Грюнвальдское побоище. Русские полки против крестоносцев

Виктор Поротников

К 600-летию величайшего сражения средних веков! Новая книга от автора бестселлеров «Побоище князя Игоря», «Битва на Калке» и «Куликовская битва»! Первый русский роман о Грюнвальдском бое. Это грандиозное сражение изменило историю Европы. В этой битве был разгромлен хищный Тевтонский орден и остановлен немецкий «дранг нах остен». Этот день, 15 июля 1410 года, навсегда вписан в скрижали воинской славы не только Литвы и Польши, но и Руси – потому что именно русские ратники сыграли на Грюнвальдском поле решающую роль: в переломный момент сражения, когда союзники дрогнули и побежали под натиском тевтонской конницы, три смоленских полка встали насмерть, не отступив ни на шаг, ценой собственных жизней спасая объединенное войско от разгрома. Этот роман впервые позволит взглянуть на побоище при Грюнвальде из самой гущи боя, глазами простых русских воинов, которые выстояли под сокрушительным ударом лучшей рыцарской конницы, стяжав себе бессмертную славу и обеспечив решающую победу над крестоносцами.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

ВДОВА-ОХОТНИЦА

В село Кузищино приехал как-то осенью тиун боярина Самовлада Гордеевича, который являлся потомственным владельцем этого села. Тиуна звали Архипом, но было у него и прозвище Тумарь. На диалекте смоленских кривичей тумарь означает «скупец, скряга».

Село Кузищино затерялось в густых лесах, от города Дорогобужа сюда вела единственная дорога, и та была вся в ухабах.

Архип прибыл в село верхом на коне, в сопровождении двух боярских гридней. Он сразу направился по извилистой деревенской улице, разбитой тележными колеями, к покосившейся избе, стоящей на отшибе.

Начало сентября в этом году выдалось теплое и не дождливое.

Кузищинские смерды, пользуясь столь благостной погодой, торопились управиться со всеми делами в поле и на огородах. Вот и в этот вечер: солнце уже почти скрылось за макушками вековых сосен, а жители деревни только-только потянулись с полей к своим избам, издали напоминавшим стога сена из-за крыш, укрытых соломой.

Немало любопытных мужских и женских глаз поглядывали на троих богато одетых всадников, которые спешились возле неказистого жилища здешней вдовы-охотницы по имени Мирослава. Она одна во всей деревне не пахала, не сеяла, довольствуясь круглый год лесной дичью и рыбным промыслом.

Мирослава загоняла кур в курятник, когда ее через невысокий тын окликнул тиун Архип, слезая с коня.

– Пустишь ли, хозяйка, на постой? — промолвил Архип, входя во двор через скрипучую калитку. — Вот, ехали мимо, решили навестить тебя.

Архипу уже доводилось бывать в Кузищине, наезжая сюда то вместе с боярином, который любил поохотиться в здешних дебрях, то с боярским сборщиком налогов. Здешние селяне хорошо знали Архипа, от его дотошного нрава пострадали многие недоимщики.

– Нескладно лжешь, Тумарь, — ворчливо обронила Мирослава. — Никогда прежде ты на моем дворе на постой не останавливался, всегда находил избу попросторней моей.

– Что верно, то верно, — неловко усмехнулся Архип, — но ныне я приехал к тебе, Мирослава, по поручению боярина Самовлада Гордеевича.

– За что это почтил меня боярин такой честью? — Мирослава взглянула в лицо Архипу. — Недоимок на мне вроде нету.

– Мне бы с тобой с глазу на глаз потолковать, хозяюшка, — просительным тоном проговорил Архип, переминаясь с ноги на ногу.

Мирослава внешне была статная и крепкая, широка в плечах и бедрах, с большой грудью, с сильными руками. В ней сила сочеталась с женственностью. В синих очах этой сорокалетней женщины было нечто такое, что вгоняло в смущение многих мужчин, знатных и незнатных, с коими ей доводилось встречаться. Мужа Мирославы загрыз медведь-шатун, это случилось больше десяти лет тому назад. С той поры Мирослава замуж больше так и не вышла, жила ради детей своих, сына и дочери.

Мирослава молчаливым жестом пригласила тиуна в дом. Архип уселся на скамью возле печи, сняв с головы шапку-мурмолку.

– А дети твои где, хозяюшка? — как бы между прочим поинтересовался тиун, оглядывая низкий потолок, бревенчатые потемневшие стены со мхом в пазах, небольшие оконца, затянутые бычьим пузырем.

– Дети мои в лесу, вернуться вот-вот должны, — ответила Мирослава, присев у стола на табурет. — А посему излагай свое дело поскорее, Тумарь.

– Не серчай, хозяюшка, что начинаю прошлое ворошить, — начал Архип, не зная, куда деть свои руки. — Я человек подневольный, что боярин мне велел, то и выполняю.

– Ну, ладно, не томи! — нахмурилась Мирослава. — Молви, с чем пожаловал.

– Хозяин мой желает принять сына твоего в свой дом, — промолвил Архип, не смея встретиться взглядом с Мирославой, — ибо это его родная кровь. Ты же родила Горяина от Самовлада Гордеевича. Это всем ведомо.

– Верно, понесла я первенца своего от Самовлада Гордеевича, который надругался надо мной спьяну, — усмехнулась Мирослава. — Это тоже всему селу известно.

– Что было, то было, — смутился Архип. — Пусть принудил тебя боярин силой к совокуплению, зато какого сына-красавца ты от него родила! Это, душа моя, поважнее обид и злобствований.

– Я зла на хозяина твоего не держу, Тумарь, — пожала плечами Мирослава, — но и сына своего к нему не отпущу. С какой такой радости? Двадцать лет Горяша мой рос не признанный своим истинным отцом, и вдруг в боярине Самовладе проснулись отцовские чувства! Передай боярину, Тумарь, что мы в его благодеяниях не нуждаемся.

– Но… — начал было Архип, комкая в руках шапку.

– Разговор окончен! — прервала его Мирослава, поднявшись с табурета.

– Я не все еще поведал тебе, хозяюшка, — сказал Архип, всем своим видом показывая, что так просто не уйдет. — Сначала выслушай до конца, а уж потом и решение принимай. И не руби с плеча, Мирослава. Обидел тебя когда-то Самовлад Гордеевич, но ныне бог его так наказал, что хуже некуда.

Тон, каким Архип произнес эти слова, и выражение его глаз подействовали на Мирославу интригующе. Она медленно, словно нехотя, села на прежнее место.

– Этим летом князь литовский Витовт ходил с ратью в Жемайтию, дабы пресечь бесчинства немцев, творимые там с местным населением, — продолжил Архип. — Вместе с литовскими полками в этом походе участвовали и наши смоленские князья. Самовлад Гордеевич состоит на службе у дорогобужского князя Федора Юрьевича, поэтому он вместе с обоими своими сыновьями тоже побывал на этой войне в составе дорогобужской дружины. В сече на реке Венте немецкие рыцари убили обоих сынов Самовлада Гордеевича, а его самого так мечами иссекли, что до дому гридни довезли его чуть живого. Вот так-то, хозяюшка. — Архип покачал головой и тяжело вздохнул. — Лекари говорят, вряд ли выживет боярин Самовлад с такими ранами, да и годов-то ему уже немало. Прежней крепости в теле у него нету.

– Сочувствую твоему хозяину, Тумарь, — сказала Мирослава. — Но при чем здесь мой сын?

– После гибели сынов у Самовлада Гордеевича остались лишь три дочери, — пустился в разъяснения Архип. — Жена у боярина померла четыре года назад. Он путался с разными наложницами время от времени, две из них разродились от него, но тоже дочерьми. Вот и получается, хозяюшка, что без твоего сыночка боярину Самовладу ну никак не обойтись! Наследство у него немалое, ежели все дочерям оставить, так они замуж повыходят и растащат все богатства по мужниным родственникам. Род у Самовлада Гордеевича древний и в Дорогобуже всем хорошо известный. Предки его служили еще Ярославу Мудрому. Не хочет хозяин мой, чтобы род его пресекся. Потому-то, едва оклемавшись, Самовлад Гордеевич велел мне ехать сюда, в Кузищино. Он готов повиниться перед тобой, Мирослава, готов златом и шелками тебя одарить, лишь бы ты отпустила к нему сына своего. Неужто ты не сжалишься над человеком, который уже одной ногой в могиле стоит.

Архип умолк и в ожидании уставился на Мирославу почти с мольбой в глазах.

– Пусть не покажутся тебе злорадством мои слова, Тумарь, но такова уж участь боярская стоять в сече подле князей, — после долгой паузы промолвила Мирослава. — Это, без сомнения, честь — сложить голову под стягом княжеским в битве, токмо я для своего сына такой чести не хочу. Слово мое прежнее: сын мой со мной останется. Уж не обессудь, Тумарь.

Архип опечалился, завздыхал. Он был смущен и раздосадован такой непреклонностью Мирославы.

Со двора донеслись юные звонкие голоса, затем девичий смех. Было слышно, что в этом непринужденном разговоре участвуют и молодые гридни, ожидающие Архипа снаружи.

– Ну все, Тумарь. — Мирослава поднялась и направилась к двери. — Дети мои вернулись. Прекратим нашу беседу.

Архипу ничего не оставалось, как подчиниться. Тиун вышел из избы на двор вслед за Мирославой.

Боярские гридни при виде Архипа враз посерьезнели и отступили в сторонку. Красивая статная девушка горделивым жестом указала на две корзинки, полные черники, с довольной улыбкой обращаясь к Мирославе:

– Гляди, матушка, сколь ныне ягод в лесу! Было бы у нас четыре корзины, и те наполнили бы.

– Это где же вы побывали? — промолвила Мирослава. — Неужто до лухариной пади добрались?

– Нет, матушка, — ответил Мирославе ее сын, — мы дальше Сухого озера не заходили.

Сыну Мирославы было двадцать лет, это был высокий широкоплечий юноша с густыми светло-русыми вьющимися волосами, с небесно-голубыми глазами. Он был одет в замшевую длинную рубаху и суконные темные порты, заправленные в короткие сапоги без каблуков.

Дочери Мирославы было семнадцать лет, она совершенно не походила на своего брата. У Ольги были серо-голубые очи, опушенные столь длинными ресницами, что из-за этого цвет ее глаз казался скорее светло-карим. Черные волосы Ольги были заплетены в длинную косу. В чертах ее лица явственно проступало смешение кровей — славянской через ее мать и одного из поволжских племен: отец Ольги был наполовину черемисом. Ростом Ольга была на целую голову ниже брата. Она была прекрасно сложена, унаследовав от матери округлые полные бедра, тонкую талию и пышную грудь.

Архип ответил на приветствие Горяина и Ольги таким цветистым выражением, каким обычно приветствуют детей княжеских или боярских, чем даже слегка смутил брата и сестру.

– Почто это ты, Архип Семеныч, возвеличиваешь нас с Горяшей, — со смущенной улыбкой обратилась к тиуну Ольга. — Мы ведь люди простые, не имовитые.

– Кто-то не имовитый, это верно, — с таинственной полуухмылкой проговорил Архип, — А кто-то достоин лучшей одежки и лучшей доли… Но не ведает того.

Брат и сестра недоумевающе переглянулись.

– Ступай-ка прочь отсюда, Тумарь! — рассердилась Мирослава. — Не о чем нам больше толковать! На ночлег я тебя все равно не пущу, тесно у нас в избе.

Архип отвесил Мирославе поклон, бормоча извинения, и тут же покинул двор вдовы-охотницы вместе со своими гриднями.

