Совокупность совершенства

Виктор Семёнов, 2018

В этом сборнике есть фантастические рассказы, описанное в которых, возможно, вскоре станет реальностью. Есть смешной реализм, который иной раз выглядит менее правдоподобным, чем любая фантастика. Но, по сути, все эти истории о Любви.

SosУля

В бегах я был с августа.

К началу февраля движение по дороге моей замечательной жизни замерло в двухкомнатной квартире, расположенной по адресу Санкт-Петербург, Средний проспект Васильевского острова, шестнадцать. Квартира эта была на последнем этаже пятиэтажного дома и окнами выходила на проспект, что несколько разнообразило мой досуг. Я мог наблюдать за постоянной динамикой автомобилей и людей и статикой дома напротив, такого же пятиэтажного и древнего, как и тот, в котором томился я. В качестве наблюдательного пункта я избрал кухню. Там и окно располагалось чуть пониже, чем в комнатах, и мебель была установлена вплотную к старому деревянному подоконнику — садишься к столу и смотри себе на здоровье. Я не хотел бы особо распространяться о причинах, что привели меня в эту квартирную василеостровскую ссылку. Возможно, вы их и так знаете из новостей какого-нибудь желтенького интернет-ресурса, которые заполняют нечистотами массовое сознание примерно в том же объеме, в каком городская среда заполняет нечистотами прекрасную петербургскую речку, как раз и отдавшую свое имя одной из этих медиаканав. Скажу так: причины были веские. Однако я надеялся, что все закончится хорошо.

Я сидел за кухонным столом и пил чай из большой красной кружки с надписью: «Вавилон — город как город», а рядом лежали открытая пачка «Бронкса», зажигалка и черный прямоугольник старенького телефона, который дала мне Ульяна вместо моего навороченного смартфона. Сим-карту, вставленную в этот черный прямоугольник, также купила Уля, и номер был известен только ей одной. В квартире я находился уже два часа, час пятьдесят три из них на кухне, и все это время занимался не чем иным, как подбором новых вариантов фразы, которая прицепилась ко мне, едва лишь Ульяна закрыла за собой дверь со стороны лестничной клетки и удалилась, цокая каблуками черных лакированных полусапожек.

— Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки за то, что ты ползешь, как муравей, — пробормотал я, делая глоток чая, и снова посмотрел в окно.

Из парадной дома напротив вышла бабушка, закутанная так, как будто на улице были все минус сорок, а не какие-то жалкие три градуса ниже нуля. Она огляделась и, не торопясь, фокусируясь на каждом своем шаге, направилась в сторону метро «Василеостровская».

— За то, что ты поешь, как «Шуга рэй», — продолжил я.

Из подвала дома напротив появился черный облезлый кот и, осмотревшись, юркнул обратно, не обнаружив, видимо, ничего, что могло бы привлечь его внимание. В парадную, соседнюю с той, откуда появилась бабуля, зашел представитель какой-то эксплуатационной службы, судя по расслабленно-зигзагообразной походке, он был слегка подшофе. Его оранжевую форменную жилетку, надетую поверх старенькой дубленки, покрывали пятна, вероятнее всего мазутные. Очевидно, мужчине срочно поручили очистить что-то от этого, прямо скажем, не самого безопасного на свете химического состава, а у него под рукой не оказалось ничего, кроме элементов собственного гардероба. А может, он просто решил поваляться в луже с мазутом.

— Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки! С тобой я словно в «Цирке дю Солей», — сказал я.

Я решил встать и направить свои стопы в одну из комнат, которая предполагалась как спальня. Во вторую вход мне был воспрещен. Ульяна закрыла ее и произнесла при этом вещь, парадоксальную в своей одновременной серьезности и шутливости:

— В эту комнату заходить нельзя. А то Синяя Борода отрубит тебе голову.

