Время шутов

Виктор Кустов, 2019

В сборнике представлены пьесы, написанные в разное время и отражающие происходящие в обществе перемены.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Зашел ко мне в офис коллега, известный в крае писатель и издатель Виктор Кустов. Сколько знаю этого человека, он не перестает меня удивлять. Прежде всего, стабильностью и спокойным упорством, с которым назло всем «штормам» ведет свои дела. Мне кажется, что основа такого положения — не только редакторский и литературный «дар» автора, но и, если так можно выразиться, возмещенная справедливость, некая награда за умение жить и работать достойно, не изменяя себе и не подставляя других.

Вытащив из портфеля увесистую рукопись, он попросил ее прочесть. Это были пьесы. Задала ему единственный вопрос: «А почему, собственно, пьесы?» Ответил коротко: «Вдруг «пошло»…».

Знаю по опыту, само по себе и просто так у писателя ничего не «пойдет». А «идет» лишь тогда, когда сформировалась тема, вызрела идея и определился канал выхода информации. Таким «каналом», как мне кажется, для Виктора Кустова стал качественно новый для него жанр драматургии. Почему?.. Как человек, долгое время занимающийся театром, поделюсь собственными соображениями.

В наше время популярности гаджетов у народонаселения значительно снизился уровень грамотности. Выросло постперестроечное поколение пап и мам, которые в большинстве своем сами читать не любят и не учат этому детей. Из самой читающей страны в мире мы с космической скоростью опускаемся до уровня полуграмотной, говорящей на компьютерном русско-английском «суржике». В такой ситуации литература, даже очень современная и актуальная, становится достоянием привилегированной горстки людей.

Но вот слушать и смотреть мы, к счастью, не разучились. В Ставропольском краевом академическом театре драмы им. М.Ю. Лермонтова, как правило, зрительный зал заполнен. Возникает вопрос, почему бы в сложившейся обстановке театру не обратить свое внимание на писателя-драматурга, у которого есть что сказать людям?!

Каждая из пьес Кустова раскрывает целые пласты проблем сегодняшнего дня. Политическая ситуация в стране и мире обострила как внутриколлективные взаимоотношения людей, так и межличностные, семейные. И все больше в современном обществе дает о себе знать «разрыв культурного пространства» (по терминологии А.И. Солженицына). Этот разрыв губительным катком прошелся через семьи («возрастной разрыв» или отчуждение поколений). Давно наметился жесткий конфликт столиц и провинции («понаехали тут») — географический разрыв. Все чаще заявляет о себе историческое беспамятство. Наконец, одна из самых трагических составляющих общего распада России — «мировоззренческий разрыв», который связан с утратой национального самосознания и потерей нравственных ориентиров.

Раньше (до перестройки) мы обсуждали эти проблемы «на кухнях» под чаек да легкое вино… Похоже, эту дорогую сердцу поколения семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века реальность социалистического прошлого (общинного, по своей сути) автор в своих пьесах стремится вернуть назад. Сложные, противоречивые проблемы жизни ему остро необходимо вынести в зал, на большую аудиторию. Хотя бы наметить их, чтобы люди об этом задумались.

Как в авторе, в личности Виктора Кустова соединились три главные ипостаси: литератора, журналиста-публициста и организатора. Отсюда особенность его пьес: они, скорее, литературные, интеллектуальные, чем игровые. Не кровавая остросюжетность в них главное, а течение мысли автора, ее повороты, откровения, открытия, которые по ходу делают для себя герои спектакля (и, конечно же, мы — потенциальные зрители). Через речь драматических персонажей проявляются их характеры и индивидуальность. Только ему одному известным образом ненавязчиво, но упорно драматург последовательно вовлекает зрителя (читателя) в ход событий.

Его главная пьеса «Время шутов» — по жанру детектив, в котором есть убийца-грабитель и есть жертва. Но главное не в этом.

С главным действующим лицом пьесы — Сергеем Ивановичем Галактионовым мы знакомимся в один из самых благостных моментов его жизни. Журналист и писатель, добившийся признания, войдя «в возраст», решил полностью поменять свою жизнь. В уютной подмосковной «глубинке» он покупает себе дом. Вот он входит в него, осматривается, вот задерживается у камина и представляет себе будущее житье-бытье с молодой женой и любимыми книжками.

Увы, все происходит в точности до наоборот. К новому хозяину дома один за другим идут соседи. Познакомиться, «обмыть» приобретенье. Односельчане, как выясняется, люди непростые, в основном отставники — либо из органов, либо из силовых структур. Порой с диаметрально противоположными взглядами на жизнь, они образуют нечто вроде информационного пространства, состоящего из разнозаряженных полей; в возникающих симпатиях и антипатиях, беседах и обмене мнениями эти «поля» сталкиваются, искрят, входят в клинч. В горячих выяснениях истины, касающихся целей, приоритетов, приятий и неприятий нашей сегодняшней жизни, рождается логика повествования и главный интерес. Внутренняя политика, обеднение-оболванивание народа; любовь и нелюбовь, продажность чувств и преданность; богоприязнь и безбожие… Разве мы в своей жизни не думаем, не говорим об этом, не ищем ответов на эти вопросы?..

