Партия тори-консерваторов и «конституционная революция» 1822-1835 гг. в Великобритании

Виктор Клочков

В монографии рассматриваются историографические и теоретико-методологические аспекты процесса трансформации конституционного и конфессионального устройства, а также партийно-политической системы Великобритании первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. Анализируются особенности эволюции политической системы страны в период «конституционной революции». Уделяется внимание общему праву Великобритании как фактору трансформации традиционных политических институтов «старого порядка» в конституционные механизмы современного типа. Монография адресована профессиональным исследователям, аспирантам и студентам, а также всем интересующимся конституционным устройством страны первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в.

Раздел 1. Историографические и теоретико-методологические аспекты исследования

Глава 1. Историографические и теоретико-методологические проблемы в исследовании трансформации конституционного устройства и партийно-политической системы Великобритании первой трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в

§ 1. Историографические проблемы в изучении эволюции политических институтов Великобритании первой трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в

Изучение характера и направленности социально-экономических и политических изменений, а также тесно связанных с ними проблем конституционного устройства и партийно-политической системы традиционно являются одними из ключевых проблем исторического познания. Известный французский анналист Ж. ле Гофф как то заметил, что историк всегда предпочитает человеческие существа абстракциям, но не в состоянии понять их иначе, чем в рамках тех социальных и политических систем, в которых они жили.¹⁰⁶ Это высказывание имеет совершенно особое значение для осознания сложного комплекса взаимосвязей и взаимозависимостей, с которыми сталкивается исследователь, будучи вовлеченным в изучение заявленного комплекса вопросов. Французский историк отметил тесную связь, которая всегда существует между рациональными действиями индивидов, направленными на изменение их социального бытия, и трансформацией политических институтов и практик, результаты которой зачастую оказывались далеки от ожидаемых.

Исследование процесса трансформации конституционного устройства, политических институтов, институтов участия и политических практик Великобритании первой трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в., очень показательно в этом отношении. Обычно этот период в истории страны описывается в историографии как решающий этап трансформации институтов старого порядка, результатом которого стало окончательное оформление конституционных механизмов и партийно-политической системы современного типа, а также соответствующих им институтов политического участия и политических практик. При этом подчеркивается, что изменения, которые произошли в указанный период в конституционной и партийно-политической системе страны, стали результатом длительного процесса ее эволюции, начало которому было положено событиями Славной революции 1688 г.

Так, в своей работе «Власть и общество Британии 1750‒1850 гг.» М. П. Айзенштат, описывая изменения, которые произошли в конституционном устройстве страны после 1688 г., обратила внимание на те нововведения, которые были привнесены Славной революцией. М. П. Айзенштат полагает, что государственный переворот 1688 г. и дальнейшее утверждение «Билля о правах» с полным правом можно рассматривать как «политическую революцию, которая… закрепила победу парламентского образа правления, утвердив новый государственный режим и политический строй в Англии — конституционную монархию».¹⁰⁷ По ее мнению, «Билль о правах» для Британии, не имеющей писаной конституции, стал первым в мировой истории конституционным законом, действующим и поныне. Он разграничил королевские прерогативы и власть парламента при помощи установлений статутного права, характерных для конституционных механизмов современного типа. Парламент стал высшим органом законодательной и судебной власти, монарх — главой исполнительной власти.

В то же время следует помнить, что концепция, которой придерживается М. П. Айзенштат, носит более сложный и комплексный характер, нежели констатация изложенных выше положений. С ее точки зрения, само появление «Билля о правах» не тождественно и не одномоментно появлению политических институтов (например, политических партий), институтов политического участия (таких, как выборы в парламент, основанные на пропорциональном представительстве в зависимости от численности населения), не говоря уже об отсутствии дискриминационных ограничений по религиозному принципу. Поэтому вполне оправданным выглядит пристальное внимание, которое М. П. Айзенштат уделяет событиям с 1822 г., когда к власти приходят «либеральные тори», и до 1835 г., когда потерпело неудачу первое консервативное правительство Р. Пиля. Рассматривая и анализируя тенденции в эволюции конституционной и партийно-политической системы Великобритании после 1822 г, она употребила весьма показательный термин «начальный этап трансформации институтов старого порядка».¹⁰⁸ Этим отечественный исследователь еще раз подчеркнула, что появление конституционного документа и формирование комплекса механизмов, необходимых для его практической реализации в такой традиционной политической системе, как британская — не одномоментный акт. Скорее следует говорить о том, что это растянутый во времени и весьма сложный по характеру процесс, в котором возможно выделение нескольких хронологических этапов. Если же быть более точным, то речь идет о нескольких параллельно происходящих процессах, затрагивающих основы конституционного устройства, изменения в партийно-политической системе, а также комплекс религиозных и политических реформ 1828‒1832 гг., совокупность которых и привела в итоге к формированию конституционных механизмов современного типа.

