Опасная игра Веры Холодной

Виктор Полонский, 2015

Сбежав от оборотня, решившего заполучить меня в свой гарем, я надеялась, что избавилась разом от всех проблем, но не тут-то было. Брачная охота, объявленная на меня, оказалась только началом целой цепи неприятностей. Потому что маньяк, неравнодушный к женщинам белого «волка», уже приметил новую жертву, гадалка, предсказывающая будущее, разложила свой роковой пасьянс, а морские девы, узнавшие о моем существовании, заинтересовались ведьмой с даром сирены. Но я не собираюсь сдаваться! Ведь у меня есть верные друзья и уникальные магические способности. Пришло время вывести на чистую воду заговорщиков, затаившихся в нашем городе, а заодно и… определиться с кандидатурой жениха, которому я готова отдать свое сердце! Кинематограф… Как давно Вера о нем мечтала! Может, это судьба, а может, совпадение, но искать немецкого шпиона Вере Холодной придется именно в киноателье. Не сомневаясь ни секунды, она с готовностью соглашается снова помочь российской контрразведке и принимает предложение сняться в киноленте. Но как искать шпиона, если подозреваемый – каждый сотрудник ателье? Все, что известно молодой женщине, это прозвище предателя – Ботаник…

2

«В Москве за попытку убийства известной гадалки Н. задержан купец первой гильдии Бурчаков. По словам самого Бурчакова, три месяца назад он обратился к гадалке с просьбой назвать ему акции, приобретение которых принесло бы в ближайшем будущем хороший доход. Гадалка согласилась исполнить просьбу, потребовав за это три тысячи (!) рублей. Столь высокая плата не смутила Бурчакова, поскольку, пользуясь рекомендациями Н., он рассчитывал выручить гораздо большие суммы. По указанию Н. Бурчаков накупил на сто пятьдесят тысяч рублей акций печально известного товарищества «Теодор Клюге и сыновья». После банкротства товарищества Бурчаков явился к Н., чтобы обвинить ее в шарлатанстве и потребовать возмещения убытков. Между ними возникла ссора. Бурчаков вытащил револьвер и стал угрожать им Н., а та, в свою очередь, пригрозила наслать на него порчу. В пылу ссоры Бурчаков произвел два выстрела из своего револьвера. Первым убил говорящего попугая гадалки, а вторым разбил висевшее на стене зеркало. Н. от ужаса лишилась чувств. Бурчаков был задержан прибежавшим на шум дворником Колякиным».

Ежедневная газета «Русское слово», 4 января 1913 года

6 января 1913 года^[8]. Крещение. Вечер.

«Раз в крещенский вечерок девушки гадали…» — крутилось в голове.

— Мирная конференция с участием Турции и Болгарии откладывается… — читал вслух Владимир, заслонившись от Веры газетой.

Очень символично. Весьма показательно. Муж отгородился и читает про неинтересное, а ты сиди и слушай. Ох, не шутит, не шутит тетя Лена, когда говорит, что хорошее браком никогда не назовут. Только дорасти надо, повзрослеть, вкусить как сладости супружества, так и его горести, чтобы эту правду понять. Да, конечно, у тети Лены в свое время, как это принято говорить, «не сложилось», но сейчас она этому, кажется, даже рада. Искренне. Лучше уж так жить, вольною птицей, чем…

— Расскажи лучше что-нибудь интересное! — не выдержала наконец Вера. — Политика — это так скучно!

Владимир вздохнул (о, сколько порицания прозвучало в этом вздохе!), но послушался. Аккуратно свернул газету и отложил в сторону. Аккуратность эта привела Веру в еще большее раздражение. Казалось бы, пустяк, а вот надо же. «Это просто нерационально, — попыталась оправдаться перед самой собой Вера. — Зачем так тщательно складывать газету, если через четверть часа к ней вернешься?» В том, что Владимир скоро вернется к чтению, сомнений не было. Подолгу они в последнее время не разговаривали.

Жить с человеком, которого любишь, легко и замечательно. Но как же трудно заново полюбить человека, с которым живешь!

