Перемена мест

Виктор Рэй, 2018

Кто-то пропал из привычного мира. Кто-то лишился своего прошлого. Кто-то изменил свою жизнь. Завертелись колесики в неведомом механизме, сплетая, смешивая, руша судьбы. И неизвестно, как Эксперимент перетасует колоду судеб, по воле своей смешав фигуры: кому теперь быть ферзем, а чьим уделом останется лишь доля пешки…

Часть первая. Исчезновение

Является ли человеческое невезение некоей абстрактной величиной? Величиной ли? Как вообще определить, почему кому-то судьбой отмерено громадное количество успехов, коими активно нашпигован его жизненный путь. А кому-то — в той же пропорции доводится огребать по полной. По каким критериям происходит отбор?

И вообще, почему именно ему, Даньке, в данный момент так не везет. Не в том смысле, что конкретно в данную минуту, или некий краткий период времени. А вот уже несколько лет. С самого рождения, если быть точнее. Вообще, сам факт его рождения, наверно, опечалил множество народа на всей планете. И почему его не спросили, согласен ли он появиться на свет? Нужно ли ему это. Но кто-то, как зачастую бывает, принял ответственное решение, не подумав ни о последствиях, ни о том, кто потом будет отвечать, и шестнадцать лет назад, в девять часов тридцать семь минут утра по московскому времени Даниил оповестил мир о своем появлении громким надрывным криком. От которого, по воспоминаниям его матери, едва не оглохли принимавшие роды медработники. Отец его, видимо, под глубоким впечатлением от собственного отпрыска, буквально через неделю собрал немногочисленные вещи и навсегда испарился из жизни как его матери, так и собственно Даньки.

Таким образом, воспитание маленького синеглазого мальчонки, еще и не подозревавшего о собственной судьбе, легло на плечи матери и бабушки. Вырос Даня из-за такого фортеля с отсутствием мужской руки в своей судьбе нежным, ласковым, добрым юношей-хлюпиком. Очень романтичным хлюпиком, надо сказать. К тому же, не лишенным таланта, по заверениям близких родственников. Он даже стихи писал.

Казалось бы, ну чего страшного? Многие стараются каким-либо образом самовыражаться. Проблема, по мнению самого Даньки, была в самих стихах. Потому что вот были они никакие. Не было в них, казалось ему, того, что могло бы заставить трепетать чью-либо душу. И если раньше, строча немудренные рифмы от нечего делать, Данька как-то не особо напрягался по этому поводу — самому нравится, да и ладно, — то теперь сей факт очень сильно действовал ему на нервы.

Причиной смятения служила недавно переведенная к ним в класс девчонка с ярко-зелеными глазами, огненно-рыжими волосами, безупречно белой кожей, озорным курносым носом и… и…

…и вообще она была замечательной, самой лучшей, в глазах ее можно было утонуть, Данька был в этом уверен вот уже почти целую неделю. Она ему снилась…

Эх, да! Еще она носила странное имя Стелла и была совершенно равнодушна к своему тихому поклоннику. Как, в принципе, и ко всем остальным парням, которые, в отличие от Даньки, не постеснялись попробовать подкатить к ней сразу же по ее появлении. И таких набралось довольно приличное количество. Из-за этого некоторые ухажеры даже поцапались на некоторое время со своими постоянными пассиями, но, благодаря полнейшему игнору со стороны рыжеволосой красавицы с холодным именем, постепенно все в школе устаканилось. Только поползли нехорошие слухи, по-разному трактовавшие столь холодное отношение к потенциальным кавалерами со стороны новоявленной дивы.

Версии расходились.

Кто-то приписывал девушке постоянную связь с неким молодым человеком несколько более старшего возраста (причем в разных вариантах возраст кавалера колебался от двадцати до пятидесяти лет!). Некоторые укоренились в мысли о не совсем традиционной ориентации данного экземпляра женского пола. А были некоторые индивиды, уверовавшие в теорию о неразделенной любви. Так или иначе, сама по себе фигура школьницы, появившейся в классе Даньки за полтора месяца до выпускных экзаменов, просто не могла не привлечь некоторое нездоровое внимание. Был ли столь поспешный перевод связан с работой родителей, поведением самой Стеллы или с какими-то иными причинами, оставалось под вопросом. Который, надо сказать, тоже весьма интересовал народонаселение школьных корпусов.

Но совершенно не трогал Даниила. Стелла покорила его с первого взгляда, с первого восторженного астматического выдоха, вылетевшего при виде этой девушки из тощей груди парня. А эти задорные искорки, вспыхивающие на самом дне ее глубоких глаз…

Возможно, он слишком прицепился к этой навязчивой идее, но подростковая влюбленность вообще носит всегда форму несколько болезненную. Поэтому любой специалист не углядел бы в навязчивой идее молодого человека покорить сердце понравившейся девушки с помощью рифм и жара собственной пламенной души ничего предосудительного.

— Ах, эти искры в волосах, — бормотал он, терзая пальцами ручку, сидя над исчерканным листочком с никак не выходившим стихотворением. — Почему в волосах? Они что, загореться должны? А как тогда написать про глаза? В очах ее… тьфу! Е-мое! Не то… Совсем не то.

В дверь просунулась мама, озабоченная бормотанием, доносившимся из комнаты сына:

— Все в порядке? — в голосе ее звучала нешуточная тревога.

— А? — Данька обернулся, не сразу нашел растерянным взглядом стройную небольшую фигурку матери. — Да, мам, все нормально!

Увидев состояние своего мальчика, мама сначала испугалась, но потом, внимательно изучив лицо сына, с пониманием успокоилась и закрыла дверь.

А Даня повернулся к столу, попутно ударившись коленом о выдвинутый ящик, чертыхнулся и принялся дальше с упоением лохматить собственную шевелюру.

«И с чего, интересно, я решил, что обязательно должны быть искорки в глазах. Но что-то ж там было… Не могло мне показаться. Какие глубокие глаза! Какие… — мысли вдруг замерли, натолкнувшись на внезапную догадку. — Точно! У нее не было никакой смешинки во взгляде. Это показалось. Свет так падал. Точно…»

Данька глубоко задумался, собрав брови на переносице.

А что ж тогда было? От этой мысли его отвлек непонятный стук, раздавшийся со стороны окна. Он встал. Стук повторился, явственно звякнуло стекло. Ясно, снова Леха приперся к Каринке и бросает ей камушки в окно. Раньше он пользовался телефоном, но после того, как фривольно пообщался с матерью девушки, приняв ее за подругу и высказав опасения относительно беременности… Ох, что тогда было! Любо-дорого вспомнить. Кое-как разобрались, но с той поры Лешка предпочитал использовать в качестве средства вызова на свиданку более примитивные средства.

От этих воспоминаний Данькин рот растянулся до ушей. Он ничуть не злорадствовал, но сами разборки, которые тогда учинили Каринкины родители, были весьма забавны. Тогда весь их двор неплохо развлекся, слушая как взрослые люди переругиваются друг с другом из окон (выходить, очевидно, поленились!).

Даня опустился на стул, отложив, наконец, ручку, которую только чудом умудрился не сломать, терзая в глубокой задумчивости своими пальцами.

— У нее грустные глаза, — сказал он сам себе. И опустил голову. Надо же, как он сразу не понял. Это прозрение болью отразилось в каждой клеточке его существа, острой занозой застряв в сердце. Он буквально физически ощутил ее жуткие страдания!

