Лебединые души. Сборник рассказов и маленькая повесть

Виктор Николаевич Рубцов, 2019

Рубцов Виктор Николаевич. Родился в 1950 году в городе Грозном. Учился в университете имени Л.Н.Толстого. Публиковаться начал в 1973 году. Первый сборник стихов вышел в 1991 году в издательстве "Hiperion" в Кишиневе. Пишет рассказы и повести. Последние четыре года живет в Краснодарском крае. В данный сборник включены рассказы, написанные в разные годы. Все они – о реальных прототипах и событиях из их жизни. Несут в себе гуманистическое начало и правду жизни.Содержит нецензурную брань.

Пенал

Рассказ

Накануне выпал первый ноябрьский снег, еще не уверенный в себе и не постоянный. Большими, слипшимися хлопьями он косо ложился на промокшую, взбухшую землю, не пожухшую от первых легких заморозков траву, и постепенно превращался в пушистое покрывало. Шумная и, похоже, не на шутку встревоженная снегопадом огромная стая грачей, прилетевшая из полей, бледно желтых от слившейся в единое полотно стерни, облепила уже сбросившие листву акации и тополя, окружившие двухэтажку поселковой школы и ее небольшой стадион. Птицы так громко и бесцеремонно галдели о непогоде, близких холодах и предстоящем перелете, что многим мальчишкам и девчонкам, сидевшим в теплых классах за поскрипывавшими от их ерзания деревянными партами, было не до учебы. Они с нетерпением ждали последнего звонка, чтобы наконец-то вырваться на свободу и поиграть в первые в этом году снежки, побегать и поваляться на снежном просторе расположенного за школьным забором аэродрома. Точнее, на прилегающем к нему пустыре.

Витька одним из первых выполнил упражнение по русскому языку, осушил промокашкой стальное перо простой ученической ручки и спрятал ее в пенал, расписанный в стиле палехской школы. Эту довольно дорогую и редкую по тем пятидесятым годам двадцатого века вещь мать достала по знакомству и, вручая ему, строго предупредила: «У ребят из вашего класса таких пеналов нет. Смотри, чтоб не стащили в школе, как закончишь писать, сразу складывай пенал и тетрадки в портфель, а то начнешь там ворон ловить и все прозеваешь…». Она всегда старалась покупать для первенца Вити лучшие, а порой и редкие вещи, чтобы было чем гордиться и хвастаться перед соседками и подругами.

На пенал сказочного вида с золотой Жар-птицей на крышке в классе, как заметил Витька, с завистью поглядывала не одна пара глаз. Он ценил его и берег, помня наказ мамы. Но сегодня, увлеченный снегопадом и птичьими криками, второпях засунул пенал не в карман дермантинового портфеля, а в проем черной деревянной парты. И как только в школьном коридоре прозвенел долгожданный звонок, оповестивший об окончании занятий первой смены, захлопали крышки парт, резво выскочил из-за своей парты, выдернул за ручку коричневый портфель, и помчался вслед за другими ребятами в раздевалку.

На лестнице он едва не сшиб с ног свою первую учительницу Аллу Петровну, которую минут за пятнадцать до окончания урока позвали к телефону, так как ей позвонил сын, служивший где-то далеко.

Витька был у Аллы Петровны лучшим учеником. Eго фотокарточка с резной виньеткой уже висела на доске отличников. Туда ее поместили после окончания первого класса. Учиться Витька любил, знания впитывал как губка, был старательным и вдумчивым. Алла Петровна быстро выделила его из общей группы учащихся и нередко похваливая, гладила по коротко подстриженной под бокс голове. «Умничка, Стеганцов, прекрасно выполнил задание, вот с кого надо брать пример!» — Обращала она внимание соседа по парте Кольки Труфанова, шаловливого и отстающего в учебе.

Витьке было неудобно от подобных слов учительницы, особенно когда она ставила его в пример другим, а тем более его приятелю, с которым они жили на одной улице и вместе проводили основную часть свободного времени. Летом, несмотря на жару, гоняли до ночи в футбол. Зимой катались на санках с горы по десятой линии — проезду, пересекавшему все улицы их рабочего поселка.

Алла Петровна слегка вскрикнула от неожиданно налетевшего на нее воспитанника и, строго посмотрев ему сверху вниз в виноватые глаза, сделала замечание: «Стеганцов, по лестнице ходят, а не бегают, так и шею свернуть не долго. Летишь как ошалелый. Завтра в наказание будешь дежурным по классу и вымоешь полы после занятий»!

— Простите, Алла Петровна, я нечаянно! — Попытался оправдаться Витька.

— Да ладно уж, нечаянно! Вижу как спешишь в снежки поиграть, догоняй своих приятелей, чертенок, да смотрите, до вечера не заиграйтесь, про домашнее задание не забудьте!

