Император Николай II и заговор генералов

Виктор Кобылин, 2008

28 февраля 1917 года произошел трагический надлом русской жизни, повлекший за собой крушение самой империи и ставший одним из величайших событий прошлого века. Вступила ли Россия в эру «светлого будущего свободы, равенства и братства» или взяла на себя грех отступничества под предводительством высших военных чинов? И как разделить вину за реки пролитой крови, братоубийственную войну и неописуемые бедствия, выпавшие на ее долю? Эти вопросы волнуют нас и спустя столетие.

© Гончаренко О.Г., предисловие, 2008

© ООО «Издательский дом «Вече», 2008

О.Г. Гончаренко

Несколько слов о книге В.С. Кобылина

Тайна 28 февраля 1917 года продолжает будоражить умы вот уже более девяносто лет, и ей исследователи успели посвятить огромное количество публикаций самого разнообразного объема — от газетных статей до фундаментальных книг. Трагический надлом русской жизни, повлекший за собой неописуемые бедствия и крушение самой империи, казалось, стал величайшим событием прошлого века.

Не прошло еще и ста лет, когда вновь возникла потребность в осмыслении поступков и событий тех лет для более ясного понимания греха отступничества всего народа, представителей всех его сословий, дававших в 1613 году соборне клятву верности государю.

За семьдесят лет советской власти в сознании большинства народа это величайшее событие померкло и потеряло свой сакральный и судьбоносный смысл, главным образом, благодаря противоречивым и неглубоким книгам, авторы которых пытались трактовать отречение Государя как своего рода обыкновенную смену власти и заурядный переход от монархической формы правления к республиканской. Читателю объяснялось, что «народ устал», что конституционная монархия быстро утрачивала свое значение, и ее падение было предопределено естественным ходом мировой истории. Столь упрощенный и лукавый посыл обесценивал значение личности Государя, превращая его в безвольную «игрушку судьбы», а сам факт отречения в мало достойный внимания эпизод, характерный для смены вех.

Познать вселенский масштаб событий не смогли, увы, и многие их современники. Отречение не казалось величайшей драмой ни Блоку, ни иным властителям дум от литературы, ни Синоду и большинству составлявших его архиереев, ни даже представителям царствующего дома.

Как стало ясным потом, у каждой из социальных групп России были свои причины если не делать гибели Императора, то, по крайней мере, приветствовать его низвержение. И этот факт поражает нас больше всего, ибо кому, как не современникам императора, людям начала ХХ века, была превосходно известна величайшая духовная составляющая императорского служения и его предначертания для России и мира.

Напомним вкратце философское наполнение монархической идеи для читателей нового века, по вполне объективным причинам, мало знакомым или не знакомым с ее содержанием. Православная монархия еще со времен Византийской империи четко обозначала форму власти, при которой церкви, как одной из важнейших ее составляющих, облегчалась задача по спасению душ человеческих. Эта форма представляла собой симфонию, а иными словами — соправление светских и церковных властей, вместе служащих единой идее различными средствами. В описанной выше модели земного правления Церкви предоставляется спасать души для жизни вечной в Царствии Божием и бороться с внутренним злом в человеке, а государству защищать Церковь и свой народ от внешнего зла, в том числе, если необходимо, и силами своего флота и армии.

Православная монархия в России до февральской трагедии была единственным государственным строем, который расширял критерии своих «земных» задач за приделы исключительно «земных» интересов и видел в каждом человеке бессмертное существо, созданное по образу и подобию Божию для вечной жизни в Царстве Божием. Успешность и эффективность государственной деятельности измерялись его правителями не только экономическими показателями и политическими свободами, но тем, насколько оно помогало собственному народу спастись для жизни вечной.

Между тем православное вероучение говорит и о том, что развитие человечества даже в христианскую эпоху завершится его отходом от Бога и временным торжеством сил зла перед концом Истории. Это и есть тот несомненный духовный фактор, которым легко проверяются все те исторические события февраля 1917 года и последующей борьбы со злом с точки зрения Священного Писания и святоотеческого Предания.

