Баллада о непобеждённом

Виктор Королев, 2018

Эта книга – о доблести, беспримерном героизме и силе воли русского человека. Он будет защищать свой дом и родную землю до последней капли крови. Он будет делать это, как обычную работу. По-другому он не умеет. И именно поэтому его невозможно победить. Вечная слава русскому солдату! Низкий поклон всем защитникам Отечества!

© Королев В. В., 2018

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2018

Баллада о непобеждённом

Первый бой дивизия приняла у Брестской крепости. Ровно в четыре утра. И до полудня 23-го июня не давала немцам окружить цитадель. В этой страшной неразберихе и непрекращающейся стрельбе со всех сторон 6-я стрелковая потеряла почти половину личного состава. Многих красноармейцев укрыли крепостные казематы, и они навсегда остались там — убитые, но непобеждённые.

По белорусской земле 6-я Краснознамённая дивизия шла тяжело. Несколько раз её пытались взять в клещи быстрые танки Гудериана, но остаткам полков чудом удавалось выскочить из окружения. Сданы Бобруйск, Рогачёв, Пинск… Красная армия отступала на восток. Это нельзя назвать бегством: ожесточённые бои не прекращались ни на час. Арьергардные заслоны дивизии стояли насмерть, давая возможность разрозненным подразделениям оторваться от наседавшей немецкой армады. Но силы были слишком не равны.

К пятому июля в составе головного отряда оставалось неполных четыре сотни человек — меньше батальона. Наступил день, когда 6-я Краснознамённая стрелковая дивизия, рождённая ещё в 1918 году и чуть позже получившая имя «Орловская», могла просто исчезнуть вместе со штабом и знаменем, вся до последнего солдата погибнув в яростной схватке с врагом.

Наверное, так и случилось бы. В июле 41-го без вести пропадали не только тысячи людей — бесследно исчезали полки, дивизии и даже армии. Помогла орловцам передышка у небольшого белорусского городка Чериков, что в тридцати километрах от железнодорожного узла Кричев. Здесь штаб догнал отряд под командованием заместителя командира дивизии Осташенко. Местные добровольцы пополнили стрелковые роты. А в городке обнаружился брошенный склад боеприпасов, ездовые обновили лошадей, и пушкари стали глядеть веселее. Наладили связь. Красноармейцы начали копать окопы, готовясь к обороне. Полковник лично ходил, проверял:

— Глубже! В рост копайте! Когда танки пойдут, только полный профиль спасёт! Даже если он прошуршит гусеницами над тобой, встал — и кидай гранату ему в зад!

Бойцы улыбались. С шутками легче жить и воевать. А тут и кухня подоспела. Но горячий кулеш пришлось доедать на ходу: из штаба фронта был получен приказ оседлать Варшавское шоссе и там задержать танки противника. До особого распоряжения. Любой ценой.

Понятно, что любой: отсюда до Москвы меньше пятисот километров, один день пути для среднего танка. Это если без остановок. Потому и такой приказ — остановить во что бы то ни стало.

Шли всю ночь. Как рассвело, увидели, что лучшего места не найти. Сзади осталась небольшая речушка с хорошим названием Добрость и болотистыми берегами, справа — холм с наполовину зажелтевшей пшеницей, слева и впереди — небольшие деревушки. Дорога идёт по мосту через тихую ту речку, потом вверх на холм и дальше прямиком на столицу, золотую нашу Москву. Её-то и приказано оборонять.

* * *

Командир противотанковой батареи собрал всех пушкарей в палисаднике крайней избы. Кратко изложил ситуацию:

— На орудийный расчёт осталось по три человека. Придётся работать за двоих. На каждую 76-миллиметровую полковую пушку — по тридцать два выстрела, итого снарядов — девятнадцать ящиков. Плюс десять винтовок по три обоймы на каждую. Четыре лошади. Кухня одна на полк. Боевой приказ — остановить немцев на шоссе, задержать до особого распоряжения. Вопросы есть?

Потом они выбирали позиции для каждого расчёта. Старшему сержанту Николаю Сиротинину досталось место на середине холма, в ста метрах ниже крайней избы. Собственно, он не был командиром расчёта. Он был наводчиком. Но командира убило ещё под Бобруйском, а тех двоих, что числились сейчас при родной «полковушке», он практически не знал. Оба не орловские, новенькие. Люди быстро появляются и быстро исчезают, независимо от того, в наступлении полк или в обороне. Война — это сплошной отдел кадров с бесконечной убылью личного состава.

