимофеевки, откусил мягкий белый кончик, остальное использовал как зубочистку…

— Не дрейфь, Лисица, — сказал он, зевнув. — Видал, стабилизатор погнут? — значит, с неба…нулась. Тогда не рванула и щас не рванет…

Стас выложил содержимое ковша рядом с траншеей ювелирно — без малейшего сотрясения. При нужде он смог бы колоть этим громоздким приспособлением скорлупу орехов, не повредив ядра — несколько лет, до того как податься в следопыты-профессионалы, работал именно на «Беларуси». Потом подозвал подчиненных.

— Бегом за лопатами! Насыпьте сверху курганчик не меньше метра высотой. Мало ли что…

Лисичкин выкладывал землю на растущую кучу не дыша, и думал, что еще одна-другая подобная находка, — и первый его сезон станет последним. Скоба орудовал лопатой со всегдашним своим равнодушием.

Неприятности имеют поганое обыкновение ходить стаями. Или косяками, или табунами, — в общем, не в одиночку. И вторая не заставила себя ждать — как-то незаметно возникла за спиной у Скобы и Лисичкина. И встала у траншеи, опираясь на тяжелую суковатую палку.

— Дорогу починяете? — проскрипела неприятность, выглядевшая как высокий и грузный старик в более чем старомодном костюме из белой парусины.

Вопрос был задан совершенно серьезным тоном, но содержание его казалось издевательским. За пару минут молчания старик самым внимательным образом рассмотрел и двоих дорожников-связистов-строителей, и их технику, и, не исключено, мог даже прочитать надпись на вагончике — шел с той стороны. Они предполагали, что с той, из-за их спин, — поскольку подхода старика не заметили.

— Кювет роете? — уточнил незваный визитер. Прозвучало это у него как «кувэт».

Второй вопрос оказался не лучше первого. Принять объект их трудов за дорожный кювет можно было, только страдая сильной близорукостью, осложненной старческим слабоумием — признаков же ни того, ни другого во внешности гостя не усматривалось.

Лисичкин почувствовал, как спина покрывается холодным потом. Мелькнула паническая мысль: он все видел! Видел бомбу!!!

— Что начальство скажет, то и копаем… — сказал Скоба, лениво орудуя лопатой. — Прикажут — хоть тебя закопаем, гы-гы…

В глупой его шутке прозвучала нотка угрозы.

Идиот! — мысленно ахнул Коля. Козел, привык к беспределу в глухих лесах, где милицию кричи — не докричишься…

Подошел Стас — недалеко отлучившийся по малой нужде. И с ходу оценил обстановку. Старик показался ему представителем породы ярых общественников, не знающих, куда девать не растраченные к пенсии силы, и сующих нос в любую щель.

— Че за базар, старче? — заговорил Стас, стараясь походить речью на работягу, дослужившегося до бригадира (при нужде он мог изъясняться и более культурным языком). — Че волну гонишь? Не врубаешься, зачем тут канава? Так брякни в управление, поспрошай — они те все растолкуют. Если ты, понятно, спрашивать права имеешь. Или в депутатский совет запрос накарябай, пришлют те казенную бумагу с полным разъяснением… А к нам не подкатывай. Что в наряде написано, то и выроем.

Зачем он так много говорит? — тоскливо думал Лисичкин. Зачем так долго отвечает на две короткие фразы старика? Настоящий работяга послал бы коротко на три буквы… А так старик точно что-нибудь заподозрит…

Но Стас знал, что делал, подробно подсказывая «общественнику» способ возможных действий. Игра была беспроигрышная. Даже если старикашка быстро сообразит, куда обратиться с запросом, и даже если его банально не отфутболят — все равно никто так вот сразу не попрется в поля выяснять происхождение и назначение неведомой канавы. Если же упорство старого хрыча сдвинет дело с мертвой точки — Стас и компаньоны к тому времени закончат все дела и исчезнут.