Следует заметить, что историографическая концепция М. П. Айзенштат является весьма интересной и по своей структуре. С одной стороны, она отдает дать критике традиционных вигских концепций прогресса, берущей свое начало в трудах Л. Б. Нэмира и Г. Баттерфилда.¹⁰⁹ С другой — отечественный исследователь внимательно следит за ключевыми тенденциями в современной английской историографии, главная из которых заключается в весьма осторожной оценке глубины тех изменений, которые произошли в английской конституционной и партийно-политической системе первой трети XIX в. Наиболее ярким представителем такой позиции является известный современный британский исследователь Дж. Кларк. Он описывает Англию до 1828 г. как страну старого порядка, где «подданные все еще верили в божественное право королей, легитимность наследственной аристократии и законные привилегии англиканской церкви».¹¹⁰ Современные британские исследователи все чаще употребляют термин «долгий XVIII в.», имея в виду период между 1688‒1689 гг., когда в стране сформировалась конституционная монархия, и 1832 г., который расценивался как первый шаг к демократизации парламента как органа законодательной власти.¹¹¹ При этом реформа парламента все чаще увязывается с событиями 1828‒1829 гг., когда были ликвидированы существенные ограничения политических прав для католиков и диссентеров. Уже современники говорили тогда о «революции, постепенно совершающейся посредством права».¹¹² Последователем Дж. Кларка и соавтором его историографической концепции является Дж. Блэк. Поддерживая в целом основные тезисы Дж. Кларка, он не разделяет концепцию последнего о «конфессиональном государстве» и придерживается собственного оригинального взгляда на проблему религиозных реформ 1828‒1829 гг. По его мнению, главным антагонизмом того времени стали противоречия между англиканами и диссентерами, тогда как антикатолические компании возникали лишь периодически, когда к этому давали повод действия властей.¹¹³

Таким образом, благодаря отмеченным особенностям, концепция М. П. Айзенштат доминирует в отечественной историографии последнего времени. Она настолько прочно укоренена в российской историографической традиции, что зачастую воспринимается почти как эмпирический факт, осмыслению которого отдали дань поколения историков. Принципиальная важность этой концепции для данного исследования заключается в том, что она содержит в себе, пусть и неявно сформулированную, мысль о том, что период с 1822 по 1835 гг. — нечто совершенно особенное в конституционной истории Великобритании и истории партийно-политической системы страны. Этот период представляется своего рода финальным этапом процесса трансформации британских политических институтов, сутью и смыслом которого становится появление конституционных механизмов современного типа. При этом, если «начальный этап трансформации институтов старого порядка» определен М. П. Айзенштат весьма четко, то этого никак нельзя сказать о «завершающем этапе» процесса. Это обстоятельство делает позицию М. П. Айзенштат еще более интересной, особенно если учесть, что еще в начале 60-х гг. прошлого века в британской историографии получила свое оформление концепция «конституционной революции», охватывающей период с 1828 г., когда были отменены политические ограничения для диссентеров, до первой реформы политического представительства 1832 г.

Наиболее полно концепция «конституционной революции» выражена в работах Дж. Беста и одного из его главных последователей Р. Хоула. Дж. Бест впервые употребил термин «конституционная революция» применительно к событиям британской конституционной и политической истории 1828‒1832 гг. Общий смысл, вкладываемый в данное понятие британским исследователем, состоял в том что, по его мнению, именно в этот период произошло «постепенное превращение «аристократического полуконфессионального государства» в «полудемократическое либеральное государство». При этом Дж. Бест подчеркивал, что «радикального слома старого порядка не произошло, однако перемены оказались весьма существенными».¹¹⁴ Р. Хоул акцентировал внимание на весьма противоречивой позиции епископата по отношению к реформам 1828‒1832 гг. Британский историк отметил, что «отмену ограничений для диссентеров прелаты поддержали практически без сопротивления; эмансипацию католиков, означавшую уравнение в правах всех христиан, поддержала едва треть епископата, а реформа парламентского представительства вызвала наибольшее противодействие».¹¹⁵

Анализ концепции «конституционной революции», предложенной Дж. Бестом и Р. Хоулом, позволяет более точно определить смысл историографической позиции М. П. Айзенштат в отношении как «долгого XVIII в.» в целом, так и периода 1822‒1835 гг. в частности. Это представляется крайне важным потому, что в самое последнее время данная позиция становится объектом осторожной, или, используя меткий термин Г. Маркузе, «терапевтической» критики. Дж. Кларк, используя применительно к Англии «долгого XVIII в.» термин «старый порядок», употребляемый обычно для описания политического и социально-экономического устройства дореволюционной Франции конца XVI‒XVIII вв., делает акцент на традиционном характере английских политических институтов того времени. Что же касается М. П. Айзенштат, то она подчеркивает значение динамических тенденций указанного периода, определяя его как «переходный к парламентской монархии».¹¹⁶ Для этого переходного периода характерными чертами являлись «союз трона и алтаря», тесная связь высшего духовенства и земельной аристократии, а также прочные позиции идеологии, базирующейся на принципах социальной иерархии и патернализма.¹¹⁷ Сравнительно небольшой хронологический отрезок 1822‒1835 гг. занимает особое место в том отношении, что именно в это время система «парламентской монархии» обретает комплекс механизмов, присущих конституционным монархиям в современном значении этого термина.