Но по какой причине? Почему эта девушка не… А ведь точно! Он никогда не видел, чтобы она улыбалась. Ни единого раза за всю неделю. Может, времени просто немного прошло. Или это снова какие-то тараканы в его голове решили напомнить о своем существовании внезапным шевелением. Сложно сказать. Даниил не знал ответа. Может кто-то другой мог бы подсказать. Проще всего, разумеется, было спросить у самой Стеллы, но на такой шаг он никогда бы не решился. От одной только мысли его бросило в жар, а ладони резко вспотели. Да еще это напряжение там. Что ни говори, а в шестнадцать нереально грезить лишь о платонической любви.

Данька мотнул головой, старательно отгоняя от себя эти похотливые мыслишки. Взгляд его упал на зеркало. Изучив свое отражение в разных ракурсах, понапрягав места, где в теории должны находиться мышцы, он расстроенно вновь опустился на стул и с прискорбием махнул рукой. Без толку. Один черт, ему ничего не светит. Вряд ли во всем городе найдется хоть одна девчонка, которая обратит на него внимание. Пусть даже стихи у него, наконец, начнут получаться. Все одно! С таким хилым телосложением ему ничего не светит.

Конечно, не стоит принимать упоминание о том, что Данька был хлюпиком, чем-то большим, чем просто уничижением собственной личности Даниилом в собственных же глазах. Он просто был сухощавым молодым парнем, физически вполне здоровым. Просто по какой-то причине в его организме мускулатура по-прежнему оставалась в зачаточном состоянии. Врачи, например, списывали это на несколько запоздалое развитие. Даже улыбались, говоря, что раньше, в прежние времена, подобное телосложение в его возрасте было абсолютно нормальным. Что просто, мол, акселерация в наши дни и что он еще свое возьмет.

Даня не знал, когда именно были эти «прежние времена», но выглядеть сопляком по сравнению со своими сверстниками ему совершенно не улыбалось.

Внезапно он замер. Словно молния поразила его в этот момент. Данька схватил со стола ручку и принялся записывать.

Оно рождалось…

Что-то просилось на волю. И это было уже лучше, чем все остальное, что он только мог раньше представить. Словно, кто-то сверху делился с ним рифмой.

— Что это? — Стелла вскочила прямо посреди урока.

Сергей Павлович, немолодой учитель истории, оторвал руку с зажатым кусочком мела от доски, где записывал даты, и удивленно посмотрел на девушку поверх очков:

— Что конкретно вас интересует? Если то, что на доске, то это… — договорить он не успел.

У девушки из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо ладонями, а на пол медленно спланировал небольшой исписанный листок. Именно он, судя по всему, послужил причиной столь странного поведения девушки. Учитель подошел к Стелле и, наклонившись, поднял листок.

— Интересно, очень интересно, — пробормотал он себе под нос. После чего поднял руку с листком вверх, словно это был не клочок бумаги, а какой-то революционный транспарант. — Чье это?

У Дани сжалось сердце, Когда он понял, что именно за записка привела в такое состояние его возлюбленную. Когда учитель начал вслух зачитывать содержание записки, Данька обреченно лег на парту и обхватил голову, закрыв уши. Он знал, что там написано.

Дождь падает только вниз,

Не вернуться воде на небо.

В глубоких озерах под сводом ресниц

Отраженья миров, где я не был.

На холодной постели седых облаков,

Повинуясь велению сердца,

Засыпал много раз в ожидании снов,

Со смешною надеждой согреться.

Заглянувши за грань, что за миром живых,

Оступившись на вечной дороге,

Торопился я ввысь, позабывши на миг,

Что остался один среди многих.

По лазурным лугам поднебесных высот

Улетал за пределы сознания.

И в бесцветные россыпи сказанных слов

Побросал все былые признанья.

Наплевав на рассвет, позабыв красоту,

Отрешившись от смертной угрозы,

Мы уносимся в ночь, за предела черту,

За которой живут наши грезы.

Именно эти строки пришли внезапно ему вчера в голову. И Данька старательно их записал. А сегодня, дурья башка, передал анонимно Стелле. И теперь, выходило, что сделал он это совершенно напрасно. Он совсем не понимал причину подобной реакции на его творчество. Как бы там ни было, это стихотворение было далеко не самым ужасным в его коллекции. Были там перлы и похуже. Но поведение девушки в рамки восторженного никак не вписывалось.

Когда Сергей Павлович дочитал и повторил вопрос об авторстве, Данила понял, что пропал. И точно, тут же услышал голос Димки Дорофеева:

— Да это ж Данька, наверняка, написал. Он у нас один рифмоплет в классе.

Данька ожидал злобного хохота, но, не услышав ничего, робко выглянул из своей «скорлупки», неуверенно раздвинув руки. Озноб пробил. И это было неудивительно. В одночасье оказаться в центре внимания было несколько непривычно для тихони. Даня не привык к такому ажиотажу вокруг собственной персоны. Но самое странное, что никто и не думал над ним смеяться. В полнейшей тишине, даже Стелла перестала всхлипывать, на него смотрел весь класс. И он впервые заметил в этих взглядах некий интерес. Изгоем он и так никогда не был, но теперь в нем явно нашли нечто новое. Особенно, казалось, женская половина. А Мишка Карпов даже показал одобрительно из-под стола большой палец, что было уж совсем для Даньки неожиданно — от этого-то амбала!

Только Стелла по-прежнему не отрывала ладоней от лица, а плечи ее все еще вздрагивали. Потом она медленно опустила руки, повернулась, резко вскочила на ноги и, подойдя к Даниле, с размаху залепила ему звонкую пощечину. Паренек рухнул под парту.

— Понятия не имею, как ты узнал и почему решил таким образом пошутить, — негромко прозвучал ее голос. — Но это подло.

Она забрала сумочку, которая заменяла ей неженственный школьный рюкзак, который носил, например, тот же Даня, и вышла из класса. Сергей Павлович даже не попробовал ее остановить.

А Данька с тоской в груди понял, что его смелая попытка провалилась по неизвестным причинам. Он подтянул колени к груди, обхватил их руками и так затих. Никто его не тронул.

В классе повисла опустошающая тишина.

Домой Данька шел совершенно потерянный. В голове нестройными толпами роились разрозненные мысли, но ни за одну он так и не успевал ухватиться, чтобы хоть как-то успокоиться. Сегодняшнее происшествие окончательно выбило его из колеи, в очередной раз убедив, что полоса невезения у него кончаться не собирается.

Перед его мысленным взором неистребимо стоял образ девушки с заплаканными зелеными глазами. Самым паршивым было то, что причиной этих слез послужили его действия. Хотя он сам, хоть убейте, не имел ни малейшего представления о том, по какой причине она так отреагировала.

Он долго проторчал в парке, который располагался недалеко от школьного двора. Сидел на лавочке, опустив голову, и смотрел себе под ноги. Данька не смог бы с уверенностью сказать, сколько времени он там провел.