Впрочем, на случай поверхностного любопытства облеченных властью товарищей Стас заготовил более серьезные объяснения. И кое-какие документы, — из которых следовало, что кооператив «Строитель» проводит по договору с совхозом мелиоративно-дренажные работы на арендованной технике. Понятно, что никто из руководства совхоза и действительно существовавшего кооператива тех бумаг в глаза не видел — и лежали они у Стаса надежно спрятанными, на самый крайний случай.

На старика речь Стаса не произвела никакого впечатления. Стоял, смотрел на них выцветшими глазами, молчал. Потом медленно проговорил:

— Ройтесь, ройтесь… Такое отроете, что сами не рады будете.

— Бомбу? Снаряд? — пискнул набравшийся смелости Коля.

— И они попадаются… — Старик перевел тяжелый взгляд на Лисичкина. Тот не понял: неужто может попасться что-то хуже бомбы? Старик медленно кивнул головой, как будто услышал невысказанный вопрос. Надо полагать, жест этот совпал с мыслями Коли чисто случайно.

— Не время сейчас в земле копаться, — сказал старик. — Подождите маленько. В конце месяца закончите.

Чего подождать? — опять не понял Лисичкин. Тут что, ожидается разминирование местности?

— Ага, подождем. Прям бегом свернемся и ждать усядемся, — саркастически ответил Стас. — А ты, старче, нам из своей пенсии аккорд за работу выплатишь… Шел бы ты к своей старухе, а?

Старик впервые широко улыбнулся, словно шутка Стаса оказалась необыкновенно удачной. Улыбка была неприятная. Похожая на оскал. Он знает все, понял вдруг Лисичкин. И кто мы, и что ищем… Старик снова уставился на Колю, и Лисичкин понял другое — что боится этого старика. Боится не того, что тот может куда-то позвонить или кому-то рассказать — боится его самого. Вроде никакой прямой угрозы от старика не исходило, но… Бомба в ковше «Беларуси» тоже выглядела бы вполне мирно — если ничего не знать о ее начинке. Что внутри у старика есть нечто не менее опасное, чем древний тротил, Лисичкин уже отчего-то не сомневался.

— Кто ищет, тот всегда найдет. Но не всегда то, что ищет, — сказал старик после тяжелой паузы.

Он развернулся и неторопливо зашагал обратно в гору, в сторону Спасовки. Похоже, то не был случайный прохожий. Старик приходил специально для этого не слишком внятного разговора. Либо планы его кардинально изменились после встречи со следопытами.

— Ну что встали? За работу, живо! — скомандовал Стас. Но сам продолжал следить взглядом за удаляющимся стариком. И сказал негромко: — Вот ведь старый козел…

Траншею они закончили на следующий день, ближе к вечеру. Дальше копать было некуда — уперлись в край невысокого земляного обрыва.

Именно тут весной случился оползень — длинная полоса берега, подмытого вешними водами Славянки, сползла к реке. Тогда же бывшие здесь на загородном пикнике студенты — костер, шашлык, много пива — нашли поблизости несколько старых черепов… Валялись там и другие кости, но молодых придурков заинтересовали лишь эти детали скелета. Надели черепа на палки и пугали присутствовавших на пикнике девиц. А один из юнцов вознамерился сделать себе шикарную пепельницу и притащил находку домой. Ошарашенные родители в штыки встретили перспективу совместного проживания с этакой деталью интерьера — и отзвук скандала дошел до живущего на той же лестничной площадке Стаса. А уж тот живо заинтересовался местом и обстоятельствами находки.

По странному стечению обстоятельств Стас Пинегин как раз в то время пытался привязать к местности упоминания об одном военном захоронении. Обычно немецкие кладбища, сровненные с землей победителями, не слишком интересовали черных следопытов, охотящихся за «смертными медальонами». Похороненные там солдаты пропавшими без вести не числились, а убитых офицеров рейха вообще старались при любой возможности доставить на родину. Можно, конечно, и в таких местах разжиться золотыми коронками или обручальным кольцом, но о пятистах марках с каждого покойника мечтать не стоит.

Но кладбище, бесследно сгинувшее где-то в долине Славянки, было особым. Стас прочитал о нем в мемуарах немецкого полковника, бывшего военного коменданта станции Антропшино.