Вообще, квартира считалась жилищем ее двоюродной сестры Светы, но де-юре оставалась собственностью их бабушки, которая, вписав Светку в завещание, уехала жить к младшей сестре в Кингисепп. Сама же Светка свинтила на стажировку в Дрезден: она готовилась стать магистром международного права. А Синей Бородой Улька называла Светкиного ухажера, вечно поддатого фотографа Саню, бородатого и низкорослого, как гном Гимли, и агрессивного, как бледный орк, если к трем часам дня в его микроорганизме не оказывалось несколько порций пунша.

Я уже было оторвался от кухонного стула, но новое появление все той же бабушки заставило меня вернуться к наблюдению за происходившим на улице. Бабуля остановилась ровно между дверью в свою парадную и подъездом, куда минуту назад зашел обмазанный мазутом коммунальщик, и что-то кинула к подвальному окошку. Я не сразу разобрал, что это, но через несколько мгновений, увидев вылезавшего из подвала черного облезлого котофея, понял: бабуля решила подкормить животное. Она отошла на пару метров в сторону, чтобы не мешать трапезе питомца, но тут нежданно-негаданно на покрытый коркой льда тротуар из подъезда выскочил взъерошенный коммунальный мужчина. Увидев происходившее, он немедленно вступил в диалог с бабулей — стал что-то экспансивно объяснять ей, кивая на животное. Женщина же по мере сил отбивалась от его нападок, показывая куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и обнаружил не что иное, как начинавшую набухать сосульку. Прозрачная блестящая красавица ползла со скошенной крыши дома точно посередине между парадными. Я мысленно спроецировал ее возможное передвижение вниз и понял, что местом ее приземления будет именно та точка, в которой в настоящее время осуществлял свой уже, пожалуй, вечерний прием пищи четвероногий представитель андеграунда. В итоге не прошло и пары минут, как вся эта веселая компания рассосалась: подвальный житель юркнул в свое жилище, бабуля скрылась в парадной, а представитель жилкомсервиса направился в сторону рюмочной, расположенной в соседнем доме.

— За то, что ты сказала мне: «Налей!», — проворчал я и все-таки двинулся в сторону спальни.

Раздвижной диван, компьютерный стол, компьютер, платяной шкаф справа от двери — вот и все, что составляло обстановку комнаты. Я разобрал диван, нашел в шкафу постельное белье, застелил себе ложе и улегся, хотя не было еще и шести. И почти сразу погрузился в сновидения, которые оказывались обычно очень яркими, когда окружающая среда навевала скуку, и, наоборот, тускнели, когда вокруг все вертелось в безумном хороводе, ходило ходуном и взрывалось, как китайская пиротехника.

Во сне по абсолютно пустому Московскому проспекту за мной бежали сотрудники собственной безопасности ООО «Бермудский треугольник», в котором я до недавнего времени числился юридическим консультантом. Разбрасывая ногами желтые опавшие листья, я мчался, как Усейн Болт за первым олимпийским золотом, как Геракл за керинейской ланью, как разгоряченные фанатки за Ромой Зверем, но все равно усы старшего из догонявшей меня группы становились все ближе и ближе с каждой секундой. Я свернул в арку, во дворы какой-то шикарной сталинки, оказался у дверей рюмочной, располагавшейся в первом же подвале тыльной стороны дома, и нырнул в ее спасительные объятья.

В помещении, как и на улице, не было никого. Я, грешным делом, подумал, что придется самому себя обслужить, налив рюмочку рябины на коньяке, но тут откуда-то сбоку в пределы барной стойки вплыла дама, одетая вполне себе по форме заведения, только вот лицо ее навеяло на меня недобрые предчувствия. Выглядела она один в один как бывший губернатор и как нынешний председатель верхней палаты парламента.

— Чего уставился? — спросила она.

Я подошел к окну, находившемуся на уровне ног, и увидел именно ноги моих преследователей, удалявшиеся вглубь дворовой территории.

— Ты пить пришел или глазеть, консультант? — ворчливо поинтересовалась женщина, ставя перед собой стакан, заполненный до краев чем-то напомнившим мне зубровку.