– На что это тут намекал Архип Семеныч? — промолвил Горяин, глядя на троих всадников, удаляющихся в сторону дома деревенского старосты. — Я что-то ничего не понял.

– И я ничего не поняла, — вставила Ольга, теребя мать за руку.

– Не обращайте внимания, милые, — небрежно обронила Мирослава. — Тумарь умником прослыть хочет, вот и пытается говорить загадками. Берите корзины, идемте в избу. Ужинать пора.

* * *

Мирослава полагала, что своей непреклонностью и неприступностью надолго отбила желание у боярского тиуна ворошить прошлое, но не тут-то было.

Хитрый Архип, зная людские слабости, решил подобраться к вдове-охотнице совсем с другой стороны.

Остановившись в доме сельского старосты, тиун уже на следующий день стал вызывать к себе по одному местных мужиков-недоимщиков, ведя с каждым задушевную беседу. Так продолжалось несколько дней.

Однажды Мирославу остановил прямо на деревенской улице сельский староста Карп. Это был довольно въедливый старичок, который, несмотря на преклонные лета свои, имел отменную телесную крепость. Он имел прямую осанку, твердую поступь, был зорок и не туг на ухо. В Кузищинской сельской общине от решений Карпа зависело многое. Староста являлся неким связующим звеном между боярином и зависимыми от него смердами.

– Ай-ай, Мирославушка! — с некой укоризной в голосе заговорил Карп, качая седой бородкой. — Привалило тебе счастье, а ты воспользоваться им не желаешь. Неразумно это! Нехорошо, голубушка.

– Ты о чем это, Карп Савельич? — насторожилась Мирослава, поставив на землю ведерко с солодом.

– Боярин Самовлад готов принять сына твоего под свое родительское крыло, а ты противишься этому, — ответил староста. — Умерь свою обиду на боярина, то дело прошлое. О счастье сыновнем подумай, голуба моя.

– Это тебе Тумарь наплел, так? — Мирослава грозно сдвинула брови. — Дубина по нему плачет! Вот прихвостень боярский!

Подхватив деревянное ведро с солодом, Мирослава зашагала дальше по улице, не слушая увещеваний старосты, который что-то бубнил ей вслед с плохо скрываемой досадой.

Придя домой, Мирослава только утерла пот со лба, а к ней на двор уже пожаловали ее соседи Мстирад и Парфен. Оба были многодетные и по уши в долгах. Они без обиняков завели разговор о том, что тиун Архип готов простить им все недоимки, если они уговорят свою упрямую соседку уступить боярину Самовладу.

– Отпусти Горяина на несколько дней в Дорогобуж, — молвил Мирославе Парфен. — Уважь ты боярина, душа моя. Пусть Самовлад перед смертью на сыночка посмотрит.

– Как только Самовлад отдаст богу душу, так Горяин сразу же домой вернется, — поддержал Парфена Мстирад. — Тем самым ты и нас, горемычных, от долгов избавишь, и Горяину дашь возможность в боярских хоромах пожить. Разве плохо, Мирослава?

Ничего не ответила соседям Мирослава, выпроводив их за ворота. Обещала подумать над их словами, хотя в душе была верна своему прежнему решению. Как можно отдать любимого сына в чужой дом!

В последующие дни все повторилось для Мирославы сызнова. К ней шли односельчане, мужи и жены, и у всех на устах была одна и та же просьба. Людям казалось, что Мирослава своей уступкой боярину Самовладу может запросто избавить всю общину от тяжких долгов.

Глава вторая

ГРИДЕНЬ ГЛЕБ

С утра пораньше Мирослава устроила суровый допрос своей дочери.

– Зачем ты даришь улыбки этому гридню? — молвила вдова, поджигая бересту и подкладывая ее к сухим дровам, сложенным в печи. — О чем ты так долго ворковала с ним вчера вечером возле калитки?

Мирослава заплетала волосы в косу, сидя на скамье.

– Мы говорили с ним о сущих пустяках, матушка, — заметно смутившись, ответила Ольга. — И вообще, Глеб приходит не ко мне, а к Горяину.

– Приходит-то этот гридень, конечно, к Горяину, однако с помыслами о тебе, — проворчала Мирослава, присев на корточки возле печной топки. — Приятный младень, ничего не скажешь, но он боярского рода, и мы ему не ровня. Запомни это, дочь.

– Матушка, можно мне спросить тебя о… — Ольга запнулась, не смея продолжить.

– О чем? — не оборачиваясь, проговорила Мирослава.

– Правда ли, что отцом Горяши является боярин Самовлад?

Мирослава распрямилась и повернулась к дочери.

– Истинная правда, — с тяжелым вздохом ответила она.

– Выходит, Горяша ровня Глебу, — заметила Ольга.

– Глебу, а не тебе, глупая, — проворчала Мирослава.

После беседы с дочерью у Мирославы состоялся разговор с сыном, когда тот, позавтракав, удалился под навес в углу двора, где он мастерил стрелы для своего охотничьего лука.

Видимо, Горяин в душе был уже готов к этой непростой беседе с матерью, поскольку он сам пришел ей на помощь, видя, как нелегко Мирославе говорить ему о том, что так долго было тайной для него.

– Не переживай, матушка, — сказал Горяин, — тебя я не променяю на отца-боярина. И ехать в Дорогобуж я не собираюсь.

– Тебе все же придется поехать в Дорогобуж, сынок, — с печалью в голосе промолвила Мирослава. — Односельчане наши проходу мне не дают, ибо Тумарь-хитрец на свою сторону их перетянул обещанием простить им все недоимки, ежели они уговорят меня уступить боярину Самовладу. Самовлад, сказывают, плох совсем и желает перед смертью с тобой повидаться. Не могу я идти одна против всей общины, сынок. Коль простит боярин долги всей нашей деревне, то люди нам с тобой будут за это благодарны.

Горяин понимающе покивал головой, всем своим видом показывая, что он готов поехать в Дорогобуж по воле матери, но сам туда ни за что не поехал бы.

Если тиун Архип плел свою интригу, не выходя из дома сельского старосты, то оба его гридня все это время были предоставлены самим себе. Один из них, по имени Фома, свел знакомство со здешним скорняком, который сам был когда-то воином. С утра и по вечерам Фома наведывался на двор к скорняку, где стоял тяжелый запах свежесодранных коровьих и лошадиных шкур, дабы в компании со своим новым знакомцем осушить очередной жбан пива или медовухи.

Гридень Глеб ежедневно встречался с Горяином и его сестрой, помогая им по хозяйству или гуляя с ними по лесу. В эту осеннюю ягодную пору из Кузищина ежедневно отправлялись на промысел в лес и стар и млад.

Горяин видел, что у его сестры к Глебу не просто симпатия, но чувство более сильное, это читалось по ее глазам, по тому, как Ольга будто бы невзначай слегка прижимается к плечу Глеба, как она протягивает ему руки при каждой встрече, как ласково ерошит волосы на голове Глеба.

Однажды вечером Горяин застал Ольгу и Глеба целующимися. Влюбленные спрятались за баней, но Горяин отыскал их и здесь.

– Пострелица, тебя мать кличет, — сказал Горяин, обращаясь к сестре. — Уж извините, голубки, что потревожил вас.

– Мог бы сказать матушке, что не нашел меня, — надулась Ольга.

Глеб смущенно топтался в лопухах у нее за спиной.

– Ты же знаешь, Оля, что мою ложь матушка сразу распознает, — проговорил Горяин и направился было прочь, но задержался на месте. — Я жду тебя у ворот.

Частокол, окружавший подворье вдовы-охотницы, лишь упирался в баню с двух сторон, поэтому половина бани оказывалась как бы по ту сторону ограждения. В прежние времена Ольга, если была чем-то обижена на мать, убегала со двора и пряталась за баней среди зарослей крапивы и сорной травы. Это было ее любимое укромное место.

Простившись с Глебом, Ольга наконец пришла к ожидающему ее у ворот брату.

– Матушке об увиденном молчок! — строгим голосом предупредила Ольга брата, заглянув ему в глаза.

Горяин только молча улыбнулся с выражением снисходительного благородства на лице. С самых юных своих лет он был поверенным многих тайн своей младшей сестры.

Ольга условилась с Глебом, что завтра поутру они опять пойдут в лес за ягодами.

Глеб поднялся чуть свет. Умывшись и наскоро перекусив, он поспешил к избе вдовы-охотницы, кутаясь в свой красный военный плащ. Пройдя по переулку, в конце которого стоял дом сельского старосты, Глеб неожиданно столкнулся лицом к лицу с тремя крепкими местными парнями. Один из них, рыжий и веснушчатый, преградил Глебу путь, выйдя из-за ствола кудрявой березы. Двое других выскочили из-за забора, за которым находился чей-то огород.

– Гляди-ка, Кирюха, сынок боярский чуть глазки продрал от сна и уже на свидание полетел, как птица-гоголь! — с усмешкой проговорил самый долговязый из парней, обращаясь к рыжему. — Гляди, какой плащик на плечи-то накинул. Ну, прямо королевич!

– Ходит в одиночку по чужой деревне и никого не боится, — вставил рябой детина с выгоревшими на солнце длинными волосами. — На девок наших таращится, а сестре Горяина просто проходу не дает! Ну и удалец!

Рябой скривился в недоброй ухмылке.

– Послушай, удалец, — рыжеволосый Кирюха подступил вплотную к Глебу, — ты на чужой каравай рта не разевай, а то ведь можешь и без зубов остаться. В своем Дорогобуже девок себе высматривай, нечего к Ольге каждый день таскаться! Уразумел?

– Нет, не уразумел, — проговорил Глеб, высвобождая руки из-под складок плаща. Он уже понял, что потасовки не избежать.

– Тогда пеняй на себя, боярич, — процедил сквозь зубы конопатый Кирюха. — Врежь-ка ему, Матюха.

Долговязый Матюха хотел было двинуть кулачищем сбоку Глебу в челюсть, но тот ловко увернулся и, схватив рыжего за грудки, отшвырнул его в сторону. На Глеба навалился сзади рябой детина, обхватив его мощными руками, словно металлическими скобами.

– Держи его крепче, Митяй, — промолвил Кирюха, поднявшись с земли. — Сейчас я этому удальцу зубы пересчитаю!

Однако рыжеволосый Кирюха успел только замахнуться, но ударить не успел. Глеб первым нанес ему сильный удар сапогом в колено, затем он ударом головы расквасил нос Митяю, который тут же выпустил его из своих стальных объятий. Сбросив с себя плащ, Глеб набросился на долговязого Матюху. Он не бил его кулаками, но, уворачиваясь от его ударов, раз за разом ловил противника на захват и швырял наземь то через бедро, то через плечо. Матюха мигом вскакивал на ноги, свирепея от собственного бессилия, бросался на Глеба с кулаками и опять попадался на захват или подсечку. Наконец, промахнувшись в очередной раз, Матюха со всего маху налетел на высокий тын и осел, полуоглушенный, на сырую от росы траву.

Глеб вновь набросил на плечи свой красный плащ, перешагнул через корчившегося от боли рыжеволосого Кирюху и, насвистывая, зашагал дальше.

Глава третья

КАРА НЕБЕСНАЯ

В путь-дорогу Горяина провожала вся деревня. Все радовались столь внезапному избавлению от долгового бремени. Кто-то желал Горяину счастья и удачи, кто-то благословлял его на новую жизнь, кто-то поздравлял его с обретением богатого и знатного отца… И только Мирослава выглядела хмурой и замкнутой среди улыбающихся радостных лиц своих односельчан. От Кузищина до Дорогобужа всего полдня пути.