Прочитал, кстати, в оригинале, на немецком, — книжка та не переводилась. (Почти не владея разговорной речью, Стас Пинегин самостоятельно выучился читать по-немецки и по-фински, читая именно военные мемуары — охота пуще неволи. По военной тематике он — при своих десяти классах — не уступал знаниями иному выпускнику истфака.)

…Во время блокады станция Антропшино стала крупным транспортным узлом в ближнем тылу осаждавших Ленинград гитлеровцев. Через нее шло снабжение фронта — и через нее же в тыл уходили отходы гигантской мясорубки — раненые и то, что десятилетия спустя начнут именовать «грузом двести»… Когда в сорок четвертом, при снятии блокады, советские танки рвались к станции, среди прочих забот коменданта оказалась изрядная партия пресловутого двухсотого груза. Проще говоря, мертвецов. Разбираться с ними и похоронить как полагается не успели. И солдат, и офицеров вповалку свалили в три спешно выкопанные ямы и засыпали землей. Опознанием, изъятием смертных медальонов и оповещением родных никто, естественно, не озаботился. Комендант, если верить его писаниям, надеялся, что атака русских носила локальный характер. И думал еще вернуться в Антропшино… Не сложилось.

Прочитав все это, Стас понял: вот он, его шанс, который выпадает раз в жизни. Где-то совсем рядом лежали в земле деньги. Очень большие деньги. Вероятность, что о них узнают коллеги-конкуренты, казалась ничтожной — штудированием иностранных военных мемуаров они не занимались.

Но квадрат возможных поисков был чересчур велик. Находка студента-некрофила позволила определить место с большой долей вероятности… Состав экспедиции Стас свел до возможного минимума — во избежание утечки информации к конкурентам. Взял лишь Скобу, не раз доказавшего умение держать язык за зубами, да салагу-родственника, знакомств среди следопытов не имевшего.

…Они стояли у конца вырытой траншеи, над самым обрывом. Мрачно курили. Настроение было пакостным. Бомба оказалась первой и последней находкой. Больше ничего не нашлось. Ни единой косточки.

Возможных объяснений имелось немного. Всего два.

Либо они промахнулись, не зацепив траншеей ни одну из трех ям.

Либо находка студентов никак не относилась к делу. Какие-то случайные, левые мертвецы. О таком варианте, грозящем ему финансовым крахом, Стас предпочитал не думать. Когда понурая троица вернулась к вагончику, он выдал следующую директиву:

— Завтра начнем по новой. Будем копать вот так… — Он показал рукой. Предполагаемая траншея образовывала с имевшейся некое подобие буквы «V» и должна была выйти к обрыву метрах в трестах левее.

— А на сегодня объявляю отдых, — продолжил Стас. — Отправляйтесь-ка в Питер. Смоете трудовой пот и грязь, подрыхнете на нормальных кроватях. Но завтра к девяти быть на месте.

До Ленинграда ехать было недолго — сорок минут на электричке от Антропшино.

— Трактор местные за ночь на детали растащить могут, — сказал Скоба. Судя по выражению лица, эта перспектива его не пугала. А предстоящее увольнение не радовало.

— Я остаюсь. Думаете, так просто вас отпускаю? Ко мне Нинка вечером придет. До утра. Понятно?

Лисичкин завистливо вздохнул. С Нинкой, разбитной грудастой продавщицей здешнего сельпо, Стас познакомился не далее как позавчера, закупая вдвоем с Колей продукты для экспедиции. И вот поди ж ты…

Скоба отправился в бытовку — переодеваться. Лисичкин собрался последовать за ним, но Стас вполголоса сказал:

— С дороги вернешься. Под любым предлогом. Скобе ни слова.

Нинка придет не одна, обрадованно понял Лисичкин, с подругой… И я ее… Я с ней… Потом он усомнился — слишком напряженное лицо было у Стаса.

— Что застыл? — сказал тот. — Иди, иди…

…Предлог Колька выдумал простейший. Многолетний опыт борьбы с преподавателями школы (а затем и ПТУ) научил: самой незамысловатой лжи верят всего охотнее. Подходя к станции, Лисичкин остановился и стал ощупывать карманы.