Вечерело, тени озаренных закатным солнцем деревьев ложились под ноги, неестественно длинные, мрачные, столь черные, что в них, казалось, можно было утонуть. Запад озарен багрянцем, словно там, за горизонтом, земля раскололась и огненная лава вырвалась на поверхность, озаряя сполохами низкие облака, — такого насыщенного цвета у неба Даня раньше не видел. Возможно, просто никогда не обращал внимания. Пожалел, что не художник, не сумеет перенести эту пугающую чем-то красоту на бумагу. А подходящих слов подобрать просто не сумел бы.

Да и стоило ли?

Он развернул скомканный листок, перечитал. Похоже, пора выкинуть из головы все эти глупости. В конце концов, он никогда всерьез и не увлекался творчеством. И еще он где-то читал, что большинство юношей в его возрасте увлекаются стихосложением. Там даже какое-то объяснение было этому. Какое только, вспомнить у Даньки не получалось. Значит, не стоит и голову забивать! Ни стихами, ни этой глупой любовью. Если это только она, та самая, а не просто чувственное обострение на фоне гормонального дисбаланса.

Да что ж за ересь лезет в голову!

Парень вытащил мобильный телефон и посмотрел время. Седьмой час. Пора, пожалуй, и домой. А то со всеми этими переживаниями как-то забыл о том, что сегодня последний раз ел с утра. Обеды в школу он никогда не носил, потому что стеснялся есть при людях. Ничего особенного — просто вот не нравилось ему, когда на него смотрят во время поглощения пищи. Кусок в горло не лез.

Даниил еще раз осмотрелся, отметил про себя, что темнеет сегодня как-то больно рано для конца апреля. Списав сей факт на то, что природа сама лучше знает, как ей поступать, он направился домой. Идти было недалеко, спешить было особо некуда. Мать должна была вернуться только через час, а одному торчать в пустой квартире Даньке тоже не шибко улыбалось.

Медленным шагом, старательно гоня от себя всяческие неприятные мысли, Данила добрался, наконец, до дома. При этом он умудрился растянуть десятиминутный путь практически на полтора часа. Как ни странно, матери все еще не было. Видимо, сегодня задержали на работе — периодически такое случалось. Не слишком часто, но все-таки бывало. Поэтому сильного удивления Даниил не испытал.

Есть, почему-то, совсем расхотелось. Решил подождать мать.

Уселся в кресло, полистал недочитанный фантастический роман, не вникая в прочитанное. Никак не удавалось сосредоточиться и чем-нибудь себя занять. Было не скучно. Было просто пусто и совершенно ничего не хотелось. Ни делать, ни вообще.

За компьютер Данька садиться тоже не стал. Ни играть, ни лазить в Интернете, ни готовить домашнее задание — он не мог себя заставить что-либо делать.

Тогда он махнул на все рукой и попытался подремать.

Ничего не вышло.

Стелла! Ну почему ты плакала?

— Почему ты плакала? — повторил он вслух, обращаясь непонятно к кому. — Если бы я знал, что доставлю этим тебе боль… Как оскорблю твои чувства… Я бы никогда, ни за что…

Данька продолжал бормотать себе под нос, разговаривать с кем-то бесплотным, с самой пустотой квартиры, обращаясь, между тем, к хранимому в сознании светлому образу. Надо сказать, он нашел весьма благодарного слушателя. Он строил гипотезы поведения Стеллы и тут же сам их рушил. Постепенно так запутался, что замолчал и абсолютно дикими глазами уставился за окно.

Было уже темно.

Матери по-прежнему не было. В комнате висела полнейшая тишина. Только тикали на стене часы.

Данька открыл окно. В комнату повеяло прохладой весеннего вечера. И сыростью. Даня удивился: с чего бы это, дождя вроде на сегодня не обещали?

За окном стелился туман, густой пеленой укутав весь двор так, что даже свет ближайшего фонаря едва пробивался, оставляя от себя лишь размазанное пятно.

Прозвонил телефон в прихожей. Мальчик снял трубку.

Звонил Семен Трофимов, единственный более-менее близкий приятель Даньки. Он был болен и сидел сейчас дома, а потому уточнил домашнее задание и попросил занести тетрадь по истории, чтобы переписать конспект. Сергей Павлович давал много материала, большинство из его лекций намного превосходили тот объем, что был приведен в учебнике. И чтобы сдать ему, пришлось бы серьезно подготовиться. А Трофимов как раз собирался одним из экзаменов выбрать историю.

— Хорошо, минут через пять буду, — закончил Даня и повесил трубку.

Уже когда он спускался вниз по лестнице, ему в голову пришло, что вообще-то странно, что Семен позвонил ему на домашний, а не воспользовался сотовым номером. Но эта мысль быстро покинула его сознание.

Парень вышел из подъезда и всмотрелся в пелену тумана.

— Да, в такой густоте я еще не бывал, — улыбнулся он.

Казалось, что туман настолько плотен, что его можно просто потрогать вытянутой рукой. Где-то в груди у Даньки проснулось некое чувство озорного восторга, забытое с детских времен. И он шагнул вперед.

Туман поглотил фигуру молодого человека.

— Объясни ты, наконец, что случилось? — Даша погладила вздрагивающее плечо подруги.

Стелла зарылась в подушку и вовсе не собиралась, похоже, оттуда выбираться. Ей и там было вполне уютно.

Но Дашка не желала сдаваться. Потому что сцена, свидетелем которой она сегодня стала днем, наряду со всем одиннадцатым «В», Была крайне таинственной. И тем интересней было докопаться до причин такого поведения подруги.

— Стеллочка, ну прекрати! Бедненькая! Ну не надо так надрываться, — Даша гладила плечо подруги и морщила хорошенький носик — ей не терпелось узнать истину. — Ну, поделись со мной. Мы же подруги. А…

Стелла перестала всхлипывать и трястись.

«Ага, — подумала Даша. — Осталось немного, и бастионы падут. Главное не сдаваться. Мы не мытьем, так катаньем…»

— Ну, скажи, тебе же легче станет, — продолжила она уговоры.

Нельзя сказать, что она не беспокоилась за подругу. Она прекрасно понимала, что, наверное, уместнее было бы оставить девушку в покое. Но тут взыграло обычное девичье любопытство.

Стелла была совсем недавно к ним переведена. Не прошло еще и двух недель. И с самого момента своего появления в классе вызывала нездоровый интерес у всех учащихся. Что не говори, а до конца учебного года и выпускных экзаменов оставалось всего ничего, и какими были мотивы ее родителей, чтобы перевести девушку в такой момент, оставалось загадкой. Спросить их самих не представлялось возможным ввиду их нахождения за территорией страны. Где именно за рубежом они находились, Стелла по каким-то причинам так Даше и не сказала, но что родители (или, в крайнем случае, родитель) есть, как-то упоминала.

Благодаря легкому живому характеру, кареглазая болтушка Даша умела находить подход к разным людям. И Стелла не стала исключением. Буквально на следующий день после появления в классе к Стелле подошла Дашка и предложила дружбу. Ожидаемого отказа не получила. И с той поры они сидели вместе. Но новая подружка во многом представлялась Даше странной: немногословной, скрытной, словно в ее жизни что-то произошло, с чем она кое-как сумела смириться, но никуда не денешь уже тоску, что осталась на дне ее глаз на долгое время.

Размышляя в таком ключе, Даша не прекращала уговоров, и вскоре Стелла оторвала заплаканное лицо от подушки. Некоторое время она молча смотрела на лицо подруги красными от слез глазами. Затем негромко произнесла.