В дороге тиун Архип на все лады расхваливал боярина Самовлада, желая, чтобы Горяин проникся к своему отцу хоть каким-то уважением. Горяин ни о чем Архипа не расспрашивал, все больше помалкивал. Более разговорчив Горяин был с гриднем Глебом.

В Дорогобуже хоромы боярина Самовлада стояли возле самого княжеского детинца. Архип и его спутники вступили на боярское подворье, когда над городом уже сгустились сумерки.

Боярская челядь увела притомившихся коней в конюшню. Архип, дрожа от волнения, поспешил в светлицу на втором ярусе терема, где лежал израненный Самовлад Гордеевич.

Боярин пребывал в полузабытьи, но едва до его слуха донесся голос Архипа, как он мигом очнулся и открыл глаза. Нетерпеливым жестом больной велел лекарю пропустить к нему тиуна.

Стащив с головы шапку, Архип склонился над своим ослабевшим от ран господином.

– Исполнил ли ты мое повеление, друже? — прошептал Самовлад Гордеевич. — Привез ли сына моего?

– Исполнил, господине, — негромко ответил Архип. — Здесь сын твой. Только что мы приехали из Кузищина. Сына твоего Горяином кличут. Молодец — просто загляденье!

– Приведи его сюда, — чуть громче промолвил Самовлад Гордеевич. На его бледном лице вспыхнул слабый румянец, вызванный сильнейшим волнением.

Архип с поклоном удалился из опочивальни, стараясь не топать сапогами по дубовым половицам.

Горяин впервые в жизни оказался в столь огромном доме, полном слуг. Он выглядел немного растерянным. Когда Архип повел его в боярскую ложницу, Горяин несколько раз споткнулся на крутых ступенях, ведущих наверх.

В ложнице, озаренной мягким желтым светом нескольких свечей, Горяин увидел могучего бородатого мужчину с немного изможденным лицом, лежащего на широкой кровати под толстым шерстяным одеялом. Длинные волосы больного были заметно светлее его темной с проседью бороды.

Горяин застыл на месте, ощутив на себе его пристальный взгляд. Архип мягко подтолкнул юношу вперед, ободряюще прошептав:

– Смелее, младень! Это и есть твой отец.

– Присядь, сынок, — тихим голосом промолвил боярин. — Благодарю тебя, что согласился приехать ко мне. Видишь, я тут от ран загибаюсь. Уж и не знаю, сколько еще протяну. Поговорить мне надо с тобой.

Архип придвинул к кровати стул и тем же мягким жестом усадил на него нерешительного Горяина. Потом тиун направился к двери и потянул за собой толстого лекаря, который с нескрываемым любопытством взирал на все происходящее перед ним.

– Господь наказал меня за грехи мои, — заговорил боярин после долгой паузы, не спуская глаз с Горяина. — Грешил я много, когда молодой был. Да и в зрелые года свои тоже нагрешить успел. Теперь, ежели помру, то род мой пресечется, ибо в потомстве у меня остались одни дочери, которые со временем все едино по чужим семьям разъедутся. — Больной вздохнул поглубже, чтобы придать большую силу своему голосу. — На тебя вся моя надежда, Горяин. Ибо ты — мой сын. С матерью твоей я поступил некрасиво двадцать лет тому назад, силой затащил ее в постель. За это я готов ныне повиниться и перед ней, и перед тобой, сынок. Рассказывала ли тебе обо мне твоя мать?

– Нет, не рассказывала. — Горяин отрицательно помотал головой. — Я лишь недавно узнал, что… Что мой отец — боярин.

– Это похоже на твою мать, — проговорил Самовлад Гордеевич. — Она гордая и независимая! Здорова ли она?

– Здорова, — ответил Горяин, неприметно оглядывая обширный покой с высоким потолком и бревенчатыми стенами.

– Есть ли у тебя еще братья? — вновь спросил Самовлад Гордеевич.

– Нет, токмо сестра Ольга, — сказал Горяин.

– Почто мать твоя сюда не приехала?

Горяин молча пожал плечами, хотя прекрасно знал истинную причину нежелания своей матери ехать в Дорогобуж.

– Согласишься ли ты признать меня своим отцом? — после недолгого молчания спросил Самовлад Гордеевич. — Для меня сие очень важно, сынок.

– Твое отцовство я готов признать, боярин, — промолвил Горяин, — но жить в твоем тереме не хочу. Я погощу у тебя несколько дней и вернусь обратно к сестре и матери, в село Кузищино. Там мой дом.

– Ты можешь и мать с сестрой в мой терем пригласить, места здесь всем хватит, — сказал Самовлад Гордеевич. — Им ни в чем тут отказа не будет. Слово даю, сынок.

– Матушка не поедет сюда, а значит, и Ольга тоже не поедет, — возразил Горяин. — И уговаривать их бесполезно, боярин. Тиун твой уже пытался это делать.

Беседа отца с сыном, впервые увидевшим друг друга, получилась недолгой. Как ни удерживал Архип лекаря за дверью опочивальни, тот все равно прорвался к раненому, беспокоясь за его самочувствие.

– Понять этого толстяка можно, — молвил Горяину Архип, шагая с ним по теремным переходам в трапезную. — Ему за лечение боярина звонкой серебряной монетой платят, вот он и старается изо всех сил. А как помрет Самовлад Гордеевич, так лекаря этого в шею вытолкают из терема. Уж я-то знаю! — Архип усмехнулся было, но поймав на себе холодный взгляд Горяина, поспешно проговорил: — Токмо ты не подумай, дружок, что я желаю смерти отцу твоему. Я многим Самовладу Гордеевичу обязан! Служу ему уже который год. Бывало, делил с ним и радости и горести. Потому и тебя прошу, младень, не бросай его, пропадет он без тебя!

В трапезной за ужином собрались все дочери Самовлада Гордеевича: три законные от его покойной жены и две, рожденные наложницами.

Боярышни так и впились глазами в своего нежданно обретенного брата, о котором они тоже узнали недавно, еще перед отъездом Архипа в Кузищино. Девушки полагали увидеть эдакого деревенского увальня, курносого и с веснушками, в грубой полотняной рубахе и онучах. А перед ними предстал статный стройный молодец, кудрявый, голубоглазый, с правильными чертами лица, одетый в синие суконные порты и белую льняную рубаху с красным оплечьем. На ногах у него были добротные яловые сапоги. Рубаха была подпоясана узорным пояском, на котором висел нож в ножнах.

– Здравствуйте, красавицы! — с приветливой улыбкой обратился к боярским дочерям Архип. — А это — ваш брат. Зовут его Горяин. Отныне он — единственный наследник вашего батюшки.

Девушки, сидевшие в ряд на длинной скамье у стены, встали все разом, когда тиун подвел к ним Горяина.

– Знакомься, Горяша, — с добродушной бесцеремонностью промолвил Архип, указав на самую старшую из боярских дочерей. — Это Анфиса. Норов у нее крутенький, поэтому палец ей в рот не клади!

Перед Горяином стояла крупная девица с широкими бедрами и плечами, на ней было длинное белое платье, расшитое красными, голубыми и сиреневыми цветами. Пышной груди девицы было явно тесновато под облегающей тканью платья. Ее густые золотистые волосы были заплетены в две косы, переброшенные на грудь. Под цвет волос у Анфисы были и ее слегка закругленные брови. Сочные алые уста девушки были капризно поджаты; у нее был чуть выступающий вперед упрямый подбородок, довольно широкий нос и большие серые очи с заметным изъяном: у Анфисы была явная косоглазость.

– Здравствуй, братец! — негромко обронила Анфиса с кокетливой улыбкой.

Горяин не успел ответить на приветствие Анфисы, поскольку Архип уже представил ему следующую из боярских дочерей.

– Это Анна, — молвил тиун, — она на два года моложе Анфисы, которой ныне исполнилось двадцать лет. Аннушка у нас умница! Грамоту разумеет славянскую и латинскую, ко всякому рукоделью приучена, поет красиво. Одна беда — замуж не хочет выходить. И это при ее-то красоте!

Горяин всего на миг задержал свой взгляд на Анне, но и этого мига ему было достаточно, чтобы заметить ее большие темно-синие очи с длинными ресницами, красиво изогнутые брови, прелестные уста. Анна была заметно ниже ростом и гораздо стройнее Анфисы. На ней был голубой сарафан с длинными рукавами. Ее светло-русые волосы тоже были заплетены в две косы.

Анна не проронила ни слова, взирая на Горяина со спокойным достоинством. Было видно, что эта девушка не привыкла кокетничать и попусту тратить слова.

– Это Пелагея, любимица Самовлада Гордеевича! — по тону и по выражению лица Архипа можно было догадаться, что следующая из боярских дочерей также и его любимица. — Пелагее шестнадцать лет. Она у нас чистейшей души человек! Сердце у нее золотое!

После слов тиуна Пелагея не посмела взглянуть в глаза Горяину. Она стояла перед ним, смущенно опустив очи к полу.

Это была невысокая, еще ниже Анны, девушка с белокурыми косами, миловидным румяным лицом, на котором сразу бросались в глаза ее красиво очерченные уста. У Пелагеи были темные брови, нежные пухлые щеки и мягко закругленный подбородок. Одета она была в длинное платье светло-бежевого цвета, с восточными узорами из блестящих ниток у ворота и на длинных рукавах.

«Хорошенькая!» — машинально отметил про себя Горяин.

А тиун уже расхваливал ему девушку, стоящую после Пелагеи.

– Это Рута. Ей семнадцать лет, — молвил Архип. — Матерью ее была невольница, привезенная откуда-то из польских земель. Мать ее была на диво красива! Жаль, она скончалась до срока. Рута тоже любимица Самовлада Гордеевича. Танцует она просто глаз не оторвать! И поет хорошо. И на лютне играет.

Горяин задержался подле девушки с густыми рыжими волосами, которые были уложены в замысловатую прическу из кос и прядей. Красоту и оригинальность этой прическе придавали также нитки мелкого жемчуга, вплетенные в косы, и золотые заколки с блестящими разноцветными драгоценными камешками. Помимо этих украшений на рыжеволосой боярышне были еще золотые браслеты, цепочки и ожерелья из самоцветов.

У Руты были очень красивые светло-карие очи, чуточку озорные, с ослепительно белыми белками. У нее был небольшой прямой нос, изумительной формы уста, тонкие брови вразлет. В чертах ее лица не было ни малейшего изъяна, красота ее сразу притягивала взгляд. Рута с древнеславянского так и переводится — «рыжая, огненная». Заметив, с каким интересом посмотрел на нее Горяин, озорница Рута улыбнулась и подмигнула ему.

Одета Рута была в платье западного покроя с широким вырезом на груди, это ее длинное до пят одеяние было сшито из шелковой четырехцветной ткани, основным фоном которой был узор из переплетений голубых, белых, розовых и багряных лепестков.

Столь красивой девушки с такой изумительной прической, одетой в такое роскошное платье, Горяину до сих пор встречать нигде не доводилось. Поэтому его восхищение Рутой невольно отразилось у него в глазах.

– А это Кира, наша младшенькая, — сказал Архип, представив Горяину последнюю из боярских дочерей. — Ее мать какое-то время была служанкой у Самовлада Гордеевича, ныне она живет в тереме, не обремененная никакой работой. Кире тринадцать лет. Она у нас молчунья, иной раз за весь день пары слов не скажет. Но она не глупышка, не думай.

Горяин встретился взглядом с настороженно-печальными светло-серыми очами стройной невысокой девочки, и ему стало слегка не по себе от этого не по-детски серьезного взгляда.

«Эта девочка далеко не глупышка!» — промелькнуло в голове у Горяина.