— Хорошо, Алла Петровна, не забудем! — Понимая, что воспитательная часть разговора с учительницей закончилась, радостно пообещал Витька.

— Ладно уж, иди! — отпустила его Алла Петровна и по-доброму потрепала по короткой Витькиной челке широкой и теплой, как у его мамы, ладонью.

Алла Петровна была строгой, но очень доброй учительницей, учившей его не только писать и считать, но и честности, справедливости, порядочности во всем. Ее уроки он запомнит на всю жизнь. И не раз еще через много лет Витьке захочется встретиться с первой учительницей и рассказать о своих успехах и неудачах в жизни. К сожалению, это будет невозможно. Тяжелая болезнь сердца рано сведет ее в могилу. Но перед мысленным Витькиным взором она всегда будет стоять такой, какой он увидел ее в первый раз: живой, с аккуратной завивкой ржаных волос на голове, с широким, бесконечно добрым лицом и нередко строгими глазами, в темно-зеленом шерстяном платье, охватывавшем полную фигуру. Многим она напоминала Вите его мать.

На пустыре мальчишки пошвыряли портфели на снег и принялись накатывать снежные шары. Слепили из них первую в этом году снежную бабу. А потом, побросав в нее снежными комьями, разделились на две команды и стали играть в снежки, атакуя друг друга. Причем не только метали в неприятеля снежками, но и старались сбить с ног, извалять в снегу. Слой снега был еще всего сантиметров в десять, поэтому валявшиеся по нему пацаны нередко цепляли на полы и рукава курток и пальто сырую и пачкавшуюся землю. В азарте игры они не обращали на это внимания. И позже, выделавшись как черти, возвращались домой с чувством некоторой неловкости перед случайными прохожими, а кое-кто уже — с ощущением вины и легкого страха, с ожиданием будущих отцовских подзатыльников.

Благо, Витькин и Колькин отцы приезжали на пригородном поездке-дизеле, как правило, поздно вечером, так как работали в дирекции нефтеперерабатывающего завода и часто задерживались на производственных совещаниях. На предприятии строились новые технологические установки, министерство и специалисты-разработчики постоянно обращались с вопросами, на которые нужно было содержательно отвечать и принимать дополнительные меры по устранению каких-то недоделок. Да и из ЦК КПСС нередко звонили на завод, бывало что и затемно. Поэтому заводские специалисты-управленцы, а также члены парткома и комитета ВЛКСМ практически постоянно задерживались в заводоуправлении. Потом, освободившись, из Заводского района на трамвае доезжали до станции пригородных поездов Грозный-нефтяная. И подождав с полчаса на ее перроне или в зале ожидания, садились на поездок, состоявший из четырех-пяти вагонов. Тратили на дорогу в общей сумме больше часа. Ну, а когда заглядывали после очередной получки в станционный буфет, где торговали пивом, то уезжали уже на следующем вечернем поездке. Бывшим фронтовикам, а теперь ответственным работникам заводоуправления, было о чем поговорить, что обсудить. Нередко они встречались и в выходные. Заходили друг к другу в гости вместе с женами и детьми. В то время телевизоров еще не было, люди, особенно заводчане, общались чаще, чем теперь. Жили более открыто, вместе одолевали беды и радовались успехам друг друга, опьяненные ароматом уже довольно сытой и, главное, мирной жизни.

Да и как могло быть иначе! Работали на одном, ставшем родным, заводе. Дома на улице строили по методу «своими руками», во многом помогая друг другу и приданным им на помощь учащимся ПТУ, которых в то время называли ремесленниками. И только в роли прорабов тут были профессиональные строители, которых можно было пересчитать по пальцам. Так что, действительно, дома в заводском поселке, и рядовые рабочие-операторы, и инженеры, ведущие специалисты-управленцы, строили своими собственными руками. Все здесь начинали с первого колышка, и уже через несколько лет большой поселок, как из кубиков, сложенный из коттеджей, был похож на город-сад, утопавший в кипени цветущих абрикосов, яблонь, персиков и черешен. В нем сложился особый морально-психологический климат, основанный на неподдельном уважении жителей поселка друг к другу. Через много лет Витькины родители называли это время «хрущевской оттепели» самым счастливым в своей жизни. Хотя и тогда разных проблем хватало.