— Это стихотворение, — она прервалась, чтобы набрать воздуха в грудь — ее все еще слегка трясло, — всхлипнула и продолжила, — его написал один человек. Он был очень дорог мне. Наверное, я его на самом деле любила. Он… Он погиб.

— Как? — спросила Дашка, но ответа так и не получила.

— Как он узнал? — всхлипнула Стелла и вновь уткнулась в подушку.

Похоже было, что этот очень сжатый рассказ забрал у девушки последние силы и больше сдерживаться она не могла.

Дашка горестно вздохнула. Версия о несчастной любви подтвердилась, но яснее от этого общая картина не стала. Данька Стогов вовсе не был, насколько она могла судить за десять лет совместного обучения, человеком, способным на подобное издевательство. Проще всего спросить его самого.

Людмила Васильевна спешила домой. Сегодня ей пришлось сильно задержаться. Требовалось срочно завершить квартальный отчет, а главный бухгалтер внезапно слег в больницу. Поэтому Людмиле Стоговой, как его заместителю, пришлось взять эту работу на себя. Хорошо еще, что главбух был человеком опытным, учет ввел строго, а потому ей не пришлось долго искать концы в море различных записей, характерных для компаний с серой бухгалтерией.

Она собиралась предупредить сына, но, как назло, ей элементарно не хватило времени, а когда она все-таки освободилась, его телефон не отвечал. Наверное, Данька уже лег спать.

Подумав о сыне, Людмила ласково улыбнулась. Он был ее единственным ребенком, ее солнышком. Всем, что осталось от человека, которого она любила, единственного за всю свою жизнь. Больше ни одному мужчине не удалось подобрать ключик к ее сердцу. Наверное, вопрос был не в «качестве» кандидатов, а в том, что других, подобных ее возлюбленному, просто нет на свете.

Он внезапно появился в ее жизни. Они вместе провели два года. Два прекрасных, волшебных года. Она называла его Кириллом, хотя, откровенно говоря, не была уверена в том, что это имя настоящее. И не имела ни малейшего представления о том, чем он занимается. Она просто была счастлива рядом с этим человеком.

А сразу после рождения сына он внезапно исчез, не оставив даже записки. Вместо объяснений от него остался довольно солидный счет в западном банке. Этими деньгами Людмила практически не пользовалась, справедливо полагая, что они еще пригодятся, чтобы поставить на ноги ребенка, а в остальном ей вполне хватало собственного дохода. Сообщить о накоплениях, оставшихся от пропавшего отца, Даниле она собиралась по достижении им совершеннолетия.

По дороге Люда заскочила в магазин, прикупила продуктов. Когда она подходила к дому, внезапно вечернюю мглу невероятно быстро заполнило белесое марево. Не сразу женщина поняла, что это туман, настолько он был плотным и словно осязаемым. Уже в двух шагах практически ничего не было видно, поэтому пришлось замедлить шаг из-за опасений споткнуться. Как бы она не спешила домой, а упасть в какой-нибудь открытый канализационный люк ей совершенно не хотелось.

Туман рассеялся так же быстро, как и появился. Просто растворился, оставив после себя только разлитый в ночном воздухе запах сырости.

Уже недалеко от дома Людмила хотела набрать номер Дани, чтобы он помог ей поднять сумки, но снова никто не ответил. Она решила, что не стоит его беспокоить, раз он уже спит, и отключилась.

Она потом и сама не могла себе объяснить, почему у нее в голове родилась именно такая версия относительно молчания его трубки, но в пользу этого говорил тот факт, что окна в квартире на четвертом этаже панельной пятиэтажки не горели. А уйти куда-то далеко Данька не мог. Он был типичным домоседом, изредка выбиравшимся куда-то погулять с теми из ребят, кого мог бы назвать своими друзьями. Каких-то хлопот в плане поведения он не доставлял матери абсолютно. И с успеваемостью в школе у него было неплохо. А еще Даня писал замечательные стихи. Только почему-то считал, что они у него не получаются, потому и стеснялся кому-либо показывать. Сама мать лишь случайно узнала об увлечении сына.

Поднимаясь по лестнице, Людмила думала о том, как хорошо, что завтра у нее выходной, что ей не придется с утра торопиться на работу, и она сможет наконец-то приготовить что-нибудь вкусненькое, чтобы побаловать своего малыша. В последнее время из-за большого объема работы она мало времени уделяла своему сыну. А ведь он был самым дорогим и лучшим в ее жизни подарком.

Зайдя домой, женщина, стараясь как можно меньше шуметь, прошла на кухню, разложила продукты в холодильнике. Переодевшись в домашнее, она посмотрела на часы: полдесятого.

В прихожей зазвонил телефон.

— Алло.

— Теть Люда, здравствуйте, — ответила трубка. — Это Семен. Извините, а Даня дома?

— Да, но он уже спит, а что ты хотел?

— А, понятно, — грустно вздохнули в трубке. — Я просто приболел, хотел у него тетрадки взять, переписать. Я тогда завтра с утра зайду.

— Хорошо.

Повесив трубку, Людмила подошла к двери в комнату сына. Оттуда не доносилось ни звука. Значит, звонок не разбудил Даньку.

Потом она заглянула в комнату к сыну.

Даньки не было.

Это было странным для ее сына. Наверное, недаром она обратила внимание на его состояние вчера вечером. Кажется, ее сынок влюбился. И теперь где-то носится.

Хорошо быть молодым, с улыбкой подумала Людмила и ушла к себе. Она знала, что Даня умный мальчик. Что он скоро вернется, не заставляя мать волноваться. Но все-таки решила позвонить.

Трубку по-прежнему никто не поднимал. Повторив попытки несколько раз через разные промежутки времени, Людмила не на шутку разволновалась, словно что-то предчувствуя.

Спокойно сидеть на месте, зная, что сын ее куда-то запропастился, она не могла. Надеясь в душе, что ничего страшного еще не произошло, она, стараясь хоть как-то унять тревогу, металась по комнате, словно в клетке. Затем, понимая необходимость каких-либо действий, спустилась на улицу.

Она продолжала непрерывно набирать номер сына. Трубку по-прежнему никто не поднимал. У женщины оставалась робкая надежда, что Данила просто где-то потерял телефон. Она прекрасно понимала полную беспомощность этого оправдания, но поделать с собой ничего не могла. Поверить, что с ее сыном что-то случилось, было просто выше ее сил.

Людмиле показалось, что она сходит с ума, когда недалеко от дома она услышала мелодию. Это звонил телефон Дани. Она довольно быстро нашла пластиковую коробочку, трезвонившую в ночной тишине. Но никаких следов сына обнаружить не сумела.

Может быть, все-таки потерял? Просто потерял! Ведь он такой растяпа.

Она силой гнала от себя любые подозрения, что это просто самообман. Она не решалась ни к кому обратиться. Потому что знала, что пока еще у нее остается надежда, но если она обратиться в полицию или даже просто с кем-то поделится своей бедой, то неминуемо накличет беду большую. Это глупое желание — спрятаться за ширмой от неприятностей — было порождено диким отчаянием потерявшей ребенка матери.

Прижимая телефон сына к груди, Людмила вернулась домой, села в кресло, стоявшее в зале у окна, и принялась ждать Даньку.