Поскольку беседы ведут люди, уже прожившие большую часть жизни, спонтанно образованное сообщество напоминает эдакое земное «чистилище», где обитатели «пригородной кунсткамеры» делают «работу над ошибками», совершенными в жизни. В этом ВАЖНОМ как бы между делом находится преступник, укравший у продавца дома деньги и убивший его. Детективная сторона сходит на нет как проходная и банальная. Главное — внутренние открытия, которые в течение максимально сжатого времени делают герои пьесы. С действующих лиц «Времени шутов» спадают шутовские колпаки и обнажается суть…

По своим внутренним задачам к этому произведению близка пьеса «На веранде». Хозяин вымышленной «мемориальной усадьбы» приглашает к себе гостей: отдыхающих либо жителей поселка, не знакомых друг с другом. Одному ему известна логика, по которой все они собраны в одном месте. За общим столом развязываются языки. Темы — самые животрепещущие: жизнь дорожает, молодежь не может найти работу; новое поколение агрессивное и непонятное; испорчены нравы, падает культура; никто уже не может с уверенностью утверждать, где черное, где белое, власть лукавит с народом, а народ с властью. Как жить и что делать в мире со стертыми критериями?! И всех раздражает один и тот же вопрос: зачем все они здесь, в чужой усадьбе?

Хозяин (то ли карбонарий, то ли провокатор) вызывает людей на откровенность и когда страсти начинают зашкаливать, внезапно «раскрывает карты». Если так все в нашей стране плохо, готовы ли они, недовольные, объединиться в общем действии, «чтобы не дать стране развалиться». Шокирующий поворот… И в то же время закономерный.

В сущности, все пьесы Кустова об одном. О нашей с вами сегодняшней жизни, которая обострена и нестабильна. Но… Коли уж пришло время выставлять счета несправедливому миру, то сделать это нужно и по отношению к себе. Может, прежде всего, — к себе… Время шутов потребовало времени работы над собственными ошибками. И чем раньше это случится, тем лучше.

При этом подспудно и негромко во всех пьесах возникает мотив Веры. Как ни крути, но ведь действительно до сих пор ни один мудрец не придумал ничего более простого и мудрого, чем Божьи заповеди. Два поколения родственников из пьесы «Родные», практически утратив близкие отношения, как к спасению однажды устремляются к отеческому дому, где перед старой иконой никогда не гасла лампадка. И в самой «театральной» пьесе «Мой командир», пережив ностальгию по прошлой любви, двое взрослых состоявшихся людей возвращаются к тому, что проверено жизнью и временем — семье, истокам.

Через раздумья, споры, разногласия героев автор старается напомнить читателям (и хочется верить, возможным зрителям) о важности в жизни каждого из нас духовного начала. Как о главном условии человеческого общежития; о единственном крепком фундаменте жизнеобеспечения общества и государства. Когда цивилизация разрушает систему нравственных, духовных ценностей, она разрушает жизнь. Но мы, каждый из нас, ведь можем еще хотя бы попытаться сохранить это в себе. Несмотря на все сложности, испытания и несправедливость.

Как тут не процитировать самого Виктора Кустова. «Вот, например, Патриарха Кирилла я очень хорошо понимаю, когда он говорит, что нужно поднимать духовность, нравственность, нужно обращаться к морали, к совести, а потом уже делать новую экономику, модернизировать производство. Это мне понятно. Когда же говорят: мы будем модернизировать экономику, и не говорят о том, что сначала для этого нужно обучить школьников, студентов, вообще людей, мне это непонятно.

…Выпускница педагогического института говорит: «Я пойду учителем в начальную школу, если хороший бонус будут платить», но не упоминает о том, что пошла бы в школу, потому что она любит детей, — мне это непонятно. Зато я понимаю, что через модернизацию мы не добьемся, чтобы эта девушка любила детей и правильно их учила.

…Одна из форм вернуть России подлинные ценности — «жить по совести». Что значит — «по заповедям Божьим».

Тамара ДРУЖИНИНА

член Союза театральных деятелей РФ,

Заслуженный работник культуры РФ,

кандидат филологических наук

МОНОСПЕКТАКЛЬ

Я — КАВКАЗЕЦ

Я — кавказец…

Что, не похож?..