— Николай! — командир батареи позвал старшего сержанта. Он вообще выделял Сиротинина особо, хотя тот был щуплым, невысоким, скромным, немногословным. Наверное, уважал как хорошего наводчика, одного из лучших в полку.

— Николай! Давай-ка переговори с местными крестьянками. Пусть покажут, какой сарай можно разобрать. Надо бы блиндаж соорудить да хотя бы в один накат брёвнами накрыть. Немцы начнут обстреливать из танков — там можно будет от осколков укрыться.

Николай пошёл в ближнюю деревню Сокольничи. На холме оглянулся разок: хороша позиция! Мост как на ладони, а орудие укрыто деревцами и кустиками, в десяти метрах ничего не видно.

В крайний дом не стал заходить. Постучал в следующий.

— Каго там бог нясе?

Ответил по-белорусски:

— Свае, маци, свае!

— Так заходзь, раз свае, не зачынено!

Прошёл в хату. Земляной пол, печь справа. Напротив — небольшое окно. Посредине стол, скамья. Хозяйка стоит у стола, скрестив руки на груди. Немолодая, пёстрый передник, синей косынкой голова покрыта.

Дальше порога не пошёл. Ещё раз поздоровался. Знать, именно этого и ждала хозяйка, повела рукой:

— Сядай, салдацик!

Сел за стол. Начал рассказывать свою просьбу. Хозяйка слушала молча, потом поставила перед ним крынку молока:

— Зараз пакажу хлеу, а ты пакуль малака папи, салдацик!

Потом села напротив.

— И мой сынок на фронце ваюе. Цябе як зваць-та?

Назвался:

— Николай Сиротинин.

— Сирата? Без бацьки и без маци?

— Родители есть, это просто фамилия такая. Мы из Орла. Мне уже двадцать лет исполнилось…

Она помолчала, вздохнула тяжело:

— Усё отступаете. А хто ж перамагаць будзе?

Николаю стало почему-то неуютно в этом доме. Как-то стыдно, что ли. Ответил как можно твёрже:

— А мы и будем побеждать. Потому что мы сильнее! Нас не победить!

Встал из-за стола. Хозяйка ещё сидела, и оба смотрели друг на друга глаза в глаза — такой он был маленький. Но не было в её взгляде насмешки — одна только грусть да ещё материнская жалость. Потом она показала, какой сарай можно разобрать, дала лом и лопаты. Напоследок протянула узелок с варёной картохой — Николай не взял, отказался.

Копали долго. Брёвна скатили под горку, уложили. Траншею к боевой позиции провели в полный рост. Для снарядных ящиков ниши обозначили. Всё по уму, для себя делали. Без перекуров. Потом сидели на станине, обливаясь потом в мокрых нательных рубахах. Молчали, словно на кладбище. Пахло свежевырытой землёй и слабо — душицей. Пить хотелось невыносимо.

Ближе к вечеру крестьянка из Сокольничей появилась на позиции, он сразу узнал её по синей косынке. Постояла минуту, сказала (словно даже не ему):

— Дзёран-то акуратней рэжце, зверху на дах пакладзеце, не будзе видаць!

И ушла, оставив узелок с едой.

Подошёл командир батареи, сказал, как будто всё слышал:

— Дёрном крышу покроете, совсем не видно будет! Молодцы! Как раз к ужину управились!

Кухня что-то запаздывала, так что узелок той крестьянки оказался очень кстати. Молоко Николай отдал бойцам:

— Я у хозяйки уже пил, это вам!

Один из красноармейцев сказал благодарно:

— Спасибо, товарищ старший сержант! Я последний раз молоко пил до армии, уж и не помню, сколько месяцев назад…

«Хорошо хоть, что не вчера призван, — подумал Николай. — Больше шансов остаться в живых. Война — это тоже наука. Научишься побеждать — никакой враг тебе не страшен…»

Тут его снова позвали к командиру. На этот раз к командиру полка. Там уже было полно офицеров и таких же, как он, сержантов. Докладывал заместитель командира дивизии:

— Получен приказ из штаба фронта: дивизия передаётся для усиления воздушно-десантного корпуса и направляется в район Мстиславля и Кричева. Быть в готовности к выступлению к ноль-трём часам сегодня ночью. Оставить арьергардный артиллерийский заслон. Исключительно из добровольцев. Исполнять!