У нее еще оставалась робкая надежда. Она еще верила, что Даня непременно появится. Нужно только чуть-чуть потерпеть, и все ее внезапные страхи растворятся без следа. Но все равно, нужно наказать негодника, чтобы не пугал больше так свою мать.

Этой ночью сын так и не вернулся домой.

Стелла успокоилась и уснула. Дашка не стала ее будить, просто предупредила родителей, что подружка останется у нее на ночь, а сама принялась в одиночестве обдумывать дневное происшествие. Немногословное признание рыжеволосой подружки только прибавило пикантности сложившейся ситуации, но ничуть не прояснило ее. Больше вытянуть из нее еще хоть какую-нибудь информацию о таинственном погибшем возлюбленном категорически не представлялось возможным. Девушка просто впадала в ступор. Дашка была вынуждена в конечном итоге оставить ее в покое — наблюдать за мучениями подруги у нее не было ни сил, ни желания.

Она раньше слышала, что Стогов балуется рифмоплетством, но особого внимания к персоне тихого скромного мальчишки, сидевшего на последней парте, никогда не уделяла. Данька всегда был тихоней и положительно не отличался колоритностью, ничем не выделяясь среди остальных ребят. Но, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Причастность к некой тайне резко подняла в глазах Даши его значимость и уникальность.

Довольно интригующий поворот. Сидеть просто так не было никакого желания. Хотелось все разузнать. Простейшим вариантом было позвонить самому виновнику случившегося казуса.

Пока девушка искала и набирала номер, в голове ее чехардой носились различные мысли, носившие, с одной стороны, восторженный, с другой — завистливый характер. И это неудивительно. Внезапно оказалось, что этот скромняга способен даже в открытую посвятить девушке стихи. Хотя, надо сказать, и вправду весьма странные. Не о любви вроде бы, вообще непонятно, про что.

Интересно, а по какой причине он вообще решил прислать ей именно это стихотворение. Ничего получше не было? В смысле, более подходящего.

Трубку никто не поднимал.

Наверное, Данька уже спит, подумала Дашка, ох уж этот маменькин сынок. Ну, ничего. Можно будет завтра созвониться. Или даже зайти. Только бы вспомнить его адрес.

— Спрошу завтра у Семена, — решила Дашка.

Решение завтра же с утра нагрянуть с допросом домой к Даньке было принято окончательно и обжалованию уже не подлежало. Оставалось только дотерпеть.

Утром Стелла ушла к себе, а Дашка, уточнив адрес Стогова у Семена Трофимова, отправилась за разъяснениями. Ее просто жгло от нетерпения. Любопытство распирало изнутри так, что ей хотелось бежать вприпрыжку. Но делать этого на каблуках она разумно не стала.

Даша позвонила в дверь. Долго никто не открывал, а потом дверь внезапно распахнулась. Похоже, что она была не заперта. На пороге стояла Людмила Васильевна и испуганно-удивленно смотрела на девушку красными от слез глазами.

— Где Даня? — спросила женщина, и Даша опешила. Она никак не ожидала такого вопроса. — Вы знаете, где сейчас Даня?

Женщина смотрела на нее с такой надеждой, словно только гостья могла дать ответ на всю ночь мучивший женщину вопрос.

— Я вас не понимаю, — робко ответила Даша. — Я думала, он дома.

— Нет, он не ночевал…

— Так.

Дашка самым наглым образом протиснулась в квартиру, оттерев плечом застывшую изваянием женщину. Людмила Васильевна на автомате затворила дверь и, двигаясь, словно сомнамбула, проследовала за девушкой в комнату.

В понедельник вся школа бурлила, с интересом обсуждала новые подробности пятничного скандала.

И не только школа. Весь городок охватила волна родительского беспокойства. И не удивительно: для небольшого городишки, с населением, не превышающим пятьдесят тысяч жителей, подобное происшествие никак не вписывалось в рамки устоявшегося спокойного существования.

Конечно, происходили разного рода криминальные эпизоды различной степени тяжести, но ничего связанного с пропажей или похищением детей никогда не свершалось. Население ни с чем подобным просто не сталкивалось. Были кражи, грабежи, разбои, убийства, но никто бы и не сумел припомнить, бывали ли когда-либо случаи исчезновения детей.

Разумеется, большинство интересующихся склонялась к тому, что причиной всему послужили неприятности на личном фронте у молодого человека, что, в принципе, довольно характерно для возрастного периода детей старших лет школьного обучения, и мальчишка сам, по собственной инициативе, что-то с собой сотворил.

Кто-то из старожилов даже вспоминал по этому поводу историю, произошедшую еще при застое. Тогда один молодой человек решил свести счеты с жизнью из-за чувств, посчитавши их неразделенными. Только вот в том случае несчастной жертве было двадцать семь, а не шестнадцать. Любовь его если и была безответной, то, возможно, причиной тому послужил тот факт, что сама возлюбленная жила за океаном, была знаменитой актрисой, и ни разу не слышала о своем поклоннике, в то время как ее фотокарточку он хранил под подушкой. Да и акт суицида тот деятель совершал с большого перепоя, в результате чего просто уснул на мосту, с которого отважно готовился, судя по найденной с ним рядом записке, сигануть в «бурлящие воды» местной речки-вонючки. Хотя, учитывая высоту моста над уровнем воды в полтора метра и глубину русла в половину, в любом случае у давешнего героя вряд ли что-то получилось бы. Но в дурку его все-таки отправили. И, заключали старожилы, совершенно верно поступили.

Естественно, что эти досужие размышления никаким боком не способствовали спокойствию матери, выплакавшей все глаза за последние дни.

Зато своим исчезновением Данька однозначно добился того, о чем не мог бы даже и мечтать. Он явно не представлял себе, что таким способом сумеет завоевать огромную популярность в одном отдельно взятом городе. А уж в его родной школе никаких других разговоров просто и представить себе было невозможно в эти дни, кроме как о нем.

Пропажа парня послужила причиной роста ажиотажа и вокруг еще одной фигуры. Стеллу даже вызывали в полицию, как возможного виновника случившегося. А люди вокруг, уже посвященные в подробности пятничного переполоха, не скрывали своего любопытства по отношению к девушке. Ей, пожалуй, стоило быть благодарной, что все происходит не в средневековой Европе. Иначе, учитывая цвет ее волос, а также таинственные стороны дела, Стелле вполне могло бы угрожать незамедлительное аутодафе, что, надо думать, вряд ли бы ее устроило.

Сложившаяся ситуация ее тоже совершенно не устраивала, поскольку она с самого момента своего появления вовсе не старалась привлекать к своей персоне чье-либо пристальное внимание. А уж тем более, если этим «кем-то» являлись сотрудники полиции и журналисты.

Дашка тоже доставляла определенные хлопоты, буквально не давая прохода подруге своими расспросами. Похоже, девчонка возомнила себя Пинкертоном, идущим по следу преступника. Для нее это, очевидно, было просто забавой. Но немало злило Стеллу. Она не для того переехала в этот захолустный городок, оставив отца разгребаться с многочисленными проблемами, берущими свое начало с момента смерти матери. Ей нужен был покой после всего произошедшего.

А покоя не было.

