Пушкин и другие флотские. Морские рассказы

Виктор Красильников, 2019

В этой книге только правдивые истории из морской жизни на фоне эпохи, в коей они имели место приключиться. В их подборку вошли и неопубликованные рассказы, чтобы полнее представить жизнь на морях и берегу. Автор с лёгким сердцем отправляет книгу в плавание по житейским водам, надеясь, что и она найдёт своего читателя.

Плавания по Марксу

Морозный февраль давнего года. Домоседствую по причине отпуска. Бестолково, каплями дней срывается времечко. Сами себе праздники творим: приглашаем соседа Николая Алексеевича. Яркий был человек, не обойдённый талантом, фронтовик. Застольничаем, поём песни под гитару. Невзирая на количество опрокинутого, мастерски он ею владел. Мало ему с батей покажется, тотчас меня мальцом в «Сполохи». И опять сидим хорошо, душевно. Телефоны домашние тогда походили на редкость. Кадровики предпочитали из резерва нарочного с запиской посылать. В оной примерный текст:

«С получением прибыть к такому то инспектору».

Так и со мной поступили. Являюсь в ту службу, где сейчас от угла Свободы отель стоит.

— Ремонтного механика на «Валдае» знал?

— А что? — в отупелости сам с вопросом к младшему по группе судов Батракову.

— Погиб он. Короче, завтра к восьми как штык. В АХО получите лопаты, ломики — и на Вологодское кладбище. Покопаете там…

Обратно пошёл по Набережной, чтоб как-то привести себя в меридиан. И месяца не прошло, как классно подстриженный в форсуночной, отправлялся до дому. Шутили. Добродушный бывалый Валентин наставлял, как лечиться от простуды. Рецепт выходил смешным, очень приятным, а главное — проверенным…

Отрядили человек семь. На трамвае и пешком добрались с инструментом. Кладбищенский служитель указал место.

Срыли снег. Промёрзшая земля напоминала бетон. Ломики, с приложенной силой и размахом, отсекали от её корки жалкие комочки. Мы парили, перестав ощущать мороз под тридцать.

Двое, не северных — в нытьё. Пришлось объясниться:

— Парни, для кого делаем, мужиком был настоящим. Я сам с того судна. И псих страшный. Списали меня, боцманюгу талрепом огрел.

Вижу, южане откровение на веру взяли, прочие повеселели.

Как-то пошло у нас с большей отдачей и к сумеркам последнюю каюту для Савина приготовили.

Всех домой пригласил. Так и притопали по простоте обессиленные, продрогшие. Казённое в коридоре на пол сложили.

Замечательно, что мама целую большую кастрюлю супа наварила и у папеньки нашлось. Помянули, горячего поели. Выяснилось, что и по второй тарелке найдётся. Хохлы извлекли из карманов сушёные красные перчики. Все отошли от трудов, изнутри запылали. Расстались с редким чувством честно исполненного Божьего дела…

Снова стали дни каплями падать в никуда. Всё уже порассказал: как на Кубу ходили, про Сантьяго, где Фидель с бузотёрами сгоряча на казармы попёр. Низкие, цвета песка, те выглядели совсем не грозно. Однако, обломилось у него, и сам был схвачен. К нашему злосчастию, смотрящий за островом Батиста помиловал шалуна-романтика. Как-никак отпрыск знатного, богатейшего рода. Бородач дух перевёл и тряхнул остров, как пыльный коврик. Штатникам сразу фигу показал, объявив себя социалистом правильной ориентации.

С того идейного жеста беспрестанно по-сказочному поплыли туда корабли всех наших суперпароходств. А чтобы уж совсем не в прогар, подряжаются у классовых врагов чего-нибудь перевезти. На десяток пустых бортов лишь «Валдаю» один канадский фрахт достался. Из захолустного местечка на заливе Святого Лаврентия взять лесной товар до Голландии.

Как пробились через льды — ахнули. Природа — словно на Родину пришли. Те же ели забелённые — до горизонта частоколом.