— Черт… Ключи от квартиры не захватил. А родители на даче. Придется назад бежать… Подождешь?

Скоба отреагировал, как и ожидалось:

— Я за твой склероз не в ответе. Туда-обратно — почти час набежит. Один поеду. Пока.

И он пошагал к платформе. Лисичкин поспешил обратно.

Тропа вилась по прибрежному лугу, цветущее разнотравье нагрелось на солнце и пахло одуряюще, деловито жужжали шмели, где-то неподалеку завел свою надрывную песню коростель… Было хорошо. Колька подумал: пожить бы вот так, на вольном воздухе, без всякого нервирующего ковыряния в земле… Палатка, котелок над костром, бутылка портвейна, косячок… Что еще надо для счастья? Разве что не помешает отзывчивая деваха в той же палатке. От этих мыслей Лисичкин разомлел и почти уверил себя, что нечто похожее ему и предстоит. Конечно же, Нинка придет с подругой, фиг бы его иначе Стас оставил, молодец он все-таки, выбрал именно родственника, а не придурка Скобу компаньоном в таком деле…

Стас оборвал мечты подошедшего к бытовке Лисичкина короткой фразой:

— Иди выспись, Лисоян, ночью придется повкалывать…

Коля не понял или не захотел понять, цепляясь за свои надежды. Сказал где-то слышанное:

— Вкалывают в вену, а в бабу — хе-хе — втыкают! А кого Нинка с собой приведет?

Стас посмотрел недоуменно, потом сообразил:

— Не будет никакой Нинки. Это так, для Скобы… Работать будем, без дураков.

Двоюродный племянник разочарованно понурился. Потом вновь оживился.

— Нашел, да? А Скобу — на хрен? Всю захоронку вдвоем возьмем?

— Не трынди. Захоронку будем брать — если найдем — как договаривались, втроем. За ночь с ней и взвод не управится… А в том, что я в траншее нащупал, Скоба доли не имеет. Это, Ли Сын Ман, ящик. — Последнее слово он выделил голосом.

Уже до китайцев дошел, без особой обиды подумал Лисичкин, слыхом не слыхавший о корейском диктаторе с таким именем. И спросил:

— Ящик чего?

— Ящик, — произнес Стас с прежним нажимом и посмотрел на Лисичкина совсем как недавно, после предложения вызвать специалистов по разминированию.

Коля вспомнил кое-что из давнишних рассказов родственника. Найти ящик всегда — по крайней мере до «медальонной лихорадки» — было заветной мечтой любого черного следопыта. Конечно, в откопанном ящике могла оказаться протухшая десятки лет назад тушенка или еще какая-нибудь никому не нужная ерунда, но чаще всего ящики, заваленные некогда в разрушенных траншеях и блиндажах, хранили в себе оружие или боеприпасы. Консервационная смазка на найденных таким образом винтовках или автоматах, естественно, за годы высыхала и каменела — но удалив ее, вы получали вполне работоспособные машинки. Не нуждавшиеся в дорогостоящем восстановлении, в отличие от побывавших в деле и пролежавших затем долгие десятилетия в земле. За партию таких смертоносных игрушек можно было выручить приличные деньги.

И Лисичкин стал терзать Стаса расспросами: сколько в военные времена стандартная заводская тара вмещала ручных гранат? винтовок? автоматов? — и каковы на них сейчас цены черного рынка? Пинегин отвечал с неохотой и в конце концов директивно отправил родственника спать, сказав, что нечего делить шкуру неубитого медведя. Колька долго ворочался на сколоченном из досок топчане (впрочем, матрас и чистое белье на нем имелись). Ворочался и не мог уснуть, думал о ящике. А приснился ему вчерашний старик с толстой суковатой папкой. Подробностей Лисичкин по пробуждении не вспомнил. Осталось только чувство, что творилось в том сне что-то мерзкое. И страшное.

…Ящик оказался велик. Под двадцатисантиметровым слоем суглинка на дне траншеи находилась лишь часть его, остальное уходило в сторону, под боковую стенку.

