Провинициалы. Книга 1. Одиночное плавание

Виктор Кустов, 2014

Первая книга "Одиночное плавание" рассказывает о шестидесятых годах двадцатого века и показывает многогранность провинциальной жизни – сначала на Смоленщине, затем в Сибири, куда волею жизненных обстоятельств переезжает семья главного героя. В ней ярко и точно отражена атмосфера тех лет, перипетии становления молодого человека советской державы. Содержит нецензурную брань.

Немыкльское озеро

— Поднимайся, Санек…

Так сладко и уютно в кровати, глаза cовсем не хотят открываться, но через сон вспомнил Сашка, зачем его отец поднимает, и мигом подскочил, побежал к умывальнику. Лицо cмочил, шаровары, рубашку надел, встал возле стола, демонстрируя отцу, что готов.

Тот кружку с чаем к нему пододвинул.

— Пей… И поешь… Проголодаешься, пока доберемся…

Сашка вареное яйцо, не разжевывая, проглотил, сладким чаем, обжигаясь, запил…

Вышла заспанная мать, провела ладонью по вихрастому затылку сына.

— Хорошо поешь, чтобы силы были…

— Я уже.

— Подожди-ка… — Полина достала из кринки с родниковой водой кусок сливочного масла (раз в месяц она приносила его с работы), отрезала ломтик, наложила на кусочек хлеба, протянула.

— Съешь…

В другое время Сашка бы долго этот кусок смаковал, а сейчас даже вкуса не заметил. Быстренько прожевал, чаем запил и на отца выжидательно уставился. А тот в вещевой мешок, еще с войны сохранившийся, бутылку с чаем поставил, бутерброды с салом, в газету завернутые, положил, четыре яйца сваренных, соли щепотку, лука зеленого, только-только вылезшего на грядке, картошин в мундирах.

Оглядел все сверху, горловину затянул.

— Ну, мы готовы, мать…

— Ты за ним там поглядывай, — сказала Полина, поправляя мужу воротник выцветшей от времени и стирки гимнастерки.

Вышла следом на крыльцо.

Сашка уже возле сарая удочки переставляет, раздумывая, какие взять, но отец машет рукой.

— Иди сюда, мы с тобой спиннинги берем.

И уже держит большой и маленький, который Сашка в прошлом году бросать учился и даже одного щуренка поймал в заводи за кладбищем, возле лога.

— Так мы только щук ловить будем? — уточнил он, не решив, радоваться этому или огорчаться.

Одно дело, если плотву или подлещика, тут он бы наловил точно, а вот щук… Но зато если попадется, так уж попадется… Будет что рассказать осенью в школе и Вовке, когда тот вернется…

Вовка — в пионерском лагере. Сашка тоже хотел вместе с ним поехать, но родители решили в отпуск съездить в гости к папиной тетке в Осташков, и надо было выбирать. Вот он и выбрал путешествие.

И не пожалел: лагерь совсем недалеко, вниз по Двине, а озеро Селигер далеко, они и на автобусе ехали, и на поезде. А само озеро такое огромное, и чайки большие, и камыши высокие, а возле камышей рыба ловится так, будто ее там видимо-невидимо.

Но больше всего ему запомнился театр. Тетя Нюра билетером в нем работала и их провела через служебный вход, а потом они сидели на приставных стульях совсем рядом со сценой, и пьеса была про девушку Татьяну…

А еще во дворе, где тетя Нюра жила, была девочка Аня, которая тоже ему понравилась, и он даже запомнил ее адрес…

Они только позавчера вернулись, завтра родителям на работу, но отец еще в Осташкове пообещал, что свозит его дома на рыбалку.

На улице еще только-только рассветает. В конце улицы, возле Пантюхиного дома, пастух начал собирать стадо, доносилось мычанье коров и окрики хозяек. Было еще свежо, но солнце уже осветило поблескивающие росой склоны оврага, по которому бежал ручей.

День обещал быть жарким.

Отец и Сашка перешли деревянный поскрипывающий мостик, поднялись к школе (Сашка забежал вперед, заглянул в непривычно пустой школьный двор), минули каменный мост и скособоченную хату сапожников Григорьевых (братьев Гришки и Федьки), приткнувшуюся к массивной опоре моста. (Их огород спускался к самому ручью, и в нижней, затапливаемой весной, части братья высаживали капусту. По первому снегу они ее срезали, квасили, и дух квашеной капусты на многие дни становился в округе самым сильным.)