Отмеченный выше синтетический характер историографической концепции М. П. Айзенштат требует повышенного внимания не только к эмпирическому процессу анализа и интерпретации фактов, но и к тем теоретическим основаниям, на которых базируется указанный процесс. Накопление нового фактического материала, постепенное изменение тематических и методологических пристрастий исследователей, приводит к тому, что прежние объяснительные модели ставятся под сомнение, а на смену им приходят новые, претендующие на большую, насколько это возможно в историографии, объективность и точность. Именно критика прежних и появление новых объяснительных моделей стало причиной постепенного возрождения интереса к исследуемой проблематике с начала 90-х гг. XX в. В последнее десятилетие этот процесс проявился настолько, что волне может рассматриваться в качестве оформившейся историографической тенденции. При этом оценка характера и направленности изменений в конституционной и партийно-политической системе Великобритании второй трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в., которая характерна для отечественной историографии, была подвергнута хотя и осторожной, но достаточно серьезной корректировке.

Очевидно, что теоретические обобщения тех современных историков, которые в ходе анализа комплекса изменений, произошедших в конституционной и партийно-политической системе Великобритании второй трети 20-х — середине 30-х гг. XIX в., склонны акцентировать внимание на динамической составляющей процесса, восходят к теоретическим схемам традиционной вигской историографии 30-х гг. прошлого века. Весьма характерным выражением такого подхода, основанного на идее постепенного, но неуклонного прогресса политических институтов, заключающегося в улучшении их качества и освобождении от утративших свое значение ограничений (в этом, напомним, и есть общий смысл концепции исторического прогресса, сформулированного в классической вигской историографии), является объяснительная модель Ф. Милнера.¹¹⁸ Она носит прикладной характер и применяется для описания взаимоотношений короны и парламента как двух ключевых элементов английской политической системы, опираясь на при этом особый тип причинности. Если известная прогрессистская модель, представленная классической работой Г. Баттерфилда, декларирует постепенный рост полномочий парламента в качестве отличительной черты, присущей именно британской конституционной модели политического устройства, то концепция Ф. Милнера представляет собой попытку объяснить этот рост, опираясь на комплекс факторов. Рост полномочий парламента увязывается в объяснительной модели Ф. Милнера с особенностями английского общего права. Допуская, что умопостигаемая историческая необходимость существует только на уровне самых общих исторических тенденций (убеждение, весьма характерное для британских историков, независимо от их методологических пристрастий), Ф. Милнер исходил из того, что существует объяснительная модель, способная не только адекватно описать, но и обосновать длительную и успешную эволюцию парламента в качестве ключевого института английской политической системы. Основой ее построения должен стать анализ особенностей английского общего права и отношений собственности. Именно эти два фактора обеспечивали, согласно Ф. Милнеру, уникальную устойчивость и преемственность в процессе эволюции английских политических институтов. «Корона беднела и беднела, и, вынужденная обращаться к парламенту, она оказалась перед необходимостью поступаться политическими правами в обмен на денежные средства. Порогом, на котором спотыкались короли, были деньги: они требовали у народа звонкую монету, а народ требовал у них свободы и реформы, осуществляемой посредством права и фиксированной в нем».¹¹⁹

Нельзя сказать, что концепция Ф. Милнера была чем-то принципиально новым. К тому же, выраженная в предельно обобщенной и афористичной форме, она не могла претендовать на статус комплексной исторической теории. Однако, как это часто бывает в истории идей, она спровоцировала внимание к данной проблеме в историографии, давая понять, что институты собственности и свободы, находящиеся под надежной защитой формализованного права, расцениваемого как общее достояние подданных английской короны, тесно связаны между собой. Более того, наряду с элементами и институтами политической системы, собственность, свобода и право в своей взаимосвязи не только оказывают влияние на процесс трансформации политической системы общества, переживающего переход от традиции к современности, но и во многом предопределяют его.

Именно внимание к традиции и попытки ее теоретического осмысления составили основу критического отношения к вигской историографической традиции еще задолго до появления работ Дж. Кларка. Современный отечественный исследователь С. Б. Семенов справедливо отмечал, что в середине 80-х гг. прошлого века концепция Дж. Кларка, основанная на пристальном внимании к социальной и политической традиции, произвела сенсацию в английской историографии.¹²⁰ Однако следует помнить, что исследовательские интенции Дж. Кларка не были случайностью и оформились на основе того пристального внимания к теоретическим проблемам традиции, которое было характерным для английской историографии последней трети XX в. Уже в середине 60-х гг. прошлого века работа Г. Баттерфилда «Вигская интерпретация истории» показалась одному из самых принципиальных критиков вигских историографических установок, видному специалисту по истории Англии эпохи Тюдоров Дж. Р. Элтону «удручающе жидким очерком, которому недостает замысла, но особенно недостает истории».¹²¹ Опровергая концепции исторического прогресса Э. Х. Карра и Ч. Плама, он писал: «Прогресс является по большей части делом ценностного суждения, личной оценки, и хотя каждый компетентный историк может установить определенную меру необходимости в событиях, никто не сможет доказать, что они действительно детерминированы».¹²²