— Простите великодушно, — проговорил я, подходя к барной стойке, — простите великодушно мою пролетарскую беспринципность и юношескую наглость, но не сочтите за труд сообщить мне ваше имя, ибо первый стакан я хотел бы выпить именно за знакомство, если это, конечно, не противоречит вашим моральным, религиозным или политическим взглядам.

— Можешь называть меня Дульсинеей, — сказала женщина.

— Тобосской? — уточнил я.

— Зачем Тобосской? Просто Дульсинеей. А можно Дусей. Дуся Стакан, — ухмыльнулась дама.

Я опрокинул в себя содержимое наполненной до краев емкости.

— Ты, Тема, берегись трех вещей, — произнесла женщина.

Я стал лихорадочно соображать, называл ли свое имя, а она закончила:

— Автомобиля, бюджет не освоить и сосуль. Все остальное — пустяки сущие. Ферштейн?

— Ферштейн, — подтвердил я.

Я надеялся, что дама обновит опустевшую емкость, но тут в наше интимное пространство сна вклинился звук, похожий на писк огромного комара. На самом деле он оказался мелодией входящего моего нового телефона, к которому я еще не успел привыкнуть. Звонить могла только Ульяна — так оно и было. Я поднялся на локте и, приложив маленькую трубку к уху, сказал сонно:

— Чего тебе, звезда моя?

Затем я быстро поднес аппарат к лицу для выяснения временны́х координат моего вялого тела и не менее вялого сознания, которые кто-то невидимый и очень мудрый соединил в одной точке примерно двадцать семь лет назад. Шел десятый час.

— Так, поболтать, — ответила Уля. — Спишь, что ли?

— Нет, — зачем-то соврал я.

Мы болтали минут десять, пока текущие темы не были исчерпаны до самого дна, а потом Ульяна свернула разговор так же быстро и безапелляционно, как и развязала его.

— Пока, Темыч, — сказала она. — Ты, если что случится, не звони. Лучше СМС скинь.

— Что случится?

— Ну что-нибудь. Напиши: «SOS». Не звони. У меня Рози подскакивает от этих телефонных трелей. И царапается, как чумовая.

— Так ты звук отключи.

— Тогда не услышу. Все, пока. Чмоки.

Я убрал телефон и заснул — на этот раз без сновидений.

Проснулся около девяти утра и, совершив героический переход по маршруту туалет — ванная — кухня, остановился у холодильника, внимательно изучая его содержимое. Ульяна, умница, каких мало, купила и яйца, и бекон, и сок. Я с воодушевлением выложил это все на гладкую поверхность стола.

— Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки, — запел я, колдуя над яичницей, — за то, что ты мудра, как Одиссей.

Съев яичницу и запив ее холодным мультифруктовым соком, я вновь занялся наблюдением за происходившим на улице, и первое, что бросилось мне в глаза, — сосулька значительно увеличилась в размерах: если вчера ее длина была сантиметров пятнадцать, то сейчас эта блестящая опасная красавица достигала полуметра.

День тянулся медленно и неинтересно. Из дома напротив выходили люди, по тротуару ходили люди, в автомобилях ехали люди, а я — сидел запертый в дурацкой квартире и недовольно смотрел на все это, бормоча очередной шедевр про Ульяну.

Бабушка вышла из парадной около двух и направилась в сторону, противоположную станции метро. Через пятнадцать минут после ее ухода представитель коммунальной службы, в этот раз женщина, стала расклеивать на дверях в парадную какие-то объявления, параллельно сдирая разноцветные листы с рекламой продажной любви, которые час назад налепил на практически все свободные вертикальные поверхности юноша в грязной черной куртке с надписью: «Утка по-пекински» и телефоном на спине. Бабушка вернулась около трех, покормила кота, прочитала объявление, задержавшись у него минут на пять, и зашла в парадную, оставив меня даже без намека на экшен-сюжет. Перекурив это дело, я решил отправиться на диван, подумав, что, возможно, при таком однообразии окружающей меня реальности сон будет не в пример красочным и интересным.