Сашка, как и другие пацаны, братьев побаивался. Они были большие, кряжистые, обросшие, и когда стояли в черных кожаных фартуках, опустив мясистые волосатые руки, Сашка верил, что в войну, в большом городе Ленинграде (откуда приехали сразу после войны), они ели детей. Поэтому теперь, каждую зиму, чтобы преодолеть желание, объедались капустой. И он, и Вовка, и другие одноклассники старались в темноте не ходить мимо их хаты. И если кололи вилкой бычков или собирали в ручье шитиков (на них голавль клевал), огород обходили поверху.

За мостом булыжная мостовая заканчивалась. Дальше уходил песчаный накатанный тракт. Они пошли по тропинке рядом. Со стороны леспромхозовских домов, поднимая пыль, подошло стадо коров, заняло всю дорогу, неспешно направилось в сторону Суриковского хутора. За разваливающимся домом и дырявым забором хутора начинались луга с высоким разнотравьем, туда гоняли скот и городские, и из ближней деревни Красная. На хуторе, у Ваньки Кривого, были только две лошади и козы, и они паслись сами по себе, где придется.

Прошли вдоль железной колеи, поднялись на деревянный помост, у которого стояла, пыхтя и дребезжа, дрезина. К ней была прицеплена платформа. На платформе сидели мужики в черных спецовках и тетка в шароварах и пестрой мужской рубахе.

— Здорово, — сказал Иван, закидывая на платформу спиннинги, мешок и подсаживая Сашку.

— Здоров, — по очереди отозвались мужики, а тетка, щуря большие голубые глаза, сказала:

— Чего это, Вань, тебя видать не было…

— А я — отпускник, — весело отозвался отец. — А ты, Настя, все цветешь…

— Цвету и пахну, а все напрасно… А это что, твой?

Она посмотрела на Сашку, и он отвернулся: тетка ему не понравилась.

— Мой.

— А куда ж вы собрались? По грибы еще рано.

— А ты не видишь?..

Иван отодвинул спиннинги, сел на край платформы, свесив ноги, достал папиросу, повернулся к мужикам.

— Как там, на Немыкльском, щука идет?

— А кто ее знает, — отозвался пожилой мужик с большим красным носом. — Нам, чай, не до рыбалки. Мы без отпусков…

— Ну, тебе, Прохор, точно не до рыбалки, — сказал Иван.

Дрезина вдруг пискнула, дернулась и, с трудом набирая скорость, потащила платформу. Отец перехватил Сашку за пояс, отодвинул подальше к центру, приказал:

— Сиди на месте.

Мимо потянулись леспромхозовские, похожие друг на друга, покрытые белой дранкой, с одинаковыми палисадниками перед ними, дома, но скоро они кончились и начался лес. Деревья плотно обступили рельсы, их кроны цеплялись за крышу дрезины, за торчащие по углам платформы жерди; скоро позади был виден только узкий зеленый тоннель, и стало казаться, что никакого города, никаких домов вообще не было. Как не было Селигера, театра, чаек, девочки Ани…

Сашка сел удобнее, стал смотреть вперед на расступающиеся перед пахнущей соляркой, пыхтящей дрезиной деревья, с любопытством ожидая, что откроется за очередным изгибом дороги…

Мужики, сидя так же, как отец, по краям платформы, курили, глядя по сторонам, думали о чем-то своем, тетка пододвинулась ближе к отцу, прижалась к его плечу, стала что-то нашептывать в ухо.

Сашка дернулся, чтобы отец обратил на него внимание, но тот лишь обхватил ладонью его руку.

Тетка продолжала шептать, отец улыбался, и это отвлекало Сашку.

Он попытался освободить руку, но отец только сжал ее еще крепче и что-то стал говорить тетке. Та засмеялась, отодвинулась, а отец повернулся к нему, сказал:

— Сиди на месте, нам долго ехать.

И, придвинувшись к мужикам, стал что-то обсуждать с ними.

Тетка провела рукой по Сашкиной голове, вздохнула, откинулась на спину, раскинув руки, стала глядеть в голубое, без единого облачка, небо, и Сашка перестал на нее злиться.

Она закрыла глаза, и теперь он мог разглядеть ее лицо с широкими скулами, задранным вверх носом, ярко-красными пухлыми, приоткрытыми губами…

Дрезина повернула, платформа мотнулась из стороны в сторону, тетка открыла глаза. Сашка отвернулся и стал разглядывать приближающуюся поляну, посередине которой стояла одинокая береза; потом деревья вновь обступили рельсы, открылась новая полянка — так они долго еще чередовались, и то ли от этого, то ли от мерного раскачивания платформы Сашка незаметно заснул…

Проснулся оттого, что дрезина вдруг остановилась, а на платформу полезли какие-то мужики, здороваясь с теми, кто был на ней.