Именно благодаря Дж. Р. Элтону и его последователям в современной британской историографии сформировалось достаточно критическое отношение к теории модернизации. Теоретическая концептуализация модернизации как интеллектуальной парадигмы является продуктом относительно недавнего прошлого. Современный российский политолог С. Н. Гавров отмечает, что модернизация является максимальным выражением идеологии прогресса, которая доминировала в общественном сознании до середины XX в.¹²³ В этом отношении модернизация как одна из объяснительных моделей социальной эволюции может быть описана как составная часть всякого развития и соотносится с последним как общее с частным. В то же время модернизация не тождественна развитию как таковому. Чаще всего она рассматривается как совокупность экономических, демографических, психологических и политических изменений, претерпеваемых традиционным обществом в процессе его трансформации в общество современного типа.¹²⁴ Очевидно, что такое понимание характера общественных изменений требует от исследователя внимания не только к объяснительной модели, но и к эмпирическим данным, так или иначе дающим возможность показать, какие качественные характеристики общества и насколько претерпевают изменения здесь и сейчас. При этом основополагающей категорией анализа выступает понятие современности как некой проблемной ситуации, в которой оказывается общество вследствие размывания или распада той системы отношений и ценностей, которая обеспечивала легитимацию социальных порядков и осмысленность общей картины мира у его членов.¹²⁵

Получив широкое распространение в качестве объяснительной модели в 60-е гг. прошлого века, теория модернизации быстро обнаружила существенные недостатки. Главным из них было рассмотрение политической традиции как препятствия на пути модернизации, консервирующего социальную «отсталость» и затрудняющего институциональные реформы. Наиболее показательной в этом отношении стала известная работа Т. Маршалла.¹²⁶ Уже в 70‒80-е гг. XX в. происходит серьезная переоценка места и роли традиции в модернизационном процессе. Исследователи приходят к выводу, что традиция (особенно это касается сферы права) должна анализироваться конкретно-исторически, поскольку в различном историческом контексте традиционные структуры ведут себя по-разному, как препятствуя, так и способствуя процессу модернизации. Этому аспекту модернизационной теории посвящены многочисленные работы основоположника социологической школы в модернизационной теории Ш. Эйзенштадта. Ему же принадлежит идея о том, что в ходе успешной модернизации общества традиция не разрушается, но определенным образом трансформируются.¹²⁷

К началу нашего столетия было теоретически осмыслено то обстоятельство, что роль традиции в модернизационном процессе нельзя недооценивать. Связь, которая соединяет общество с его прошлым, никогда не может исчезнуть полностью. Эта связь наследуется благодаря самой природе общества и составляет основу традиции.¹²⁸ Более того, по справедливому замечанию Э. Хобсбаума, традиция в определенной степени может конструироваться, чтобы обеспечить легитимность политических действий, в том числе самого радикального характера, способствовать легитимации институтов и личного авторитета.¹²⁹ Последствия таких действий по конструированию определенного образа традиции могут оказаться более чем реальными.

Такое понимание традиции существенным образом повлияло на модификацию исследовательской повестки при изучении политических институтов различных обществ, переживающих процесс трансформации. В отличие от классических определений модернизации, трансформация понимается как комплекс социально-политических изменений, посредством которого менее развитые общества, транслируя во времени политическую традицию (включая сюда и механизмы, обеспечивающие подобную трансляцию) обретают черты и характеристики, отличающие развитые общества. В этом отношении конституционное устройство Англии и история партийно-политической системы страны в период между 1688 и 1832 гг., являются впечатляющим примером трансформации политической традиции. Будучи помещены в подобный методологический и историографический контекст, проблемы трансформации конституционного устройства и партийно-политической системы Великобритании второй трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в., оказываются весьма притягательным объектом для комплексного исторического исследования.¹³⁰

Основное внимание исследователей при этом сосредотачивается на изучении места и роли традиционных политических институтов в процессе трансформации, а также на определении круга тех общественных институтов, которые самым непосредственным образом обеспечивают трансляцию политической традиции в ходе модернизации общества. Акцент исследования при этом смещается в сторону выявления ненамеренных социальных последствий интенциональных действий акторов исторического процесса. Работы Дж. Кларка и его последователя Дж. Блэка являются прекрасными иллюстрациями именно такого методологического подхода. При его детальном рассмотрении несложно заметить одну характерную особенность. То, что казалось в середине 80-х гг. прошлого века едва ли не «историографической революцией», на самом деле оказалось исторической концепцией, базирующейся на достаточно серьезной методологической основе. Другое дело, что современные историки зачастую предпочитают обходить сложные методологические вопросы, не отдавая себе отчет в том, как это скажется на качестве их собственных теоретических обобщений.

На самом же деле проблема традиции, столь важная для адекватного понимания характера и направленности тех изменений, которые произошли в конституционном устройстве и партийно-политической системе Великобритании второй трети 20-х — середины 30-х гг. XIX в., имеет довольно сложную предысторию. Хронологически первым был взгляд на проблему, который можно с известной долей условности назвать антирационалистическим. Его характерной особенностью является некритическое принятие традиции. Сторонники такой позиции склонны считать, что традицию нужно понимать как нечто данное. Ее можно осознать, но нельзя рационализировать. Такого взгляда, в частности, придерживался Э. Берк, автор знаменитых «Размышлений о революции во Франции». Именно он и ввел в научный оборот термин «традиция».¹³¹

Сторонники другого подхода к социальной реальности, зачастую именуемого рациональным, придерживаются противоположных взглядов. Характерной особенностью такого подхода является то, что его последователи не склонны преувеличивать значение традиции, оценивая наличные социальные порядки и институты по их собственным достоинствам и независимо от сознания людей, которые жили до этого. Однако, заявляя подобное, сторонники рационализма сами формируют собственную, уже рационалистическую традицию. Постепенно стало очевидно, что проблема традиции почти всегда связана с антирационалистской реакцией. На этот аспект проблемы обратил пристальное внимание британский специалист в области философии истории М. Оукшотт.¹³²