Лицо Киры имело форму слегка вытянутого овала, у нее был высокий лоб, густые темно-русые брови, ее тонкий прямой нос смотрелся весьма гармонично с бледными щеками и небольшими розоватыми устами. Русые волосы Киры были расчесаны на прямой пробор и стянуты на лбу узкой тесемкой. Своими распущенными по плечам волосами и простеньким льняным платьем без всяких узоров Кира напомнила Горяину простых деревенских девушек, в том числе и его сестру Ольгу.

Представив Горяину всех боярышень, Архип дал знак челядинцам накрывать на стол. По его уверенному поведению было видно, что он в тереме второй после боярина человек.

Ужин проходил в молчаливой, немного скованной обстановке. Горяин смущался устремленных на него девичьих глаз, поэтому ел мало и еще меньше говорил. Боярышни тоже были немногословны, поскольку не решались на свои обычные проделки за столом, не желая испортить впечатление о себе в глазах Горяина.

Зато Архип позволил себе поразглагольствовать, не забывая при этом и про яства на столе. Тиун рассуждал о том, что род боярина Самовлада теперь не пресечется и все его богатства не развеются по чужим людям в качестве приданого его дочерей. При этом Архип украдкой поглядывал на Горяина, дабы видеть его реакцию на свои слова.

На другой день в тереме Самовлада Гордеевича объявился его родной брат Давыд Гордеевич, который был помоложе летами. Поговорив о чем-то с глазу на глаз со старшим братом, Давыд Гордеевич затем встретился с Горяином.

– Это просто какое-то наказанье господне свалилось на наше семейство, — сетовал Давыд Гордеевич в беседе с Горяином. — У нашего отца нас, сыновей, было пятеро. Еще было три дочери. У меня же родился всего один сын, а дочерей родилось шесть. У Самовлада родилось два сына и три дочери. Еще у двоих наших братьев тоже было по двое сыновей, а девок у одного было четыре, у другого пять. Самый же младший из наших братьев и вовсе умер бездетным.

Однако, по мнению Давыда Гордеевича, беда была не только в том, что дочерей у них в роду стало рождаться больше, но в том, что мужское потомство гибло в сражениях, не успевая собственными детьми обзавестись.

– Из нас, пятерых братьев, в живых остались лишь я да Самовлад, — продолжил Давыд Гордеевич. — Мой сын жив пока, недавно женился и первенца уже ждет. Оба сына Самовлада пали в битве, так и не успев семьей обзавестись. Из четверых других моих племянников трое тоже погибли на войне бездетными, а четвертый хоть и успел жениться, но жена родила ему двух дочерей. Поэтому Самовлад повелел мне, чтобы я подыскал тебе невесту, племяш. — Давыд Гордеевич похлопал Горяина по плечу. — Я устрою тебе смотрины, а ты пригляди себе девицу ладную да пригожую.

В конце беседы Давыд Гордеевич сказал Горяину, что ему, как сыну Самовлада Гордеевича, необходимо вступить в дружину дорогобужского князя.

– Так исстари повелось, племяш, — пояснил Давыд Гордеевич. — Предки наши честно и достойно служили князьям смоленским и дорогобужским. Через многие славные битвы прошли наши деды и прадеды бок о бок со смоленскими князьями. В этом и состоит земное предначертание нашего боярского рода, а значит, и твое жизненное предначертание, племяш.

Глава четвертая

КНЯЗЬ ФЕДОР ЮРЬЕВИЧ

Смоленские Мономашичи обособились от Мономашичей киевских и ростово-суздальских еще при Мстиславе Великом, знаменитом сыне Владимира Мономаха. Мстислав Великий посадил на смоленский стол своего сына Ростислава, который за свое тридцатилетнее княжение украсил Смоленск великолепными каменными храмами, обнес город мощными бревенчатыми стенами, выстроил каменный детинец. При Ростиславе Мстиславиче Смоленск возвысился настолько, что стоял вровень с Киевом и Новгородом Великим.

После смерти Ростислава Мстиславича сыновья его увязли в межкняжеских распрях, борясь за киевский стол с черниговскими Ольговичами и ростово-суздальскими Мономашичами. Эти распри длились больше двадцати лет и завершились тем, что Киев окончательно утратил свое главенствующее положение, а Русь распалась на обособленные княжеские уделы, одним из которых стало сильное Смоленское княжество. В Смоленске прочно утвердились потомки Мстислава Старого, внука Ростислава Мстиславича.

Сыновьям Мстислава Старого выпала нелегкая доля пережить монголо-татарское нашествие на Русь. До Смоленска татары хана Батыя тогда не дошли, и город избежал разорения. Внукам Мстислава Старого пришлось противостоять натиску усилившегося Литовского княжества, которое стремительно и неудержимо поглощало ослабленные и разоренные набегами Орды южно-русские земли и города. При князе Александре Глебовиче, правнуке Мстислава Старого, войско Золотой Орды подвергло Смоленск разграблению. При сыне Александра Глебовича Иоанне на Смоленск обрушилось моровое поветрие, от которого вымерла большая часть населения города.

Уцелевшие жители Смоленска в ужасе от случившегося рассеялись по небольшим окрестным городкам, иные подались в Тверь, Москву и Владимир. Смоленск на какое-то время совершенно обезлюдел.

Возрождать опустевший Смоленск выпало на долю Святославу Иоанновичу, в правление которого произошла славная Куликовская битва. Золотая Орда слабела год от года, зато Литва только усиливала натиск на приднепровские земли Руси. При князе Гедимине литовцы подчинили себе Черную Русь, Полесье и Полоцкую землю. При Ольгерде, сыне Гедимина, литовцы захватили почти всю Волынь, Подолию, киево-черниговские земли и все Посемье. При нынешнем литовском князе Витовте, внуке Гедимина, под властью Литвы оказалось Торопецкое княжество в верховьях Западной Двины, а также земли по Южному Бугу до самого Греческого моря.

Святослав Иоаннович изо всех сил отстаивал независимость Смоленского княжества, лавируя между Москвой и Литвой. Ему удавалось сдерживать литовцев, уже захвативших Оршу, Витебск, Брянск и Рославль. Мир с Москвой Святослав Иоаннович покупал заключением союзных договоров, направленных прежде всего против Твери и Золотой Орды.

Сыновья Святослава Иоанновича, Юрий и Глеб, не обладали мудрой прозорливостью своего отца и его удачливостью на поле битвы, поэтому Глеб долгое время провел в плену у литовцев, где был вынужден жениться на дальней родственнице Витовта. Глеб сложил голову в сражении с золотоордынцами, отстаивая интересы литовского князя. Юрий бросался из сечи в сечу, пытаясь отвоевывать у Литвы утраченные ранее земли. Однако за каждой его победой неизменно следовало поражение, и в конце концов Юрий Святославич остался без войска, без казны и без союзников. Свою жизнь он закончил на чужбине, скитаясь с горсткой слуг и дружинников по городам Северо-Восточной Руси. Его призывы ополчиться на Литву так и не были услышаны ни в Рязани, ни в Пронске, ни в Нижнем Новгороде, ни в Ярославле, ни в Ростове…

Тем временем Витовт хитростью захватил оставшийся без князя Смоленск и поставил в городе литовский гарнизон.

Сын Юрия Святославича Федор вернулся в отчий край и утвердился в Дорогобуже, куда его призвали местные бояре и ремесленный люд. Дружина у Федора Юрьевича состояла из отчаянных храбрецов, которых он набирал во время своих скитаний. Среди гридней Федора Юрьевича было немало простолюдинов и даже беглых преступников. Среди князей о Федоре Юрьевиче шла недобрая слава, поскольку он был отъявленный безбожник, с легкостью нарушал данные клятвы, без стеснения творил неприглядные дела, был жесток и злопамятен. Однако литовцы с ним считались. Все попытки Витовта изгнать Федора Юрьевича из Дорогобужа завершились полнейшей неудачей. Этот князь имел разбойничьи повадки, нападал чаще всего по ночам или в сильную непогоду, воины его, выросшие на злодействах, не знали жалости к врагу. У Федора Юрьевича повсюду были глаза и уши, поэтому застать его врасплох было невозможно.

* * *

Горяину посчастливилось встретиться с дорогобужским князем в тот же день, когда он познакомился со своим дядей.

Горяин и Давыд Гордеевич трапезничали в гриднице, когда к ним прибежал челядинец в белой рубахе навыпуск и сообщил о прибытии князя.

– Идем, племяш, — промолвил Давыд Гордеевич, поспешно вставая из-за стола. — Познакомлю тебя с нашим князем. Токмо ты ничему не удивляйся, племяш. Федор Юрьевич весьма необычный человек. К нему сперва надо присмотреться, а уж потом выносить свое суждение о нем. Твоего отца Федор Юрьевич всегда ценил и уважал, помни об этом, племяш.

Спустившись на широкий теремной двор, Горяин увидел Федора Юрьевича, который по-братски обнял сначала Давыда Гордеевича, а потом и его. Небольшая княжеская свита, спешившись, стояла в отдалении подле лошадей.

Давыд Гордеевич стал рассказывать князю про самочувствие своего брата и про Горяина, который волею случая оказался единственным мужским отпрыском из всего потомства Самовлада Гордеевича.

Внимая Давыду Гордеевичу, Федор Юрьевич слегка покачивал головой, поглядывая то в лицо собеседнику, то на стоящего тут же Горяина.

Во внешности Федора Юрьевича было что-то необычное. На вид ему было лет тридцать. Он был невысок и крепок телом. На нем был кафтан половецкого покроя, но со славянской вышивкой, порты на князе тоже были половецкие, удобные для верховой езды. На ногах у него были желтые сапоги из мягкого сафьяна. Под цвет сапог был и княжеский кафтан. Голова князя была не покрыта. Его выгоревшие на солнце светло-русые волосы пребывали в легком беспорядке, взъерошенные ветром, маленькая бородка и усы были заметно светлее шевелюры. От этого молодой князь выглядел так, будто его усы и борода совершенно поседели раньше срока. Бледно-голубые глаза князя тоже выглядели бесцветными. Федор Юрьевич часто щурился, как это обычно делает человек, вышедший из темного подвала на яркий дневной свет.

В чертах лица Федора Юрьевича не было ни красоты, ни возвышенного благородства. У него был довольно покатый лоб и две небольшие залысины по краям головы, это широкое лицо обретало некоторую привлекательность, лишь когда Федор Юрьевич улыбался, не размыкая губ. Если Федор Юрьевич начинал смеяться, широко открыв рот, то сразу можно было заметить, что сверху и снизу у него во рту не хватает нескольких зубов.

Тонкие выцветшие на солнце брови Федора Юрьевича были едва заметны, от этого князь выглядел безбровым. Морщины на его лбу и в уголках глаз придавали князю некоторую суровость. Взгляд у Федора Юрьевича был тяжелый, пронизывающий и настороженно-оценивающий. От этого взгляда Горяину делалось не по себе.

Голос у князя был негромкий, чуть сиплый, с оттенком некой мужиковатости. Создавалось впечатление, что Федор Юрьевич либо вырос в глуши среди простолюдинов, либо искусно притворяется эдаким добродушным простаком.

Давыд Гордеевич повел именитого гостя к своему больному брату. Горяин не отставал от них, неприметно приглядываясь к дорогобужскому князю.

Присев на стул возле постели израненного Самовлада Гордеевича, Федор Юрьевич завел речь о том, что всякие сетования на свою греховность и желание вымолить у Бога прощение есть дело зряшное и ненужное.