Сразу стало тесно, и он придвинулся ближе к отцу. Наконец все расселись, дрезина пискнула, дернулась, поплыла вперед, оставляя позади длинную улицу почерневших домов, стоящих вдоль разбитой лесовозами дороги.

— Здесь живут? — удивился Сашка.

— Это Немыкли, — сказал отец. — Деревня. Нам с тобой уже скоро сходить…

— А что они здесь делают? — спросил Сашка, глядя на мужиков, враз закуривших и переговаривающихся между собой.

— Они здесь живут. А работают на делянке, где и я… Если успеем, мы с тобой на обратном пути зайдем, посмотришь, где я работаю…

Снова деревья обступили рельсы, солнечные лучи, прорываясь сквозь зеленые кроны, полосами скользили по дрезине, платформе, лицам мужиков и Насти, которая все чему-то смеялась, шепчась то с одним, то с другим, по пути они нанизывали клубы табачного дыма, исчезавшие позади, но их сменяли новые, и это движение казалось бесконечным. Но тут дрезина начала притормаживать, скрипя и повизгивая, и отец, пододвинув на край спиннинги и мешок, спрыгнул, пошел рядом, потянул Сашку, подхватил на руки, опустил на пожухлую, вытоптанную, испачканную мазутом траву, прихватил спиннинги и мешок, махнул рукой.

— Все… Спасибо…

— Вань, без щук обратно не возьмем! — крикнула Настя.

— А я без щук и не вернусь.

— Все вы так говорите, — непонятно о чем отозвалась та.

Платформа скрылась за деревьями.

Отец вскинул мешок, пошел от колеи в лес. Сашка заторопился следом, и скоро они вышли на еле заметную тропинку. Та попетляла, попетляла среди белоствольных берез и редких низкорослых елей и вывела вдруг к невесть откуда появившимся нескольким мощным дубам. Лес сразу посветлел, заполнился пением птиц, жужжанием оводов и диких пчел. Задрав голову, Сашка засмотрелся на вершину огромного дуба с резными листьями, сквозь которые пробивались солнечные лучи, но отец его поторопил:

— Скоро жор кончится, догоняй…

Он уже спускался по плавно уходящему вниз травянистому склону, усыпанному старыми желудями и листьями, к небольшому озеру, где возле берега стоял плот с воткнутым посередке шестом. Отец с ходу прыгнул на него, потопал, подымая мелкие волны.

— Иди сюда, посмотрим, удержит он нас?..

Сашка прыгнул на связанные бревна, плот качнулся, коричневая вода прокатилась по ногам.

— Придется мешок на берегу оставить.

Отец поднялся к ближнему дубу, выложил из мешка блесны, тесак и круг толстой лески и повесил его на сухой сук. Вернувшись, вытащил шест из чмокнувшего ила, оттолкнулся, подождал, пока плот выплывет за камыши, тянущиеся полосой вдоль берега, подгреб шестом, выравнивая его, сказал Сашке:

— Подожди, я попробую…

Взял длинный спиннинг, окинул взглядом блесны, выбрал большую, желтую, привязал и сделал заброс в сторону берега, под золотистые кувшинки.

Стоя на другом краю плота, Сашка наклонился, зачерпнул ладонью воды. Она действительно была коричневой и остро пахла.

— Торфяники кругом, — сказал отец, заметив, как он наморщился. — Поэтому и запах. А рыба хорошая, не пахнет.

Он развернулся, забросил в другую сторону, крутанул катушку, и почти сразу же удилище рванулось, отец резко потянул его на себя и прошептал:

— Есть…

Удилище прогибалось, щука была сильной и не хотела ловиться.

Она метнулась на середину озера, потом к кувшинкам, плот задергался, поплыл следом.

— Упрись шестом, — сказал отец. — А то она нас затянет…

Сашка поднял шест, воткнул его в илистое дно, обхватил руками, но плот продолжал двигаться, и отец раздраженно произнес:

— Не так, вставь шест между бревнами…

Сашка потянул шест на себя, но тот не вытаскивался, и тогда отец шагнул к нему, отчего плот накренился и вода залила Сашкины сандалии, одной рукой помог вырвать шест, вставил его, с силой надавив, между бревнами и, вновь обхватив двумя руками трещащую катушку, стал медленно подматывать, приподымая удилище, пока из воды не показалась большая острая морда.