И действительно, поворочавшись минут пятнадцать, я оказался все на том же Московском проспекте, только теперь летел над ним метрах в пятидесяти от асфальта дороги, по которой, тыча вверх пальцами, бежала все та же парочка моих антагонистов. Внизу справа показалась арка, ведущая во двор, и я, заложив вираж, вошел в нее сантиметрах в двадцати от верхнего ее предела, а затем, приземлившись, попытался проникнуть в рюмочную. Дульсинея, видимо не признав вчерашнего консультанта, выгнала меня, чуть не залепив затрещину грязной половой тряпкой. Я, испугавшись ее агрессивности, вновь взлетел и, набирая высоту, в отражении оконных стекол увидел свое тело, напомнившее мне тело то ли чайки, то ли баклана. Во двор вбежали преследователи, и тот, что постарше, усатый, закричал молодому, показывая на мою удалявшуюся в небеса серую тушку:

— Уходит, зараза!

А я действительно поднялся над крышей полюбившегося мне дома и полетел к центру города, наслаждаясь видами Петербурга. Внизу сменяли друг друга река Фонтанка, Сенная площадь, Невский и Суворовский проспекты. Увидев летающую тарелку «Невской ратуши», в которую собирались переселять весь чиновничий аппарат города, я полетел вниз и, аккуратно приземлившись на крыше, начал долбить ее клювом, вызывая на ней совершенно невообразимые разрушения. Через десять минут купол «Невской ратуши» треснул, обнажив роскошь какого-то огромного зала приемов. Посередине пустого помещения на каррарском мраморе пола стоял мужчина и злобно рассматривал меня в большие трещины крыши. Я испугался его взгляда и хотел было дать деру, но клюв застрял в образовавшейся от его же ударов трещине. Мужчина, увидев это, направил в мою строну нечто при внимательном рассмотрении оказавшееся масонским крестом и начал читать что-то на латыни. Страх мой достиг своего верхнего предела и перерос в ужас, именно это и позволило мне извлечь клюв из ловушки треснувшей крыши. Меня подбросило вверх на пару десятков метров, а затем я рухнул вниз, но вскоре выровнял полет и…

Проснулся.

— Господи Иисусе, — пробормотал я и направился на кухню за соком.

Шел третий час ночи — спал я долго. Решив перекурить, я сел на свое ставшее уже привычным место и посмотрел вниз, на пустоту ночной улицы.

Сон не шел более. Я пролежал в постели до утра, ворочаясь и иногда вставая на перекуры. Окончательно поднялся около восьми, вновь поплелся на кухню и, осмотревшись, сказал, укоризненно поглядывая на черный прямоугольник телефона:

— Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки, а ты мне закажи сорокоуст!

Сварил кофе, сделал яичницу и посмотрел, что изменилось снаружи за пять прошедших с моей последней вылазки часов. А там ничего не изменилось. Кроме сосули. Она за ночь вымахала так, как будто в ее тело вкололи специальных сосульных анаболиков. Ее собратья, усеявшие крыши домов, находившихся в поле моего зрения, тоже прибавили в длине за ночь, но эта, располагавшаяся прямо напротив моей темницы, точно была чемпионкой Васильевского острова по скорости роста.

— А ведь теоретически она может упасть, — сказал я, сделав глоток стремительно остывавшего кофе.

И тут же в качестве немого ответа на мой повисший в сжатом воздухе кухни даже не вопрос, а вообще невесть что со стороны станции метро к дому подошла целая бригада наряженных в оранжевое работников жилкомсервиса. Разыгралась беззвучная, по крайней мере для меня, миниатюра, из которой по беспорядочным телодвижениям коммунальщиков можно было догадаться, что их отряд планировал операцию по уничтожению свисавших с крыш домов сталактитов, и операция эта, судя по всему, представляла для них что-то похожее на переход Суворова через Альпы. Что-то героически-сложное. Закончив обсуждать стратегию и тактику борьбы с врагом, отряд ушел по Среднему проспекту в сторону моря, собираясь начать военные действия оттуда и последовательно уничтожать противника, продвигаясь к станции метро.