Крайности обоих подходов могла бы устранить исследовательская позиция, предложенная М. Оукшоттом которую К. Поппер верно назвал «рациональной теорией традиции». Ее смысл состоит в том, что критическое приятие, изменение или отвержение традиции может произойти только путем должного ее осознания. Уничтожить традицию полностью нельзя, возможно лишь перейти к новой ее форме. Освобождение от ограничений и запретов, налагаемых традицией возможно только путем ее осмысления, основанного на попытках принять или отвергнуть существующую.¹³³ Таким образом, критическое или рациональное восприятие традиции заключается в осознании того, каким образом она сохраняется в качестве следствия человеческих действий, если последние ненамеренны. Также следует представлять, какова функция традиции в социальной жизни. По мнению М. Оукшотта, социальное регулирование в принципе не было бы возможно, если бы окружающий нас социум не содержал множества регламентаций. Характерно, что в качестве одного из наиболее ярких примеров такой регламентации британский исследователь приводил парламентские процедуры. Ограничения подобного рода важны именно как регламентации и функционируют в качестве традиции независимо от того, будут ли они рациональными, необходимыми, справедливыми, или какими-либо еще.¹³⁴ По-видимому, создание традиций аналогично той роли, которую в науке играет создание теорий. Социальные теории являются инструментами, посредством которых историк пытается внести некоторый порядок в процесс осмысления социальной жизни на уровне самых общих понятий и категорий. То же справедливо и в отношении традиции. Однако следует учитывать, что невозможно действовать рационально в мире, если у вас нет никакого представления о том, какой будет реакция на ваши действия. Рациональное действие предполагает наличие внешней системы, реагирующей предсказуемо хотя бы отчасти.

В историческом исследовании одной из главных разновидностей внешней среды являются политические и социальные институты. Как представляется, именно они наиболее связаны с наследуемой в обществе традицией. Институты, как и традиции, следует анализировать в терминах, описывающих отдельных индивидов, их связи и действия, позиции и убеждения. Об общественных и политических институтах следует говорить в том случае, когда некая (изменяющаяся во времени) группа индивидов следит за соблюдением определенного множества норм, или выполняет социальные функции, очевидные для других членов социума. Традиции же представляют собой единообразие человеческих позиций, форм поведения, ценностей или вкусов. Традиции, как нетрудно заметить, более тесно связаны с личностями, чем институты и учреждения. Что касается последних, то следует обратить внимание на их потенциальную амбивалентность в том отношении, что социальные институты способны действовать прямо противоположно по отношению к своим очевидным функциям. Происходит так потому, что институты и учреждения контролируются индивидами (способными ошибаться) и другими учреждениями (также способными на это). Традиция в этом смысле — связующее звено между личностями и обезличенными учреждениями. Важность данного положения состоит в том, что именно традиция способна сохранять и распространять позицию ее основателя или носителя далеко за рамки его личной жизни. Очевидно, в этом и состоит главный смысл рационального отношения к традиции.¹³⁵

Дополняя теорию традиции, разработанную М. Оукшоттом, Ш. Эйзенштадт подчеркивал, что подлинно рациональное отношение к ней возможно только тогда, когда социальные целостности — такие как политические элиты или классы, — не воспринимаются в качестве эмпирических объектов. Элиты и классы являются в очень большой степени конструктами распространенных общественных теорий и объяснительных моделей, разновидностями которых также является различные варианты теории модернизации и сама рациональная теория традиции. Все эти конструкты относятся к некоторым идеальным объектам, существование которых зависит от теоретических допущений. Поэтому, как полагал Ш. Эйзенштадт, социальные феномены всегда следует анализировать с помощью терминов, имеющих отношение к индивидам, их действиям и отношениям между ними.¹³⁶

Чтобы избежать неоправданного «конструирования традиции» и «опрокидывания современности в прошлое», о котором предупреждал известный британский исследователь Э. Хобсбаум, в распоряжении историка есть ряд инструментов.¹³⁷ С точки зрения Дж. Р. Элтона, характерными чертами исторического метода при исследовании обществ, переживающих процесс трансформации, являются «детализирование, основанное «на знании источников и их компетентной критике», исследование «прошлого ради него самого», всесторонняя симпатия и понимание». С точки зрения Дж. Р. Элтона, историческое познание «представляет собой двойственный процесс: механическое накопление фактов и их осмысление на основе творческого воображения… воображение, контролируемое ученостью и эрудицией, ученость и эрудиция, приобретающие значение благодаря воображению, — вот инструменты, находящиеся в распоряжении историка».¹³⁸

Кроме того, на протяжении 70-х ‒ начала 80-х гг. прошлого века произошел целый ряд существенных изменений, затрагивающих отношение исследователей к проблемам политической истории. Была осознана необходимость не только более осторожного и критического, но и более взвешенного отношения к ее ключевым сюжетам — истории парламента и партийно-политической системы. Дж. Р. Элтон высказал мысль о том, что традиционная конституционная история (в том смысле, как она понималась исследователями, начиная с последней трети XIX в.) должна уступить место административной, где главный акцент исследования смещается в сторону изучения места и роли конкретных институтов в политической системе.¹³⁹ «Изучая парламент, мы должны поменьше слышать о размежевании и коррупции и побольше — о деловитости и политической компетентности».¹⁴⁰

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

106

Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 203.