На пригорке церковка православная. Близкая дорога в снежных отвалах. Вот только машины по ней мчат американские — длинные, стильные.

Грузчики к работе приступили. Почти все пожилые, мордастые молчуны, подозрительно кого-то напоминавшие. Спасибо, помполит просветил, не соврал. Братия — уцелевшие бандеровцы и ошмёток раскомплекта дивизии СС «Галичина». Тогда мы также «заклято» нахмурились.

В поселковом шопе по доступности оказались лишь меховые перчатки — почему-то в корзине у дверей. Кто взял для шика, потом пожалел. На глубоко спрятанной этикетке красовалось — «China». Вот бы тогда, в начале 70-х, торговый её накат перехватить. Но министерские чины, обожавшие ездить за бугор, дешёвку обходили и, похоже, мало что знали. Пребывание в розовой глупости, как сейчас понимается, отобрало последние шансы сохранить великую страну экономически.

Вахту стоял со вторым механиком и ещё c одним мотористом. Коллега Славик Мочалов по облику и всем манерам являл старинный тип соломбальца. Так летом выходят они из своих загадочных сараюшек в рейтузах со штрипками и расстёгнутых заводских спецовках. Взгляд штукарей, скрываемый наклоном, чем-то всегда озабочен. У Славы помимо прочего из заднего кармашка всегда торчал пук обтирки. Светлые его волосы природно панковали торчком. Из военных мальчишек был, ростика небольшого, худенький. Характер без срывов, компанейский. Своей неменяемой точкой зрения дорожил.

Дневная вахта протекала при людях, значит, общались с машинным народом. То с токарем перекинешься коротким разговорчиком, то со сварным обмолвишься. Больше любили заходить в форсуночную. Там колдовал Валентин Савин, обстоятельно готовя запасной комплект распылителей. Сие дело требует терпения и отрицает гонку. Слава непременно цеплял экспериментального механика. На что получал свою порцию насмешек. У Валентина Павловича выходило прикольней. Так и пикировались они. Роль зрителя, втянутого в действо, доставалась мне.

На какую-то очередную подначку Славы, Павлович изобразил озарение идеей:

— Попрошусь-ка после отпуска на нового «поляка» в достройке. Говорят, для карьерного роста самое то. Раз пожизненный предсудкома, думаю, и там об авторитет запнусь. Ба!

С «Капитана Мочалова» деда знаю. Скажу — на «Валдае» не какой-нибудь сын лейтенанта Шмидта — настоящий Мочалов — младший пропадает. Мечтает на судне, наречённом в честь отца, поработать. Не абы как, а ударником комтруда.

Вижу, Славик слюну сглотнул, такого виража не ожидая.

Хоть всё было правдой, кроме мечтаний, имел он совесть.

А та шептала: «Не позорь память бати. Вредные привычки в ломбард не сдашь».

— Это что ж получается: не выпить? не покуролесить? Идиотом стать?! Премного благодарен. — И заторопился снимать температуры.

Зимняя Атлантика сразу норов показала. Расшевелила караван, прибралась у дракона в малярке, напакостила где могла. Встречая очередной вал, бак заполучал такой нокаут, что «Валдай» обмирал на ходу, прежде чем поклониться бездне. Явственная дрожь трясла стальной набор корпуса. В машине демонически всхлипывали турбины. Затем «Бурмейстер, почувствовав оголённый винт, как одичавший конь, рвал поводья. Лица у всех побледнели от закупоренного житья. Шторм отвернул на четвёртые сутки. Как вскоре оказалось, он только сдал примерку другому. И пока новый накачивался яростью, хохмачи вспомнили привычки. Машину представляли двое, и не слабо. Толстячок Карышев, именовавший себя почётно «сорокотом», фанатничал за одну компотную кружку. Заявляясь в столовую команды, зрелищно обмакивал в любимую палец и лишь тогда брался за чумичку.

Славик, помнивший голодное детство, ещё на полутрапике вопил с ремеслушной оторванностью: — Су-пу!!!