— Позавчера в «Лоскутной» был скандал с кровопролитием. Явилась компания, в которой были офицеры и штатские, уселись в кабинете, потребовали шампанского и коньяку, выпили, заспорили, и в результате спора один из офицеров выхватил шашку и отсек левое ухо своему оппоненту…

— Какой ужас! — ахнула Вера. — Зачем ты мне рассказываешь такое?

— Но ты же просила интересного.

— Что интересного в том, что человеку отсекли ухо в пьяном споре? Это ужасно, а не интересно! Офицер — твой клиент?

— Почему же — клиент? — Владимир, казалось, немного обиделся. — В «Вечерних известиях» прочел. Вся пикантность в том, что спорили о необходимости автономии для Кавказа, а уха лишился уездный кутаисский предводитель дворянства князь Нижерадзе. И отсеченным ухом кровопролитие не закончилось…

Вера крепко прижала ладони к собственным ушам, словно их тоже кто-то собирался отсечь, и затрясла головой, давая понять, что не желает слушать дальше. Владимир умолк и с легко уловимым неодобрением посмотрел на ее руки. Manicure, новая парижская мода окрашивать ногти в разные цвета. Большинство предпочитает красный цвет, но Вера выбрала нежно-розовый. «О, мадам, какие у вас прелестные ручки! — сюсюкала толстая француженка, сопровождая каждое слово легким взмахом маленькой кисточки. — Какие изящные пальцы! А какие ногти! Редко встречается столь идеальная миндалевидная форма! Ах, если бы я была скульптором…» Наговорила комплиментов с три короба, было очень приятно. И розовые ноготки Вере понравились — красиво же. Не удержалась, так хотелось похвастаться, что по дороге из салона домой заехала в Милютинский переулок, в контору Владимира. Выставила перед ним сразу все десять пальцев — любуйся на здоровье! — а он не восхитился, не порадовался, только поинтересовался, сколько стоит «эта блажь». Хорошо зная рачительность супруга, Вера втрое уменьшила цену, но все равно получила «репрошку».^[9] «Как дорого!» — сказал Владимир, да еще и головой покачал так сокрушенно, будто Вера спустила на модную забаву последние деньги. Вспомнил бы лучше, какие суммы ежемесячно тратятся на содержание автомобиля! Уму непостижимо — какое-то стеклышко, закрывающее лампочку, стоит дороже роскошного зеркала, потому что оно «особенное». Да что в нем может быть такого особенного? Стеклышко как стеклышко! Но разве она мешает мужу тратить деньги так, как ему вздумается? Да Бога ради! Деньги для того и существуют, чтобы приносить удовольствие. Почему же тогда он попрекает ее такой малостью? И уже далеко не в первый раз. И почему он считает себя вправе решать, что для Веры хорошо, а что плохо. Да — он муж, но она же, в конце концов, не крепостная и не сумасшедшая! Она может принимать решения самостоятельно! Может и будет! Она станет актрисой, как тетя Лена! Она не позволит похоронить себя в четырех стенах! Чем ей заниматься целыми днями? Читать-вышивать в ожидании возвращения мужа? Ску-у-учно! Ужасно скучно. Помрешь, и никто не вспомнит, что жила на свете Вера Васильевна Холодная, в девичестве Левченко. Ну ладно, сестры вспомнят, дети с племянниками, если народятся, внуки… А дальше забвение. Бабушек еще почти все помнят, но прабабушек уже мало кто. А вот Сара Бернар или Вера Комиссаржевская будут жить в памяти людской вечно.