107

См.: Айзенштат М. П. Власть и общество Британии 1750‒1850. М., 2009. С. 31.

108

См.: Айзенштат М. П. Власть и общество Британии 1750‒1850. М., 2009. С. 203.

109

Льюис Бернстайн. Нэмир (1888‒1960) — английский историк польского происхождения (Людвик Немировский), эмигрировал в Великобританию в 1907 г., закончил Бэлиол колледж в Оксфорде. На основе детального исследования сотен биографий парламентариев XVIII в. показал несостоятельность либеральной ортодоксии, прославляющей вигских вождей как защитников народа и борцов против роялистской тирании. См.: Namier L. B. The Structure of Politics at the Accession of George III. Vol. I‒II. L., 1927; Ibid. England in the Age of American Revolution. L., 1930. Последняя биография Л. Нэмира: Smyth J. Lewis Namier, Herbert Butterfield and Edmund Burke // Journal for Eighteenth‐Century Studies. Vol. 35. № 3. 2012. P. 381‒389. С 1931 по 1953 г. возглавлял кафедру новой истории Манчестерского университета. «Манчестерская школа» политических исследователей известна внедрением просопографического (коллективная биография) метода («нэмировская революция» в исторической науке). «Отец истории парламента» в Англии. Сэр Герберт Баттерфилд (1900‒1979) — критик теоретических установок либеральной историографии, консерватор. Закончил Кембридж в 1922 г., читал лекции в Принстоне и Кембридже (1928‒1979). Редактор «Кембриджского исторического журнала» с 1938 по 1952 гг. Полагал, что вигская интерпретация истории состоит в «стремлении ряда историков описывать историю с точки зрения протестантов и вигов, превозносить революционные изменения как заранее обреченные на успех, отыскивать свидетельства общественного прогресса в прошлом и восхвалять настоящее на этом основании». См.: Butterfield H. Whig Interpretation of History. L., 1931 (2nd Ed. L., 1951); Ibid. Reconstruction of an Historical Episode: The History of the Enquiry into the Origins of the Seven Years' War. L., 1951; Man on His Past: The Study of the History of Historical Scholarship. Cambridge, 1955; Moral Judgments in History. L., 1959; The Origins of History. Ed. by A. Watson, L., 1981.

110

См.: Clark J. C. D. English Society, 1688‒1832: Ideology, Social Structure and Political Practice During the Ancien Regime. Cambridge, 1985 (2^nd ed. ‒ 2000). P. 12‒14. Джонатан Чарльз Дуглас Кларк (род. 1951) — профессор английской истории в университете Канзаса (с 1996 г.). До этого был профессором в колледже всех Святых в Оксфорде. Подробный разбор его историографических и методологических концепций см.: Innes J. Jonathan [J.C.D.] Clark. Social History and England's «Ancien Regime» // Past and Present. 1987. May. № 115. P. 165‒200; Pocock J. G. A. 1660 and All That: Whig-Hunting, Ideology and Historiography in the Work of Jonathan Clark // Cambridge Review. 1987. October. Vol. 108. № 2. P. 125‒128; Black J. On Second Thoughts: England's «Ancien Regime?» // History Today. 1988. March. Vol. 38. № 3. P. 43‒51; Sharpe K., Kishlansky, M., Dickinson H. Symposium: Revolution and Revisionism // Parliamentary History. 1988. Vol. 7. № 2. P. 328‒338. Отметим, что следует отличать Джонатана Чарльза Дугласа Кларка от его коллеги-однофамильца, специалиста по истории консервативной партии первой половины XIX в. Джорджа Сиднея Робертса Китсона Кларка (1906‒1975). В настоящей работе он цитируется как G. K. Clark.

111

См.: Clark J. C. D. English Society 1660‒1832: Religion, Ideology and Politics During the Ancien Regime. Cambridge, 2000. P. 24; O'Gorman F. The Long Eighteen Century: British Political and Social History, 1688-1832. L., 1997. P. 41.

112

См.: The Crocker Papers. The Correspondence and Diaries of John Wilson Crocker. Ed. by. L. J. Jennings. Vol. I‒III. L. 1884. Vol. II. P. 25.

113

См.: Black J. Confessional State or Elect Nation? Religion and Identity in Eighteen Century England / Protestantism and National Identity, 1650‒1850. Ed. by T. Claydon & I.McBride. Cambridge, 1998. P. 55‒61. Джереми Блэк (род. 1956) — профессор университета Эксетер (с 1996 г.). Закончил Куинс Колледж в Кембридже и Мертон Колледж в Оксфорде. Основные работы: Black J. Walpole in Power: Britain 's First Prime Minister. Sutton, 2001; Parliament and Foreign Policy in the Eighteenth Century. Cambridge, 2004; George III: America's Last King. Yale, 2007; Eighteen Century Britain, 1688‒1783. L.: Palgrave, 2008; A History of the British Isles (3rd ed). L., 2012; Politics and Foreign Policy in the Age of George I, 1714‒1727. L., 2014; A Short History of Britain. L., 2015.