– Я думаю, Всевышнему наплевать на все и на всех! — молвил князь таким тоном, словно вел беседу о достоинствах своих охотничьих псов. — Ежели Господь такой мудрый, как о нем талдычат священники, все видит и все слышит, почему же он тогда не предупреждает о грядущих бедах свою паству. Это говорит о том, что Богу или нет никакого дела до людишек, или Его самого попросту нет! А посему, боярин, не изводи себя ненужными мыслями и гони в шею своего духовника. — Чуть наклонившись вперед, Федор Юрьевич осторожно пожал руку Самовладу Гордеевичу, лежащую поверх одеяла. — Ты всегда был предан мне, друже. Я такого не забываю. О Горяине я позабочусь, возьму его в свою дружину, отменного воина из него сделаю. Ежели у тебя имеются просьбы ко мне, молви. Душа моя всегда открыта для тебя, боярин.

– О чем я хотел тебя просить, княже, ты сам только что высказался, — слабым голосом промолвил Самовлад Гордеевич. — Прими сына моего под свое крыло, а более мне ничего не нужно.

В трапезной, разговаривая с Горяином, Федор Юрьевич постоянно шутил и смеялся. Горяину это не очень понравилось, поскольку князь всего минуту тому назад с печальным лицом находился в опочивальне у Самовлада Гордеевича, и едва вышел оттуда, как принялся балагурить и заигрывать со служанками.

Федор Юрьевич словно прочитал мысли Горяина.

– Вот ты думаешь, младень, князек-то наш двуличный и бессердечный. Только отошел от постели больного и сразу давай похохатывать да челядинок за груди хватать! — заговорил с юношей князь, согнав со своего лица добродушное выражение. — Ну, угадал? Да ты не робей! — Князь вновь улыбнулся. — Подумал и подумал, это же не преступление. Я растолкую тебе кое-что, а ты, братец, покумекай над моими словами. Не бойся смерти, как не боюсь ее я. Ежели есть жизнь на небесах, как твердят монахи, то выходит, что смерти вообще нету. Есть сплошная жизнь с рождения и после кончины. Коль выживет твой отец — хорошо, не выживет — его жизнь продолжится на небесах, куда и мы с тобой вознесемся когда-нибудь. Скорбь уместна не при виде раненых и павших, ибо все люди и так смертны, но при попрании чести, достоинства и справедливости. Кто-то родился богатым, кто-то бедным, но всякий человек, знатный и простолюдин, имеет возможность творить добро и быть справедливым. Токмо кто из людей задумывается над этим?

– Князь, ты своим глубокомыслием совсем озадачил племянника моего, — вставил с усмешкой Давыд Гордеевич.

– Пусть внимает, — сказал Федор Юрьевич, насаживая на вилку пучок тонко порезанной капусты. — Не замочив ног, речку вброд не перейти.

Давыд Гордеевич обменялся незаметным взглядом с Горяином, многозначительно поведя бровью.

«Привыкай, племяш! — говорил его взгляд. — Вот такой у нас необычный князь! А другого нет».

Глава пятая

НЕВЕСТА

Поиском невесты для Горяина Давыд Гордеевич занялся без промедления. Для начала обошел всех дорогобужских бояр и купцов, у кого имелись девицы на выданье. Дорогобуж городок небольшой, тут всякий новый человек сразу оказывается на виду. Слух о внебрачном сыне боярина Самовлада Гордеевича живо разошелся среди здешней знати. Многим имовитым горожанам захотелось взглянуть на Горяина, который вдруг из грязи вышел в князи.

В терем боярина Самовлада зачастили гости. Гостей встречал тиун Архип, который не меньше Давыда Гордеевича был заинтересован в том, чтобы Горяин породнился с боярышней помилее и познатнее. Иногда вместе с гостями приходил и Давыд Гордеевич, дабы вовремя надоумить Горяина, как и кому кланяться, о чем говорить с одним гостем, о чем с другим, когда изображать из себя скромника, когда умника.

Самыми первыми посмотреть на Горяина пришли те из бояр и купцов, у кого дочери были неказистые или имение невеликое. С этими гостями Архип и Давыд Гордеевич особенно не церемонились, поскольку цену себе знали.

Горяин теперь всюду появлялся одетый, как подобает боярскому сыну. Челядь ему поклоны отвешивала, простолюдины на городских улицах дорогу ему уступали, знатные молодцы разговаривали с ним, как с равным. Все это было непривычно для Горяина, и в то же время его влекло в эту новую, необычную для него жизнь.

Однажды Давыд Гордеевич объявил Горяину, мол, пришла пора ему самому в гости наведаться.

«У хозяев две дочки заневестились уже, — подмигнул дядя племяннику. — У них товар, у нас — купец! Ты, главное, не тушуйся, племяш. Приглядись к девицам получше».

С волнением в душе Горяин отправился вместе с дядей на эти смотрины. Но он, как оказалось, волновался совершенно напрасно. Девицы оказались весьма недурны на лицо, но телесной статью совсем не блистали, обе были тощие и долговязые. Давыд Гордеевич по глазам Горяина сразу смекнул, что сестры эти явно не в его вкусе. Поэтому засиживаться в гостях дядя и племянник не стали.

«Лиха беда начало, племяш! — сказал Горяину Давыд Гордеевич. — Такие дела быстро не делаются».

Со временем Горяин освоился с ролью богатого наследника и на смотрины ходил уже без дрожи в коленях. К тому же он, побывав в нескольких боярских домах, успел заметить, что знатные боярышни зачастую не превосходят деревенских девиц ни умом, ни красотой.

За этими свалившимися на него заботами Горяин совсем позабыл, что обещал матери погостить в Дорогобуже несколько дней и вернуться обратно в Кузищино.

В конце октября Самовладу Гордеевичу полегчало настолько, что он уже стал подниматься с постели и с трудом, но передвигался по своей просторной опочивальне.

Как-то под вечер у Самовлада Гордеевича состоялся разговор с братом Давыдом.

– Как идут поиски невесты, брат? — поинтересовался Самовлад, лежа в постели на высоко взбитых подушках.

– Утешительного мало, брат, — честно признался Давыд. — Горяин, конечно, молодец видный, однако многие имовитые девицы нос от него воротят, ибо по матери он все же простолюдин. Горяин загляделся тут было на дочь Федосея Еремеича Ксению, но та сразу заявила отцу, мол, таковский жених ей не нужен. Ксении чистокровного боярича подавай!

– Сие неудивительно! — покачал головой Самовлад Гордеевич. — У Федосея Еремеича жена красавица и гордячка, а дочь его нравом и статью в мать уродилась. Эдакой паве небось и боярича не надобно, она, поди, княжича себе в мужья ищет!

– Ну и пусть себе ищет! — махнул рукой Давыд Гордеевич. — И помимо Ксении-задаваки найдутся для Горяина красавицы на выданье.

– Ты же говорил мне, что в Дорогобуже уже всех знатных девиц перебрал, — заметил Самовлад Гордеевич. — Одни Горяином брезгуют, другие сами ему не по сердцу. Где еще невест искать будешь, брат?

– Князь наш собирается на днях ехать в Смоленск, — сказал Давыд Гордеевич. — Я с ним поеду и Горяина с собой возьму. Может, в Смоленске улыбнется нам удача. Город большой, имовитых девиц живет там немало.

– По какой надобности едет Федор Юрьевич в Смоленск? — спросил Самовлад Гордеевич. — Ежели он опять намеревается подбивать тамошних бояр, чтобы те позвали его на смоленский стол, то лучше бы ему туда совсем не ездить. С огнем играет Федор Юрьевич! Витовт не отдаст ему Смоленск без боя.

– Совсем не за этим Федор Юрьевич в Смоленск собирается, — промолвил Давыд Гордеевич. — Лингвен Ольгердович зовет его в гости.

– Будь все время подле князя, — повелел Самовлад Гордеевич брату. — От Лингвена всякой пакости ожидать можно. Он же вечно сует свой нос, куда не следует! Нельзя допустить, чтобы Лингвен опутал Федора Юрьевича лестью и втянул его в какую-нибудь свару.

– Я все понял, брат, — проговорил Давыд Гордеевич.

Князь Лингвен Ольгердович правил в Смоленске четвертый год, и все это время он не сидел спокойно на месте, но постоянно где-то воевал, помогая Витовту одолевать его врагов. А врагов у Витовта было много, ибо он враждовал даже с родными и двоюродными братьями.

До того как сесть на смоленский стол, Лингвен Ольгердович княжил в Новгороде Великом. Новгородцы сами позвали его, когда поссорились с Москвой. Назревала война с московлянами, поэтому новгородское боярство искало сближения с Витовтом, который был враждебен Москве. Московский князь Василий Дмитриевич сумел замириться с дерзкими новгородцами без войны. Когда же Витовт захватил Торопец и приблизился вплотную к владениям великого Новгорода, тогда настроение новгородцев резко поменялось: они прогнали Лингвена Ольгердовича и взяли себе князя из родственников Василия Дмитриевича.

Лингвен какое-то время сидел на княжении сначала в Торопце, затем в Полоцке. Он был воином до мозга костей, смелый, но осторожный. В битвах Витовт всегда ставил Лингвена в центре боевого построения, давая ему свободу маневра и полагаясь на его ратный опыт. Дорожа недавно захваченным Смоленском, Витовт отправил сюда Лингвена, когда вновь стала назревать распря с Московским княжеством.

Для Горяина, выросшего в деревенской глуши, даже небольшой Дорогобуж казался весьма обширным градом. Но, оказавшись в Смоленске, Горяин был поражен размерами и великолепием этого древнего города, основанного славянами-кривичами в верховьях Днепра шесть столетий тому назад.

Смоленск раскинулся на холмах на левобережье Днепра, здесь был Старый Город, обнесенный мощными валами и деревянными стенами. Новый Город располагался на правобережье Днепра и был соединен мостом с более древней частью Смоленска. В центре Старого Города на Соборной горе возвышалась белокаменная крепость, туда вела широкая дорога, идущая от Крылошевских ворот. Вдоль этой дороги теснились высокие терема здешних бояр. На Соборной горе стоял каменный княжеский дворец, напротив которого возвышался огромный Успенский собор, выстроенный при сыновьях Владимира Мономаха. Позолоченные купола и кресты Успенского собора были хорошо видны не только из любой точки Старого Города, но и за несколько верст от Смоленска.

Федор Юрьевич ехал на коне во главе своей свиты по улицам Смоленска и недовольно ворчал себе под нос:

– Вот тут княжили мои отец, дед и прадед. А ныне здесь литовский князек обосновался, как ворон в опустевшем ястребином гнезде. Давно пора Лингвену голову отрезать и вернуть стол смоленский Мономашичам. Не пойму, чего бояре здешние робеют, неужто сомневаются, что я поддержу их. Эх, робкие душонки!

– Княже, здешние бояре куплены Витовтом вместе с потрохами, — промолвил Давыд Гордеевич, поравняв своего рыжего скакуна с вороным княжеским иноходцем. — А кто не куплен, тот давно отсюда изгнан или убит.

– Может, мне самому Лингвена прикончить, — как бы в раздумье произнес Федор Юрьевич. — Не по душе мне этот литвин. Что скажешь, боярин?

Князь бросил быстрый взгляд на Давыда Гордеевича.

– Смоленском не Лингвен владеет, а Витовт, — резонно заметил Давыд Гордеевич. — Лингвен в ратном деле смыслен, поэтому Витовт и поручил ему Смоленск охранять. Вот кабы нам удалось поссорить Лингвена с Витовтом, это было бы весьма полезно роду Мономашичей. Ежели Лингвен с нашей помощью разобьет Витовта, тогда он в Литве вокняжится, а нам уступит Смоленск.