Что-то в глубине души подсказывало Вере, что и она тоже непременно прославится, только не на сцене, а в кино. Кинематограф манил невероятно. Тетя Лена Веру понимала, несмотря на все противоречия между театром и кинематографом, а вот Владимир не понимал. Не хотел понимать. Было время, когда он слушал Веру без возражений и даже поддакивал, вроде как разделял, соглашался, одобрял, но это одобрение было фальшивым. Так взрослые дядечки поддакивают маленьким неразумным девочкам, чтобы те понапрасну не огорчались. А стоит только дойти до дела, так начинается. Сцена — фи, кинематограф — фу, опера — тьфу. В смысле — недостойно. Ах, скажите на милость! Воров, развратников и убийц защищать — это достойно, а блистать на сцене или на экране — нет? Вера однажды не выдержала и предложила мужу произвести такой опыт — выйти на улицу и спросить у десяти прохожих, кто такая Сара Бернар и кто такой Владимир Холодный. Передергивала, конечно, била в самое чувствительное для мужчин место, куда, вообще-то, бить не стоит — в самолюбие, но Владимир поступил еще хуже. Рассмеялся (делано и очень гаденько, мелкими такими смешками) и сказал в ответ, что имена Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина^[10] вошли в историю, в отличие от актеров, их развлекавших. Так и сказал: «развлекавших». Ах, слышала бы это тетя Лена! И хорошо, что не слышала, иначе бы навсегда вычеркнула Владимира из списка знакомых! «Ты же сам когда-то говорил, что хотел бы, чтобы наша дочь стала оперной певицей!» — сквозь навернувшиеся слезы выкрикнула в лицо мужу Вера. «Но я же шутил! — не моргнув глазом, ответил он и упрекнул: — Надо же понимать, когда люди шутят, а когда говорят серьезно». Продолжение разговора привело к констатации факта — Вера пользуется чересчур большой свободой, вот и «блажит». Было много слез, много негодования, было изгнание ничтожного Адама из рая, то есть из супружеской спальни в кабинет, на диван. Потом наступило раскаяние (вряд ли искреннее), Владимир целовал Вере руки, просил прощения и поклялся, что не будет препятствовать ей делать то, что она хочет. С оговоркой — ведь адвокаты не могут без оговорок! — что ее поступки «не выйдут за рамки приличий». Ах, недаром говорят, что в оговорках и кроется нечистая сила. Кому определять эти самые рамки? Конечно же, Владимиру. Захочет, и новомодный manicure неприличным объявит!

Владимир, почувствовав великое раздражение супруги, явно решил ей угодить.

— Могу рассказать загадочное, — сказал он таким тоном, будто предлагал Вере вкусное лакомство, и даже ладони аппетитно потер. — В газетах писали, но вскользь, а суда еще не было.

Верино настроение мгновенно улучшилось. Загадочное она любила.

Почувствовав, что атмосфера начала разряжаться, Владимир оживился. Встал (они сидели в креслах в гостиной) и в несколько подходов к буфету накрыл маленький, богато украшенный столик — графин с коньяком для себя, бутылка редерера^[11] для Веры, вазочка с пастилой, вазочка с конфетами, вазочка с печеньем. Вставшую было помогать в сервировке Веру жестом попросил сесть обратно. Что ж, приятно, когда за тобой ухаживают. Вера села и начала предвкушать. От редерера решительно отказалась. Еще ударит в голову, не сообразишь, что к чему. А вот Владимир совсем разошелся. Налил себе одну рюмку коньяка, выпил залпом, налил другую и тоже выпил залпом, а третью оставил смаковать. От коньяка лицо раскраснелось, смягчилось, глаза заблестели, и Вера вспомнила, что точно так же Владимир выглядел в тот памятный вечер, на ее выпускном балу. Только тогда был пьян не от коньяка, а от любви…

Владимир снял пенсне, потер двумя пальцами переносицу, вернул пенсне на место и начал рассказ.

— В декабре, если ты помнишь, газеты писали, что на Тверской, в доме Шаблыкина, среди бела дня убили Корнелию Рудольфовну Метти, жену инженера Московского электролитического завода. — Сочный баритон мужа звучал так же уверенно, как и в суде, обволакивал, пленял. — Только, кажется, никто не написал, что в квартире в момент убийства находилась кухарка, которая ничего не видела и не слышала! Рядом с жертвой убийцы оставили орудия преступления — тяжелую металлическую трость и небольшой топорик. Не такой, которым обычно рубят дрова, а маленький, который принято брать с собой на пикники для того, чтобы срубить мешающую ветку или нарубить хворосту для костра. Спрятать такой под одеждой очень легко…

Вера внимательно слушала и рисовала в воображении картину. Вот, изломавшись в неестественной позе, лежит на полу бедная Корнелия Рудольфовна. На голове у нее рана. Так-так! Минуточку! Надо уточнить!

— Сначала оглушили тростью, а потом добили топором? — спросила она.

Владимир утвердительно кивнул и продолжил рассказ.