В город стали возвращаться выселенные в 1944 году в Казахстан и Среднюю Азию чеченцы и ингуши. Им нужно было где-то жить, устраиваться на работу. Но в дома и квартиры, в которых они раньше жили, вскоре после их насильственного переселения поселили беженцев со Ставрополья, Ростовской области, где многие дома в городах и станицах, а также предприятия были разрушены или сожжены во время боевых действий в период битвы за Кавказ. Вслед за огненным шквалом войны в эти области пришли безработица и голод. В Грозном, избежавшем оккупации, благодаря героическим усилиям советских войск, напротив, рабочих рук из-за массового призыва мужчин в воинские части, не хватало. Да и было гораздо сытнее, так как город, дававший фронту горючее, имел особый статус и снабжался продовольствием лучше многих других. Поэтому беженцы не только по направлениям и предписаниям органов власти, но и сами тянулись сюда. И к моменту возвращения выселенных горцев в 1958 году плотно заселили их дома и квартиры. Темпы же строительства нового жилья и переселения беженцев, а также предоставления жилья бывшим спецпереселенцам отставали от требуемых. На этой почве возникали трения и конфликты между возвращавшимися на малую родину горцами и бывшими беженцами — представителями разных национальностей. Горцы требовали немедленного выселения из своих домов пришельцев со стороны, а порой и насильно выгоняли их. Дело порой доходило до острых конфликтов и даже поножовщины, кровавых драм.

В сердцах многих людей, еще вчера радовавшихся Победе над гитлеровской Германий и первому мирному десятилетию, поселилась тревога за завтрашний день. Не случайно, чтобы снять напряжение, предприятия промышленности в Грозном стали активнее решать социальные вопросы, строить хозспособом и по методу «своими руками» жилье для заводчан. Партийные и советские органы на местах и в Центре поддержали эту инициативу и помогали финансами, льготным распределением заказов на стройматериалы, беспроцентными и позже списанными за счет госбюджета ссудами — для бывших спецпереселенцев. Постепенно острота жилищной проблемы уменьшалась.

Но переселились чеченцы и ингуши не в одночасье. Этот процесс растянулся на годы. И новые возвращенцы на Северный Кавказ вели себя по-разному. Некоторые просто нагло. Как будто русские и представители других национальностей, жившие и работавшие в Грозном в конце пятидесятых двадцатого века, были виноваты в ошибках Сталина и его окружения, силой заставивших горцев 23 февраля 1944 года фактически в течение суток покинуть свои дома. Но самое страшное — после переброски в товарных вагонах в тот же Казахстан спецпереселенцев нередко высаживали в голой степи, где не было ни поселений, ни жилья. Мол, выживай как хочешь. И такое трудно было забыть.

Обида на власти и боль утрат машинально перекладывались на русских и других инородцев, занявших дома и квартиры, в которых ранее жили горцы. Ведь десятки тысяч спецпереселенцев из-за суровых условий, в которые их поместили в Казахстане и Средней Азии, умерли от холода и голода, болезней, так и не дожив до счастливых и в то же время горьких дней возвращения на малую родину. Криминальные авторитеты и антисоветские секты сбивали многих возвращенцев с толку и разжигали межэтническую и межконфессиональную рознь. Чтобы «ловить свою добычу в мутной воде». Подбивали порой неосведомленных чеченцев и ингушей и на захват только что отстроенных своими руками коттеджей заводчан и строителей, на которые у возвращавшихся из-за Каспия горцев вообще не было никаких прав. Кстати, не все представители русскоязычного населения города в эти годы могли воспользоваться и строительством коттеджей по методу «своими руками», при котором финансирование осуществлялось за счет промышленных предприятий. Многие вчерашние фронтовики, в том числе и однополчанин Витькиного отца дядя Володя Гончаров, на собственные средства приобретали так называемые «планы» — участки земли с проектной документацией — и возводили за свой же счет на них собственные, чаще всего, скромные дома из самана или кирпича. На этом фоне безвозмездные ссуды для бывших спецпереселенцев они расценивали как явную социальную и национальную несправедливость, проявленную к семьям вчерашних фронтовиков. Мол, мы на передовой кровь проливали, а горцы в тылу были. Те из них, кто успел убежать в лес и спрятаться от уполномоченных НКВД, организовались в многотысячные бандформирования. Во время своих вылазок били в спину подразделениям советских войск, убивали милиционеров и военных, советских и партийных работников на территории Северного Кавказа, особенно в горах. Практически каждый житель Грозного знал, что в Черных Горах в нескольких десятках километров от города находилось до 25 тысяч боевиков, в годы войны готовивших торжественную встречу Гитлеру. Даже белую бурку и белого красавца-коня держали для этого случая. И не сидели, сложа руки, воевали. На грозненском кладбище в братских могилах и по отдельности были похоронены десятки, если не сотни бойцов и офицеров Советской Армии, милиционеров, ставших жертвами рук бандитов. И горожане об этом помнили. Бывшие фронтовики — особенно.