Стеллу не на шутку волновал вопрос, что случилось с тем мальчиком, который так некстати пошутил над ней. Кстати, после общения с Дашкой и другими одноклассниками она уже не была столь уверена в том, что Данила решил над ней поиздеваться, по крайней мере, по собственной воле — не того рода был человек. Возможно, он откуда-то что-то узнал о ее прошлом. Интересно только, кто же ему нашептал об этом. Несмотря на достаточно юный возраст, в случайности Стелла больше не верила.

Было темно и сыро. Откуда-то сверху, судя по звукам, капала вода. Этот ритмичный звук и разбудил его. Свет не проникал в помещение, но эхо от падения капель давало представление об его объеме: каморка была небольшой. Напоминала изолятор.

Он не понимал, где он, почему находится здесь. Он не помнил, сколько времени провел здесь. И не знал собственного имени.

Слабость брала верх. Хотелось спать. Он не стал противиться. Просто смежил веки и мгновенно провалился в темноту беспамятства.

Неизвестно, сколько он провалялся без сознания, но когда вновь пришел в себя, ничего не изменилось. Он все также лежал на полу в позе эмбриона, а откуда-то сверху равномерно капала вода.

Горло давно пересохло. Нужно было попить.

Человек попытался встать, но не смог. Сил его хватило только на то, чтобы кое-как перекатиться на живот и едва приподняться над полом на дрожащих полусогнутых руках. Руки подогнулись, и он рухнул, больно ударившись лицом о влажный камень. Во рту почувствовал соленый привкус.

Сплюнул.

Прислушавшись, определил, с какой примерно стороны капает. Казалось, стоит встать и сделать пару шагов, и он худо-бедно сумеет утолить жажду. Только вот для этого требовалось выполнить непременное условие. А именно — встать.

Еще несколько попыток ни к чему в конечном итоге не привели.

Жажда становилась невыносимее. Он попытался о ней не думать, но, как назло, именно теперь горло начало сушить еще сильнее. Ему казалось, что если немедленно не попьет, то не сумеет прожить больше ни минуты.

Тогда пришлось собрать остатки сил и ползти в сторону, откуда доносились звуки капели. Пришлось потратить, кажется, не менее пятнадцати минут, чтобы, едва переваливая непослушное тело по каменному полу, на подламывающихся руках добраться до вожделенной цели.

Оставалось надеяться, что это была вода, а не что-то другое.

Человек с огромным трудом перевернулся на спину и подставил распахнутый рот под тоненькую струйку.

Это была вода. Он был спасен. По крайней мере, в данный момент минимальные требования для выживания им были выполнены.

Глотая желанную влагу, он старался не думать о том, что ему делать дальше. Но волей-неволей эти грустные мысли лихорадочным потоком крутились в его мозгу, затуманенном обморочным дурманом.

Утолив жажду, он уже более уверенно отполз в сторону от холодного ручейка, скрючился на полу, стараясь согреться. Когда он пришел в себя, то не сразу понял, что дико замерз. Однако теперь озноб постепенно охватывал все новые просыпающиеся члены его тела.

Где он находится? Как сюда попал? Где достать еду, ибо голод с утолением жажды все явственнее начинал напоминать о себе?

Кто ОН?!

И последний вопрос, пожалуй, больше всего занимал бы его воображение, если б не имелось более насущных проблем. Необходимо было что-то предпринять, чтобы выбраться из этого места, пока он насмерть не замерз. Но для этого требовалось, как минимум, подняться с пола. Что само по себе представлялось весьма проблематичным для узника, поскольку тело слушалось пока еще с трудом.

Холод от камня проникал в кости. Дрожь все сильнее сотрясала его тело. Несколько попыток подняться не увенчались успехом. В последний раз он сильно ушиб колено, и правая нога совершенно перестала сгибаться.

Только спустя примерно полчаса, предприняв еще несколько безуспешных попыток, человек просто решил оставить всяческое трепыхание и сдаться. Тем более что уже и холод не казался таким уж страшным. А сил на что-то еще совершенно не оставалось. Кое-как приняв позу эмбриона, чтобы сохранить жалкие остатки тепла, он замер.

Постепенно становилось все теплее, а сон понемногу заставлял веки становиться тяжелее. Он понимал, что замерзает. И больше уже ему не дано будет проснуться.

Наверное, он бы так и провалился в блаженные грезы, если бы дверь не открылась и на пол не легла полоса неровного света, тут же заслоненная чьей-то могучей фигурой.

Вошедший что-то рявкнул себе под нос, а затем, одной рукой схватив пленника за шею, поставил на ноги и вытолкнул в коридор, освещенный каким-то непонятным источником света — затуманенным взглядом человек не мог рассмотреть всех подробностей.

Ноги у него подломились. Он сполз по стене на пол. И тут же подошедший спаситель нанес ему такой удар ногой, что все вокруг в мгновение померкло. Блаженное беспамятство вновь навалилось на него.

Людмила Васильевна не находила себе места. И периодические визиты полиции ситуацию не облегчали.

Прошло уже больше недели с момента исчезновения Даниила, и женщина находилась на грани нервного срыва. По такому случаю к ней, несмотря на преклонный возраст и многочисленные болячки, внепланово вернулась мать, гостившая у родственников в Перми.

Стогова Галина Эдуардовна старушкой была все еще довольно живой и бойкой. Попыталась и она хоть каким-то образом воздействовать на сложившуюся ситуацию. Причем не только путем успокоения дочери.

Видимо, возомнив себя новой реинкарнацией мисс Марпл, старшая Стогова развила бурную деятельность, организовав некоторое подобие параллельного основному следствию расследования. К чему привлекла своих знакомых. Учитывая тот факт, что большинство ее подружек давно уже состояли в клубе «Кому за пятьдесят», скоро на улицах города появились «краснознаменные» отряды кипучих пенсионерок. Следователь сказал своему помощнику по этому поводу: «Учись, Денисов, как организована сыскная работа! Ух! Восторг, красота! Совок в действии!» — после чего горько сплюнул и ушел пить водку в одиночестве.

Наблюдая воочию такое своеобразное помешательство собственной матери, подстегнувшее к ненормальной активности престарелый актив города, Людмила все быстрее приближалась к тому состоянию, которое свойственно людям, мыслительная функция которых сводилась к минимуму. Таких частенько называют просто «овощами».

Спасительным для потерявшей последнюю надежду матери в данной ситуации оказался внезапный и никак уже не ожидаемый визит.

Пока Галина Эдуардовна где-то носилась во главе своего престарелого батальона, претворяя в жизнь свои невероятные идеи по поиску собственного внука, в дверь квартиры позвонили. Открыв дверь, Людмила увидела на пороге двух посетительниц. Одной была уже знакомая ей одноклассница Данилы, приходившая на утро после исчезновения мальчика. Звали ее, если она не ошибалась, кажется, Даша. Второй девицы с длинными огненно-рыжими волосами и яркими зелеными глазами прежде женщина не видела.

Девушки поприветствовали немного ошарашенную мать. Та впустила их в квартиру. Как ни странно, гостьи вдруг придали ей некий толчок, позволивший, по крайней мере, на ближайшее время, вернуться в мир реальный.

Пока Людмила Васильевна хлопотала, готовя на кухне чай, девушки устроились в комнате. Дашка нагло заняла пустующее кресло у окна. Стелла осталась стоять, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

— И чего здесь мы забыли? — недовольно сказала рыжая.

— Да тихо ты, — негромко пробубнила Дашка, — сама же хотела спросить у Даньки, откуда он там что-то узнал.