— Корнелия Рудольфовна жила вместе со своим супругом Людвигом Генриховичем, детей у них не было. В доме Шаблыкина они поселились прошлой весною, до этого жили в Гельсингфорсе. Инженера Метти пригласили участвовать в строительстве электролитического завода в качестве консультанта. Несмотря на то что супруги жили вдвоем, они занимали большую квартиру из восьми комнат. В Москве жила девятнадцатилетняя дочь Корнелии Рудольфовны от первого брака, Амалия Ямпольская, жена бухгалтера богадельни Московского Ремесленного Общества Иосифа Ямпольского…

«Детей у них не было, — отметила Вера самое важное. — Не бедствовали, если жили вдвоем в восьми комнатах…» Дочерью от первого брака не заинтересовалась по двум причинам. Первая — матерям обычно мстят незамужние дочери, замужние мстят мужьям. Жена адвоката, знакомая с множеством судебных случаев, вправе делать выводы. Второе — дочь тут не наследница. Вот если бы она была бы падчерицей, то…

— Это, к слову будет сказано, тот самый Ямпольский, который проходил свидетелем по процессу гласного Московской городской думы купца первой гильдии Шамина…

Владимир имел привычку щедро разбавлять полезные для отгадки сведения бесполезными. Купца первой гильдии Шамина Вера пропустила мимо ушей, вместе с бухгалтером Ямпольским.

— Накануне инженер Метти уехал по делам службы в Варшаву. Супруга отправилась провожать его на вокзал, затем вернулась и больше из квартиры не выходила. Покойная была красива, следила за собой, если не сказать отчаянно молодилась…

Лицо лежавшей на полу женщины приобрело красивые правильные черты.

— Одевалась по последней моде и…

— Должно быть, держала своего супруга под каблучком? — игриво предположила Вера.

Не просто так предположила, а с умыслом.

— Можно сказать и так, — Владимир снова кивнул и отпил из рюмки немного коньяку. — Не слишком с ним считалась. Он с ней, впрочем, тоже. Такой, знаешь ли, брак на американский манер, когда люди вроде бы живут вместе, а на самом деле порознь.

В последней фразе Вере послышался скрытый упрек, но она предпочла притвориться, будто ничего не заметила. Взаимную свободу супругов приняла к сведению. Это важно.

— Никаких признаков ограбления! — воскликнул с выражением Владимир. — Не ясны мотивы! Чем могла заслужить столь страшную смерть добропорядочная сорокалетняя дама?!

Отсалютовав Вере рюмкой, Владимир занялся коньяком, а Вера стала думать. Подумав немного, выразительно посмотрела на мужа. Тот благодушно (третья рюмка коньяку, как-никак) кивнул, давая понять, что Вера может задать вопрос. Иногда, если Владимиру нечего было добавить к рассказу, вопросы задавать не полагалось — бесполезно.

— Кухарка была глухой или нет? — спросила Вера.

Владимир слегка выпятил нижнюю губу (этот странный, нечастый жест выражал восхищение) и сказал:

— Зрение и слух у нее были в порядке, молодая баба, год как из деревни.

— Любовник! — уверенно заявила Вера. — Больше некому. Кому еще барыня станет открывать дверь сама, при наличии дома прислуги? А кухарка, скорее всего, вообще была приучена не высовывать носа из кухни понапрасну, оттого и говорит, что якобы ничего не видела и не слышала. Видеть она и впрямь не могла, но вот слышать, как хлопнула входная дверь, должна была. В хороших домах двери добротные, тяжелые, громко хлопают. А у прислуги ушки всегда на макушке, им господская жизнь заменяет театр вместе с литературой.

