Луи-Этьенн Сен-Дени. Наполеон

Виктор Пахомов

В декабре 1811 года юный Луи-Этьенн Сен-Дени – сын одного из лучших конюхов королевских(впоследствии императорских) конюшен – получил повышение по своей службе при Дворе.Он стал одним из камердинеров и личным телохранителем Наполеона. Предшествующие этомуназначению пять лет он, благодаря протекции герцога Виченцского и Великого Конюшего генералаАрмана Коленкура, так же, как и его отец, служил при конюшнях и исполнял различные поручения.О событиях последующих десяти лет – от Русской кампании до погребения Наполеона на островеСвятой Елены – он и рассказывает нам в своих "Мемуарах..", языком, возможно, невсегда гладким и правильным с точки зрения профессионального писателя, но зато с большим чувствоми искренностью, – о том, каким, собственно, человеком был Император (как уважительно, спрописной буквы, именует его Сен-Дени) Наполеон.

Глава III. Отступление из России

В течение того времени, когда Император жил в Кремле, состоялось несколько совещаний — касательно переговоров с неприятелем — каждый день мы ждали положительного ответа. Но, если немного поразмыслить, на какие ответные действия — врага который с легкостью отдал огню саму Москву, мы могли рассчитывать? Что еще ему было терять? Последствия стали ясным доказательством того, что они не желали ничего, кроме как обмануть Императора и поддерживать его веру в успех столько времени, сколько им потребовалось бы для возрождения их армии, пока наша, понемногу слабея, таяла в Москве — городе, являвшим собой лишь кучу пепла, равно как и наши, размещенные в иных поселениях, где не было ничего съестного ни для солдат, ни для лошадей, гарнизоны, и, в конечном итоге, вынудить нас как можно дольше оставаться в России, чтобы приближающаяся к нам, поистине, гигантскими шагами, зима, нанесла при отступлении нам — слабым и беспомощным — еще больший урон. К великому сожалению, эта тактика оказалась весьма успешной для русских, заставивших нас невероятно дорого заплатить за ту славу, коей мы покрыли себя, когда ворвались в их священный город.

Дни стремительно сменяли друг друга, но приятной и ожидаемой всеми вести о начале переговоров Императорский штаб так и не получил. Живя в Москве, все мы чувствовали себя достаточно уверенно, так что весть о внезапном нападении русских на французские форпосты не слишком обеспокоила нас.

С ответом на эту агрессию Император не заставил себя долго ждать. День отбытия был назначен, и армия получила приказ идти на юг. Насколько я помню, руины Москвы мы оставили 19-го октября.

С того времени ясные дни пропали совсем, а ночи становились все дольше и дольше. Солнце все чаще скрывалось за облаками, а горизонт накрывал мрак. Люди посерьезнели, казалось, они знают о том, какое ужасное будущее ожидает, а потому страшит их.

У Смоленска холод уже достаточно жестоко мучил нас. Лик воцарившегося в армии хаоса был поистине ужасен. Ряды Гвардии поредели — весьма существенно — но прежде, в начале своего пути, шагающая по Смоленску, она была многочисленна и прекрасна, ведь существенных потерь она в то время не понесла. А на обратном пути — как же она отличалась от самой себя — тогдашней!

Спустя два или три дня, Император и все остававшиеся в Смоленске французы возобновили марш. Мороз понемногу усилился, погода стояла пасмурная, дни резко сократились. Сразу же после того, как мы покинули город, арьергард взорвал огромное количество зарядных ящиков — они стояли у стен справа от тех ворот, через которые мы проходили. Мы видели и слышали эти следовавшие один за другим взрывы. У нас не было лошадей, забрать с собой эти ящики мы не могли. В этих взрывах было что-то столь мрачное, что заставляло нас почувствовать, что величайшие из бедствий еще впереди, но они приближаются, и встреча с ними состоится очень скоро. С каждым днем пищи у нас становилось все меньше и меньше, и каждый день мы оставляли позади себя пушки, зарядные ящики и обозные повозки. Чем дальше мы продвигались, тем холоднее становилось, трупы людей и лошадей отмечали наш путь. Мы шли медленно. После нескольких дней довольно устойчивых морозов наступила оттепель. Мы не раз видели, как Император, облаченный в длинный пелисс,^[3] и помогая себе своей тростью, некоторую часть дороги проходил пешком.