И снова настала скука, которую разбавляли лишь редкие пешеходы. Участок тротуара напротив обнесли небольшими оградками с натянутыми на них красно-белыми лентами, и люди шли по другой стороне улицы, которая не просматривалась с выбранной мною позиции.

Через несколько часов скука сменилась весельем: коммунальщики подобрались к дому, попадавшему в поле моего зрения, и их забавная суета на крыше и внизу помогла скоротать мне некоторое время в настроении чуть более приподнятом, чем в период искусственного коммунального штиля.

А еще через час настал черед дома, на крыше которого красовалась достигшая уже двухметровой длины сосуля-матка, находившаяся ровно напротив моего окна. Четыре человека в оранжевых жилетах сгруппировались внизу, что-то горячо обсуждая, а потом, вместо того чтобы идти и рубить врага под корень, направились в сторону дома, где в одиночестве уже третьи сутки томился ваш покорный слуга, причем проспект они решили перебежать в месте, совсем для этого неположенном.

— Куда вы пошли? — спросил я в тишине кухни. — Сбейте ее!

Дело шло к трем часам, и по логике этого магического места в скором времени бабушка должна была выйти из подъезда, чтобы покормить своего подвального питомца. Коммунальщики выделили пространство кормежки двумя маленькими оградками, превратив его в некое подобие гетто, куда лишний раз лучше было не заходить.

Какова вероятность того, что сосуля не упадет именно тогда, когда бабуля начнет равнозамедленное движение из парадной к маленькому окошку подвала, неся в руках парочку сосисок для своего подземельного друга?

Ответа я не находил, но и задачка была не из легких. Олимпиадный уровень. Я закурил, всматриваясь в хрустальный блеск росшего прямо на глазах василеостровского сталактита. Сосулька сверкала в лучах редкого февральского солнышка и, немного подтаивая, капала на грязь тротуарной части Среднего проспекта. Капли эти как будто выбивали морзянку, и я машинально начал расшифровывать послание прямо на пачке сигарет «Бронкс» ручкой, удачно оказавшейся на холодильнике. Три точки, три тире, три точки — слышалось мне в этой последовательности капель. Я встал и взволнованного забегал по кухне. «SOS», — говорила мне сосуля, и я не знал, что делать с этой новой задачкой.

Тем временем коммунальщики и не думали возвращаться к работе, люди обходили загороженную часть тротуара, а бабушка не казала носу из парадной, видимо предчувствуя неладное.

А через полчаса из подземелья выглянула черная мордочка кота, который внимательно осмотрел обстановку и снова скрылся в подвале. Судя по всему, животное осталось недовольно увиденным.

Тем временем за окном темнело, вечер опускался на город. Коммунальщики так и не вернулись, видимо, решив заняться домом напротив завтра. Зато в начале седьмого из парадной все-таки вышла бабуля и быстрым, насколько ей позволял скользкий асфальт тротуара, шагом засеменила в сторону метро. А потом на то самое место, где обычно кормился кот, подошла, о боже, Ульяна и, остановившись, подняла голову, как будто пытаясь разглядеть меня через небольшую горизонталь проспекта и вертикаль пятиэтажного дома. Я внимательно посмотрел на сосульку. По ней не удавалось определить, собиралась она падать или нет, но пока Уля стояла там, мне было как-то не по себе. Взяв со стола телефон, я набрал давно бродившее в моей голове «SOS, Уля» и отправил ей.

— Целую тебя в губоньки, а там в подвале где-то котофей… — пробормотал я.

Ульяна прочитала сообщение и побежала на мою сторону проспекта.

Облегченно выдохнув, я направился было в коридор встречать красотку, но затем вернулся на кухню — навести порядок на столе.

— Вечером приехала… — сказал я пачке «Бронкса» и добавил с надеждой, вглядываясь в ее бело-золотистые цвета: — Может, на ночь останется?

Я снова посмотрел в окно и с ужасом отпрянул от него: на том же самом месте, где три минуты назад стояла Уля, переминались с ноги на ногу четверо знакомых мне мужчин. Точнее, знакомы мне были трое их них — сотрудники службы безопасности ООО «Бермудский треугольник» Михаил, Роман и Вася. Четвертого, громилу с абсолютно лысым черепом, я видел впервые.