А некоторые говорят, похож…

Когда пацаном с родителями в Сибирь приехал, считали, что похож… Может потому, что нос не курносый… И загар хорошо пристает…

В Сибири в те времена, как и сейчас, кавказцев особо не было. А те, что были, из общей массы не выделялись. Лезгинку если танцевали, то исключительно по праздникам и в помещении. Или когда их чествовали за ударный труд. Как, к примеру, нефтяников, когда те нефть находили. Среди них немало было кавказцев. В остальных профессиях тоже встречались, но нечасто. Единичные особи.

На рынках?.. Да, на рынках не единичные.

Грузины в основном.

С цветами и фруктами…

С усами…

Сейчас вот усы приклею…

Похож?..

Ага, «аэродрома» не хватает.

Вот, надел.

Теперь похож?..

Вот и я говорю…

Не знаю, как сейчас, а во времена моей юности и в Иркутске, и в Красноярске мимозу на Восьмое марта только у них можно было купить.

Вот сейчас вспомню… Да, примерно так:

«Случай, малчык, купи сваей дэвачка… Дэвачка рада будет, пацелуй даст…»

Смелый народ, между прочим. Сибирь, мороз под тридцать, а то и за, а они в осенней одежонке, с «аэродромом» на голове…

А отчего у них «аэродром» в почете?..

В России в советские времена шляпа была в почете, а у них — «аэродром»… А вы представьте: в шляпе и мимозой торговать…

Вот так…

Купите у такого?..

Не купите.

А теперь кепчонку, которую московский мэр времен капиталистической интервенции и оголтелой прихватизации в моду ввел…

Сейчас, под него…

А теперь купите?..

Вот именно…

«Аэродром» — это имиджевый атрибут торговца. Опознавательный знак. Издалека виден. Как светофор. Нельзя не заметить.

А шляпа… Ну, шляпа, это скорее фонарь… Который днем выключить забыли, вот и бросается в глаза, хотя совсем не нужен.

А кепочка мэрская — это хотя и не «аэродром», но намекает, что-то у ее обладателя есть на продажу, только надо не во всеуслышание спрашивать, приватно…

Но это я так, к слову… Отступление от темы. Импровизация.

Н-да, сам не ожидал, что к таким выводам приду…

Так о чем я?.. Ах, да, об истории.

Я впервые море увидел, когда студентом был. Каспийское. Есть в Азербайджане такое местечко, где нефтяные вышки из моря не торчат. Тогда не торчали, теперь не знаю. Бузовны называется. Это на электричке от Баку чуть больше часа ехать. Железная дорога вдоль берега идет. По одну сторону насыпи в том месте пляж большой и море. По другую — то, что дачами называлось: домики на песке и кусты виноградные…

Не вру, так было. Сейчас, наверное, виллы стоят, не узнать…

Я там одно лето жил. Отдыхал после сессии. Мой знакомый своего знакомого, бакинца, капитана каботажного плавания, уговорил мне, студенту, прикатившему из холодной Сибири, чтобы отогреться, разрешить на его даче пожить.

Жаркое лето было. Вода в море под тридцать градусов, на суше за тридцать. Медуз мелких… Удобнее всего было без плавок плавать, тогда некуда им забиваться… До обеда в море еще терпимо, а потом свариться можно. И ночью никакой прохлады. В мокрую простыню…

Вот так… То ли римлянин, то ли грек древний… Завернусь, посплю, пока от сухости она не захрустит, и по новой… Так раза три за ночь.

Была у меня там знакомая… Девочка… Зуля. Зульфия. Губы тонкие, злые… Лицо маленькое, смуглое. Да и сама вся маленькая, гибкая… Нет, ничего не позволяла, только целоваться. Времена такие были. Нравственные… Азербайджанка. Но, похоже, с примесью турецкой крови…

А еще был дедушка Хасан. Мы с ним вдвоем на все дачи бездельничали… Нет, вру, бездельничал я. Дед Хасан сторожил дачи. По-русски он знал: «малчык»; «ходы суда»;»ай-яй-яй», «дэвачэк нэлза»… А может, и больше знал, но ленился язык ломать.

И у него была большая палка-посох…

Вот эта…

Нет, конечно, шучу. Я бы ее не сохранил за столько лет. Да и дедушка не отдал бы. Скорее отходил бы этим посохом…

Он вставал раньше меня. Может, даже раньше солнца, потому что, когда я шел к морю, он уже сидел на железнодорожной насыпи. Насыпь была довольно высокой, и с нее хорошо просматривались все дачи.