— Крюк забыли, — оглянувшись, огорченно произнес он. Еще раз окинул взглядом замершую на поверхности воды рыбу, потом плот и, вырвав шест, нетерпеливо протянул его Сашке. — Толкайся к берегу.

Сашка засуетился, ткнул шестом в дно и чуть не свалился в воду.

— Не торопись, лучше подгребай…

Отец чуть отпустил катушку — щучья морда скрылась в воде, потом подал вперед удилище и тут же неторопливо потянул его обратно.

— Уже подустала…

Сашка старательно подгребал. Рубашка и шаровары были мокрыми от стекавшей с шеста воды, но берег приближался.

Отец стал медленно подкручивать катушку, потом быстро прошел по плоту, размашисто шагнул на берег, одновременно поднимая вверх спиннинг и рывком выбрасывая на траву длинное пятнистое тело, пружинисто изогнувшееся в воздухе. Сашка прыгнул с плота, но до берега не достал, упал в воду, чуть не заплакал от обиды, а отец, откинув щуку дальше от воды, торопливо достал его и вытащил на берег.

— Килограмма на три, — возбужденно произнес он и, окинув Сашку взглядом, приказал: — Снимай все.

Пока Сашка раздевался, он отнес щуку в тень дуба, придавил обломком пня. Потом разложил Сашкины шаровары и рубашку на солнцепеке:

— Есть хочешь?

Сашка мотнул головой.

— Давай обсыхай… Можешь с берега побросать, а я сейчас быстренько вдоль камышей проплыву… И за щукой присмотри, чтоб не упрыгала…

И торопливо пошел к плоту, сильно оттолкнулся от берега, положил шест и сделал заброс…

Пока плот был виден, он ничего не поймал. Потом камыши закрыли отца.

Сашка поднялся к дубам, но и оттуда дальний конец озера не был виден, и он вернулся к разложенным вещам, успокоившейся щуке, сел рядом.

Солнце уже ощутимо припекало, над водой летали неторопливые стрекозы, лес еще сильнее звенел от пения невидимых птиц, глаза закрывались сами собой, но уснуть не получилось: вокруг него закружили оводы, и он решил, что лучше бросать спиннинг. Но первый же заброс оказался неудачным: катушка сорвалась, из лески получилась борода, которую он с трудом распутал, а когда начал вытягивать блесну, та зацепилась за корягу. Он походил в разные стороны, подергал, но отцепить не получилось. Хотел сплавать, вошел в воду и сразу же провалился в ил, из которого с трудом выбрался. Оставив спиннинг на берегу, вернулся к дубам.

В их тени было прохладно, и вновь появился плот. Он стал наблюдать за отцом, но жор, наверное, уже кончился.

Потом плот опять исчез, уже под ближним берегом. Сашка стал собирать желуди, попутно придумывая, что из них можно будет сделать, и не заметил, как причалил отец. Подбежал к плоту. Отец выбросил на берег двух щук, но они были явно меньше первой, воткнул посередине плота шест, спрыгнул сам. Подхватив под жабры щук, отнес их к первой в тень, спросил:

— Ты крапивы нигде не видел?

— Не видел.

— Пошли, поищем…

Они обошли весь берег, но крапивы не нашли, нарвали осоки, смочили водой и накрыли ею рыбу.

Отец снял мешок, развязал, разложил под дубом припасы, сказал: — Давай поедим… Жарко уже, охота закончилась. А ты почему не бросал?

— Зацепилась, — сказал Сашка.

— Поедим — отцепим, — вяло произнес отец, глядя на щук. — Как думаешь, на котлеты хватит?

— Хватит.

— Значит, слово мы с тобой сдержали, — весело сказал он.

…После еды выходить на солнце совсем не хотелось, они прилегли в тени, и скоро отец захрапел.

Сашке спать расхотелось. Он прошел к озеру, с трудом вытащил шест, почему-то стараясь не шуметь, поплыл к коряге. Отцепил блесну, бросил пару раз, потом положил спиннинг, нырнул с плота, проплыл к кувшинкам, понюхал желтый цветок, вернулся обратно, вскарабкался на плот. Мигом слетелись оводы, и, отмахиваясь от них, он торопливо поплыл к берегу. Надел уже пересохшую рубашку, разостлал рядом с отцом шаровары, лег на них и закрыл глаза.