Лисичкин считал, что истлевшее дерево будет рассыпаться в руках, — и ошибся. Доски оказались на удивление крепки, не иначе как их в свое время пропитали чем-то, препятствующим гниению. Гораздо больше пострадало железо — толстые полосы, охватывавшие в нескольких местах находку, петли, пробои и три (!) замка крышки.

Стас хмурился, по мере того как трофей открывался больше и больше. И конструкция, и неподъемные габариты никак не походили на стандартные грузы военной поры. Что же тут за чертовщина? — думал он. Деталь от Большой Берты?

Пришлось изрядно повозиться, осторожно обкапывая ящик по сторонам — к утру, к возвращению Скобы, предстояло надежно замаскировать все следы сверхурочных земляных работ. Почва словно сроднилась за полвека со своим содержимым — и ни в какую не желала размыкать цепкие объятия. Добраться до дальнего конца находки можно было, соорудив шурф чуть не с Саблинскую пещеру размером. Скоба наверняка заметит поутру следы, глаз у него наметанный.

Выход нашел Стас. Притащил буксирный трос, пропустил его сквозь два металлических кольца на боковых стенках, явно служивших для переноски ящика — на виду их было четыре, и земля скрывала еще два, как минимум.

Движок-пускатель «Беларуси» затрещал так, что Лисичкину показалось — услышат их не только во всей округе, но, пожалуй, и в Питере. Услышат и наверняка заинтересуются: какому это тут трактористу-стахановцу не спится ночами? Потом треск смолк, заработал дизель, уже значительно тише, и Лисичкин немного успокоился.

Трос натянулся струной — и выдернул ящик, упершийся в противоположный срез траншеи… На вид все вышло легко — будто обвязанный ниткой молочный зуб выскочил изо рта у ребенка. Стас подал немного назад, слегка повернул трактор и новым рывком окончательно освободил находку. Теперь она целиком лежала на дне траншеи. Гробокопатели стояли наверху и задумчиво чесали в затылках.

Дело происходило как раз в те два-три часа белой питерской ночи, которые с некоторой натяжкой можно считать темными. На дне траншеи почти ничего разглядеть не удавалось. Но фонарь Стаса, привезенный из-за границы, оказался хорош. Длинный и толстый, похожий на дубинку, с мощным рефлектором, он рассекал темноту ярко-белым галогеновым светом на изрядное расстояние. Но сейчас Пинегин поставил сменный желтый светофильтр, дававший свет мягкий, рассеянный, почти незаметный со стороны.

Никаких надписей или маркировки на почерневших досках не виднелось. Ящик казался великоват для винтовочного или снарядного — метра два длиной и чуть меньше метра шириной и высотой. Характерные пропорции навели Лисичкина на догадку:

— Слу-у-ушай, а это не гроб ли? Может, зацепили-таки захоронку? По самому-самому краешку?

— Не похоже… — сказал Стас неуверенно. Впервые на памяти Кольки он что-то говорил неуверенно. — Их тут… там… без гробов кидали, вповалку… Разве что…

Он не договорил и спрыгнул в траншею. Лисичкин за ним.

Проржавевшее железо петель и замков быстро уступило напору двух фомок. Прежде чем открыть крышку, Стас несколько секунд помедлил. Потом резко откинул ее в сторону.

— фу-у-у… — разочарованно протянул Лисичкин. — Мышиное дерьмо какое-то откопали.

Ящик доверху наполняла труха непонятного происхождения. Непонятного — для Лисичкина. Стас определил сразу:

— Стружка. Сгнила вся… Что стоишь, давай выбрасывай! Да не лопатой, руками!

Запах от растревоженной трухи пошел нехороший. Подозрительный запах. Лисичкин всегда думал, что гниющее дерево пахнет по-другому, иногда даже приятно — например, в лесу, где запах гниющих ветвей и листьев называют отчего-то «грибным»… Сейчас же чувство возникло такое, будто он держит голову над кастрюлей с каким-то мерзким варевом, в самом пару. Голова кружилась, воздух казался наполнен множеством мелких жгучих кристалликов, терзающих не только нос — дышал Колька уже широко распахнутым ртом, — но и бронхи, и легкие.