Он молча отвечал на мое робкое «здрасьте» и провожал пристальным взглядом выцветших глаз из-под кустистых седых бровей, который не скрывал знания всей моей подноготной…

…А вообще азербайджанцы веселые и добрые люди. Только в отличие от грузин не такие шумные. Но также к деньгам, как к мусору, относятся. Относились тогда во всяком случае. Надо тебе что-то купить, давай, что у тебя есть, никто в обиде не будет… В автобусе мелочи сколько загреб, водителю отсыпал, тот мелочиться, пересчитывать не станет. А нечего сыпать, было у меня такое, иди так, с Аллахом…

А город Баку мне понравился. Набережная красивая. По старому городу побродил. Не один. В метро от жары прятался. Не московское, конечно, но под землей…

И национальных мелодий наслушался…

Теперь как услышу эти звуки, чувствую волнение…

Зной в них.

Шуршание песка.

Шелест теплой волны.

И тонкая Зуля…

Сейчас звук добавлю…

А еще. Муслим Магомаев… Полад Бюль-Бюль оглы…

Кого послушаем?..

Давайте Полада, его мало кто сейчас помнит…

…В Тбилиси я только проездом был.

«Мимино» много раз смотрел.

А еще «Не горюй». Очень понравился. Замечательные в этом фильме грузины. Не унывающие, темпераментные, щедрые…

«Боржоми» доставал по блату, когда студенческое питание на желудке отразилось.

Теперь вот покупаю свободно в магазине. Правда, совсем недавно завозить разрешили. Даже «Боржоми» разрешение власти требуется…

И этикетка другая. Произведено уже не в Грузинской Советской Социалистической Республике, а… сейчас посмотрим… в Грузии.

«Бабушку, Илико и Иллариона» читал.

Нодар Думбадзе написал.

Грузин.

Может, кто еще помнит. В одной стране все-таки жили…

Вот эту его книжку я в библиотеке нашел.

Прочту. Чуть-чуть… О грузинской любви.

«Справа от моего села протекает река Губазоули, слева — небольшая речушка Лаше, кишащая крабами, бычками и босоногими мальчишками. Через Губазоули перекинут мостик. Каждой весной взбушевавшаяся река уносит его, оставляя только торчащие из воды сваи. И все же мое село самое красивое и веселое в Гурии. Я люблю его больше всех сел на свете, потому что нигде не может быть другого села, где жили бы я, бабушка, Илико, Илларион и моя собака Мурада…»

Дальше сами, если захотите, прочтете.

Я думаю, в библиотеках книги Думбадзе еще сохранились. Хотя для многих Грузия сегодня ассоциируется с другой фамилией. И с любовью к другой далекой заморской стране… К другим ценностям.

Эти другие ценности в какой-то мере коснулись и меня.

Один из родственников Думбадзе, я думаю, все-таки из дальних родственников, самых дальних, сильно меня огорчил. Уже когда по разным странам мы разбежались. Немножко, как это сказать поделикатнее, нечестным оказался…

Но я не сомневаюсь, это дальний, очень дальний родственник, хотя и фамилия у него такая же…

А так больше с грузинами дороги не пересекались.

Если, конечно, не считать самого великого грузина, который державу создал, когда меня еще и в помине не было. И в этой державе я потом рос и вырос. И много чего узнал и пережил, пока держава великого грузина не рассыпалась…

А последнее время ни в кино грузин больше не вижу, ни книг не встречаю, и грузинского, такого оптимистичного, мужского многоголосья за щедрым по-южному столом, не слышу…

Жаль, если в памяти других народов только «аэродром» и останется…

В Ереване я тоже коротко был.

В командировке.

Только и успел в знаменитый Сардарапат, музей этнографии, заглянуть. Правда, смутно уже помню, что там меня поразило. Думаю, прежде всего непостижимость времени.

Ну, а Ереван, как и большинство старых городов, и похож, и не похож на многие другие такие же древние. Я, честно говоря, архитектурным памятникам и музеям предпочитаю движение улиц. Нравится прохожих разглядывать. Выражение лиц…

У армян — констрастные, запоминающиеся.

Отношения наблюдать… Землячеством они крепки. Вероятно, следствие пережитого в двадцатом веке. В начале века — турецкое нашествие, в конце — разрушительное землетрясение в Спитаке…

Характеры… Как у всех народов, разные..

Черты… Наверное, трудолюбие… Во всяком случае, трудолюбивых армян я на своем веку больше встречал, чем ленивых…

Армяне по обе стороны Кавказского хребта живут. Трудно сказать, на какой стороне их больше.

У меня друг был, Леша. По эту сторону хребта.

Отец — русский, мать — армянка. Дед по матери — купец первой гильдии.

Армяне умеют торговать. Когда казаки ставропольскую крепость заложили, без них обойтись не смогли, некому было товар привозить. Пригласили. Офшор гарантировали. Те рынок основали, первые улицы вокруг него под крепостной стеной выстроили…

Так вот, Леша точно знал, что дед его, ростовский купец, где-то в своем саду, который потом вместе с особняком стал территорией советского учреждения, клад зарыл. В то время миноискатели еще свободно не продавались, поэтому, прежде чем нам темной ночью отправиться на поиски спрятанного от реквизиции советской властью Лешиного наследства, надо было этот военный инструмент добыть.