…Хорошо было на Селигере: напекло солнышко — перевалился за борт, поплавал, вылез обратно; ветерок обдувает, оводы не летают, сидишь, блаженствуешь, на поплавок смотришь… Задергался, ушел под воду — тащи… Не такая, конечно, рыба, как сегодняшние щуки, зато много и не скучно… И рука не устает… А вечером во дворе с пацанами и Аней картошку на костре пекли… Вкусная картошка… Аня снетки приносила, такая рыбешка маленькая, вкусная… Как семечки.

Таких на удочку не ловят… А еще она говорила, что в Селигере русалки и водяные водятся, только они близко к берегу не подплывают, озеро ведь большое… И что на островах, которых там видимоневидимо, всякие звери живут. И даже плохие люди, которые с войны остались… И разбойники. У Ани отец в охране работает, по озеру на лодке моторной ездит, он их с Сашкой как-то прокатил. Втроем они доплыли до большого острова, на котором медведь живет, и даже походили по берегу, шишек сосновых насобирали… И когда там вдвоем гуляли…

Кто-то толкнул Сашку в бок, он открыл глаза.

— Пора собираться, Санек.

Отец встал, потянулся, скинул брюки, разбежался и прямо с плота, уткнувшегося в берег, нырнул в озеро. Размашисто выбрасывая руки, поплыл к противоположному берегу. Доплыл до кувшинок, развернулся, довольно пофыркивая, так же энергично и высоко выбрасывая руки, поплыл обратно. Возле плота попытался встать на дно, но тут же, чертыхнувшись, ухватился руками за бревна.

— Так и засосет…

Вылез на плот, блестя загорелым телом с выпирающими мышцами, оглядел озеро, поднял голову.

— Освежись, Санек, да двинемся…

— Больше ловить не будем?

— Жарко, не будет больше клева до вечера. А нам скоро ехать… На котлеты же хватит… — Он взъерошил Сашке волосы. — Мы с тобой как-нибудь еще сюда приедем. Осенью. Тогда не так жарко и щука жадная…Не расстраивайся.

— Я не расстраиваюсь, — сказал Сашка.

— Тебе здесь понравилось?

— На Селигере лучше, — после паузы ответил он.

— Ну ты сравнил.

Отец стал собирать вещмешок.

— И туда как-нибудь еще съездим…

Сашка постоял в раздумье, потом спустился к плоту, сбросил рубашку, так же, как отец, нырнул, но перелететь, как он, камыши не смог, вошел в воду между ними и поцарапался почти до крови. Попробовал плыть размашисто, как отец, выпрямляя руки, но скоро устал и повернул обратно.

— Все вроде. Ничего не забыли…

Отец огляделся, на дно мешка положил осоку, уложил щук, затянул узел.

— Надо будет потом крапивы найти, переложить… Трогаем.

И неожиданно пошел в обход озера.

Сашка промедлил, потом торопливо нагнал отца, спросил:

— Мы же с другой стороны пришли?

— Правильно, мы пришли со стороны Немыклей, а идем к Ликовцам… А между ними как раз делянка, там я работаю…

— Мы туда идем?

— Там дрезина. И трактор мой… Хочешь прокатиться?

— А дашь? — оживился Сашка.

— Проедешь, — пообещал отец.

Они миновали дубы, дальше деревья были меньше, но стояли гуще. В тени их крон не надоедали оводы, да и жары не ощущалось.

И пахло можжевельником, мхом. Откуда-то издалека ветер принес слабо различимый, чуждый остальным запах и следом еле слышный рокот. И унес дальше, в сторону невидимого озера.

Сашка оглянулся: теперь уже и дубов совсем не видно. Он вздохнул, вспомнив, что не придется похвастаться перед друзьями выловленной щукой, и торопливо догнал отца.

…Сначала звук работающего трактора, а потом и хорошо различимый запах солярки незаметно вытеснили остальные звуки и запахи.

И наконец они с отцом вышли на безлесное, перепаханное гусеницами, устланное сломанными ветками пространство, на дальнем краю которого визг пил чередовался с рокотом трактора-трелевочника и с шумом падающих деревьев.

Отец оглянулся, подождал Сашку, сказал, обводя рукой это расчищенное место:

— Вот это наша делянка. А там мой трактор…

Они пошли по усыпанной щепками, обломками коры и торчащими ветками земле гораздо медленнее, чем по лесу, но скоро и трактор, и домик, приткнувшийся с краю леса, и даже фигурки людей, переходящих от дерева к дереву, стали хорошо видны — стало понятно, что они делают.