114

См.: Best J. A. The Constitutional Revolution, 1828‒1832 and its Consequences for the Established Church // Theology. 1959. Vol. 62. № 468. P. 226‒234.

115

См.: Hole R. Pulpits, Politics and Public Order in England, 1760‒1832. Cambridge, 1989. P. 238‒247.

116

См.: Clark J. C. D. English Society 1660‒1832: Religion, Ideology and Politics During the Ancien Regime. Cambridge, 2000. P. 24‒26; Айзенштат М. П. Власть и общество Британии 1750‒1850. М., 2009. С.159.

117

См.: Стецкевич Е. С., Стецкевич М. С. «Конституционная революция в Англии (1828‒1832) и англиканский епископат // Управленческое консультирование. 2015. № 4 (76). С. 182‒190.

118

См.: Milner F. Economic Evolution of England. L., 1931.

119

Ibid. P. 246.

120

См.: Семенов С. Б. Радикальное движение и борьба за парламентскую реформу в Англии во второй половине XVIII в. Самара, 2008. С. 25.

121

См.: Elton G. R. The Practice of History. L., 1967. P. 28. Сэр Джеффри Рудольф Элтон (1921‒1994), родился в Тюбингене (Готфрид Рудольф Эренберг), в Британии с 1939 г. До 1949 г. преподавал в университете Глазго, затем был профессором новой истории в Клер колледж в Кембридже. Его наиболее известные ученики — Джон Гай и Дэвид Старки. Посвящен в рыцари в 1986 г. Президент Королевского исторического общества (1972‒1976 гг.), секретарь Британской академии с 1981 по 1990 г. В своей главной теоретической работе «Практика истории» (1967 г.). резко выступал против социологических концепций истории Л. Стоуна и К. Томаса. См.: Black J. Elton G. R. / The Encyclopedia of Historians and Historical Writing. Chicago: Fitzroy Dearborn, 1999. Vol. 1. P. 357‒359.

122

См.: Elton G. R. The Practice of History. L., 1967. P. 7‒8.

123

См.: Гавров С. Н. Модернизация во имя Империи. М., 2004. С. 186.

124

См.: Шевелев В. Н. Россия: от модернизации к трансформации. Ростов-на-Дону, 2008. С. 23.

125

См.: Капустин Б. Г. Современность // Новая философская энциклопедия. Т. 3. М., 2001. C. 587.

126

См.: Marshall T. H. Class, Citizenship and Social Development. N-Y, 1964. P. 124.

127

См.: Eisenstadt S. N. Post-Traditional Societies and the Continuity and Reconstruction of Tradition // Post-Traditional Societies. Ed. by S. N. Eisenstadt. N-Y., 1972. P. 216.

128

См.: Shils E. Tradition. Chicago, 1993. P. 326.

129

См.: Hobsbaum E. The Invention of Tradition. Cambridge, 1995. P. 9.

130

См.: Клочков В. В. Традиция и социальные порядки: объяснительные модели и современные подходы к исследованию // Философия права. 2017. № 2.

131

См.: Поппер К. На пути к рациональной теории традиции // Предположения и опровержения. М., 2004. С. 209.

132

См.: Oakeshott M. Rationalism in Politics and other Essays. L., 1962. P. 59‒60. Майкл Джозеф Оукшотт (1901‒1990), историк и политический философ. Его отец состоял в фабианском обществе и был другом Б. Шоу. Окончил Гонвилл колледж в Кембридже, увлекался философией права. Первой его значительной работой стало эссе «Опыт и его формы (Experience and its Models)» (1933 г.). «История — это переживание, мир переживания историка, она целиком относима к миру идей». См.: Oakeshott M. Experience and its Models. Cambridge, 1933. P. 112. «История не является соответствием какой-либо идеи отдельному событию. Ее никто не делает, кроме историка; писать историю — это единственный способ делать ее. Она — мир, состоящий из идей». Ibid. P. 93. Существует «только мир современного опыта, а прошлое в истории меняется вместе с настоящим, покоится на настоящем, меняется вместе с настоящим. Факты прошлого — современные факты». Ibid. P. 107‒108. Оукшотт развивал иди Ф. Г. Брэдли, Г. Зиммеля и В. Дильтея.

В статье The Activity of being a Historian (в сборнике Rationalism in Politics and other Es-says. L., 1962) он писал: «Следует различать практическое, научное и созерцательное прочтение прошлого, каждое из которых имеет свою внутреннюю логику. История — это не созерцание, и не практика. Это «такое отношение к миру, в котором прошлые события и традиция понимаются как «факты», а не простые «образы», рассматриваются с точки зрения их независимости от последующих событий, современных обстоятельств или желаний, оцениваются не как имеющие какие-либо необходимые или достаточные условия» (P. 158). Другие работы М Оукшотта: Oakeshott M. On Human Conduct. Oxford: Oxford University Press, 1975; On History and Other Essays. L.: Basil Blackwell, 1983; What Is History? And Other Essays. Thorverton: Imprint Academic, 2004; Lectures in the History of Political Thought. Thorverton: Imprint Academic, 2006; The Concept of a Philosophical Jurisprudence: Essays and Reviews 1926–1951. Thorverton: Imprint Academic, 2007; Early Political Writings 1925–1930. Thorverton: Imprint Academic, 2010.