…Нет, не такой… Это уже современный.Теперь клады можно свободно искать.

А мы пару лет искали доступ к военным закромам, думаю, уже на примете у контрразведки были. Но не успели продажного интенданта найти, грянула перестройка, не до кладов было…

Потом Леши не стало… Молодой был, а вот не выдержал перемен…

Другой друг, чистокровный армянин, на той стороне Кавказского хребта детство оставил. Родная сестра тоже там. А на этой стороне женился на русской девушке. Дом построил. Сынов вырастил. Родителей уже на этой стороне похоронил…

…В прошлом веке две большие охоты на людей были. Сначала на армян. Потом на евреев…

Армяне вторыми после евреев христианство приняли.

И Арарат, их священная гора, в Турции. Хотя хорошо из Еревана видна.

Вот такая у них история.

А у меня короткая командировка была. К пограничникам. Еще советским. В Октемберянский район. На заставу.

С заставы до Арарата тоже рукой подать… Впечатляет.

Жаркие дни были, середина лета, а тут белоснежный конус перед глазами. Взглянул — и уже не так жарко…

На турецкой стороне за речкой муэдзин периодически на молитву приглашал. В аккурат над мечетью и вздымалась пристань Ноя… Я у погранцов бинокль брал, чтобы разглядеть муэдзина. Ну и Арарат, естественно.

…Это уже современный бинокль, у погранцов полевой был…

И вот, как сейчас, все смотрел, смотрел… Но так ковчега или что там от него осталось не разглядел…

Муэдзина?..

Муэдзина разглядел. Старичок. Худенький. С седой бородкой, такой длинной, клинышком…

А может, не увидел ковчега, потому что вглядеться времени не хватало. С утра жизнь пограничную разглядывал, а по вечерам с офицерами предавался застольным беседам. В первый день комсомольские активисты с Октемберяна, ныне Армавир называется, нагрянули. С канистрой коньяка. Прямо с завода, из дубовой бочки.

Коньяк армянский, я вам скажу, самый лучший был в те времена. Тем более, с завода, без обмана. Я думаю, он и сейчас самый лучший, поэтому его и заставили называть арманьяком. Честной конкуренции ведь не бывает, это отмазка, мол, французы первые… Пил я французский, не лучше. А на мой вкус, так хуже… Если только настоящий армянский, а не подделка.

Так вот, канистра стояла возле стола, и лейтенантик, недавно прибывший на заставу, виночерпием был. Разливал по старшинству. Сначала гостям — таков закон гостеприимства на Кавказе, потом старшим по возрасту. И только после этого старшим по званию… Ну а ему как шопе, то есть обслуживающему персоналу, пить не позволялось. Так, пригубить…

Н-да, интересные у нас беседы были. Интернациональные…

Ну и пару раз я с дозором границу обошел.

Через контрольную полосу при мне только звери ходили.

А на турецкой стороне, так же, как на нашей, тогда мирно жили.

На этом мои познания о той стороне Большого Кавказского хребта исчерпываются. На той стороне только бывать довелось. Жить — на этой.

Одни горные вершины только с разных сторон видим.

Раньше знали, теперь больше догадываемся, что по обе стороны неплохие люди живут.

По эту сторону, где я живу, государство одно, а народов множество. И у каждого своя история.

Когда попал в эти места, первое время голова закружилась. Потерял ориентацию во времени и пространстве. Так потерял, что мои новые знакомые решили меня привести в чувство традиционным методом. И собрались мы, представители разных национальностей, на даче у молодого в те времена карачаевского писателя Муссы Батчаева на его даче над только что опавшей после паводка Кубанью.

Это сегодня он классик, а тогда был просто талантливый автор.

И дачка у него была по стандартам того времени — маленький, в одну или пару комнат, домик с увитой поздним винным виноградом верандой. На ней за столом мы и сидели. Июньским южным томным вечером.

Зной уже спал.

Наступил час блаженного ничегонеделания.

И душевного отдохновения.

Классик еще не знает, что он классик и ведет себя как простой смертный. Пьет вино и поддерживает разговор.

О чем?

О том, о чем в то время не принято было говорить официально.

О депортации карачаевского народа и возвращении на родину.

Юсуф Созаруков, тогда начинающий карачаевский поэт, пишущий на русском языке, помнящий казахские степи, обиды не скрывал.

Мусса — постарше, помнящий больше и лучше, выдержаннее.

У него уже несколько книг переведены на русский и вышли в Москве.

Я сейчас одну покажу…

Вот она.

А в этом сборнике есть повесть «Аул Кумыш».

Кто бывает в Теберде или Домбае по дороге через Черкесск, его обязательно проезжает. Большой аул. Родина Муссы. Здесь он и похоронен.