Старик! — похолодел Лисичкин. Не об этой ли находке говорил подозрительный старик? О находке, которой они совсем не обрадуются… И Коле захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда.

— Есть! — нащупал что-то Стас. — Твердое! И длинное!

— Винтовка? — радостно спросил Колька. Он враз позабыл о своих панических мыслях. Никак не мог старик видеть на два метра вглубь…

— Да нет, не винтовка, похоже на… — Стас недоговорил. Но тут Лисичкин и сам докопался.

…Это оказался все-таки гроб, лежавший в ящике под слоем истлевшей стружки. Самой стандартной формы, но металлический. Никаких украшений на гробу не было. Стеклянное окошечко в передней части тоже отсутствовало.

Странное дело — они нашли то, к чему так упорно стремились, но Колька ни малейшей радости не почувствовал. Лишь тревожное ожидание чего-то гнусного. И тон заговорившего Стаса был мрачен.

— Неужели генерал какой? — сказал он задумчиво. — Так вроде не гибли тут генералы в сорок четвертом… Может, другая важная шишка? Чиновник, скажем, из рейхскомиссариата восточных территорий… Да еще тут рядом испанцы квартировали, «Голубая дивизия»…

Сквозь тревогу Лисичкина пробилось удивление. Впервые он видел Стаса таким. Прежний Пинегин — решительный и не знающий колебаний — уже орудовал бы подходящим инструментом, вскрывая загадочную домовину.

И тут рассуждения Стаса прервал крик. Громкий, надрывно-тоскливый. Донесся он слева, от Спасовского кладбища — настоящего кладбища, с крестами и оградками.

Лисичкин издал тонкий писк и присел на дно траншеи. Крик не повторился. Стояла прежняя тишина, кажущаяся сейчас зловещей и опасной.

— Ш-ш-што это? — прошипел Лисичкин еле слышно.

Его испуг, как ни странно, помог Стасу взять себя в руки.

— Козодой это, Лисаяма-сан, обычный козодой. Они любят жить на деревьях старых кладбищ…

Разве у нас они водятся? — хотел спросить Лисичкин. И не спросил. Козодой, конечно же козодой… Колька выпрямился и почувствовал, что трусы и брюки в районе ширинки немного мокры. Совсем чуть-чуть. Он смущенно повернулся боком, хотя в свете фонаря Стас едва ли мог разглядеть крохотное темное пятно.

— Ладно, вскрываем, — сказал Пинегин.

— Может, не надо? Днем бы, со Скобой… Ты же сам говорил…

— Вскрываем, — отрезал Стас. — Чует моя задница, что это не то. Не захоронка… — Он нагнулся над гробом, провел пальцем по поверхности. — Что-то не пойму, что за металл. И не свинец вроде и не цинк… «Болгарка» бы не помешала, да подключить не к чему…

Непонятный металл оказался весьма мягким сплавом. И не толстым. Нож Стаса легко пробил его. Раздался легкий свист воздуха — гроб был герметичным. За пару секунд наружное давление уравнялось с внутренним. Под ударами молотка нож быстро продвигался по периметру крышки. Через несколько минут шов достиг достаточной длины.

Стас откинул крышку и издал странный звук — не то поперхнулся, не то задавил на корню матерную тираду.

В гробу лежал не скелет в клочьях истлевшего тряпья, как того стоило ожидать. Мертвец, чей покой они потревожили, выглядел похороненным несколько дней назад — хотя Лисичкин, конечно, лишь умозрительно представлял, как мертвецы выглядят там спустя несколько дней после похорон… Но и живым — уснувшим — лежавший в гробу не казался. Желтоватое лицо — высокий лоб, шрам на щеке, щегольская ниточка усов, закрытые глаза — казалось принадлежащим не спящему человеку, но персонажу музея восковых фигур. Награды на груди поблескивали, словно последний раз их начищали отнюдь не полвека назад.

— Как живой, — констатировал Стае очевидное. — Забальзамировали так уж забальзамировали.

— И мундир забальзамировали, да?! — истерично выкрикнул Лисичкин. — И ордена?