На что дневальный Пашка откидывал руку запевалой в народном хоре, начиная выводить: «За-лу-пу крас-ну-ю»… За два дня до нового 1973 года пришли в человеческий мир.

В небольшом городке Вельсене царила предпраздничная суматоха и распродажа. Матросы ещё найтовые с каравана убирали, а уж приехал агент. Мастер за три месяца валюту заказал. Мотористские 60 копеек, помноженные на 90, набухали в 54 инвалютных рубля! Преображённые в синенькие гульдены, они значили для нас рекордно приличные деньги.

Слава заранее с Павловичем договорился, чтоб нас взял.

Тому первый помощник отказать не мог. И вот мы шествуем по главной улице, осознавая награждение этим днём.

— Ну что, «Вельск», глянется? — заводит Савин. Шутка удачна. Поначалу жмёмся, цены изучаем. Нестойкость срывает меня на покупку пальто, какое видел на лоцманах. В точности тёмно-синее, с капюшоном и застёжками как у гусара. Отпад!

Цена для «вельских» мусорная, хоть динамитит мне выданное.

Сотоварищи одобряют. Теперь легче, а они в мучениях. У старшего интерес к мальчишеским вещам и к деликатным дамским:

— Такая рубашка сыну понравится и вот это. Скромник, сам-то не попросит. Он решительно достаёт гульдены и не скрывает радости от удачного выбора. При других его покупках мы отходим в сторону. Замечаю только, что они даются ему по обязаловке. Что ж, для жизни — самое обычное состояние. Славик с нас пример не берёт. Напротив, в глазах хитринка появилась:

— Экие вы быстрые. До «маклаков», пожалуй, дотерплю.

И сделаю по Марксу.

— Это как? — проявляю наивность. Оба смеются:

— «Капитал» штудируй. Там написано: «товар — деньги — товар». — Сразил. Настоящий сын капитана!

Напоследок по кружке «Хольстена» в хорошей компании.

Так бы всегда.

После этого, как на прокрученной ленте дней, мелькнула стоянка в Вентспилсе. Ничего особенного. Разок в ресторане отметились. Не помню, кому в поданном салате окурок попался. Колготки с приманчивого Запада помогали знатокам жизни объясняться с нестеснительными особами. Каюсь, и мне так досталась ночка с крановщицей башенного крана.

Запевале нашему повезло гораздо больше. Трогательное, нежное создание поддерживало его от падения на ледянках застывших луж. Подошёл, поздравил их с коротким счастьем.

Блондиночка, нимало не смутясь, пожелала мне того же. Ласковою ручкой поправила капюшон на лоцманском.

Да. Все Пашки — везунчики. Павлович тоже в город вышел — до почты с фанерным ящичком собственного мастерства. Приключения наши его не влекли. Азорские острова романтики давно были пройдены им.

В Антверпен, кто деньги в «Вельске» растряс, откровенно к стыду заявились. Бедный в прямом и переносном смысле 3-й помощник не знал, как ухитриться, выдавая сущую мелочь.

Чтоб как-то сладить, давал одному несколько больше, говоря:

«Ты уж с тем и тем на столько-то франков сам разойдись».

По суматохе короткой стоянки попал в другую тройку, потому что Павловича привлекли менять на главном один из выхлопных клапанов.

Ходили, глазели. Удивительно, когда нищ, посещают мысли — издёвки. «Повыставлялись западники богатыми, нарядными, заваленные товаром и стали магнитом. Уже лепятся к нему, со всего обойдённого довольством света. Поляки, наши евреи — то цветочки. Сколько уже понаехало тех, кто на их культуру вообще плюёт. И ещё привалят, бессчётное потомство разведут. Тогда что?» Додумать не получилось. Высмотрел обувку дешёвую, дрянную, но подходящую к пальто.

Вернулся на судно — Славик в каюту приглашает. Он таки применил «Капитал» на практике. Пакеты, скрывшие диванчик, впечатляли. Поход по всяким польским «Москатексам» стал его и многих выстраданным бенефисом.

— Будь другом, позови Палыча.

Ну разве откажешь? Посидели за какой-то огненной водой.