Поэтому, когда криминализированные представители возвращенного на малую родину населения уже в мирное время по ночам стали нападать на работников промышленных предприятий, претендовать на их законное жилье, дело дошло до массовых протестов и выступления русскоязычной части города на центральной площади Ленина, справа от которой находился обком КПСС. И хотя народ, среди которого было много вчерашних фронтовиков и победителей, с помощью разных методов, в том числе и вызовов в КГБ, милицию, запугиваний и разъяснений постепенно утихомирили, напряжение в атмосфере Грозного осталось, а между русскоязычными горожанами и многими коренными жителями Кавказа словно черная кошка пробежала. В городе, особенно по вечерам и ночам, долгое время было не спокойно и не безопасно. Витькиного отца в ту пору по ночам не было дома — вместе с другими членами городского партийно-хозяйственного актива и комсомольцами дежурил в райкоме КПСС Заводского района, чтобы быть готовыми к любому ЧП или даже диверсии.

Витькина мать, родившаяся в Грозном, да и он сам, появившийся на свет здесь же, помнили и другие, спокойные годы, когда в городе было гораздо безопаснее. А молодые парочки на их улице в старой части Грозного, где они жили на Арсенальной, в квартире у матери и бабушки, гуляли от заката до рассвета. И если где-то кого-то порой останавливали на улице, избивали и грабили, то было это делом рук местных урок. И не носило такого грозного, вселявшего страх в души, ярко выраженного этнического и частого характера.

От Витькиного дома до школы № 45, расположенной рядом с ГУТАЦем — Государственным учебно-тренировочным авиационным центром, было примерно с километр. Чтобы дойти до нее или обратно, нужно было пересечь железную и шоссейную дороги, пройти по небольшому лабиринту улиц с первыми финскими домиками, в которых жили нефтяники. И когда Витька пошел в первый класс, мать оставила работу, провожала и встречала его из школы. Строго следила за его режимом, занятиями и уличными прогулками. Но когда мальчик перешел в третий класс, видя его примерное и ответственное поведение, разрешила добираться до школы и обратно самостоятельно. Тем более, что школьников на их улице Ялтинской было немало, и они после уроков обычно собирались в небольшую стайку и направлялись домой вместе, чтобы по дороге на них не напали мальчишки из соседнего поселка, а также с верхних улиц их поселка Начало Катаямы, названного так в честь известного японского коммуниста. На верхних улицах поселка, спускавшегося с возвышенности к Алханчуртской долине, за которой поднимались к небу синевато-фиолетовые горбы терского хребта, к тому времени уже выросло немало чеченских домов. С мальчишками, жившими там, Витька и ребята с его улицы были не прочь подружиться. Тем более, что учились в одной школе и даже в одних классах. И если на занятиях за партами, в спортивном зале все они словно забывали о своей национальной принадлежности, нередко дружили, то вот за стенами школы происходило нечто странное — как только чеченские мальчишки собирались в свою группу, в них словно шайтан вселялся. Похоже, действовал инстинкт стаи, совершенно отличной от ватаги русских ребят.

Чеченцы и ингуши, собравшись в большую группу, вдруг становились нарочито задиристыми и агрессивными, старались показать, что не русские, а именно они — дети горцев — здесь, в поселке и во всей Алханчуртской долине, на Кавказе настоящие хозяева. Конечно же, в них жила обида за то как несправедливо поступили с их отцами и матерями, стариками во время войны, на которой немало чеченцев и ингушей в первые три года Великой Отечественной проявили подлинный героизм и мужество, были награждены орденами и медалями. И рождалась эта обида в новом поколении не случайно. В семьях старики много и часто говорили в то время о пережитых ими невзгодах и бедах, унижении, вольно или невольно во всем обвиняли русских. «Вон, урусы даже старые наши дома позанимали во время войны, а нас в голую степь выселили..!»

Витькин отец во время войны был командиром взвода дивизионной разведки. У живших с ними через стенку братьев Скоркиных отец служил в десантных войсках. У Кольки Труфанова — Витькиного дружка в те годы, и у остальных его погодков практически все отцы были вчерашними фронтовиками. Воспитывали их в своем духе, с раннего детства обучали приемам рукопашного боя, боевого самбо, учили мужеству и стойкости, умению постоять за себя. Поэтому, когда случались стычки с чужаками, ребята с улицы Ялтинской да и с соседних улиц заводского поселка, в которых жили представители русскоязычной части населения, давали отпор и навешивали таких тумаков «духарикам», что у поначалу не в меру ретивых обидчиков надолго пропадало желание связываться с пацанами с нижних улиц поселка. Чаще их пытались застать врасплох и поодиночке, или когда значительно превосходили по численности в своей группе. Тогда стая чеченских «героев» со стадными боевыми кличами нападала на зазевавшегося и неосторожного мальчишку или парочку, тройку русских ребят и била их жестоко.