В ходе знакомства с трудом В.С. Кобылина, о главной теме которого мы поговорим ниже, читателю имеет смысл избирать главным критерием в оценке противоборствующих сторон их отношение к Главной Истине — к Богу и Его предначертанию для Святой Руси. Это высокое духовное название-предназначение к началу 1917 года уже было потеснено идеей «Великой России», предусматривавшей для государственного устройства копирование западных стран, столь соблазнительно преуспевавших в глазах ее адептов в своем экономическом развитии в ущерб своему духовному развитию. Приближаясь к пику материального благополучия накануне Великой войны 1914–1918 годов, Россия начала все более обнаруживать явные признаки духовного упадка общества, проявившегося, прежде всего, в легкомысленном отношении правящих классов и дворянства к религиозному смыслу самодержавия. Навязчивая идея русской интеллигенции стать частью «цивилизованной» Европы, быть ею признанной и сподобиться сомнительной похвалы ее незаметно подвела российское общество к последней черте упадка.

Даже Св. Синод Православной Российской Церкви перестал сознавать важный духовный смысл православного самодержавия, и в церковной среде стали бурно расти антимонархические настроения еще с началом войны, разразившейся летом 1914 года. Самый непредвзятый анализ действий Синода, предпринятых в смутные дни февраля — марта 1917-го, заставляет поразиться беспечностью позиции Православной Российской Церкви в отношении верховной власти Государя.

В дни государственного кризиса и возникшей угрозы крупных социальных беспорядков члены Св. Синода взирали на происходящее по меньшей мере с поразительным равнодушием. В первые дни после отречения Государя, как вспоминал протопресвитер военного и морского духовенства о. Г. Шавельский, в Синоде «царил покой кладбища». Синодальные архиереи вели текущую работу, занимаясь, главным образом, решением различных бракоразводных и пенсионных дел. За этим на первый взгляд необъяснимым молчанием большинства иерархов скрывались их антимонархические настроения.

Бездействие и даже отстраненность проявлялись в отсутствие всякой реакции некоторых членов Синода на поступавшие к ним письменные обращения и петиции в защиту самодержавия, направляемые подданными Его Величества, среди которых было немало государственных чиновников, озабоченных происходящим в стране.

2 марта 1917 года синодальные архиереи частным образом собирались в покоях Московского митрополита. Члены Синода признали необходимым немедленно войти в сношение с Исполнительным комитетом Государственной Думы. На основании этого можно утверждать, что Св. Синод Православной Российской Церкви де факто признал Временное правительство еще до отречения Николая II от престола. Необъяснимым с точки зрения здравого смысла было и торжественное заседание Св. Синода, состоявшееся сразу после свержения Государя — 4 марта 1917 года. На нем председательствовал уже известный нам митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) и новый синодальный обер-прокурор В.Н. Львов, назначенный на эту должность Временным правительством. Без всякого видимого принуждения и, надо полагать, вполне искренне митрополит Владимир и члены Синода выражали искреннюю радость по поводу наступившей «новой эры в жизни Православной Церкви».

На следующий день, 5 марта 1917 года, Синод распорядился, чтобы во всех церквях Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось», а 6 марта 1917 года митрополит Киевский Владимир поспешил направить от своего имени по всем епархиям телеграммы. Они содержали распоряжение о том, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство Ея».

Российское же правительство, которое должно было бы ясно сознавать опасность общественного крена идей, не только не предприняло никаких мер к обузданию грядущей смуты, но легко самоустранилось от участия в защите интересов страны. «В 10 лет “Государственная” Дума промотала все, что князья Киевские, Цари Московские и Императоры Петербургские, а также сослуживцы их доблестные накапливали и скопили за тысячу лет», — обобщал словно бы в послесловии к истории погибшей империи философ Василий Васильевич Розанов весной 1918 года.

В свете этих исторических событий становится понятным тяга новых поколений историков и публицистов русской эмиграции обобщить знания, разделить мифы и события реальные и установить, быть может, более значимые причины «февраля 1917-го». Отдельная линия книги, вынесенная в ее заголовок, — тема взаимоотношений начальника штаба главнокомандующего, Свиты Его Величества генерала от инфантерии М.В. Алексеева и Государя. Для этого важным представляется понимание значения и роли лиц Свиты, по Высочайшему указу зачислявшихся туда в качестве знака особой монаршей милости, а следовательно, и личного доверия Государя. Бесспорно, трудолюбивый и талантливый в штабной работе Алексеев имел на подобную привилегию все права, однако, по мнению автора, да и вообще объективно, именно он стал центральной фигурой грядущего государственного переворота, на котором сошлись многие, если не все, линии заговора.