Мы шли к Орше. Чтобы добраться до нее, довольно большое расстояние следовало преодолеть, идя вдоль берега Днепра. Мы видели сам город — по правую руку от нас — но прежде, чем попасть в него, нам предстояло описать широкий полукруг. Я видел, как солдаты — таких было очень много — кои, полагая, что им удастся значительно облегчить и сократить себе путь переходом через реку по льду, который во многих местах оказался не слишком прочным. К сожалению, как мне кажется, некоторые из этих безрассудцев погибли. Тем не менее, несмотря на запрещающие так поступать приказы генералов и риск смерти от утопления, стоило появиться хотя бы одной тропинке, как по ней шли и другие пехотинцы — без страха испытать судьбу так же, как и те, кто предшествовал им.

Затем мы направились к Борисову. Прибыв в этот город рано утром, мы провели в нем полдня. Всем казалось, что именно в Борисове мы перейдем Березину. День уже завершался, когда мы получили приказ идти дальше. В течение вечера, когда мы вот так шли, мы постоянно слышали грохот тяжелой канонады. Мы же — молчаливые и задумчивые, почти не разговаривали друг с другом на этом марше. Уже после наступления темноты мы прибыли в крохотную, состоявшую лишь из нескольких жалких лачуг, деревушку, в одной из этих хижин и разместился Император. Именно здесь нам предстояло пересечь Березину, вдоль берега коей мы безостановочно шли после оставления Борисов. С наступлением утра канонада прекратилась. Мы провели ту ночь, как и очень многие другие, иными словами, плохо. Ни на мгновение не смыкая глаз, мы с нетерпением ждали утра и продолжения нашего марша.

Я помню, что на следующий день, 3-го декабря,^[4] как только рассвело, поступил приказ пройти по мосту. Этот мост, покоившийся на бревенчатых козлах, с настилом, и более чем на пье возвышавшийся над водой, казался мне не очень крепким, в частности потому, что он, кроме всего прочего, должен был противостоять множеству несомых быстрым течением льдин. В то время как некоторые генералы, вооружившись саблями, сдерживали рвавшуюся к мосту толпу, ответственный за порядок на переправе Великий Конюший, четко и разумно руководил прохождением императорского обоза и артиллерии, советуя возницам двигаться не спеша и держать дистанцию, дабы не перенапрягать мост, равно как и гренадерам и егерям Старой Гвардии, шагавшим справа и слева от двигавшегося по середине моста непрерывного потока самых разных повозок и карет. Я был одним из первых, кто прошел по этому мосту, и не раз мне тогда казалось, что, не выдержав тяжести пушек и обозных телег, он просто уйдет под воду, но все обошлось, я благополучно достиг противоположного берега и, ступив на него, я не оглянулся, ведь я так счастлив был, что столь благополучно прошел по этому мосту, на котором со своими жизнями рассталось столько людей. Позже я узнал, что через Березину был переброшен еще один, а может, и два моста, лично я видел только тот, по которому я сам прошел.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Пелисс — верхняя одежда 18 в., с рукавами или без них, изготавливалась из разных материалов и носилась поверх платья. В отличие от пальто, пелисс не имел лацканов, отложного воротника. Само название изначально обозначало меховую одежду (pelt — «кожа»). Иногда пелисс мог быть без застежек, иногда с пуговицами на груди, иногда с пуговицами по всей длине. Со временем его сменили редингот и пальто. — Прим. перев.

4

Сен-Дени ошибается, Наполеон и Старая Гвардия перешли Студянку 27-го ноября (15-го по старому стилю). Уничтожены же мосты были утром 29-го (17-го ноября по старому стилю). — Прим. перев.