Вот и сегодня, когда группа русских ребят постепенно растаяла, а Витька и Колька Труфанов уже одни перешли железнодорожную линию и по протоптанной в снегу тропинке хотели направиться через пустырь, на котором строители начинали рыть котлованы для первых в поселке многоэтажных домов, их встретила стайка чеченских мальчишек-одногодков. Витька взглянул на своего друга и заметил, как тот слегка побледнел и напрягся, сжал зубы, уже готовый к сюрпризам враждебно поглядывавших в их сторону чеченских пацанов. Но отступать было стыдно и поздно. Да и не убегать же! — Отцы-фронтовики учили не дрейфить в такой ситуации. И Витька с Колькой смело двинулись в сторону стайки чеченцев, перегородивших им тропинку, подводившую к прокладывавшейся метрах в десяти оттуда новой поселковой дороге.

— Ну, что, попались, шайтаны! — Вызывающе громко и нарочито смело, как петух перед боем с ненавистными врагами, обратился к подходившим Витьке и Кольке забияка-чеченец их же возраста или годом постарше. — Сейчас мы вам по фонарю подвесим, чтобы стало светлее, а то погода пасмурная.

— Только попробуй! Сам получишь! — Смело и решительно ответил ему Колька. А Витька поставил на снег портфель и стал в стойку, как учил отец. Первого налетевшего на него он легко перекинул через бедро, тут же увернувшись от кулака второго обидчика, ловко, крюком врезал ему в челюсть. Но еще двое чеченцев забежали за спину и ударили его по затылку и по пояснице, затем осыпали шквалом новых ударов. Но Витька удержался на ногах и быстро развернувшись, стал сам наносить удары своим обидчикам. Те отбежали в сторону и стали припугивать его своими ножичками. Однако приближаться к умело защищавшемуся русскому мальчишке не рискнули. Колька первого набросившегося на него так же легко отшвырнул в сторону, а второму ударил ногой в пах, отчего тот взвыл как жалкий щенок. Но третий расквасил Кольке нос. Витька бросился на защиту друга. От вида крови друзья разозлились не на шутку и, словно не они были в меньшинстве, стали применять приемы из боевого самбо и удары руками и ногами, которым их ранее обучили отцы. Чеченские мальчишки вначале подбадривали друг друга, но вскоре, не выдержав такого жесткого отпора со стороны русских ребят, бросились наутек.

Несмотря на несколько пинков в спину и по ногам, удары в лицо и голову, боль, Витька засунул два пальца в рот и пронзительно засвистел вслед удиравшим чеченцам.

— Зверьки, только еще суньтесь к нам, получите..! — Не обращая внимания на разбитый и сочившийся алой кровью нос, закричал Колька. А потом, умываясь снегом, набранным в ладони, довольно воскликнул: «Как мы их, Витек!».. А потом стал возмущаться и недоумевать:

— Вот гады, мы же им ничего плохого не сделали, за что они набросились на нас, почему так нас ненавидят?! Словно не люди, а шакалы. Только на тех, кто слабее их, нападают стаей.

— Сейчас за поддержкой, наверное, побегут. — Возмутился и предположил Витька. — Старших братьев позовут.

— Точно. Надо домой побыстрее возвращаться, а то приведут бугаев, побьют нас по-настоящему! — Согласился Колька. — Айда домой!

Но дом для Витьки в этот день не оказался спасительной крепостью. Увидев сына, вывалянного в снегу, с пятнами грязи от сырой земли на новеньком пальтишке, мать принялась его отчитывать. А когда проверила портфель, пока он раздевался в коридоре, и не обнаружила там новенького пенала, то разругалась всерьез и пошла в спальню за отцовским офицерским ремнем, который висел на гвозде за дверью, еще пахнувшей свежей голубой краской. Отец использовал его для шлифовки, «правил лезвие», как он говорил, трофейной бритвы фирмы «Зингер», которой ежедневно брился за столом у окна в комнате, где жили его дети — сын и младшая дочь. К тому же, похоже, ремень за дверью в детской отец повесил и для отстрастки, чтобы Витька не забывал о неизбежности наказания, если посмеет натворить что-то из ряда вон выходящее. Все, что с ним сегодня произошло, по его мальчишечьим понятиям, на такое наказание не тянуло.

Поэтому при виде матери с ремнем в руках Витька остолбенел. Не столько от страха, сколько от обиды и унижения. Стоял в коридоре, как вкопанный, и тупо смотрел на доски пола, между которыми виднелись небольшие щели — торопились строить дома, толком не просушили сосновые доски, те в тепле малость сузились, вот и трещины появились. И Витьке в душе стало так больно и обидно, что он готов был в эту минуту превратиться в серую мышь, как в сказке про кота в сапогах, и проскользнуть через одну из этих щелей в полу. Но, увы, это было невозможно. Вернувшаяся из своей спальни с ремнем в руках мать, прикрикивая на сына, ловко замахнулась и полоснула ремнем по Витькиному плечу и спине. Отчего их словно огнем обожгло.