Парадоксальность этого факта слишком очевидна, чтобы игнорировать ее по причине сравнительной «неизученности». Ближайшее в военном отношении лицо к Государю, человек, вышедший из самых низов народных, сделавший блестящую военную карьеру и осыпанный милостями своего монарха, стал главным распорядителем заговора. Книга Кобылина убедительно показывает, как генерал-адъютант в иных случаях умело педалировал события, изолируя сторонников Государя, мобилизуя своих единомышленников и все более, говоря образно, затягивая петлю на шее монарха.

Делал ли он это по каким-то ему лишь ведомым побуждениям, находился ли в ослеплении, был ли просто марионеткой в руках «мировой закулисы» — вот круг вопросов, на которые автор отвечает на страницах своей книги, предоставляя время от времени слово самым активным участникам переворота и современникам февральской трагедии. Надо отметить, что многие из них, находясь уже в эмиграции, поразительно простодушно признавались в собственных преступлениях, даже не осознавая смысла свершенного ими поступка. На это нередко обращает внимание и автор, в отступлениях от прямой речи участников дающий собственную оценку их дел, что порой бывает даже излишне, ибо слишком очевидными выглядят эти поздние признания и прозрения отступников. По ходу чтения книги становится все более понятной внутренняя и внешняя политическая обстановка тех лет, и все же авторские обобщения придают описательной части некоторую завершенность.

Мемуары и «прямая речь» участников и свидетелей выступают в книге мозаичным историческим полотном, на фоне которого разворачивается поистине Евангельская фабула взаимоотношений Преданного и Предающего. История, столь роковым образом время от времени повторяющаяся в России.

Одна мысль, невольным образом возникающая в ходе прочтения книги Кобылина, кажется особенно важной. Никакие, пусть в отдельных случаях, самые злостные устремления отдельных должностных лиц Империи не имели бы и малейшего шанса на успех, не выступи они единым фронтом под руководством умного и злого гения в лице начальника штаба Верховного главнокомандующего, сложившего и доведшего ситуацию вокруг отречения до ее практического воплощения.

Роль генерал-адъютанта Алексеева в трагедии «февраля 1917 года» перечеркивает его усилия по борьбе с большевизмом, и блестящие организаторские таланты по структурному оформлению и финансированию белой армии на ее начальном этапе — явствует из книги. В заключение Кобылин приводит даже ссылку на воспоминания одного из начальников штаба Марковского полка, Баттенбиндера, который из уст начальника дивизии генерала Тимановского слышал свидетельство о позднем раскаянии и прозрении генерала Алексеева, произнесенном вслух в присутствии последнего незадолго до своей кончины.

Кстати сказать, генерал-адъютант Алексеев ненадолго пережил преданного им монарха, скончавшись на Юге России летом 1918 года от болезни почек. Другой активный заговорщик, генерал Рузский, был незадолго до того казнен большевиками на Северном Кавказе. Чуть позже, в 1919 году, от тифа умер еще один предавший Государя генерал-изменник — Н.И. Иванов.

И все же, несмотря на центральную линию повествования, задача автора простирается далее того, чтобы представить историю предательства лишь как эпизод фатального невезения Государя, в трудный момент подпавшего под демоническое влияние своего начальника штаба.

Кобылин дает и недвусмысленную оценку действий родственников Государя в те дни, подчеркивая, что измена получила твердую почву и в великокняжеской среде, призванной, как и Церковь, быть опорой императорского служения.