Работы о М. Оукшотте: Grant R. Oakeshott. L.: The Claridge Press, 1990; Campbell E. C. Michael Oakeshott on Religion, Aesthetics, and Politics. University of Missouri Press, 2006; The Meanings of Michael Oakeshott's Conservatism. Ed. by Abel Corey. Imprint Academic, 2010; The Cambridge Companion to Oakeshott. Ed. by Efraim Podoksik. Cambridge University Press, 2012.

133

См.: Oakeshott M. Rationalism in Politics and other Essays. L., 1962. P. 264; Поппер К. На пути к рациональной теории традиции // Предположения и опровержения. М., 2004. C. 212.

134

См.: Oakeshott M. Rationalism in Politics and other Essays. L., 1962. P. 267‒268.

135

См.: Поппер К. На пути к рациональной теории традиции // Предположения и опровержения. М., 2004. C. 214.

136

См.: Eisenstadt S. N. Post-Traditional Societies and the Continuity and Reconstruction of Tradition // Post-Traditional Societies. Ed. by S. N. Eisenstadt. N-Y., 1972. P. 218; Shils E. Tradition. Chicago, 1993. P. 326.

137

См.: Hobsbaum E. The Invention of Tradition. Cambridge, 1995. P. 9‒10. Эрик Джордж Эрнст Хобсбаум (1917‒2012), британский историк-марксист. Родился в Египте, потом переехал в Вену, а оттуда — в Лондон с приемной семьей. Окончил Кембридж, читал там лекции с 1949 по 1955 г. Основал журнал «Past and Present» в 1952 г., был лектором (1959‒1970), профессором (1970‒1982), почетным профессором (1982‒2002) и президентом Биркберк колледж в Лондонском университете (2002‒2013). По его мнению, рост интереса к социально-экономической истории и клиометрии в 60-70-е гг. прошлого века не умаляет значения нарратива, который «никогда не уходил с исторического горизонта и не отказывался от исследования больших казуальных вопросов». Он считал, что «событие, личность и даже реконструкция прошлой ментальности не являются конечными целями, а служат средством для раскрытия более общих вопросов, которые выходят за рамки частной истории и ее действующих лиц». См.: Hobsbawm E. J. The Revival of Narrative: Stoned Comments // Past and Present. 1980. February. № 86. P. 4. Работы Э. Хобсбаума: Hobsbawm E. J. The Age of Revolution: Europe, 1789‒1848. L., 1962; Industry and Empire: From 1750 to the Present Day. L., 1968; The Age of Capital: Europe, 1848‒1875. L., 1975; The Age of Empire: Europe, 1875‒1914. L., 1987; Nations and Nationalism Since 1780: Programme, Myth, Reality. Cambridge, 1991; The Age of Extremes: The Short Twentieth Century, 1914‒1991. L., 1994; Globalisation, Democracy and Terrorism. L., 2007.

Работы об Э. Хобсбауме: Blackledge P Eric Hobsbaum (1917‒2012) // Socialist Review. 2012. № 374; Campbell J. Towards the Great Decision: Review of the «The Age of Empire» // Times Literary Supplement. 1988. 12 February. Vol. 4428. P. 153; Cronin J. Creating a Marxist Historiography: the Contribution of Hobsbawm // Radical History Review. 1979. Vol.19. P. 87‒109; Elliott G. Hobsbawm: History and Politics, L.: Pluto Press, 2010; Judt T. Downhill All the Way: Review of «The Age of Extremes» // New York Review of Books, 1995. 25 May. Vol. 49. № 9. P. 20‒25; Seton-Watson H. Manufactured Mythologies: Review of «The Invention of Tradition» // Times Literary Supplement. 1983. 18 November. Vol. 4207. P. 1270; Snowman D. Eric Hobsbawm // History Today. 1999. January. Vol. 49. № 1. P. 16‒18; Wrigley C. Eric Hobsbawm: An Appreciation // Bulletin of the Society for the Study of Labour History. 1984. Vol. 38. № 1. P. 2.

138

См.: Elton G. R. The Practice of History. L., 1967. P. 87.

139

См., например: Dicey A. V. Introduction to the Study of the Law of the Constitution. L., 1961; Ibid. Lectures on the Relation Between the Law and Public Opinion in England During the Nineteenth Century. L., 1962. Эти работы классика английской конституционной истории примечательны в том отношении, что прямо наследуют концепциям последней трети XIX в., когда Т. Бокль пытался отыскать в XV в. парламент, устроенный точно таким же образом, как и современное ему учреждение.

Г. Т. Бокль (1821‒1862) ‒ английский продолжатель традиции Л. фон Ранке (1795‒1886), полагавший, что задача историка состоит в том, чтобы показать «движения наций как совершенно правильные и совершаемые, подобно всем другим движениям, исключительно благодаря своим антецедентам». См.: Buckle H. T. History of Civilization in England. L., 1873. Vol. III. P. 186. Именно от Г. Т. Бокля идет линия в британской историографии, воспринимающая историю не как более или менее дилетантскую разновидность литературы, но как науку.

140

См.: Elton G. R. Studies in Tudor and Stuart Politics and Government. Cambridge, 1974. Vol. II. P. 9.