— Ты права, — улыбнулся в усы Владимир. — Корнелия Рудольфовна и впрямь не отличалась супружеской верностью. В отсутствие супруга она позволяла себе принимать посторонних мужчин. Обычно это случалось днем, а если супруг уезжал в командировки, то гости приходили вечером и оставались до утра. «Гуляла барыня без оглядки, никого не стеснялась», — сказал о ней швейцар. Его слова подтвердили и дворники. А еще швейцар и кухарка сообщили, что между супругами Метти никогда не происходило ссор. Так что Корнелия Рудольфовна могла творить все, что ей заблагорассудится. Ты угадала, убил ее любовник, которого швейцар описал как молодого человека, одетого в пальто с котиковым воротником и в котиковой шапке. Он пришел вечером и оставался в квартире почти до полудня. Швейцар выпустил его из подъезда незадолго до того, как кухарка обнаружила тело. Он уходил спокойно, не вызвав никаких подозрений. Но мотив? Каков, по твоему мнению, мотив? Напоминаю, что в квартире ничего не пропало, и уточню, что о ревности ты можешь даже не думать, потому что Корнелия Рудольфовна… хм… не дарила мужчинам свою любовь, а торговала ею за деньги. Так что точнее будет сказать не «любовник», а «клиент». Итак, каков мотив?

— Каков мотив? — повторила озадаченная Вера и тут же пристально посмотрела на мужа. — А кто сказал, что из квартиры ничего не пропало? Господин Метти? Или кухарка? Откуда им знать, сколько денег или какие драгоценности были у убитой? Вряд ли она отчитывалась перед мужем в своих доходах.

— Браво! — Владимир поставил опустевшую рюмку на стол и трижды хлопнул в ладоши, изображая аплодисменты. — Корнелия Рудольфовна имела привычку складывать деньги, полученные от клиентов, в шкатулку, которую хранила в тайнике, устроенном в стоявшем в ее спальне шкафу. Негодяй подсмотрел, куда она прячет деньги, и решил поживиться. Он оказался настолько хладнокровным, можно сказать бессердечным, что, забрав деньги (по его словам, там было восемь с небольшим тысяч), убрал шкатулку обратно в тайник и задвинул крышку. Полиция арестовала его на Александровском вокзале…

— А топор? — вспомнила Вера. — Он что, пришел к ней с топором, как Раскольников? Был не в первый раз? Обдумал все заранее?

— С топором закавыка, — развел руками супруг. — Преступник, варшавский мещанин по фамилии Бжоза, утверждает, что топор он нашел в коридоре. Стоит на этом намертво, видимо, уже опытный преступник и понимает, что за обдуманное заранее намерение ему грозит большее наказание. Хозяин квартиры и кухарка в один голос утверждают, что никакого топора в квартире не было. Да и если был бы, то что ему делать в прихожей? Топор — это не трость и не зонт. А ты молодец, Вера! Я поражаюсь твоей прозорливости и твоему уму! Родись ты мужчиной…

Родиться мужчиной Вере никогда не хотелось. Женщиной быть гораздо интереснее. При условии, что не приходится никому подчиняться. Она улыбкой поблагодарила мужа за похвалу, не забыв отметить то, что прозорливость он поставил на первое место, а ум на второе. и взяла из вазочки пастилку.

Взяла, да только в рот положить забыла, потому что вдруг нахлынули воспоминания. Началось с дворника Егора,^[12] который на самом деле оказался вором и отравителем и тоже, кстати, варшавским мещанином (настоящий питомник преступности эта Варшава!), а следом вспомнилось и многое другое из того, что в светлый праздничный день лучше и не вспоминать.

— Что с тобой, Верочка? — обеспокоился муж, вскакивая на ноги. — Голова закружилась? Хочешь прилечь?

Вера почувствовала укол совести, не очень сильный, но все же ощутимый. Владимир заботлив, этого у него не отнять, и он ее любит. По-своему, но любит. А что расчетлив да занудлив, так это издержки профессии. Адвокату положено быть педантом, иначе он своего дела должным образом делать не сможет. Ну а то, что актерство считает второсортной профессией, так это от недостатка фантазии и одухотворенности, весьма часто встречающейся у мужчин. Мужчины прямолинейны, приземленны, нечувствительны. Даже самые лучшие из них не способны чувствовать так же тонко, как чувствуют женщины. Они не виноваты, ведь такими их создал Бог. Им можно только посочувствовать.

Особенным сочувствием у Веры пользовался один симпатичный и добрый (что весьма важно) штабс-ротмистр с глазами бездонной глубины, манящими, чарующими, проницательными.

Примечания

8

Даты приводятся по старому стилю.

9

От французского reproche — упрек.

10

Известные юристы Древнего Рима.

11

Род шампанского вина.

12

См. первую книгу серии «Загадка Веры Холодной».