– Отличная мысль, боярин! — усмехнулся Федор Юрьевич. — Я намекну на это Лингвену при встрече с ним, а ты, друже, с боярами смоленскими тайно потолкуй о том же. Пусть смоляне потихоньку да помаленьку подталкивают Лингвена к ссоре с Витовтом.

Услышал этот разговор и Горяин, который постоянно держался рядом с Давыдом Гордеевичем.

Дорогобужского князя и его свиту Лингвен Ольгердович встретил у входа во дворец. На обширном дворцовом дворе стало тесновато из-за нескольких больших возов с сеном, доставленных сюда еще утром. Лингвен, по своей привычке, сам спустился во двор, чтобы проследить, как его конюхи сгружают сено с возов. В это самое время в дворцовую цитадель въехал конный отряд дорогобужского князя.

Лингвен и Федор Юрьевич обнялись, как давние закадычные друзья. Глядя на то, как дружески беседуют эти двое, улыбаясь и похлопывая один другого по плечу, невозможно было поверить, что в душе оба князя недолюбливают друг друга.

Лингвен Ольгердович был старше Федора Юрьевича лет на десять. В одной из новгородских летописей сохранилось описание Лингвена Ольгердовича: «Из всех сыновей Ольгерда от тверской княжны Ульяны Лингвен был самым младшим. В нем с ранних лет стал виден сильный нрав и тяга к ратному делу. В облике Лингвена проступали мужественность и бесстрашие; он был силен и ловок, умел биться пешим и конным. Опасностей Лингвен не страшился, но и не бросался бездумно на недруга. Дожив до преклонных лет, Лингвен почти не имел на теле своем шрамов, хотя воевал часто. Мечом и копьем Лингвен владел мастерски, далеко не всякий мог выстоять против него в поединке. Дружинников своих Лингвен лелеял, как родных чад. Потому-то все, кто ему служил, не бросали его ни в бедах, ни в горести…»

Как оказалось, Лингвен Ольгердович пригласил к себе в гости, кроме Федора Юрьевича, еще одного князя, державшего свой стол в городе Мстиславле. Мстиславль стоял на реке Вихре, притоке Сожа. Это было довольно сильное удельное княжество, которое временами даже выходило из-под власти смоленских князей. Ныне в Мстиславле сидел воинственный Юрий Глебович, доводившийся Федору Юрьевичу двоюродным братом. Юрий Глебович был еще молод, ему лишь недавно исполнилось двадцать пять лет.

Уединившись с обоими русскими князьями в одной из светлиц своих каменных хором, Лингвен Ольгердович поведал им о причине столь спешного вызова.

– На прошлой седьмице Ягайло заключил перемирие с Тевтонским орденом, — объявил Лингвен. — Витовт, как вассал Ягайло, тоже обязан прекратить войну с крестоносцами в Жемайтии. Перемирие заключено до дня Ивана Купалы следующего года.

Юрий Глебович и Федор Юрьевич переглянулись. Оба готовились к осеннему походу в Жемайтию, куда собирался со смоленской ратью и Лингвен Ольгердович.

– Что подвигло польского короля пойти на это перемирие? — спросил Юрий Глебович, обращаясь к Лингвену.

Но вместо Лингвена ответ своему двоюродному брату дал Федор Юрьевич.

– Все яснее ясного, — проворчал он. — Поляки не могут оправиться от сентябрьского поражения под Велунем. К тому же Витовт осаждает замки крестоносцев в Жемайтии и не оказывает никакой поддержки полякам.

– Это верно, — Лингвен хмуро кивнул головой. — Витовт в войне с Орденом преследует свои цели, а Ягайло свои. Витовту нужна Жемайтия, поэтому он не шлет свои войска в Померанию, где поляки воюют с крестоносцами. Однако главные силы Ордена находятся в Пруссии и Померании, а значит, и исход войны решится там.

– Этот разлад между Витовтом и Ягайло выгоден немцам, — заметил Федор Юрьевич. — Если Витовт и Ягайло не объединят свои войска, то скорее всего они будут разбиты крестоносцами порознь.

– Ягайло тоже понимает это, поэтому он пошел на перемирие с Орденом, чтобы договориться с Витовтом о совместных действиях в Померании, — сказал Лингвен. — Кроме того, Ягайло намерен найти еще союзников для войны с тевтонцами. Он отправил послов в Венгрию, Богемию, Москву и Новгород.

– Крестоносцы тоже даром времени терять не будут, — промолвил Федор Юрьевич. — Им тоже есть к кому за помощью обратиться.

– Что ж, ежели поход в Жемайтию отменяется, значит, у меня будет больше времени, чтобы с женой помиловаться, — улыбнулся Юрий Глебович.

Он совсем недавно женился на дочери трубчевского князя Серафиме Изяславне. Юную жену свою Юрий Глебович очень сильно любил, даже краткая разлука с нею была тягостна для него. Во все недалекие поездки Юрий Глебович неизменно брал супругу с собой. И на эту встречу с Лингвеном Ольгердовичем он прибыл вместе с ней.

Для свиты дорогобужского князя были отведены покои на втором ярусе дворца с окнами, выходившими на крепостную стену Смоленска, идущую вдоль Днепра. Отсюда, с высоты Соборной горы, хорошо просматривалась самая широкая и длинная улица Смоленска, названная Большой дорогой. Эта улица была застроена домами знати, она служила своеобразной границей между старинными городскими концами Смоленска, Крылошевским и Пятницким.

Горяин, отобедав в трапезной, принялся слоняться по комнатам и переходам дворца. Таких огромных каменных чертогов ему еще не доводилось видеть! У дорогобужского князя терем был бревенчатый, ничуть не больше терема боярина Самовлада Гордеевича.

По каменной винтовой лестнице Горяин забрался на смотровую площадку угловой дворцовой башни. Эта площадка предствляла собой квадратную комнату, укрытую четырехскатной тесовой крышей, с узкими бойницами на все четыре стороны. Горяин принялся разглядывать обширные кварталы Смоленска, высовывая голову то в одну бойницу, то в другую. От множества домов и церквей, от вида широкого Днепра, за которым виднелись терема и причалы Нового Города, у юноши захватывало дух!

– Гляди не вывались из башни! — вдруг раздался сзади негромкий девичий голос.

Горяин вздрогнул и обернулся.

В трех шагах от него стояла юная девица в длинном белом платье с распущенными по плечам густыми кудрявыми волосами пшеничного цвета. У нее были большие темно-синие очи, которые с любопытством взирали на Горяина.

– Ты из свиты Федора Юрьевича? — спросила юная незнакомка.

– Да, — ответил Горяин, смущенный пристальным взглядом незнакомки. — Я — гридень княжеский.

– В Смоленске впервые? — вновь спросила девица.

Горяин молча кивнул.

– Оно и видно. — Незнакомка улыбнулась. — Я думаю, кто это возле покоев моей госпожи шастает. Решила проследить за тобой. Меня Дарьей зовут. Я из служанок княгини Серафимы Изяславны. А как тебя зовут, младень?

Горяин назвал девушке свое имя. Поняв, что перед ней боярич, Дарья с неким вызовом в голосе поведала Горяину:

– Не думай, я не холопка. Я тоже боярского рода. Моего отца в Трубчевске всякий знает.

– Стало быть, мы с тобой одного поля ягоды, — С улыбкой промолвил Горяин. Девушка ему сразу приглянулась. — Ты-то в Смоленске прежде бывала?

– Была несколько раз, — ответила Дарья, подходя к Горяину. — Я тут все знаю. Вон, видишь, храм с пятью блестящими куполами, это собор Михаила Архангела. А однокупольная церковь на другой стороне улицы — это Борисоглебский храм. — Подойдя к бойнице, Дарья пальцем показывала своему новому знакомцу белокаменные храмы, которых в Смоленске было больше двадцати.

Переходя от бойницы к бойнице, Дарья рассказывала и показывала Горяину, где в Смоленске торжище, где подворье здешнего епископа, где торговый немецкий двор, где главные городские ворота, где Авраамьевский монастырь… Увлеченная своим рассказом, Дарья не замечала, как порой хватала Горяина за руку или за рубаху, чтобы подвести его к нужной точке осмотра. Она высовывалась вместе с Горяином из какой-нибудь бойницы для лучшего обзора, не обращая внимания на то, что ее растрепанные кудри касаются его щеки, а его рука невольно ложится то на ее плечо, то на талию.

Один раз они, разом взглянув друг на друга, даже столкнулись носами. Прыснув от смеха, Дарья откинула со лба непослушную вьющуюся прядь и слегка отодвинулась от юноши, заметив, что он не смеется. Горяин держал руку Дарьи в своих руках и смотрел на нее как-то по-особенному. Так на Дарью еще никто не смотрел. От этого взгляда на щеках у девушки выступил яркий румянец, а сердце вдруг сильно заколотилось в груди.

– Мне пора идти, — негромко промолвила Дарья, деликатно высвободив свою руку из пальцев юноши. — А то могу от княгини нагоняй получить. Прощай покуда.

Дарья шагнула к четырехугольному широкому лазу в деревянном полу башни.

– Мы еще увидимся с тобой? — окликнул ее Горяин.

– А ты этого хочешь? — оглянувшись, спросила Дарья с лукавой улыбкой.

– Конечно, хочу! — выпалил Горяин. — Ты такая красавица!

– Видел бы ты мою княгиню, — сказала Дарья. — Вот она-то истинная красавица! Не то, что я.

– Я буду ждать тебя сегодня вечером у дверей в эту башню, — проговорил Горяин, чуть подавшись к Дарье. — Придешь?

– Приду, — после краткой паузы ответила Дарья. — Токмо ты жди меня не у дверей, а на ступенях лестницы у первого поворота. Приходи, когда стемнеет совсем. Моя госпожа после ужина не сразу спать ложится, но любит почитать книгу перед сном. Вернее, это я ей книгу читаю.

– Так ты еще и грамотная! — искренне изумился Горяин, который лишь недавно выучил славянскую азбуку, но складывать буквы в слова пока еще не умел.

С Горяином чтением и письмом занимался тиун Архип, повинуясь воле Самовлада Гордеевича.

– Ну, разумеется, грамотная. — Дарья чуть вскинула свой точеный подбородок. — Я же боярская дочь как-никак! А ты разве грамоте не обучен?

– Обучен, — ответил Горяин, нагнав на себя серьезный вид. — Токмо в меня эту грамотность вбивали силой, поэтому я читаю плоховато и пишу с ошибками. Я же все-таки воин, а не писарь.

* * *

После первого вечернего свидания Горяин в последующие два дня вновь встречался с Дарьей на ступенях угловой башни в поздний час. Давыд Гордеевич как-то завел разговор с Горяином, мол, ему удалось заинтересовать кое-кого из здешних бояр, имеющих дочерей в самом соку, возможностью породниться с древним родом Самовлада Гордеевича.

– Тебе, племяш, надо будет повидаться с некоторыми из смоленских бояр, — молвил Давыд Гордеевич. — Так сказать, себя показать. Потом смотрины боярышень тебе устроим. То есть все будет так же, как в Дорогобуже. Однако с одним отличием: тебе непременно придется выбрать какую-то из боярышень себе в невесты. После этого состоится обряд помолвки.

– Ничего этого не нужно, дядюшка, — возразил Горяин. — Я уже нашел себе невесту. Ее зовут Дарья.

– Когда же ты успел, пострел? — удивился Давыд Гордеевич. — Кто такая эта Дарья? Где ты с ней познакомился? Выкладывай все начистоту, племяш! Это дело не шуточное.

Горяин охотно рассказал Давыду Гордеевичу все, что ему было известно о Дарье, о том, где и когда они впервые встретились, что она полюбилась ему с первого взгляда.