Большие зеленые деревья дрожали под вгрызающимися в них, надсадно воющими пилами, падали, тщетно цепляясь за соседей, их тут же обступали мужики с топорами, торопливо обрубали трепещущие ветви, переходили к следующему упавшему дереву, а к беззащитному обнаженному стволу подъезжал трактор, обвивал дерево металлической петлей и тащил его на площадку, где лежали такие же нагие деревья. Сашка оглянулся назад: остался ли на месте лес, по которому они только что шли, или все уже позади превратилось в эту огромную, искореженную и утратившую красоту делянку…

Трактор вдруг остановился, так и недотащив очередное дерево к остальным, и лесорубы, побросав пилы, побежали в сторону домика, и те, что обрубали ветки, — тоже.

— Начальство приехало, что ли… — удивился отец, оглянулся. — Не отстал? — И ускорил шаг.

Трелевочник продолжал рокотать, на узкоколейке попыхивала дрезина, но нигде никого не было, все собрались возле домика. Рабочие стояли, плотно обступив что-то, и Сашке ничего не было видно из-за их спин.

Отец раздвинул сгрудившихся мужиков плечом.

Сашка проскользнул за ним.

На земле, покрытой опилками, лежала тетка в клетчатой мужской рубашке. Ее лицо было в крови и отливало синевой. Над ней наклонилась маленькая полная женщина в синем халате, а рядом двое мужиков держали за руки третьего. У него были большие, выпученные и, казалось, никого не видящие глаза, перекошенное лицо. Через разорванную рубаху было видно, как временами вздымались бугорки мышц, и тогда мужики крепче держали того.

— Убью стерву! — то ли кричал, то ли выл мужик, пытаясь вырваться.

Отец спросил:

— Что произошло-то?

— Васька вот, Настену прибил, — отозвался один из держащих.

— Васька, ты чего?

— Чего я… — Тот неожиданно всхлипнул. — Всю ночь в городе блядовала… Рубаха вон на ней чья?.. Убью хахаля!..

Вновь взвыл, замотал головой с густой шевелюрой, рванулся, но мужики держали крепко.

— Наубиваешься… Посадят дурака… — недовольно произнесла женщина и похлопала Настю по щекам..

Та шумно вздохнула, открыла глаза, уцепилась за руку женщины.

Прошептала:

— Ирод…

К отцу протиснулся щупленький мужичок в испачканной мазутом майке.

— Привет, Вань.

— Здорово, тезка…

— Васька Настю опять уму-разуму учил… — Мужичок хохотнул. — Потеха.

Настя громко застонала, заохала, плачущим голосом произнесла:

— Ирод ты… У мамки я была, и рубаха это браткина… Фашист…

— Я тебе пообзываюсь, — неожиданно тихим голосом произнес Васька и обмяк, зашмыгал носом, произнес: — Да пустите вы, не буду я больше…

Выдернул руки, шагнул к Насте.

— Не подходи, фашист…

Настя поднялась, шагнула в сторону.

— Ты, это, меня так не обзывай, — со скрытой угрозой в голосе произнес Василий, но остановился. — Ты, это… Я фашистов крошил… Не обзывай… Я ведь узнаю, Настька, где ты гулеванила… Я ведь, ежели обманываешь, забью насмерть… И хахаля твоего тоже… Ты меня знаешь…

— А ты не угрожай, не угрожай! — Женщина обняла Настю за плечи. — Ишь как девку-то разукрасил… В кутузку тебя надо…

— А ты не лезь, Варюха, это наше семейное дело…

— Семейное… А как убьешь?

— А они живучие, — негромко отозвался кто-то из лесорубов.

— Цыть! — прикрикнула Варвара, оглядывая мужиков. — Вот и рожай да рости вас таких…

— Я от тебя уйду… С мамкой жить буду… И брату пожалуюсь, — скривила распухшие губы Настя.

— Ты ночь где-то гулеванила, а я тут метался… Я еще разузнаю…

Василий вновь забелел лицом, замутнел глазами, шагнул в ее сторону.

— Варь, уведи меня…

Настя, прикрывая лицо руками, покачиваясь, торопливо пошла к домику.

— Настя!.. — в голосе Василия прозвучала растерянность. — Ты, это, не дури…

— Эх, Васек, прежде бы разобрался… Угробишь бабу ни за что и сам сядешь, — произнес пожилой мужик, державший Василия.