Опять попал впросак с вопросом:

— Как эти неженки могут спиртягу такую бухать? Или учли, что мы прибудем?

— Ха-ха-ха. Это для обмывания покойников выпускают и в аптеках продают. А мы нераскусимым вариантом обмываем мохер с кримпленом.

Какой-то невесёлый получился у Славы каламбур.

До Клайпеды не дошли — узнали: многим замена едет, и нам всей вахте… И даже деду Мартемьянову.

Кажется, совсем близко отстоят эти дни. И такое печальное стряслось. Странным отголоском — сон, в котором увидел Павловича. Обычный, с улыбкой подошёл он ниоткуда: «Витёк, помнишь, трёшник не мог разойтись и твои франки без размена остались. Как честный человек должен отдать».

Начинаю радостно перечить: «Не конфузь Валентин Па…» — и вдруг врубаюсь, что мы в разных мирах. Не может быть подобных встреч. Теряя хороший тон, давлюсь в беззвучном крике: «Нет! Нет! Не возьму!» Дёрнулся, пелену сна прорываю. Последний стоп-кадр: стоит он уже непривычно грустный, вполоборота, и говорит, как роняет: «Сам всё увидишь, и ещё тебе скажут…» Наш кот Васька марта дождался. Меня же преждевременно обеспокоил нарочный. Коль так — нарисовался. Виктор Батраков корректировку внёс:

— «Валдай» 24-го в Мурманск заходит, в темпе собирайся.

Не забудь зайти и к бездельникам в комитет комсомола, отметься.

Честь по чести устроил отвальную. Проводить меня Николай Алексеевич взялся. Стройный, с бравой офицерской выправкой, сам как талисман удачи. Редкую фамилию носил — Двинин. Всё в нём объясняло, почему уцелел морпех в пекле Сталинграда и в рукопашных с горными егерями на хребте Муста-Тунтури. В буфете аэропорта, как порядочные из тех лет, суррогатного кофию попили. На прощание обнялись с ощущением куража от настоящего мужского дела.

…Прибыл этаким свежим королевичем. Не давая опомниться, второй механик взял в оборот:

— Давай-ка в робу и в машинную яму. Заменишь похмельного. На борту комиссия по расследованию несчастного случая.

— Йес, раз надо.

Вахту наскоро принял. Кой-как осмотрелся. Подходят важные дяди, дают первую вводную:

— Открывай капы.

Берусь за колесо размером с тележное, начинаю вращать.

Люки поднялись до предела. Начальство, кроме одного, по машинным трапам проследовало на шлюпочную палубу. В просвет среднего люка плотник суёт кранец. Матросы вносят на узкую площадку, где вентиляторы стояли, наспех сколоченное нечто. Подумалось: «Если отстранили комсостав, значит, вникают серьёзно». Из никому не верящих распорядился:

— Возьми гаечный ключ, молоток; заберись, и как отдашь гайки на той разъёмной крышке — свистнешь.

Сам вышел, присоединившись к безопасно смотрящим сверху. Исполнил, раз велено. Теперь верхняя крышка подшипника тяги держалась на одних шпильках.

— Давай, вдарь по ней.

От ничтожного удара капы грохнулись в исходное положение. Только встретившийся с кранцем плющил его стальною пастью, насколько мог. «Сам всё увидишь…» — вынырнуло из памяти. Позже, из всего рассказанного, представлял досконально роковой для Савина день. Знал и о каждодневных муках непутного стармеха: чем загрузить ремонтного механика?

Гонор — всякому плохой советчик. Тем более ходячей нужде, суетному. И даром он был бы согласен жёчь слепнем по жести. К пущей самости ленинградца из Девяткино всё изображал. Во рту одна и та же жувачка, как соска для дитяти.

Остроносые шузы около помойного вида. Джинсы и прочее на нём тряпьё тщился выдать за питерский форс. Лицом смахивал на фата базарного за час до битья. Признаться, это ещё щадящий его портрет.

Вот и придумал чмо во всяком деле зряшнюю работёнку.