– Ты сам увидишь, какая она прелесть, дядюшка! — восторженно молвил Горяин. — Я завтра же сведу тебя с ней.

– А девушка-то любит ли тебя, увалень? — промолвил Давыд Гордеевич. — Ты ее об этом спрашивал?

– Не спрашивал, — ответил Горяин. — А зачем спрашивать, ежели и так все видно. Я знаю, что Дашутка всерьез увлечена мною.

Давыд Гордеевич спрятал в усах добродушную усмешку и потрепал племянника по густым вихрам.

Утром следующего дня Дарья, придя на свидание с Горяином, была удивлена тем, что он повел ее не на смотровую площадку угловой башни, а в одну из светлиц, отведенных для свиты дорогобужского князя. Увидев там Давыда Гордеевича, Дарья сильно смутилась и хотела было убежать, но Горяин удержал ее, коротко объяснив, в чем дело.

– Вот, милая моя, говорю тебе при дяде моем, что имею желание взять тебя в жены, — промолвил Горяин, глядя девушке в очи. — Скоро мне обратно в Дорогобуж возвращаться, поэтому и спешу объясниться с тобой, лада моя. Ежели и я люб тебе, тогда давай честь по чести объявим о нашей помолвке. Ежели ты не желаешь идти замуж за меня, то скажи об этом прямо и сейчас же.

Видя, что Дарья стоит, опустив глаза и храня молчание, Давыд Гордеевич пришел ей на помощь.

– Не тушуйся, милая, — сказал он. — Коль хочешь подумать, скажи, сколько времени тебе надобно для этого. Это я тороплю Горяина с поиском невесты, выполняя волю отца его. Я уже подыскал для племянника своего несколько боярышень на выданье здесь, в Смоленске. Но Горяин ни с одной из них не желает встречаться, о тебе он мечтает. Вот я и настоял, чтобы он свел меня с тобой, Дашенька. Лет-то тебе сколько?

– Семнадцать будет через три месяца, — не глядя на Давыда Гордеевича, негромко ответила девушка.

– Тебе, наверно, нужно сначала с отцом посоветоваться, прежде чем давать Горяину окончательный ответ, — проговорил Давыд Гордеевич. — Отец твой, может, уже другого молодца в мужья тебе прочит. Так ли, красавица?

– Из трубчевских бояричей ко мне многие сватаются, — промолвила Дарья, по-прежнему смущенная вниманием к ней Давыда Гордеевича. — Токмо никто из них мне не по сердцу, а отец меня не неволит. Горяин мне нравится, но ежели вести дело к помолвке, то ему непременно нужно в Трубчевск съездить к моему отцу.

– Не сомневайся, милая, — сказал Давыд Гордеевич. — Я сам свожу Горяина в Трубчевск, коль ты обнадежишь его своим согласием. Видишь, как он сохнет по тебе. Очаровала ты его, красавица.

Дарья бросила быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц сначала на Горяина, потом на Давыда Гордеевича.

– Горяин мне люб, — вымолвила, наконец, Дарья, зардевшись густым румянцем. — Я согласна выйти за него замуж.

– Вот и славно! — обрадовался Давыд Гордеевич. — Вот и умница! Ну, племяш, счастлива твоя судьба, коль такая красавица глаз на тебя положила! Рад за вас, дети мои.

Горяин, переполняемый радостным восторгом, подхватил Дарью на руки и закружился с нею по комнате. Девушка взвизгнула от неожиданности, ее длинная коса, свесившись почти до полу, в стремительном движении по кругу зацепляла своим концом то спинку стула, то край стола, то дверной косяк.

Глава шестая

КНЯГИНЯ СЕРАФИМА ИЗЯСЛАВНА

Для княгини Серафимы Изяславны Дарья была не просто служанкой, но скорее самой близкой подругой, поскольку они вместе росли и подружились еще в детстве. Княгиня Серафима была всего на полгода старше Дарьи. Никаких тайн между ними не было. Вот почему княгиня Серафима в тот же день узнала о намерении Дарьи выбрать себе в женихи одного из гридней дорогобужского князя. Княгиня Серафима пожелала сама взглянуть на Горяина.

Это случилось после полуденной трапезы опять же в светлице Давыда Гордеевича.

На этот раз сильнейшим волнением был объят Горяин, ожидая вместе с дядей появления княгини Серафимы. Ждать им пришлось недолго.

Серафима Изяславна пришла вместе с Дарьей. При виде супруги мстиславльского князя Горяин буквально лишился дара речи.

Юная княгиня блистала поистине неземной красотой. Ее мать была восточных кровей, отец же был русич. Поэтому в облике Серафимы Изяславны как бы смешались два типа красоты: восточный и славянский. Княгиня была довольно высокого роста, имела прекрасное сложение, это подчеркивалось ее длинным шелковым платьем нежно-голубого цвета с замысловатыми узорами у ворота и на рукавах. Темно-каштановые волосы княгини были заплетены в две косы, которые были уложены в красивую прическу, напоминающую корону. На ее гибкой белой шее поблескивали ожерелья из разноцветных драгоценных камней. Мелкие темно-красные рубины и сиреневые аметисты переливались гранями на заколках, скрытых в волосах Серафимы Изяславны.

Лицо княгини имело форму совершенного овала. Белизна ее довольно высокого лба подчеркивалась плавным изгибом черных бровей, длинные края которых чуть загибались ближе к вискам, напоминая крылья ласточки в размахе. Темные очи княгини имели ярко выраженный миндалевидный разрез. У нее были очень густые изогнутые ресницы, которые прекрасно контрастировали с ослепительно-белыми белками ее глаз. Небольшой прямой нос княгини не имел ни малейшего изъяна. Столь же прелестны были и ее алые красиво очерченные уста. Подбородок и щеки княгини имели мягкую прелестную округлость, как бы дополняя своими линиями дивное совершенство этих поистине божественных черт.

Глядя из-за плеча княгини на пребывающего в сильнейшем смущении Горяина, Дарья поглядывала на него с горделивой полуусмешкой на устах. Ее взгляд говорил юноше: мол, я же предупреждала тебя, что моя госпожа — красивейшая из женщин!

Давыд Гордеевич и Горяин отвесили княгине почтительный поклон.

– Мне небезразлична судьба Дарьи, которую я знаю с младых лет, — заговорила Серафима Изяславна, усевшись на стул. — Поэтому я здесь. Расскажи-ка мне про отца этого юноши, боярин. — Княгиня взглянула на Давыда Гордеевича, сидевшего у стола. — И о нем самом что-нибудь поведай. Ведь ты, кажется, его родной дядя.

– Истинно так, княгиня, — сказал Давыд Гордеевич, не меньше Горяина восхищенный внешней прелестью Серафимы Изяславны. Это восхищение несколько путало мысли в голове у Давыда Гордеевича.

По этой причине он начал свой рассказ чуть издалека, поведав сначала о своем отце и деде, а уж потом перешел на повествование о своем старшем брате и о своих родных племянниках.

Горяин, сидевший на скамье у стены, был ни жив ни мертв. Ему вдруг стало страшно от мысли, что если Давыд Гордеевич проговорится об его истинном родстве с боярином Самовладом, то красавица-княгиня может воспротивиться помолвке ее лучшей подруги с сыном наложницы. Ведь, говоря по правде, Горяин боярич лишь наполовину.

Видимо, Давыд Гордеевич и сам прекрасно сознавал это, а потому больше расхваливал не достоинства Горяина, но славное прошлое их боярского рода.

Юная княгиня сразу почувствовала, что ее собеседник слишком отвлекается на второстепенные подробности и даже на ее прямые вопросы дает не вполне ясные ответы. Ей были хорошо известны все хитрости и уловки в такого рода делах. При заключении брака, как и в торговых сделках, частенько какая-то из сторон утаивала часть правды, желая сбыть с рук жениха или невесту, подобно залежалому товару.

– Внешне твой избранник мне понравился, — сказала княгиня, придя вместе с Дарьей в свои покои. — Он показался мне скромным и не избалованным. И родословное древо его впечатляет. Однако дядя его явно хитрит, явно чего-то недоговаривает. У меня сложилось впечатление, что Давыд Гордеевич далеко не все знает о прошлом Горяина или знает, но предпочитает умолчать об этом.

– Что же ты мне посоветуешь? — спросила Дарья, глядя в очи своей знатной подруге.

– Свози-ка Горяина к своему отцу в Трубчевск, — промолвила Серафима. — Твой отец побеседует с ним и мигом распознает, что он за птица.

– Я и сама хочу показать Горяина отцу и матушке, — сказала Дарья. — Пусть о моей помолвке сначала узнают мои родственники в Трубчевске, и все те, кто ко мне в женихи набивается.

* * *

В эту же пору в Смоленске гостил знатный татарин Кепек, сын Тохтамыша.

Было время, когда хан Тохтамыш, выходец из Синей Орды, возродил распадающуюся на улусы Золотую Орду. Тохтамыш сжег Москву, подчинил колонии генуэзцев в Крыму, совершил победоносные походы в Хорезм, Персию и Азербайджан. Единственного врага Тохтамыш так и не смог одолеть, как ни старался. Этим врагом был эмир Самарканда Тимур Ленг. (Ленг — по-персидски значит «хромец».)

Потерпев от Тимура два сокрушительных поражения, Тохтамыш остался без войска и без союзников, утратив власть над Сараем. Тохтамыш нашел приют в Литве у Витовта, рассчитывая с помощью литовцев вновь захватить золотоордынский трон.

Однако в Золотой Орде прочно утвердился бывший соратник Тохтамыша Едигей. Это был упорный и жестокий противник. Едигей сумел разбить войско Витовта и отряды Тохтамыша на реке Ворскле. После этого поражения Тохтамыш уже не надеялся обрести былую власть в Золотой Орде, удалившись с немногими своими сторонниками в Сибирь, дабы основать в тамошних лесах и речных долинах свой собственный улус. Постаревший Тохтамыш хотел дожить свой век в глухой сибирской стороне, собирая дань со слабых лесных племен, но Едигей разыскал его и там. Едигей долго преследовал Тохтамыша по лесам и долам и наконец убил его в каком-то вогульском селении на берегу реки Туры.

После смерти Тохтамыша прошло уже пять лет. Сыновья Тохтамыша разбрелись кто куда, подобно своему покойному отцу стараясь выкроить себе ханские владения на окраинах Золотой Орды. Старшие из Тохтамышевых сыновей, и среди них Кепек, обосновались во владениях Витовта, предпринимая раз за разом отчаянные попытки отомстить Едигею за смерть своего отца и вырвать у него власть над Золотой Ордой.

Джелал-ад-дин, самый старший и воинственный из сыновей Тохтамыша, сумел дважды на короткий срок воцариться в Сарае. Однако Едигей всякий раз сгонял Джелал-ад-дина с трона. Едигей, как в свое время Мамай, ставил у власти в Сарае ханов, послушных его воле. Не будучи чингисидом, Едигей не мог претендовать на ханский престол, но, распоряжаясь всеми войсками Золотой Орды, он по сути дела являлся самым могущественным лицом в государстве.

Когда Джелал-ад-дин был вторично разбит Едигеем и изгнан из Сарая, то он и его братья Керим-берды и Кепек заключили союз с Витовтом. Братья Тохтамышевичи обещали Витовту выступить на его стороне в войне с Тевтонским орденом, но за это потребовали у литовского князя также помощи войском и деньгами против их заклятого недруга Едигея.

Ныне Джелал-ад-дин находился в Тракайском замке. Керим-берды со своим конным отрядом стоял в Вильно. Кепек со своими людьми расположился в Минске. Витовту постоянно поступали жалобы от жителей Вильно и Минска о притеснениях со стороны татар, которые привыкли жить за счет грабежей. Витовт мог воздействовать на Керим-берды и Кепека только через Джелал-ад-дина, который пользовался непререкаемым авторитетом у своих своенравных братьев.