Автор вспоминает один из самых хрестоматийных примеров, превосходно характеризующих ситуацию, сложившуюся в высших слоях общества. Напомним читателю суть его вкратце. 1 марта в 4 часа 15 минут дня в Таврический дворец приехал Великий князь Кирилл Владимирович. Великого князя сопровождали адмирал, командующий гвардейским экипажем, и эскорт из нижних чинов гвардейского экипажа. Великий князь прошел в Екатерининский зал, куда уже был вызван председатель Государственной Думы М.В. Родзянко. Обратившись к председателю Думы, Великий князь Кирилл Владимирович заявил: «Имею честь явиться к вашему превосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Думы». Слова Великого князя потонули в криках «ура». М.В. Родзянко поблагодарил Великого князя и, обратившись к окружающим его солдатам Гвардейского экипажа, сказал: «Я очень рад, господа, словам Великого князя. Я верил, что гвардейский экипаж, как и все остальные войска, в полном порядке выполнит свой долг, поможет справиться с общим врагом и выведет Россию на путь победы». Слова председателя Государственной Думы, как свидетельствуют очевидцы, были также покрыты криками «ура». Затем М.В. Родзянко, обратившись к Великому князю, спросил, угодно ли ему будет оставаться в Думе. Великий князь ответил, что к Государственной Думе приближается гвардейский экипаж в полном составе и что он хочет представить его председателю Думы. «В таком случае, — заявил М.В. Родзянко, — когда я вам понадоблюсь, вы меня вызовете». После этого М.В. Родзянко возвратился в свой кабинет. Ввиду того что все помещения Думы заняты, представители комитета петроградских журналистов предложили Великому князю пройти в их комнату. Вместе с Великим князем в комнату журналистов прошли адмирал гвардейского экипажа и адъютант Великого князя.

Хроника была повторена слово в слово и в дневном выпуске «Биржевых ведомостей». Похожее сообщение об этом возмутительном поступке поместило в начале марта большинство российских газет с незначительными разночтениями во второстепенных деталях. Опровержений со стороны Великого князя Кирилла Владимировича или же других участников этого события не последовало ни в те дни, ни когда-либо позже.

Факт подтверждается и собственноручной телеграммой Великого князя Кирилла Владимировича к своему дяде Великому князю Павлу Александровичу, отправленной еще до отречения Государя: «2-го марта 1917 года. Дорогой дядя Павел! Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы, работает ясно и единомысленно с нашим семейством, он прячется и только сообщается секретно с Родзянкой. Я был все эти тяжелые дни совершенно один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и Родиной, спасая положение, признавая новое правительство. Обнимаю. Кирилл».

Лицемерные слова об ответственности перед Государем и Родиной, оправдание своих преступных действий тем, что он якобы «спасал положение» — типичны для Великого князя Кирилла Владимировича. Но вот как эти действия оценивает другой участник позорного акта — М.В. Родзянко, приложивший столько усилий к совершению переворота в России. В своих воспоминаниях он по этому поводу пишет: «Прибытие Члена Императорского Дома с красным бантом на груди во главе вверенной его командованию части войск знаменовало собой явное нарушение присяги Государю Императору…»

Генерал Н.Н. Головин, бывший профессор Императорской Николаевской военной академии, а позже профессор русского историко-философского факультета, а также домашний учитель истории Великого князя в дни его отрочества в Париже, отмечает следующее: «Великий князь Кирилл Владимирович, являвшийся следующим после сына и брата Государя кандидатом на престол, ведет под своей личной командой батальон Гвардейского экипажа на присоединение к восставшим войскам, собиравшимся около Государственной Думы. Мало того: утром того же 14-го (1-го) марта он разослал начальникам частей Царскосельского гарнизона (Царское Село было резиденцией Императрицы Александры Федоровны) следующую записку: “Я и вверенный мне Гвардейский Экипаж вполне присоединились к новому правительству. Уверен, что и вы и вверенная вам часть также присоединитесь к нам”. Совершает все это Великий князь Кирилл Владимирович 14-го (1-го) марта, накануне отречения Государя, т. е. в тот момент, когда поведение членов Государственной Думы, какими бы мотивами оно ни диктовалось, являлось революционным. Говоря иными словами, Великий князь Кирилл Владимирович на третий же день солдатского мятежа присоединяется к восставшим и призывает к этому другие войска».

Так или иначе, благодаря столь всестороннему изучению даже второстепенных деталей этой измены планетарного масштаба, труд Кобылина не только не утратил значения в наши дни, но в силу своей насыщенности фактами позволяет увидеть общую картину национального бедствия. Несомненно, что это обращенное к нам из 1970-х годов прошлого века слово автора явится хорошим поводом для осмысления русской истории в один из ее самых роковых периодов.