ИГО ЭГО

Виктор Оден

Эта книга написана генератором случайных букв. Все вопросы, замечания, жесты указательным и средним пальчиком, претензии по поводу логики, правил и законов – к нему.

15. Le penseur

На перекрёстке двух миров

под сенью светофора

стоял Козьма Кузьмич Петров.

А фауна и флора

в его лохматой голове

допытывались сути.

И шла младая по траве

в кусты Орнелла Мути.

За ней на цыпочках сатир

стремился по кореньям,

чтобы заняться позади

Орнеллы покореньем

её девических надежд

то нежно, то сурово,

отбросив фирменных одежд

прозрачные покровы.

А где-то наискось от них

зверёныш нюхал ветер.

Был жарок полдень, ветер тих.

Лукавый глаз заметил,

как над сатиром купидон

бесстыжий гол и розов.

Колчан тащил бездонный он

со стрелами вопросов.

Вонзалась мыслью точно в цель

безжалостная шалость,

и у сатира на лице

тот час же отражалась.

— — — — —

Козлиный замедлялся бег.

Шаг увязал в рапиде.

Застыл поборник сладких нег.

Стал в сумраке невидим

лесном девицы силуэт

с опушки, освещённой

хвостами тающих комет.

Пульс, раньше учащённый,

едва раскидывал теперь,

текущую по венам,

кровь.

— — — — —

Ночь. Опушка. Ветхий пень.

На пне — сатир согбенный.

Куда я шёл? Зачем я сел?

Упёрся в нотабене

забронзовевший le penseur

по замыслу Родена.

(Закономерен ли вопрос

абстрактного педанта:

Роденом взят Жан Бо всерьёз

на роль поэта Данте?)

Сидит поборник сладких нег.

Свернуло лето в осень.

Пушистый лёгкий белый снег

упал беззвучно оземь.

Потом — весна. Потом опять

оранжевое лето.

И так раз десять, или пять

столетий без просвета.

— — — — —

Неподалёку у реки

построили дорогу.

По ней на войны мужики

частенько ходят в ногу.

На речке водятся суда.

Летят аэропланы

по небесам туда-сюда.

В неразвитые страны

ползут подводы с кирпичом

и множеством безделиц.

На пне задумался о чём

таинственный сиделец?

Давно уже дремучий лес

проглочен пилорамой.

Из настоящего исчез

зверёныш вместе с мамой.

Он переделать не хотел

её, себя, и мира

пирог с начинкой в меру ел,

и улыбался мило.

Дамоклов меч над ним висел

судьбы в ветвях без ножен.

Налился соками. Созрел.

Упал. Но был возможен

диаметральный вариант

без эспадонопада,

что опроверг философ Кант —

звезда Калининграда.

— — — — —

Орнелла Мути приняла

российское гражданство.

Сиротство Парка как пряла

блаженство. Где рождаться,

и где, напротив, умирать,

как тать, не всё равно ли,

отбросив прядь, закрыв тетрадь?

В финале поневоле

кристаллизуется одно

«но» «из какого сора»:

Я пьян давно. Мне всё равно.

И кто есть я, который…

— — — — —

…который год нам нет житья.

Тошнит от этих басен.

Распространившись всюду, я

уже на всё согласен.

Я со двора гляжу в окно.

Я здесь и там в окне я.

Я вездесущ, бессмертен. Но

Оно всегда сильнее.

И глаз полно, как Гамаюн,

Оно и триедино.

— — — — —

«Какого чёрта я стою,

разинув рот, чудило!

Пятнадцать раз зажёгся свет

зелёный, жёлтый, красный.

А я смакую этот бред,

ни с чем несообразный.»

— на перекрёстке двух миров

под сенью светофора

подумал вдруг Козьма Петров.

А фауна и флора…