— Так его же нет.

— Ну, пра-а-а-ально… — к чему-то, неясно к чему, протянула Дашка.

— Чего правильно-то? — вышла из себя Стелла. — Правильно. Его куда-то снесло, а мне теперь что? Мало того, что чуть подозреваемой не сделали, так мне теперь с его матерью разговаривать. Что я могу у нее узнать.

— Мало ли… Вдруг что-то прояснишь, заодно и узнаешь, не говорил ли он что-либо матери о тебе. Вдруг он дома был более болтливым, чем в школе.

— Может, — неуверенно согласилась девушка.

— Вот, — продолжала убеждать Дашка. — Заодно матери поможешь. Может, станет понятно, куда ее отпрыск подевался.

— Это тогда не сюда надо. Ты ее видела? Она ж рехнулась, по ходу, — возмущалась неуступчивая Стелла.

— Ну, может, не все так плохо.

— А вдруг именно так?

— Ну, тогда…

— Гну рога!

— Успокойся!

— Я спокойна!

— А если она возомнит меня причастной, или, вообще, виновной в пропаже сына.

— Погоди, что ты хотела сказать? — удивленно спросила Дашка, запутавшись в несвязных мыслях подруги. Потом в глазах ее промелькнуло понимание. — А, понятно. Опасаешься найденного трупа со следами суицида и запиской: «В моей смерти прошу винить Стеллу Кройц!»

Дашка на секунду задумалась:

— Кстати, а почему у тебя фамилия такая?

— Какая такая?

— Ну, нерусская…

— Потому что…

— Ты есть беглий немецкий шпионьк?

— Дура!

— Сама дура!

— Вот и поговорили!

— Дура!

— Да успокойся ты…

Гневная перепалка набирала обороты. Особенностью ее стоило полагать лишь тот факт, что столь оживленная речь произносилась участвующими в перебранке сторонами заговорщицким шепотом. От этого девушки на взгляд стороннего наблюдателя могли бы напоминать двух недовольных друг другом змей.

Точку в зарождавшемся скандале поставила появившаяся в комнате внезапно ожившая, но все еще не избавившаяся от лихорадочного блеска в глазах, Людмила Васильевна:

— Девочки, вы чай будете с сахаром или с вареньем.

Девочки повернулись в ее сторону, затем посмотрели друг на друга, а потом внезапно прыснули со смеху. Их веселье было столь заразительным, что даже несчастная женщина не удержалась и поддержала всеобщую радость неуверенной улыбкой, которая на ее миловидном лице выглядела несколько виновато.

Полковник Артемьев нервничал. Он мерил шагами кабинет и, часто затягиваясь, курил. Под потолком клубились сизые комья дыма, но Василий Максимович не обращал на это внимание. В пепельнице поселился еж — горка окурков росла в геометрической прогрессии.

Вывела из задумчивости полковника лишь боль, когда уголек на сигарете чувствительно прижег ему пальцы. Чертыхнувшись, Артемьев затушил окурок и полез за пачкой. Но внезапно передумал и плюхнулся в массивное кресло, принявшись перебирать лежавшие на столе в беспорядке документы. Найдя отчет, послуживший причиной недовольства, полковник принялся крутить его в руках, словно не знал, с какой стороны приступить к чтению.

«Черт знает что! — думал полковник — Под угрозой срыва крупнейшая международная спецоперация».

Только подумать, российская спецгруппа в количестве пятнадцати человек бесследно исчезает в горах Кавказа после сообщения, что они вышли в исходную точку. Никаких следов. И, мало того, они позволили беспрепятственно скрыться всему персоналу одной из подпольных фабрик по изготовлению наркотиков, на которую удалось выйти с огромным трудом благодаря совместной деятельности спецслужб семи стран мира. И вот Россия, как всегда отличилась.

В час «Икс» — расчетный момент начала операции, которая включала в себя локализацию и уничтожение более тридцати подобных заводов, разбросанных по всему земному шару и тщательно замаскированных, именно российская группа умудрилась облажаться.

Артемьев понимал, что за такие промашки высокое руководство по головке его не погладит. Более того, был уверен, что генералитет, стремясь прикрыть свои заплывшие жиром задницы и сохранить возможность остаться у кормушки, найдет козла отпущения среди кого-либо должностью пониже. Стоило всерьез озаботиться безопасностью собственного положения.

Артемьев снова закурил, судорожно скомкал бумаги и отшвырнул их в угол. На несколько мгновений ему полегчало, но затем словно все внутри сжалось от приступа страха. Он боялся всего лишиться в одночасье. Его карьера могла серьезно пострадать. Для полковника это было пострашнее смерти. Слишком много сил затрачено, слишком дорого ему обошлось вскарабкаться с самого низа до полковничьих погон.

И он знал, что приказ о присвоении ему очередного звания уже лежал на утверждении в Штабе. И не было никаких причин, чтобы ему отказали в его подписании. Раньше не было.

Полковник встал, задумчиво посмотрел в окно, где в грязных облаках над еще более грязной мостовой в обрамлении серых коробок домов гасли последние лучи солнца. Очень символично. Вот также он окажется в глубокой заднице после заката своей прежде блестящей карьеры.

Взгляд Василия Максимовича упал в угол, где лежал смятый отчет. Тяжко вздохнув, полковник наклонился и поднял бумагу. С грустью в глазах он расправил листы и аккуратно положил на стол. Все эти операции Артемьев проделал примерно с тем же выражением лица, какое бывает у заключенного, которому приходится вслух зачитывать смертный приговор самому себе.

Полковник с трудом отогнал от себя мрачные мысли. Что случилось, то случилось. Теперь это каким-либо образом переиграть уже невозможно. Надо решать свалившиеся проблемы по мере их поступления. В конце концов, переваливать всю ответственность на плечи подчиненных было не в его правилах. Конечно, Артемьев не мог себя откровенно назвать предельно честным должностным лицом — были в его карьере и взятки с подмазками, и ряд довольно серьезных должностных нарушений, и многое другое, — но были некоторые правила, которые он никогда не позволял себе нарушать. Для него было недопустимым ради своего блага пожертвовать кем-либо другим. Независимо от рода подразумеваемой «жертвы»: будь то жизнь человека или его судьба.

Несмотря на то, что полковнику безумно хотелось сегодняшним вечером просто забыться, прибегнув к самому народному способу снятия стресса, но он понимал, что завтра предстоит идти на ковер к начальству. И больная голова в этом случае была плохим советчиком в решении возникших последствий провала операции.

Больше своей Василия Максимовича волновала, пожалуй, только судьба ребят, пропавших в неизвестном направлении. Он просто не мог себе представить, куда могла подеваться вся группа, не оставив никаких следов своего существования. Также было непонятно, куда «утек» персонал фабрики — ведь это больше сотни человек. Они тоже без следа растворились из района, который находился под постоянным спутниковым наблюдением. И тоже никаких зацепок.

Полковник вновь опустился в кресло. Уперевшись локтями в столешницу, он обхватил свою голову и принялся планомерно ерошить ежик тронутых сединой волос. С самого начала эта совместная операция напрягала его. Не столько своей масштабностью, сколько тем, что имела к разведке совсем отстраненное отношение — не их профиль. Но кто-то из высокопоставленных шишек надавил на то, что гэрэушный спецназ еще никому переплюнуть не удавалось, да к тому же в наличие есть несколько прекрасно сработавшихся групп, уже неоднократно выполнявших спецоперации на территории Дагестана и Чечни, а следовательно, знающих территорию. И все закрутилось. Ответственным от их ведомства был назначен Артемьев.