И он сделал шажок по дну траншеи — от гроба. Потом еще один.

— Сам видел — штука герметичная. Может, этот мундир только тронешь — трухой и рассыплется. Меня больше цацки интересуют… Надо понимать, в Германии, на настоящих похоронах, их бы отвинтили — и на подушечки, чин по чину…

Стас слегка нагнулся над гробом и стал разглядывать награды и знаки, комментируя вслух:

— Это эсэсман, оберштурмбанфюрер — типа подполковника по-армейскому… Но с обычным подполковником никто бы так не стал возиться. Непростая была пташка. А иконостасик интересный… Железный крест, два Рыцарских, один из них с подвесками… Золотая булавка для галстука с монограммой фюрера… Так… Знак «Пятнадцать лет в НСДАП», а выглядит мужик моложаво… А это что? А-а, висюлька за Дюнкерк, давно уже воевал. Странно, в сороковом черных эсэсманов на фронт не больно-то гоняли… Но мне особо вот этот иностранный орденок глянулся…

— Какой? — спросил Лисичкин, не делая попыток приблизиться к гробу.

— А вот… — Стас кивнул на левую сторону груди мертвеца. — Если это не рыжье с брюликами, то я ничего не понимаю в цацках. Удачно мы копнули, Лисман! При деньгах будем! А если у него еще гайки на пальцах остались… Сейчас поглядим…

Лисичкин, вовсе не интересуясь наличием у покойника перстней и прочих украшений, медленно пятился по траншее. Взгляд его не отрывался от лица трупа. Фонарь в руке Стаса двигался, и казалось, что губы мертвого эсэсовца слегка шевелятся. Как будто он пытается сдержать ехидную усмешку. Сдержать до той поры, когда резким движением сядет в гробу, и…

От Спасовского кладбища вновь донесся крик козодоя — если, конечно, это был козодой.

Колька понял, что его не влечет карьера гробокопателя. Абсолютно. Сегодняшняя ночь последняя. И денег за золото с бриллиантами ему не надо. Есть другие способы заработать.

Пинегин склонился над мертвецом, протянул руку… И упал внутрь.

Кольке показалось — за долю секунды до падения что-то метнулось к Стасу оттуда. Снизу. ИЗ ГРОБА.

Лисичкин хотел закричать — и не смог, в горле засел липкий ком — ни проглотить, ни выплюнуть. Хотел развернуться и побежать — тоже не смог, ноги словно вросли в мягкую землю.

Все произошло за считанные секунды — но для Кольки они тянулись целую вечность. Вечность Стас ворочался в гробу, нелепо дергая торчащими наружу ногами. Вечность издавал хрипящие, задавленные звуки.

А потом вечность кончилась.

Стас выпрямился, стоя в гробу на коленях.

Глотки у него не стало. Просто не стало — рваная дыра, мешанина из кровавых ошметков. Кровь тугими толчками выплескивалась из разорванной артерии. Грудь Стаса бурно вздымалась, рот раскрывался широко, как при истошном паническом вопле — но звуков не было. Лишь в такт немым крикам из кровавого провала горла вылетали алые капельки.

Затем Стас тяжело рухнул обратно. В гроб.

Тогда Лисичкин заорал. И побежал.

Он несся по траншее — быстро, неимоверно быстро. Несмолкающий вопль Кольки рвал на части ночную тишину — и больше ничего он не слышал. Сейчас, сейчас проклятая траншея кончится, он кубарем скатится по обрыву, и так же стремительно понесется вверх, к людям. К живым людям.

Хрусткий удар в затылок швырнул Лисичкина вперед. Он рухнул, ударился лицом о землю — и та раздалась, расступилась, приняла его в себя, он погружался глубже и глубже, странно, но залепленные суглинком глаза все видели — вокруг белели мертвые кости, много костей, черепа глумливо скалились его появлению, в их глазницах копошились мерзкие скользкие черви, а между ребер болтались заветные солдатские медальоны; вот же она, захоронка! — зачем-то обрадовался Колька, проваливаясь ниже, в совсем непроглядную черноту…

Потом не стало ничего. Даже темноты.