«Не приходилось ли тебе когда-нибудь бывать в обычном карачаевском ауле, известном, прямо скажем, лишь тем, что он никому не известен? Почему? Да потому, что такой аул прячется в горах, в укромном месте, в стороне от людских широких дорог. И ты будешь прав, если скажешь, что он, по всей вероятности, непричастен к существованию на земле всех семи больших и семидесяти мелких чудес. Ты прав — к этому он непричастен.

Итак, будь у нас гостем, путник!»

Будь гостем, приглашает карачаевский классик Мусса Батчаев.

Гостю уважение и защита.

Завоевателю — отпор.

Я вот задумался тут, как от толерантности, то есть терпимости, к дружбе вернуться.

Чем можно объединить множество народов, собранных в этих предгорных и горных местах?..

И была ли дружба в державе под названием СССР?

Была.

И русских в Грозном, Махачкале, Нальчике, Черкесске много жило. И не боялись друг друга. Не точили кинжалов. Заводы строили, землю пахали… Национальную интеллигенцию взращивали…

Не элиту. Элита — это у животных. Это когда больше, но не умнее.

У интеллигенции главное богатство не в кормушках да на счетах — в интеллекте. Оттого и понимала интеллигенция национальных меньшинств, какую возможность ей советская власть предоставила: своей маленькой культурой войти в большую, бессмертную… Своей краской, нитью влиться в волшебное большое полотно…

Между прочим, у карачаевцев собственная письменность появилась только в начале прошлого века, уже после Октябрьской революции.

А вообще карачаевцы — потомки половцев. Так ученые считают. Но не все. Половцы были степняки, а карачаевцы живут в ущельях….

А вот калмыки были горцами, а теперь живут в степях. Поэтому Пушкин и выправил «сына степей» на «друг степей калмык»…

Далеко их занесло в свое время от прародины. Но религию собственную не растеряли по дороге.

А в ущельях мир другой…

Довелось мне бывать в карачаевском ауле, выше которого только белые вершины, а верхушки деревьев остаются под подошвами. И услыхал я там такую легенду. Жила в этом ауле перед Великим Октябрем воинственная карачаевка, которую даже мужчины уважали и слушали. И когда докатилась сюда молва о том, что творится в долине, решила она закрыть свой аул, свою страну от враждебного мира. Там, где Кубань прорезала самое узкое ущелье, поставила отважных джигитов, чтобы те никого не пропускали. Но все-таки прошел как-то отряд то ли красных, то ли белых и забрал то, что хотел, прежде чем перейти в другое ущелье. Тогда она решила завоевать неведомую ей Москву, откуда те пришли. Для этого, она посчитала исходя из численности прошедшего отряда, ей нужно было двести отчаянных джигитов. Молодых, горячих. И велела она собрать всех подростков в одном месте и обучать их воинскому искусству…

У этой легенды не ясен конец. Воспитала ли она подростков в отчаянной любви к родному ущелью и в непримиримой злости к внешнему миру или не успела?..

А может эту легенду придумали уже после возвращения из изгнания аксакалы для укрепления духа.

Но что точно было это — наказ старейшин тем, кто возвращался: на родной земле рожать без устали, чтобы народ множился и занимал свою землю, вытесняя чужаков…

Да, несколько слов о калмыках…

Это ведь тоже Кавказ. Его история, во всяком случае.

У этого народа вера самая древняя и мудрая.

Настолько мудрая, что их не слишком и видно.

А история длиннее многих шумных государств-новоделов.

Такая же длинная история и у ногайцев.

Те тоже спокойные… Словно знают неведомое остальным….

Народы как люди: рождаются, взрослеют, стареют…

Юные народы — драчливые.

Старые народы — мудрые.

У старых народов и летописцы мудрые.

В те времена, когда познакомился с классиком карачаевской литературы, я и с классиком ногайской подружился. И был тогда Иса Капаев молод, но уже известен далеко за пределами своей родины. Всей читающей стране. В журнале «Юность» печатался.

Сейчас покажу, как этот журнал в те годы выглядел.

И книжки у него в Москве уже выходили.

Вообще Москва в то время любила кавказцев.

Вот, прочту для затравки, как раньше писали…

«Быстрая езда на грузовике волнует не меньше, чем стремительная скачка на горячем аргамаке. Я стою, опираясь руками о железо кабины, нахлобучив кепку на самые глаза. Встречный ветер, перемешанный с песком и пылью, хлещет в лицо. Впереди необъятная, пахнущая зноем степь. Синий горизонт как бы в одной упряжке с солнцем — не догнать ни на каком скакуне… Белые ковыли, серые полынники, зеленые разливы люцерны, желтизна пшеничных полей мчатся навстречу. Кажется, все однообразно в этой степи. И вдруг среди седого ковыля, как неожиданная мысль — сверкнет одинокий алый мак…»

Что тут скажешь… Орда. Хан Ногай и его потомки.