Кепек свел дружбу с Лингвеном Ольгердовичем после того, как они совместно обороняли Полоцкую землю от рыцарей Ливонского ордена. Кепек был моложе Лингвена, но уже имел изрядный военный опыт, так как сел в седло в десять лет. И с этого же возраста Кепек участвовал в нелегких скитаниях своего отца, деля с ним опасности и невзгоды. Кепек был горяч и честолюбив. По этой причине он не пожелал отправиться с отцом в лесной сибирский край, предпочтя вместе со старшими братьями выждать в Литве подходящий момент, чтобы одним ударом покончить с Едигеем и отнять у него власть над Золотой Ордой.

Своенравная горячность Кепека едва не довела до кровопролития во время пиршества во дворце Лингвена Ольгердовича.

Кепек увидел на пиру Серафиму Изяславну и стал досаждать ей знаками своего внимания. Лингвен пытался всячески урезонивать татарского царевича, но у него это плохо получалось. Кепек успел изрядно набраться вина, а потому вел себя все наглее и развязнее. Дошло до того, что Кепек подсел за столом к Юрию Глебовичу и стал предлагать ему сделку.

– Не хочу тебя оскорбить, князь, но твоя жена-красавица более достойна моего ложа, — промолвил Кепек. — Я потомственный чингисид! Мой род древнее и славнее твоего. Русские князья и поныне являются данниками чингисидов. Отдай мне свою супругу, князь, а я дам тебе за нее отступное золотом и лошадьми.

– Не желая меня оскорбить, ты все же нанес мне оскорбление, узкоглазый выродок, — отчетливо проговорил Юрий Глебович, глядя в хмельные раскосые очи знатного татарина. — Кто-то из русских князей, может, еще и откупается от Орды мехами и серебром, но токмо не я. Никто из моих предков никогда не платил вашему поганому роду ни шкурки, ни монетки. Смоленские князья всегда били татар и плевали на вашу гордыню! Вся твоя родня, негодяй, есть сборище насильников, грабителей и убийц. Такие же и предки твои до любого колена.

Над длинным пиршественным столом воцарилось гнетущее молчание. Все гости Лингвена и он сам невольно замерли после столь смелой отповеди Юрия Глебовича. Серафима Изяславна была бледна, но выглядела спокойной и невозмутимой.

Кепек резко вскочил, отшвырнув стул. В его руке сверкнул изогнутый кинжал, который он приставил к горлу Юрия Глебовича.

– Ты пожалеешь о своих словах, князь, — сказал Кепек, кривясь от еле сдерживаемого гнева. — Я предлагал тебе отступное за твою жену, хотел разойтись с тобой по чести. Ты не пожелал этого. Так пеняй же на себя, князь. Я отниму у тебя жену силой! Я надругаюсь над нею в твоем присутствии, дабы ты впредь не смел глумиться, упоминая чингисидов…

Дальнейшее произошло молниеносно. Юрий Глебович ловким кошачьим движением перехватил руку Кепека, сжимающую кинжал. Затем, поднявшись над столом, молодой князь с такой силой двинул татарина кулаком между глаз, что тот, гремя посудой, перелетел через стол с яствами и грохнулся на пол, зацепив сапогами кого-то из смоленских бояр. Телохранители Кепека, выхватив сабли, бросились на Юрия Глебовича. Однако того заслонили его дружинники, сорвав со стены гридницы мечи и топоры.

Лингвену пришлось решительно вмешаться, чтобы не допустить кровавой бойни посреди торжества. Литовские дружинники окружили Кепека и его нукеров плотным кольцом и чуть ли не силой принудили их удалиться из пиршественного зала.

Кепек громко выкрикивал угрозы в адрес Лингвена и Юрия Глебовича. Вне себя от бешенства Кепек сначала изрубил саблей всю мебель в отведенной ему комнате, затем приказал седлать коней. Приближенные Лингвена напрасно пытались уговаривать Кепека замириться с Юрием Глебовичем. Привыкший к безнаказанности, Кепек никого не хотел слушать, собираясь в дорогу. Татары покинули Смоленск, по пути отхлестав плетьми нескольких случайных прохожих и разбив копьями несколько стеклянных окон в боярских теремах, стоящих вдоль Большой дороги.

Глава седьмая

МЕТКИЙ ВЫСТРЕЛ

Федор Юрьевич не стал противиться тому, чтобы Горяин и его дядя Давыд Гордеевич съездили к отцу Дарьи в Трубчевск. Но сначала им предстояло вместе со свитой Юрия Глебовича добраться до Мстиславля.

Князья стали разъезжаться по своим вотчинам уже на другой день после пира, отмеченного пьяным буйством татарских гостей.

В свиту Юрия Глебовича кроме Горяина, его дяди и двух служанок Серафимы Изяславны входили еще четверо княжеских челядинцев, двое бояр, пятеро их слуг и тридцать княжеских гридней. Все ехали верхом на конях, кроме княгини и ее служанок, которые находились в крытой повозке, запряженной тройкой лошадей.

С утра было пасмурно и промозгло, но к полудню ветер разогнал хмурые тучи, выглянуло солнце, расцветив своими теплыми лучами дремучий лес, стоявший стеной по обе стороны дороги. Желто-бурая опавшая листва устилала землю; березы, осины и клены качали на ветру голыми ветвями. Густая зелень сосен на фоне поредевших осинников и березовых рощ выглядела несколько мрачновато.

У села Жавинка нужно было переходить вброд небольшую речку.

Княжеский отряд растянулся на переправе. Когда князь, его бояре и половина дружинников уже въезжали в деревню, со стороны леса показалось около полусотни несущихся наметом всадников. По низкорослым лошадям и мохнатым шапкам с узким высоким верхом сразу можно было понять, что это татары.

Русичи оценили опасность, когда в них полетели роем татарские стрелы. Татары били из луков на всем скаку. Из дружинников, находившихся в хвосте отряда, шестеро были убиты наповал, пятеро получили серьезные раны. Лишь трое гридней успели закрыться большими овальными щитами, которые мгновенно оказались утыканными длинными татарскими стрелами.

Две стрелы угодили в возницу, который упал бездыханным с облучка княжеского возка.

Татары с гиканьем влетели на мелководье, взбаламутив чистую проточную воду речушки копытами своих полудиких лошадей. Татарские лучники продолжали обстреливать дружинников мстиславльского князя, которые отступали к деревенским строениям, оставив повозку с княгиней без защиты. Повозка только-только выехала из реки на сушу и остановилась, так как возница был убит.

Несколько татар спешились, выдернули из возка княгиню и двух ее служанок, перекинули их через седло и помчались обратно к лесу.

Юрий Глебович и его дружинники, ринувшись на татар с обнаженными мечами, сумели посечь хвост отступающего татарского отряда.

– Судя по щитам и одежде, это нукеры Кепека, — сказал Давыд Гордеевич, оглядев троих убитых татар. — Черти узкоглазые явно подстерегали нас здесь.

– Нечего медлить! — крикнул Юрий Глебович. — В погоню! Нехристи захватили жену мою!

Нахлестывая коней, русичи помчались вдогонку за татарами. Под Горяином был очень резвый конь, поэтому он оказался впереди, далеко оторвавшись от Давыда Гордеевича.

Татарские конники под сенью леса рассыпались мелкими группами в разные стороны. Поскольку лошади степняков были не столь резвы среди деревьев, русичи вскоре настигли и убили еще несколько татар. В Горяине проснулась вся его охотничья сноровка. Он уверенно определял по лошадиным следам, где именно промчались татарские всадники с пленницами на седлах. Эта группа татар насчитывала около пятнадцати конников.

Перебираясь через овраг, татары потеряли одну из пленниц, которая, соскользнув с седла, скатилась по склону на дно оврага. Ловить девушку у татар не было времени, так как погоня наступала им на пятки.

За лесом расстилалась равнина, к ней-то и спешили татарские всадники, для которых степной простор был настоящим спасением. На равнине татарские кони могли в полной мере проявить свою резвость, а дальнобойные луки степняков становились весьма грозным оружием.

Перепрыгивая через сухое поваленное ветром дерево, свалилась одна из татарских лошадей, а вместе с ней на земле оказались ее наездник и еще одна пленница. Татарин, злобно выругавшись, выхватил из ножен кинжал, собираясь убить пленницу. Он уже схватил девушку за косу, уперев колено ей в живот, однако прилетевшая меткая стрела пробила навылет шею степняку. Татарин, вытаращив глаза, с хрипеньем опрокинулся навзничь.

Дарья, — а это была она, — торопливо вскочила на ноги, отпрянув от умирающего степняка. Из-за деревьев вынырнул конный гридень, с треском ломая сухие ветки лип и кленов. Он остановил коня возле Дарьи, в руке у него был тугой лук. Это был Горяин.

– Не ранена? — поспешно обронил юноша, оглядев Дарью с головы до ног.

Получив в ответ обнадеживающий жест Дарьи, Горяин дал шпоры коню и с глухим топотом помчался дальше через лесную чащу. За ним следом проскакали еще около десятка гридней во главе с Юрием Глебовичем.

Когда русичи вылетели из леса на равнину, удирающие татары были уже далеко. Княжеские гридни опустили луки, достать стрелой врагов с такого расстояния было маловероятно.

– Чего встали, за мной! — рявкнул на дружинников князь, бросая своего разгоряченного жеребца в галоп.

На другом конце равнины темнели лесные дебри, заслоняя горизонт. Юрий Глебович понимал: если татары затеряются в этом дальнем лесу, настичь их будет уже невозможно.

Гридни мчались, яростно нахлестывая коней. Горяин и князь летели далеко впереди, словно состязаясь в быстроте своих скакунов.

Дальний лес постепенно надвигался, вырастая на глазах, уходя по крутым склонам холмов почти к самым бледно-голубым небесам. Всадники в мохнатых шапках уже достигли кромки леса и один за другим исчезали в его тенистом сумраке. Еще немного, и весь татарский отряд скроется за деревьями. Один из татар заметно отстал от своих, ему доставляла хлопот плененная девица, которая норовила спрыгнуть с лошади. Это была княгиня Серафима.

– Стреляйте! — кричал Юрий Глебович своим гридням. — Стреляйте же!

Трое из его дружинников подняли луки, но их стрелы воткнулись в землю с небольшим недолетом. Уставшие кони русичей уже не могли скакать быстрее. Степняки явно ускользали от погони…

Но вот лук поднял Горяин. Пущенная им стрела, оперенная совиными перьями, прочертив в воздухе длинную дугу, поразила приотставшего татарина прямо в затылок. Степняк мгновенно испустил дух, свалившись с седла вместе с пленницей, которую он цепко держал одной рукой.

Когда Юрий Глебович, подбежав к жене, заключил ее в объятия, Серафима спросила у него:

– Кто это такой меткий? Я уже не чаяла спастись из плена!

– Вон, твой спаситель, милая. — Князь кивнул на Горяина, гарцевавшего неподалеку на рыжем взмыленном скакуне.

– Ты должен наградить его, свет мой, — сказала Серафима. — Этот гридень хочет посвататься к Дарье, моей наперснице. Помоги ему в этом. Ты же знаешь, как спесив и неуступчив отец Дарьи.

– Не сомневайся, краса моя, — промолвил Юрий Глебович, нежно целуя руки супруге. — Я сам буду сватом у Горяина. Уж мне-то боярин Воимысл отказать не посмеет.

Конец ознакомительного фрагмента.