Витька попытался выхватить ремень из рук матери, но у него не получилось, физически она была крепкая и еще молодая, с крупными и сильными руками, надутыми и покрасневшими от минутного гнева щеками и перекошенным ртом, повторявшим одни и те же обидные слова: «Вот тебе, засранец! Вот тебе..!»

Не столько от боли, сколько от незаслуженной обиды — мать даже не выслушала его объяснение по поводу случившегося накануне и принялась ругать и стегать ремнем — Витька заревел и из глаз его ручьями побежали горькие мальчишечьи слезы.

Мать это не разжалобило. Словно войдя в раж, она стала хлестать Витьку по мягкому месту еще сильнее.

Тут уж Витька не выдержал и закричал на мать: «Ты хуже зверя, злая, злая и нехорошая, я тебя ненавижу!».

От этих слов мать опешила и словно окаменела. Перестала наносить удары ремнем. Витька воспользовался этим замешательством и рванулся к двери, в одной льняной сорочке и школьных брюках пулей вылетел во двор и затем, хлопнув калиткой, помчался по продувной, тормозившей его встречным восточным ветром улице. Южное лукавое солнце выглянуло из-за низко пролетавших над косогором свинцовых туч, и снег на дороге стал подтаивать, постепенно превращаясь под колесами проезжавших машин в коричневое месиво. Мальчик со всех ног пустился вдоль по Ялтинской в сторону поселка Ташкала, где был еще не застроенный пустырь и местные пацаны, играя в войну, выкопали землянки. В одной из них он хотел укрыться. Но, как оказалось, от прошедших накануне дождей и подтаявшего к полудню первого снега они были залиты мутной и к тому же ледяной в эту пору водой. Витька понял, что в землянке ему не укрыться. Побитый и униженный, он как загнанный в угол звереныш, оглядывался вокруг, ища убежища. Но ничего, кроме цементно-асбестовых светло-серых труб, сброшенных с грузовиков рядом с глубокой четырехметровой канавой будущего канализационного коллектора, не увидел. А когда оглянулся назад, заметил метрах в двухстах от этого места направлявшуюся к нему быстрыми шагами мать.

Витька заполз в одну из лежавших среди кустов перекати-поля и веников труб и замер. Пронзительный сквознячок дул через эту трубу и студил спину. Руки и ноги от холода немели. Витьке не хотелось больше жить и он готов был остаться в этой промерзшей трубе навсегда. Взволнованная, но уже более-менее успокоившаяся мать подошла к Витькиному убежищу. По Витькиным следам, оставленным на снежном покрывале пустыря, сделать это было не трудно. Витька вначале услышал тяжелые шаги и сопровождавший их хруст снега, а потом увидел в белом круге трубы на ее конце серьезное и расстроенное лицо мамы.

— Витя, сынок, замерзнешь там, закоченеешь, выбирайся наружу!

— Не вылезу, и жить с тобой не буду, ты злая и жестокая! — Выпалил он, как из пушки, из спасительной, как он представлял, трубы.

— Выбирайся, а то я сейчас строителей позову, они тебя из трубы живо достанут! — Пригрозила все еще чувствовавшая свою правоту и не оправдывавшаяся за свою жестокость перед сыном мать. — Вон подъемный кран как раз подъезжает, сейчас зацепят тросами эту трубу и вытряхнут тебя из нее. Давай вылась, быстро, а то хуже будет! — Закричала она в трубу, как в рупор. Витьке показалось, что от этого звука у него заложило уши. Но угроза не подействовала. Витька решил: лучше замерзну, а не вылезу, так ему было обидно и горько. Пинки и тумаки чеченских мальчишек теперь представлялись чепуховыми по сравнению с болями и обидами, полученными от родной матери. А ведь он так любил ее, и представить себе не мог, что она может быть вот такой чудовищно злой и жестокой.

— Витя, не дури, давай вылезай, схватишь воспаление легких, уколами потом заколят. — Уже тихо уговаривала мать.

— Ну и пусть! — Упорствовал Витька.

В это время к трубе подошли двое молодых строителей.

— Ребята, помогите! — Обратилась к ним Витькина мать. — Я вот сгоряча сына отхлестала ремнем, а он убежал и в эту трубу залез. Раздетый, в одной рубашке, замерзнет!.. — Запричитала она.

— Что же это Вы так, мамаша, он ведь все же какой-никакой а человек. Нельзя так! — С укоризной ответил первый голос. Самого строителя Витька не видел.

— А я сейчас мигом сам в трубу залезу и достану вашего бродягу. — Раздался более молодой и звонкий, с оттенком веселости в словах, голос другого молодого человека.