Немного осталось от этого великого народа.

И черкесов теперь не намного больше.

Черкесы прославились черкеской с блестящими газырями и буркой.

Черкеска — это бальное платье для джигита.

Вот, надел — и я уже джигит.

Бурка — это маленький домик на одного.

Накинул сверху на плечи…

Теперь ветер, дождь, метель не страшны…

А прославлены черкесы Михаилом Юрьевичем Лермонтовым историей о красавице Бэлле…

Это вы знаете.

Еще один народ с историей, разделенный хребтом, — абазины — абхазцы…

Народы-братья…

По разную сторону Кавказского хребта.

В девяностые годы прошлого века мой знакомый абазин Азамат, бывший комсомольский, а затем партийный функционер, немало средств и сил вложил, помогая своим братьям стать свободными… От грузин…

До этого я не сомневался, что эти два народа, грузинский и абхазский, — братья.

Что Нодар Думбадзе и Фазиль Искандер — братья.

Вот у меня томик Искандера. Этот искать, как книгу Думбадзе, не пришлось. Искандер давно уже не был на своей родине. Можно сказать, он по месту проживания — москвич. Но не по прозе…

Вот, прочту, чтобы поняли, что я имею в виду….

«Порывы озонистого воздуха порою трепали его голос, как белье на веревке, иногда слишком сильный порыв ветра, оборвав кусок недослышанной мелодии, уносил его с собой и вышвыривал ее на берег.

Иногда наоборот, как бы заталкивал назад в его поющий рот уже спетую часть песни, но Арменак, напружинившись, вышибал ее из глотки последующим куском мелодии, и в воздухе несколько мгновений дребезжали куски мелодии, заклинившиеся и рвущиеся в разные стороны, как сцепившиеся собаки».

Это из «Сандро из Чегема».

Да, неспокойно стало на Кавказе в конце прошлого века…

Одна война заканчивалась, другая назревала…

Осетины — народ маленький, но гордый.

Впрочем, как все горцы.

Я во Владикавказе на военных сборах был.

Служить в армии не довелось, военная кафедра была, офицерское звание получил.

Лейтенанта…

А военная форма мне идет.

Сейчас оцените…

…Вот как китель сидит…

Живот сразу втянулся, плечи шире стали…

Не понимаю, отчего пацаны от армии косят. Надо же где-то себя мужчиной в полной мере ощутить…

Сейчас вот еще фуражечку…

Вот так…

Теперь другая форма, в ней таким молодым трудно выглядеть…

Так вот о сборах. Для информации: в Советском Союзе офицеров и солдат, вышедших в запас, периодически собирали для повышения военной квалификации. Узнать, что в уставе, тактике, вооружении изменилось, и пострелять на полигоне. Из боевого оружия и из прочей техники, если к ней приписан.

Владикавказ — город с историей.

Через него шла единственная дорога, Военно-Грузинская, на Тифлис-Тбилиси. А там дальше и в турецкий Арзрум, куда Александр Сергеевич Пушкин съездил и путешествие это описал.

Во Владикавказе врач Михаил Булгаков прожил почти целый год. Одна тысяча девятьсот девятнадцатый.

Здесь появился один из первых русских театров на Северном Кавказе.

Это после перестройки Северная Осетия стала основным производителем водки. До этого другие ценности преобладали…

Но в этом городе всегда было много военных.

Мы тоже там на сборах изучали, что еще изобрели люди для убийства друг друга. На полигоне тренировались поражать мишени. Хорошо, что картонные.

У меня получалось.

Я все-таки когда-то охотился.

Пока не понял, как это неправильно — лишать жизни беззащитное существо.

Оправданием может служить только необходимость защититься или выжить.

Спортивная охота — это убийство.

Для кого-то Чечня была спортивной охотой…

А у Льва Толстого кунак был, чеченец Сато. Толстой ему плохонькое ружьишко подарил, а Садо в ответ дорогую шашку. А потом и коня. И от своих воинственных соплеменников защитил… Можно сказать, русскую литературу спас…

Выходит, им война была не нужна.

А кому она нужна?..

Никто не сознается.

Я не везде на Кавказе был.

Но много имен знаю.

Имен, впечатанных в историю.

И это не имена толстосумов или начальников.

Это имена тех, кто ткал общий ковер духовности. Ковер дружбы.

Кайсын Кулиев — балкарец. Алим Кешоков — кабардинец. Разные народы, разные культуры. И человеческая дружба до конца дней. И оба в памяти народной.

Расул Гамзатов — певец, без которого Дагестан безголос.

«Веками учил ты и всех и меня

Трудиться и жить не шумливо, но смело,

Учил ты, что слово дороже коня,

А горцы коней не седлают без дела.