Как-то он завтра будет выглядеть, представ пред светлы очи Главнокомандующего. Тот, Артемьев был уверен, не будет тянуть и сразу попросит к себе всех, каким-либо боком имевших отношение к операции. Начнется разбор полетов, уточнение, кто на какую часть организма приземлился, наказание невиновных, расстрелы непричастных. И тогда…

Что «тогда», полковник додумать не успел, потому что в дверь деликатно, но уверенно постучали.

Пришла беда — отворяй ворота, решил полковник и пригласил ожидавшего за дверью гостя в кабинет.

Майор Мезенцев зашел как-то бочком, загадочно кося глазом в сторону полковника, как будто знал про него что-то неприличное. Такое появление этого прохиндея, Артемьев знал, могло означать только одно — майор раскопал какие-то абсолютно новые известия. И они вполне могли касаться той проблемы, над которой полковник размышлял уже битый час.

— Добрый день, Василий Максимович! — поприветствовал вошедший хозяина кабинета.

— Здравствуйте, Леонид Парфенович! — нехотя ответил тот. — С чем пожаловали?

Мезенцев и Артемьев были знакомы давно. Еще с той поры, когда молодого тогда капитана ГРУ прикрепили к одному из отделов при Штабе, где в ту пору протирал штаны выпускник военной кафедры одного из гражданских вузов, лейтенант Леня Мезенцев. С той поры они так и работали плечом к плечу, поднимаясь по служебной лестнице с разницей в две ступени.

Мезенцев человеком был крайне изворотливым и умел доставать любую интересовавшую его и его товарищей информацию, насколько бы секретной она не была. Своего рода «разведка в разведке». С той только разницей, что добытую информацию Леонид категорически отказывался кому-либо продавать, хотя могло найтись немало сторонних лиц, интересовавшихся внутренними подковерными интригами в разведывательном управлении. И причиной отказа на любые поступавшие подобного рода предложения был не страх Мезенцева перед фискальными органами. Просто он пошел в армию потому, что свою страну любил. И мечтал ей служить, что так несвойственно никому из нового поколения. Служить мечтал, а в армию попасть не смог‚ — не прошел по физическому здоровью. Но все же отыскал лазейку и, окончив университетскую военную кафедру, отправился служить. И считал большой честью, что попал именно в разведку, пусть даже и на штабную должность.

Мезенцев повернулся к полковнику другим боком и посмотрел на того одним глазом, словно изображая из себя попугая. Артемьев с трудом подавил в себе ощущение, что майор сейчас разразится диким криком наподобие «Попка дурак!» или чего-либо в этом роде.

— Вижу, приуныли вы, товарищ полковник, — улыбнулся Мезенцев, наконец поворачиваясь к собеседнику лицом.

Артемьев предпочел не отвечать, предоставляя майору возможность поделиться своим сообщением.

— Приуныли, говорю, товарищ полковник, — повторил Мезенцев. — И совершенно напрасно.

После этих слов он положил на стол перед полковником тонкий файл с какими-то документами. Артемьев скосил взгляд на бумаги, но вчитываться не стал. Он прекрасно знал, что сейчас ему все объяснят кратко и на словах.

— Если вкратце, обделались не мы одни, — негромко поведал майор. — Здесь сводки, которые мы получили от наших зарубежных партнеров по данному мероприятию. И у всех один и тот же результат, с некоторыми корректировками, конечно, — после небольшой паузы уточнил он.

— Чуть подробнее, — полковник подобрался. С одной стороны, он почувствовал некоторое облегчение. Но в то же время неприятный холодок предчувствия пробежал по его спине.

— Американцы только что дали знать, что их группа в Ираке растворилась неведомым образом. Правда, в отличие от наших орлов, те успели выйти на связь с центром и запросить вертолет для эвакуации. По их словам, помещение, в котором, согласно разработке, находилось оборудование фабрики и рабочий персонал, оказалось абсолютно пустым. Когда вертолет прибыл на место, то ничего обнаружить не удалось. Никаких сигналов о неприятностях от группы не поступало. И никаких следов. Как и в нашем случае.

Холодок от спины спустился к ногам полковника. Но наблюдая за лицом майора, он понял, что это еще не все.

— И это еще не все, — продолжил Мезенцев, а Василий мысленно поздравил себя с догадкой. — Как раз, когда я собрался доложить тебе об этом, были получены сообщения от остальных. Итого мы имеем: ни одного захваченного объекта, все дельцы растворились в неизвестности, Было потеряно свыше двадцати элитных спецгрупп по всему миру. Остальные участники в «непонятках» и отчаянно косятся друг на друга, но никаких доказательств нет. Ни у кого нет.

— Погоди, — прервал полковник своего подчиненного. — Ты сказал, что потеряно свыше двадцати групп.

— Так точно. Если конкретней — двадцать три.

— Но ведь всего должно было быть тридцать. Получается, не все.

— Получается, да не совсем. В Штатах, Германии и Франции были использованы помимо военных специалистов еще и полицейские силы. Якобы, на менее охраняемые объекты их должно было хватить. Всего таких групп было шесть. Ни одна не пропала. На фабриках — никого. Никаких следов товара, как и полное отсутствие оборудования.

Кроме того, одну группу отозвали, приказав отменить штурм, поскольку они по косвенным признакам заподозрили внутри здания ловушку — мол, тихо там было. Эти «косвенные», кстати, тоже наши американские коллеги, но действовали они на территории Африки.

И никаких боестолкновений.

Дослушав майора, полковник помрачнел. Что-то творилось крайне нелицеприятное. И это «что-то» происходило в масштабах всего мира. Пропали двадцать три элитные группы. Специалисты более низкого уровня, видимо, не привлекли внимания тех, кто стоит за всем этим. А что «кто-то» за всем этим стоит, полковник не сомневался. Ему абсолютно ясно было одно…

Такого грандиозного «пшика» спецслужбы мира еще не знали.

Эксперимент проходит просто великолепно. Предварительная фаза может считаться завершенной. Безусловно, были некоторые проблемы, но отклонения параметров от нормы крайне незначительны.

Так, по количеству испытуемых групп удалось добиться даже некоторого переизбытка. Но профессор Иелле уверен, что это явление временное. Оказавшись в предлагаемых условиях, испытуемые объекты будут подвергаться определенной доле опасности. Что, бесспорно, нивелирует превышение допустимых количественных параметров естественным путем.

Требуется обратить внимание на искажения в работе аппарата, зафиксированные в период проведения отладочных работ после завершения предварительной стадии эксперимента. По моим предположениям, существует определенная вероятность, что в данный период аппарат мог осуществить еще один забор проб. Однако профессор отрицает такую возможность и не разделяет моих предположений. По его словам, аппарат не способен на подобное вне пределов эксперимента без предварительно заданных координат.

Тем не менее, считаю необходимым группе контроля обратить внимание на нестабильность работы аппарата в период проведения завершающей отладки.

Отчет подготовлен заместителем начальника экспериментальной лаборатории, Йонном Ро.

25.04.42017