И через несколько секунд Витька в конце трубы увидел его улыбающееся лицо:

— Что, пострел, испугался, забрался в трубу, как суслик, дрожишь? Давай выбирайся оттуда, война закончена. Мир! мамка тебя больше не обидит. Да на мать и грех обижаться! Она же добра тебе желает. Эх, если б кто мою мать с того света вернул, я бы согласился, чтоб она меня каждый день ремнем отхаживала! Ей Богу! А то ведь в бомбежку Богу душу отдала…И никого у меня из родных на этом свете не осталось!.. — С неподдельной болью произнес молодой парень. — А ты тут из-за ерунды обиды строишь! Выползай из своей норы!

После недолгих уговоров Витька ползком, обдирая локти и дрожа от холода, вылез из своего убежища. От его жалкого вида строители по-доброму и сочувственно переглянулись и обратились к матери.

— Может к нам в вагончик его для начала, пусть отогреется?!

— Да нет, спасибо, мы здесь рядом живем, сами справимся! — Возразила мать и сняла с себя фуфайку, укутала в нее Витьку, а сама осталась в одной шерстяной кофте и юбке.

Они направились к дому. Случайные прохожие многозначительно поглядывали на них. Кое-кто — с осуждением и причитаниями типа: «Ах, беда, эти дети»!

Мать всю дорогу домой молчала. О чем она думала, Витька не знал, но от такого сопровождения и взглядов прохожих ему было не по себе. Дрожь в теле не проходила и он, когда пришел домой, не мог вымолвить ни слова.

Мать первым делом раздела его, нагрела горячей воды и искупала в ванной. А потом напоила чаем с малиной и уложила в теплую постель. От пережитых треволнений Витька быстро уснул. Во сне он увидел сон про прошлые весну и лето, когда вместе с другими мальчишками ходил собирать цветы для мамы за гору, на которой поднимались чеченские дома. С опаской русские мальчишки проходили мимо них.

Подснежники и толкачики, дикие гиацинты и позже петушки — ирисы, левкои они собирали на косогорах Сунженского хребта и охапками приносили матерям, рискуя быть застигнутыми за окраиной поселка и побитыми чеченскими ребятами. Ведь они переходили через условно обозначенную для русских пацанов границу по улице Энтузиастов, выше которой располагались дома, возведенные и возводившиеся чеченцами. В старой части города, где они жили раньше вместе с бабушкой и прабабушкой, мальчишки с разных улиц тоже враждовали между собой. Причем чеченцев среди них было мало. Русские, татары, армяне, евреи, китайцы, корейцы по численности там значительно превосходили чеченцев и ингушей. Основную часть детского населения в пятидесятые годы двадцатого века составляли русские и армяне. Та детская вражда была не настоящей. В нее больше играли, как в войнушку или в казаков-разбойников. Ловили пацанов и девчонок с чужих улиц, «арестовывали», допрашивали, требовали назвать пароль, которым они пользовались, а иногда и поколачивали, заставляли спичками измерять их улицу. Чужака принуждали стать на колени, давали в руки ему спичку и приказывали: «Начинай, измеряй!»…

Витька в роли пойманного и захваченного в плен ни разу не был. И дружил он с чеченцем Абу Насухановым, жившим в их дворе. О национальной принадлежности друг друга пацаны в старой, центральной части города даже не задумывались. Главным для них было иное — чтобы друг был честным и верным, никогда не предавал, не боялся заступиться за своего приятеля, когда нападали чужаки, не взирая на их национальность, и не был жадным. Но постепенно все менялось. И на территории поселка, куда переехала Витькина семья, действовали уже иные правила. Чаще здесь пацаны враждовали между собой, сбитые в стаи по этническому признаку. И шло это от чеченцев и ингушей, которых на окраинах города, в его поселках, было значительно больше, чем в центре Грозного.

Поэтому, когда русские мальчишки без разрешения старших отправлялись за цветами за гору, матери всегда тревожились. Но в то же время радостно и настороженно встречали своих сорванцов с охапками в руках в домах на Ялтинской. Некоторые журили, за то что ребята так далеко и в небезопасные места ходили одни. Другие гордились, что ребята растут смелыми и заботливыми, стремятся доставить радость матерям, принести в дом незабываемый аромат весны и лета.

Когда Витька проснулся, то увидел как сходившая в школу, пока он спал, мать сидит на диване и молча рассматривает красочно расписанный пенал. Никто, как оказалось, его не забрал и не присвоил. Когда она во время очередной перемены вошла в класс и проверила парту, за которой в первую смену занимался ее сын, то нашла там целехонький, мирно дремавший пенал, забытый Витькой. И то ли от его прекрасного вида, то ли от всего, что произошло накануне, ей стало неловко. Впрочем, о чем думала и что переживала его мать в эту минуту, Витька не знал. Он снова зажмурил глаза от яркого солнечного света, падавшего золотым потоком с южной стороны уже совершенно голубого неба в окно его комнаты и по привычке чихнул. Так как лучи света, проходя через стекла, как бы превращались на золотые метелочки, щекотали нос. На мгновение ему стало приятно и хорошо. Но эту идиллию тут же оборвала мать:

— Ну, вот. Я же говорила, что простудишься и заболеешь. Нужно на ночь аспирин выпить, и еще чаю с малиной, чтоб прогнать хворь.

