Адский огонь

Виктор Сбитнев

Герой романа «Адский огонь» – Альберт Нидерквель, журналист частной газеты «Курьер». Редактор посылает его на Гриву, где странным и страшным образом горят избы одиноких старух. Причём горят вместе с хозяйками, которых жестокие злоумышленники привязывают простынями к кроватям. Огонь – главная тема во всём романе. Это и огонь, в котором погибают старушки, и алчный огонь, который разъедает людей изнутри, выжигая в них всё человеческое. Но добро побеждает, оно делает лучше и самих героев романа.

Глава пятнадцатая. Обед, после которого ничего не хочется…

— Пойдём — ка, брат, перекусим в кафе, — предложил Семёну Альберт, — а то после твоей ухи всё сухомятка да сухомятка. Так и до гастрита недалеко.

— Говорят, здесь в лесничестве неплохо кормят. — Поделился своей осведомлённостью полицейский. — Там у лесников своя ведомственная столовая, неподалёку от Заиграева, в посёлке Лесное. На выезде обратили внимание на огромный провал посреди улицы, из которого торчал зад красной «Нивы» с местными номерами. Ещё вчера его на этом месте не было.

— Нет, Грива, и в самом деле, место особенное! — Не без пафоса заметил Альберт. — Уж, казалось бы, местный водила, всю территорию вокруг, как свои пять пальцев, изучил, а вот на тебе, угодил в яму. И как его угораздило прямо под фонарём? Тут ведь даже ночью всё прекрасно просматривается!

— Да пьяный, наверное, ехал, к какой-нибудь зазнобе спешил. — Уверенно предположил Семён. — В деревне ведь всё так: пить ни хрена не умеют. Как выпьют, то плотник хватается за топор, охотник — за ружьё, ну, а водитель — за баранку.

— Стало быть, я, если бы здесь жил, схватился бы за компьютер? — Спросил шутливо Альберт.

— Не думаю, — отвечал Семён. — Скорее всего, ты бы или затопил баню, или бы стал звонить какой-нибудь знакомой кореянке. А, может быть, что вполне вероятно, пошёл бы на спортгородок или мутузить какую-нибудь боксёрскую грушу. А вообще, Альберт, хоть я и знаю, что ты не дурак выпить, но пьяным тебя просто не представляю. По-моему, ты не умеешь пьянеть…

— Ты просто не видел, потому что мне много надо, а потому я боюсь много принимать, уж больно утром с этого плохо бывает. — Сделав кислое лицо, признался Альберт. — Слушай, а про кореянку-майоршу ты откуда знаешь?

— Ты и в ментовке, и в следственном человек известный, да и Дина Кимовна тоже на виду. — Стал размышлять Семён. — Так что, можешь считать, что твоя тайная страсть известна уже в обеих конторах. Только в этом, Альберт, по-моему, нет ничего дурного, а даже наоборот. Ты холост, она тоже там, в своём Биробиджане, разведена. Поэтому…

— Надо же, — перебил приятеля журналист, — про её развод я ничего и не знал. А теперь вот думаю, что именно из-за этого она к нам и перебралась. Через всю страну! То ли крепко любила, то ли сильно ненавидела.

— Обычно, второе бывает следствием первого, — сказал Семён и указал через боковое стекло на броскую вывеску на другой стороне дороги — «Столовая на распутье». От неё перпендикулярно дороге из Заиграева уходило в гору шоссе в соседнюю область, к какому-то местечку Заусолье. О нём Альберт прочёл в местной газете «Лесные вести», что там до революции добывали поваренную соль и вялили на продажу речную рыбу, которой местные жители даже свиней кормили. И почему, — подумал в раздражении журналист, — всё по-настоящему дельное происходило у нас до революции? Не-е-е, Михалков хоть и чересчур властолюбив, конъюнктурен, но режиссёр всё-таки от Бога. Как это тонко, а главное — больно в «Солнечном ударе» про Россию подмечено: Когда же это всё началось? Как это всё с нами со всеми случилось? Но это, конечно, не солнечный удар, это какая-то инопланетная напасть, фанги, нелюди. На чём-то ведь вызрели эти варвары, эти убийцы людей, храмов, ремёсел и молитв… Можно, конечно, вернуть историческую память, но русскую крестьянскую цивилизацию уже не вернуть. Никогда! — И в сердце Альберта неожиданно заныла глубокая тысячелетняя тоска, которой он всегда жутко боялся, потому что понять её был абсолютно бессилен.

В столовой — о счастье! — на первое подавали либо борщ, либо гороховый суп со свининой, а на второе — говяжью печень с гречей при солёных огурцах и квашеной капусте. Стоило всё это — сущие пустяки, а потому приятели прихватили ещё и чаю с мёдом и домашней выпечкой. На обжорство ушло не менее получаса, после чего оба сидели на диване под фикусом и странно молчали. Обоим в эти минуты не хотелось больше ничего: ни пожаров, ни протоколов, ни деревень со странными названиями, ни старушек с редкими фамилиями. Альберт томно мечтал о возвращении на свой двуспальный диван в общество Дины, а Семён, казалось, чувствовал на своём колене мягкую попку своего трёхлетки Мишутки, а за столом под красным абажуром — изящный силуэт жены Лоры, склонившейся над вязанием. Первым опомнился более габаритный и привычный к чревоугодию журналист. Он призывно хлопнул полицейского по спине и пробормотал что-то глупо-хрестоматийное типа «Вставайте, граф, рассвет уже полощется», а, может, и про великие дела, которые ждут где-то впереди. После этого оба решительно встали и в раскачку двинулись к припаркованному автомобилю.

— По-моему, на Гриве, — поделился своими ощущениями Альберт, — средний лесоруб ест примерно вдвое, а то и втрое больше, чем средний журналист и где-то даже и мент.

— Ну и что? Это вполне объяснимо, — успокоил его Семён. — Ведь эти лесорубы вламывают на своих лесосеках как ссыльно-каторжные на Нерчинских рудниках.

— И когда это ты про декабристов успел прочитать, Семён, в своей школе милиции? Ну, я понимаю, что про Бенкендорфа или там… Ягоду с Ежовым. Эти хоть из ваших, а на Нерчинских рудниках даже полиции не было. Спросишь, почему? — спросил Альберт. — А потому, брат, что бежать оттуда было попросту некуда, как из Гробовщины… Кругом распадки и бурелом! Как хоть мы туда доедем, а?

— Ну, эти же, гады — поджигатели, как-то добрались, а ведь, судя по всему, тоже нездешние. — Попробовал привести веские доводы капитан. — И прокурорские туда ездили, и пожарные. Альберт, ты бы позвонил этому, как его, Гараеву…

— Лучше давай ты звони Густомесову. Он хоть молчать станет, а этот, скорее всего, сразу Тремайло стукнет, не из вредности, а по служебной необходимости. — Заключил Альберт и, моргнув левой фарой, тронулся в сторону гостиницы. В это время из-за леса приползла иссиня — чёрная туча, и по лобовому стеклу машины забарабанил весьма крупный дождик.