— А… Ничего с ней не будет…

Настя и Варвара скрылись в домике.

Василий махнул рукой, подхватил топор, торчащий в бревне подле домика, пошел к сваленному дереву.

Мужики стали расходиться.

Побрел к дрезине машинист.

— А ты чего, тезка, уже работать вышел? — спросил вертлявый Иван.

— Не… Мы с сыном на озере были, щук ловили, — сказал отец, опустив руку на Сашкино плечо.

— Твой, что ли?

— А то чей… Вот дай-ка мы с ним прокатимся, пока тебе делать нечего….

— Валяй… А я покурю в тенечке.

Мужичок ловко выбил из кармана широких, покрытых масляными пятнами брюк пачку «Прибоя», губами вытащил папиросу, из другого кармана выдавил коробку спичек, прикурил и исчез за домиком, где под дощатым навесом возле бочки с зацветшей водой и пожарным щитом, набитым на дерево (на котором одиноко висел выкрашенный красной краской багор на короткой рукоятке), стояла скамейка.

Отец положил мешок в тень возле стенки домика, подтолкнул Сашку в сторону трактора.

Трелевочник сладко пах горячим металлом и соляркой.

Отец потеснился на черном сиденье, усадил рядом Сашку, положил его руки на рычаги, накрыл сверху своими.

— Вот сейчас и поедем…

Трактор взревел, дернулся и, гремя гусеницами, покатил вперед.

— Теперь тяни рычаги, как вожжи, вправо, влево…

Отец убрал свои руки, и Сашка судорожно сжал вибрирующие рычаги, отчего правый отклонился назад и трактор повернул направо. Он торопливо потянул левый, и трактор круто развернулся влево…

— Не рви, — сказал отец. — Мягко тяни… Возьми сейчас немного правее, а то мужиков задавим…

Сашка осторожно потянул правый рычаг, и трактор плавно повернул вправо, объехал рубящих сучья мужиков, среди которых выделялся Василий, сильнее и чаще остальных размахивающий блестевшим на солнце топором.

— Отпускай! — скомандовал отец.

Он бросил рычаг.

Трактор поехал в сторону леса.

— Бери еще вправо, на место поставим, — сказал отец.

Сашка встал на дрожащий железный пол, потянул рычаг, уже не сомневаясь в послушности этой большой и сильной машины.

— Ну и как, нравится? — спросил отец, нажимая ногой на педаль, передвигая рычаг, отчего трактор замер на месте.

— Да, — кивнул Сашка, с неохотой вылезая из горячей кабины.

— Я тебя научу, — пообещал отец. — Сейчас Ваньке надо работать.

— Когда научишь? — спросил Сашка.

— Да вот как-нибудь приедешь со мной на целый день и покатаешься…

Отец помог ему спрыгнуть.

Из-под навеса вышел Ванька, не спеша направился к ним.

— А ведь он ее так когда-нибудь и в самом деле прибьет! — неожиданно прокричал он. — Дурак Васька, на нары захотел…

— Ревнивый он сильно, — сказал отец.

— А чего ревновать?.. Нашел принцессу… Да меня на нее вожжами не затащишь. — Он выплюнул замусоленный окурок. — Баб вокруг — завались. Гуляй — не хочу, чего к одной лепиться…

Цвиркнул через дыру на месте переднего зуба — плевок улетел далеко вперед — встал на гусеницу, обернулся.

— А щук-то хоть поймали?

— Поймали, — ответил отец.

— Поедем домой, покажешь…

Ванька залез в кабину, трелевочник взревел и бодро покатил к очищенному дереву.

— Пойдем крапивы нарвем, — сказал отец и направился к дрезине.

Они перешли узкоколейку, по протоптанной широкой тропинке прошли через небольшой низкорослый сосновый лес, перемежающийся зарослями можжевельника, и вышли к деревне. Была она совсем маленькой (два десятка домов стояли по сторонам короткой улицы) и пустынной.

Отец уверенно прошел к ближнему, стоящему чуть в стороне и выглядевшему поновее дому, на котором висела квадратная дощечка с тремя большими буквами «ОРС» и ниже, помельче, — «Магазин», поднялся на вышарканное сапогами крыльцо, вошел в распахнутую настежь дверь.

За деревянной, покрытой грязными пятнами стойкой на табурете сидела, подперев ладонями щеки, девушка. Перед ней лежала потрепанная книга. Она подняла глаза, взглянула на вошедших.

— Здравствуй, Танечка… — весело произнес отец, опустив руки на прилавок. — Замуж еще не вышла?