Очнувшись от своих раздумий, мать положила пенал на маленький серый столик для детских занятий, который своими руками смастерил отец из гладко обструганных сосновых досок, и пошла готовить ужин.

Когда уже затемно Витькин отец вернулся с работы, мать с сыном молча пили чай, и никто ему и словом не обмолвился о том, что произошло в их доме накануне. Но отец, заметив лежавший на диване ремень, понял, что произошло не ладное. Но углубляться в эту тему не стал, а только как бы невзначай спросил:

— Мать, а почему мой ремень не на своем месте? Непорядок!

Затем взял его и, сделав несколько шагов, повесил за дверью на гвоздь в детской комнате.

И только когда мать с отцом удалились к себе в спальню, Витька услышал приглушенные вопросы отца, интересовавшегося происшедшим накануне, и еле слышные, сдавленные всхлипывания матери, которой было стыдно рассказать мужу правду.

— Да напроказил сынок, подрался с мальчишками, вон, все пальто выделал, еле отчистила, вот и задала трепку! — Слукавила она.

Но Витька почему-то был благодарен ей за это вранье, ему не хотелось лишний раз расстраивать часто болевшего после двух контузий на фронте и усталого после работы отца, приносившего с собой запахи завода и табака, всего такого запомнившиеся ему на всю оставшуюся жизнь.

— Ты наказывай, но любя! — Укорил супругу отец. — А то вон у него красные полосы на плечах и спине. Так мало чего добьешься. До сознания нужно доходить, до сердца.

— Ладно уж, учитель, здесь тебе не твой партком, сами как-нибудь разберемся. Ложись спать! — Еле слышно для Витьки произнесла мать и щелкнула выключателем. Напряженно вслушивавшийся в каждый звук Витька от этого щелчка вздрогнул и долго потом не мог уснуть, лежа в темноте на кровати с широко открытыми глазами, снова наполнившимися теплыми, но уже не горькими слезами, ворочался, часто переворачиваясь с боку на бок. Плечи и спина все еще горели от побоев.

Через некоторое время Витька все же уснул и ему приснился кошмарный сон. Как будто он превратился в беззащитного маленького серого мышонка над которым кружили злые Жар-птицы в золотом и ярко-алом оперении, взлетевшие с крышки его пенала и выросшие до огромных размеров. Сам пенал в это же мгновение тоже во много раз вырос и вспыхнул похожими по цвету на длинные хвосты Жар-птиц языками пламени. Они наполняли Витькину комнату, тоже выросшую до размеров огромного помещения, и постепенно приближались к нему, обжигая его лицо, руки и спину.

Витьке стало страшно от сознания, что вскоре он сгорит в этом фантастическом и страшном огне. И от страха его всего словно сковало, он не мог произнести ни звука.

Но через какие-то мгновения мальчик очнулся. Это мать растормошила его и вывела из забытья. Рядом с ней стоял отец с напряженным и встревоженным лицом. Он наклонился к сыну, притронулся своей шершавой ладонью ко лбу Витьки, и тут же произнес чуть взволнованно: «Мать, да у него жар»! Нужно срочно амидопирину дать, чтоб сбить температуру. Да и вызвать неотложку надо, без врача не обойдемся!.

— Ты думаешь он что-то другое назначит! Я сейчас лучше водочный компресс сделаю, сразу жар снимет. — Не согласилась с отцом и принялась хлопотать рядом с сыном мать. — Ты иди, ложись, завтра рано вставать на работу. Я тут сама управлюсь.

Отец вышел из детской, а мать достала из шкафа фланелевую пеленку розового цвета, в которую когда-то заворачивала своего грудного младенца. Намочила ее водкой и, сняв с Витьки взмокшую от пота майку, обернула его грудь и спину самодельным компрессом.

— Ой, какой холодный! — Закапризничал Витька.

— Ничего, сейчас согреется и тебя согреет, жар с тела снимет! На-ка, вот, еще таблетку выпей! — погладив сына по взмокшему от пота лбу, протянула к его лицу руку с лекарством мать.

Витька проглотил таблетку амидопирина, запил ее теплой и противной водой из кружки и снова откинулся на большой пуховой подушке. Через полчаса он почувствовал облегченье — жар спал — и мальчик уснул. А мать почти до утра просидела у постели сына, изредка прикасаясь нежной ладонью к его лбу и проверяя — не подскочила ли снова температура. Витьке от ее прикосновений и близости становилось все легче и легче. И, как ни странно, больше ничего не снилось. Он заснул здоровым и крепким сном, забыв о простуде и всех своих обидах.