И все же, вернувшись к тебе из чужих,

Далеких столиц, и болтливых и лживых,

Мне трудно молчать, слыша голос твоих

Поющих потоков и гор горделивых».

Это Гамзатов о своей родине, о Дагестане.

Тем, что есть, не дорожим… Не дорожили, поэтому и державу разрушили.

Всем так захотелось свободы, самостоятельности…

А ведь неплохо жили на национальных окраинах. Лучше, чем в русской глубинке — на той смоленщине или вологодчине…

И примеряла местечковая власть, уставшая от догмата Москвы, как малыш одежонку взрослого, как бы сама распоряжалась… И как тот же подросток, уверена была: знает лучше и больше взрослого… Не подозревая, что заводы, фабрики, колхозы и все, что работало при советской власти, при импортируемом с Запада новом строе полных прилавков не нужны станут.

Думали, что изобилие товаров важнее дружбы.

Не ведали, что Западу своего наработанного, произведенного, выращенного девать некуда и не заводы нужны в большой стране, а большой, голодный, жадный до материального изобилия базар.

Ишак, перед которым так долго маячил клок сена, вдруг понял, что может его достать…

Нет, мы конечно не ишаки. Но иногда бываем не умнее их.

Обижены были чеченцы, карачаевцы и те же калмыки на власть Советов?

Обижены.

Но не более, чем столичные диссиденты.

Вернувшись в родные места после изгнания, они жили бок о бок с русскими.

А мы бок о бок с ними.

Вместе строили, производили, выращивали…

Они женились на русских… И наоборот.

Детей рожали, которые одинаково два родных языка знали…Две культуры.

Говорят, я не сын

этих гор, этих рек —

Не потрафил строкой

ритмам горского вкуса.

Не услышал стихов

седоглавый Казбек,

Не затеплилась песнь

в изголовье Эльбруса.

Лгут. Бессовестно лгут!

Я метался меж скал.

Шат-гора и Казбек —

тема тайны глубокой,

Ведь не зря же здесь гений

поэта витал,

По ущельям струя

свет души одинокой.

Он терзался и пел.

Я шагнул ему вслед

И с вершин оглядел

дорогие просторы,

И, как тысячи стрел,

в сердце скопища бед,

Стон берез и полей

обреченные взоры.

Да, там горе и скорбь!

И я ринулся с гор

В бой за Русь, как солдат,

от родного порога.

Пораженья мои —

дням бесстыдства укор,

Я же пел и пою,

что далось мне от Бога.

Это стихотворение из вот этого томика «Моя журавлиная Русь» народного поэта Карачаево-Черкесии Михаила Бегера.

Он родился в Черкесске, здесь вырос и стал поэтом.

Настоящим русским поэтом.

Более двух сотен лет пришли сюда казаки. То ли народ, то ли сословие.

Я думаю, все же сословие.

Сословие, занимавшее место между дворянами и разночинцами.

Со своим менталитетом.

Схожим с сибирским.

Почему так думаю? Исхожу из личного опыта. Жена у меня считала себя сибирячкой. Выросла на берегу Байкала. Гордилась этим. Обижалась, если напоминали, что родилась она, правда, в другом месте. А тут вдруг решила своей родословной поинтересоваться. И выяснилось, что оба ее деда, репресированные в тридцатые годы, казаки. По отцу — донского войска, по матери — кубанского.

Вот и задумалась. Но характер, со стороны виднее, казацкий у нее. Другое дело, что не особо разнится он с сибирским. Оба на воле да на преодолении препятствий замешаны.

Нет, не случаен Кавказ в истории России.

Как и Россия в истории Кавказа.

Свободолюбие и искусство политической дипломатии — вот основные уроки, получаемые на Кавказе и по сей день.

И именно Кавказ оплодотворил русскую культуру.

Но не только русская культура вышла оплодотворенной из многонационального горнила и социальных катаклизмов этого исторического соединения места и времени. Общественная мысль, критерии оценки элит, гражданские постулаты общества и отношения человека и государства начали формироваться именно здесь. Военная верхушка и терпеливые солдаты, проповедующие патриотизм, казаки, предпочитающие опасную свободу безопасному прозябанию в крепостничестве, ссыльные вольнодумцы, отчаянно-безрассудные, вышедшие на «декабрьскую площадь», рисковые авантюристы всех мастей и творческие люди — вот кто устремился сюда, на эти просторы, одержимые поиском новизны отношений, чувств, красок, звуков…

Сюда шел отборный люд, уверенный в себе, в своей удаче, фарте…

Все вместе, народы разных национальностей, вер, культур, все мы — кавказцы…

И неважно, что я родился совсем в другом месте России.

Живу на Кавказе.

А значит, кавказец.