— За кого?

Девушка встала, перекинула со спины на грудь большую толстую косу (таких Сашка никогда прежде не видел — ниже пояса).

— Да за тобой вон все ребята гуртом ходят, а ты никак не выберешь…

— Они не за мной, они за вином приходят…

— Эх, был бы я помоложе…

— А и так в самый раз, — прищурилась Танечка, наклонилась через прилавок, отчего из-под цветастой блузки выглянули налитые белые груди.

— Значит, был бы не женат… — неожиданно смутился отец и подтолкнул Сашку вперед. — Между прочим, это мой сынишка…

Татьяна скользнула взглядом по Сашке.

— Не похож…

— Похож, — не согласился отец. — Ладно, ты скажи, где у вас тут крапивы можно нарвать?

— Крапивы? — Она вдруг залилась смехом, похожим на перезвон колокольчиков. — Зачем тебе крапива?

— Да мы тут щук на озере наловили с Санькой. — Он посмотрел на сына. — А жарит же, боюсь, не довезу…

— А крапива зачем?.. Бить, что ли, щук будешь?

— А крапива как раз охладит…

— Никогда не слышала.

— Проверенное средство… Так есть крапива в вашей деревне?

— Да за магазин зайдите, я там видела…

— Пошли, Санек…

За магазином действительно торчало несколько кустов крапивы, и отец, быстро и ловко прихватывая их под самый корень, наломал, сложил.

— Сходи, попроси у тети Тани какую-нибудь бумажку ненужную, обвернуть, чтоб руки не обжечь.

— Не пойду — буркнул Сашка.

— Почему? — Отец пристально посмотрел на него.

— Не пойду, и все…

— Как хочешь…

Он быстро взбежал на крыльцо, вошел в магазин, прикрыв за собой дверь.

Пробыл он там довольно долго, вернулся с вырванными из книжки страницами, обмотал ими стебли.

— Ну что, пошли обратно?

Сашка кивнул.

— Может, тебе чего купить? — спросил отец. — Леденцов, а?

— Не хочу.

— Не хочешь — не надо…

Он поднялся на крыльцо, крикнул, не заходя в магазин:

— Бывай, Танюша — красивая коса…

…Обратно шли быстро, отец сказал, что надо поторопиться, чтобы не держали из-за них дрезину, и их действительно ждали.

Уже на платформе они укладывали крапиву в мешок и перекладывали ею щук, поэтому мужики увидели улов и высказались кто как хотел. Пришли к единодушному мнению, что улов средний, ловили, бывало, и крупнее, на семь и больше килограммов, особенно по весне, когда настоящий жор бывает, но летом и такой улов редкость.

Отец согласился, что не самая удачная рыбалка получилась, но он еще свою десятикилограммовую выловит…

В стороне от мужиков на краю платформы сидел и беспрестанно курил Василий. Настена с Варварой теснились на дрезине, не захотев ехать с мужиками. Когда Настена залезала в кабину, Сашка видел, что лицо у нее опухло и было неприятного синего цвета. И одного глаза совсем не видно.

Василия мужики не задевали, он так и просидел в одиночестве до самого города, а потом сразу же подбежал к дрезине, стал говорить Настене, что он погорячился, все контузия виновата, потому что когда злится, ему видится всякое… Сколько раз врукопашную ходил, когда в штрафбате был… И что не надо ей к матке идти. И надо обратно вертаться, домой…

Варвара повела молчаливую Настену вдоль путей в сторону леспромхозовских домов, а он понуро побрел следом, продолжая виновато говорить…

Солнце уже скатилось к крышам Суриковского хутора, было свежо и приятно. Они шли с отцом по темнеющим улицам, и неожиданно Сашка сказал:

— А она совсем не похожа на Таню.

— Кто не похож?

— Да эта, с косой… В магазине…

— Но ее так зовут.

— В театре была Таня, у нее две маленькие косички…

— В театре? — вопросительно повторил отец и догадался: — А… ты о спектакле, который мы в Осташкове смотрели?.. Действительно, не похожа. Там совсем другая Таня…

И они замолчали.

…Мать облегченно вздохнула, увидев их. Тут же взялась разделывать рыбу (пока та не пропала), перекрутила и даже пожарила на керогазе котлеты.

Сашка съел одну и пошел спать, глаза уже сами собой закрывались. И приснилась ему некрасивая синяя Настена, у которой была длинная и толстая коса. И было ему во сне так Настену жалко, что он заплакал…