Мол, расходи подъём капов. А такого никто не делал. И в заводском формуляре не указывается ни who. Вообще полное умолчание.

Павлович мужик технически умный, но как ему было до той крышечки достать? Мягкая душа помешала сказать чирью чесотному: «Пока надёжным помостьем не обеспечите, исполнять не возьмусь»…

Быстро апатитами для Польши засыпали. На отходе сюрприз — медицинская книжка моя не понравилась. Срок в ней, де, кончался годовой. Пригласили перед закрытием границы, объяснить свой неразумный пролёт.

— Ну, как ты, разгильдяй, дальше жить собираешься? — вопросил капитан Ибрагимов.

Балбесно пожимаю плечами. Новые коленца судьбы разве ведомы? И особенно таким непришейным к здравому смыслу.

Резван Ибрагимович всё ж терпеливо ждал ответа.

— Наперво, зайду в комитет комсомола, чтоб карточку куда надо перебросили. И ещё…

Я тупо задумался, а когда поднял глаза, интересанта уже не наблюдалось.

На следующий день приятно родных появлением удивил. В кадрах тоже удивились, но противоположно. Снова отпуск по накатанной дорожке пошёл.

На нашей улице Гайдара жила девчонка Любочка. Пожалуй, единственная на весь город, мной интересовавшаяся. В кино приглашала, разговорить пробовала. А я, чухня, неизвестно чем гордился. Только на день рождения вручил со стишками карандашный её портретик. Симпатяжка обнадёжилась, стала поверять свои и подружкины тайны. Потенциальная тёща в детском садике работала, что обещало выходы на всякий блат. Обе тонко подводили меня к благому концу.

По выбору Любаши ходили на индийские фильмы с песнями и слёзками. У кассы всегда осадная толпа. Круто было достать удостоверение моряка, дающее право на два билетика без очереди.

Выходим раз из «Мира». Под впечатлением клубка из коварства и всяких там чувств возмущалась она неподдельно:

— И как некоторые женщины могут отвратительно поступать?! — Перекидывая мостик от экрана к жизни, резонировала струной:

— Хотя, знаешь, полно иных примеров. По ним — мы все держимся на ниточках любви. Это я вот к чему. С матерью в садике одна воспиталка работает. Муженёк у неё плавал в загранку. Шмоток всяких навёз! У них ребёнок был несчастненький, параличный. Но какой умница! Учителя на дом ходили, способностям его поражались. А та, та… (постеснялась слово подобрать) погуливала. Недавно в море от чего-то муж погиб. Обречённый с рождения мальчишка совсем загоревал. Представь, детским умом понял: матери теперь он не нужен. И ниточка любви к папе больше не поможет ему держаться на этом свете. Потому что папы на нём уже нет.

С такой-то светлой, чуткой душой он тихо свечечкой за месяц в кроватке догорел. При последней минуточке попросил переодеть в рубашку — подарок, дошедший в посылке.

— Мама, я к папе пошёл. Теперь всегда-всегда с ним буду.

Дура заревела от запоздалой жалости.

— Мамочка, не плачь, я обоих вас очень люблю. И там тебя любить не перестану…

* * *

В мелькающих годах, в новых рейсах по сути не менялось ничего. Долго за удачу считали прийти в порт, где кучковались маклаки. Формула бородатого, злобного к России утописта казалась бессмертной. Однако совсем железных правил не бывает. Моряки вышли за их скобки первыми. Едва лишь стали получать достойно.

…Столько всего случилось! Ушли в таинственное небытие поколения. Новые наросли, утвердились. Предметный мир ещё более разительно изменился.

Суда наши переплавили в иные формы. Например, в кастрюльки, чайники из Азии. За тридевять земель флот не гоняют больше. На то две причины: торговых бортов — кот наплакал. И «друзья» по отброшенному учению Маркса перевелись. Сейчас остался бы жив Валентин Савин. На дурика, за просто так — не работают.

Ну что ещё? Помогать всему свету закончили. Да, по правде, и нечем. Одно это обнадёживает.