Сиротинин вышел из хаты вместе с командиром батареи.

— Товарищ командир! Я готов добровольно остаться в арьергарде!

— Николай, а мне с кем воевать дальше прикажешь? — изумился комбат. — И сколько расчётов ты с собой попросишь?

— Нисколько. Один справлюсь.

— Со своей пушкой?

— Так точно. Только снарядов оставьте побольше!

Они шли под гору в начинающейся темноте. Командир батареи молчал. Потом сказал:

— Будь по-твоему, Сиротинин. Знаешь, на что идёшь. Горжусь тобой!

Они расстались, пожав друг другу руки.

Через час на телеге пожилой красноармеец привёз десять ящиков снарядов. Вчетвером разгрузили их: три положили у щитка, два поставили в ниши у станины, пять занесли в новенький блиндаж. Обратно на телегу забрались трое: бойцы из расчёта уже знали, что их сержант остаётся добровольно. Расставанье было скорым, особых чувств и эмоций никто не выказал. Война — это вам не сонеты, не баллады какие-нибудь.

Война — это… война.

* * *

Ещё часа два было слышно какое-то движение. Дивизия (точнее, всё, что от неё осталось, — тысячи полторы боевых штыков) растянулась по шоссе и форсированным маршем двинулась на восток. Ещё ржали вдалеке лошади, звякали котелки и звучали резкие команды. Ещё повисел в ночном воздухе тяжёлый топот многострадальной пехоты, но это было последнее, и оно быстро исчезло, растворилось, улетев куда-то в небо.

Звёзды были крупные, как яблоки. «Это очень хорошо, что погода ясная. Целиться легче», — отметил Николай.

Он, не отрываясь, смотрел на светлую ленту шоссе и жалел только об одном: не удалось сделать ни одного пристрелочного выстрела. Впрочем, он, ещё когда шли прошлой ночью, считал шаги. Привычка такая, да и не заснёшь ненароком, помогает. Так что помнил: от рощицы до моста ровно две тысячи шагов, это полтора километра, плюс ещё накинуть надо метров четыреста, если целить в головной танк…

Небо на востоке, в той стороне, куда ушла родная дивизия, быстро розовело. Начинался двадцать шестой день войны. Было на удивление тихо. «Как странно, — подумал Николай. — Петухи не кричат, коровы не мычат, словно вымерло всё на этой земле…»

Тихо было недолго. Сначала сороками застрекотали мотоциклетки. И сразу же их перекрыл шмелиный гул танковых моторов. Он нарастал, и Сиротинин почувствовал, как стала подрагивать земля под ногами. Или показалось? Николай открыл сразу три лотка: бронебойные и осколочно-фугасные снаряды перетащил поближе, картечь оставил в нише.

А-а, вот они и показались! Сразу как-то радостно вздохнул полной грудью: давайте, фрицы, посмотрим, кто сегодня победит!

Пока бесконечная колонна фашистских танков ползла отсчитанные полтора километра до речушки, Николай успел зарядить пушку, установить прицел на ближний съезд с моста. Там уже катились медленно два мотоцикла, боевой дозор — но это не его цель. Его цель — танки. На, передний, получай!

Дёрнул за шнур, и сам мгновенно оглох от выстрела. Уши заложило, голову сдавило, мир погас. И посреди этой временной темноты и звенящей тишины — вдруг яркая вспышка в прорези щитка. Попал! Да как! 76-миллиметровый снаряд «полковушки» прошил броню немецкого танка и взорвался внутри, от детонации рванули фрицевские снаряды, башню снесло и выбросило прямо на дорогу, на мотоциклистов. Вот это удача!

— Ай да Коля-Николай, сиди дома не гуляй! — пропел Сиротинин, крутя маховик прицела. Теперь нужно срочно «поухаживать» за тем танком, который в конце колонны. А танки встали в недоумении: кто это и откуда такой огонь ведёт? Сейчас мы им всё разъясним, всё покажем! Расстояние тыща-девятьсот, бронебойным — огонь! Еще снаряд!..

Прошло всего минут пять боя, а у него уже две подбитые машины и полная паника в фашистской колонне. Два средних танка пытаются подцепить того, что горит на выезде с моста, устроив гигантский затор. Вот тут уже можно осколочно-фугасный послать: ну-ка, распишитесь в получении! И ещё осколочным и картечью по тем мотоциклистам, что в живых остались и теперь в кювете решают, как к орудийной позиции Коли подобраться. А ещё парочку снарядов — по тем танкам, что на мосту остановились. Вот так! Вот так!..