— В моем саду, ланфрен-ланфра, три мусорка и боров… — пропел я и схватился за пачку сигарет.

И тут королева всех сосулек решилась совершить свой исход с крыши дома номер одиннадцать по Среднему проспекту Васильевского острова, полетев прямиком в компанию, застывшую в изучении обшарпанного фасада здания, в котором находился предмет их интереса.

То есть я.

Она избрала своей целью самого крупного мужчину, что было вполне логично и соответствовало законам физики и теории вероятности, и врезалась ему в плечо. От неожиданности и силы удара тот свалился на тротуар, а сосулька, отрикошетив от его тела, также устремилась вниз и, стукнувшись об асфальт, разбилась на несколько больших ледяных кусков.

Пострадавший привстал на одно колено, держась за плечо. Чудом уцелевшая троица обступила товарища, разглядывая его перекошенное от боли лицо.

В квартиру зашла Ульяна.

— Привет! Есть кто дома? — раздалось из прихожей. — Я с ночевкой!

Она прошла на кухню и, встав рядом, посмотрела вниз.

— Это безопасники из конторы, — объяснил я, кивнув на мужчин. — Они за мной.

— Значит, не показалось!

— Что?

— Как будто шли за мной. От метро. Вон тот усатик — так точно.

Тем временем «усатик» пытался помочь встать на ноги своему массивному коллеге, но тот не давался, продолжая стоять коленопреклоненным и зажатым от боли. Один из мужчин помоложе показал куда-то сторону залива, и бугай нашел в себе силы подняться. Компания медленно направилась туда, а Ульяна, с сияющей улыбкой повернувшись ко мне, сообщила:

— Там клиника в квартале отсюда. Наверное, в нее пошли.

— Надо уходить, — ответил я.

Она молча прижалась ко мне всем своим упругим телом и поцеловала, заставив тем самым исчезнуть все мысли о возможном бегстве из этой квартиры, по крайней мере в ближайшие несколько часов. Мы укрылись в спальне.

Через час я выбрался на кухню на перекур и, присмотревшись к происходившему на улице, увидел бабулю, которая подкидывала что-то к подвальному окошку. Оттуда уже выглядывала наглая мордочка кота, освещенная светом квартир первого этажа. Бабуля удостоверилась, что котофей съел все, и, проводив его взглядом до входа в берлогу, зашла в свою парадную. Я же вернулся в спальню, где Уля лежала обнаженной поверх одеяла и, улыбаясь, смотрела на то, как отдельные части моего тоже не обремененного одеждой тела реагируют на такие вот картины маслом.

— Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки и чувствую: все ближе апогей, — сказал я и нырнул к ней.

В следующий раз проснулся нескоро, примерно в час ночи. Ульяна спала, как сурок, а я, поворочавшись без сна, решил совершить еще один променад на кухню. Я закурил, открыл окно и вдохнул холодный февральский воздух, ворвавшийся в ночное тепло василеостровской кухоньки. Я постоял минут пять, вдыхая попеременно то едкий табачный дым, то ночной каменный морозец, и хотел было уже закрывать окно и возвращаться в постель. Меня остановила шатавшаяся фигура мужчины-коммунальщика, пересекавшего проспект. Он перешел дорогу и медленно побрел дальше, миновал парадную, из которой на божий свет все эти дни выбиралась сердобольная бабушка, и, поскользнувшись на крупных осколках сосули, так и не сбитой им сегодня и вынужденной совершить свое практически ритуальное самоубийство, упал на тротуар. Он разбил себе лоб и заорал что было мочи матом — так, что в ночной тиши это звучало как волчий вой на огромную желтую луну невезения. Я ухмыльнулся, закрыл окно, вернулся в спальню и через пять минут спал как младенец, уткнувшись в теплое плечо Ульянки.

А утром мы удрали в Купчино. В квартиру ее подруги Нади, укатившей в двухнедельный отпуск на Гоа.