Два бронетранспортёра решили вброд перейти речушку по обе стороны моста, один застрял в болотине, другой Коля подбил уже на своём берегу.

Почти каждый второй его снаряд находил свою цель. Но долго так продолжаться не могло. С тех танков, что не дошли до моста, немцы высчитали огневую позицию Сиротинина и открыли по ней ураганный огонь.

Первый немецкий снаряд разорвался в двадцати метрах ниже пушки, второй — метрах в тридцати сзади. «Следующий будет мой!» Старший сержант ящерицей юркнул в блиндаж. Едва успел. Сзади рвануло, осколки градом защёлкали по бревенчатому накату. «Дзякую, маци, за сарай! — путая слова, поблагодарил крестьянку. — Живой я, стало быть, ещё повоюем. Рано они посчитали меня побеждённым…»

Пошёл по траншее к пушке. Прицел разбит. Сдвинул чуть станину — как раз прямая наводка через ствол. И расстояние выверено. Так что бронебойным, три снаряда — огонь!

Все три попали в гущу танков, что, пятясь, пытались свернуть с шоссе, отойти назад, тесня напиравшие оттуда всё новые машины. Их было много, непередаваемо много, несколько десятков. И уже с десяток, если считать и бронетранспортёры, чадно горели. Густой дым временами закрывал Колину позицию, и тогда ответный огонь по нему становился тише, давая возможность подтащить из блиндажа новые снарядные ящики.

Выстрел! Ещё выстрел! Ещё!..

Это чем так пахнет? А-а, это краска на стволе орудия пузырится, горит. Это что колокольчиками позванивает? А-а, это пули по щитку так мелодично щёлкают! Подобрались-таки, гады, к позиции, ползут на холм вражеские автоматчики. Сверху их видно Коле, через прорезь щитка стреляет он из винтовки. Щёлк — обойма отскочила. Вторая — ещё двоих уложил. Третья — это последняя, Коля! А они уже рядом, уже в рост, уже кричат:

— Рус, сдавайс!

Ещё два раза успел выстрелить, двух фрицев уложить. И — всё…

* * *

Потом фашисты подсчитают свои потери. За два с половиной часа боя они потеряли одиннадцать танков, семь бронемашин, около шестидесяти солдат и офицеров. Шла к Москве целая танковая дивизия, и её остановил один-единственный русский солдат. Не было такого случая во всей истории Великой Отечественной войны. Никто и никогда не смог повторить подвиг Николая Сиротинина. Не победили его фашисты. Погиб герой непобеждённым.

Спустя лет двадцать после войны об этом подвиге будут не раз писать многие советские издания. И станут ссылаться на запись, найденную в дневнике обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии Фридриха Хенфельда: «17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости… Полковник перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стреляли из винтовок. Всё-таки он русский, нужно ли такое преклонение?»

К очередному юбилею Победы снова вспомнят о беспримерном подвиге. И отыщутся свидетели, появятся новые подробности…

Во второй половине дня немцы собрались у места, где стояла разбитая пушка, валялись пустые ящики из-под снарядов и десятки стреляных гильз. Туда же согнали и местных жителей. Полковник, действительно, говорил, что каждый солдат должен защищать свою родину — фатерлянд. Как этот русский. Потом из кармана гимнастерки убитого русского солдата достали медальон с запиской — кто да откуда. Главный немец отдал его женщине в синей косынке, что-то сказал, переводчик разъяснил: «Возьми и напиши родным. Пусть мать знает, каким героем был её сын и как он погиб».

Похоронят немцы Сиротинина на холме. Полковник приказал дать над могилой троекратный залп. В знак уважения к солдатской доблести и храбрости. Потом, кстати, придут другие немцы и сожгут дотла деревню Сокольничи за связь её жителей с партизанами. А в соседнем городе Кричеве устроят гетто и расстреляют несколько сотен местных еврейских семей.

После войны Николая Владимировича Сиротинина посмертно наградят орденом Отечественной войны I степени. Родные и белорусские краеведы ходатайствовали о представлении его к званию Героя. Только всё напрасно: для оформления таких документов обязательно нужна хоть какая-то фотография. А её у Коли ни одной не оказалось…